Гимн смерти

      Перед глазами образ проклятой Кэти стоит так ясно, словно кто-то вырезал его на обратной стороне век, в ушах до сих пор звоном отдается ее пронзительный крик. Гермионе кажется, что она никогда не сможет забыть своего тупого онемения и всеобщего страха. Лишь сейчас эмоции потихоньку отпускают ее, оставляя за собой кислый привкус во рту. Одно дело читать о происходящем в газетах, другое – столкнуться лицом к лицу.       В гостиной Гриффиндора почти тихо: ни смеха, ни шуток, лишь дрова потрескивают в камине, да едва слышен перепуганный шепот. Гермиона медленно обводит взглядом всех присутствующих. Она почти не помнит, кто из них видел Кэти. Страх сделал ее воспоминания расплывчатыми, будто спрятанными под толщей воды.       Гриффиндорцы разбиваются на группы и занимают свои места. Гермиона понимает, что ощущает каждый присутствующий здесь. С необъяснимой ясностью все осознают, что тьма подбирается слишком близко к стенам замка, и вспоминают, что даже непреступные крепости могут до смешного легко пасть.       Гермиона сидит рядом с Гарри и Роном. Последний пару минут как выиграл у нее в шахматах. Она надеялась, что игра поможет ей отвлечься, избавит от эмоций, которые так яростно заполнили ее. Но нет. Она не смогла собраться, и Рон довольно быстро разбил ее защиту. Ей хочется стереть его самодовольную улыбку, которая то и дело мелькает на губах, но одновременно с этим она восхищена тем, как легко он ее обошел.       Хотя, даже если бы она не была так морально уничтожена сегодня, он бы все равно выиграл. Гермиона боится представить, сколько партий ей нужно преодолеть, чтобы получить ничью в игре с Роном. А если уж подумать о Гонте...       Мысли вновь тянутся к нему. Она сожалеет, что им не удалось поговорить, ведь у него нашлось бы множество объяснений произошедшему. Всю обратную дорогу в замок Гермиона думала вернуться и расспросить Гонта, ее остановила лишь ответственность за младших учеников.       Она и сейчас подавляет в себе глупое желание выбраться из гостиной и отыскать его. Глупая привычка – всегда стремиться к нему. Она может расспросить его и завтра.        – Это Малфой. Он дал Кэти проклятое ожерелье, – произносит Гарри, и Гермиона тяжело вздыхает. Малфой – просто напыщенные болван, он не мог пойти на что-то подобное.       Она бросает на друга чуть раздраженный взгляд, но молчит.       – Но какая у него цель? – спрашивает Рон, перебирая фигуры. Он не смотрит на Гарри, его взгляд прикован к доске, словно в шахматных клетках спрятаны ответы на все вопросы. Если бы все было так просто, Гермиона бы тоже попробовала бы поискать там.       Гарри оглядывается по сторонам, пытаясь убедиться, что никто не подслушивает. Даже когда понимает, что все вокруг заняты своими делами, он все равно наклоняется ближе к Рону и Гермионе.        – Он – Пожиратель смерти.       Снова эта теория, доказательств которой не существует. И все же Гермиона не спорит. У них слишком мало информации, чтобы исключать все возможности. Вероятно, им стоит следить за Малфоем больше, выяснить, что он находит в Выручай-комнате.       У них все еще есть вариант подкараулить его, когда он будет один, и проверить его руку.       – У вас не возникает желания, – медленно произносит она, пробуя на вкус каждое слово, – просто уйти? Сбежать от войны?       Тишина стелется после ее слов. Она уже спрашивала об этом однажды, но ей интересно, какой ответ получит сейчас, в момент, когда мир напоминает темную бездну, полную монстров.       Гарри внимательно смотрит на нее. В его глазах отражается борьба, которая постепенно стихает, он будто сдается и говорит:       – Хотел бы, но не могу. А ты?       Гермиона сглатывает неожиданно подступивший ком. В своей собственной слабости трудно признаваться.        – Иногда, да. Но я никогда этого не сделаю.       Рон опускает пешку, которую все это время сжимал в пальцах.       – И я никогда вас не оставлю.       Их слова кажутся клятвой, скрепленной родством душ. Гермиона протягивает руку, чтобы коснуться ладоней своих друзей.       От этого единства в груди становится тепло. И все же что-то не дает ей сил рассказать им о своем плане. Будто стоит увидеть хоть толику жалости в их глазах, она не сможет пойти дальше. Они попытаются отговорить или предложат свою помощь, но это то, через что нужно пройти в полном одиночестве.       Она расскажет позже. Когда все закончится.

