A Terribilis Puer

Если тебе понадобится рука помощи, знай — она у тебя есть — твоя собственная. Когда ты станешь старше, ты поймёшь, что у тебя две руки: одна, чтобы помогать себе, другая, чтобы помогать другим.

Одри Хепберн

***

      Einaudi: Love Is A Mystery       Эта ночь была достаточно тёплой для нынешних дней. Обычно, когда время близилось к началу осени, тёмные времена суток приобретали более холодные нотки, окрашиваясь в ледяные цвета, вроде снежного голубого или светло-синего. Однако сейчас далеко не так.       Сейчас по замку не гуляет сквозняк, нарушая, тем самым, его покой. По полу не тянет холодным морозным воздухом, что обычно заставлял рой мурашек побежать от щиколоток вверх, до бёдер. Сейчас, почему-то, необычайно тихая и спокойная ночь.       Он поправляет выбившуюся чёрную прядь волос, делая свою причёску вновь идеальной, улыбается сам себе, а затем покидает комнату, направляясь к той части замка, где находилась башня. Он идёт не спеша, скрестив за своей спиной красивые венистые руки с искусно музыкальными пальцами, в замочек. Каждый его шаг идеален, чёток и ровен, словно он идёт по воображаемой линии. Каждый шаг отражается гулким эхом, что разносится по всему коридору, освещённому свечами, что были расставлены в подсвечники.       Он втягивает носом воздух, чувствует усилившийся углекислый газ, что стал распространяться по помещению благодаря толстым восковым свечам. Их разогретый воск красиво стекал по основному корпусу, замирая где-то внизу в причудливых формах. Огонёчки колыхались от небольшого ветра, что создавал сам он, проходя мимо очередного подсвечника. Они дрожали, становились меньше, падали на колени, складывали ладошки друг к другу и слёзно просили не убивать их. Они очень хотели светить для него.       Они единственные, кто хотел светиться для него.       Он замедляет и без того медленный шаг, начиная едва переставлять ноги. Внимательно наблюдает за тем, как радуется каждый огонёчек, как обретает силу, как становится мощнее, ярче, красочнее. Он приподнимает один уголок своих идеальных губ, чувствует, как зрачки собственных карих глаз начинают сиять.       Он спас чью-то жизнь. Пускай и искусственную.       Он поправляет свой чёрного цвета плащ, изящно откидывая его назад. Ткань, словно поток воды, красиво струится, волнообразно расправляется и плавно оседает на холодный пол, замирая. Оставляет после себя призрачный звук шелеста, шороха, что доказывает, как грациозно, аккуратно и утончённо была поправлена одежда.       Он продолжает идти вперёд, направляясь к правой башне замка. Он хочет спуститься на первый этаж, хочет утолить жажду и голод, хочет расслабиться на улице, наслаждаясь тёплой ночной погодой.       Справа что-то мелькает. Совсем неуловимое движение, такое крохотное, совершённое вдали, отчего является ещё более незаметным. Для обычного человека. Не для него.       Он замирает. Длинные стройные ноги, ступни которых облачены в дорогие туфли, становятся друг рядом с другом: мыски выстраиваются идеально ровно, будто бы по воображаемой линии. Он стоит так лишь мгновенье, а затем медленно поворачивается, становясь лицом к красивым витражным окнам.       В самой дали территории замка он видит что-то необычное. Чёрный силуэт постоянно двигается, он не имеет какой-то чёткой позы и формы, он ни на секунду не замирает, не останавливается, будто бы пытается что-то сделать. Будто бы это маленький зверёк, пойманный в ловушку, выхода из которой он найти не может.       Хотя, быть может, так оно и есть?       Карие глаза с красивым лисьим разрезом, что достался от предков, чуть прищуриваются, выражая глубокую наблюдательность и задумчивость. Ему не нужно прилагать особых усилий, чтобы увидеть что-то вдалеке, но человеческие привычки никуда не исчезли.       Ничто человеческое из него не исчезло. Оно здесь, оно всё ещё с ним, оно в его сердце. Оно согревает своим присутствием, оно каждую ночь напоминает о том, что всё ещё рядом, что никуда не ушло, что не покидало это израненное сердце и истерзанную душу. Оно лишь ласково обнимает это потерянное в этом огромном страшном замке дитя, бережно гладит по голове и шепчет подбадривающие слова, посылая дозы успокоения прямо в его сознание.       