Fatum

Чимин болеет уже неделю. Первые три дня он провалялся с температурой почти в бессознательном состоянии. Тело ломило, а глаза нестерпимо болели от малейшего отблеска света, и плотные темно-синие шторы были задернуты с утра и до самой ночи. Даже лёгкий свет, который давали свечи, так необходимые Уёну, чтобы заботиться о своем господине, резал яркостью. Чимин чувствовал себя словно он ватный, лишенный костей, и малейшее движение отдавало тупой болью. Омеге впервые за много лет пришлось смириться с тем, что его кто-то переодевает. И если бы не жар простуды, он всё равно сгорал бы от стыда и унижения. — Не переживайте, милорд, — обычно успокаивающе шептал слуга, чувствуя, как неприятны его прикосновения омеге, — я быстренько. Не дело это лежать в мокром. Вы и так разболелись что-то сильно. Это тихое бормотание немного успокаивало бушующее сознание и притупляло неловкость. Пак и сам не понимал, почему так скрывается от Уёна, который некоторые из нанесенных шрамов лично зашивал и обрабатывал. Доктора из-за такой мелочи вызывать в поместье Хаджун не желал. При всём своем богатстве, дарившем вседозволенность, альфа подспудно боялся разоблачения. Опасался, что кто-то узнает, как неподобающе он обращается с единственным наследником герцогства Пак. А ещё впадал в ярость и ужас при мысли, что это дойдет до короля. Баронств в королевстве много, а вот герцогство всего одно, доставшееся семье Чимина много столетий назад за помощь и поддержку короне одним из предков. По мнению общества, их брак с бароном Чхве считался, да и был откровенным мезальянсом. Но настойчивая воля старшего из рода, как и успешные попытки скрыть планы от короля Джеву, сделали этот неравный брак возможным. Никто не знал, что за этим стоит обязательство, данное несколько лет назад, как и желание деда Чимина сделать омеге как можно больнее. Старый маразматик мстил своему мертвому сыну за выбор жены, за отказ подчиняться и прекращение общения. Будь Чимин альфой, конечно, всё было бы совсем иначе. Но увы. Он родился омегой. И скрывая зажившие шрамы на своем теле от самого близкого омеге человека, Уёна, Чимин словно пытался сохранить остатки гордости, которую не успели втоптать в грязь и которая медленно прорастает скромными побегами после смерти его мужа и деда. А мысль о том, что это увидит кто-то ещё — ужасает. Для омеги каждая отметина словно кричит, что с ним можно и нужно так. В кошмарах, преследующих его, это всегда Хаджун, но последнее время, лицо покойного мужа иногда стекает, как расплавленный воск с горящей свечи, трансформируется и обнажает совершенно другого альфу. Юнги. Там, в этих снах, Чимина затапливает отчаяние и обида, когда он видит кривящиеся от отвращения губы альфы и то, как тот отворачивается и покидает спальню, не пожелав даже приближаться к изуродованному омеге. А проснувшись в слезах, долгое время пытается убедить себя и свое сознание, что это всего лишь сон, а не реальность. Что Юнги не видел его, не знает о карте боли, что нарисована на его теле. И изо всех сил старается убедить себя, что его муж совершенно не похож на предыдущего, не будет упиваться и радоваться страданиям омеги. Такое может нравиться только жалкому подобию альфы, как Хаджун. Тот упивался каждым мелким шрамом, свидетельством собственной силы и власти, доказательством того, что он смог сломить высокомерие и надменность будущего герцога. Но Юнги… Чимин знает, один брезгливый взгляд этого альфы убьёт в нём то доверие и приязнь, что с каждым днём брака прорастают внутри. Для Пака его шрамы лишь очередное подтверждение, как он слаб и жалок. И в самые темные моменты он боится, что именно они могут стать приманкой, призывом мужу изменить своё отношение к омеге. Позволить низменному возобладать над разумом. Чимин желает и опасается этого сближения, которое между ними. Пока Юнги видит красивую картинку, он мил и вежлив, но что помешает ему изменить это отношение, рассмотрев холст более внимательно. Пак не глуп и прекрасно понимает, что любой брак предполагает и физическую близость. И если сейчас, когда они пока ещё чуть ближе друг к другу, чем незнакомцы, Юнги по непонятной омеге причине сдерживается, то стоит им стать ближе, альфа вправе будет требовать пустить его в спальню и постель. Он и сейчас вправе. И Чимин благодарен, что Мин не идет напролом, что не берет принадлежащее по праву, а действует иначе. Словно они ещё не женаты. Словно ухаживает и добивается расположения. Это льстит и будоражит в Чимине что-то исключительно омежье, мягкое и трепетное. Но любая мысль о близости повергает в пучину ужаса. Для него это — боль, кровь и ни единой секунды удовольствия. Омега никогда не мог понять, что такого находят в этом все остальные. Отчего ночами во дворце можно было слышать стоны и