Линии

Это был сложный, но такой нужный разговор для Чонгука, и, выходя из кабинета Юнги, он чувствует, что гордится собой. Чонгук ещё не знает, куда заведут их с Тэхёном свидания, которые Чонгук запланировал, но ему не по себе от одной только мысли, что Юнги мог бы узнать об их отношениях из соцсетей. Если начинать новую жизнь, то только так — будучи честным с собой и с людьми, которые тебе искренне дороги. Однажды, он надеется, они с Юнги снова станут друзьями. Теперь, когда Чонгук менее творчески зависим от Юнги, богат и популярен, теперь, когда они уже не вместе, он уверен, что когда-нибудь у них обязательно получится выстроить отношения, в которых оба будут наравне. Он больше не будет его маленьким, запуганным ребёнком, которого нужно спасать и любить. Юнги больше не будет его влажной подростковой фантазией. Чонгук не может спокойно идти на свидание с Тэхёном, пока не уладит одну проблему. Хосок, собственно, всегда был его проблемой, но чаще казался назойливой мошкой на периферии его жизни, которая тихо, но противно жужжала, напоминая о своём существовании. Он слышал о нём в новостях, натыкался на фотографии почти каждый день, не мог пройти мимо его песен, но при этом держал дистанцию и не подпускал к себе слишком близко. Теперь же в Чонгуке что-то сломалось. Может, всё это время он жил не одной иллюзией о необходимости Юнги, а иллюзией о том, что ему вовсе не нужен Хосок. Одно его лицо разом пробуждало столько травмирующих воспоминаний в Чонгуке, что выносить этого человека было слишком сложно. Может, ему действительно нравятся люди, которые не сдаются. Может, что-то другое, а не внезапно вспыхнувшее братское чувство, толкает Чонгука по уже знакомому ему адресу. — Чонгук… Ты чего тут делаешь? Заспанный Хосок выглядит смешно: на голове будто последствия урагана, одна пижамная штанина закаталась до колена. Он такой смущённый и уставший одновременно. Чонгук не понимает, почему его вообще это трогает. — А что, ты больше меня тут не ждёшь? Чонгук переводит взгляд внутрь квартиры, и Хоби тут же отходит, впихивая его в прихожую, будто боится, что он убежит. — Глупостей не говори, Чонгук-а… Конечно, проходи, что у тебя случилось? Чонгук вешает куртку и, скрестив руки на груди, окидывает брата критичным взглядом. — У меня? Нет, ты лучше мне скажи, что у тебя случилось, хён? — В каком это смысле? Чонгук недовольно цокает. — Седьмое января. Уже седьмое, мать его, января! Что ты творишь, Хосок? Хоби морщится, усиленно думая, но его лицо вскоре разглаживается. — А, ты про это, — он берёт Чонгука под локоть и ведёт в гостиную. — Я в начале года всегда беру небольшой хиатус: отключаю связь, пропадаю с радаров и всё такое. Не нравится мне, что наши выходные такие короткие. Люди творческих специальностей должны много отдыхать, иначе нам неоткуда будет черпать вдохновение. Чонгук видит бутылку дорогого вермута и пепельницу на журнальном столике. В комнате пахнет так, будто её не проветривали несколько дней. Всё это ему очень не нравится. — Господи, да ты просто забухал. Давай называть вещи своими именами, — Чонгук закатывает глаза. Он подходит к окну, твёрдо решив впустить в помещение хоть немного свежего воздуха. — И я вообще не это имел в виду. Какого хрена, хён? Почему ты до сих пор не поговорил с Чимином? — Откуда тебе вообще знать, что я с ним не поговорил? — Может, потому что я наконец-то повзрослел, скинул с себя образ аутичного поп-мальчика и научился банальной человеческой коммуникации? — Так, значит, ты поговорил с Юнги? Хосок явно впечатлён. — Ты не поверишь, но даже Чимин поговорил с Юнги. Все, кроме тебя, обо всём знают, но ты зарылся головой в песок, даже когда тебе дали прямое разрешение всё ему объяснить. Какого чёрта, Хосок? Кто из нас вообще старший брат? Хосок напрягает челюсть, сжимает губы в тонкую полоску. — И кто виноват, что я не знаю, что это такое вообще — быть старшим братом? Чья в этом вина, не подскажешь, Чонгук? Хосок выглядит серьёзно обиженным. Чонгук тронут, потому что Хоби хотя бы знает, что такое человеческие эмоции. Всё лучше его недельного молчания. — Почему я, по-твоему, не могу быть серьёзным и смелым, не могу стать чьей-то опорой в жизни, а? Потому что я хотел стать всем этим только для тебя одного, а ты даже существование моё едва признавал! Может, мне сложно сходиться с людьми и формировать серьёзные отношения из-за того, что я даже в семье своей этого сделать не смог? — Я тоже не смог. Посмотри на меня. Чонгук разводит руками. — Не все такие сильные, как ты, Гук. Хосок чувствует, будто что-то упускает. — Ты едва знаешь Чимина, почему так за него впрягаешься? Чонгук садится на диван и глубоко вздыхает. — Что, если я впрягаюсь не за него, а за нас? — В каком смысле? — Хоби непонимающе моргает. — Мы никогда никому не говорили о нашем родстве. Может, я заставляю тебя с ним поговорить, потому что больше не хочу держать это в секрете? То есть, Чимин, конечно же, заслуживает знать правду, но для нас… — Это может что-то значить для нас? И вот она. Грёбаная неумирающая надежда в голосе Чон Хосока. — Зависит от того, хватит ли у тебя смелости. — Чонгук, пойми… — Хоби потупляет взгляд. — Да я кричал бы об этом на всю улицу, но ты так долго меня сдерживал, что теперь это всё кажется невозможным. Я представляю этот разговор о тебе каждый раз перед сном. Чёрт, я столько раз хотел рассказать о тебе Тэхёну… Я… Чонгук, я просыпаюсь в холодном поту, когда мне снится, что я теряю тебя. Мне сложно, понимаешь? Мне нужно привыкнуть. Чонгук передёргивает плечами. Пожалуй, он сильно недооценил сентиментальность чувств Хосока. Где-то в глубине души он всё же надеялся, что его брат не может быть таким бесчувственным подонком. — Ты хочешь узнать, что такое — быть старшим братом? — тихо спрашивает Чонгук. — Хочу, — Хосок вскакивает, округляя глаза от шока. — Тогда поговори с Чимином. Хосок напрягается. История кажется ему знакомой, Чонгук снова ставит ультиматумы, но что-то в этом очень сильно не так. Будто недостаёт частички паззла. — Нет, Чонгук. Не так это делается. Ты играешь в одни ворота, заставляя меня меняться, и, да, ты тоже поменялся, но мы оба хорошо знаем, что всё на самом деле поменяется не тогда, когда я расскажу о нас с тобой Чимину. Дело в Юнги. Дело всегда было в Юнги. Если я должен рассказать Чимину, ты должен рассказать о нас Юнги. Чонгук некоторое время думает над его словами, а затем выдаёт подобие улыбки. — Разговариваешь, как старший брат. Хосок вздрагивает, глаза становятся стеклянными, и его нижняя губа дёргается, будто тот пытается сдержать слёзы. — Чонгук-а… — Только вот у меня с Чимином никаких личных счетов нет, а с Юнги у тебя своя отдельная история. Будет логичней, если мы расскажем ему вместе. — Ты действительно этого хочешь? — Жизнь научила меня прислушиваться не к тому, что я хочу, а идти за тем, что мне действительно нужно. Может быть, сейчас мне действительно нужно братское плечо. Хосок несколько раз моргает, уставившись на Чонгука. В какой-то момент это даже начинает его пугать. — Ох, Чимин… Бедный Чимин. Какой же я идиот. — Уверен, что ты прав, но почему? — Потому что всю жизнь искал совершенно другую любовь. Искал семью. Тебя. — Теперь тебе всего-то нужно немного храбрости, чтобы меня не потерять. Чонгук улыбается, и впервые за долгое время ему кажется, что всё будет хорошо.

