Божество из книжной лавки

Когда он возвращается в зал, сидящий на прежнем месте Се Лянь мечтательно улыбается. — Гэгэ? Что-то случилось? Момент сейчас не располагает к радости: только что Инь Юй сообщил весьма скверные новости о том, что в казино был замечен какой-то новый наркотик, и если с этой проблемой не разобраться на корню, она грозит ударить по репутации. В своём кругу Хуа Чэн известен как властный и жестокий, но при этом строго соблюдающий принципы человек — он никогда не связывается с такой грязью, как наркота, торговля людьми или детская проституция. С ним охотнее ведут дела, потому что знают о непоколебимости этих правил и о том, что он не начнет метаться из стороны в сторону, когда дойдет до выполнения сделки, но кто-то явно нацелился на то, чтобы подорвать доверие союзников и насолить уже по-крупному. Разговор оставил мрачный осадок и согнал прежнее благодушие, но счастливый вид Се Ляня как будто способен развеять даже самые темные тучи — Сань Лан не может удержаться от ответной улыбки. — Ничего такого, честное слово. Я просто думал о нашей встрече. Тогда, в первый день. Сердце пропускает удар. Приходится ущипнуть себя, чтобы не дать мыслям увести в какую-то совсем уж непотребную сторону — а они так и норовят, предательски напоминая и о ночи, проведенной в невозможной близости, и о том, как смыкались руки вокруг игрального стаканчика в казино. — Судя по твоему лицу, эти размышления были вовсе не о том, что я скрыл от тебя свою настоящую личность? На самом деле я просто боялся, что ты не дашь мне и шанса, если сразу поймешь, кто я такой. — Ох, Сань Лан! Я больше доверяю поступкам, а не слухам, и твои не давали мне повода сомневаться. Сейчас я думал о том, что мне повезло повстречать такого друга, как ты. Он не может припомнить, когда его в последний раз так волновали слова, сказанные кем-то другим. Возможно, когда-то в глубоком детстве, пока до него еще не дошло, что люди вокруг беспрестанно врут, возможно, чуть позже, когда он пытался вызнать хоть что-то о судьбе наследника погибшей семьи, но сейчас волнение оказывается особенно сильным. — Так значит, мы друзья? Се Лянь на миг подвисает, словно застигнутый врасплох этим вопросом, хмурится, и в его взгляде появляется тень разочарования. — А разве нет? Это звучит почти растерянно. Сань Лан сам слишком поздно понимает, что хотел сказать совсем не то, и качает головой так энергично, что тонкая косица с алой бусиной на конце выскальзывает из-за плеча. В его вопросе было не сомнение, но недоверие к собственному слуху, которое вырвалось скорее от неожиданности. — Гэгэ, кажется, ты первый, кто назвал меня другом… Я счастлив это слышать, хоть и не представляю, за какие заслуги. — Наверное, это было очень самонадеянно, да? — на губах Се Ляня вновь появляется улыбка, но на этот раз в ней сквозит какая-то неявная горечь, словно тень на чистом холсте. — Просто я столько лет был совсем один… Боялся, что меня всё ещё ищут приспешники Безликого, что если найдут от их рук пострадаю не только я, но и все, кто будет рядом. Так ведь уже случалось. Раз ты знаешь, кто я, то наверняка знаешь и то, как погибла моя семья… Первые годы меня действительно искали, я скрывался не просто так. Потом, конечно, всё успокоилось, но привычка осталась, да и старые связи были уже потеряны. Мне всего лишь хочется думать, что это бегство закончилось. — Гэгэ… — Он не знает, что сказать на это откровение, поэтому просто протягивает руку и берёт ладонь Се Ляня в свою, чтобы поддержать. Кажется, впервые знаменитый Кровавый Дождь, переспорить которого на переговорах ещё сложнее, чем победить в драке, не находит слов. Их взгляды пересекаются на несколько долгих мгновений, как будто разговор продолжается и дальше, но уже без слов, и если бы кто-то увидел этот момент, то наверняка заподозрил бы лишнего. Се Лянь слегка розовеет щеками и отнимает свою руку, вслух желая приятного аппетита, а взгляд нет-нет да и поднимается вновь на Хуа Чэна. Они сидят в тишине, нарушаемой только лёгким постукиванием приборов, и Хуа Чэн мельком думает, что ресторан в собственности это не только хорошее прикрытие от неудобных вопросов об источнике денег, но и вполне практичная польза другого рода. Он вспоминает тот день, когда они сидели точно также за столиком другого заведения, невообразимо давно. Тогда он чувствовал себя странно: его мир только что рухнул и собрался заново, а сам он с головой погрузился в ту тьму, куда скатывался с самого начала жизни, и только там вдруг увидел солнце. Он улыбается, рассеянно глядя перед собой. Вместо привычного перед внутренним взором предстаёт образ Се Ляня в их первую встречу — сияющий наследник влиятельной фамилии, уверенный в себе и разодетый по последней моде. Теперь богатство и влияние отца слетели, как шелуха, но характер ничуть не надломился, и глядя на него можно лишь убедиться, что настоящий нефрит остаётся нефритом в любой оправе. Время словно замедляется, обволакивая их мягкой тишиной. Сань Лан рассматривает лицо напротив, впитывая взглядом мельчайшие черты, как художник изучает модель, но вдруг понимает, что его поймали. Небрежно пожимая плечами в ответ на вопросительный взгляд Се Ляня, он возвращается к недавней теме. — Гэгэ, так что насчёт твоего поклонника? Цюань Ичжэня. Устроить вам встречу? В этот же миг вместо любопытства лицо Се Ляня отражает смущение, скулы даже розовит лёгкий румянец. — Какого ещё поклонника, что ты, что ты! Я же говорил, мы почти не знакомы, даже не разговаривали. И насчёт встречи наверное не стоит. Раз это он, то опасаться тут нечего, подожду, пока он сам захочет объясниться. — Ну хорошо. Тогда отвезти тебя домой или куда-то ещё? Се Лянь задумывается, потирая точку между бровей, затем внимательно смотрит ему в глаза и вздыхает. — Разве у тебя нет более важных дел? Ты выглядел таким озабоченным, когда говорил по телефону. — О, мне всего лишь сообщили, что в казино завелись тараканы. Это пустяки. Ничто не может быть важнее гэгэ. Се Лянь смотрит на него с лёгким сомнением в глазах, словно догадывается о настоящей причине, но не желает произносить это вслух. Его взгляд прямой и доброжелательный, но Хуа Чэн отчего-то чувствует себя как на допросе и уже почти готов сдаться, выложив карты на стол, но в этот момент Се Лянь вздыхает, медленно пережевывает кусочек круассана и затем произносит: — Тогда ты обязательно должен заехать ко мне, Сань Лан. Кто, как не уборщик, лучше всех разбирается в ловле тараканов? Я обязательно дам тебе какое-нибудь средство.