вскрики удовольствия за закрытыми дверями личных комнат. А однажды, наткнувшись на страстную парочку в дальней конюшне среди дня, вообще застыл. Сам процесс, когда альфа вдалбливался своим членом в мягкое лоно омеги, его не заинтересовало, а вот выражение её лица. Приоткрытые губы, громкие вздохи, стоны, и, главное, блаженство, которое чувствовалось в каждом малейшем движении девушки. Это… Удивило. Насторожило. И повергло его в темноту собственных страхов и сомнений. Чимин в тот день больше не выходил из комнаты. В его голове никак не укладывалось, что, оказывается, не только альфы получают удовольствие от секса, но и омеги тоже. И единственный вывод, к которому он смог прийти к концу дня, это то, что он неправильный. Ему никогда не было хорошо в постели с мужем. Ни единой минуты или мгновения. И пока тот, закатывая глаза от экстаза, словно таран, двигал тазом, Чимин даже не был возбуждён. Вялый член омеги болтался от движений из стороны в сторону. Зажмурив глаза, Пак всегда просто выжидал, уговаривая себя потерпеть, когда всё это наконец закончится и он сможет отмыться в теплой воде от феромонов альфы и его спермы. И Хаджун частенько не упускал возможности прошипеть со злостью: «фригидная тварь». Даже в течку, в какой-то момент его супружеской жизни, его тело перестало желать близости, выделять смазку и сильный природный аромат, который должен был привлекать альфу. А в последние месяцы брака они и вовсе его не беспокоили, как и весь прошедший год во дворце. Доктор, к которому Чимин тайно сходил в столице, сказал, что отсутствие течки и сильно приглушенная способность чувствовать запахи и феромоны окружающих, возможно, является последствием неудачной беременности — его внутренняя омега впала в своеобразную спячку, чтобы восстановиться после потери ребенка и болезненных родов. Доктор тогда добавил, что его сущность может пробудиться, когда почувствует себя в безопасности, на что Пак лишь ухмыльнулся, понимая невозможность этого. А прожив с Юнги почти два месяца в уединении «Долины пионов», Чимин внезапно обнаружил, как та несмело открывает глаза, принюхивается, примеряется. Он чувствовал, как внутренняя омега тянется к альфе, старается доверять, старается понравиться. Чимин эти робкие попытки резко пресекал, пока сам не начал потихоньку раскрываться перед Мином. Это…пугало. И слыша голос мужа, который, пока Чимин болел, заходил не меньше нескольких раз в день спросить о здоровье и состоянии омеги, а пару раз даже оставался на несколько минут, радовало и беспокоило одновременно. Пак слышал, как чуть поскрипывает кресло, когда альфа придвигал его ближе к кровати, чувствовал, как горячие, даже для его температурящего тела, пальцы обхватывают его ладонь, слегка поглаживая. Он в эти мгновения замирал как зверь, которого взяли на прицел, и, если бы мог не дышать, обязательно бы перекрыл себе доступ к воздуху. Эти моменты отчего-то казались ещё интимнее близости, до мурашек и полной неразберихи в воспаленном болезнью сознании. Честно говоря, когда Чимину стало лучше, он было даже подумал, что всё это было всего лишь плодом его воображения. С чего бы Юнги приходить к нему в комнату, сидеть и переживать настолько сильно о здоровье мужа? Думал до тех пор, пока не почувствовал себя лучше, и, удобно расположившись на мягких подушках, которые только что заботливо поправил Уён, Чимин не встречается взглядом с решительно вошедшим альфой. Отчего-то смущаются оба. А Мин, откашлявшись, подходит ближе и спрашивает. — Чувствуешь себя уже лучше? — Да? — полувопросительно отвечает омега, потому что скользнувшая нежность в голосе альфы неожиданно волнует. — Я… — Юнги отворачивается, словно не уверен, что хочет продолжить этот разговор. А после привычным решительным жестом подтягивает стул к кровати и садится, — я рад, что ты поправляешься. Но стоит в будущем поберечь себя и не гулять под дождём. Я волновался. — Прости? — все так же вопросительно едва шепчет Чимин, не зная, куда девать собственные руки, и оттого они словно неживые лежат на покрывале. — Всё хорошо. Волноваться за собственного мужа, вполне себе естественное чувство. — альфа усмехается, но по-доброму, и добавляет, — тем более Его Величество, наверное, приказал бы меня четвертовать, если бы узнал, что я тебя не уберёг. Чимин поджимает губы, не понимая, как реагировать и воспринимать эти слова. Это издевка? Шутка? Альфа продолжает слегка улыбаться. Искренней, затрагивающей глаза улыбкой. Шутка. Обычная, не очень ловкая, да и не смешная вовсе, шутка. И это так необычно. Так странно, но Паку удивительно приятно. Именно так частенько дурачился отец, вызывая громкий мелодичный смех матери. И он решается. — Я думаю четвертовать было бы слишком легким наказанием, — тянет Пак, с лёгкими смешинками в