=

Чимин ловит себя на том, что начинает сравнивать Юнги и Хоби в своей голове. В какой-то момент это перерастает в дурную привычку, и где-то в глубине души он понимает, что это глупо. Ему уже не так больно, но и пока что и не хорошо. Он до сих пор чувствует себя униженным, потому что Хосок так и не позвонил. Их расставание с виду было таким лёгким, казалось безболезненным, но стоило только сделать несколько шагов в одиночество, и Чимин понял, что уже загибается. Он никогда не забудет, с каким чувством уходил из квартиры Хосока в то утро: к ногам будто гири тяжёлые привесили. Злость, гнев и обида надолго заставили забыть его обо всём хорошем, что у Чимина с Хосоком было. Ради чего-то же он возвращался к нему всё это время. Шесть лет — очень длительный срок. Теперь, когда Чимин вспоминает, признаёт, как хорошо ему с Хосоком было, он даже немного чувствует вину. Он провозгласил демоном самого близкого человека, единственного реально близкого ему человека. Чимину невероятно грустно, что он так и не стал достаточно близким для Хосока человеком, не заслужил того, чтобы он поговорил с ним нормально, объяснил, почему не может переступить эту грань не-отношений, почему у него так много секретов и какую роль в этом всём играет Чонгук. Когда Хосок появляется на пороге его дома, Чимин всё ещё одет в деловой костюм. Чимин смотрит на него несколько секунд, после чего вздыхает и говорит: — Бред какой-то. Хосок напрягается, пытаясь прочитать взгляд Чимина. — Что? — То, что прошло две недели, а в твоих глазах по-прежнему стоит этот ёбаный ужас. Ты почти что жил здесь столько лет, а теперь трясёшься весь. Вот это — полный бред, Хосок. Я так и не смог стать твоим домом. — Тяжело идти к человеку, который вряд ли будет рад тебя видеть. Чимин хмыкает в кулак и расправляет плечи. — Я могу притвориться, но мы оба знаем, что нам этого лучше не делать. мы-шесть-лет-притворялись — Ты только с работы? — Хосок отчаянно хватается за любую возможность перевести тему. — Боже, надеюсь я не помешал твоим… встречам? Чимин мотает головой, усилием воли заставляя себя не закатить глаза. — По-твоему, мне сейчас есть дело хоть до кого-то? Хосок наморщивает лоб, будто бы простое объяснение только что натолкнуло его на какие-то выводы. Чимин не может просто так взять и перестать указывать людям, как им жить. Это как плохая привычка. — Соскочить не так легко, как увлечься. — Тебе ли не знать, да? — Чимин улыбается. — На себя намекаешь? — У тебя были какие-то другие наркотики в жизни, кроме меня? Если скажешь, что были, я обижусь, учти. — Я по тебе соскучился. Хосок смеётся, теряя серьёзность от неожиданности. На него будто какое-то озарение разом находит, и аура человека, заявившегося ради тяжёлого разговора, рушится. — Ничем не могу помочь, Хосок. — Нет, я не про это. Я понимаю, что много дерьма тебе наговорил, что это было некрасиво и нечестно, но я просто не могу это игнорировать. Ты ведь для меня тоже самым близким человеком был… Теперь я чувствую это. Чувствую пустоту, которую ты после себя оставил. — Если ты пришёл поговорить о себе, то, честно, мне не особо есть дело до того, что ты чувствуешь, Хоби. Со своими бы чувствами разобраться… — Чимин убирает руки в карманы брюк и наклоняет голову. — Нет, конечно, нет… — Хосок виновато улыбается. — Я… я думаю, что эта пустота всегда будет частью меня. Она невосполнимая. Её когда-то заполнял ты, но я будто бы и не смогу больше кому-то разрешить её заполнить. — В память о нас? — усмехается Чимин. — Может, и так. Может, в память о своей глупости. — Почему ты здесь, Хосок? — взгляд Чимина в один момент становится серьёзным, испытывающим. — Потому что нам нужно поговорить. — И это просто совпадение, что ты заявляешься после того, как я поговорил с Юнги? Ни за что не поверю в такого рода совпадения. — Ты прав. Это не совпадение. — Тогда что? Мне тоже как-то с трудом верится, что у Юнги получилось бы тебя принудить к чему-то. — И ты снова прав. Но это получилось у Чонгука. У Чимина челюсть сводит от одного только упоминания этого имени. Тяжело выдыхая через нос, Чимин усилием воли сдерживает порыв гнева. — Чонгук? Опять грёбаный Чонгук? — спрашивает он тихо, но тон такой холодный, что Хосоку становится ещё больше не по себе. — Ты выражения выбирай, пожалуйста. Парень тебе вообще ничего не сделал. Я и тут благодаря тому, что он меня образумил. Чонгук тебе зла не желает, не будь таким… — Каким, Хосок? Каким мне, блять, не быть? Потому что, куда бы я ни посмотрел, кого бы я ни встретил — всё всегда сводится к Чонгуку! Юнги, Тэхён… блять, даже какого-то хрена ты! У всего мира свет на Чонгуке клином сошёлся, я не понимаю? Какого хрена он так вам всем важен? — Успокойся, пожалуйста, — Хоби указывает Чимину на диван, и Пак разжимает кулаки. — Сядь. — Если это как-то поможет… — ворчит Чимин, но слушается. — Я об этом, вообще-то, и пришёл с тобой поговорить. От внимания Чимина даже в гневе не может ускользнуть небольшое дрожание в голосе Хосока. Он будто бы готовится рассказать ему секрет и очень волнуется. — Чонгук знает о нас и о нашем расставании. Только благодаря его словам я понял, что ранил тебя, несмотря на твои же ультиматумы. Я должен объяснить тебе, почему так поступил, но ты также должен понимать, что для меня всё это очень непросто… — Клянусь, если ты сейчас начнёшь играть в жертву… — Чонгук — мой брат. Чимин от неожиданности даже забывает остаток фразы и придвигается ближе, будто бы пытаясь догнать эхо брошенных слов. — И я не мог поступить по-другому. Я видел, что ты уже что-то подозревал, что у тебя были мысли и вопросы… Мне нельзя было рассказывать, он запретил. — И что, теперь можно? — Чимин сдавленно усмехается. — Как я и сказал, Чонгук не желает тебе зла. Точно. Эта грёбаная безмятежность, с которой он говорит о Чонгуке. Она всегда была, просто Чимин её игнорировал. Слепой дурак. — Мы познакомились, когда ему было шестнадцать. У нас общий отец, и именно поэтому я никогда не говорил про свою семью. Само моё существование отравляло Чонгуку жизнь, и он долго не принимал меня. Когда он решил стать айдолом, то строго-настрого запретил мне упоминать о нашем родстве. Я не мог отвечать тебе на вопросы про Чонгука, потому что ты всегда понимаешь, когда я лгу. — Ты отвратительно лжёшь… — Я не буду извиняться за свой поступок, Чимин. Если бы мы вернули время назад, я поступил бы так же. Чонгук — моя единственная семья. — Почему тогда говоришь сейчас? — Потому что Чонгук вырос, — Хоби улыбается, — и, видимо, перерос эти дурацкие тайны. Ты первый, кому он разрешил рассказать. Поэтому мне нужно было время подготовиться и смириться с тем, что эта тайна скоро перестанет меня убивать… Это… блять, это было очень сложно, Чимин Он ничего не отвечает, пытаясь переварить сказанное. Такого Чимин, мягко говоря, не ожидал. — Я бы, наверное, тоже не смог… — после раздумий тихо говорит он. — Пойти против брата? — Предать семью. Я хотел, чтобы ты был моей семьёй, но ты хотел быть его семьёй. Так ведь? Всё это время в твоей голове сидела эта неразрешённая травма, которую оставил Чонгук. — Правда. Это правда. — Поразительно. Тобой управлял малолетка. — Да он почти твоего возраста, — усмехается Хосок. — Но, думаю, ты не хуже меня знаешь, что такое — попасть под чьё-то влияние. — И откуда же мне это знать? — Боже, у тебя буквально табло с его именем на лице. Правда, Чимин, когда дело до твоих собственных чувств доходит, ты не особо хорошо их скрываешь. Да и откуда уметь-то тебе, психопату такому? — Грубо, — но он усмехается, потому что они всегда вот так друг друга подкалывали. Чимин смеётся и внезапно ощущает ту самую пустоту, о которой совсем недавно говорил ему Хосок. — Мы бы всё равно разошлись, Чимин-а, ты же это понимаешь? Если не из-за Чонгука, то из-за чего-то другого. Мы всё время были как две линии, которые не должны были пересечься, но пересеклись всем на зло. — Только не говори, что это была ошибка. — Это была молодость, Чимин. И я за неё тебе благодарен. Чимин сглатывает комок слёз и через силу улыбается. — Просто очень дорогой мне человек напомнил мне, что пришла пора взрослеть. — Тогда желаю удачи в этом, Питер Пэн. Хосок смеётся, чувствуя лёгкую грусть. — Помни, что я побью Чонгука, если он ещё хоть раз что-то такое выкинет. Весь оставшийся вечер Чимин не может отойти от шока. Всё это время Чонгук мстил ему за Юнги, пока Чимин об этом даже не знал, и вскрыться решил по-королевски — сам, а не будучи загнанным в угол. Чонгук — вот настоящий злой гений этой истории. Может, он и сам не подозревает об этом, но теперь Чимин окончательно верит в силу кармы. Его победили его же оружием — тайной.