***

      Она медленно идет рядом с Дамблдором и ждет, когда он заговорит. Ранним утром яркие лучи, пробивающиеся сквозь стекла, создают эффект бесконечности. Гермионе кажется, что у коридора нет ни начала, ни конца.        – Я думаю, что ваша идея прекрасна, мисс Грейнджер. Никто не станет искать ваших родителей там. Особенно… если они сами не будут вас помнить.       Она не уточняет, что на самом деле идея принадлежит ей не полностью. Сейчас это лишнее.        – Когда бы вы…       – В эту субботу, – резко произносит она, будто боится передумать. Слова приносят боль, пульсирующую в душе. Гермиона хочет перестать чувствовать, хотя на мгновение жаждет притупить эти разрушающие эмоции.       Ей еще предстоит овладеть умением отпускать. Оно, как никогда, полезно на войне.        – Хорошо, – Дамблдор кивает, а затем переводит на нее внимательный взгляд, – стирание памяти – сложный процесс. Вы уверены, что хотите сделать это сами?       Она не уверена, но знает, что должна. Никто другой не возьмет на себя ответственность за ее решение.       – Да, это буду я, – отвечает она через силу.       – Это незаконно, но… – Дамблдор делает паузу, – но скоро в мире не останется таких понятий, в которых мог бы помочь закон.       Какое-то мгновение они идут в тишине. Затем Дамблдор останавливается возле одного из окон, Гермиона замирает рядом. Она не понимает, что так заинтересовало его во дворе, но он не дает ей возможности рассмотреть, резко поворачивается к ней и говорит:       – Как ваши дела с мистером Гонтом?       Гермиона растерянно моргает. Она не ожидала такой резкой смены разговора. Занятие с Гонтом было всего два часа назад, и ей досталось сполна. Она морщится, вспоминая «вы слабая», сорвавшееся с его губ напоследок. Но он всегда груб с ней после моментов, когда между ними происходит что-то необъяснимое.        Больше гложет досада, что Гонт не стал с ней обсуждать ситуацию с Кэти.        – Я вам рассказывала, что ничего не…       – Нет, меня интересует не это, – прерывает Дамблдор, – он добр с вами?       Вопрос вгоняет ее в тупик. Она не может применить слово добр к такому человеку, как Гонт.       – Он добр настолько, насколько это возможно.       Дамблдор удовлетворенно кивает сам себе.       – Это хорошо.       Он продолжает идти, потеряв к окну какой-либо интерес. Гермиона торопится за ним. Она надеется услышать хоть какое-то объяснение, но получает лишь молчание.       – Он сотрудничает с вами в чем-то, правильно?! – выпаливает она, когда тишина становится невыносимой. Вопрос крутится в ее голове. Загадка делает одержимой.       Дамблдор бросает на нее задумчивый взгляд и отворачивается. Гермиона не понимает, мерещится ей или нет его странная скованность, будто вопрос всколыхнул в его душе что-то неприятное.        – Да, мистер Гонт оказался очень полезным в одном вопросе.        Она хочет докопаться до сути. Вывалить всю ту гору вопросов, что не дает ей покоя.        – И что он попросил взамен? – ее слова звучат слишком громко, но в коридоре нет никого, кто мог бы подслушать. Хотя на войне даже у стен есть уши.       Гермиона не удивляется, когда получает очередной размытый ответ.       – То, что мы можем ему отдать.       – Вы не скажете мне больше?       – Пока нет, мисс Грейнджер, но однажды вы узнаете.       Она решает отступить. В какой-то момент ей кажется, что эта сделка связана напрямую с ней, но такие мысли – глупость.       – Вам больше не нужно докладывать мне о нем каждый день. Достаточно приходить раз в неделю.       – Он хочет заниматься со мной окклюменцией, я не могу…       – Приходите после того, как разрешится ситуация с вашими родителями. Мы решим этот вопрос, – произносит Дамблдор и оставляет ее одну.