Он делает шаг, становясь к окну вплотную. Он прикладывает к холодному стеклу свою тёплую ладонь и прислоняется лбом, наблюдая за развернувшейся перед ним картиной.       Мгновение и карие глаза расширяются от удивления.       Рука. Он абсолютно точно увидел руку. Человеческую. Он увидел человеческую руку. Которая имеет плечо, предплечье, запястье и кисть. Он увидел все пять пальцев.       Он начинает всматриваться ещё усерднее и вот это некое чёрное невиданное пятно уже вовсе и не пятно. У него есть две ноги, туловище, две руки. Голова. Есть голова, которая опущена к земле. Нечто стоит на четвереньках, содрогается, трясется.       Нечто будто бы просит о помощи.       Его просит о помощи.       Он раскрывает рот от удивления. Карие глаза расширяются, а длинные густые ресницы создают еле уловимый порыв ветра своим изящным взмахом. Он рвано выдыхает, думает лишь мгновение, после которого срывается на быстрый шаг.       Он несётся к массивной деревянной двери. Останавливается прямо около неё, хватается за металлическую ручку, окольцовывая её своими искусными художественными пальцами. Со всей силы тянет на себя, отворяет, слегка морщась от неприятного скрежета чугунных петель. Быстро выходит на лестницу и на высокой скорости бежит вниз, осторожно ступая на каждый выложенный из серого камня порожек.       Отворяет ещё одну дверь, проносится через музыкальную комнату, выбегает в гостиную, затем в прихожую и останавливается около огромных парадных дверей, переводя дыхание. Маленькие ноздри красивого утончённого носа с изящным заострённым кончиком слегка раздуваются от полученной физической нагрузки, что произошла столь неожиданно и без предупреждения.       Он медленно прикрывает глаза, глубоко вдыхает и выдыхает. Вытягивает худые руки вперёд, прислоняется всё ещё тёплыми ладонями к поверхности дверей, открывает глаза и, решившись, толкает двери, отворяя.       Светлого оттенка лицо сразу окутывает своими объятиями тёплый ночной ветерок, что разносится по окрестностям, словно прогуливается, совершая неторопливые шаги.       Он искренне и счастливо улыбается, растягивая свои от природы идеально ровные и в меру пухлые губы. Он вдыхает свежий воздух полной грудью, наслаждается тем, как по гортани, трахее и лёгким разносится чистый лесной воздух, достигая бронхов. Он искренне радуется, чувствуя, как воссоединяется с природой, как наполняется ею, как вступает в немой диалог. Он обязательно спросит у неё, как её дела, что нового она увидела и что нового узнала. Он обязательно всё это разузнает, но чуть позже.       Он отнимает руки от холодных дверей и срывается на быстрый шаг. Обходит свой любимый фонтан и лавочки возле него, оказывается на вымощенной камнем дорожке и спешит прямиком ко входным воротам в замок.       Он видит, как человеческий силуэт перестаёт трястись, словно изнурённый этим. Видит, как он садится на колени и запрокидывает голову назад, замирая. «Рассматривает огоньки?» — проносится догадка в голове, заставляя приятное чувство тепла и радости разлиться в груди.       Он минует огромный лабиринт из высоких кустов, минует большого размера сад и площадку для карет, подходя ко входным воротам. Они массивные, их прутья уходят высоко вверх, заканчиваясь остриями. Они украшены различными узорами, напоминающими растительность. Они позолочены, что придаёт им особого, какого-то магического и исторического антуража.       Он несильно — так, чтобы не повредить — поджимает губы, но сразу же прекращает это делать, боясь, что образуются некрасивые трещины. Он вновь поправляет запутавшийся от резкой остановки плащ, разглаживает складки на идеальной белой одежде, снова заправляет за ухо выбившуюся из красивой причёски прядь и только после этого подходит к калитке, кладя на неё свою руку. Долго не думает, надавливает, опускает и толкает дверь вперёд, отворяя.       Перед ним, в паре метров, сидит человек. «Человек. Это действительно человек!» — мысли заставляют разлиться в душе какой-то давно забытой или, правильнее сказать, несуществующей детской радости.       