=

Их первое настоящее свидание происходит круглосуточном магазине рядом с работой Чонгука, и они едят рамён, пока Чонгук пытается не дуться из-за отсутствия бананового молока, а Тэхён пытается принять сам факт этого свидания. Они не держатся за руки, не обнимаются — просто едят рядом, наслаждаясь компанией друг друга. Когда оба вспоминают, что домой им по пути, Тэхён напрягается, но Чонгук обнимает его на прощание и просит о втором свидании. Тэхён думает, что попал на американские горки. Совершенно недавно они ужинали в одном из самых дорогих ресторанов Сеула, и Чонгук вдавливал Тэхёна в матрас, а теперь он галантно держит дистанцию. Даже приглашает его на второе свидание, и Тэхён не может сказать нет не потому, что это Чонгук, а потому что тот каким-то образом узнал о выставке, на которую Тэхён уже несколько недель хотел попасть. В галерее Тэхён на какой-то миг забывает о том, что с ним рядом Чонгук, и полностью растворяется в искусстве, только Чон продолжает маячить на периферии. Они оба совершенно не имеют представления о том, какими должны быть свидания в картинных галереях, и Тэхён чувствует себя неловко. — Тебе понравилась выставка? Чонгук этому способствует, когда отвечает: — Да я ни черта и не увидел. Только на тебя смотрел. Он берёт его за руку, но Тэхён ускользает, и он сам до конца не может понять, почему так поступает. По растерянно бегающим глазам Чонгука понятно, что его это задевает и тревожит. Тэхён ничего с собой не может поделать, он даже в чувствах своих определиться не может. Ощущается, будто наконец-то живёшь мечтой, но всё кажется каким-то фальшивым. «ты на своей машине сегодня?»

«Нет, Джин забирал меня утром, а что?»

«я приеду за тобой. напиши, как освободишься»

«Чонгук-а, я начинаю думать, что нравлюсь тебе…»

«поздновато ты начинаешь, хён-ним…» В глазах Чонгука — нотка озорства — когда они встречаются на парковке. Чонгук одет в чёрную косуху и узкие джинсы, выглядит так, будто старался выглядеть хорошо. Выглядит как самый настоящий бойфренд. Это ещё больше пугает Тэхёна. — Что-то не так? — спрашивает Чонгук, переключая радиостанцию. — Нет, нет, — отмахивается Тэхён. — Всё нормально, просто устал. Только ложь его Чонгука, кажется, совсем не убеждает. Припарковавшись, они проделывают привычный маршрут вдоль небольшого парка до дома Тэхёна, но на середине пути Чонгук останавливается. — Тэхён, серьёзно. Скажи, что не так. Я мысли читать не умею. Он выглядит встревоженным, может, даже обиженным, но как будто не на него самого, а на эту ситуацию. Эту глупую неловкость, которой вообще не должно быть между людьми, которые недавно трахались до потери пульса. — Спроси чего полегче, Чонгук… — Я тебе больше не нравлюсь или что? Я тебя чем-то обидел? Чонгук подходит к Тэхёну и берёт его ладони в свои — первое настоящее, а не кажущееся вынужденным прикосновение за три дня. — Ты… что? Почему ты так подумал вообще? — глаза Тэхёна полны детской наивности и смятения. Он явно ничего не понимает. — Как только я делаю шаг вперёд, ты делаешь шаг назад. Я говорю тебе что-то хорошее, ты отворачиваешься. Я тебя обнимаю, а ты ведёшь себя так, будто тебя здесь нет. Что случилось, Тэхён? Почему ты резко стал таким? Тэхён убирает руку, неожиданно понимая, что, на самом деле, он зол. Он злится, потому что всё это кажется ему игрой. Как будто его дразнят, манят перед тем, как выкинуть, наигравшись. Всё это время он был уверен, что Чонгук просто изображет галантного кавалера, выискивая причину не продолжать больше этот фарс и расстаться как джентльмен. Сложно поверить, что он может Чонгуку по-настоящему нравиться. — Потому что… потому что я не понимаю, к чему это всё? Ты внезапно ведёшь себя как подросток, вокруг меня ходишь, осторожничаешь, и я не понимаю: зачем это всё? Если ты действительно хочешь быть со мной, просто будь или отпусти уже. Мне не нравится, когда мною играют. Чонгук сводит брови и скрещивает руки на груди. — По-твоему, я так с тобой играю? — Чонгук, ты трахнул меня, а теперь за руку взять боишься, будто я от одного прикосновения твоего прилипну к тебе и больше не отпущу… И смотрит на него так, будто это правда. А Чонгук тонет в этих глазах, понимая, что и сам отпускать не хочет. Ему вот так неожиданно хорошо и легко. С ним, неважно где. С ним дышится легче и жизнь будто бы на пару тонов светлее. — У меня тоже есть гордость, Гук-а. — Смотри на меня и слушай, что я тебе сейчас скажу. Чонгук обхватывает двумя пальцами подбородок Тэхёна и наклоняет вверх. — Я веду себя с тобой так, потому что наши отношения начались неправильно, и, пускай я об этом не жалею, я всё равно чувствую, что многого тебе недодал. Ты романтик, Тэхён, и я был уверен, что ты эти жесты оценишь, но я не думал, что в тебе столько неуверенности. — Я был не уверен не в себе, а в тебе, — Чонгук чувствует, как сжимается его челюсть на этих словах. — В твоих мотивах. В том, чего ты хочешь. Ты мог обманывать меня какими угодно сказками, но так делают абсолютно все. А потом они уходят. — А разве похоже, что я куда-то собираюсь? Тэхён пытается скинуть его руку со своего лица, но Чонгук не сдаётся. — У тебя отношения только кончились… Чёрт знает, чего ты вообще таком состоянии можешь захотеть! Теперь Чонгук понимает, почему Тэхён себя так ведёт. С ним уже случалось что-то похожее. Понимает и, приближая лицо Тэхёна к своему, оставляет на его губах поцелуй. Этот поцелуй на вкус как обещание. Он на вкус как молодость, как опасность, как пугающая, но такая сладкая неизвестность. Как все его мечты, которые грозятся сбыться. — Ты чего, господи… — Тэхён отшатывается от Чонгука, словно он пьян, и смотрит на него офигешими глазами. — Нас увидеть могли, а что, если кто-то… боже… Да за тобой же по пятам ходят, Чонгук, мы не можем вот так… — Да плевать. Чонгук внезапно серьёзен. Он ведёт плечами так, будто ничего не случилось. Тэхёну в моменте кажется, что Чонгук прибыл с какой-то другой планеты, где никому не важно, что какой-то там поцелуй, заснятый на камеру, может стать причиной настоящей катастрофы. Это невероятно огромный риск. В голосе Чонгука нет ни грамма волнения. Прямо сейчас он тот самый Чон Чонгук, которого Тэхён видит только на сцене и которого чувствовал тогда в постели. Это заводит. Это по-настоящему сводит его с ума. — Плевать, Тэхён. Это наша жизнь. Тэхён сглатывает, готовый подавиться собственным возбуждением. Разве это он нервничал и сомневался всего пару минут назад? От Чонгука ему капитально сносит крышу. — Я скучал по тебе. По такому тебе, — он улыбается и делает шаг навстречу. — Какому? — Чонгук явно напрашивается на комплименты, и Тэхён улыбается его кокетству. — Мне так нравится твой голос, когда ты уверен, что владеешь всем миром. Мне так нравишься настоящий ты, Чонгук-а, ты даже представить себе не можешь, насколько. — Не похоже, что я в последнее время тебе вообще нравлюсь… — Тогда влюби меня в себя ещё раз. Не будь больше сопливым романтиком и не веди себя, как робкий школьник. Люби меня, Чонгук. Пожалуйста. Я знаю, что ты можешь. И он совершенно точно может, потому что они добираются до квартиры Тэхёна с перерывами на влажные, быстрые поцелуи, и Чонгук едва способен держать руки при себе в лифте, но, как только они оказываются на пороге, дверь захлопывается с громким звуком, и Тэхён в секунду оказывается прижатым к стене прихожей. Чонгук оттягивает зубами нижнюю губу Тэхёна, проникает в рот, пьёт его, будто это единственный оставшийся в мире источник воды, и разрывает поцелуй только лишь для того, чтобы оставить ещё миллион таких на шее. Проходит даже меньше минуты, прежде чем он опускается на колени и тянет ремень брюк Тэхёна на себя, и Тэхён удивлённо вздыхает. — Ну что, похож я на робкого школьника? — Чонгук ухмыляется, что срывает усмешку с губ Тэхёна, пока тот помогает ему избавиться от брюк. — Докажешь обратное? — С удовольствием. Чонгук стягивает с него боксеры и берёт в ладонь налившийся кровью член, припадает губами к головке и начинает водить по ней языком, дразня и соблазняя. Он не разрывает зрительного контакта, зная, что это возбудит Тэхёна ещё сильнее, и, обхватывая длину губами, толкает за щёку несколько раз, но почти тут же сигнализирует Тэхёну толкнуться, позволяя ему трахать его рот так, как он захочет. На пол опускается вязкая дорожка из слюны, Тэхён обхватывает затылок Чонгука ладонью, толкаясь в его рот с бешеной скоростью и наслаждаясь не сколько полным повиновением Чонгука, сколько звуками, которые он издаёт. Чон почти задыхается от его члена во рту, прерывисто дышит, и Тэхён успевает обронить все ругательства мира за эти пару минут, которые доводят его до дрожащих коленок и такого мощного оргазма, что он потерял бы равновесие, если бы не успевший подняться с колен Чонгук, который поддерживает его за талию. — Похоже, тебе понравилось… — хрипло шепчет Чон, чей голос ещё не вернулся полностью, и Тэхён чувствует, что его член теперь, похоже, слушается только Чонгука. — Мне нравится, когда ты прямолинейный, — он приближается, ещё крепче обнимая Чонгука. — Нравится, когда знаешь, чего хочешь, и когда не боишься того, чего можешь мне дать… Не бойся своих желаний со мной, Гук-а… — он наклоняется к его уху и поддевает зубами мочку. — Хочу тебя сзади на твоей кровати. — Вот видишь, могли бы и без музеев обойтись… — Тэхён улыбается, целуя его в губы, на которых всё ещё его собственный вкус. — Меня пугает, насколько сильно я тебя хочу… — Чонгук закрывает глаза, прижимаясь своим лбом ко лбу Тэхёна. — Клин клином вышибают, слышал? Тэхён растворяется в низком смехе Чонгука, улыбаясь во весь рот. — Пойдём уже в спальню, Чон Чонгук. Избавим тебя от всех твоих страхов. Тэхён ведёт его за руку, и Чонгуку кажется, будто это вовсе не секс, а путь в новую жизнь. Путь туда, где он больше не будет бояться себя. Он надеется, что там, куда его ведут руки Тэхёна, наконец-то не останется места страхам.

