Дыхание

      Иногда, когда кажется, что выхода нет, получается выйти из воды сухим: я думаю, судьба вершила это не просто так.       Не сказать, что я ощущала на себе некую славу; не поймала звезду за эти мучительно долгие несколько суток и не потеряла рассудок от сбережений на карте владельца моего нынешнего тела. Я могла позволить многое, например, больше не нуждалась в высчитывании зарплаты на следующий месяц, можно было бы спокойно наплевать на такие вещи, как оплата коммунальных услуг, продуктов и одежды — тут всего этого по горло, хоть ужрись. Но кажется, что не каждый из членов юнита известной корейской группы осознавал свои материальные блага; возможно, просто забыли, кем были до взлёта, популярности. А возможно никогда напрямую не сталкивались с голодом, отсутствием горячей воды в квартире, дешёвым алкоголем, чем был забит вместо свежих продуктов покрывшейся плесенью за много лет холодильник. Возможно, никогда не ходили в обносках, не шили самостоятельно — в этом я уверена, — и не считали каждую разменную монету в кармане до гроша и цента. Спрашивать напрямую о таком не хотелось, неприлично. Но язык определённо чесался, руки теребили заусенцы у ногтя, оставляя после себя кровяную росу, настолько сильно было желание ткнуть носом в реноме. Продолжили поездку в скорбной тишине: за рулём по-прежнему оставался Минхо, несмотря на то, что Хан, вроде как, сдавал на права, — случайным образом я наткнулась на водительское удостоверение в его комнате в укромном, забытом Богом ящике. И я корила себя за паршивое отношение к Ли Ноу, чей псевдоним с английского на корейский дословно переводится как «Ли знает». Он действительно знал многое: то, чего точно о Джисоне не знала я. Тех вещей, что, наверное, не знают преданные фанаты, до неприличия утопшие в восхвалениях кумира. Ни тогда, ни сейчас мне не хотелось копошиться в чужом грязном белье — слишком скабрезно, хотя отныне это бельё относится напрямую и ко мне, и я не смогу с этим смириться. Даже если пару раз правило и оказалось нарушено — телефон Джисона не оставил мне выбора... Самое тошнотворное в моём положении — я не догадывалась, даже самую малость о том, что Хан мог забыть, — допущение фактических дыр в рассказе о моей жизни фривольность; то, что упустить равносильно летальному исходу. Выложить колоду тузами вверх, предварительно зная, что джокера в ней нет. Времени отныне было в обрез: расслабляться нельзя. Разговор с лидером группы должен вот-вот состояться — Хо уже вёл диалог с мужчиной по телефону, удерживая трубку между щекой и плечом, всё так же бессильно постукивая знакомую мелодию указательным и большим пальцами левой руки по рулю автомобиля. Только теперь он это делал просто для того, чтобы скоротать время и не ехать в многомерной оглушающей, нарочито образовавшейся между нами тишине, когда уши на время отвыкают от громких звуков, а мысли движутся по течению с машиной в неизвестном направлении. И страшно представить, куда они могут тебя занести.       — Нам предстоит вернуться сюда ещё пару-тройку раз, — как ни в чём не бывало отрезал парень, продолжая выруливать на перекрёстке, придерживаясь правой полосы, внимательно следя за дорогой, едва сощурив глаза. Я нервно сглотнула, когда непривычно хриплый голос Минхо разрезал безмолвие, царившее в салоне всю прошедшую поездку. Медленно перевела взгляд в его сторону: сосредоточенность выдавала вздувшаяся венка около сонной артерии, на виске и даже у основания кистей ладоней, — стоит заметить, пальцы парня действительно оказались музыкальными не только потому, что тот является айдолом.       — Я слышал, что сказал врач, — нагло соврала, не поведя и глазом — отныне тактика, силящаяся скрывать полую тайну, сидящую внутри меня. Бегу от ответственности, как крыса с корабля, жалко, дрянно.       — Вот как, — усмехнулся Минхо, резво выруливая с полосы и переключая рычаг передач, проезжая мимо панорамного здания JYP Entertainment, чей васильковый логотип слегка отсвечивал только-только зажёгшиеся вечерние огни Сеула. Дорогу обратно скрасил закат на горизонте столицы Кореи: звёзды слегка просвечивали сквозь застилавшую обзор на небо дымку полумрака. В точности так же, как вчера. В Америке я не замечала подобной изюминки весенними и осенними вечерами; там же всё серое, однотипное, наскучившее до подбородка и основания горла, протёртое до дыр. А Ли Ноу вёл тачку по-прежнему урывками, но я бы сказала, что более спокойно, чем перед, непосредственно, приёмом, заполнением документов в регистратуре, каких-то бумаг, где пришлось однообразным крючком оставить подпись, словно автограф на глянцевом журнале, который я подсмотрела в злополучном блокноте, а затем пройти в лифт, надеясь, что здесь вы точно не застрянете, потому что нельзя. Больница была предназначена явно не для простых смертных: скорее всего, для узкого круга людей, так как далеко не всё здание служило медицинским учреждением, но и не все отделения оснащались; по всей видимости, денег хватило только на красивую обёртку от конфеты, не более. Минхо таскался за мной, как беспокоящаяся за своё дитятко мать — и этого у него, увы, не отнять. Вызывая лишь сухое раздражение вперемешку с жалостью; жалко было только его, потому как я без зазрения совести водила парня вокруг пальца, лгала, разухабисто время от времени натягивала улыбку на вытянутое, отполированное дорогущей косметикой и стилистами лицо. Скрупулёзными вычетами рассчитывала, что сказать после приветствия, в середине диалога и в самом конце. А он же не подозревал всего абсурда, происходящего прям перед носом. Жалко. Очень жалко. Ли Ноу с особой, присущей только ему выдержкой проглатывал накал на моём языке, слова и ту желчь, которой я порой неосознанно — по старой привычке — плевалась в малознакомых людей. Принял даже тот факт, что я отчасти позабыла родной, мать его, язык. Действительно ли можно любить человека, своего друга, так, какой любовью одаривает того Минхо: бескорыстной, нестяжательной, чистой?.. Прозрачной, словно вода на берегу красного моря, где ты никогда не узреешь своё отражение — лишь подводный мир во всей его красе.       — Приехали, — заглушая автомобиль и покидая салон машины, попутно забирая вещи с заднего сидения, парень дал знак, что выходить можно и мне. Точёное лицо теперь прикрывала воронья маска из неопрена, плотно прилегающая к щекам, носу и подбородку. Сквозь ткань я не могла увидеть ни привычной ухмылки лишь уголками губ Ли Ноу, ни то, как он обыденно шмыгает носом, — возможно ли так хорошо знать повадки человека всего за несколько пролетевших мимоходом суток?.. У дверей общежития собралась целая толпа: шесть человек что-то бурно обсуждали и активно жестикулировали между собой, кажется, заметив наш приезд далеко не сразу. Стало крайне неудобно. Следующие шаги дались мне с трудом: ноги словно приросли к земле и к прохладе травы, на которой образовались чуть заметные весенние медвяные росинки. На всех парнях поодаль была одета сплошь затемнённая одежда по типу угольных кепок, прикрывающих затылок, пепельных шарфов, каштановых кофт — у двоих — и неприметных конверсов на ногах. В изумлении от простоты их гардероба я выгнула бровь, всё-таки поддавшись вперёд, дабы поздороваться. Стоило прекращать держать дистанцию, выстраивая барьер из прочного стекла, которое, в отличие от льда, обладает свойством не таять, вызывая всё больше недоверия и вопросов. Крис первый шагнул на встречу, сбирая мои плечи, спину и талию в охапку, крепко сжимая в своих объятиях, кажется, боясь распустить руки — вдруг убегу. Но я как неподвижная статуя, прикованная к остеклённому ограждению цепями, даже не шелохнулась, задержав дыхание. Горло тягостно першило от тишины: наверное, я забыла, как звучал мой новый голос. Как забыла и то, что шесть пар глаз бурили в моём исхудавшем теле дыру. Они будто бы боялись нарушить зрительный контакт, их пугала перспектива отвести взгляд даже на секунду, потому что я, словно утренний туман, растворюсь в вечернем мраке. Сольюсь с ним в предсмертном танце. Страшились того, что смогу проскользнуть мимо них, сквозь, как призрак воплоти.       — Поговори со мной… — уткнувшись носом в моё плечо, прошептал мужчина так, чтобы никто не слышал. Точно что-то интимное, неприкосновенное, попеременно проскальживая венистой ладонью на кудрявую макушку, сжимая пряди в руках, поглаживая мягкие волосы, пропуская их как песок через фаланги указательного и среднего пальцев. Своевольная и покинутая всеми я, не подпускающая в прошлой жизни никого и на метр, кажется, растаяла в близости крепкого тела, в сильных мужских десницах, в согревающем дыхании, щекочущем тонкую кожу у шеи и словах, произнесённых почти на грани содрогании миров — что-то между отчаяньем и надеждой. Избито, но до чего же больно. Больно услышать это от совершенно незнакомого тебе человека; понимать, что Джисоном здесь взаправду дорожили. Его любили, не меня. — Пожалуйста… Почувствовала, как всхлипы возле уха становятся оглушительно громкими; как пропитывается влагой моя кофта вместе с футболкой, как на ней остаются отсыревшие следы слёз и горя. Как Чан всё же приглушает свой плач, прижимая меня к себе сильнее, когда, казалось бы, куда ещё ближе. Стискивает до боли у рёбер, а я терплю, кусая край своей губы, отрывая зубами отсохший кусок кожицы — та предательски дрожит под натиском. Медленно, но верно выхожу из транса мыслей, когда слышу чей-то очередной тяжкий всхлип, приглушённый ладонью у рта. Закрываю глаза, чтобы не видеть, чьи ожидания я не смогла оправдать, чтобы не понимать, что у кого-то вновь вызываю только слёзы разочарования. Моя ладонь мягко поглаживает хлопковую ткань кофты Кристофера в успокаивающем жесте; шёпотом приговариваю, что тут, рядом, что всё будет хорошо. Оказывается, человек — очень ранимая личность: сентиментальная, эмпатичная, чувственная, склонная к проявлению эмоций. Порой казалось, что я из другого мира; выдаю себя за кого-то иного, не такая, как все — звучит как глупое кинематографичное клише. Я точно противоположность всего вышеперечисленного. Теперь же мысли визуализировались — это оказалось правдой. Парни поодаль прильнули к Чану, зажав меня посередине и удушая проявлением любви, высшего чувства, до изъявления которого мне чертовски как далеко. Только вот Минхо остался в стороне: наблюдал и постоянно отводил взгляд, едва прикрытый лиловой чёлкой у основания бровей, когда я поднимала на него глаза, отвлекаясь от наводящих мыслей, думая, как бы отстраниться, куда деть мешающие ладони, что отразить в свою очередь на лице. Он спрятал руки в кофту, укутавшись потеплее.       — Мы позаботимся о тебе, Джисони-а, — прошептал Хёнджин, пока я прикасалась к его точёной скуле, чтобы смахнуть горячую слезинку, падающую с вороньего цвета родинки, кажется, только наполовину удалённой операцией. Вблизи он был необычайно красив: выше меня ростом, с небольшими, но выразительными, бурого цвета глазами, пальцами художника, с длинными, доходящими до предплечий коралловыми волосами, постриженными под каре. От него садило весной, лемонграссом и жасмином — я почти обезумилась от приятной, тянущейся шлейфом какофонии. Теперь же он не нагонял ужаса от чересчур близкого контакта, наоборот, хотелось остаться здесь на подольше. Не вызывал чувства побега лишь от мысли нахождения в одном помещении; мне не хотелось спрятаться от любопытного взгляда. Больше нет.       — Конечно, — усмехнулся где-то позади Айен, одарив меня мягкой улыбкой. Ямочки на его щеках говорили о невинной искренности, и я окончательно растаяла в озере отчаянных объятий, в лоне чуждых здесь лишь мне.