Thomas Jack Robson: Noctilucent       Он так давно не видел людей. Так давно не разглядывал их, не оценивал, не думал о них, не мечтал. Так давно ни с кем не разговаривал, скитаясь по замку и ища себе занятие. Так давно не изучал чужое поведение и умение владеть собственными эмоциями. Так давно…       Так давно он этого не делал.       Он чувствует чужую эмоцию. Очень знакомую, очень родную. Ту, которая въелась под его нежную бархатную кожу. Ту, которая вцепилась своими острыми ногтями и до сих пор не отпускает. Ту, которая заставляет чувствовать себя обычным человеком. Он чувствует её, он узнает её из десятка, тысячи, миллиона. Она словно хорошая подруга или близкий родственник — всегда рядом, всегда напоминает о себе.       Хочется спасти это создание от неё. Хочется хотя бы кого-то уберечь от того, что испытывает он сам изо дня в день.       Хочется облегчить чьи-то страдания. — Господин? — произносит совсем тихо, украшая своим мелодичным голосом ночную тишину. Он не нарушает её, вовсе нет. Он наоборот придаёт ей ещё большей загадочности, большей таинственности, большей магичности.       Сладкий ласковый голос окутывает всё, что находится рядом с ним. Он передвигается осторожными крохотными шагами, распространяясь на каждый живой зелёный миллиметр. Он аккуратно, нотка за ноткой, подкрадывается к чужим, облачённым в причудливую ткань коленям, тихонечко карабкается на них, перемещается по бёдрам, затем по животу, груди, шее, цепляется за мочки ушей и запрыгивает в слуховые проходы незнакомца.       Казалось, что тот изначально сидел неподвижно. Однако, как выяснилось, это совершенно не так.       Он вздрагивает, а затем замирает, словно каменная статуя фонтана, что стоит прямо перед парадным входом в замок. Он, кажется, совсем не дышит, будто бы эта эмоция въелась и под его кожу тоже, будто бы она и ему не даёт спокойно жить вот уже не первый день. Будто бы она держит его в своих тисках, страшных и жестоких оковах, сотворённых из грубого холодного металла.       Он хочет сделать шаг, но не может. Он стоит прямо на границе территории замка, не имея возможности переступить через неё. Он печальным взглядом осматривает замершего каменной статуей человека, не зная, как помочь. Чувствует, что напугал. Чувствует, что своим голосом, который всегда казался мелодичным, запретил дышать. Чувствует, как сердце начинает биться чаще.       Начинает биться чаще от обиды, ведь знает, в чьём теле оно находится и чьему телу оно дарит жизнь. — Господин, могу я вам чем-то помочь? — не знает, что ещё можно сделать в данной ситуации. Его не научили, не рассказали, не объяснили. Он не знает, как помогать людям, не знает, как не пугать сейчас эту каменную статую, не знает, что можно сделать.       Не может уйти, ибо не хочет оставлять его здесь. Столько времени было проведено в одиночестве, столько тысяч лет лишь два карих глаза одаривали своим вниманием каждый уголок этого замка. Столько мгновений запечатлено в памяти лишь одного человека.       Не хочет так. Не может упустить эту возможность. Не желает оставаться один.       Статуя отмирает. Она снова вздрагивает, сотворяя собственными действиями на себе невидимые трещины. Она бесшумно разрушается, крошится, не чувствуя этого, а затем голова, некогда опущенная к земле, после поднятая к небу, усыпанному огоньками, поворачивается к нему. Медленно, неторопливо, осторожно. Будто бы шейные позвонки действительно сотворены из материала, из которого создана статуя на территории замка.       Названный Господином сглатывает, и звук этот разносится, кажется, по всей окрестности. Он нисколько не режет слух, нет. Он наоборот заставляет обрадоваться и захотеть активно захлопать в ладоши: не мираж, не галлюцинация, не вымысел. Вымысел не может глотать, не может издавать звуков, кои издаёт этот Господин.       Он, стоя у ворот, склоняет голову набок, позволяя длинным прядям повторить собственное движение. Разрешает им так же вежливо склониться, приветствуя незнакомца. Он молчит, не двигается, держит руки ровно вдоль тела и лишь глазами, вновь прищурившись, изучает человека, что сидит перед ним.       