=

— Если вы собираетесь сказать мне, что хотите записать ещё и альбом до кучи, я вышвырну вас из своего офиса. Юнги стоит возле рабочего стола со скрещёнными руками, нервный и насупившийся. Намджун смеётся в ответ на комментарий, вальяжно раскинувшись на диване. В отличие от Юнги, он выглядит воплощением спокойствия. — Я не понимаю, почему он здесь, — Юнги указывает на Хосока, стоящего за спиной у Чонгука, и сводит брови. — А я — почему он, — Хоби кивает в сторону Джуна, но тот только поднимает руки вверх, как бы пытаясь сказать, что его в это втянули. — Потому что Чонгук сказал, что хочет обсудить дела семейные. Поэтому Намджун здесь. — Ну что за милашка, — бурчит Намджун, и Чонгук оборачивается, призывая хёна к серьёзности. Это работает, потому что Намджун — один из немногих людей, с которым Чонгук позволяет себе быть ребёнком. Даже если его любимый младшенький внезапно без тени озорства на лице, дело пахнет керосином. — Да, мне нужно кое-что сказать, — Чонгук прочищает горло, переводя взгляд на Хосока. — Нам нужно кое-что сказать. — Не, если вы двое сошлись, это будет самый смешной плот-твист в истории, я клянусь. Это зарабатывает Намджуну сразу три недовольных взгляда. Чонгук сосредотачивается на Юнги и понимает, что это тяжелее, намного тяжелее, чем он представлял себе. Когда утром по телефону Чонгук сказал Хоби, что всё нормально, что это не так сложно и он легко справится, он уже слышал в голосе брата нотки сомнения, но Хоби не решился его переубеждать. Да и как бы это сделал тот, кто даже своему самому близкому человеку открыться неделями не решался? Теперь же Чонгук смотрит на Юнги и понимает Хосока. Поспешил с осуждением. А вдруг у самого кишка тонка? Хосок будто бы чувствует внутренний страх Чонгука и сжимает его руку, улыбаясь ему. — Юнги, дело в том, что… Хосок — мой брат. Намджун имеет неосторожность выпить воды в этот момент и тихонечко ею давится в стороне, пока Юнги стоит с открытым ртом. — Мы никому об этом не говорили. Я запретил говорить ему ещё много лет назад. В этом нет вины Хоби-хёна, он был вынужден молчать. — Вы… братья? — переспрашивает Юнги, потому что — да, это звучит так, как что-то, что могло только послышаться. — У нас общий отец. Он был постоянно в разъездах, а в один день просто взял и привёл Хосока в наш дом, — спешит пояснить Чонгук. — Мои родители никогда не были официально женаты. Мать умерла ещё до того, как я познакомился с Чонгуком, но я с детства подозревал, что у отца была другая семья. Когда оказалось, что мы и есть та другая семья, было уже слишком поздно его ненавидеть, потому что мамы с нами уже не было. Отец познакомил меня с Чонгуком, потому что решил, что мне нужна хотя бы какая-то семья. — И я его возненавидел, правда, просто терпеть не мог… До недавнего времени. Я решил стать артистом самостоятельно, без его помощи, когда выбрал тебя. Я был маленьким и гордым, но я не жалею о своих решениях. Просто… секреты — это очень тяжело. Теперь, когда мы налаживаем общение, я больше не хочу держать это в тайне. — У вас фамилии по-разному пишутся… — Юнги в полнейшем замешательстве. — В роддоме так записали, потому что отец так продиктовал. Человеку со связями ничего не стоило сделать фальшивое удостоверение личности, а я только в восемнадцать понял, что даже моя фамилия — ложь. Хосок не знает, куда ему смотреть, потому что в глазах Чонгука и Юнги почему-то одинаковое количество сожаления. Он никогда ни с кем это прежде не обсуждал, и теперь произнесённые слова кажутся ему тяжёлыми. Нести всё это в себе долгие годы было легче. — Да, Чонгук, это очень похоже на тебя… — вздыхает Юнги, качая головой. — Самый упрямый человек на свете. — Какой уж есть, — тихо смеётся он в ответ. — И что вы дальше собираетесь делать? — задаёт резонный вопрос Намджун. — Хочешь сказать, как именно мы собираемся избежать скандала? — Хоби усмехается, но беззлобно: понимает, со звездой какого масштаба имеет дело. — Вообще, я в данный момент пишу новый альбом, и на некоторых треках рассказываю историю о нас с Чонгуком. Если ему понравится текст, я выпущу эти треки как часть альбома. Чонгук смотрит на Хоби своими огромными круглыми глазами, будто видит его впервые. — Ты написал песни? — Ага. Дам тебе потом послушать, — Хоби улыбается, и Чонгук чувствует, как начинает улыбаться в ответ. Все мои песни про тебя. Ты — каждая частичка боли, что живёт во мне. — Ну просто братская идиллия… — присвистывает Намджун, и Юнги затыкает его раздражённым взглядом. — Я так понимаю, пока что вы не собираетесь никому рассказывать? Хотите сделать это красиво. — Ну, — задумывается Чонгук, кладя руки в карманы, — пару людей будут знать, но не думаю, что кто-то расскажет. Я не против варианта, который предложил хён. — Чонгук, ты точно в этом уверен? — Юнги, послушай… — Хосок не даёт младшему ответить, встревая. — Для него рассказать тебе — уже огромный шаг. Это показатель того, что Чонгук сильно тебе доверяет, поэтому, пожалуйста, не дави на него. — Даже если мы попадём в скандал…. что с того? Я устал отказываться от чего-то, устал бояться. Ты принёс мне достаточно боли, я не хочу ещё больше себя ранить. — Как твой продюсер, Чонгук, я обеспокоен, но я желаю вам обоим удачи. Мы все заслужили немножечко спокойствия. Чонгук и Хосок кивают в ответ и, не найдя других тем для разговора, выходят, оставляя их с Намджуном наедине. — Пиздец, — тихо говорит Намджун. — Он самый. — Подожди, так ты реально не знал? Даже не догадывался? — Абсолютно, — у Юнги отсутствующее выражение лица, будто он до сих пор пытается переварить последние пять минут своей жизни. — Если не знал ты, то не знал вообще никто… — Никогда бы не подумал… Братья. Эти двое? Юнги чувствует, как в груди просыпается новая — или хорошо забытая старая — эмоция. Ему до боли жаль Хосока, который не сделал ровным счётом ничего плохого для того, чтобы жизнь обошлась с ним так.

