Линии

Чонгук выбирает первый попавшийся бар в глупой надежде не встретить кого-то из знакомых. Ну, первый попавшийся — это громко сказано. Он нечасто по таким заведениям ходит, и раньше это было в компании Юнги, так что весь его список заведений состоит из мест с неприлично дорогим алкоголем, который большинству не по карману. Одиночество — побочный эффект богатства. Тем лучше — уверяет себя Чонгук. Сейчас хочется просто напиться в одиночестве. Он это заслужил. Сделав заказ, Чонгук прикрывает глаза, вслушиваясь в приглушённый джаз и умоляя музыку хоть ненадолго заткнуть его внутренний голос. Впрочем, если у музыки это не выйдет, у него всегда есть алкоголь. Хочется хоть немного покоя, хоть на секунду выбраться из собственной головы и ни о чём не думать, пока горечь чувства вины смешивается с терпким виски. Сейчас не стоит пытаться убедить себя в том, что всё правильно. У него просто нет на это сил. Чонгук не знает других способов, и этот выглядит достаточно убедительно. По крайней мере, до того, как за соседнюю барную стойку садится человек и говорит: — Один виски со льдом, пожалуйста. Даже не смотря на говорящего, Чонгук узнаёт этот голос. Тут попробуй спутать, конечно. Открывая глаза, он убеждается, что перед ним сидит Пак Чимин. Можно ли считать это дежавю? — Господи, из всех баров Сеула тебе нужно было выбрать именно этот? — стонет Чонгук, закатывая глаза. — Я могу уйти, если это так сильно тебя тревожит. Чонгук внимательно всматривается в лицо Чимина и не находит в нём того человека, которого, вроде как, немного знает. Сегодня Пак какой-то совершенно другой: поникший, и в обычно сладком голосе аномальное количество грусти. У Чимина тоже что-то случилось, тут не надо быть гением, чтобы догадаться. — Нет, останься. Мне, в общем-то, всё равно. Чимин усмехается и переводит взгляд на бармена, делающего его напиток. — Бесполезно спрашивать, почему ты здесь? Чонгук перекатывает лёд в почти не тронутом бокале и отвечает: — В зависимости от того, что ты собираешься делать с этой информацией. — Почему тебе настолько сложно хотя бы попытаться увидеть во мне человека? — Чимин качает головой, у него на губах по-прежнему та же улыбка. Настолько грустная, что плакать хочется. — Я не… знаешь, мне всё равно. Я просто допью свой виски и уйду. Чонгук гипнотизирует взглядом напиток между пальцев, но почему-то не пьёт. — Давай сойдёмся на том, что, раз уж мы здесь сейчас, у нас обоих нашлась причина для того, чтобы напиться вечером тридцатого декабря. Я такой же человек, как и ты. Чимин немного напряжён — это видно невооружённым взглядом. Он даже не пытается этого скрывать, а всё потому, что ему тяжело быть самим собой с людьми. Они все имеют определённое представление о нём — выстроенный по кирпичикам образ, который ничего общего не имеет с реальностью. Последним, да и единственным, кто был достаточно человечен с Чимином, кто разглядел в нём его настоящего, был Юнги, и это настолько нечестно, что у Чимина от этого душа болит. Та самая душа, о наличии которой подозревает только Мин Юнги. Даже Хосок, который, казалось бы, так давно его знает, видит Чимина в холодных тонах. Но кто его знает, этого Хосока, может быть, он просто всё так видит? — Хочешь это обсудить? — Чонгук выгибает бровь, с вызовом смотря на Чимина. — Пожалуй, мне немного интересно, что же могло привести айдола с идеальной репутацией в бар в такое время… — Разбитое сердце, — Чон холодно усмехается, продолжая смотреть на свой бокал. — Ох? Чимин смотрит на него так, что на секунду хочется верить, что он способен на сострадание. Чонгук не знает, что там у него случилось с Юнги, но факт остаётся фактом: этот человек умеет водить за нос, и на его уловки не стоит отвечать искренностью. Даже если очень хочется. Даже если вывалить всё, что на душе гниёт, хочется в разы больше, чем просто напиться. Чонгук не позволит своей скорлупе так легко надломиться. — Если ты думаешь, что я намерен об этом с тобой разговаривать, то ты ошибаешься, Чимин. — Знаешь, как люди говорят? Где тонко — там рвётся. Я же вижу, что ты на грани, Чонгук. Незачем себя так мучить. Да и разве я не идеальный вариант человека, с которым можно поделиться секретом? — Чёрт, а ты реально хорош в этом… — А если я скажу тебе, что оказался тут по той же причине, что и ты? Чонгук недоверчиво смотрит на Чимина. — Да кто вообще мог разбить тебе сердце? — усмехается он, мотая головой. — Чон Хосок. Твой брат. Чимин смотрит на него так, будто пытается сказать именно это, но Чонгук полностью уверен, что Пак ни черта не знает — это всё его паранойя. За этот секрет он держится, как за последний спасительный якорь, и Чонгук чувствует, что от него не останется ничего, выплыви это наружу. Но он его понимает. Хосок тоже разбил ему сердце. Фактом своего существования — в первую очередь. Его пылкими, поощряемыми отцом увлечениями — во вторую. И напоследок — тем, что этот придурок какого-то чёрта им до сих пор дорожит. Он бы ни за что это не сказал — Чонгуку просто очень хочется в это верить. — Вот как? Не знал, что между вами что-то было. — И в этом только его вина, — говорит Чимин, делая большой глоток своего напитка. Чонгук напрягается всем телом, потому что слышит то, что хочет услышать. — В каком это смысле? — Нет, я тоже, конечно, виноват. Я был трусом, слабым перед ощущениями, которые получал, когда он был рядом. Он стал моей зависимостью, а такое никогда не кончается хорошо. Я должен был давно сказать, что хочу чего-то большего, что хочу настоящих отношений, но боялся потерять то, что уже у нас было… Глупо, я знаю. — Поверить не могу… Самый хитрый человек на свете обманут любовью? — А тебя как любовь обманула, Чон Чонгук? Чимин смотрит на него с вызовом, выгибая бровь. Его откровенность такая притягательная. Пак Чимин всё же — искусный обольститель. — Меня любовь не обманула, а уничтожила. — Мин Юнги? — он словно произносит имя близкого друга, в котором души не чает. — Мы расстались. Чимин нервно вздыхает, продолжая испепелять его взглядом. Что это всё значит? — Что-то случилось? — Чимин видит, как Чонгук со всей силы сжимает пальцами кожу бедра. — Чонгук, я не враг тебе. И я только что рассказал тебе о том, о чём не знает почти никто. Посмотри на меня. Так, по-твоему, выглядят враги? Нет, не так. Что больше всего сбивает с толку. — Да нечего тут говорить, — врёт он, потому что, на самом деле, ему очень много хочется сказать. — Любовь порождает кучу иллюзий, и я в одну из них себя заточил. Не надо никого ставить выше и важнее себя. От этого никакого толку. — Ты любишь его? — Даже если люблю, в этом тоже больше нет никакого толку. Я готов был рискнуть всем ради него, давал ему миллион шансов, но он просто не хотел их использовать. Мне не нужна больше тайная любовь, я просто хочу покоя. Чимин молчит несколько минут, после чего отвечает: — Знаешь, у меня то же самое. — Вот как? — усмехается Чонгук. — Я спросил Хосока, видит ли он меня в своём будущем, готов ли он сделать шаг вперёд, только лишь чтобы узнать, что всё это ему не нужно. — Эх, Чимин, — Чонгук понимающе вздыхает. — Я-то наивный дурак, а ты куда смотрел? Сложно