Тот моргает и в движении этом видно столько неверия, столько удивления и непонимания, что не нужно быть дьяволом, чтобы заметить это. Это видно обычным, совершенно простым, человеческим взором. — Кто вы? — и теперь уже вздрагивает он, удивлённо смотря на Господина. Его голос необычный, диковинный, интересный. Он никогда не слышал таких, ему доводилось знакомиться лишь с такими же магическими и мелодичными голосами, что и его собственный.       Он чуть раскрывает рот, позволяя пухлым губам оторваться друг от друга, образовав между собой небольшую щёлочку, что кажется для них самой настоящей пропастью.       Он выпрямляется, становится, словно солдат, молчит. Не знает, как ответить на этот вопрос правильно.       Знает ли он сам, кем является? — Вы ранены? Вам нужна помощь? — решается на ещё два вопроса, так невежливо игнорируя заданный. Чувствует сердцем, что у этого человека что-то болит, что-то саднит, где-то пульсирует. Искренне хочет помочь, но не сможет этого сделать, если сам незнакомец не переступит порог территории замка. — Я… Да, кажется, я ранен, — Господин принимает более расслабленную позу, отпуская напряжение в мышцах спины и позволяя ей устало накрениться, сутулясь. — Я… Я очень устал, но… Мне страшно. Кто вы?       Он прищуривается. Рассматривает ссутулившуюся спину, замечает порванную и загрязнившуюся одежду, что больше походит на лохмотья. Видит растрёпанную причёску и много спутанных волос. Чувствует усталость. Самую настоящую неподдельную человеческую усталость.       Чувствует, как она огромным грузом давит на плечи Господина, словно является массивной каменной плитой, что весит не меньше тонны. Видит, как тяжело незнакомцу, видит, как он не может самостоятельно справиться с нею, не может скинуть её с себя и вдохнуть полной грудью.       Ведёт взглядом от головы к шее, затем всё ниже и ниже, достигая ног. Замечает рядом с ними причудливую палку. Таких он раньше никогда не видел. Он слегка поднимает густые тёмные брови, удивляясь этой вещице. Откуда она и этот необычно одетый Господин? Пленник? Сбежавший раб? Кто это? Почему он такой интересный и загадочный? Почему его хочется изучить вдоль и поперёк?       Он замечает, что незнакомец сжимает эту диковинку крепко, опоясывая своими пальцами и давя на корпус, кажется, слишком сильно. — Давайте я помогу вам, а потом отвечу на ваш вопрос? — вновь пробует, надеясь, что не откажут. Так хочется сейчас начать жевать губы, ибо нервы и страх быть отвергнутым набатом бьют по мягкому тёплому сердцу, но его научили… Нет. Его жёстко приучили так не делать.       Он слышит, как Господин шумно выдыхает. Видит, как устало поворачивается и вновь устремляет взгляд вверх. На огоньки.       Он повторяет движение за ним, одаривает своим тёплым взглядом карих глаз миллионы огонёчков, что выходят к нему каждую ночь. Улыбается, чувствуя, как они успокаивают, как снижают уровень тревожности. Радуется этому, мысленно благодаря сияющее небо за такой подарок. — Хорошо… — слышится ответ, который заставляет прервать зрительный контакт с небом. Взгляд устремляется на Господина, который, опершись ладонями о землю, поднимается на дрожащие, еле держащие его ноги. Его тело трясётся, ходит ходуном и практически не держится на весу.       Он искренне пугается за Господина. Он протягивает руку вперёд, мысленно посылая волну поддержки и силы, пытаясь поделиться этим с незнакомцем. Он боязливо наблюдает за тем, как бьющиеся в мелкой дрожи ноги делают первые шаги, словно перед ним маленький ребёнок, что только учится ходить, а не взрослый человек. Сердце начинает биться чаще, понимая, что его хозяин переживает за этого необычного Господина. Оно тоже переживает, тоже хочет поддержать, тоже искренне верит в то, что он сможет дойти.       Незнакомец совершает шаги медленно, осторожно, будто бы каждый шаг отнимает у него все силы. Он останавливается и делает передышки, он смотрит только вниз, не смея поднять взгляда и посмотреть на стоящего у ворот человека. Он чуть разводит руки в стороны, будто бы пытаясь тем самым поймать равновесие. Он шумно и рвано дышит, он пугает этим нездорово сбившимся дыханием. Он заставляет переживать ещё больше.       