глазах. Ещё пару мгновений назад он чувствовал слабость и боль в мышцах, но присутствие альфы неожиданно заставляет забыть обо всех неудобствах. — Да, твоя правда, — уже не сдерживаясь, смеется Юнги. А потом снова внезапно становится серьезным. — Тебе что-то нужно? Может, хочется чего-то особенного? — Мне ничего… ничего не нужно. Спасибо, — благодарит омега, прикрывая глаза. Ему волнительно. Альфа заботится, подшучивает и явно старается. — Тогда скажи Уёну, если вдруг передумаешь, — словно с неохотой Юнги встаёт и уже было направляется к выходу, когда его ловит внезапная просьба от омеги. — Я… если бы ты мог… я… — смущенно бормочет Чимин, — ты не мог бы мне… почитать? Уён читает медленно, у меня слишком быстро начинают болеть глаза. А лежать просто так скучно. Чимин, словно смущаясь собственной смелости, опускает взгляд. Корит мысленно, понимая, что у Мина наверняка множество важных дел, и сидеть у постели болеющего, развлекая того чтением, явно не должно быть в приоритете. Но ему так захотелось, чтобы альфа остался на подольше. — С удовольствием, — к удивлению Пака, мгновенно отвечает Юнги, — мне нужно встретиться с управляющим через полчаса, а после я мог бы почитать тебе. Есть предпочтения? Принести книгу из библиотеки или ты уже что-то начал? — Я начал тот роман, который недавно доставили. Он, правда, вряд ли в твоем вкусе… — Ну, читать я буду для тебя. Потерплю немного вашей омежьей ванильной романтики. Альфа улыбается, смягчая собственные слова и давая понять, что это снова всего лишь очередная неловкая шутка. Когда Юнги выходит, Чимин прикрывает глаза и чувствует, как сильно от стеснения горят щёки. Громко выдыхает. Они оба словно невзначай перешли на «ты». Первым начал альфа, и сделал это так естественно и просто, что омега не заметил, как переключился. Если раньше их приятные, но все же немного настороженные беседы были насквозь пропитаны формальностью, то теперь всё ощущалось иначе. Юнги непринужденно сделал шаг навстречу. На самом деле, и Чимин не может этого не признать, Мин делал эти шаги и раньше. Осторожно. Ненавязчиво. Но делал. Словно, омега был важен мужу — его мнение, его прошлое и мысли. Всё волновало и вызывало в Юнги живой интерес. Это… необычно. Даже беседуя с Намджуном, Чимин всегда помнил про разницу статусов, и, как бы ни просил король, никогда не пересекал грань, укрепляя по кирпичику стену, которая отгораживала омегу от остального мира. С этим альфой всё иначе. Дело ли в доверии или в близости, которая неизбежно возникает, когда делишь одну крышу над головой и осознаешь собственный замужний статус. Пак не знает. Он вообще почти ничего не знает о том, как строить отношения, как вести себя нормально с мужем и альфой, как кокетничать и флиртовать. Пример родителей слишком размыт временем и болью последующих лет, а попытки Чимина строить глазки, будучи ещё ребенком, кажутся сейчас смешными и нелепыми. Он ерзает по кровати, пытаясь устроиться поудобнее, задумчиво ест куриный бульон, который принёс заботливый Уён и думает, думает, думает. Стоит ли дать шанс Юнги, а главное себе? Не предаст ли альфа доверия? — Вы сегодня на удивление задумчивы, милорд. Что-то болит? Может снова вызвать доктора? — с волнением в голосе интересуется слуга, убирая посуду на поднос. — Нет. Всё хорошо, Уён. — Чимин трёт пальцы, решаясь, — а… мой муж… он приходил сюда, пока я болел? — Да, — уже спокойнее отвечает Уён. — Он даже сидел рядом с вами, пока я бегал менять воду или по нужде. Уён видит, как господин меняет потихоньку отношение к мужу. Это заметно по взглядам, по словам и задумчивому взгляду. Слуги вообще многое замечают, ведь они почти всегда рядом, но большинство аристократов даже не видят их. И хотя милорд совсем другой, он пока не делится своими мыслями о Юнги. Всегда таким был, сначала обдумает, уложит в голове по полочкам, а только потом поделится. Слуга знает, что просто нужно ещё немного времени, ведь он замечает изменения не только в Чимине, но и в Юнги. Той ночью, когда он бегал отправить одного из работников за доктором, Уён очень испугался, застав альфу нависающим над господином. Слишком уж напоминала картина их прошлую жизнь в поместье барона Чхве. Но, даже испытывая жуткий страх, не побоялся попытаться остановить графа, ещё жива была память обо всех тех бесчинствах и ужасах, что творил первый муж милорда. Но Мин удивил. Он злился и давил феромоном, требуя ответ, но цель была иной. Не причинить боль Чимину, а словно… отомстить обидчикам. Будто увиденное вызвало такие гнев и ярость, что альфа с трудом справлялся с собой, чтобы сию секунду не броситься и не прикончить обидчика. Именно тогда Уён понял, что у милорда впервые со смерти его родителей появился защитник. Сильный, уверенный альфа. Альфа способный быть