поверить, что такого, как ты, можно обвести вокруг пальца. — У меня тоже есть слабости. — Ты любил его? — Не-не знаю… В любом случае, он и не дал мне этого сделать. Хотел ли я его любить? Конечно. Всю свою жизнь я пытаюсь узнать, что такое любовь, ищу её… Но всё безуспешно. — А я думал, что вот оно — то, что мне нужно. Как оказывается, просто ошибался. — Как давно ты его знаешь, пять лет, десять? Ты не ошибался, ты просто вырос, Чонгук. Это нормально. Парни постарше часто оказывают такое влияние. — На нас обоих, видимо. — На нас обоих, — в этот раз Чимин улыбается по-другому. Теплее. Мягче. Как будто в глубине этой циничной души на самом деле лежит что-то чистое, нетронутое. — Забавно. Один бар, одни проблемы. — Я же говорил тебе, Чонгук: я тоже человек. — В качестве новогоднего чуда рискну тебе поверить, Чимин. Пак смеётся, делая новый глоток и смакуя виски во рту перед тем, как проглотить. Чонгук достаёт телефон, чтобы вызвать такси, но промахивается и попадает на новостную вкладку. Двадцать восьмой день рождения празднует Ким Тэхён — любимец публики и… Дальше он уже не читает. Мысленно Чонгук даёт себе пощёчину. Как он мог забыть? Почему Тэхён ничего не сказал? Наверное, утром, когда Чонгука разбудил телефонный звонок, Тэхён отвечал на поздравления. Так стыдно. Почему ему так стыдно? Чонгуку стыдно перед ним за всё подряд: за то, что уснул у него дома, за то, что позволил себе до него дотронуться. Обо всём этом он и не хотел думать сегодня вечером, но обстоятельства меняются. — Я одно только понять не могу. Это Хосок тогда умолял меня встретиться с тобой, почему-то это было для него очень важно. Когда я дал ему выбор, поговорить о нас или о тебе, он выбрал нас, и мы больше не вместе. Не хочешь объяснить? Чон Хосок… Чон Хосок опять выбирает его. Рискует отношениям ради него. Отказывается от привычного ради него. Кто ты такой, Чон Хосок? Почему ебёшь мозги даже тогда, когда мир рушится? — Скажем так, он мне кое-что должен. Моё детство. Мою жизнь. Мою идеальную семью. Я просто глупец и слабак, выбравший винить его, а не отца. Потому что тот больше ничего мне не оставил. — Я ухожу, Чимин… — Чонгук кладёт несколько купюр на стол, мысленно благодаря себя за привычку держать немного налички в куртке. — Дело одно появилось. Спасибо за… это, не знаю, что это было. — Всё же будет хорошо, да? — спрашивает Чимин, заставляя обернуться. — Да хрен его знает, — усмехается Чонгук. Чимин смотрит на его почти не тронутый виски и не допивает свой. Иногда слова помогают лучше, чем алкоголь. Нужно просто правильно подобрать незнакомца.

=

Чонгук чувствует себя последним дураком, стоя у квартиры Тэхёна с огромным букетом цветов в руках. Ну разве это не глупо — не знать о дне рождения человека, чей диван успел стать вторым домом? Чонгук смотрит на букет и только теперь начинает подозревать, что немного перестарался. Выбирая цветы в том самом цветочном магазине, он прокручивал в голове, сколько раз до этого проделывал то же самое Тэхён. Сколько любви и искренности он вкладывал в каждый подаренный ему букет, чего Чонгук прежде совершенно не ценил. — Это что ещё такое? Тэхён смотрит на Чонгука большими, удивлёнными глазами. Чон не больно-то хорош в таких жестах, поэтому буквально суёт Тэхёну букет в руки и проходит в квартиру без приглашения. Тэхён продолжает пялиться на букет, не особо понимая, что вообще происходит. Чонгук, заметив его замешательство, переминается с ноги на ногу и говорит: — Это в честь твоего дня рождения. Мог бы и сказать. — Как ты себе это представляешь, Гук? Хэй, доброе утро! Как там твоя депрессия, кстати, у меня сегодня день рождения! — голос звучит то ли насмешливо, то ли жалостливо. — Но это же твой день рождения… И в этот момент Тэхён особенно рад тому, что сжимает в руках букет, подаренный Чонгуком, так крепко, словно реликвию, что абсолютно точно уронил бы его, потому что слова Чонгука звучат так нежно, так искренне, что его тело превращается в желе. Он говорит так, будто они близки уже долгие годы. Так, будто его действительно расстраивает, что Тэхён смолчал о своём дне рождения. Так, будто хотя бы на один момент Тэхён оказался для него чем-то важным. Как будто он не обижается лишь потому, что некрасиво обижаться на именинника. — Всё в порядке, Чонгук. — А ты? Тяжело его теперь заставить сфокусироваться на себе, а не на цветах в его руках, и, когда Тэхён замечает маленькую открытку с названием магазина, он так широко и тепло улыбается, что Чонгук проклинает себя за то, что вообще когда-то презирал этого человека. — Ты сам в порядке, хён? Хён. Это лучший подарок на день рождения. Хён. — Хён в порядке. Не волнуйся, Чонгук-а. — Окей, — он улыбается немного робко. — Тогда это моё пожелание тебе. Пусть с тобой и дальше всё будет в порядке. — Спасибо. Только теперь Чонгук обращает внимание на то, что Тэхён стоит перед ним в бежевой футболке и пижамных штанах. — Разве ты не устраиваешь вечеринки по случаю дня рождения каждый год? Тэхён усмехается, ставя цветы на стол. — Устраиваю. Только не в этот раз. Все кажутся какими-то… измотанными. Даже ты. — Что значит, даже я? — Ой, ну перестань. Я не знаю другого такого человека, который работал бы так же усердно, как ты, но ты никогда не жаловался. Я бы и не заметил, если бы ты не приходил ко мне домой. Теперь уже не могу не замечать. На это Чонгуку нечего ответить. Он действительно доверил Тэхёну очень личную часть себя. Может быть, я не хотел устраивать вечеринку, потому что в этом году нечего праздновать. Может быть, не хотел, потому что боялся, что ты придёшь. — Я устраивал эти вечеринки в глупой надежде, что ты придёшь, — внезапно для Чонгука открывается Тэхён. — И в итоге я здесь, — он разводит руками. — Хочешь потанцевать? — Да не особо, — Чонгук улыбается. Тэхён чувствует себя самым глупым человеком на планете. Неужели все влюблённые люди такие наивные? Этот мир обречён быть счастливым. — Знаешь, чего я хочу, Ким Тэхён? Чтобы все твои мечты сбывались. Чего бы ты ни пожелал, надеюсь, оно сбудется. И это самое жестокое, что он только может ему сказать. Потому что… — Мои мечты — они всё те же, Чонгук… Надежда, на которую у него нет ни права, ни должной смелости. Только с ним он такой робкий. Только с ним боится сделать шаг вперёд, когда есть огромный риск потерять всё, что у них уже есть. — Они делают тебя тобой. Не теряй их. — Боже мой, тебя так легко любить, ты даже не представляешь… — Тэхён отталкивается к стене и закрывает глаза. Не замечает, как смущённо вспыхивают щёки Чонгука. — Насколько же трудная жизнь у тебя, что это для тебя легко? Он бы и показал ему, как легко его любить, как правильно, как мало усилий для этого нужно, но не может. Он готов воском расплавиться под ним, меняя форму, растворяясь, исчезая навсегда, лишь бы Чонгук продолжал гореть. — Мне нужно идти. Никуда ему не нужно. Чонгуку просто не нужно, нельзя сейчас здесь оставаться, идти на поводу у слов и пользоваться тем, кто его любит. Это было бы бесчеловечно, ведь так Чонгук превратил бы его в себя. Мечты Тэхёна не должны стать его же кошмарами. — Я провожу. Наверное, он чертовски занят.