Но вот он совершает ещё два шага и становится вплотную. Его голова опущена, тело, кажется, дрожит ещё сильнее, заставляя чужое окровавленное сердце забиться в таком же нездоровом, как дыхание Господина, ритме.       Он делает шаг назад и слегка отходит в сторону, пуская в свой дом. Он внимательно следит за каждым пропитанным страхом и усталостью движением; он еле дышит, боясь сломать его своим дыханием.       Нога Господина пересекает невидимую черту. Доселе невиданная обувь вызывает у хозяина замка много вопросов, подогревает интерес и поселяет в юношеской голове огромное количество загадок, ответы на которые очень хочется узнать. Или хотя бы попытаться докопаться до истины, что скрывается в них.       Вторая нога совершает свой шаг, и Господин оказывается на территории замка. Он еле стоит, продолжает дрожать и держать своё тело из последних сил. Всё так же не поднимает головы, вероятно, устало рассматривая землю под ногами. — Позвольте мне помочь вам, — шепчет совсем тихо, боясь своим голосом заставить недовольно сморщиться ещё не изведанные черты лица. Он делает осторожный шаг, оказываясь чуть ближе к Господину, и замирает, не смея больше совершать каких-либо действий без разрешения на это.       Слышит перед собой слабый судорожный вздох, видит, как вздрагивают чужие хрупкие плечи и как слегка пошатывается худое тело. Пугается и рефлекторно вскидывает брови, борясь с желанием помочь.       Не понимает, что произошло с Господином. Где он так поранился и куда потратил столько сил? Почему он такой изнеможённый? Почему так дрожит? Что с его одеждой? Что в его руках? Кто он и откуда?       Слишком много вопросов крутится в юношеской голове. Они заставляют сердце забиться намного чаще, ведь до этой ночи он не испытывал никаких эмоций, кроме тоски и страха, уже очень давно. Сейчас же в уставшей от скитания в этом мире душе появляется что-то новое, что-то давно забытое и потому поистине прекрасное. — Прошу… — замирает, смотря на Господина. Не дышит, боясь навредить совсем неуловимым потоком воздуха. — Прошу, помогите мне, — добавляет совсем тихо и отшагивает назад, словно пытаясь спасти своё тело от падения. — Конечно! — произносит даже несколько взволнованно и будто бы с большой порцией энтузиазма. Возможно, это напугало и смутило бы молодого Господина, но тот, очевидно, не в том моральном и физическом состоянии, чтобы обращать внимание на данную мелочь.       Он осторожно обхватывает ледяное запястье своими тёплыми пальцами и закидывает худую руку себе на плечо, прижимаясь. Вторую руку укладывает куда-то в районе талии, едва касаясь и боясь нарушить чужое личное пространство.       Они делают пробный шаг, и ноги Господина тут же подкашиваются, а он моментально оседает. Он сразу подтягивает незнакомца обратно, усиливает хватку на талии и теснее прижимает к собственному боку.       Молодой Господин весь грязный, пыльный и мокрый, однако это совершенно не смущает и не отталкивает. Это то, что волнует сейчас в последнюю очередь. В груди застыли искренний страх и самое настоящее беспокойство за незнакомца, который, очевидно, пережил что-то страшное и ужасное. — Потерпите, Господин, умоляю вас, — вежливо просит, добавляя в свой и без того мелодичный голос как можно больше ласки и нежности. Старается успокоить, передать в собственных нотах силы, которая сейчас так необходима другому человеку. — Территория большая, прошу, приложите все силы, которые у вас сейчас есть, — после собственных слов чуть поворачивает голову и видит, как Господин едва заметно кивает, показывая, что слушает, — а потом я обработаю ваши раны, накормлю, дам возможность отмыться от грязи и предоставлю вам ночлег, — добавляет, чувствуя пальцами, что лежат на талии, как незнакомец делает судорожный вздох после его слов.       Они идут, не произнося ни слова. Отходят от парадных ворот на пару метров и слышат, как за их спинами раздаётся громкий и противный скрип.       Калитка закрылась самостоятельно.       