angels are not about heaven

      А потом Бомгю исчез.       Как ни странно, но жизнь постепенно возобновилась, день сурка закончился вместе с разрешенными в один миг проблемами, в которых Ёнджун купался годами. Долг ушел в небытие, а плохие люди нашли свое место за решеткой. И поделом.       Не зря в сказках пишут, что добро всегда побеждает. Если Бомгю победил, то он определенно может причислять себя к добру, а то раньше больно уж сомневался и отнекивался. Нашелся, конечно, скромник.        Когда ему позвонили из участка и полицейский на той стороне трубки серьезным тоном сообщил о том, что преступники сдались сами, а его, Ёнджуна, ждут для дачи показаний и прочих важных заметок, то он сразу понял, что в данный момент ему нужно сломя голову бежать домой.       Лишь бы успеть.       Он и сам знал, что их симбиоз долго не протянет — помнил ангельские слова о допустимом для них времени. Помнил и о том, что по завершение миссии что-то в его жизни, нет, в их жизнях изменится.       Холод квартиры не волновал, а бледный и обессиленный ангел совершенно не в ангельском обличие — да, определенно да.       Ёнджун сколько себя помнит всегда был очень чуток, да и эмпатией не обделен, по крайней мере люди отзывались о нем именно так. Хорошо ведь. Об ангелах-хранителях задумываться не приходило, а о своем личном и подавно. Зачем ему —спасателю, нужен спасатель свой? А ведь забавно-то вышло, он был раздражен постучавшемуся в его дверь ангелу, но на автомате принялся квохтать над Бомгю, словно курица-наседка, а перья, к слову, были только у ангела.       Бомгю не был неправильным ангелом, коим тот корил себя, цыкая на каждое выпавшее перо и на неудачу в жизни Ёнджуна, словно вина была на его хрупких и просветленных плечах. Никогда еще Чхве не встречал того, кто был настолько одинок и нем перед миром. Он сам всегда ставил себя в один ряд с одиночеством, как бы обобщая, жалея свою, обиженную вселенной, тушку.       В глазах ангела пряталась печаль, которая отзеркалила его собственные муки, создавая странное единство между ними.       Ёнджуну потребовалось всего пару мгновений, чтобы понять одну простую истину — эта встреча оставит огромный отпечаток. Он впустил ангела к себе, не думая о его словах, сочившихся раздражением и нотками гнева. Чхве хватило лишь взгляда.       Они об одном, ангел прав.       Каждое слово, произнесенное Бомгю, отзывалось в его сердце эхо, призывая к переменам. Теперь же, возвращаясь в тишину, Ёнджун чувствовал, что в его жизни что-то изменилось. Он и не думал, что тишина в квартире может так обременять.       На второй день он собрал все оставшиеся перья с пола и кровати, уложив их в коробку, где лежали остальные, собранные еще при Бомгю. Ангел не спрашивал в слух, но в его глазах всегда проглядывал плохо скрываемый интерес насчет того, куда же Ёнджун убирает белый перьевой ковер. Один раз на крайние меры пошел: так, невзначай открыл дверцу под раковиной, заглядывая в мусорное ведро. Мусор один и только.       Сон покинул его через неделю, а все эти семь дней ночью к нему наведывался нежный образ, обрамленным ярким свечением и поблескивающим нимбом. А крылья… До чего же красивые у него были крылья! Ёнджун просыпался нехотя, а будь его воля, то из страны грез не выходил бы и вовсе. Но из двух крайностей он выбрал меньшую — проще не видеть его совсем, чем тешить себя иллюзиями во снах, просыпаясь разочарованным и одиноким. На непрогретой кровати, где совсем недавно они спутывались в живой узел, подобно змеям.       Было невыносимо пусто.       Дома.       На улицах, меж однотипных серых бетонных домов.       На работе, на каждой своей работе.       А сердце, сердце осталось в хрупких руках крылатого мальчика. На кончиках его пальцев, покрасневших мочках ушей, так мило смущавшихся. В уголке персиковых губ.       У Ёнджуна осталась пустота в грудной клетке, непрогретая часть кровати, да разбросанные по всему дому перья. А еще редиска на кухонном столе.       Кай молчал, а Ёнджун хотел кричать. Хюнин стыдливо опускал глаза в пол, кланялся ниже обычного при встречи, а необходимый разговор с ответами на волнующие Чхве вопросы избегал, словно специально. Он и не обязан, это их Бомгю дела, но ведь Ёнджун и Бомгю связаны. Они неделимы, не должны были. — Хён, время еще не пришло, нужно набраться терпения, но самое главное — жить. — Я все еще жив, к сожалению. — Без сожалений. — Хюнин и сам выглядит не лучше со свей натянутой улыбкой, отличающейся от лучезарной прежде. — Ты должен подождать. Лучше делать это в более беззаботном темпе, тогда и время пробежит быстрее. Счастливые часов не наблюдают, так? — Где же счастье искать? — цыкает Чхве, напяливая на себя рыцарские доспехи. Он ощущал себя не рыцарем, но грудой метала точно. Железным дровосеком — он тоже без сердца.