нежным и заботливым. Это легко читалось в том, как альфа гладил тонкие пальчики господина, как без единого возражения менял тряпицы, смоченные в холодной воде, как требовал от доктора сделать всё возможное и поскорее поставить Чимина на ноги. — Всё же сидел со мной… Не показалось… — бормочет будто сам себе Пак. — Нет, милорд, его сиятельство был очень заботлив. — Это странно, да, Уён? — Забота? — Да. Я ведь… навязанный муж. Юнги точно так же не хотел этой свадьбы, как и я. Да и… Он словно просит ему довериться, а я не знаю… Стоит ли? Всё жду, когда он сделает что-то и придет разочарование… — Это вы напрасно, милорд, говорите. Отчего его сиятельству вас разочаровывать? Вы прекрасный омега, и для любого была бы честь быть рядом с вами. — Честь ли… Что я могу ему дать? Как омега, я совершенно бесполезен, один только аромат да красивое личико остались, — шепчет расстроенно Чимин, позволяя вслух озвучить свой самый большой страх. — Доктор же вам говорил… — начинает слуга, но Чимин его резко прерывает. — Помню я, что сказал тот доктор. Да, никаких гарантий нет. Я свою омегу почти не чувствую, так иногда моментами, проблесками. — Вот снова вы, милорд, об одном и том же, — ворчит Уён, знает, что Чимин разрешает такие вольности, — доктор сказал, что омега спит. Да и как ей не уснуть, когда такое происходило. А с графом Мином вам будет спокойно. Знаете, как он переживал о вас, пока вы болели? Приходил частенько и меня с лекарем местным вопросами донимал. Все тревожился за температуру и бледность. Разве так ведут себя с навязанным и нежеланным мужем? Чимина эти слова не убеждают, но чаша сомнений всё же немного перевешивает страх и опасения. — Дайте шанс вашему мужу, милорд. Знаю я, что у вас в голове. Но вы не видите то, что вижу я. Не слышите, как шепчутся другие слуги, замечая приятные мелочи в ваших отношениях. Ваш смех иногда вечерами, то как его сиятельство следит за вами глазами. Дайте шанс себе стать счастливым. Уён поджимает губы, словно в раздражении, но смотрит жалобно. Всё, чего он на самом деле желает этому омеге, так это счастья. А Мин Юнги кажется именно тем, кто сможет разрушить крепкую стену недоверия и пробраться в сердце милорда. *** — Нет, смеётся Юнги, — это полная глупость. Ну, не мог этот Эри успеть и тут, и там. Сражаться мечом не так легко, как может показаться, а он в полной амуниции. Ведь у них война. — Юнги, — широко улыбается Чимин и повторяет, наверное, в пятый раз за вечер, — это ведь книга! Фантазия автора! И потом, вдруг это любовь придала ему сил? — Сил волшебным образом пересекать пространство? Как можно из дворца через пять минут оказаться на площади, которая, если мне не изменяет память, на другом конце города? Мне кажется, автор сам забыл, что писал в самом начале, — альфа принимается листать книгу назад, бегло бегая глазами. — вот! Площадь находилась довольно далеко от дворца, и Сона добирается туда только через полчаса. А этот герой-любовник за пару минут домчался, чтобы спасти любимую от казни. Чимин откидывает голову назад и заливисто смеется. Они уже несколько дней как читают по вечерам. Сразу после ужина оба спешно принимают ванну, каждый в своей комнате, а потом альфа приходит к мужу. Тот, конечно, уже давным-давно в состоянии развлечь себя книгой вечером и сам, болезнь отступила, словно её и не было. Но оба молчат. Чимин не признается, что в чтении вслух нет никакой объективной необходимости, а Юнги просто уже не может отказаться от этих теплых, уютных и наполненных смехом вечеров. Уён только посмеивается в ладошку, но тоже молчит. Давненько он не видел господина настолько счастливым. — Может, он не просто альфа? — поглядывая из-под опущенных ресниц на мужа, спрашивает Чимин. — А кто? — Юнги не на шутку готов вступить в спор. Он никогда не читал омежьи романы, и на протяжении всей книги поражается глупой фантазии автора. — Может, он Альфа Альф. — Кто? — удивленно переспрашивает Мин. — Ну, самый сильный, самый быстрый, обладающий таким подавляющим феромоном, что все должны склонять голову перед ним и подчиняться! — Какая чушь! — восклицает Юнги. — Такого не бывает. У королей разве что феромон…не знаю, ощущается острее что ли. Но тут, думаю, причина в том, что издревле правителями выбирали самых сильных и подавляющих альф. И потом, наша человеческая часть тоже играет роль. Все же мы давно не животные. С самого рождения ты знаешь, что король стоит над всеми в стране, а когда приносишь воинскую присягу, это ощущение многократно усиливается. А этот Эри беспризорный босяк и… как там… Альфа Альф? — Может, он потерянный при рождении сын короля? — хитро спрашивает Пак. — Чимин, только не говори мне, пожалуйста, что ты веришь в эту… — Юнги одергивает себя, чтобы не сказать грубость. В общении они с мужем все