Божество из книжной лавки

Они приезжают к главному управлению минут через двадцать, но это время кажется Се Ляню вечностью, потому что в машине царит напряженное и тяжкое молчание. Он неловко придерживает все время норовящую упасть метлу и посматривает в окно, на проплывающие мимо улицы, лишь бы только избежать колючих взглядов бывших друзей. Как только входят в здание, Му Цин ныряет в какой-то коридор и, не попрощавшись, исчезает, а Фэн Синь, хоть и без видимого дружелюбия, провожает Се Ляня к двери в начальственный кабинет. Он ловит себя на том, что начинает нервничать перед встречей со столь большой шишкой. В прежние времена Се Лянь легко общался с чиновниками разных рангов и чувствовал себя как рыба в воде во время официальных приемов, но сейчас его потрепанный вид никак не вписывается в атмосферу сдержанного благородства, которой дышит интерьер кабинета. Стены, обшитые панелями из натурального дерева, буквально давят собой, флаги над входом и гербовые бумаги в рамках над длинным столом вызывают благоговейный трепет от важности момента, а строгая и подтянутая фигура хозяина, словно вылепленная скульптором на фоне яркого прямоугольника окна, подсвеченного солнцем, внушает ощущение собственной слабости. Фэн Синь, только-только доложившись, растворяется за дверью. Се Лянь остается один на один с генералом, совершенно не представляя, чего от него ждут, но как только тот делает несколько шагов в сторону и солнце больше не мешает разглядеть его лицо, в Се Ляне медленно просыпается узнавание. — Давно не виделись, Лянь-эр. Как ты поживаешь? Его голос — сильный и строгий, но сейчас звучит почти мягко, с толикой отеческой заботы, не слишком уместной, хоть и успокаивающей. Се Лянь пристально смотрит на его лицо несколько секунд, прежде,чем ответить. В прошлую встречу генерал выглядел несколько моложе. Да и генералом он еще не был — наверняка получил повышение как раз за раскрытие громкого дела, за которое никто другой не хотел даже браться. — Рад встрече, господин Цзюнь. Спасибо за вашу заботу, у меня все прекрасно. Се Лянь почти не кривит душой, произнося это, но генерал хмурится. — Я, кажется, просил тебя не пропадать. И ты обещал позвонить, если тебе понадобится помощь… — Вы и так много для меня сделали! — Се Лянь поспешно машет рукой и только сейчас вспоминает, что все еще таскает с собой метлу. Он прячет ее за спину и смущенно улыбается. — Все-таки именно вы спасли мне жизнь. — Лянь-эр, я всего лишь сделал то, что должен был. Иногда восстановление справедливости требует жертв, поэтому я не жалею, что убил его ради твоего спасения. Он произносит это легко, без всяких эмоций, однако Се Ляня все равно пробирает мелкой дрожью. Он вспоминает с содроганием тот день, когда очнулся в белой больничной палате и долго не мог взять в толк, где находится. Тогда весь мир в его сознании сузился до размеров крошечной точки, которой был подвал родительского дома — сожженного и разграбленного, как дворец, проигравший войну. Се Ляню казалось, что он все еще там, в темноте, чувствует на своей коже прикосновения липких пальцев и боль — бесконечную, беспощадную, рвущую на части и плавящую нервы. Он долго не мог поверить, что с момента его вызволения прошло уже два месяца. Раны на теле зажили, но разум отказывался пробуждаться все это время, словно дикий зверек, забившийся так глубоко в нору, что и хвоста не видать. Только позже, когда подоспевшие проведать его Му Цин с Фэн Синем рассказали, что державший его в плену Безликий был застрелен при задержании, Се Лянь, наконец, окончательно пришел в себя. — Ты так и не вспомнил его лица? — ровный голос Цзюнь У вновь возвращает к реальности, и Се Лянь часто моргает, прогоняя наваждение о белой палате. — Не знаю, видел ли я его вообще. Мне вспоминается только странная маска, одна половина которой смеялась, а вторая — плакала. Кажется, он был в ней все время, — Се Лянь снова машинально потирает точку между бровей. Маска до сих пор иногда является ему в кошмарах, хотя он почти научился спать без сновидений. Он знает, что пробыл в плену три дня. Знает, что после этого на его теле нашли семнадцать ножевых ран — от совсем небольших порезов до действительно серьезных. Знает, что именно Цзюнь У был тем, кто пустил пулю в Безликого Бая и кто вытащил его, едва живого, из созданного Баем ада… Но все это остается лишь словами, а память упрямо замазывает черным пятном события тех дней. — Ну хорошо. Сейчас ты здесь не для того, чтобы вспоминать былое, так ведь? Садись, поговорим о делах. Наньян сказал, что ты стал свидетелем очередного явления Хуа Чэна. — Думаю, это все же слишком громко сказано, — возражает Се Лянь, хотя чувствует себя так, будто оправдывается. — Я всего лишь услышал выстрелы, когда ехал домой с моим новым другом, но было слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. — Твоим новым другом? — Да, познакомился вчера. — Только познакомился, и сразу пригласил к себе? — Цзюнь У вновь хмурится, словно собирается отчитать за непослушание. — Тебе нужно быть осторожнее, когда поблизости творятся такие бесчинства. Хуа Чэн — очень опасный человек, с ним лучше не иметь дел и вообще избегать любым доступным способом. — Неужели он действительно так страшен? Се Лянь знает, что в таких вещах люди склонны преувеличивать, и порой при третьем пересказе мальчишка, укравший яблоко, превращается в отморозка, который, угрожая ножом, похитил всю выручку из кассы ювелирного магазина. Но генерал другой — ему незачем приукрашивать. Он задумчиво барабанит пальцем по столешнице и