***

      Она замечает, как медленно текут дни до рокового момента, словно само время дает возможность осознать весь ужас сполна. Темные, как угли, сны, полные неясных кошмаров, заставляют ее просыпаться посреди ночи. Она задыхается. Нечто тянет ее на дно.       Замок теперь больше напоминает большую клетку. Занятия по аппарации были перенесены, а ученикам запретили выходить на улицу в одиночестве без особого на то распоряжения.        Все чаще возникает соблазн сбежать. Но Гермиона знает – в скором времени не будет ни одного безопасного места. Зло напоминает болезнь, которая паутиной окутает весь мир. В такие моменты Гермиона вновь и вновь повторяет про себя, зачем она должна это сделать. Почему продолжает бороться.       Помочь победить Волдеморта. Ради Гарри. Ради себя самой. Ради всех них.       Она знает все о стирании памяти. Помнит, как наколдовать это. Но сама мысль о том, что ей придется так поступить со своими родителями, толкает ее в бездну.       Письмо отправлено матери. Письмо, где записана ее самая страшная ложь.

***

      Она выходит рано утром.  Выскальзывает из спальни тихо, стараясь никого не побеспокоить. Если все пройдет хорошо, то в полдень Гермиона уже вернется в Хогвартс.       Руки дрожат, и она отчаянно пытается это скрыть. Волнение сплетается с ее сутью. Иногда Гермионе кажется, что она призраком смотрит на все со стороны, пока жизнь замедляется перед катастрофой. Ее магия сегодня как волны штормового моря, но эта ярость – страх животного, которого охотники загнали в ловушку.       Коридор поглощает звук шагов. Дамблдор должен будет ждать ее внизу. Он аппарирует ее, а дальше… она справится сама. В душе все еще живут крохи надежды, что война закончится в эту самую секунду, и тогда необходимость стирать память родителям отпадет. Но вряд ли чудовище, разорвавшее свою душу на части, отступит так просто.       Гермиона чувствует, как паника затопляет ее. Одно – думать о том, что сделать, другое – делать. Картины шепчутся за ее спиной, но их голоса сливаются, и она не различает отдельных слов. Ей хочется зажать голову ладонями и закричать изо всех сил.       В одном из коридоров она ускоряет шаг, нужно поскорее выбраться из замка, пока его лабиринт не поглотил последние крупицы ее храбрости.        В какой-то момент Гермиона понимает, что больше не одна. Уже знакомая магия тянется к ней, приносит тепло. Гермиона ощущала ее влияние тысячи раз до этого, и всегда она была разной. Меняла свой цвет, как времена года. Гермиона останавливается и позволяет этой первозданной силе обрушиться на нее. Прикрывает веки. Чувство принадлежности кому-то приносит покой.       Звук шагов эхом отдается в коридоре. Они все ближе и ближе.       Ладони опускаются на плечи, и Гермиона распахивает глаза, сгоняя ту странную магию, что завладела ей на мгновение. Она не хочет чувствовать фальшивое умиротворение, вызванное его силой, резко вырывается из его рук и оборачивается. Гонт стоит перед ней и выглядит немного… обеспокоенным.       – Что случилось?       Он окидывает ее взглядом, будто ищет какие-то повреждения, и хмурится, когда понимает, что физически она цела. Ему не понять, вероятно, душевной боли от решения, которое одновременно и правильное, и самое неправильное в мире.        – Ничего, – слова на вкус, как пепел. Она задыхается от них.       Он смотрит на нее, как на неразрешенную загадку, прежде чем сказать:       – Не стоит врать.       Он тянется рукой к карману, но на полпути останавливается. Должно быть, вспоминает, что находится в коридоре Хогвартса.       – Зачем вы здесь?       – А вы?       Их разговор заходит в тупик, а драгоценные секунды убегают сквозь пальцы. Она внимательно смотрит на него и замечает, что он несколько небрежно одет, словно собирался впопыхах.        – Как вы узнали, что я буду здесь? – вчера она отменила их уроки, но не сказала, чем будет занята.       Он проводит ладонями по лицу, а затем ухмыляется и говорит чуть зло:       – Ваша магия, Гермиона, зовет меня.       Она видит тени раздражения на его лице, и понимает, что стала этому причиной. Само наличие их связи раздражает его, но вместе с тем интересует. Знакомо.       – Ничего подобного…       – Вы можете отрицать, что нуждаетесь во мне сейчас, но ваша магия – нет, – в его глазах вспыхивает нечто, чего она понять не в силах, – вам… больно.       Он произносит последнее слово со смесью презрения и удивления, будто в его мировоззрении боль – это что-то несущественное. Они сверлят друг друга взглядами, пока Гермиона не сдается.        – Помните, мы с вами говорили о моих родителях? – она не дожидается его ответа, откуда-то знает, что он хранит в памяти каждый их диалог: – Я решила последовать вашему совету. Надеюсь, вопросов у вас больше не осталось.       Она разворачивается, чтобы уйти. Слишком много времени потеряно, Дамблдор наверняка заждался. Но Гонт останавливает ее.       – Я пойду с вами.       – Вы не можете…       – Это не обсуждается.        Она не спорит. В конце концов, Дамблдор не даст ему остаться. Если ему так хочется пройтись с ней до улицы, она не станет возражать.        Когда они выходят из замка, Гонт опережает ее, загораживает собой. Дамблдор уже там. Он не выглядит удивленным, когда замечает Гонта, лишь хмурится и поджимает губы.       – Директор.       – Профессор Слагхорн, – Гермионе кажется, что он произносит это с издевкой.        – Я бы хотел сопровождать мисс Грейнджер, – непринужденно говорит Гонт, словно сообщает о погоде.        Гермиона впивается взглядом ему в спину. Она совершенно не понимает, что за игру он ведет. Почему решил устроить этот балаган именно сейчас?       – Это лишнее, – твердо говорит она, но он не обращает на нее внимание.       – Я должен ее сопровождать, – с нажимом произносит Гонт.        Гермионе совсем не нравится тишина, последовавшая за его словами. Почему Дамблдор молчит? Почему не отправляет его обратно в Хогвартс? Она хочет закричать от отчаяния.        Ей кажется, что между директором и Гонтом идет какая-то немая борьба. Она не сомневается в том, кто победит, но ее злит, что они зря теряют время. В конце концов, лучше бы Гонту заняться какими-то своими делами этим днем, а не отвлекать их своими странными порывами.       После минут, за которые могли быть уничтожены целые миры, Дамблдор говорит:       – Хорошо.       Что? Ей кажется, что она ослышалась. Быть может, от стресса ее сознание повредилось?       – Мисс Грейнджер, профессор Слагхорн сопроводит вас.       – Но он не может… – она с мольбой смотрит на директора, но тот будто ее и не замечает.       – Думаю, в этом вопросе мы можем довериться ему.       Она наблюдает за тем, как Дамблдор уходит обратно в Хогвартс. Мысли в голове путаются. Гермиона не знает, что ей теперь делать. Она не может идти с Гонтом и полностью посвятить его в свой секрет.        – Зачем это вам? – выдавливает из себя слова. Она не смотрит на него в этот момент, просто не может.       – Неужели вы думали, что я оставлю вас в таком состоянии? – он все же достает сигарету: – Идемте.       Она покорно следует за ним. Ни о чем не спрашивает. На это у нее просто нет сил, а оставшиеся стоит беречь, иначе она никогда не сможет сделать то, что запланировала.        Выйдя за границу барьера, Гонт останавливается и поворачивается к ней.       – Вам нужно будет показать мне, куда аппарировать.        Она молча смотрит на него в ответ. Пускать его в свою голову…       – Я не буду копаться в ваших воспоминаниях, просто покажите место. Мы не можем аппарировать прямо в дом?       Она мотает головой:       – Нет, там стоит защита. А камин не подключен к магической сети, поэтому…       Он перебивает ее.       – Просто покажите мне место.       Касается пальцами подбородка и тем самым заставляет посмотреть ему в глаза.       – Подумайте о том, куда мы можем аппарировать, хорошо?       Она еле заметно кивает. Тепло расцветает на коже под его пальцами. И это так странно правильно, словно он прикасался так к ней уже тысячи раз когда-то в других жизнях, в других мирах. Большим пальцем он скользит по линии ее челюсти, слегка поглаживая.        Она расслабляется, спокойно смотрит ему в глаза и думает о заброшенном участке, который находится рядом с их домом. Прикосновение к ее сознание ощущается мягким, словно кто-то просто щекочет пером голову изнутри.       Связь обрывается быстро, и Гонт отступает.       – Я понял.       