=

Чимин просыпается от долгого сна, но совершенно не чувствует себя отдохнувшим. Туманное утро тридцать первого декабря навевает какую-то особую тоску, и всё, на что у Чимина хватает сил, — это устало вздохнуть и пройти на кухню, чтобы сварить себе кофе. Смотря на два вида кофейных зёрен рядом с автоматом, Пак выпячивает губу, сдерживая очередной порыв слёз. У него и так лицо всё сухое от того количества, которое тот выплакал в одиночестве после неудачной (он и сам знает, что это не так) вылазки в бар, поэтому Чимин запрещает себе плакать. Натягивая растянутый серо-голубой свитер на кончики пальцев, он так сильно сжимает ткань, что она уже вряд ли вернётся в первоначальный вид, но сейчас ему плевать. Чимин всегда держал дома два вида кофе — для себя и для Хосока. Воспоминание о том, как Хоби едва ли не подавился его крепким кофе много лет назад, почти вызывает в нём улыбку. Почти. Что-то настолько грустное нельзя назвать улыбкой. Чимину тошно от самого себя, от того, сколько места в его квартире, в его сердце, занимал этот человек. Он отлично понимает, что это не любовь, но Чимин во всём и всегда был лучшим учеником. Он мог бы научиться любить Хосока, только бы тот разрешил. Он уже любил его — как что-то своё, как найденную семью. Когда ты думаешь, что в тебе, как в человеке, нет эмоциональной глубины, а потом тебя лишают хотя бы шанса на что-то, ты больно ранишь себя её краями, опускаясь на самое дно и знакомясь с той частью себя, о наличии которой даже не подозревал. Но зато теперь у Чимина меньше страхов. Теперь он чётко знает, чего хочет. Поэтому пачка кофейных зёрен летит в мусорку, и Чимин понимает, что это не избавит его от мыслей о Хосоке, не вытравит Чона из его души, но любая привычка имеет свойство теряться. С любой зависимостью можно хотя бы попытаться справиться. — Доброе утро. Дверь лифта закрывается за Мин Юнги, и Чимин не знает, чему удивляться больше — самому факту его появления или тому, что Юнги одет в спортивные брюки и мешковатое бежевое худи. Ох, он стал бы трендом Кореи, сместив «новый год» в строке обсуждаемых событий, если бы это увидели папарацци. Юнги всегда красив, но этот уютный образ идёт ему особенно. — Уже полдень. — Но ты ещё даже кофе не выпил. Юнги встаёт рядом с кофе-машиной, кладя руки в большие карманы спортивок. У него на лице — подобие ностальгической улыбки, мол, запомнил твою фразу и вернул тебе. Чимин этих чувств не разделяет, потому что возвращаться в недавнее прошлое для него ещё очень больно. Слишком многое изменилось за слишком короткий период времени. — Будешь? Пак смотрит на него в ожидании ответа, понадобится ли ещё одна кружка. — Предупреждаю, что этот кофе крепкий, и, если ты не… — Мне подходит. Юнги не дослушивает и садится на стул рядом с кофе-машиной. Ну, хотя бы ты любишь крепкий кофе… Чимин отворачивается и, притворившись, что отвернулся только для того, чтобы сделать ещё кофе, спрашивает: — Зачем пришёл? Юнги усмехается, довольный тем, как звучит из уст Чимина взволнованность. — Потому что ты хотел, чтобы я остался в твоей жизни чуть подольше. Да, хотел. — Потому что я сказал тебе, что, если ты этого хочешь, то мог бы просто предложить выпить кофе, но ты этого так и не сделал. Да, не сделал. Он был немного занят переменами в собственной жизни. Юнги — тоже. — Потому что мы расстались с Чонгуком. Чимин ставит кружку Юнги на стол разбивающим умиротворение утра звуком. — Это-то тут при чём вообще? — прыскает он. Сейчас притворяться дураком — самое время. Чимин должен это сделать, потому что ну нельзя иначе. Он слишком уязвим, и смешивать одно чувство с другим — просто худшая идея. Нужно пережить, смириться, начать новую жизнь, а потом уже позволять себе думать о Юнги. Жизнь произрастает даже на могилах, но для этого тоже нужно время. — Как будто ты сам не знаешь. Юнги делает глоток, улыбаясь. Что-то в этой улыбке такое отчаянное, такое зовущее спасти, принять, сделать хоть что-то, лишь бы избавить от одиночества. — Целых три причины. На этом всё? Юнги хмурится. Он как будто хотел выиграть эту шахматную партию, но Чимин сыграл неожиданную схему, и теперь он тратит драгоценное время, пытаясь выпутаться из передряги. — Ты совсем не удивился, когда я сказал про Чонгука. — Потому что уже знал. Старый-добрый Пак Чимин. В нём сокрыт целый ящик Пандоры. — Как это вообще возможно? — Юнги нервничает, кусая губу. — Иногда люди выбирают один и тот же бар, чтобы залить горе. Чимин чувствует, что от этих слов Юнги становится не по себе, и хочется лбом о стол биться, потому что Хосок и вполовину таким виноватым вчера не выглядел. Будто он чем-то хуже остальных и не заслуживает, чтобы кто-то чувствовал вину по отношению к нему. Он почти ревнует, чёрт возьми. Так паршиво — быть недостаточно ценным даже для чувства вины. — И как… — Если ты меня сейчас спросишь, как он, я вылью на тебя этот кофе, Мин Юнги. — Полегче, Чимин, — он забирает у него кружку, — что на тебя нашло? — Не ты единственный был занят расставаниями. Юнги замирает: только теперь понимает, что значит «залить горе». Он всё ещё настолько озабочен моральным благополучием Чонгука, что не сообразил, что Чимин без весомой причины в том же баре бы не оказался. Вот какое горе он заливал. — Вы с Хосоком расстались? Чимин лениво усмехается, понимая, что это сложно даже назвать таким словом. Чтобы