=

— Знаешь, твоя квартира — далеко не единственное место, где есть хороший виски. Джин бухается на диван в гостиной Намджуна, утыкается лицом в подушку и бурчит что-то совершенно неразборчивое. — И всё же ты продолжаешь приходить. Намджун смотрит на Джина, но больше даже не на него, а на диван, на котором тот разлёгся. Что особенного в этом диване, что он так полюбился Чимину, а теперь ещё и Джину? Наверное, он обладает какой-то потусторонней энергетикой, что людей с другого конца Сеула сюда тянет. Дело же точно в чём-то другом, никак не в нём самом. Намджун бы никогда не подумал, что может стать для кого-то особенным. — Сегодня ты сам мне позвонил, — Джин открывает один глаз, и Намджун мотает головой. И как с ним вообще серьёзно разговаривать? Смотрит одним глазом, немного стеснительно, весь такой вымотавшийся после долгого дня. Намджун кусает внутреннюю сторону щеки в желании дотронуться, зарыться пальцами в мягкие волосы, успокоить, сказать, что всё будет хорошо, даже если он в этом абсолютно не уверен. — Ты какой-то уставший сегодня. Хосок умотал? Джин открывает второй глаз. Интересно, как за секунду он умеет преобразиться из милого парнишки в серьёзного мужчину, и Намджун вспоминает, что Сокджин, вообще-то, его старше. — Ты мне мозги не пудри, дорогуша. Кому, как не тебе, знать, что «уматывает» меня Хоби всегда. Мне давно уже наплевать на усталость, но ты позвонил, и я пришёл, и если ты заходишь вот так, с жалости, то, может, мне лучше сразу уйти? Ким Сокджин — терпеливый мужчина. Он способен вытерпеть многое, но жалость, которую вечно находит во взгляде, в словах Намджуна, он просто терпеть не может. — Подожди, ты думал, я хочу поговорить? — Намджун виновато хмыкает, заламывая руки. — Ну да, с тобой же только для этого нужны приглашения… Намджун чувствует, как его щёки краснеют, и оборонительно выставляет руки вперёд. — Если ты хочешь поговорить об… этом? — заикается, сглатывая, начинает бегать глазами, понимая, что чувствует себя подростком на первом свидании. — Если хочешь поговорить об этом, то давай в другой раз, ладно? Сейчас есть проблема поважнее. — Проблема? Сокджин садится на диване, усмехается, выгибая одну бровь на этот безответственный подбор выражений. Намджун очень хорошо понимает, что именно имеет в виду Джин, но, чёрт… Да, проблема. Да, это проблема. Огромная, гигантская проблема. Проблема кроется в том, почему он вообще знает, что волосы Джина мягкие. В том, что Джину действительно не нужно писать и звонить, чтобы тут оказаться. В том, что это вовсе не жалость в его глазах, когда он смотрит на Джина, но тот просто ещё не понимает. Когда-то, может, поймёт, но сейчас не понимает, и пока что этого достаточно. Потому что три, четыре, шесть или сколько-то там дней назад они пили этот грёбаный виски на этом грёбаном диване, и их взгляды пересеклись в самый ебучий момент из всех возможных — когда алкоголь смешался с чувством непреодолимой тоски, и… — Что, если я тебя поцелую? — Я не брошенный щенок, чтобы жалеть меня, Намджун-а. Губы Намджуна тут же нашли губы Джина, будто бы они уже целовались в прошлой жизни. Он целовал его так легко, так свободно и непринуждённо, будто это вовсе не отнимало усилий ни у души, ни у тела, просто потому что ему понравилось, как Джин произносит Намджун-а. Джин обхватил руками его шею и продолжил целовать Намджуна, внезапно осознав, что задыхаться от тягот собственной жизни проще, когда эти губы на его губах. Пару секунд ему это даже нравилось, но вскоре начало пугать, и Джин отстранился в ужасе. Он действительно выглядел, как брошенный щенок, но Намджун так об этом ему и не сказал. — Ты сделал это, потому что я рассказал тебе о родителях? — Нет, потому что у тебя красивые губы. Он поцеловал его, потому что Джин рассказал ему о родителях, потому что у него красивые губы, потому что ему нравился его голос, потому что они оба одинокие, несчастные и потому что этот голос ненадолго смог заглушать голоса в его голове. Намджун и не надеялся стать чем-то хорошим в жизни Джина. Пусть он будет тем плохим, что хотя бы отвлечёт его от остального пиздеца, от мыслей, от… жизни. — И что, ты, может, снова хочешь меня поцеловать? — Только если ты сам этого хочешь. — Если сможешь поклясться, что это не из жалости, то… И Намджун поклялся. На языке жестов, тела — он знает много языков, и, хоть эти два подзабыл за ненадобностью, — Намджун всегда умел чётко донести мысль. Он уже не помнит, сколько дней прошло с этого момента, но теперь знает, что волосы Джина мягкие, потому что зарывается в них пальцами, пока Ким ему отсасывает. Теперь он знает, что Джин не любит, когда его жалеют, поэтому секс с ним не терпит нежностей, и их тела похожи на раскалённую сталь после. Джину действительно не нужно писать и звонить, потому что он вернётся и так. Как брошенный щенок, которому улыбнулся милый незнакомец. Намджун теперь его всего знает, и так проще. Не нужно объяснять и показывать. Любить не нужно, даже если бы и хотел, но… Это тема другого разговора, да и самому Намджуну любить никого не нужно. Юнги с ним в этом вопросе категорически не согласен, но Намджун уже много лет твёрдо считает, что любовь ему только вредит. Ким Сокджин же в последнюю неделю идёт ему только на пользу. Ничего ничему не противоречит. Они — не больше, чем хороший трах и хороший виски. — Меня кое-что волнует, — Намджун сдвигает брови, и Джин дёргается, слыша в его голосе тревогу. Намджун ёрзает на месте, хрустит костяшками пальцев, и это кажется более интимным, чем когда он раздевается. Джину совершенно не хочется думать о том, как немного нелепо и смешно Намджун выглядит в эти моменты, вставляя отговорки про «давно не было практики», но ещё больше ему не хочется думать о том, как вся неловкость уходит с последней расстёгнутой пуговицей рубашки. Сокджин мотает головой, приказывая себе перестать думать об этом. Намджун выглядит уязвимым, по-другому, но всё ещё уязвимым, и его почти бесит, что с каждой проведённой вместе секундой Джин узнаёт его больше, ближе. Ещё чуть-чуть, и он привыкнет. — Ты ведёшь себя так, будто ничего не происходит, Джин. Это зарабатывает ему удивлённый взгляд. — Ты же сам сказал, что не хочешь об этом говорить, вот буквально только что, или тебе память отшибло? — Да я не про нас, я… — Намджун вздыхает, собираясь с мыслями. — Про нас, точнее, но не совсем. Блять, не знаю, может быть, ты просто не такой чувствительный, как я, может, я наивно думал, что слишком хорошо тебя знаю, и ошибочно предположил не ту реакцию, но… Намджун вскакивает и начинает мельтешить по комнате, но его тут же останавливают сильные ладони на плечах. — Эй, ты чего завёлся-то так? Спокойней, Джун, спокойно. Посмотри на меня. Джун. Он так называет его только в постели, да и делал это всего пару раз, и Намджун слишком гордый, чтобы признать, что ему нравится этот вариант имени больше, но сейчас он произносит его имя по-другому. Тише, нежнее. Будто пытается успокоить. Будто где-то в глубине души они оба знают, что это что-то большее, чем просто хороший трах и хороший виски. — Я не могу продолжать заниматься тем, чем мы занимаемся, пока не скажу, пока не узнаю… Это серьёзно не даёт мне покоя. Как будто я что-то скрываю от тебя, но это даже не моя тайна, но я всё равно… — Да просто скажи уже, господи! — Хосок рассказал тебе про Чонгука? Джин сдвигает брови, отпускает Намджуна и отходит на шаг назад, будто пытается лучше увидеть ситуацию в перспективе. — Про Чонгука? При чём тут Чонгук? — Блять, ну я так и подумал… — ругается Намджун и бьёт кулаком воздух. Благо, рядом с ним нет никаких твёрдых предметов. Намджун неожиданно сильный, он намного сильнее, чем кажется. — Этот идиот… — Что он должен был рассказать мне про Чонгука? — Например, о том, что они родные братья? — совсем тихо переспрашивает Намджун. Он не уверен, может ли говорить об этом, но знание съедает его, да и Джин — единственный близкий Хосоку человек. Почему тогда Хоби ничего не сказал? — Чего? — У Хосока умерла мать, и оказалось, что у его отца всё это время была другая семья. Тогда они и познакомились с Чонгуком. Чонгук, он… Дурачок, конечно, но он молод и очень горд, и их отношения с Хосоком, если там вообще были какие-то отношения, нельзя назвать простыми. — У Хосока есть брат. Этот брат — Чонгук, — повторяет Джин. Происходит то, чего Намджун опасался