кивает. — Возможно, даже хуже. Он стремится захватить всю власть над преступным миром города и действует весьма жестоко. Недавно мы допрашивали мелкого бандита из уничтоженной им банды, он рассказал, что Хуа Чэн велел отрезать ему уши и прямо при нем скормил своему псу. “Действительно жестоко! — думает Се Лянь, представляя бедолагу без ушей. — Интересно, была ли у него для этого причина?” — Ты слышал меня, Лянь-эр? — Конечно, господин Цзюнь. Я буду осторожен. — Возможно, тебе лучше пока переехать. Как только с бандой Кровавого Дождя будет покончено, ты сможешь вернуться без опасений. Если не успеешь устроиться получше… — Нет-нет, в этом нет необходимости! Я уверен, что Кровавому Дождю вовсе нет до меня дела. В тот раз у Безликого Бая были на это личные мотивы… Вы же сами знаете, мой отец отказался с ним сотрудничать, и в отместку он начал преследовать всю нашу семью. А сейчас я совершенно не представляю интереса ни для Кровавого Дождя, ни для кого-то еще. Се Лянь чинно складывает перед собой руки и всем видом старается показаться как можно безобиднее и неприметней. Он давно не высовывается, ведет себя тихо и действительно не привлекает ничье внимание — о нем позабыли и желтая пресса, долго мусолившая историю о падении важного политика, и старые соперники отца, после его смерти потерявшие повод для вражды, и даже бывшие друзья, некогда ловившие каждое его слово… Цзюнь У остается только снисходительно кивнуть, признавая правоту Се Ляня. — Но если что-то случится или тебе понадобится любая помощь, обязательно позвони. У тебя ведь остался мой номер? — он дожидается, пока Се Лянь выразит согласие, и только потом его отпускает, взяв уже второе обещание “не пропадать”. Се Лянь, конечно, не спорит, хотя ему откровенно неловко принимать почти родственную заботу от чужого, в общем-то, человека. Взгляд генерала не отрывается от него до тех пор, пока их не разделяет дверь. **** Время близится к полудню, а Се Лянь до сих пор не приступил к своим обязанностям. Большой город, занятый многочисленными заботами, может быть, и вовсе не заметит этого факта, но сам Се Лянь твердо придерживается мнения, что даже к самой незначительной работе нужно относиться ответственно, и от того мысленно сетует на упущенное время. Он приближается к парку, с которого намеревался начать. Прохожих сделалось ощутимо больше, жизнь закипела, и теперь на дорожках он только мешал бы со своей метлой. Се Лянь вздыхает и движется дальше, решая на этот раз изменить обычный порядок дел и взяться с другого конца участка. Едва он выходит из парка, как видит, что целая толпа людей собралась у неприметной серой стены. Их так много, что за плотно сдвинутыми спинами ничегошеньки нельзя разглядеть, зато отчетливо слышны голоса: смеющиеся, спорящие, недоуменные, — и особенно громко один, возмущенный и полный гнева. Се Лянь подходит ближе, протискивается, чтобы взглянуть хотя бы одним глазком. Люди смотрят на граффити, которое кто-то нарисовал на этой самой стене. Рисунок выполнен без большого старания, но ярко, размашисто — не заметить его просто невозможно. Посередине легко угадывается грубое изображение совершенно голого человека в пафосной позе, а сбоку от него виден другой, похожий на уродливого карлика, который фотографирует его и чему-то мерзко улыбается. Хоть Се Лянь и не знает этих людей, но им рисунок наверняка кажется обидным, да и к тому же портит весь вид. Не удивительно, что у прохожих он вызывает столь бурную реакцию. “Непорядок”, — думает Се Лянь, хмуря брови. Он сам не так давно очищал и красил эту стену, теперь вновь испорченную неприличными рисунками. Се Лянь не может оставить все как есть. Он решительным быстрым шагом направляется в подсобку, где хранятся его рабочие инструменты — благо, отсюда это совсем рядом. Среди лопат и грабель отыскивает ведро с остатками серой краски и спешит обратно. Еще издалека он видит, что толпа никуда не делась — наоборот, к ней только прибавилось любопытных зевак, а голоса стали повышаться. Протискиваясь ближе к стене, Се Лянь наконец может рассмотреть обладателя того возмущенного голоса, который ругается громче других: это молодой парнишка с растрепанными кудрями и глубоко посаженными глазами. Он яростно бранится и сжимает кулаки, вопрошая “кто это сделал?” и обещая то повыдирать виновнику ноги, то повыбивать зубы. Юноша явно очень взбешен произошедшим, но и растерян при этом, и, присмотревшись, Се Лянь замечает некоторое сходство между ним и таким же кудрявым человеком на рисунке. “Так вот оно что… А кто же тогда второй?” — думает Се Лянь, при этом открывая ведро и обмакивая в него сухой валик для краски. Смотреть и ругаться можно долго, однако от этого рисунок не исчезнет и дело не поправится, поэтому он не обращает внимания на толпу и начинает меланхолично закрашивать стену вновь. — Эй ты! Что это ты… — разбушевавшийся юноша замечает Се Ляня, пробравшегося за его спиной, и в первый момент бросается вперед с очевидным намерением поквитаться, но видит, что тот не дорисовывает картинку, а наоборот замазывает, и резко тормозит. Кто-то позади даже позволяет себе разочарованный окрик, вроде “погоди, еще не все насмотрелись!”, но грозный взгляд и поднятый кулак сразу обращаются к нему, заставляя замолчать. Веселье быстро сходит на нет, зеваки разбредаются по своим делам, и даже вспыливший парень, пробормотав что-то про “найду гада…” и “оторву голову…” убегает прочь. Се Лянь остается один на один со своей работой и даже вздыхает с облегчением, ощущая, как напряжение в воздухе понемногу рассеивается.