***

      Сидя у изголовья кровати единственная мысль, посещающая тебя чаще, чем поход в туалет, — это время. Сколько прошло? Сколько его осталось и успею ли я? Похоже на липкую неизвестность, связавшую тебя путами, бременем, висевшим кандалами у пола, силой притяжения заставляя горбиться, склоняться к земле и разминать позвоночник. Мамин кашель эхом — как пуля, разрезающая воздух у щеки — рикошетил от обоев и стен, потому что мебели в её комнате больше не было: только кровать и тумбочка — ничего лишнего. Исхудавшее, изнеможённое, покрытое потом лицо напоминало трупное окоченение. Невозможно смотреть, хотелось отвести взгляд. Посиневшие губы, судороги, мучившие её время от времени мучали и меня в кошмарах. Мария спала очень неспокойно каждый раз, когда Мэйсон насильно приводил ту к матери; тыкал её маленькой головкой в предплечье Аннет и молил о прощении. Бубнил что-то про чёртового Бога, в существовании которого — безумие — старый маразматик сам скорее не верил.       — Жалеешь о чём-то? — Я безучастно листала журнал Time у выхода на табуретке, смачивая кончик указательного пальца, чтобы вновь равнодушно перевернуть глянцевую поверхность. Мужчина медленно перевёл покрасневшие от недосыпа глаза на меня: в них отражались растерянность, страх, туда-сюда металась отчуждённость. Снова выпил.       — Злорадствуешь? — пересохшими губами шептал он, облизнув их только краем языка, снова развернувшись к женщине, лежавшей там, мирно спящей и видевшей, наверное, свои последние в жизни сновидения. Я резво прогнала такие мысли прочь — старалась просто не задумываться о подобном, потому что глупо. Потому что того не стоит.       — Она моя мать, — выплюнув, словно желчь, я остервенело захлопнула журнал, покоявшийся на коленях, кинув тот на пол, — тебе я этого никогда не прощу, просто знай.       — Алекс…       — Знай это. Голос предательски дрогнул, когда койка прогнулась под небольшим весом Аннет — она перевернулась на бок, перед этим сорвав связки, чтобы прочистить горло. От хрипящего кашля заслезились глаза. Я умолкла.       — Молю, выслушай… — мужчина выгнулся, привстав на коленях. Возраст брал своё, тренеру каждый раз всё труднее и труднее было удерживать равновесие после пируэта, что уж говорить о продолжительном сидении на корточках — суставы, увы, не восстанавливаются.       — Да-да, твою молву о том, что ты ни о чём не знал я помню, Мэйсон. По твоей вине она прятала анальгетики, жрала их вместо хлеба. Хватит с меня вранья. На твоих мозолистых ладонях её кровь, на твоих тонких гнусных губах — ничтожные слова жалости. — Раскинув руки, я коснулась ручки двери, собираясь дёрнуть ту на себя; лишь мысль о нахождении с ним в одном пространстве и разделять воздух в замкнутом помещении была мне отвратительна, перечила внутренним принципам и злорадно смеялась над собственной щепетильностью. Вот он — подростковый максимализм и непринятие всего того, что не сопоставляется с твоим мировоззрением. Но что-то остановило меня: наверное, вновь приступ матери, настигший в самый неподходящий момент.       — Я жалею…       — О-о, не сомневайся, ты будешь жалеть и ещё до хрена раз, — процедив сквозь зубы, я подошла к обшарпанному временем подоконнику, налила стакан тёплой воды и медленно поднесла к губам матери, вытирая стекающие по её тонкому подбородку капли, слегка придерживая женщину за затылок. Мне было паршиво ощущать взгляд тренера на себе, чувствовать, как собственные пальцы предательски подрагивают от злости, а ногти впиваются в мутное стекло. Не хотелось поворачиваться на него, не хотелось смотреть на него, не хотелось вновь искать в его отсыревшей радужке оправдания и мольбу о прощении — наверное, это совершенно не искренне. И уже было плевать, слышит ли нас Аннет: я говорила кристально чистую правду, здесь нечего стыдиться, тем более ей.       