расстаться, нужно встречаться. Чем они были всё это время с Хоби? Всего-то самой большой частью жизни, но у них никогда не было определения. Чимин наконец-то расстался с неизвестностью и вступил в ещё большую неизвестность — в этот мир, в котором ему придётся уживаться с собственным одиночеством, не прячась за щитом в виде смеха Хосока. Рядом с ним всё казалось таким блаженно-расплывчатым. — Тогда у нас ещё больше общего, — Юнги смотрит на Чимина так, будто пытается установить между ними эмоциональную связь, но Чимин прыскает, понимая, насколько нелепо этот комментарий звучит. — Нет, Юнги. Ничего общего между нами нет, — он тычет пальцем ему в грудь, будто преподавая урок. — Даже в тот вечер я видел в глазах Чонгука его любовь к тебе. Он расстроен и разбит, но Чонгук тебя всё ещё любит, потому что любовь не проходит так быстро, поэтому не смей сравнивать наши ситуации. — Тебя задевает, что Чонгук до сих пор меня любит? — Меня задевает, что Хосок меня никогда не любил. Юнги глубоко вздыхает. Это неправильно. Как «никогда не любил» вообще может быть применимо к Чимину? Он же, как серена, одним только взглядом способен сделать так, что ни на кого другого в жизни не захочешь смотреть! Он заставил его самого отвести взгляд от того единственного, кого Юнги в этой жизни любил. И Юнги понимает, что это совсем неподходящий момент для осознания чувств, которые глубоко в себе прятал, но и вечно это отрицать невозможно. Его тянет к Чимину с бешеной скоростью, и эта вселенская пустота в глазах Пака орёт ему сделать хотя бы что-то. Оживить его. — Так что не смей сравнивать наши ситуации. Твоё сердце разбито хотя бы любовью. У тебя и понятия нет, как ощущается пустота, на месте которой должна быть любовь… — шепчет Чимин. — Если это хоть как-то поможет, то это Чонгук меня бросил, а не я его… — Какая разница, кто кого бросил, если тяжело обоим? Я принял решение уйти от Хосока, но мне очень хреново сейчас. Как будто в любую секунду стошнит собственной тоской. — Я любил Чонгука херову тучу лет. — И что мне с этим делать, Юнги? Чимин разводит руками, искренне не понимая, чего тот добивается. Почему он вообще сейчас тут, а не в компании близких людей, которые могли бы выполнить роль жилетки? — Что угодно. Эти слова звучат настолько уверенно, что у Чимина срывает крышу второй раз за два дня, и это настолько бессмысленная трата денег на стройматериалы, что проще снести дом и построить его в другом месте. Менее ветреном и более безопасном. Потому что Юнги знает, насколько он красив, особенно сейчас — в момент, когда не пытается выглядеть красиво. Сейчас он выглядит уютно, по-домашнему в этом своём худи и с неуложенными волосами, пряди которых падают на лоб. Он красивый, уверенный в себе даже в такой уязвимый момент, и он смотрит на Чимина так, будто сможет выжечь все его сомнения, всю его печаль одним прикосновением. Всё, что ему нужно, — это сделать шаг вперёд. — Я не понимаю. Понимает, но не хочет понимать. Чимин хорошо знает этот взгляд. Отлично выучил, как выглядит желание. У него на это ушло шесть лет. — Объяснить? Юнги встаёт и делает шаг к Чмину, возвышаясь над ним. — Не надо. Чимин закрывает глаза, надеясь, что это поможет перестать ощущать его близость. Потому что он какого-то чёрта не может отодвинуться. — Назови хоть одну причину. Чимин зажмуривается, проклиная реальность за то, что она такая. У него тысяча причин, почему этого делать не стоит, но ни одну из них он не может озвучить, потому что Юнги — одна из его самых больших слабостей. Она новая, поэтому сопротивляться ей очень сложно. Ещё не успел привыкнуть. — Открой глаза, Чимин. Посмотри на меня. Звучит так искренне, так… отчаянно. Как будто Юнги жаждет убедиться, что они стоят на грани одной и той же пропасти. Как будто ему жизненно важно в этом убедиться. — И что ты видишь? Юнги неожиданно резко обхватывает пальцами подбородок Чимина, но его касание каким-то образом получается невесомым — это взгляд приковывает к себе, не руки. — Почему ты так со мной поступаешь, Чимин-а? Посмотри на нас. Мы здесь только из-за тебя. Ты начал эту игру, ты привёл нас в эту точку. Тебе и брать ответственность. Чимин не знает, как это оспорить. Он даже не пытается. — Ты завладел мной, как демон, и думал, у этого не будет последствий? Эта грёбаная улыбка. Улыбка человека, который и рад сдаться. — Я бы не смог, если бы ты не позволил. Если он не может защищаться, то всегда может нападать. Нужно убедиться, что всё это не блеф, не попытка Юнги отомстить за шантаж, на который тот его развёл. Это был бы грязный, но красивый ход. В основном, потому что ничего грязного от Юнги он не смеет ожидать. При всех своих недостатках для него он по-прежнему чистый. Поэтому Чимин пододвигается ближе, ведомый инстинктом игрока. — Хочешь, позволю это сделать ещё раз? Слишком слабый. А Юнги — слишком красивый. Слишком живой, настоящий. Рядом. Заставляет чувствовать его самого живым, и это очень опасное состояние. Чимину нельзя сейчас быть живым, ему только предстоит переродиться. Нельзя, но… Как же хочется его поцеловать. Он думал об этих губах слишком часто. Хочется дотронуться, очертить линии, повторить их своими губами. Как же хочется его поце… — Приму за ответ. Юнги читает его мысли, целуя Чимина первым. Чимин сходит с ума, когда их губы встречаются, практически впечатываясь друг в друга, и сходит с