Он слышит где-то в районе плеча всхлип и тревожится ещё сильнее. Господин плачет? Но почему? Что случилось? Он ведь не сделал ничего, что могло вызвать слёзы. Быть может, надавил на рану? Или это свидетельство сильной усталости? — Потерпите, прошу вас, — произносит, не зная, как ещё на это реагировать. Выбирает просто подбадривать и показывать, что не отпустит, не даст лежать на холодной сырой земле и морально погибать, словно увядший цветок.       Проходят мимо площадки с пятью каретами, мимо сада и лабиринта, и он подмечает, что Господин всё это рассматривает, пускай практически и не поворачивает головы. Макушка лишь слегка направлена в необходимую сторону, но этого, он уверен, достаточно, чтобы позволить себе что-то рассмотреть. Хочется остановиться, подвести поближе и что-то рассказать, но он не может: видит, как Господину плохо и как иссякают его силы.       Доходят до любимого им фонтана и минуют пару скамеек, что удобно расставлены вокруг статуи. Останавливаются около ступеней, ведущих к парадному входу, и он выдыхает, слыша такой же выдох от незнакомца.       Дует слабый ночной ветерок, заставляя листочки, что удобно сидят на ветвях массивных деревьев, зашелестеть, наполняя тёплый сумрак прекрасным природным звучанием. Эту симфонию подхватывают птицы, что давно спали, но, услышав данную мелодию, пробудились. Они раскрывают свои клювы различных причудливых форм, дарят ночи неземное звучание, которое, сливаясь с шелестом листов, успокаивает, заставляет прикрыть глаза и почувствовать, как по телу пробегается небольшой электрический разряд. Это знак связи с природой. Связи, которой обладает каждый человек. — Господин, нам нужно подняться. Тут не много ступенек, я помогу, — тот снова лишь кивает, не тратя силы на разговоры. — Давайте сделаем шаг в сторону, чтобы вы могли держаться за перила рукой, — ответа не следует, незнакомец просто делает так, как ему сказали, словно это было не предложение, а просьба. — У вас всё получится, — произнеся это, он посильнее стискивает чужую талию, ещё плотнее прижимая к себе, и крепче обхватывает запястье закинутой на собственное плечо руки.       Господин делает неуверенный шаг, ступая дрожащей ногой на первую ступеньку, и он делает то же самое, будто бы повторяя за ним. Встаёт на неё сразу двумя ногами, а затем тянет изнеможённое тело на себя, помогая совершить шаг уже второй ногой.       Даёт время, понимая, что на это нужно много сил. Под их ступнями широкие ступени, выложенные из белого камня. Они не имеют ни одной трещины, через которую пытался бы пробиться какой-нибудь зелёный росточек, желая найти для себя шанс на жизнь. Перила такие же белокаменные, надёжные и прочные, одним своим видом кричащие о том, что никогда не сломаются, никогда не заболеют, всегда поддержат и всегда станут опорой для кого-то.       Господин кладёт побледневшую руку на ледяной камень и тратит много сил на то, чтобы хотя бы немного обхватить перила. Затем незнакомец делает ещё шаг, поднимая одну ногу на следующую ступеньку, и он следует за ним. Снова подтягивает, помогая полностью подняться. Потом следующая ступенька и так до самого верха.       Они оказываются перед парадными дверьми, и он радостно выдыхает. Осталось довести Господина до кухни, а там, посадив его и дав, наконец, расслабиться, заглянуть в небольшую каморочку, где хранятся лечебные травы и настойки.       Эта мысль радует и даёт больше стимула двигаться дальше, однако он чувствует, как Господин медленно поднимает голову, ведя взглядом по дверям, а потом весь напрягается, отшатываясь. Приходится вновь усилить хватку, вновь прижать к своей дорогой одежде дрожащее от страха и усталости тело, чтобы показать, что здесь помогут и поддержат. — Прошу вас, Господин, не бойтесь. Я помогу вам, — говорит и открывает свободной рукой массивную дверь, прикладывая достаточное количество сил.       Они оказываются в прихожей. Здесь на стенах горят свечи, помещённые в подсвечники. Благодаря их стараниям небольшого размера комната освещается и её можно рассмотреть, однако Господин этого не делает. Он трясётся ещё сильнее, чаще всхлипывает, дрожит и рефлекторно жмётся к нему, ища мнимую защиту.       