больше всего. Он боялся, что Джин не знал и что узнает вот так, от него, а не от самого Хоби, и теперь, когда взгляд Джина становится стеклянным и таким пустым, Намджун жалеет. Жалеет, что рассказал, но он больше не может мучиться. — Верно. — Я не знал. Я с Хосоком больше десяти сраных лет, и я не знал… — Джин закрывает глаза и сводит губы. Намджун пытается взять его за руку, но Джин тут же раздражённо скидывает ладонь. — Я, блять, для него… Намджун, ты считаешь Чонгука своей семьёй? — Он бесит меня до невозможности иногда, но да. Считаю. У меня нет никого, кроме него и Юнги. — Хосок для меня тоже как семья… — Послушай, мы сами об этом узнали недавно, а ведь Юнги долгое время с Чонгуком встречался. Юнги буквально вырастил его, но он тоже ничего не знал. — Но, дай угадаю, узнал он обо всём от Чонгука? — Джин усмехается. — Как и ты? — Да. Ким Сокджин — сильный, непоколебимый мужчина. Он может, как танк, идти напролом, и ему наплевать, что говорят о нём за спиной. Только вот у человеческой гордости существует какой-то предел, и его гордость всегда заканчивается на Хосоке. — Вот мудак. — Ты должен понимать, что… — Да нихера, ни-хе-ра я ему не должен, Намджун! Я делал для него всё эти десять лет, я спускался в Ад ради него, чтобы его самого туда не опустили, я был его тенью, его доверенным лицом, я знал обо всём, что происходило в его личной жизни, но каким-то образом я не знаю об этом? — У него была причи… — Посмотрим, что за причина там у него была! Я этому гаду лицо разобью, когда он мне о ней расскажет! Намджун перекрывает путь, пытаясь остановить, и Джин понимает, что его ударить он не способен. — Отойди. — Ты не в себе и натворишь какой-нибудь херни. — Тогда просто дай мне это сделать. Намджун отрицательно мотает головой, сжимая плечи Джина руками. — Тебе нужно успокоиться. — Нет, мне нужно, чтобы этот придурок наконец-то вырос и начал отвечать за дерьмо, которое он творит! — Я тебя такого никуда не отпущу. Сокджин понимает, что Намджун сильнее, и обиженно сводит брови. — Это только мне решать, а не тебе. Чонгук, может, и брат Хосоку, но все эти годы настоящим братом был ему я. Он за все эти годы мне и ответит! Намджун понимает, что это не его война. Джина сейчас нужно отпустить, потому что его чувства тоже важны. Потому что он для Хосока является тем же, чем Чонгук является для Намджуна, и одному богу известно, сколько дерьма рядом с Хоби пришлось Джину пережить, сколько тот для него сделал. — По лицу только не бей… — тихо говорит Намджун, отступая. — Без тебя знаю! Джин в бешенстве, но не настолько, чтобы сесть за руль, ведь у него в жизни вечное напоминание о том, что может случиться в такой ситуации. Он оставляет машину на парковке Намджуна и заказывает такси до Хосока. Джин не помнит, когда был настолько зол в последний раз. Он вспоминает, когда летит на скорости к дверям Хоби. — Джин, ты чего… — Двенадцать! Грёбаных! Лет! Джин толкает Хосока ладонями к стене и, резко захлопнув за собой дверь, приближается к нему, хватает за футболку и смотрит в наполненные непониманием глаза Хоби. Физически он силён, возможно, не так, как сам Джин, но дворовое прошлое явно научило его давать отпор, но сейчас Хосок похож на тряпичную куклу: немного в шоке и совершенно не сопротивляется. — Я с тобой двенадцать грёбаных лет, Чон Хосок, и ты вот так платить решил мне за мою верность? — хватка на футболке усиливается, Хоби пятится назад, и теперь его лопатки упираются в саму стену. — Ч-что, я не понимаю… — Напомнить тебе, когда я в последний раз был так зол, Сок-а? — Джин наступает, желая выглядеть грозным, разъярённым — да каким угодно, лишь бы не видно было его разбитое сердце, кровоточащее прямо на пол под ними. — Четыре года назад, когда вас с Чимином сфотографировали… Ты даже не знаешь всего, что мне пришлось сделать, чтобы эти фото перестали существовать. Ты не понимаешь, в какое дерьмо я тогда влез, лишь бы у тебя проблем не было! И так, так ты мне платишь? — Объясни, блять, уже, какого хрена происходит, хён! — Хоби резко, к неожиданности Джина, скидывает его руки, и тот на секунду теряется, но тут же снова хватает его за ткань футболки. — Эй, бро, это Гуччи! — Ты деньгами срёшь, купишь новую, паршивец… — рычит Джин. — Двенадцать лет, Хоба, двенадцать! Я привык к тому, что ты не распространяешься о семье, потому что у всех семейная драма, но, блять, Чонгук… Как ты мог, как ты мог не рассказать мне о таком? — Чонгук? Ты узнал о Чонгуке? Блять, кто ещё знает, Джин? — Тебе сейчас поебать должно быть, кто знает! Сейчас ты отвечаешь за это передо мной. — Хён, я… Хоби смотрит на хватку на своей футболке, страх разоблачения пульсирует в жилах, и он сам в таком ужасе, что не знает, куда ему деться. — Отвечай, я сказал! — не выдерживает Джин и снова, с двойной силой толкает его к стене. Хоби кричит от боли: лопатки и плечи слишком костлявые, и удар получается жёстким. Сокджин охает и складывает дрожащие руки по швам, пока Хосок отходит от шока. Хён никогда прежде не поднимал на него руку, разве что по щекам легонько шлёпал, пока выводил из запоя, но это Хоби даже не считает. — Хён… — Ты сам в этом виноват. Ты доводил меня все эти годы, но я терпел, потому что я тебя люблю, потому что семьёй своей считал, и мне было не стыдно быть твоим менеджером, я бы что угодно ради тебя сделал, но ты даже не думал поделиться со мной этим? Какого хрена, Хосок? — Я был вынужден, хён-ним. Я был вынужден. Хосок повержено смотрит в пол. Спина болит жутко, но он не издаёт ни писка, считая, что заслужил эту боль. Сокджин смотрит на него, видя перед собой избитого на детской площадке мальчугана. Конечно, он не стал бы бить его по лицу, потому что это слишком дорогое лицо, а от говна ему же потом его отмывать. Хосок всё-таки слишком ему дорог, даже если это невзаимно. — Вынужден был лгать, давать огромные взятки и угрожать разбоем людям, которые шантажировали нас теми твоими фото с Чимином. Вынужден был четырнадцать часов на холоде ждать журналиста у его сраного подъезда и грозить ему лишением родительских прав на его драгоценного ребёнка, чтобы в сети не попала очередная твоя попойка. Вот что такое — вынужден. Я ради тебя вынужденно стал дерьмом, зараза ты такая, чтобы понять, что всё это время ты не так уж и доверял мне? — Я доверяю тебе. Тебе одному и доверяю, хён, просто это трудно… — Если бы я каждый раз искал отговорки слову «трудно», ты бы уже давно сгнил в своей депрессии. Ты меня пиздец как разочаровал, Хосок. — Даже не выслушаешь? — А станет мне от этого лучше? Хосок поджимает губы. — Сомневаюсь, — тихо отвечает Хосок. — Тогда катись ты к чёрту. Надоело. Как же мне всё, блять, надоело! Джин с силой хлопает дверью и уходит, понимая, что ведёт себя, как последняя истеричка, но что поделать, если только так с твоими чувствами кто-то считается? Не расскажи ему Намджун это сегодня, кто знает, как долго молчал бы сам Хосок об этом в тряпочку? Может, Джин узнал бы об этом из новостей, из интернета? Намджун. Сейчас единственное, что ему нужно, — это Намджун. Даже смешно, как мало усилий отнимает вбивание его адреса в телефоне, потому что Джин уже знает его наизусть. Намджун открывает дверь, встревоженный и уставший. Он молча пропускает Джина внутрь, понимая, что никуда от него теперь уже не денется. Да и вряд ли с ним в таком состоянии вообще кто-то может справиться. — Помогло? Джун скрещивает руки на груди, оценивая степень его потрёпанности. — Только хуже стало. Он качает головой, помогает Джину справиться с курткой, на которую тот начинает рычать, и ведёт его в спальню. Джин хлопает глазами, не понимая, чего ожидать, и Намджун сдавленно смеётся. — Тебе нужно отдохнуть. Переизбыток эмоций и всё такое. Джин не сопротивляется. Более того — бухается на кровать, как картофельный мешок, и тяжело вздыхает. — Позволишь мне остаться на ночь? На тебя не похоже. — Боже, ну какой идиот… Джин хочет возразить, но все комментарии застревают в глотке, когда Намджун начинает гладить его по голове. — Засыпай уже, Годзилла. Звучит как нечто большее, чем простое беспокойство. На вкус как новая плохая привычка. — Я по лицу не бил. Честно, — он надувает губы, оправдываясь. — Верю, верю, — Джин не может сдержать улыбки, когда пальцы Намджуна соскальзывают со лба и гладят его по щеке. Так много плохих привычек. Какая из них, интересно, убьёт его?