ума во второй раз, потому что Юнги нависает над ним, находясь сверху, и, даже несмотря на его хватку на свитере Чимина, Паку приходится немного подаваться навстречу. Он не против. В моменте, сейчас, Чимин не против чего угодно, потому что это глушит одиночество. Тёплые, мягкие губы Юнги скользят по его, задерживаясь на нижней губе Чимина и оттягивая её, заставляя его приоткрыть рот, и Чимин стонет прямо в поцелуй, заменяя этот стон разрешением его углубить. Язык Юнги скользит по нёбу, касается языка Чимина, но блондин чуть отступает — ему не хватает губ, нужно лучше их изучить, и Юнги не против. Чимин сжимает в кулаке ткань худи, между ним и Юнги нет и сантиметра расстояния, они так близко друг к другу, что почти теряют равновесие, и Юнги вжимает Чимина в стол, позволяя ему целовать себя так, как Чимин хочет — жадно и одновременно нежно, желая изучить его и позволяя при этом наслаждаться прикосновениями его пухлых, красивых губ. Это даже лучше, чем он себе представлял. Чимин целует его как в последний раз в жизни, как будто этого никогда не повторится, как будто он — единственный источник воды на планете. Гравитация, несущая тяжесть всего мира, начинает ощущаться ровно тогда, когда Пак вновь решается углубить поцелуй. Он понимает, почему это делает. Понимает, чего Юнги сейчас добивается. Этот поцелуй — сплетение пустоты и одиночества, попытка убежать от холода, от пустых рук, попытка притвориться, что простое желание для них обоих нормально и вовсе не губительно. — Юнги, подожди… Чимин часто дышит, потому что Юнги умеет захватывать дух, лишает способности внятно говорить и думать. Но есть вещь, от которой невозможно отказаться, и это жизненный опыт. Он клеймом лежит на человеке и напоминает о себе в самые неподходящие моменты. Ощущается, как фильм, который смотришь по новой. — Почему ты здесь? Чимин продолжает сжимать ткань его худи. — Разве я не сказал? Потому что расстался с Чонгуком. И отпускает, потому что услышал то, что ему нужно было услышать. Потому что неожиданные вопросы имеют свойство выбивает не только эмоции, но и правду из человека. — Тогда нам стоит остановиться и забыть об этом. — Но почему? Юнги выглядит растерянно. Ещё минуту назад они целовались, как сумасшедшие, а теперь Чимин предлагает ему забыть. — Потому что ты здесь из-за Чонгука, а не из-за меня. Чимин и сам не понимает, как делает шаг назад. — Но целовать я хочу тебя… Это не секундное влечение, не началось сегодня или даже вчера… Это творится со мной уже некоторое время. Может, с тех пор, когда я тебя впервые увидел. Наедине, здесь, в этой квартире. — Ты здесь только потому, что Чонгук ушёл от тебя. Тебе одиноко, ты хочешь меня, ты хочешь забыть его, и это всё кажется удобным вариантом. — Ты говорил, что я тебе нравлюсь, — Юнги скрещивает руки на груди. — Это не значит, что я вот так позволю собой воспользоваться. Ты нравишься мне, Юнги, да, ты очень мне нравишься, но я буквально вчера ушёл из псевдо-отношений, в которых меня использовали, пытаясь убежать от одиночества. Думаешь, я позволю этому повториться? — Я бы никогда не… — Если ты из всего, что я сказал, не понял, чего именно я хочу, то тебе лучше уйти. Юнги нервно сглатывает, понимая, что потерял ещё один шанс. Кто знает, может этот — последний? — Любовь или ничего. Я хочу, чтобы меня любили или хотя бы хотели любить. Нет, чёрт возьми, я этого заслуживаю! Поэтому… пожалуйста, уходи, если не хочешь остаться надолго. Я слишком стар для секса на одну ночь. Юнги усмехается. — Это немного нечестно — просить меня любить тебя, когда меня самого только что бросили. Думаешь, во мне хоть что-то осталось сейчас? Думаешь, я смогу что-то тебе дать? — На секунду я подумал, что сможешь, — Чимин грустно улыбается. — Лучше закончить всё сейчас, чем потом обижаться друг на друга. — Так ты хотел бы… этого? Этого. Чего-то более серьёзного, чем сбивающие с ног поцелуи и засосы по всему телу. Чего-то большего, чем дорогие подарки и привязанность за закрытыми дверями. — Ты не в себе, Юнги. Ты хочешь меня, а не отношений. Ты слишком ранен, и тебе одиноко. Поэтому ты и пришёл. Теперь он смотрит так, будто понимает. Это разбивает Чимину сердце в очередной раз. Такой правильный человек в такое неправильное время. — Прости… Я, блять, я не соображаю сейчас. Думал, из этого что-то выйдет, думал, мы хотим одного и того же. — В чём-то ты тоже прав. Это я тебя сюда заманил. Слишком много эмоций за несколько минут. Совсем недавно они целовались, затем — ссорились, а теперь практически улыбаются. — Я не могу остаться, — улыбается Юнги. — А я не буду держать, — улыбается Чимин. Юнги смотрит на него так, будто пытается запомнить его лицо навсегда, будто они больше не увидятся. Чимин не понимает, почему, потому что его глаза не горят, и ему так грустно, что на них вот-вот проступят слёзы. Юнги собирается уходить, но напоследок спрашивает: — Почему у тебя такое сухое лицо? Раньше оно было идеальным, хотелось прикоснуться, насладиться гладкостью. — Может, потому что я плакал. Признание выходит лёгким. Чимин вообще не прилагает усилий, потому что кажется, будто его ответ важен. — Не плачь больше, пожалуйста. Я совсем того не стою. Юнги уходит, оставляя Чимина наедине с двумя кружками недопитого кофе. Убирая посуду, он размышляет, почему каждый раз, когда Юнги уходит, нет ощущения, что он уходит навсегда.