Он понимает чужое состояние и страх. Ему тоже было бы страшно оказаться в чужом доме с незнакомым человеком, когда собственный организм полностью устал и не имеет никаких моральных и физических сил. Действительно страшно доверять, однако и другого варианта, кроме этого, нет. — Осталось совсем немного, — подбадривает тихим мелодичным голосом и тянет налево, открывая дверь и попадая в столовую. Ведёт молчаливого Господина за собой, позволяя с каждой секундой всё больше и больше наваливаться на себя.       Они минуют столовую и, пройдя через очередную дверь, оказываются на кухне. Он бегло осматривает помещение и замечает в самом углу комнаты стул. Подойдя к нему, он чуть ослабляет хватку на чужом теле и помогает сесть, осторожно касаясь чужих рук и тонкой талии.       Однако аккуратно сесть не получается: тело Господина в буквальном смысле падает на деревянную поверхность стула, разнося по помещению гулкий звук. Он чуть дёргается и вскидывает брови в удивлении — пугается тому, как практически упал незнакомец.       Он немного склоняется над ним и помогает принять более удобную позу: поправляет расслабленное тело, устраивая спину чётко по центру спинки стула; обхватывает тонкие запястья рук и складывает их на животе, чтобы те не болтались вдоль тела, словно не принадлежат ему; осторожно укладывает ладони на линию нижней челюсти и верхнюю часть шеи, невесомо касаясь, и поправляет голову, чтобы та не свешивалась набок, напрягая и без того уставшие и перегруженные мышцы.       Только после этого отходит на шаг назад, рассматривая Господина: ноги, облачённые в неизведанную ткань странного цвета и кроя, содраны в кровь, а в их ранах большое количество земли и грязи; чудная обувь полностью перепачкана и, вероятно, является насквозь мокрой; интересного цвета блузка, внешний вид которой также привлекает внимание, вся перекручена, словно сидит вовсе не так, как должна, а её горловина совсем не прикрывает шею, более того, во многих местах имеет протёртости и дырки.       Он вздыхает и, не смея больше рассматривать Господина, смущая его этим, направляется в противоположный угол комнаты, подходя к незаметной с первого взгляда двери. Да, он мог рассмотреть незнакомца получше. Мог детальнее изучить его, особенно лицо, которое так ни разу и не увидел, однако для него данная вольность является моветоном и показателем невоспитанности, а он далеко не такой.       Он вовсе не такой.       Он обхватывает ручку двери и тянет её на себя, открывая и попадая в подсобку небольшого размера. Она так же неплохо освещена, как и всё в данном месте, благодаря настенным подсвечникам.       Внутри вся комнатка отделана досками, а на них прибиты достаточно длинные деревянные полочки. Расстояние между ними совершенно небольшое, складывается ощущение, что в вертикальный ряд хотели поместить как можно больше места для хранения. На полках, что были напротив двери, стояли разного размера глиняные горшочки, деревянные плошки и плоские тарелки. На самом верху в ряд стояли баночки с лечебными настойками, на горлышках которых вместо крышек были кусочки марли, перемотанные бечёвкой.       На боковых стенах также были длинные полки. На левой стороне было обилие лечебных трав: различные листочки и цветочки совершенно разных цветов и размеров; они были либо высушены и аккуратно разложены в неглубоких тарелочках, либо подвешены на верёвочке сбоку.       На правой же стороне все полки были заполнены корнеплодами: лук, редька и прочие медикаменты растительного происхождения были педантично разложены, словно в аптеке. На конце верхней полки, на самом её уголочке, подвешен на бечёвке вязочек корня имбиря.       К каркасу стеллажей были прикреплены длинные травы, которые, словно лианы, свисали, чуть ли не доставая дощатого пола. А уже на полу стояли большого размера деревянные вёдра и различные приспособления для приготовления лекарств: тёрки, ступки для измельчения трав или готовых таблеточек, маленькие баночки для эмульсий и коробка с марлевыми тряпочками.       