Дыхание

      В животе завязался тугой узел и давил своим ощутимым весом так, что желудок сворачивался в трубочку до невыносимой боли и искр в глазных яблоках. Значит, мои догадки оказались верны, хотя до чёртиков абсурдны. Я была не собой. Уже нет…       — Оставь меня, — я прошептала, едва разомкнув пересохшие губы, пытаясь выстроить в голове внятные образы и утешающие силуэты прошлого — людей, которые были мне как никогда знакомы, даже если в душе не теплились чувства к ним, положительные или отрицательные, не так важно. От страха неизвестности и искомой пустоши в груди на глазах выступили слёзы. Я сморгнула наваждение, не поднимая головы и продолжая вслушиваться в собственное сердцебиение и гулкий шум в ушной раковине на обшитом кожей диване.       — Ты получил травму во время выступления и нам… пришлось неотложно его прервать. Отдыхай, набирайся сил. Наверное, зайду позже. — Он произнёс слова сухо, явно не глядя в мою сторону, шагая к двери и чувствуя, как сердце камнем падает в пропасть — сначала в тазобедренную кость, а затем в ахиллесову пятку. Я поняла это, когда дверь за спиной мужчины с грохотом захлопнулась; штукатурка на стенах покрошилась и хлопьями попадала вниз. Почему-то в горле сгущалось чувство вины за сказанное, хотя этот человек был мне не знаком. Его черты лица явились мне мягкими, приятными, но до боли чужими, таинственными, лёгшими тенью и призрачной занавесью. Осмелившись встать спустя долгое время и уняв тревогу, царапающую когтями грудную клетку, я вновь прикоснулась бледной рукой сначала к одной стороне щеки, затем к другой. Пощупала глаза, их узкий вырез и близкое расположение, брови, жёсткие волосы и даже то, что, возможно, было трогать неэтично, некультурно; что делать в любой другой момент в незнакомом помещении было бы совестно и зазорно. Теперь я… мужчина? — это единственное, что пронеслось в воспалённой голове и мыслях, сменяющих друг друга словно серый шум в старом радиоприёмнике. По спине пробежался табун мурашек; я вспотела и рвала на затылке волосы, стараясь дышать как можно тише, страшась услышать скрип открывающейся железной двери позади. Мозг и серое вещество ни в какую не хотели принимать новый неоспоримый факт, движимый своей правдоподобностью лишь потому, что на сон всё происходящее в данный момент вряд ли было похоже. Хотя в душе мечтала о единственном — закрыть веки, унять дрожь в коленках, свернувшись клубком, и уснуть, погрузившись в царство Морфея надолго; пока не пройдёт наваждение или пока я — глупо — не выйду из комы иллюзий. Второе казалось дотошно правдивым и, возможно, действительно верным предположением, но что-то вновь мешалось удостовериться, какой-то невидимый барьер из осколков прочного льда, которые таяли под теплом тела и рук, рассыпались, но продолжали возвышаться и не давали что-либо разглядеть сквозь блеклую муть.       Волнение зачастую напоминает мне жар: когда твоё тело в испаринах достают из кипятка и кидают в сугроб глубиной в несколько метров. В горло вонзается тысяча и одна игла, остриё которых обмазано в скользком яде и желчи соперников. Я всем сердцем ненавидела соревнования, терпеть не могла выступать и давать будто собственную шрамированную душу на оценку жюри. Они мерзко причмокивали, делали какие-то записи в бумагах, если гимнастка совершила незначительную ошибку, а в шуме зала открытие пластиковой бутылки и несколько глотков воды заставляли тебя натужно вспомнить, какое движение выполняется следующим. Глаза Мэйсона были устремлены, как всегда, только на меня, — он категорично и принципиально не наблюдал за теми, кто был впереди или позади, за другими конкурсантами. Когда моя очередь приближалась, мужчина