=

Они встречаются на новогодней вечеринке самого известного сеульского диджея. Намджун не планировал выходить из дома, но в голове слишком много мыслей, и Намджун не знает, куда себя от них деть. Обычно у него с десяток таких приглашений, и Ким выбирает почти не глядя. Всё лучше, чем быть запертым в собственной голове. Басы давят на барабанные перепонки, помогая выбить из ушей часть этих мыслей. Ну, или почти помогая. Стоя на балконе элитной высотки, Намджун провожает взглядом уходящий год, с горечью отмечая, что благодарить его не за что. Слишком много проблем, слишком много мыслей, слишком… — О-о-о, Ким Намджун… — слышится неподалёку подозрительно знакомый голос, и Намджун напрягается. — Да ёб твою… — быстро ругается он, но тут же пытается реабилитироваться. — Сеул меньше, чем мы думаем, правда? Подвыпивший и из-за этого чуть более расслабленный, Ким Сокджин подходит к нему, кладёт руки на перила и окидывает взглядом ночное небо. —Я думал, ты из тех людей, для которого новый год — что-то вроде семейного праздника, — задумчиво произносит Джин. — Нет семьи — нет праздника, — Намджун усмехается себе под нос, и Джин переводит на него взгляд, абсолютно противоположный недавней безмятежности, что плескалась в его глазах минутой ранее. — Что за… — Юнги и Чонгук расстались. Джин, кажется, переживает миллион эмоций за секунду: все стадии принятия отражаются в его глазах, и Намджуну даже становится немого стыдно, что так резко обрушил на него эту новость. — Чонгук сказал мне первым. Сегодня ездил к Юнги, и мне совсем не понравилось, как он выглядел. Отстранённым каким-то стал, будто в мыслях где-то не здесь. Честно, не ожидал от него такой реакции. Раньше хён поднимал панику от одной мысли, что может потерять его, а теперь… Не знаю, странно всё это. Да и за Чонгука тревожно. Поэтому я здесь. — Раньше ты праздновал новый год с ними? — Да, приезжал ненадолго. Что-то типа нашей традиции, — Намджун поднимает взгляд от пола. — Что насчёт тебя? — А я, вроде как, снова оказался не нужен Хосоку… — замявшись, отвечает Джин. — Возил его к хирургу, и тут Хоби ни с того ни с сего говорит, что они с Чимином больше не вместе. Этот дурак вообще грустным бывает не больше одного-двух дней в году, так что я решил оставить его в покое. — Но ты не сказал мне об этом. —То же самое могу сказать и про тебя, Намджун. Балкон, на котором они стоят, грозится рухнуть вниз под тяжестью целого мира, которую они несут на плечах. — Не хотел окончательно портить тебе этот год. — Ну, испортил бы следующий, — фыркает Джин, и Намджун не может не усмехнуться. — Хреновое какое-то у нас сотрудничество выходит. — Так всегда у людей, которые привыкли решать чужие проблемы и не ищут ничьей помощи. — Что ты собираешься с ними делать? — Намджуну кажется, что голос Джина звучит встревоженно. — Знаешь, впервые за кучу лет — ни-че-го. Намджун делает глоток виски, грустно улыбаясь в свой бокал. — Не боишься, что это разрушит вашу дружбу? — Боялся бы, если бы это был кто-то, кроме Юнги. Он не позволит мне отдалиться от Чонгука и, если надо, нашей с ним дружбой пожертвует, лишь бы ничего между Гуком и мной не менялось. Может, он и ни хрена не разбирается в любви, но дружить уж точно. Это то, что я больше всего люблю в нём. — А ты не… У Джина округляются глаза от внезапного предположения. — Господи, нет, конечно. Я не влюбляюсь. Больше. — Извини, просто звучало слишком искренне. — Разве ты не думаешь так же о Хосоке? Джин выпил слишком много, чтобы соображать так же быстро, как это делает Намджун. — Ты прав. Не знаю, что на меня нашло, — Джин засовывает руку в карман кожанки и сжимает в кулак. — Но почему ты сказал, что «нет семьи — нет праздника»? — Ненавижу перемены. Намджун сжимает челюсть, мотая головой. — Просто терпеть не могу. Это, наверное, мой способ смириться. Выпускаю пар через пустые слова. Он видит что-то, похожее на улыбку, на лице Сокджина. — Ты такой же, как они оба. Только они ещё сверху добавляют музыку. — Похоже на то, — Намджун и сам не понимает, как его губы растягиваются в улыбке. Улыбка эта исчезает, когда он вновь смотрит на Джина, и очередная навязчивая мысль буквально трясёт его за плечи. Намджун проклинает себя за то, что такой наблюдательный. Ненавидит себя за то, что в нём есть эта способность видеть, что чувствуют другие люди. Его любопытство тоже проклянёт его, если он не спросит. — Эй, Ким Сокджин, — начинает он чересчур беспечно. — Чего тебе? — тот напряжённо сдвигает брови. — Ты производишь впечатление собранного и готового ко всему человека, но только вот в тот день, когда Хосок врезался в нас… Не знаю, ты для меня, конечно, почти что незнакомец, но в тот день тебя всего парализовало от шока, я видел перед собой какого-то другого незнакомца… Если в этом вообще есть смысл. Джин кусает губу, понимая, до какой глубокой истины так просто сумел докопаться Намджун. — Ты прав… В тот день я был сам не свой, потому что волновался за Хосока, чувствовал, что у него что-то случилось, и меня это тревожило, а потом случилась авария. Я винил во всём себя, говорил себе, что недоглядел, что этого можно было избежать, что потерял контроль над ситуацией, что позволил своему самому большому страху… — Тихо ты, — Намджун внезапно крепко сжимает его плечо. — Тормози. Иначе авария будет уже в твоей тревожной башке. — Я упорно работал, чтобы добиться этой должности, но в итоге она переросла в дружбу, и я долго винил себя в том, что перешёл границу. Мне было тревожно, потому что я убедил себя в том, что когда-то это обязательно мне аукнется… Так и произошло, при чём худшим способом из возможных. Намджун вслушивается в сбивчивую речь Сокджина, пропуская тот момент, когда его хватка на руке Джина становится чуть сильнее. Тот не морщится. Ощущать чьё-то присутствие рядом — уже хорошо. Тем более, когда этот кто-то — самый проницательный человек на свете. — Ты когда-то попадал в аварию? — Мои родители погибли в автокатастрофе. Намджун громко вздыхает. Все люди, правда, имеют собственный груз, который они несут за собой в течение всей жизни, и никогда не угадаешь, что именно. Джин и вовсе не похож на человека, потерявшего родителей. — Всё нормально, это было двадцать лет назад… Я рос в доме бабушки, у меня было обычное детство. — Но…? — Намджун предлагает ему доверительную улыбку, потому что всегда есть какое-то «но». — Но я проклинал и не мог простить своего отца долгие годы. Уже потом понял, что просто пытался найти виноватого, и так было проще. В момент аварии они с мамой о чём-то спорили, и для меня этого оказалось достаточно, чтобы обвинить его во всём… Потерял контроль над дорогой на долю секунды, и это стоило двух жизней. Мне было совершенно плевать, что виноватой оказалась в итоге другая машина. — Дети не умеют мыслить рационально. Ты имел право чувствовать что угодно. — Имел право, и в итоге стал таким… Мне необходимо всё контролировать, потому что я думаю, что, если хоть на секунду утрачу контроль над ситуацией, случится что-то ужасное. — И в тот день это случилось. — Нет. Сейчас происходит, — Джин улыбается, и Намджун понимает, что его ведёт: не от алкоголя, от стресса. — В тот день я, конечно, испугался, и момент аварии постоянно мелькал перед глазами, но сейчас происходит что-то, чего я пиздец как боюсь. — Ты боишься хорошего разговора? — Отсутствия контроля над ним. Я почему-то тебе открываюсь, и у тебя почему-то так легко получается заставить меня открыться. Я и сам не понимаю, почему. — Ты никому не говорил раньше об этом, а? — Только Хоби. Намджун понимает, что это такое. У него есть такой же друг, который только ему одному доверяет свои секреты. — Почему тебе страшно? — Потому что ты смотришь на меня, — в его глазах мелькает несмелый, тут же гаснущий огонёк нежности. — Потому что я даже для самого себя уже много лет не был на первом месте, постоянно делая что-то ради других, а ты смотришь на меня, слушаешь меня так, будто я могу быть для кого-то важным. Могу быть чьим-то приоритетом, даже если это на пару минут. — Ты полная противоположность того, кем кажешься со стороны, Ким Сокджин, — Намджун поражённо мотает головой. — А ты слишком добрый для бездушного адвоката, Ким Намджун.