=

Когда Джин просыпается, он инстинктивно морщится, не обнаружив рядом с собой Намджуна, но подрывается на кровати, огорошенный собственными мыслями. Почему Джун, в целом-то, должен быть рядом с ним? — Не спали в одной кровати — нечего и начинать… — бурчит Джин, потирая глаза. Внимание привлекает другая половина кровати: одеяло отогнуто, подушка — с ещё не расправившейся вмятиной от лица на ней, но самое главное — этот запах. Наверняка Намджун использует какой-то дорогой нишевый парфюм, потому что его запах сложно с чем-то перепутать. Ким Намджун пахнет как теплота и уверенность. Воздух, наполненный его ароматом, вдыхается в разы легче. Мотая головой, Сокджин поднимается и идёт на кухню, ловя себя на том, что, как пёс-ищейка, следует в сторону этого самого запаха. Намджун уже успел переодеться, но не в деловой костюм, что вводит Джина в секундный ступор: сегодня же четверг. — Разве ты не должен быть на работе? Джин садится за кухонный столик рядом с ним, чувствуя, как уши краснеют. — К счастью, я не Чон Чонгук, и жизнь без меня не остановится, — усмехается Намджун, продолжая спокойно пить свой кофе, — но тебе, наверное, лучше поторопиться. Суперзвёзды — народ капризный. — Торопиться надо было ему со своими секретами. Намджун двигает в его сторону кружку кофе, но, как только Джин начинает говорить, отодвигает обратно. — Подожди-ка секунду. Ты всё ещё на него злишься? — А что мне делать, Намджун? Этот гад предал меня! — Что делать? Не знаю, например, в задницу гордость свою на секунду засунуть и с ним поговорить? Я не буду делать вид, что хорошо тебя знаю, но что-то мне подсказывает, что вчера ты не особо дал ему шанс всё объяснить. — Честно, не представляю, что такого Хосок может сказать, чтобы хоть как-то в моих глазах оправдаться. Я считал его своей семьёй, а он… — А он пытался сохранить свою, Джин. Что-то нежное, мягкое в голосе Намджуна заставляет его вздрогнуть. Джину нравится слышать собственное имя из его уст, но эти слова… Чёрт, они почти внушают ему чувство вины перед Хосоком. Этот Ким Намджун так мягко умеет показать неправоту, что его словам почти хочется верить. — Ты был ослеплён злостью, и я тебя в этом не виню… Блин, да мне, по-хорошему, вообще на это наплевать, но было какое-то предчувствие, что ты до сих пор ничего не знаешь, и я сам начал чувствовать, будто что-то тебе недоговариваю. — Притворяешься, что не знаешь меня, но при этом так хорошо знаешь, — Джин подавленно усмехается. — Как только тебе это удаётся? — Сейчас тебе должно быть наплевать на меня. Лучше о Хосоке подумай. — Я двенадцать лет о нём думаю, не переставая. Позволь мне этот момент слабости. Намджун терпеливо вдыхает, решая, что Джин всё же достоен утреннего кофе. — Ты действовал на эмоциях, не выслушал его сторону истории, не поддержал и не спросил, каково ему было все эти годы… Блин, ты даже не знаешь, что во всём Чонгук виноват, а не Хосок. К тому же, ты его ударил. — Как ты узнал? — Ты бормотал перед тем, как уснуть… — Боже. Я действительно толкнул его к стене. И что на меня нашло? Джин морщится, вспоминая лицо Хосока. В тот момент ему было страшно и больно. Задевает то, что ему не было стыдно, Хосок не пытался с первой секунды топить Чонгука, приписывая ему все смертные грехи. Хоби действительно думал, что заслужил такое отношение. Возможно, он немножечко перегнул. — Я не собираюсь пересказывать тебе историю его жизни, но ты должен знать, что у Хосока особо не было выбора. Чонгук манипулировал им всё это время, а Хоби банально пытался его не потерять, потому что у него не было другой семьи. Он надеялся, что когда-то Чонгук сможет принять его и стать ему этой семьёй. Ты и сам знаешь, какими жестокими могут быть подростки. Я не замечал в Чонгуке такого раньше, но, наверное, этого стоило ожидать, учитывая, что в один прекрасный день он просто сбежал из дома. Мы все — слабые идиоты, когда дело касается родных людей. Тебе лучшей пойти к нему и извиниться хотя бы за то, что поднял руку. — Я тебя старше, я и сам должен знать, как поступить правильней. — Даже старики бывают глупцами. Джин усмехается. Нравится ему этот парень. — Почему ты говоришь это всё сейчас, а не вчера? — Потому что ты тоже имеешь право на эмоции. Плевать, какие. Ты живой человек и ты имеешь право чувствовать, обижаться, выходить из себя. Вчера бы ты меня просто не послушал. Тебе нужно было это пережить. Джин смотрит на него с открытым ртом, понимая, что вот этот человек, который ещё совсем недавно бросался односложным колкостями в студии звукозаписи, говорит буквально лучшие слова, которые он когда-либо слышал в свой адрес. Ты имеешь право на эмоции. Это что-то новенькое. Как будто он не пешка, схема в чьей-то большой игре. Как будто он настоящая личность. Как будто он для кого-то реально важен. — Ты идёшь? Намджун хватает ключи от машины и вопросительно смотрит на Джина. — А ты что, со мной собрался? — Разве что удостовериться, что лицо Хосока не пострадает. Намджун улыбается уголком губы: явно лукавит, даже сильно этого скрывать не пытается. Конечно, я с тобой. И Джин не понимает, что такого особенного сделал, чтобы о нём так пеклись, но принимает правила игры и следует за Намджуном, потому что устал думать и принимать самостоятельные решения. — Я написал одному из наших менеджеров. Хоби не на работе. — Почему-то я в этом не сомневался, — хмыкает Намджун, вбивая адрес в навигатор. — Ты же вечно в радиусе пяти метров от него… — Откуда ты знаешь, где живёт Хоби? — От Чимина. Джин прыскает. Наверное, и сам должен был догадаться. Намджун слишком умён, он давно уже позаботился обо всём, и такое ощущение, что он привёз бы Джина к Хоби, даже если для этого самого Джина пришлось бы вырубить, связать и транспортировать уже в таком состоянии. — Видимо, ты не настолько занятой, каким вечно кажешься, — бурчит Джин, не зная, что ещё сказать. — Не за что, — сухо отвечает Намджун. Джин вздыхает, понимая, что перегнул. В принципе, они друг другу никто, и ничего из этого Намджун для него делать не обязан, а сам Джин — полная скотина. — В смысле, я не знаю, зачем ты это всё делаешь, но это… мило с твоей стороны. Намджун ничего не отвечает, продолжая смотреть на дорогу, но с лица пропадает раздражение, и Джин считает это хорошим знаком. Хосок встречает их в полном недоумении. Джин ожидает, что Хоби уйдёт в оборону, испугается, начнёт говорить глупости, но вместо этого тот довольно резонно спрашивает: — А он тут зачем? Указывая пальцем на Намджуна, он хмурит брови, пытаясь оценить ситуацию, но не находит в ней логики. — По работе. Я представляю его интересы, — Намджун убирает руки в карманы и кивает на Джина. — Час от часу не легче. Проходите. Хоби провожает Намджуна удивлённым взглядом и оборачивается, вопросительно вскидывая брови. Джин считывает реакцию моментально: проведя годы в переговорных, студиях и на мероприятиях, они отлично научились общаться без слов. На этот раз, впрочем, адекватной реакции происходящему Джин подобрать не может и поэтому просто ведёт плечами. «Да я и сам в ахуе», — будто