скрещивал руки у груди, хмурил брови и вставал к стене, где был наилучший обзор. Считывал каждое отточенное когда-то с ним на тренировке движение, плавность кистей рук, насколько хорошо я тянула стопу и насколько гибкой была после того, как пропустила последнее занятие. Он доверял мне, даже если со стороны казалось в точности наоборот; наивно полагался на мою ответственность и собирал груз со своих плеч, добродушно вверяя его на мои. Меня раздражало абсолютно всё: от его глумливой ухмылки, когда нога по чистой случайности слетала с коленки и летела в пол, до саркастичных громких хлопков в мозолистые ладони на другой стороне зала. Он пришёл пьяным и невыспавшимся, с глубокими синяками под серой потухшей радужкой глаз и недельной щетиной на впалых ссохшихся с возрастом щеках. Меня трясло от ненависти и раздражения, я ловила взгляды, полные пренебрежения и насмешки, и про себя кривилась ничтожности собственного тренера. Жалко, до чего же жалко.       — Молодец, — ноги едва вели его, но он шёл, подавляя пьяную улыбку на лице и свой паршивый вид. Я спешно отвернулась, пытаясь отвлечься и зацепиться взглядом за какую-нибудь стоящую вещь. — Всех тут порвала, моя девочка, я не удивлён! — Мэйсон наклонился к моей голове и чмокнул в самую макушку, оставляя на залаченных прядях аромат перегара и спирта. В сопротивлении я заёрзала на месте и отошла на два шага. Моему негодованию не было предела.       — Какого хрена ты тут забыл? — Я даже не пыталась сдерживать себя, притянув Мэйсона за воротник мятой рубашки и просквозив предложение через стиснутые зубы; от мужчины пахло дурно: потом и сигаретами. Ещё неделю назад он клялся мне, что бросит. — Приведи себя в порядок… и не позорь меня. Укол обиды прошёл сквозь желудочек сердца и на время кровь в нём перестала циркулировать, когда почти все любопытные взоры в зале были направлены именно на нас. Я спешно отпустила хватку на одежде учителя, отряхнулась и ушла прочь, чувствуя, как по щекам стекает тушь, размазывается о скулы, а заколки не поддаются, заставляя оттягивать и рвать русые, уложенные лаком волосы. Губы предательски задрожали под натиском клацанья зубов; последнее, что сегодня хотелось — это выйти в свет из тёмной раздевалки, увидев, что люди прознали твоё слабое место. Позор.

***

      Мой голос отныне грубее, напористее; на горле выпирал кадык, а связки стали мощнее, из-за чего я, скорее всего, могла бы брать высокие ноты и петь. Этот парень учился вокалу, определённо. И теперь я была в его стройном привлекательном теле среднего роста. Теперь это тело было моё: с выпирающими ключицами, худощавыми щиколотками и икрами, узкими бёдрами и плоским животом. Впредь было непривычно щупать себя, слишком стыдно, слишком неправильно, потому что всё являлось чужим; местом, куда тебя не приглашали: ты теперь незваный гость. Осознание этого пробирало до мурашек и заставляло неосознанно ëжиться каждый раз, когда костяшки на руках белели от натиска впивающихся в светлую кожу ногтей. Я нервно сглатывала комок и продолжала с интересом изучать отражение в зеркале, человека, который был мне отдалённо знаком, кого-то напоминал, но воспоминания, словно их никогда и не существовало, не хотели проектироваться в голове, выстраиваясь в чёткий ряд, выполняя заданное им поручение — вынести информацию. Меня зовут… Хан? Хан… Хан… Я пыталась как можно чаще произнести это имя вслух, как бы пробуя его на вкус, смакуя и сверяясь с тем, а подходит ли мне оно вообще. Запекшаяся ранка на виске и ещё свежая тёплая кровь на затылке напоминали о том, что у меня получены травмы; значительные они или нет, я пока что понять не могла, находясь в как бы нетрезвом состоянии, в