Он протягивает Гермионе руку, и она обхватывает его ладонь, не задумываясь. Куда-то исчезли все сомнения. В какой-то момент Гермиона почти рада, что он пойдет с ней.       Вихрь аппарации затягивает ее. Это все также неприятно, но Гермиона переносит этот раз лучше, чем первый.       Ей нужно несколько секунд, чтобы оглядеться по сторонам и прийти в себя, но Гонт не дает ей этого. Хватает за локоть и тянет на выход.       Они выходят с маленького дворика. Останавливаются на тротуаре и оглядывают ряд одинаковых домов. Оба молчат, будто у слов есть власть уничтожить хрупкие нити спокойствия.        Ветер с шумом срывается и пробирает до костей. Сама погода выражает свой протест.       Взгляд Гермионы останавливается на одном из домов. В его окнах зажигается свет – ее родители уже дома. Гермиона делает шаг, но тут же останавливается, когда сомнения вновь обрушиваются на нее. Сможет ли она когда-то это исправить?       – Нужно стереть память не только вашим родителям, но и всем близким людям.       Она растеряно смотрит на Гонта. В долгие ночи, когда она обдумывала, как ей поступить, это было частью плана. Но сейчас она слишком ослабла, чтобы стирать память всем. Ей не нужно было упрямиться, стоило попросить помощи.       Горечь оседает в сердце.       – Я… думаю, вы правы. Я тогда начну с соседей, а потом… – она тянется за палочкой, но он останавливает ее.       – Я сделаю это.       Его слова, простые и понятные, звучат для нее будто на иностранном языке. Они повисают в воздухе, раскаленном от эмоций.        – Но…       – Позволь мне сделать это для тебя.       И в этот момент сдаться так легко, уступить эту сложную часть кому-то, кто готов взять ответственность. Гермиона кивает.       – Хорошо.       – Встретимся здесь.       Он несколько мгновений внимательно смотрит на нее, будто пытается оценить степень ее решимости. Быстро касается ее плеча, а затем разворачивается и идет в сторону соседского дома.       Гермиона провожает Гонта взглядом и, когда он окончательно исчезает в тени домов, остается наедине со своими призраками. Небо серое и холодное в своем безразличие. Гермионе кажется, что если она протянет руку, то сможет дотронуться до тяжелых туч, полностью затянувших его.       Она пытается остановить само время, застыв на пороге собственного дома, но оно неумолимо приближает ее к бездне. Гермиона чувствует себя такой уставшей, будто родилась сотни лет назад.       Она открывает дверь, и та поддается слишком легко. Слишком быстро. Вот бы украсть еще немного времени здесь.       – Дорогая, ты дома? – голос матери раздается из гостиной.       Гермиона яростно стирает намечающиеся слезы.       – Да, сейчас подойду к вам, – она надеется, что в ее голосе не слышно паники. Но он все равно надломлен, словно душа владельца полна трещин.        Гермиона крепко сжимает палочку в кармане брюк. Она знает заклинание и движение. Она сможет.       Каждый шаг ощущается непреодолимо тяжелым. Привязать к ногам камни и то идти будет легче. Все чего Гермионе хочется в эту секунду – это убежать прочь. Дальше от родителей, дома, себя самой.       Бежать до тех пор, пока мир вновь не станет простым, невинным.        Все в гостиной знакомо, но между тем тревога виснет в воздухе. Как если бы дементоры побывали в этой маленькой уютной комнате и выпили из нее всю душу. Уют превратился в холодную серость.       Гермиона замирает на пороге, стоит ей увидеть семью, ее внутренности будто леденеют от ужаса.       Отец сидит в своем кресле и читает газету, мать на диване упаковывает последние вещи.       – Дорогая, – она сразу же замечает Гермиону и улыбается ей, – мы так соскучились по тебе. А где твои вещи?       Гермиона видит два авиабилета на журнальном столике и несколько секунд просто смотрит на них. Она хочет исчезнуть, раствориться. Лучше бы они не заметили ее, лучше бы у нее не было времени на прощание.       – Мои вещи в коридоре. Я…       Она подходит сначала к матери, потом к отцу и крепко обнимает каждого из них.       – Я очень люблю вас. Я хочу, чтобы вы были в безопасности.       – Скоро мы все уедем, – улыбается отец, – и война тебя там не достанет, милая. Начнем новую жизнь. Твоя мама всегда хотела переехать в Австралию.       