*****

Мин И открывает дверь своим ключом и по обыкновению молча, без предупреждения, проходит в спальню. Обычно если Цинсюань оказывается дома в это время, то он просто валяется на кровати, листая ленту фотографий или просматривая короткие видео, но сейчас всё немного не так, и он, стоя перед большим, в полный рост, зеркалом, вздрагивает. Кажется, он слишком увлёкся и не заметил времени, или это Мин-сюн вернулся немного раньше, но так или иначе момент заставляет Цинсюаня чувствовать лёгкое смущение: он стоит почти обнажённым, и это было бы ещё не так странно, но единственной одеждой на нем является кружевной пеньюар, совершенно точно предназначенный для женского гардероба. Кружевные рюши едва-едва прикрывают бёдра, а лиф в виде декоративного корсета чётко очерчивает стройную талию, создавая образ, чересчур эпатажный даже для него. — Это не… — Цинсюань ловит себя на том, что едва не произнёс пошлое “это не то, что ты подумал”, на пару секунд закусывает губу в раздумьях и страдальчески вздыхает: — Давай поговорим. Не дожидаясь ответа, он берёт Мин И за руку и ведёт к дивану, чтобы сесть рядом. В этой молчаливой компании Цинсюань давно привык говорить за двоих, но сейчас всё равно ощущает внутреннюю дрожь от важности момента, хотя успел уже всё решить для самого себя. — Один американский бренд предложил мне контракт по рекламе своей продукции, вот, даже прислал образцы, — он указывает на себя большим пальцем. — Смелый проект, верно? От Мин И редко можно увидеть яркие эмоции, он и сейчас немногословно отвечает “угм”, но Цинсюань уже привык замечать на дне тёмных глаз то, что не произнесено вслух — огоньки интереса и даже лёгкого любопытства, что бывает совсем нечасто. Немного приободрившись, Цинсюань улыбается и уточняет: — Вот только съёмки будут проходить в Нью-Йорке. Теперь на лице Мин И проступает вовсе небывалое — удивление, будто ему только что предоставили доказательства плоскости земли. Почти полминуты Цинсюань наслаждается его шокированным взглядом, а потом тот берёт себя в руки и привычно ровным голосом спрашивает: — Когда ты уезжаешь? Надолго? Звучит так, будто Мин И почти всё равно, но будь это на самом деле так, он бы не делал паузы. Его заминки Цинсюаню достаточно, чтобы совсем успокоиться и увериться в своей правоте. — Я не поеду. Это всё, конечно, очень здорово, и мне всегда нравится пробовать новые образы, но я не хочу жертвовать нашими отношениями ради всего лишь работы. Я не из таких. Ему представлялось, что это должно звучать торжественно, почти как клятва верности, но рядом человек, способный испортить любой романтический момент — порой Цинсюань об этом забывает. — При чем здесь наши отношения? — Мин-сюн, ты совсем дурак? — его голос немного подрагивает от гнева. Порой ему хочется ударить возлюбленного, потому что тот будто издевается — до их встречи Цинсюань не мог поверить, что существуют настолько непрошибвемые в своей черствости люди, и даже теперь верит с трудом. Он набирает в грудь побольше воздуха, делая успокаивающий выдох, и только затем медленно продолжает: — При том, что отношения на расстоянии обречены. Я так ценю, когда мы проводим время вместе, но если мы будем далеко друг от друга, то больше не сможем этого делать. Когда между двумя любящими целые тысячи километров, они могут могут быть друг у друга только на словах, и если всё хорошо, то это не кажется чем-то чересчур сложным, но когда на самом деле понадобится реальная поддержка, то останешься совсем один. Ты не будешь забирать меня, уставшего, после долгих съёмок, а я не смогу привозить обед тебе на работу, чтобы ты не забывал кушать… — он вздыхает, на секунду представив, какими стали бы его вечера в чужом городе, и мотает головой. — А ещё я не смогу делать так! Он быстро подаётся вперёд и клюёт Мин И в кончик носа быстрым дразнящим поцелуем. Кажется, этот жест несёт в себе даже больше, чем слова, потому что натянутая пружина в душе медленно развивается. — Теперь пойдём ужинать? — Постой-ка. — Цинсюань, уже поднявшийся на ноги, замирает и оборачивается ровно в тот момент, когда его хватают за руку и настойчиво тянут обратно. Глаза Мин И блестят непривычным голодом, от которого всё разом становится ясно. — Ты правда думаешь, что сможешь отделаться лишь ужином после того, как встретил меня в таком виде?..