ещё ходят по тонкому льду, который может проломиться от любого неосторожного слова, окунув обоих в ледяную воду недоверия и неприязни. — Ты веришь, что существует такой Альфа? Чимин откидывается на подушки и звонко смеется, утирая выступившие от смеха слёзы ладошками. — Нет, конечно! Это же чушь! Но ты так забавно реагируешь! — Так ты все это время издевался надо мной? Подсовываешь глупые книженции и хохочешь потихоньку? — ворчит Юнги. А Чимин на мгновение теряется, обрывая смех, поднимает глаза на альфу и пытливо смотрит. Книжка, и вправду, не самая удачная, слишком много ошибок в сюжете, а фантазии автора позавидует самый лучший сказитель. Но наблюдать за альфой, который изо всех сил пытается найти хоть что-то разумное и хоть немного пересекающееся с реальностью, презабавно. — Я принесу, как мы закончим это… чтиво, талмуд по основным принципам фортификации. Посмотрим, как ты запоешь!!! — Нет! Только не это! Отец как-то раз заставил меня в наказание читать что-то похожее. Я чуть не умер! — Былое веселое настроение вновь возвращается к Паку. — Какой у тебя был умный отец! И как перестал шалить? — Да, если бы! Мама его наругала за мои опухшие, слезящиеся глаза, и больше он не пробовал. А я просто так сильно зевал на каждом абзаце, вот веки и опухли. Родители же решили, что я испугался войны и рыдал над книгой. Юнги громко смеется, откидывая голову назад. Он почему-то живо представляет маленького омежку, со светлой головой и пухлыми щечками, которые делают всех детей прелестными. И маму Чимина, колотящую мужа томом по военной науке. — Тебе смешно, а папе тогда было не очень. Мама в гневе была страшна, — со счастливой грустью добавляет Чимин. — Гоняла отца по всему дому, пытаясь побить этим несчастным томиком. Юнги смеется ещё громче. Ведь именно эта картина минуту назад стояла перед глазами. — Я… — выдавливает он сквозь смех, — почему-то именно так это и представлял. А Чимин не может отвести взгляда от мужа. В неярком свете свечей темные волосы Мина отливают ночным небом. Пока длинные тонкие пальцы удивительно удобно обхватывают книгу, омега ловит себя на мысли, как красиво смотрелись бы их руки вместе. И внезапно ярко представляет картину холодного зимнего утра, и они с Юнги, прогуливающиеся в саду, полностью усыпанном пухлым воздушным снегом. Он даже фантомно чувствует жар ладони альфы на своей. Встряхивает головой и ловит пристальный взгляд мужа, внезапно смутившись. Как хорошо, что альфа не умеет читать мысли, думает Пак, забывая, что его феромоны, внезапно ставшие мягче и удивительно притягательными, выдают его с головой. Когда даже такая важная часть их жизни стала для Чимина недоступна, он стал забывать, что остальные частенько ориентируются именно на эту способность. — Твои родители были чудесными, судя по рассказам и той любви, которая мелькает в разговорах управляющего и слуг, — внезапно говорит Юнги. — Да, они были самыми замечательными, самыми лучшими. — Скучаешь? — Каждый день, — с тоской в голосе отвечает Чимин. — Они ведь погибли под тем обвалом лет восемь назад? — Семь, — отвечает Пак сжимая губы, эта тема все ещё отдает болью в душе каждый раз. — Прости… я не должен был затрагивать эту тему и портить вечер. Теперь ты расстроен. — Ничего… Я понимаю твой интерес. Я ужасно скучаю по ним, и жалею каждый день, что тогда разболелся и не поехал с ними. — Чимин! — пораженно восклицает альфа. — Ты… — Это правда, Юнги… — Что ж. А я рад, что ты не был с ним в тот злосчастный день. — Рад? — Да, рад. Потому что иначе мне не удалось бы встретиться с тобой. — Став вынужденно моим мужем? — Пусть наш брак начался с глупой мести, но я… — альфа внезапно мнется, сомневаясь, а после решительно продолжает, потому что именно сейчас ему хочется быть откровенным и честным, особенно перед этим омегой, который слегка обнажил свое сердце. Чимин незаметно для самого альфы стал важен и нужен. Спроси его, когда это случилось, альфа не смог бы ответить. Но эти месяцы лишь наглядно доказали, как сильно он ошибался там во дворце, принимая омегу за очередного жаждущего власти и влияния человека. И сейчас ему стыдно. Стыдно, что судил, не разобравшись, не узнав того, кого столько мысленно очернял. Его муж искренний и нежный, в нем столько любви и тепла, которые скрываются за разочарованием и болью. И больше всего на свете альфе хочется видеть его улыбку, слушать искренний смех и задавать привычный уже вопрос «как прошёл твой день?». Высокий, тихий голос Чимина задевает душу, даря умиротворение, и делает Юнги счастливым, забыть о том, что было раньше, и подарить нежность и любовь. Она пока ещё не цветет буйным цветом в сердце Юнги, но первые робкие ростки уже отчаянно тянутся к свету, излучаемому омегой. — Ты? — переспрашивает робко Чимин. — Я рад, что