Гермиона смаргивает слезы. Говорят, что у души нет веса, но сейчас она как никогда тяжела.       – Солнышко, не переживай. Ты приняла правильное решение, когда согласилась уехать.       – Я знаю, – говорит через силу. Каждое слово рвет душу: – я знаю.       Нужно сделать это быстрее. Она внимательно смотрит на родителей, впитывает в себя их образ. Несмотря на то, что Гермиона знает, что такие заклинания обратимы, она не уверена, что когда-либо еще увидит свою семью.        Когда мать обращается к отцу, и они оба смеются, появляется идеальная возможность. Гермиона достает палочку и направляет ее на мать.       – Обливиэйт, – шепчет еле слышно.       Она позволяет магии вырваться и окутать комнату. Ее сила в этот момент безгранична. Она часть ее души, ее суть. Магия притупляет боль, и Гермиона равнодушно наблюдает за тем, как ее изображение исчезает со всех семейных фотографий, а взгляд матери становится совершенно пустым.       Перенаправляет свою силу на отца. Все заканчивается. Она чувствует, как магия угасает. Чуть сладковатый запах колдовства повисает в воздухе.        Усталость обрушивается на тело.       Гермиона разворачивается и быстро выходит из гостиной. Ей надо покинуть это место, она задыхается здесь, сходит с ума.       Силы покидают ее. Все разрушается внутри – в клетке из костей и кожи. Гермиона выходит на улицу и медленно оборачивается. Она смотрит до тех пор, пока слезы окончательно не застилают глаза, и дом не становится лишь размытым пятном.        Опустошение. Таково оно на вкус. Падение в бездну, где не за что зацепиться, чтобы хотя бы на мгновение замедлить страшный финал.       Она должна двигаться дальше – ей нужно помочь Гонту, а затем отправиться в замок, но Гермиона не может пошевелиться.        Легкие шаги разрушают мертвую тишину.        – Не надо, – в голосе мягкость и одновременно с тем приказ.        Должно быть, Гонт уже стер память соседям. Он останавливается рядом с ней, и его присутствие словно захватывает все пространство. Гермиона чувствует себя защищенной, когда его тень накрывает ее.        – Что не надо? – она оборачивается к нему. Стирает слезы, чтобы не выглядеть такой жалкой, но их становится лишь больше.       – Сожалеть.       И ей хочется рассмеяться от жестокой глупости его слов. Ее мир был разрушен всего несколько секунд назад, а для него это всего лишь слабость. Стоит на обломках ее жизни и говорит, что это ничего не значит.        – Вы… Вы не понимаете, о чем говорите!       Вся боль вырывается наружу. Она подобна шторму. Ярость застилает глаза.       Гермиона ударяет его ладонями в грудь, но он не делает ничего, чтобы остановить ее. Выражение его лица остается бесстрастным, словно ничего не происходит, и это злит лишь больше.       Гнев жаром поднимается в груди, и Гермиона ударяет опять, будто это способно выплеснуть все ее разочарование на мир.       – Я только что стерла память своей семье! Из-за этой чертовой войны я осталась совсем одна!        Его спокойствие распаляет ее лишь больше. Она вновь ударяет его в грудь, но на этот раз Гонт перехватывает ее запястья. Гермиона пытается вырваться, хотя это бессмысленно – он держит слишком крепко. Спустя мгновение она сдается. Ее тело становится податливым, когда он тянет ее на себя.        Гермиона утыкается носом в воротник его пальто. Цепляется пальцами в грубую ткань, будто боится, что Гонт отпустит, и она навсегда его потеряет. Он медленно ослабляет хватку на ее запястьях, когда понимает, что буря миновала. Отпускает.       Возможно, это знак, что ей нужно отстраниться, но она не может. Сейчас он – единственный источник душевного тепла для нее. Его магия сливается с ее. Нежно. Успокаивающе.        Его ладони ложатся на ее лопатки. В прикосновениях сквозит неуверенность, будто эти руки никого и никогда не обнимали.       Это своеобразное проявление заботы пробуждает что-то глубоко внутри, забытое и утерянное. От этого тепла Гермиона больше не может сдерживать рыдания. Она лишь крепче стискивает ткань пальто и плачет по своему утраченному детству.       А он терпит, мягко поглаживает ее по спине, почти незаметно. Больше не пытается доказать ей, что горе ничего не значит.        Впервые чужие прикосновения для нее так сильно ощущаются домом.