Ночью я вновь не уснула, а даже если и дремала, то неопределённый короткий срок. В грёзах мерещилась всякая муть и страхи; наверное, что-то потаённое, сокровенное, куда я залезла без ведома хозяина и нарушила там покой. Нельзя было это видеть. Не надо было туда лезть. Ли Ноу, словно надзиратель в колонии строго режима властно стоял у бледно-голубой стены, уперевшись лишь правым плечом о деревянную отполированную поверхность, скрестив руки у груди. На моём лбу — испарины пота, стекающего по вискам, подбородку и носу, капая на пол. Рукава белой кофты неопрятно засучены, а на ногах какие-то протёртые до дыр у подошвы спортивные кроссовки, первые попавшиеся под руку в общежитии. Я устало выдохнула, закончив разминку и размяв окоченевшие суставы. Затылок по-прежнему нескончаемо ныл и давал знать о себе каждый раз, когда козырёк кепки рывком проходился по обработанной утром ране и розовой коже. Я скрипела зубами, цедила невнятно вслух и чертыхалась, но продолжала неустанно тянуться к ламинату, зная, что спина под ночь будет адски ныть.       — Отлично. Теперь хореография и общая постановка на VENOM, — прикрикнул Минхо, воодушевлённо хлопнув в ладоши, обращаясь, по всей видимости, ко всем присутствующим. Остальные парни занимались делами, никак не переплетающимися с серьёзностью репетиции; казалось, мандраж от предстоящего танца был сейчас только у меня. Но посмотрев пару клипов ещё с Джилл в Атланте, я поняла, что этот стиль — не моё, подобное с первого раза я не станцую и не повторю, точно нет. И от понимания этого хотелось выть, лезть от безнадёжности и осознания на стену, сбежать, но никак не импровизировать.       — Хён, разве мы репетировали его накануне? — озадачился Феликс, поправив сползшую набекрень шапку. Я продолжила наблюдать за развивающимся диалогом уже со стороны, надеясь про себя, что Ли Ноу взаправду совершенно позабыл о том, что танец не был прогнан «до».       — Верно, репетировали только два раза. Но Хани-а обещал станцевать для меня сегодня. Его задорная ухмылка появилась на губах, сложенных до сих пор бантиком, а уголки взметнулись вверх, когда я ошеломленно обернулась на парня, застав того почти рядом, буквально в метре, у зеркал. Он растирал локтевые суставы и предплечья. Я с издёвкой усмехнулась брошенному вызову и тысячу раз про себя пожалела о том диалоге, состоявшимся вчера в салоне его авто. Чёрт, подумала про себя, когда Бан Чан направился к ноутбуку, дабы включить звуковое сопровождение, нажав двумя пальцами на «Enter». Мои ноги словно приросли к полу и стали с ним единым целым, вросли в него, слились с бежевым лакированным покрытием. В ужасе я не знала, куда деться и что делать — в противном случае притвориться, что затылок по-прежнему не прошёл. На этот раз не получится, не выйдет. Все построились в ряд и несколько нечётких линий, только я осталась стоять на месте, задержав дыхание и прислушиваясь к каждому шороху за спиной. Стоило бы сделать вид, что я действительно многое забыла, только вот не нужно было изначально соглашаться на аферу Минхо, — станцевать хореографию неизвестной мне песни — глупое решение. Сама виновата.       — Хан Джисон? — послышался чей-то едва грубоватый голос позади. Чанбин. Я услышала в нём нотки тревоги и поступающей к горлу горячи. После сказанного он, скорее всего, пожалел, что обратился не в том тоне, в котором изначально собирался окликнуть меня: чересчур сухо и раздражённо. Я вновь напряглась.       — Пройдитесь разок без меня, не уверен, что с первого раза получится… — Путём обхода и мелкими шажками я подбиралась к всевозможным отмазкам, лишь хотя бы раз увидеть, как они станцуют, всего одним глазком — этого было бы достаточно. Всё изначально шло к краху, пронеслось в голове, когда из толпы я проследила за лиловой макушкой Ли Ноу, решительно направляющейся в мою сторону. Его тёплая ладонь мягко коснулась моей руки и запястья, развернувшись на каблуке и направившись в обратную сторону, на заготовленную позицию, утягивая следом и меня. Шумно выдохнув я последовала по пятам, пустив лишь единожды нервный смешок, прекрасно осознавая провальность сложившейся не тем образом гребанной ситуации.       — Ты же не на отчётнике, в конце концов, Хани-а, — чужие пальцы перебирали позвонки на моей спине, отчего я неосознанно выпрямилась, втянув носом воздух и не переставая кусать край нижней губы. Снова начала кровоточить… — просто расслабься. Хёнджин поодаль шутливо поддержал слова Ли Ноу и на душе взаправду стало легче. Я натянула безмятежную улыбку во все тридцать два зуба, вывернувшись из объятий друга, если отныне Ли Минхо можно было так называть. Но чем дольше я узнавала его, находилась в опасной близости на грани удушья и одиночества от беспросветной лжи, тем больнее было продолжать существовать, засыпать и просыпаться с мыслью, что всё происходящее — фальшь, театр одного актёра и мерзостное враньё, истоком которого не по своей воле являлась я. Несправедливо за гранью двух душ на пересечении этих миров, скорее всего, был Хан Джисон, бросивший меня на произвол судьбы. Но почему он? Почему не я?.. Локоть неторопливо взмыл вверх, подбородок вздёрнут, ноги порознь — крестовая позиция, — это я заметила только в отражении зеркал, помогающих мне в ориентации, в пространстве и движениях. Глубокий вдох, выдох. Я старалась поймать ритм, следовать общей экспозиции на площадке и двигаться плавно — так, как умела это Алекс, попеременно вздрагивая каждый раз, когда наступала по нелепой случайности кому-то из участников на ногу, оттоптав ступни каждого из семи присутствующих в зале. По тонкой переносице носа чувствовала, как стекают капли холодного пота, провожая дорогу прямиком к губам и подбородку. Волосы неприятно липли к коже так же, как и спортивная одежда, постиранная вот-вот на днях. Стыд вперемешку с нелепой неуклюжестью, смешанные в единый коктейль выдавали термоядерную смесь из убытков всех тех приобретённых навыков в прошлом, которые я, по глупости своей и из-за противных аддикций, растеряла.       — Сосредоточься, — прикрикнул Чонин с другого конца танцевального зала. Я сглотнула, немощно кивнув, понимая, что силы на исходе: чуть-чуть — и я свалюсь замертво на холодное дерево. Ещё полчаса назад протлели надежды на то, что Минхо не разочаруется во мне; я это осознала, как только мы зашли в помещение, на потолке которого белым по синему холодным оттенком высвечивалась надпись JYP. Всё рухнуло перед глазами, застеленными пеленой уверенности и дерзости, что плескалась почти сутками во мне через край. Я плевалась ею направо и налево, совершенно не осознавая, что ответственность придёт гораздо раньше, прежде чем я одумаюсь и прошепчу стоп слово. В этой игре его нет. Ноги подкосились, — дороги назад нет тоже... Разворот вправо, прыжок влево, опошленное песней движение бёдрами вперёд — кажется, единственное, что удалось выполнить на ура. Ли Ноу согласно хмыкнул, одобрительно улыбнувшись в самом финале, когда наши лица встали почти напротив. Я задыхалась от собственного вранья и одновременно от радости из-за выполнения хотя бы чего-то. В глазах профессионального хореографа это слишком плохо, чтобы являться правдой. В моих глазах и в отражении зеркал поодаль чересчур хорошо, чтобы я в это поверила. Но Минхо по-прежнему улыбался, по-прежнему искренне и чисто, так, что разочарования в проблесках округлённых зрачков я почти не видела, и это не могло не волновать. Ещё несколько прогонов с подтанцовкой, но уже без меня, прибывшей спустя полчаса, и парни еле стояли на своих двух от изнеможённости.       — На сегодня всё, — обратился к нам Бан Чан, махнув левой рукой, а правой же поправляя сползшую на глаза шапку. Отсутствие грима и макияжа на коже хоть немного огрубляло их невинные смазливые мордашки, на которые ведутся девяносто процентов фанаток. Было видно всё: от открытых пор у носа до комедонов и шрамов. Они такие же люди, обычные, как и мы, все мы.       — Отлично поработали, — кивнул Сынмин, попеременно накидывая на плечи серую смоляную кофту с застёжкой до груди. К порозовевшим губам прильнула покрывшаяся изнутри испаринами бутылка воды, опустев примерно за полминуты. Я молча наблюдала за сборами ребят, молча завязывала развязавшиеся шнурки и так же в молчании осушила одноразовый пластиковый стаканчик на краю стола с ноутбуком, — чёрт знает, чей он был.       — Хей, — окликнув, кажется, конкретно меня, Ли Ноу, почти как кошка, подкрался сзади, не давая и шанса для дальнейшего побега, оказавшись на расстоянии вытянутой руки за считанные секунды. Почему-то именно сейчас завязывать диалог с единственным доброжелательным знакомым в этом мире в этом теле до ужаса не хотелось; тошно было настолько, что желудочный сок припал к горлу, а оно дьявольски саднило, першило и оставляло кислое послевкусие. Я выдохнула. — Прогоним твою постановку ног? Нервный смешок и я тряхнула головой, поправляя выбившиеся из ряда пряди. Женская привычка, надо отучаться. Его предложение звучало не столько нелепо, сколько смешно, прекрасно осознавая и трезвым умом понимая, что именно Минхо наверняка заметил глазом юркого танцора моё предобморочное состояние под конец репетиции, и это выбивало из колеи окончательно.       — В следующий раз, — неоднозначно кинула в ответ я, собирая вещи из сумки в охапку и, наконец, направляясь на выход из душного зала, как почувствовала режущую остроту впившихся в сухожилие кисти ногтей. Парень потянул меня на себя, заставляя развернуться и плутать за ним. Я недовольно цыкнула, притопнув носком подошвы протёртых кроссовок.       — В гробу отоспишься, Хани-а, сколько можно? — на мгновение поняла, что Ли Ноу закатил глаза, что-то недовольно пробубнив на родном корейском, оставаясь повёрнутым спиной. — Это преобладающее качество осталось в тебе даже после частичной потери памяти. Такое не отнять. Самым последним на прощание отсалютовал Чанбин, оповестив, что в общежитие вернётся поздно, ибо появились неотложные дела: ему куда-то нужно съездить. Теперь в просторном опустевшем зале мы остались одни; мы — я, Минхо и наши мысли. Определённо парень о чём-то задумался, потупив взгляд в пол и похрустывая суставами пальцев с нагнетающим, раздражающим каждой прошедшей секундой звуком, схожим с ломанием костяшек. Ещё немного – и следующие будут твои, нахмурившись, думала я, пока не осмеливаясь озвучивать недоброжелательные намерения вслух. А он как нарочно продолжал. Продолжал измываться над слухом и действовать мне на нервы.       — Я не готов, — неоднозначно призналась я, наивно полагая, что знала Ли Ноу достаточно долго, чтобы быть уверенной, что подобная фраза на него подействует и он небрежно махнет рукой, сдавшись и соглашаясь, что лучшей перспективой будет хорошо поужинать в ресторане неподалёку или выпить по кружке айс-латте в кофейне через дорогу, которые в Корее, на удивление, невероятно популярны. Увы и ах.       — До концерта чуть меньше двух недель, а ещё через три нас ждёт мировой тур. — Голос парня огрубел, на бледное лицо легла серая тень, лиловые пряди по-прежнему обрамляли лоб и неопрятно лезли в глаза. Я кратко сглотнула. — Рест был бы лучшим решением, но ты сам захотел взять ответственность за свою карьеру, и я… не могу тебя обвинять или осуждать за это, Джисони-а. Длинные пальцы разминали белую кожу между лбом и бровями, я наблюдала, что Минхо кипит и негодует; от этого становилось тошно на душе, потому что он, как всегда, безоговорочно прав. Как бы чертовски плохо и отвратительно себя не чувствовал айдол после репетиций и тренировок, насколько бы хреново не было на душе от тягостей мыслей, он обязан отдаваться делу сполна: танцам, вокалу, чем они, блядь, там ещё занимаются. Я упрямилась и сердилась, не хотела сдаваться самой себе, признавать, что проиграла. Совершенно точно я не внесла новшеств в жизнь Джисона, если вообще безвозвратно не ухудшила её.       — Я знаю, — но и гордыня Алекс берёт своё, и вместо запоздалых извинений сухо киваю, отводя взгляд, стараясь даже не смотреть в его сторону, потому как стыдно.       — Не буду задерживать тебя здесь, сам хочу поскорее вернуться домой. Пробежимся пару раз для закрепления в тех местах, где у тебя провалы. Он встал почти впритык, позади, когда я поняла, что мы тренируемся без музыки. Его хриплое нашёптывание такта отдавало в затылок и растекалось томным, сладостным послевкусием мёда, когда Минхо плавно вёл моё тело в верном направлении, внимательно отслеживая миллиметр за миллиметром моего тела. Сначала осторожно придерживал за локоть, спускаясь ниже по венозным сосудам к запястью и пальцам, опаляя дыханием чувствительную кожу у уха, затем провёл по талии, меняя расстановку бёдер, икр и ног. Я неровно дышала, стараясь сконцентрироваться именно на танце и сложной хореографии, а не на том, что его тазобедренная кость упирается мне в задницу, потому что «её стоит придвинуть чуть вперёд». Медленно, но верно он сводил меня с ума — не к такой репетиции я готовилась.       — Ты совсем одеревенел, твой Хён негодует, — усмехнулся Ли Ноу, похлопав свободной ладонью по моей пояснице. Я пустила неловкую усмешку в ответ, про себя же давая клятву, что с понедельника вновь стану разминаться — так, как учил меня Мэйсон. Заставлю его передумать на мой счёт всеми правдами и неправдами, обыграю и уничтожу в растяжке, ведь это чуть ли не единственное, в чём я была мастером своего дела.