всё так случилось. Я не искал себе пару специально, да и не хотел, но счастлив, что в итоге всё получилось так, как получилось. Чимин не понимает, как альфа может быть таким смелым и так легко говорить эти смущающие вещи, но то тепло, которые они вызывают, не сравнится, наверное, ни с чем. Он точно не может сказать того же. Но мысли о жизни в «Долине пионов» в одиночестве больше не так привлекают. Альфа стал важен. И нужен. Но сейчас он не готов продолжать этот разговор и силится придумать тему, которая поможет уйти и скрыть собственную неуверенность и смятение. — Почему не искал? — внезапно выпаливает он и нервно сжимает одеяло. Слишком зацепилась эта фраза Мина, и Чимину любопытно. — Ну… — альфа задумывается на мгновение, а потом спрашивает, — ты уверен, что хочешь обсуждать неприятные вещи? Мне не хотелось бы портить наш вечер сильнее. — Я думаю, что… мы можем обсуждать разные темы. Как иначе мы сможем узнать друг друга ближе. — Что ж… Ты знаешь, что в детстве все кажется иначе. Солнце светит ярче, трава зеленее, а люди добрее. Я рос в любви папы и отца, который хоть и часто отсутствовал, но, приезжая в наше фамильное поместье, старался уделить немного времени и мне. Уже годам к десяти я точно знал, как будет складываться моя жизнь. В пятнадцать — военная академия, потом должность помощника посла. Годам к двадцати пяти я рассчитывал, что поднаберусь опыта и сам буду возглавлять дипломатические миссии. А после сорока — сорока пяти, когда отец уйдет на покой, его место в совете при короле. Был уверен, что мне найдут достойную омегу, которая родит мне детей. Обычная жизнь аристократа, ничего нового и необычного. Но это… не расстраивало. Я всегда стремился быть как отец, уважал его и старался в учёбе изо всех сил, пытаясь получить скупую похвалу. Юнги на мгновение замолкает, этот рассказ вытаскивает из него слишком много эмоций, и стоит успокоиться, прежде чем продолжать, чтобы не напугать омегу злым оскалом, который появляется каждый раз, когда он вспоминает, как всё разрушилось. — Мне было около пятнадцати, когда отец вернулся из столицы с омегой и ребёнком лет пяти. Я был слеп и слишком рад его возвращению, чтобы заметить изменения, которые начали происходить в доме. У нас частенько останавливались дальние родственники, и Сахёна я принял за одного из них. Мой папа… он слишком близко к сердцу воспринимал беды других и старался помогать тем, кому не повезло в жизни. Подготовка к военной академии, беседы с отцом. Я был слишком занят, чтобы обратить внимание на очевидные вещи, — альфа зло выдыхает сквозь зубы, — до тех пор, пока не застал отца трахающим Сахёна в одной из гостиных прямо среди белого дня. И тогда я словно прозрел. Вечно заплаканные глаза папы, который уверял меня, что просто переживает из-за нашей скорой разлуки, наглость поведения этого пришлого омеги, который вёл себя словно он в своём доме, и этот мелкий альфа, которого всем слугам было приказано ублажать и выполнять любое требование. Омега осторожно прикасается прохладными пальцами к сжатым кулакам мужа, слегка поглаживая и остужая просыпающийся было гнев. — Я не был глуп, Чимин. Я точно понимал существующую иерархию, где альфы стоят над омегами. Но мне казалось… казалось, что пользоваться собственной значимостью и правом причиняя вред другому — бесчестно. Была ли это крайность, присущая всем в этом возрасте… Не знаю… Но приводить любовника и бастарда в собственный дом… Позволять этому омеге издеваться над законным мужем… Нет… Такое я понять и принять не мог. И не могу до сих пор. Я тогда стал бунтовать. Хамить. Грубить. Подставлять сыночка Сахёна. Юнги прикрывает глаза, возвращаясь мысленно в те времена, и чувства, которые обычно поднимаются с самого дна его души, в этот раз приглушённые, не такие яркие. А всё из-за молчаливой поддержки Чимина и его пальчиков, которые нежно прикасаются к его руке. — Молодой господин, — слуга несмело подходит к Юнги, — ваш отец зовёт вас в свой кабинет. — Передай ему, что я занят, — цедит альфа. Видеть отца последнее время он не то что не хочет, не может. Внутри столько гнева, негодования и сдавленной ярости, что альфа не уверен, чем эта встреча может закончиться. — Простите, молодой господин, но ваш отец приказал привести вас даже силой, если вы не пойдете по доброй воле. Слуга бледнеет и мнется, а Юнги замечает двух крепких конюхов за его спиной. Отец, как обычно, радикально решает вопросы. Заметил таки, как сын всячески избегает этой встречи. — Хорошо, я зайду через пять минут, — альфа уступает. Справиться с двумя амбалами отца он не сможет, и лучше выслушает старшего Мина, чем заставит папу вновь плакать, потому что отыграются на нем. — Ты хотел меня видеть, отец, — Юнги заходит ровно через пять минут и останавливается у