=

Чонгук проживает самое поганое утро тридцать первого декабря за последние десять лет. Теперь ему предстоит просыпаться вот так каждый день — с этим ощущением тягучей тяжести, водружённой на его плечи собственными решениями. Чонгук наивно ждал, что станет легче. Предполагал, что расставание с Юнги позволит ему вновь обрести себя, но и понятия не имел, что врос в этого человека, как плющ, и от него самого теперь уже мало что осталось. Отделившись от него, он оставил в нём свои ветви. Теперь нужно расти заново. Он думал, что знает, что делает, но теперь остаётся лишь идти вслепую в тупой надежде не ошибиться. Теперь, в общем-то, и не больно хочется куда-то идти. Чонгук настолько вымотан собственной жизнью, что хочется лишь одного — чтобы ничего не происходило. Всё усугубляют два человека, которые, как на стрёме, стоят на периферии его жизни и ведь не уходят, заразы. Они почему-то остаются, неважно, как он с ними себя поведёт, неважно, что он им наговорит. Чонгук не уверен, что заслуживает такого внимания. Он боится когда-нибудь не оправдать ожиданий обоих. Потому что не могут же они ждать просто так. Не могут же они любить его, просто потому что он есть. Было бы нелогично. Ким Тэхён. Каждый раз, когда Чонгук о нём думает, сердце противно пощипывает. Ким Тэхён — его зеркало, повторение Чонгука в другом человеке. Мужчина, кому повторения своей судьбы Чонгук желает меньше всего. Чонгуку почти до слёз обидно, что всё это делает он с ним своими руками. Держит так близко, переходя границы дружбы, и не отпускает, но и к себе не приближает, пользуясь его добротой и обожанием. Он понимает, что так нельзя, что это неправильно, что его чувствам нет места, что Тэхёна его желания лишь раззадорят, загонят в ловушку, из которой Чонгук сам выбрался с трудом, но он уже устал бежать от этого желания. Оно настолько неправильное, настолько сильное, что выжигает его изнутри, оно тянет к Тэхёну, как магнит. Оно сладко шепчет разрушить его, потому что тот и сам не против. Неправильно, что Тэхён так близко. Неправильно, что Хосок расстался с Чимином из-за него. Из-за его тупого детского ультиматума, который его взрослый брат ни разу не нарушил. Чонгук знает, видел, как тяжело Чимину. Раньше блеск в его глазах он считал пошлым, но теперь и этого в нём больше нет. Тогда, в баре, он действительно выглядел потухшим. Каждый заслуживает быть любимым. Чонгук понимает, что Чимин не дурак, что он догадался, что у Чонов есть свои счёты, но Пак оказался повержен буквально его же оружием. Тайной. Око за око. Чонгук бы и обрадовался этой своеобразной мести за шантаж Юнги, но не может. Из Чимина какой-то слабый, слишком эмоциональный злодей вышел. Может быть, он такой же ребёнок, которому не хватило в детстве любви. Это странно, наверное, это даже неправильно, но Чонгук чувствует ответственность за разбитое по его вине сердце. И это чувство вины толкает его на невероятные вещи. Чон Чонгук садится в машину и едет по адресу, который выцветшей бумажкой прикреплен к его холодильнику — просто так, на всякий случай. Он несмело нажимает на кнопку перед тем, как увидеть перед собой замученное, усталое лицо Хосока. — Чо-чонгук? Хоби держится за дверную ручку, потому что его ноги внезапно подкашиваются. Чонгук инстинктивно подаётся вперёд и хватает его за плечо, испугавшись, что тот навернётся. — Что ты здесь делаешь? — А ты мне не рад? — неуверенно усмехается Чонгук, отпуская его. — Не говори глупостей, я тебе всегда рад. Хосок отряхивается и приглашает Чонгука внутрь. Только теперь Чонгук понимает, насколько сильно он всё это время нервничал. Тревога, как назойливая пчела, жужжала в оба уха, не давая мыслям собраться в кучу. Он постоянно делает что-то на эмоциях, не может усидеть на месте в такие моменты. И он впервые в этой квартире. Квартира, в общем-то, совершенно не такая, какой себе её Чонгук представлял. Он ожидал увидеть, как минимум, одну кирпичную стену, стрит-арт, всплески ярких цветов повсюду, но гостиная Хосока поражает своей монотонностью. Бежевые, спокойные тона очень сильно идут вразрез с характером Хоби, и это вводит Чонгука в ступор. Хотя, наверное, не должно, потому что он своего брата практически не знает. Чон Хосок, с которым знаком он, не сильно отличается от образа, который тот построил для фанатов. — Слышал, ты в аварию попал, — негромко говорит Чонгук, закончив свою маленькую экскурсию. — Ты поэтому приехал? Хосок смотрит на него крайне удивлённо, но это не новость — заслужил. Чонгук не пришёл к нему даже тогда, когда вокруг него ходили слухи о том, что у Хосока серьёзная алкогольная зависимость, и когда он взял перерыв на целых три месяца. Чонгук тогда не пришёл, да даже не позвонил, хотя и телефон, и бумажку эту он ему всучил против воли ещё очень давно. Хосок с тех пор ни номер не поменял, ни адрес — подсознательно боялся, что Чонгук придёт в пустой дом, услышит механический голос в трубке. Квартира всё равно была дорогой и во всём его устраивала, и Чону было абсолютно всё равно, что айдолы его уровня выбирают район побогаче. Дом — это место, где ждут. Чон Хосок ждал здесь Чонгука целых шесть лет. — Нет, не совсем… — Чонгук смотрит на носки кроссовок, убирая руки в карманы. Стесняется, что ли? — Но ты же в порядке, да? — Ерунда. Голос Хоби дрожит, и Чонгук выгибает бровь, как бы сомневаясь, не понимая, почему его голос звучит так неуверенно. Хоби неожиданно улыбается, будто находит в Чонгуке решение всех своих проблем и добавляет: — Не бери в голову, я просто разнервничался. Не ожидал, что ты приедешь. Чонгук отводит взгляд, немного смущаясь: теперь он понимает, что свалился на Хосока как снег на голову. Что это его дурная привычка — вот так к людям без приглашения заявляться? У него нет себе оправдания. — У тебя квартира совсем не такая, как я её себе представлял… — говорит Чонгук, надеясь хоть немного разрядить обстановку. — Как это? — с интересом спрашивает Хоби. Боже, он на него смотрит так, будто что-то невероятно красивое увидел. — Тут всё слишком… спокойное. Мягкое. Мне очень тут нравится, но это место совсем на тебя не похоже. Хосок кусает губу, улыбаясь. Он что-то не так сказал? — Потому что это не мой дом, Чонгук… Вернее, мой, конечно же, по бумагам, но… На самом деле, он не мой. — А чей