***

      И ведь говорил ему Бомгю, что семья, тепло и забота — это то, что ангелам чуждо, что ему не нужна опека и любовь. Это удел людей. Но и Ёнджун ведь человек.       Здоровый сон, дарованный ангелом, как рукой сняло. Будильник трещал, противно и протяжно долбя по перепонкам, но это только первые пары недель после начала новой точки отсчета.       Позже он попросту перестал его заводить, потому что вставал самостоятельно до рассвета, когда еще спал большой город, а тусовщики и пьяницы шатко плелись домой, голося что-то невнятное у него под окнами. Иногда ему честно хотелось присоединиться и забыться, а лучше и напрочь забыть его. Но пылившиеся перья и слабый, тускнеющий с каждым днем, образ в подсознание, не давали ему возможности, перекрывая кислород.       Голод был невыносимый.       Слова Кая о времени и ожидании подстрекали отрывать тяжелую, забитую нескончаемыми мыслями, голову от подушки, впихивать в себя готовый завтрак из минимаркета неподалеку и идти на работу.       Он искал Бомгю везде. В накрахмаленных белоснежных рубашках с рюшами на манекенах в бутиках, В пролетавших мимо птицах, свободных и вольных. В пахучих мандаринах и спелых яблоках, которые тот грыз, отказываясь иногда от нормальных приемов пищи. В знойных вечерах, когда солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в пурпурные оттенки, он прислушивался к каждому шороху, словно ожидал, что кто-то скажет в как ему жить дальше. Без ангела-хранителя.       Пройти через все стадии принятия не просто, особенно, когда все вокруг так и кричит о том, что ангельского надзора не хватает. Ёнджун не помнит, как ощущалось это наличие хранителя где-то на небесах, зато своего личного. Но последствия были двоякими: жизнь преобразилась, появились деньги и ушли страхи за свою шкуру, стало куда больше свободного времени, после того, как он ушел с нескольких подработок. Но душа была неспокойна.       Когда ангел стал приходить к нему во снах — Ёнджун пошел на крайние меры и решил бороться с потерей основательно. Перестал спать совсем. Пару часов в сутки, перебиваясь горьким кофе на перерывах, потирая покрасневшие воспаленные от усталости глаза.       Дни тянулись друг за другом, пока не закончилась зима. А вместе с ней и принятие пришло.       Принятие другой реальности, той, в которой нет Бомгю, ангелов-хранителей, ночей в обнимку и взаимных подшучиваний. Альтернатива есть у всего, даже у вещей, которые, как ты думал раньше, замене не подлежат. Они и не подлежат, но ведь и жизнь у тебя одна, поэтому сидеть в своем коконе до конца дней — затея так себе.       Правильно говорят, что лучший способ забыться — уйти в работу с головой. Он был хорош в детском центре, развлекая карапузов, перевоплощаясь в их любимых героев, но в глубине души понимал, что это не его потолок, хотелось пробиться выше, чтобы свободных минут на тоску попросту не оставалось.       Начальница, тетка была хоть и характерная, но добрая, поэтому в конце февраля порекомендовала его кандидатуру в андеграундный театр для любителей, смотря на страсть Ёнджуна к актерскому мастерству, которое в их коллективе никто особо не проявлял. — А вы не думаете, что у меня опыта не хватит? — Сходи на пробы, а то ты тут тухнешь почем зря, тебе нужно свою хандру в другое русло направить, а сцена — отличное место, где ты можешь излить душу.       Директор театра оказался таким же странным, как и само место, но с Чхве Субином они сработались быстро. Команда была небольшой, а набор все еще шел, поэтому Ёнджун подсуетился и затащил следом за собой Кая. Друг все еще отмалчивался и стал вести себя аккуратнее рядом с ним, но заметив взбодрившегося Ёнджуна начал тоже потихоньку оттаивать.       Пришла весна.       Суетливая жизнь действовала, как приложенный к разодранной коленке подорожник, обязательно обслюнявленный, чтобы уж наверняка. Театр сместил подработку в детском центре, заняв почетное первое на пьедестале значимости, а дома он стал появляться только для того, чтобы хорошенько выспаться, потому что голова вырубалась сразу же после того, как касалась подушки перьевой.       Вокруг витали любовные розовые флюиды, а тошнотворно не становилось даже от того, что у самого из любимого и дорогого сердцу — только пара крыльев в шкафу. Они пылятся и ждут хозяина, мальчика, потерявшего все свои перья одной холодной зимой.       