состоянии шока и аффекта. Спустя какое-то время в дверь легонько постучали; звук раздался эхом по полупустой комнате, пока я судорожно старалась уснуть и думать о чём-нибудь светлом, хотя бы на секунду не зацикливаясь на том где я и кто я теперь. В тишине мысли звучали слишком громко и вселяли надежду на то, что панацея действительно существует — сейчас даже это не казалось настолько абсурдным. Прошла лишь половина часа. Мне не хотелось поворачиваться в сторону шаркающих шагов, нескольких пар ног, приглушённого шёпота и прохладного сквозняка, исходящего из небольшой щели и просвета по ту сторону двери.       — Я задам единственный вопрос тебе, Джисон, — сделав длительную паузу прежде, чем выйти вперёд и со всей неукоснительностью, но одновременно мягкой тревогой и беспокойством в голосе парень, ранее знакомый мне и проведывавший раньше всех с синими закрученными локонами, беспокойно мял костяшки рук и бегал пальцами от локтя до запястья, болезненно скручивая и щипая себя, наверное, пытаясь унять дрожь и не выдать перед остальными присутствующими собственные опасения. — Что ты помнишь? Земля медленно начала уходить из-под моих ног и растворяться, хотя я по-прежнему продолжала лежать лицом к спинке дивана, чувствуя, как кожа на нём нагревается из-за моего дыхания и слишком близкого нахождения к губам. Качнувшись, я всё же осмелилась развернуться, заметив семь обеспокоенных пар глаз, изучающих меня, пытающихся, казалось, залезть в корку сознания, при необходимости протянуть руку помощи и выудить из пучины, в которой я сейчас тонула. Позади них было ещё около пяти человек, похожих своим обмундированием на обслуживающий персонал; среди них также находился врач. Я не смогла сдержать облегчённого вздоха при виде медика и теперь уже было наплевать, кто что подумает. Чёрт с этим. Но внутренний голос надрывно кричал о том, что стоит солгать. Сказать, что ты своя среди них, не выдавать всей правды, стоя лицом перед возможным судом.       — Помню… Я помню вас, помню страну, в которой нахожусь, помню, как меня зовут… Помню практически все. — А сама про себя судорожно собирала информацию воедино, чтобы звучать более правдоподобно со стороны. Увы, теперь это казалось слишком невыполнимой миссией. Почти.       — Помнишь? — вперёд неуверенно шагнул парень с яркими лиловыми волосами, постриженными до самых кончиков заострённых ушей. Он всеми силами пытался выдавить неловкую улыбку и высматривал во мне дыру глазами, полными тщетной надежды и призрачных упований. Они были тёмными, глубокими и… печальными, воспалёнными, с лопнувшими на склере алыми капиллярами. Внутри меня связался узел и душил до липкой тошноты. Я мгновенно отвела растерянный взгляд, пытаясь уцепиться за какой-нибудь незамысловатый узор на обуви остальных присутствующих. Отвлечься. Или, наоборот, в попытках судорожно вспомнить, кто он такой и кем приходился этому парню, в чьём теле по ошибке оказалась я. Вина накрыла меня сзади своими костлявыми руками и воткнула кинжал в само солнечное сплетение, прокрутив тот несколько раз, прежде чем с влажным хрустом вынуть, оставив после себя загнивающую бордовую дыру. Она заботливо приняла меня в свои объятия, зверски и так подло убивая.       — Тебя нужно осмотреть и отвезти на обследование, прежде чем ты появишься на публике, Хён, — произнёс кто-то из толпы, которая, казалось, с каждой минутой лишь увеличивалась и вызывала неунимающуюся в грудной клетке тревогу вперемешку со страхом перед неизвестным. Единственное, чего действительно хотелось, — это разглядеть белоснежный, пропахший спиртом и резиной врачебный халат с марлевой повязкой на руке для перевязки ран и перекисью в стеклянном бутыльке.