двери. — Да, — Мин Гымдже опускает перо и отвлекается от бумаг. — Ты ведешь себя неподобающе. — Только ли я? — На что ты намекаешь, сын? — Я не намекаю, я прямо говорю отец. Вы позволяете себе вести себя неподобающе в нашем доме, но ждете от меня противоположного? Я лишь следую вашему примеру. Как и всегда. — Ты, щенок, хочешь сравнить себя со мной? — рычит Гымдже, привставая с кресла и упираясь руками в стол. — Ну, я хотя бы не трахаю омег по углам, — выпаливает Юнги, глядя прямо в глаза отцу. — А! — старший Мин расслабленно садится снова в кресло и усмехается, — так вот оно в чем дело? Хочешь омегу? Выбирай любого в этом доме молоденького слугу и вперед. Я думал, ты уже давно решился. Юнги теряется и нервно переступает с ноги на ногу. Он знает, что альфы сильнее, знает, что главой дома может быть только один, и это точно не омега. Но и принять тот факт, что отец с такой легкостью относится к своим поступкам, не может. Что-то внутри зудит от неправильности, от потухшего взгляда самого дорогого человека в этом доме. А ухмылки и поведение отца, который ведет себя словно ничего особенного и не происходит, бесит до скрипящих зубов. И пусть альфа Юнги ещё слишком мал и слаб, чтобы сражаться на равных со взрослым, но зверь внутри вздыбливает шерсть и рычит. — Как поступаешь ты? — делает Юнги ударение на этом пренебрежительном «ты». — Всё же ты забываешься, щенок, — всё ещё с ленцой тянет Гымдже, не чувствуя опасности. Уверен, что у мальчика просто взыграли гормоны. А у младшего альфы всё внутри полыхает. Хочется броситься на отца, стереть эту мерзкую ухмылку, показать силу и заставить выгнать Сахёна с его ублюдком из дома. Он не понимает, чего в нем больше — злости или разочарования. Человек, альфа, отец, который всегда был для него примером, к советам которого всегда прислушивался и даже, нет-нет, да позволял себе небольшую снисходительность, копируя взрослого к нежному, доброму и немного суетливому папе. Теперь всё это кажется отвратительным. Наигранным. Внимание отца к мужу, забота о сыне. Теперь в их доме другой омега распоряжается всем, кричит на слуг, дает указания главному повару и спит в хозяйской спальне. — Как ты мог, отец? — Выдавливает потерянно он, не справляясь с собственными эмоциями. — Что мог? Говори прямо, Юнги, раз решился, — тон отца весь пропитан снисходительностью. — Мог привести своего любовника в дом? Позволить ему вести себя словно хозяину. — Твой папа, сынок, — и это обращение режет слух, пуская злые мурашки по телу, — твой папа никогда не справлялся ни с ролью мужа, ни с ролью хозяина. Хотя что тут удивительного. Обедневший род, где хозяева и сами помогали прислуге… Хисун был красивым, и это оказалось его единственным достоинством. Даже ты родился только после трех выкидышей. Слабая ветвь… Гымдже замолкает, раздумывая, что ещё сказать сыну, пока Юнги сжимает кулаки от ненависти к этой пренебрежительной речи, которая, по всей видимости, должна отца оправдать. — Я приезжал в поместье и что находил каждый раз? — старший альфа неосознанно повышает голос, — распустившихся слуг, которые не выполняют свою работу, вечно болеющего мужа и тебя, который носится с детьми черни. Разве так должны воспитывать сына графа? Наследника? — Но я был счастлив, отец, — сквозь сжатые зубы отвечает Юнги. — Счастлив???! — громко смеется Гымдже. — Счастлив… Подумайте только… Он был счастлив. — Да, счастлив, — перебивая повторяет младший Мин. — И что твое счастье тебе бы дало, не возьми я сам твое обучение в свои руки? Не найми тебе достойных учителей? А не этих безродных нищих, которых где-то каждый раз выискивал Хисун. Это счастье помогло бы тебе занять достойное место в военной академии? Помогло бы в будущем приблизиться к наследнику престола? Занять место в совете? Или ты опозорил бы весь род Мин, не зная элементарных вещей. Но зато счастливый! Под конец Гымдже практически кричит, глаза наливаются краснотой, а Юнги чувствует, что отец на грани. Он и раньше себе позволял отвесить подзатыльник, а тут создается ощущение, что старший готов броситься на сына с кулаками. Возмущение так и льется через край. — Твой отец не справлялся ни с одной обязанностью, которую на него возложили. Я! Я подарил ему всё! Богатство! Положение в обществе! Но нет. Мне даже путь в спальню собственного мужа был заказан. Хисун всё время болел. Но ничего… я подстраховался, — распаляется дальше Гымдже, уже не контролируя свою речь. — Сахён уже носит моего второго щенка. Вот это омега, я понимаю. Слуг построил, управляющий слушается с полувзгляда, в поместье тишина и порядок, не то, что раньше. — Ты не имел права привозить его сюда, тут живет папа!!! — кричит в ответ Юнги. — Недолго ему тут жить осталось! — Ч…что? Что ты такое говоришь? — А… Хисун, как обычно, проявил