В театре тоже не обошлось без сопливых бабочек, одурманенных совсем не градусным напитком. Субин ставил абсурд и ахинею, которая нравилась немногим, но их небольшой зал всегда был битком забит, а овации стояли громкие и довольные, некоторые и плакали от пронзительной чувствительной игры.       Ёнджун был главным героем в одной из постановок — играл брошенного Божьего сына. Тогда пришлось вспомнить о тех книгах, которые он позабыл сдать в библиотеку еще несколько месяцев назад. Прошерстив святые страницы, содержимое которых было чуждо для его мировоззрения, он открыл последнюю книгу, самую толстую и старую из всех, усмехнувшись, вспоминая чужую реакцию на нее.       Ёнджун заметил выпуклость меж страницами, небольшую щель, что так и манит открыть разворот.       Неужто он читал, проносится в голове, а тем временем, меж станиц лежит последнее недостающее перо. «Утешайтесь надеждою; в скорби будьте терпеливы, в молитве — постоянны…»       Наверное у ангела была чуйка, он будто знал, что Ёнджун будет думать об этом слишком много, больше разумного.       Приглядевшись, Чхве увидел легкую, почти незаметную карандашную надпись между строк:       «Ну и бред конечно насочиняли, наверное я тоже атеист. Молиться не нужно, да и скорбеть тоже, я появлюсь быстрее, чем ты успеешь меня забыть, а это перо — знак нашей скорой встречи.»       Март начался небольшим снегом, который таял еще до того, как успевал коснуться земли. Чхве начал расцветать вместе с солнцем, вернувшимся с зимней спячки за вечными не просветными тучами. Скакал по сцене, как в последний раз, звонко смеялся и горько, почти правдоподобно плакал. Но не забывал ни на минуту.       Кай начал встречаться с Субином, поддавшись нападкам взбаламученного директора, донимающего парнишку ежедневно комплиментами, совсем невинными, как и сам Хюнин, цветами и кучей сладостей. — Я решил дать ему шанс, но это лишь потому, что устал запихивать в себя шоколад. — фырчит Кай, сидя на диванчике в гримерке рядом с Ёнджуном, орудующим кисточкой на его лице. — Йа, хён, поаккуратнее с блестками, иначе Чхве Субин прилипнет ко мне, как сорока на побрякушки. — Так и было задумано, а шоколадки тебе нравятся, не капризничай как дитя, ты на идиота похож побольше своего мужика.       Ёнджун откладывает тени, меняя их на белый карандаш для глаз. Вздыхает, вспоминая его, что от Хюнина скрыть не возможно. — Как ты? Скучаешь? — Все в порядке, скучаю конечно, без этого никуда. — улыбается легко, не разучился после зимней меланхолии и каменного лица. — Ты же сам говорил ждать, ну я и жду себе потихоньку. Жизнь же не вокруг этого крутится, у меня вон, ведущая роль, не кормленная кошка дома, а еще не докрашенный ты. — Тыква такая милашка, ты обещал показать еще фотографии! — У меня из последних только те, где она опрокинула ведро мусорное и обвалялась в нем, словно она не кошка, а свинья какая-то. Пришлось вчера внепланово ее купать.       Хюнин смеётся, а Ёнджун окончательно понимает, что жизнь продолжается.       Это была любовная сцена без любви.       Постановщик был в своем репертуаре, креативщиком, а Ёнджун и не противился, получая ведущую роль       Он играл несчастного влюбленного, потерявшего любовь до того, как успел признаться. Вжиться в роль проще, когда в этом нет необходимости, Ёнджун играет самого себя, но плакать почему-то не хочется.       На сцене царила напряженная тишина, прерываемая лишь шепотом мягкого света, который касался лиц актёров, словно обнимая их неведомую боль. Ёнджун, погруженный в свою роль, чувствовал, как его сердце сжимается, хотя он и не осознавал всех оттенков утраты. Играя несчастного влюбленного, он не мог оставить в стороне собственные переживания — его взгляды, полные тоски, искренне отражали пустоту внутри.        Зрители, прикованные к сцене, могли ощутить каждый шаг, каждую ноту невысказанных слов. Некоторые теряли себя в воспоминаниях, а другие оставались в ожидании, когда эта мимолетная история о любви, которая не состоялась, развернется на их глазах. В воздухе витал аромат неосуществленных надежд и невысказанных признаний, вызывая слёзы у тех, кто сам испытал такую же страсть.