***

      День проходил неутешительно медленно, словно минутная и часовая стрелки поменялись местами и теперь надоедливо тикали над самым ухом, напоминая, что всё ещё идут, как и всё наше время, незаметно, легко и так забвенно утекающее из-под подушечек пальцев. Мы ехали в полной тишине, лишь иногда отвлекаясь на мигающий светофор и вечерние яркие фонари по ту сторону тонированных стёкол. В моих ладонях светился сенсорный экран телефона, к сожалению, пароль от которого навсегда затерялся в потёмках памяти бывшего владельца. Тяжело выдохнув горячий воздух из лёгких, я продолжила бездумно тыкать по экрану — вниз вверх, вверх-вниз — всё ещё глупо надеясь, что сумею разгадать комбинацию цифр. Голова, словно налитая свинцом, тяжелела, упрашивала о том, чтобы почувствовать мягкую поверхность под собой, а веки магнитным притяжением неторопливо слипались.       — Ты как? — послышался уставший голос со стороны водительского сидения; костяшки кисти руки парня белели от натиска на коробке передач. Я ленивым взглядом прошлась по профилю мужчины, остановившись на сиреневой чёлке, закрывающей обзор почти на половину лица.       — Нормально, — съёжившись от холодности тона собственной произнесённой фразы, едва слышно скрипнула зубами, вновь оглядев руки и всё то, что было ниже пояса прикрыто шерстяным пледом. Парень вёл машину осторожно, но лёгкая нервозность выдавала его: потёкшие тени, собранные в уголках глаз пылью, испарины на лбу и висках, постоянное подглядывание на время и наручные часы, а также резкость торможения всей ступнёй на единственную педаль, отвечающую за тормоз. На секунду в мысли прокралось сомнение, а не Мэйсон ли это?.. Усмехнувшись про себя забавной догадке, я продолжила рассматривать персиковый закат в дали и предвечернее небо Сеула. Теперь я в Корее, думала, облизнув пересохшие губы, возможно, даже к лучшему.       — Приехали, — слегка стукнув по спинке моего кресла, послышался взбудораженный голос позади, а за окном остался едва заметный бледный след от прошедших сумерек. Я находилась в чужой стране, в незнакомом городе и ни местность, ни просёлочная дорога, которая вела к берегу и небольшому частному дому, не говорили многое, а лишь очерствело напоминали который раз о безвыходности положения и моей безысходности. Ноги едва слушались меня; ощущались словно вата и, оттёкшие под давлением, неприятно покалывали, начиная с щиколоток и заканчивая коленной чашечкой, даже бедром. Я резко остановилась, прошипев и затормозив поток людей, выходивших из лакированной чёрной машины позади. Наверное, несложно было догадаться, кем я приходилась отныне в своём новом перерождении — очередным слащавым пареньком-вокалистом из популярной к-поп группы, которую, скорее всего, так любила слушать Джилл… Что ж, пожалуй, это самое интересное испытание, которое мне могла приготовить жизнь.       — Уверен, что больница не будет лишней? — взяв меня под руку и дав опереться о своё крепкое плечо, поинтересовался невысокого роста парень с увесистой сумкой на правом плече. Его каштановые волосы всё ещё удерживала укладка и лак, а на торсе — угольная футболка с короткими рукавами и крамольной подписью в самом верху. Шумно сглотнув и втянув воздух носом, я лишь молча кивнула в знаке согласия: голубая палата, белые занавески и нашатырь – последнее, что хотелось сегодня видеть перед бессонной ночью. Я знала заранее. Я не буду спать.

***

      Дверь в здание отворилась и изнутри дом казался ещё более просторным чем снаружи. Наизнанке кофты с капюшоном почувствовала, как по спине пробежал табун мурашек. Сглотнув и пройдя внутрь, я остановилась, кажется, не имея малейшего представления, куда идти и что делать. Остальные участники группы начали заниматься своими, скорее всего, привычными делами: кто-то принялся приводить помещение и этажи в порядок, кто-то мыть небольшую горку посуды из фарфоровых чашек и блюдец, а кто-то — разбирать вещи. Моя сумка оказалась не такой увесистой: внутри плеер, наушники, пару футболок, джинсы, перчатки и различные гигиенические средства. Чувство немощности и стыда не покидали меня с того момента, как я очутилась здесь — одинокая и никому не нужная, с осознанием того, что теперь я совсем одна. Одиночество. Отныне нагнетало всё — от постороннего шума где-то за окном до прилива тактильности со стороны моих нынешних приятелей. Я их совершенно не знала; видела второй раз в своей недолгой жизни, в первый раз — на стене в виде постеров в комнате у Джилл. Они желали каким-то образом приободрить, дать понять, что рядом, тут, а значит, что всё в порядке; слегка неловко приобнимали за плечи, пытались поговорить, дать объяснить ситуацию и филигранно подтолкнуть к диалогу, но я молчала — глаза в пол. Кусала потрескавшиеся губы, моментально мрачнела, уходила от темы.       — Послушай, Хан, если плохо себя чувствуешь, ты должен сказать об этом, — сев за ужином напротив, начал свою речь мужчина с синей завивкой. Его волосы отливали цветом морской волны при неярком свете тёплых ламп. Я напряглась.       — Всё хорошо, — натужно выдавив робкую улыбку, я продолжила неохотно ковыряться в тарелке с корейской лапшой, поочерёдно выковыривая и елозя палочкой ингредиенты и составляющее блюда, размазывая по глубокой миске. Возможно, в этой стране подобное поведение за столом неэтично и бескультурно, но на такие мелочи уже было плевать. Единственное, что поистине беспокоило меня — как ужиться в новом теле, в новой жизни теперь.       — У тебя поникший взгляд, — подхватил другой, не отрывая глаз со стола и своей порции. Багровые яркие локоны до плеч были завязаны в тугой пучок, а с кончика носа постоянно сползала тонкая металлическая оправа очков. Ему было больно смотреть на своего друга, коим теперь тот не являлся. Пока что всё это — блеф и насмешка над ними — так мне начало казаться. Несправедливо. Я не смогла на это ответить. В горле поперёк будто встала рыбья кость и душила меня. Стоило прокашляться, сменить тему, увести её в другое русло и как можно дольше оттягивать момент, когда она вновь станет актуальной. Перестать показывать истинные эмоции — единственный вариант. Последний оставшийся спасательный круг в пустоши атлантического океана. Когда, казалось, спасения нет. То, к чему придётся прибегнуть – не мой выбор. Иначе нельзя.       — Через пару недель у нас отчётное выступление — это-то ты помнишь? Я не знала их по именам, не особо различала внешне и тяжело распознавала их настоящие эмоции. Они казались мне столь далёкими и такими опустевшими, словно разводы на бокале игристого. Дожевав ужин и нехотя проглотив коричневатую массу, я трясущимися руками вытерла рот, наконец осмелившись поднять взгляд — любопытные взоры парней за столом тщательно изучали меня, бродили по лицу, одежде и взъерошенным волосам; всматривались в раны, полученные сегодня, и недоумевали. В Хане определённо что-то изменилось, наверное, беспокоились они. Трудно, однако, понимать собственную беспомощность: когда твои руки беспощадно завязаны мёртвым узлом за спиной, а цепь разрезает светлую плоть и разрывает связки на коже. Больно. Страшно. Время на дисплее телефона тускло подсвечивалось белым и напоминало о приближении бессонной ночи. В прошлой жизни я зачастую мучалась от кошмаров и потери сна; бессонница, словно рысь, ступала по моим следам, каждый вечер поджидая свою очередную аппетитную добычу. Клацала клыками и янтарно-жёлтыми глазами отслеживала неловкий поворот ступни, мою нервозность, страх, пот, стекающий по спине и ключицам. И всё-таки настигала, убивала. Теперь я в латных доспехах, но по-прежнему в клетке с хищником, и мне от него не спастись. Поднявшись по лестнице на второй этаж, начала осматривать планировку и привыкать к новому месту жительства. Здесь пахло древесиной, хвоей и зажжёнными благовониями из щели одной из комнат. Дощатая дверь оказалась едва приоткрыта, и свет, исходивший из помещения внутри, отличался своей теплотой и… пыльной мрачностью. Со стороны тяжело понять, кому принадлежала спальня, но вряд ли она была моей. По крайней мере удручающе и прискорбно я это понимала, заранее настроившись на минимализм и абстрактность. Хозяин этого тела, по всей видимости, не отличался и не выделялся чувством вкуса и творческим задатком — почему-то впечатление сложилось именно такое. Скрипучий пол позади выдал человека, следующего за мной по пятам. Наверное, он наивно полагал, что останется в тени незамеченным. Увы, ещё при той жизни мой чуткий слух спасал меня много раз вечерними прогулками по парку и лесопосадкам. Я научилась вслушиваться в дыхание, слышать шуршание хлопка на теле и даже скольжение липких волос по вспотевшему затылку и вискам. Сглотнув и остановившись, я не спешила поворачиваться; мои руки в карманах по-прежнему сминали внутреннюю ткань джинсов. Всё ещё было непривычно понимать, что ты больше не принадлежишь себе полноправно.       — Ты ведь помнишь, где находится твоя комната? Мне даже не пришлось открывать рот первой — меня опередили. Парень цокнул языком и усмехнулся, не осознавая истинную причину моего зажатия и угрюмого молчания, так и не получив заветный ответ. За окном послышался треск яблочной ветви и шелест листьев, задевающих оконную раму и стекло. На первом этаже громкие разговоры и звонкий смех. Только мне одной было не до веселья.       — На всякий случай напомню, — хлопнув по белоснежному покрытию двери, он дёрнул ручку на себя. Плечи слегка дёрнулись, я с интересом прикусила нижнюю губу, заходя вглубь темноты. Ли Минхо встал позади, оперевшись плечом о твёрдый косяк и скрестив руки у груди. Та медленно вздымалась, когда парень совершал глубокий вдох. Он выглядел измотанно и устало — не прошло и суток, а синяки под тёмными глазами стали выраженнее, грубее; скулы точённее и виднее. Чего он ждал? Что хотел услышать? Какой мой ответ в этот раз звучал бы убедительнее?       — Спасибо, но не стоило, — пустив неловкую усмешку в пустоту, я сняла сумку с плеча и кинула на кровать, взъерошив волосы. На затылке почувствовала пальцем знакомую ранее засохшую рану; боясь сковырнуть, осторожно прошлась по рельефу запёкшейся корочки крови вниз, чувствуя, как кожа неприятно натягивается от давления, а ноготь впивается в рубец.       — Не стоило что?       — Провожать до комнаты.       — Я наблюдал за тобой весь вечер, — сделав небольшую паузу, прежде чем начать, он остановился на полуслове, наверное, прокручивая в голове, как данные слова на самом деле прозвучали в непривычно мёртвой тишине, отразившись эхом от бетонных стен комнаты. Повернувшись, я встретилась с глазами, в которых плескалась безмерная усталость, но радужка пустовала — не выражала больше никаких эмоций. Обречён ли он? Что сейчас творится в его мыслях? — Мне показался твой вид болезненным. Тебя что-то гложет. Это был не вопрос — он был уверен в том, что прошептал, едва разомкнув губы. Когда лучи света с коридора попали на затемнённые уголки его лица, я заметила сморщенность ровного носа, кровоподтёки на ссохшихся розовых губах и лопнувшие капилляры на сахарном склере. Впалые щёки приобрели бледный, нездоровый оттенок. Хотелось отвернуться, уйти, сгорбившись и стыдливо прячась от укоризненного взгляда. Тяжёлый вдох. Выдох. На себя бы лучше посмотрел.       — Мне стоит принять душ и… отдохнуть. В последний раз он серьёзным взглядом каштановых глаз проводил мою тень, скрывающуюся из вида с полотенцем у локтя и зубной щёткой в левой кисти. Я видела, читала, распознавала в нём бурлящий гнев от ожидания и непонимания; казалось, терпение Ли Минхо отныне у крайней точки невозврата, на пределе. Разговор не окончен, но теперь я была уверена в том, какую личность стоит обходить стороной, избегать, не подпускать близко и держать на расстоянии нескольких метров. Вода струилась, плескалась и неаккуратными большими каплями попадала на стекольную поверхность двери душевой кабинки. Я вдыхала горячий воздух ртом, пока по кончику носу нерасторопно спускались росинки солёного пота. Вокруг — пустое пространство, заполненное неодушевлёнными предметами: гелями, кремами и шампунями. Напор становился сильнее, оставляя карминовые следы на плечах, торсе и локтях. На одном из я не сразу заметила синяк, проявляющийся по еле видному синеватому контору. Сглотнув, попыталась растереть, вызвав только ноющую боль, прошипев ругательство сквозь зубы. В ванной становилось душно. В кипятке — холодно. Каждый раз, оборачиваясь, надеялась увидеть силуэт; тень, пришедшую по мою душу. Та, что перепутала вселенные и по ошибке везла меня на своей костлявой сгорбленной спине день и ночь, обронив где-то на пересечении миров. В мыслях по-прежнему мелькали рациональные соображения о сне или больной фантазии воспалённого мозга. Увы, за оголённой спиной никого не оказалось, лишь несколько гулких стуков в дверь, возвративших на некоторое время меня сюда, в эту реальность. Запекшиеся и, казалось, только-только зажившие раны вновь кровоточили. Обугленная корка слезла с затылка, будто чешуя, сползая по спинным мышцам, пояснице и ягодицам вниз. Осмотрев ноги, я поняла, что подо мной образовалась нелицеприятная багряная лужица, похожая на каплю, напоминая о щипающем повреждении эпидермиса в районе шеи.       — Хан, ты скоро? Всё хорошо?       — Д-да, да, всё отлично, — непроизвольно закивала головой, пытаясь скорее смыть грязь и всё то, что после меня осталось. Липкость склеивала пальцы ступней ног, несмотря на горячий напор чистой воды. Я потерялась и с трудом различала, что являлось истиной, а что вновь примитивным обманом — водило вокруг пальца. Обернув полотенце у талии, я спешно высушила короткие волосы, почистила зубы и удалилась прочь — подальше от зеркал и очередного напоминания о том, кем теперь я была. Что со мной отныне стало. Телефон у тумбочки завибрировал, оповещая об уведомлениях, разрывающих цифровую матрицу экрана. Хотя пароль оставался для меня загадкой и по-прежнему неизведанным шифром, я смогла мельком рассмотреть сообщения, пришедшие совсем недавно:

Хван Хёнджин: Если от меня что-то потребуется, я внизу, пока спать не ложусь. Со Чанбин: Чувак, я рядом, надеюсь, ты не забыл, что моя комната напротив. Крис: Ты забыл свою щётку в душевой. >_<

Чёрт, как я умудрилась её там оставить, пронеслось в сонной голове, прежде чем экран гаджета медленно потух, оповещая о низкой зарядке. Немыслимо. Просто немыслимо было то, что я по своей воле согласилась на эту авантюру. Джилл раскладывала на столе фотокарточки и несколько плакатов, поочерёдно ознакомляя меня с каждым участником её любимых групп: Эйтиз, Ти экс Ти, Севентин и Стрэй Кидс. Последняя, казалось, звучала у девушки в наушниках постоянно на повторе; музыка так трепетно откладывалась на подсознании и скреплялась с Джилл в одно целое, заставляя воспроизводить тексты любимых песен всеми фибрами души, искренне и всецело исцеляясь от голосов обожаемых исполнителей. Недовольно закатив глаза, я сдула мешающую светлую прядку со лба, сощурившись и приглядевшись к некоторым из парней. Их лица казались мне слащавыми, цвета волос — взбалмошными, а окрашенная ногтевая пластина во все цвета радуги абсурдом, стоящим наравне с непередаваемым чувством аверсии, — когда передёргивает от неприязни и отвращения от одной лишь мысли об отношениях с ними. Но я молчала. Нервно сглатывала ком в горле, поддакивала, натягивала лукавую улыбку и лишь изредка цедила сквозь зубы в одобряющем жесте похвалу. Они меня не привлекали ни в каком из предложенных Джилл понятиях.       — Ли Минхо — главный танцор и вокалист…. Со Чанбин — рэпер, входит в юнит 3рачи… Хэй! Ты слушаешь меня? Я вникала в суть сказанного подругой урывками, — что-то запоминала, что-то — нет. Мысли давно ушли в ином направлении, и я судорожно старалась ухватиться за нитку повествования, дабы не обидеть Джилл своей невнимательностью и незаинтересованностью. «Ли Минхо — главный танцор и вокалист… Хан Джисон — вокалист, рэпер, входит в юнит 3рачи так же, как и Бан Чан, действующий лидер, и Со Чанбин…» Теперь я вспоминала. Словно собака, накинувшаяся и обгладывающая свиную кость, я воодушевилась идеей того, что помню, на что стоит просто пролить свет в потёмках памяти и сложить недостающие детали пазла воедино — в одну картину Казимира Малевича. Даже если она окажется простым чёрным квадратом. Кажется, за прошедшие десять минут я перерыла каждый уголок небольшой спальни: от прикроватной деревянной тумбочки до некондиционного подоконника, рабочего стола и шкафа с помятыми, наспех сложенными вещами внутри. В носу свербело от количества пыли; пообещала убраться, как только взойдёт солнце и наступит завтрашний день. Стрелка часов давно перешла за цифру двенадцать. Этот хренов пароль точно записан на бумажке, думала, надеялась и поспешно слизывала пот с уголков обсохших хейлитом губ. Он моя последняя надежда на спасение, не заплывая за буйки, не заходя в кромешную темноту после сумерек, не делая отныне роковых ошибок. Теперь за каждую приходилось расплачиваться по-крупному. Под руку попал блокнот с изжелтевшими за много лет листами, а на одном из них комбинация из цифр и букв, образующих число двадцать пять.