бы пытается сказать он. — До меня дошла информация о том, что вчера ночью мой клиент применил в вашу сторону физическую силу. Так ли это? Хосок прыскает с подбора выражений и с интересом скрещивает руки. — Всё так. Он был очень зол на меня и толкнул меня к стене. — Синяки, ссадины — что-то осталось? — Не думаю. Обычный ушиб. Было больно, но сейчас меня ничего не беспокоит. Хосок переводит взгляд на Джина, который больше похож сейчас на нашкодившего ребёнка в кабинете директора. Даже уши покраснели, чёрт возьми. Хоби эта ситуация в равной степени веселит и напрягает. — Позвольте мне предположить, что за моим клиентом вы раньше не замечали насильственного поведения. — Верно. Это первый раз. Не считая тысячи подзатыльников, которые давал ему Джин в периоды попоек. Те Хосок заслужил сполна, да и сейчас готов покаяться. Джин действительно не заслужил такого отношения. — Есть ли вероятность, что подобное поведение было спровоцировано вашим действиями? Намджун буквально въедается взглядом в Хосока, который тут же чувствует, как его пробирает до мурашек. Хорош, чёрт возьми. Даже посреди этого цирка он кажется единственным адекватным человеком. — Всё так. Думаю, я поступил нечестно по отношению к Джину. — На этом моя работа подошла к концу. Дальше давай как-нибудь сам, — Намджун коротко кланяется и подходит к Джину. — Я жду тебя в машине. Когда дверь за Намджуном закрывается, Хоби топает ногой и тыкает пальцем в сторону двери. — Ты и Ким Намджун? Серьёзно, ты и Ким Намджун? — Послушай… — Чего бы ты сейчас ни наврал мне, я тебе не поверю, хён. Ты с ним спишь. Это единственная причина, по которой вы могли прийти сюда вместе. Джин не отвечает. Может, потому что сказать нечего. — Боже. Ты реально спишь с ним… — Да какого хрена это сейчас вообще важно? Джин раздражённо разводит руками. Выглядит так, будто Хоби всеми силами пытается сместить фокус с собственного проёба. — Ты реально не понимаешь, да? — в голосе шок — чистый, неподдельный. — Сядь, пожалуйста. Джин слушается, пока Хоби начинает ходить по кухне, собираясь с мыслями. Гиперактивность — часть его сущности. С этим Джин давно смирился. — Ты хоть знаешь, кто такой этот Ким Намджун? Он замкнутый, безжалостный, непримиримый мужчина, для которого окружающий мир не существует. Он женат на своей работе, у него до чёрта лешего знакомых, наверное, больше, чем у меня самого, но друзей у него нет, потому что Намджун никого к себе не подпускает. Я не беру в счёт Чонгука и Юнги — они ему как семья. — Хорошо, а зачем ты всё это мне рассказываешь? — Потому что кое-что о нём знаю. Как-то раз другу Тэхёна после аварии понадобился адвокат. Так вот Намджун еле-еле согласился, потому что, опять же, плевать он хотел на чужих людей, но у Тэхёна как-то получилось его уломать. С клиентом он до заседания увиделся ровно однажды, но, насколько я помню, всё нормально решилось. Ким Намджун не любит людей, ненавидит вмешиваться в чужую жизнь, и его заботят только те, кого он считает семьёй. Теперь же он заявляется ко мне домой с тобой, чтобы нас помирить. Сам додумаешь или мне сказать? — Хоба, мне наплевать, каким он кажется со стороны… — Теперь ты его защищаешь? Это что-то новенькое! — Разве это важно сейчас? — Открой глаза уже, хён. Самому чёрствому человеку в мире на тебя не насрать. По тебе видно, что ты так этого и не понял. Джин качает головой. — Окей, я реально не понимаю, почему он это сделал, но ты хочешь, чтобы мы говорили об этом вместо того, чтобы разрешить наш реально существующий конфликт? Хосок поджимает губы. — Ты прав. Я тоже прав, но сейчас ты более прав. — Так…? — Извини, — вся напускная беспечность исчезает из голоса Хосока, замещаясь чувством вины. — Я должен был сказать тебе, но в последние дни я будто в тумане. Ничего не вижу, ничего не слышу. Я так счастлив, что замкнулся в собственной эйфории. — Из-за Чонгука? — Из-за Чонгука, — уголок губы Джина почти дёргается: уж больно нежно Хоби его имя произносит. — Нет, наверное, смысла всё заново рассказывать. Ты теперь и так уже знаешь, что он мой брат, что у нас один отец. Совсем недавно Чонгук наконец-то меня принял, и я… потерялся немного от радости, что ли? — Тебя шантажировал какой-то молокосос. — Который также моя семья, а, когда дело касается семьи, вытерпишь любое дерьмо, потому что рамки нормального стираются. — Ты же знаешь, что так быть не должно? — Да, но вспомни, сколько тебе пришлось натерпеться ради меня… Джин чертыхается, и Хосок победно смеётся. — Козёл. Ты просто кретин. Это запрещённый приём. — Я всего лишь привёл пример, — Хосок перестаёт смеяться, но продолжает улыбаться. — Прости меня, ладно? Просто… это были очень тяжёлые десять лет. Когда в твоих руках оказывается что-то, чего так долго хотел, ты пытаешься осознать реальность этого, но нужно время, чтобы понять, что это не сон. — Наверное, было сложно. Ну, жить с этим внутри, не имея возможности рассказать, пожаловаться, освободить себя от этих чувств. — Ещё как. Джин моргает, только теперь замечая, какой грустной на самом деле всё это время была эта яркая улыбка Хосока. В груди неприятно ёкает — это всё равно что смотреть на незнакомца. Только вот как человек, которого столько лет знаешь, может в момент оказаться незнакомцем? — А Чимин… помогал справляться с одиночеством? — Я этим не горжусь. Просто я очень к нему привык. Очень поздно понял, что для меня пока что существует только одна любовь. Я больше всего на свете хочу, чтобы мы с Чонгуком стали семьёй. Повисает пауза, Джин неловко кашляет. — Прости за то, что толкнул. — Да ладно, я же заслужил. — Всё равно прости. Хосок кивает. Джину не нравится этот лукавый прищур бровей. — Ты и Ким Намджун… До сих пор не верится! — Забудь об этом. У нас ничего серьёзного, — отмахивается Джин, хотя благодаря этому «ничего серьёзного» он помирился с Хоби. Этот «ничего серьёзного» для него даже целую сцену дорамы разыграл, лишь бы они с Хосоком нормально поговорили. — «Мой клиент»? Теперь это так называется? — ухмыляется Хоби. — Как ты вообще понял, что мы спим, интересно… — Мой глупый хён… Я же тебе уже все свои доводы привёл, что ещё надо? — Ничего, и вообще: забей… — Как давно? — Хосок трясёт Джина за рукав куртки. — Ну скажи! Как давно? — Неделю где-то, может… Слушай, реально, не бери в голову. Я же сказал: ничего серьёзного. Мы об этом даже не разговариваем. Просто забей, это моя очередная интрижка. — То есть мне пришлось выслушивать твои разговоры о том, как ты трахался с моим лучшим другом, а об этом ты молчал целую неделю? Мой глупый, глупый хён! — Хоба, перестань… — Джин вырывается из его цепких рук и закатывает глаза. — Если тебе нужно будет кое о чём спросить Мин Юнги, завтра мы все будем на вечеринке «Гуччи» по случаю их новой коллекции. Актриса, с которой он недавно подписал контракт, тоже сотрудничает с ними. Юнги там точно будет, — Хосок подмигивает. — На кой чёрт мне сдался Мин Юнги? — Не знаю… Может, он сможет рассказать тебе что-то полезное, — теперь этот козёл загадочно улыбается. — Ладно, иди уже. Тебя Намджун в машине ждёт.