***

      Ёнджун не курил и не задумывался о том, чтобы начать, но ходил к черному входу, служащим именно для того, чтобы законно выпустить табачный никотиновый дым, прожигая легкие. Он бездумно пялился в кирпичную стену соседнего здания, посасывая леденец на палочке, который ему всучил Кай еще перед выступлением. Они провели на сцене несколько часов, вымотались вместе с довольными зрителями, только что разошедшимися. — Знакомая картина, но в прошлый раз такую же грыз демоненок небезызвестный. — раздается совсем рядом до боли знакомый голос, а Ёнджун, кажется, забывает как дышать.       Это он?       Он.       ОН! — Бомгю, — он выдыхает имя, которое не произносил вслух все эти месяцы и смотрит на знакомую фигуру, лицо, обрамленное отросшими темными волосами, постриженным маллетом с теми же светлыми прядками. — Он самый. Чхве Бомгю. — кивает подошедший парень, растягивая губы в такой же очаровательной улыбке, что и раньше.       Ёнджун застыл, словно время вокруг остановилось.       Слова застряли в горле, их было слишком много, чтобы вырваться в свет. Ёнджун продолжал глазеть на парня, что беззаботно стоял рядом, который продолжал улыбаться, щурясь от выглянувшего весеннего солнца. Бомгю и сам был как весна. Нежный, как лепестки сакуры и пропитанный всей этой невинной романтикой. Точно ангел — Почему Чхве? — Потому что отбиваю конкурентов на твое сердце, у нас фамилия одна, значит супруги. — фырчит Бомгю, ненарадуясь своей гениальностью. — Будто там на кого-то другого останется место. Мое сердце для одного конкретного ангела, который кинул меня на целую зиму, а спать одному холодно, между прочим. — он настолько сбит с толку, что выходит только говорить что-то нелепое и несерьёзное, но так и лучше. Они оба ждали этой встречи и оба были голодны друг до друга. — А я больше не ангел, я — Чхве Бомгю. Смертник, имеющий ограниченную временем жизнь, фамилию и все остальное, что есть у людишек. Горжусь собой, я человеком стал, чтобы стоять тут и распинаться рядом с тобой. Буду греть тебя в кровати и ходить на каждые твои выступления, как сегодня. — Ты видел? — Даже слезу пустил. — признается Чхве, выхватывая леденец из руки Ёнджуна, бесцеремонно пихая себе за щеку, не обращая внимания на переменившегося в лице парня. — Я искал тебя в том центре, но одна девушка сказала, что ты сюда перебрался, вот и пришлось вымаливать у одного типа билет, потому что он последний был.       Ёнджун не выдерживает расстояние первым, обнимая парня настолько крепко, что слышится лёгкий хруст, а Бомгю постукивает его легонько по спине, мол, придушишь, приубавь пыл. Как же он скучал.       Бомгю расслабляется, прижимаясь ближе, и дышит прямо в оголенную шею, отчего на контрасте температур у Ёнджуна бегут мурашки. Март хоть и был весенним месяцем, но солнце ещё не успело прогреть землю, потому куртка на Ёнджуне была зимняя. — Это все очень здорово и я тебя тоже очень люблю, могу даже поцеловать в качестве доказательства, но у меня есть одна маленькая проблема, небольшая совсем. — шепчет Бомгю, нарочно касаясь губами мочки уха. — И какая же может быть проблема у тебя, человек? — Так как я теперь человек, правильно ты подметил, то мне, как и всем, нужна крыша над головой. — лепечет Бомгю в наигранном грустном тоне. — Пустишь брошенку?       Ёнджун усмехается.       Куда он денется. — Одну впустил, так она мне вчера мусор перевернула, так что я подумаю. — вспоминая инцидент с кошкой, произносит он. — Думаю, Тыква обрадуется тому, что семья станет полной, а то ребенок растет неполноценно, с одним родителем всего. — Я тоже скучал.       Бомгю чмокает его легонько в уголок губ, улыбаясь игриво и так по детски, а Ёнджун наконец-то ощущает весну в полной ее красе. — И я скучал! — Кай, ты заставляешь меня переобуваться после каждой нашей встречи, ты точно демон, раз прервал такой тонкий момент. — кряхтит Бомгю, взъерошивая блондинистую голову приятеля, выскочившего внезапно из прохода. Тот наверняка обрадовался воссоединению двух связанных душ не меньше их самих. Наконец-то он перестанет тревожиться насчёт Ёнджуна.