тогда? — младший морщит нос, не понимая. — Твой. Я спроектировал и обставил здесь всё под тебя. Надеялся, что когда-нибудь ты сюда придёшь, что, может быть, будешь жить со мной… Здесь и комната для тебя есть. Чонгук убирает руки за спину, до боли сцепляя пальцы. Этот дом… его? Ни хрена непонятно. Почему хён, которого Чонгук так долго отвергал, создал для него целый дом? Почему с первых же секунд нахождения здесь Чонгуку так хорошо и спокойно? Почему Хосок, с которым они практически не общаются, знает его вкусы? — Как ты жил здесь все эти годы, зная, что этот дом — не отражение тебя? — тихо спрашивает Чонгук. — Но ты ведь и так отражение меня, Чонгук. Ты — часть моей души. Та часть, о которой я бы хотел рассказать всему свету, но не могу. Я примирился с этим здесь. Когда я тут, я будто с тобой. — Это просто… слишком. Я тебя продолжал отталкивать, а ты никогда не сдавался. Почему? — Потому что у нас с тобой общая боль, Чонгук. У меня никого, кроме тебя, не осталось, и только ты смог бы понять меня. Я с первой встречи с тобой понял, что должен удержать тебя в своей жизни любой ценой, лишь бы твои глаза перестали быть такими несчастными. Я был старше и умнее тебя, никогда отца не идеализировал, о его изменах я тоже подозревал, но в тот день в твоих глазах я увидел своего внутреннего ребёнка — брошенного и разбитого. Я хотел тебя защитить от всего мира, но ты просто мне этого не позволил. — Ты стал для меня клеймом. Был ходячим напоминанием о том, в какое дерьмо превратил отец понятие семьи для меня. Ты был живым доказательством всех пороков этого человека, и тебе он почему-то прощал и позволял всё. Я терпеть тебя не мог, просто потому что ты существовал. Тебе не надо было ничего делать, чтобы я тебя возненавидел. — Я знаю… — Потому что тебя легче ненавидеть, чем его… — Чонгук шумно выдыхает неожиданное признание. — Проще было винить во всём тебя, потому что его я боялся, и вымещать злобу на нём я боялся. Ты был эмоциональным подростком, остро и живо на всё реагировал, и я этим пользовался. — Я знаю. — Ты очень наивный, хён. Хосок кивает, соглашаясь. — Заботиться, проявлять внимание к незнакомому парнишке — это немного странно. Не понимаю, почему ты вообще ждал от меня чего-то другого. — Да ничего я от тебя не ждал. Просто, когда ты появился, я почувствовал себя менее одиноким. Каждый раз, когда я смотрел на тебя, видел себя. Мама на тот момент уже умерла, у меня не было никого, кроме него, и тут он меня с тобой знакомит… Ты изменил меня, мою жизнь. Тогда у меня вообще не было смысла вставать с кровати, и я начал пить, но с появлением тебя решил дать себе второй шанс. — Ты продолжаешь пытаться, и, знаешь, это всё ещё раздражает. Чонгук морщится, на что Хосок вновь улыбается. — Раздражает это постоянство. Что я почему-то тебе важен. Что я почему-то кому-то всегда, блять, важен, хотя ничего для этого не сделал. — Раздражает, что вся моя жизнь — скандалы и тайны. Я ведь не такой, совсем не такой, но всё как будто за меня выбрано и предрешено. Ничего в этой жизни контролировать не могу. — Поэтому отыгрываешься на мне. Чонгук не может подобрать каких-то слов в своё оправдание, потому что Хосок прав. Храня секрет об их родстве, Чонгук ощущает иллюзию контроля над своей жизнью и репутацией. Хотя бы что-то должно оставаться только с ним. Он бы с ума сошёл, если бы его окрестили братиком звезды, добившимся всего благодаря влиятельности Хосока… Чонгук пожертвовал крышей над головой и поддержкой семьи ради этой карьеры, он решил строить её сам. Он был просто ребёнком. Гордым и глупым. Хосок понимает, не обижается. Он не был на месте Чонгука, не ему и судить. — Я, вообще-то, о другом поговорить пришёл, — собираясь с силами, отвечает младший. — Давай, удиви меня. Хотя сомневаюсь, что уже сможешь. — Я виделся с Чимином. Он сказал мне, что вы разошлись. — Хочешь узнать, в порядке ли я? — усмехается Хосок. — Я знаю, что будешь страдать, пока Чимину нормально всё не объяснишь… Он же видит нас насквозь, догадывается, что у нас с тобой есть свои дела, и вы расстались тогда из-за того, что он хотел обо мне поговорить. Чимину соврать невозможно, я это чувствую, когда он рядом, и ты бы тоже не соврал… Но ты выбрал поговорить о вас, после чего вы разошлись. Вы разошлись, но ты сдержал своё обещание. — Всё верно. — Это нечестно. Я чувствую вину, ответственность тоже… Перед Чимином, в первую очередь. Он не заслужил такого. — Почему тебе жаль его, а не меня? — Потому что ты трус, которого надо было загнать в угол, чтобы добиться немного честности. Потому что его бросили, пытаясь сохранить секрет. Потому что я важнее для тебя, чем он. Вот поэтому мне его очень жалко. — И что ты предлагаешь? Чонгук сглатывает, сцепляя пальцы до хруста. — Расскажи ему всё. Расскажи, почему вашими отношениями пришлось пожертвовать. Расскажи, потому что Чимин заслуживает знать. Он должен знать, что его не просто так бросили. Что я такой же манипулятивный придурок, как и он, и Чимин пострадал от своего же оружия. Хосок моргает, вслушиваясь в слова Чонгука. — Ты хочешь, чтобы я… рассказал ему о нас? Чонгук усмехается. Это действительно звучит очень странно. — Но ты же сам сказал… — Я прекрасно помню, что я тебе сказал и чем пригрозил, но сейчас это неважно. Просто мне кажется, что Чимин должен знать. Хосок стирает слезинку со щеки, пытаясь прийти в себя. — Хоть раз в жизни сделаю что-то правильно… — шепчет Чонгук. — Слова человека, который ни разу не ошибался. На губах Чонгука появляется горькая ухмылка. — Такая ложь… Только ты и должен понимать, какая это ложь. Чонгук считает до десяти, борясь с подступающей паникой, и приходит в норму, понимая, что миссия выполнена. Он донёс то, что хотел, до Хосока, и теперь можно идти. Чёрт, у его квартиры есть эта особая аура. Аура дома. То, чего Чонгук не ощущал уже давно, даже с Юнги. — Только это я и хотел тебе сказать. С наступающим, Хосок. Видя, как Чонгук расцепляет руки, чтобы тут же убрать их в карманы, Чон Хосок понимает, что Чонгук готовится уйти. Пару минут назад он бы и не помыслил, что его брат сюда придёт, а теперь совершенно не хочет его отпускать. — С новым годом, Чонгук. Увидимся на записи. — Увидимся. Возможно, это самый лучший новогодний подарок, который Чон Хосок когда-либо получал.