свое малодушие и не сказал единственному сыну, что скоро помрет? Что ж возьму, как обычно, всё на себя… Доктор даёт ему не больше месяца! — Что? — шепчет сломлено младший альфа. Эта новость ломает что-то внутри альфы. Уходят ярость и злость, оставляя после себя тоскливую пустоту. Даже проблеск мысли о том, что его светлого и такого любимого папы вскоре не будет рядом, не будет нигде на этом свете, уничтожает. Юнги пятится назад, и выбегает из кабинета отца, не обращая внимание на крики. — Мне очень жаль, Юнги, — Чимин несмело проводит пальцами по жестким темным волосам альфы, закончившего рассказывать и склонившим голову. Омега понимает, что сейчас альфе хочется скрыть свою слабость и просто ласково поглаживает, пытаясь дать понять, что он рядом и чувствует эту боль. — Папы не стало через две недели, — сдавленно заканчивает Юнги. — А я уехал из поместья, и больше никогда не возвращался, пока отец был жив. Я ненавидел его. Проклинал. Но большую часть вины… я повесил на Сахёна… Именно его винил в темноте ночи на узкой койке казармы в училище. Ушлый. Хитрый. Злой. И недостойный даже мизинца моего папы. Возможно у нас в поместье и правда было… по-простому. Но все были счастливы. Не было того, о чём говорил тогда отец… Слуги заботились о нас, а мы о них. И учителя мои были более чем достойны. Просто иногда судьба несправедлива к людям. Но те, кто встречает беды с гордо поднятой головой, не сдаётся и не будит в себе подлость, именно эти люди заслуживают моего уважения. А те, кого нанял отец — чопорные, строгие и сухо следующие пунктам, которые обязательны для альф из высшего сословия… Ничего толком я от них и не узнал. Мог бы просто в книгах прочитать. — А… Сахён? — Чимин сомневается, может ли задавать такие личные вопросы, но альфа уже стольким поделился, раскрыл душу, что решает, что вправе. — А Сахён — змея. Подлая, коварная змея, которая нашла удобный богатый кошелек. Впилась зубами, вгрызаясь до мяса, и не отпустила бы добровольно. Ему плевать было на болезнь папы, на меня, да и на моего отца, впрочем, тоже. Хотелось золота, власти и возможности почувствовать себя хозяином. Я выселил его в день похорон, — жестко отвечает Мин, — дал кошель с золотом и отправил восвояси. Я не горжусь этим поступком. С ним были два моих брата. Но в тот момент я ненавидел их всех. Потом уже, остыв немного, как-то раз наводил справки, думал, что вдруг получится помочь, через подставных людей деньгами. Но этот омега оказался не промах. Пристроился к какому-то барону и живет припеваючи. И я умыл руки. — Я… я понимаю, Юнги… — Прости. — Мин резко поднимает голову, и рука омеги скользит вниз и опускает вновь на кровать. Юнги же впивается тревожным взглядом в Чимина. — За что? — Впервые встретив тебя… я был поражен… ты невероятно красив и притягиваешь взгляд. И даже наше немного скомканное знакомство не помешало моему восхищению. Но потом… я заметил ваши с Намджуном тёплые отношения, а потом услышал сплетни, — Юнги говорит скомкано и отрывисто, но честность и вина во взгляде договаривают не сказанное вслух. — И сразу поверил. Я виноват. Виноват перед тобой так же, как и перед папой. Не разобрался, не углубился, просто предпочел думать, как было проще. — Я… я никогда, — начинает Чимин. — Я знаю. Знаю и поэтому ещё раз прошу прощения за все то, что говорил и делал во дворце. Это не достойно и гадко. Прости меня. — Да. Да, конечно, Юнги. Я простил ещё тогда, когда ты извинялся в первый раз. Я не знал причин, а теперь… теперь у меня ещё меньше поводов обижаться. Но мы с Намджуном действительно просто играли свои роли. Ему было не до любовников. Смерть короля с королевой случилась слишком внезапно, и Намджун зашивался с делами, советом и придворными. Ему даже поспать нормально почти не удавалось. Иногда, я просто читал в его кабинете, пока Намджун работал, а все остальные думали, что мы предаёмся страсти. — Теперь я чувствую себя ещё большим дураком. И Тэхён… — Тэхён? — Да. Он накручивал, ревновал и бесился. Жаловался мне бесконечно, злился. Я должен был предугадать, что он захочет мести. — Нет, Юнги. Никто не мог предположить, что младший король решится на такое. Ни ты, ни я. Даже его Величество. И потом, что толку гадать и виниться. Уже всё случилось. — Да. И я хотел бы… Хотел бы, чтобы мы попробовали? Если ты согласен, конечно же. — Попробовать? — Да. Сделать наш брак настоящим. Мне кажется, у нас может получиться. И пусть причины и предпосылки останутся в прошлом. Чимин опускает глаза, раздумывая, но какой-то частью сознания знает, что согласится. Потому что, несмотря на все страхи и опасения, ему хочется верить, что у них получится. Хочется верить, что Юнги другой. И хочется верить, что судьба делает ему подарок, возмещая всё то, что пришлось пережить ранее.