Он обводит комнатушку взглядом и, зацепившись за коробку на полу, ликует, подходя к ней. Ступает бесшумно и осторожно, словно не касается пола и вовсе. Заводит руки за спину и отбрасывает плащ, чтобы на него не сесть и не помять. Присаживается на корточки, подцепляет длинными тонкими пальцами крышку и поднимает её.       Всё пространство заполнено идеально сложенными марлевыми тряпочками и повязками разного размера. Одни предназначены для ссадин, другие для ран побольше, а самые крупные — для внушительного размера повреждений.       Он берёт две тряпочки среднего размера и закрывает ящик, поднимаясь. Обводит комнатушку взглядом и находит бутылки вина, что стоят в самом низу у левой стенки. Вместо страны изготовления, года разлива и прочей информации на них написано лишь для каких ран и травм можно применять тот или иной вид вина.       Найдя то вино, которое подошло бы для обработки ссадин, он берёт эту бутылку с собой, а затем, проверив, ничего ли не забыл, выходит из подсобки, прикрывая дверь.       Он вновь оказывается на кухне, глазами находя Господина: тот сидит весь ссутулившийся, голова опущена, руки безвольно болтаются вдоль тела, а ноги расслаблены, из-за чего колени сведены вместе, будто ищут опору друг для друга.       Он вздыхает, поджимая губы. Беспокоить Господина совсем не хочется, но не помочь он тоже не может: доброе сердце слишком сильно бьётся при виде этой картины, да и душа не на месте — скребёт в грудную клетку, словно обезумевшая кошка.       Он находит в себе силы подойди. Ставит всё, что принёс с собой, на широкий подоконник, а затем, вновь откинув свой плащ, присаживается на корточки, поднимая глаза.       Наконец-то он может рассмотреть лицо Господина.       Карие глаза скользят по идеальным и ровным чертам лица. Взгляд бережно ласкает плавную линию челюсти, достигает её острого точёного угла, поднимается выше, достигая впалых щёк, которые больше похожи на острые скулы. На них он замечает россыпь маленьких огоньков — таких же, как несколько десятков минут назад видел на небе. Они мерцают так же ярко, как и те, что созданы природой. Они красиво сияют и собираются в интересные и причудливые созвездия, вызывая улыбку.       Он подсаживается чуть ближе и немного вытягивает шею, желая внимательнее рассмотреть эту связь Господина с природой, что многие годы является единственным другом для него. Она единственная скрашивает его одинокое пребывание в замке, единственная, кто всегда общается с ним свистом холодного ветра, шелестом маленьких листочков, звуком разбивающихся капель дождя. Единственная, кто жалеет о его истории. Жалеет самого его. И потому не оставляет в полнейшем одиночестве. Он хороший.       Не заслуживает этого.       Карие глаза блуждают по нежной коже, продолжая перепрыгивать с одного огонька на другой. Стремятся то вперёд, то влево и наискосок, то снова вперёд и снова влево, чуть наискосок. Тормозят.       Брови медленно поднимаются вверх, демонстрируя крайнее удивление. Зрачки одним прыжком перепрыгивают назад, в самое начало и вновь: вперёд, влево, вперёд и опять влево. — Кассиопея, — тихо шепчет и с искренним изумлением рассматривает чужую кожу, усыпанную веснушками.       Когда-то ему очень нравилось называть эти пятнышки так, как их действительно назвали. Но со временем на место этого слова пришло слово «боль», и оно заслонило собой желание их так называть. Но сейчас, смотря на этот подарок природы, его и не хочется называть так, как принято в человеческом мире.       Здесь, в этой красоте Господина, скрыто намного больше, чем может показаться. Здесь, прямо на его левой щеке, скрыта самая настоящая Кассиопея, которая лишь доказывает, что это не веснушки. Это созвездия. Созвездия, выполненные из его любимых огоньков.       Он слегка улыбается, поднимая один уголок губ. Давно разучился широко улыбаться, но тот факт, что он вообще это делает, неимоверно радует.       Перескакивает карими глазами на маленький, идеально ровный нос с острым кончиком, поднимается по его спинке к области между бровями и замечает там залёгшую от сильной моральной и физической усталости складку. Однако она вовсе не уродует Господина. Лишь придаёт ему более серьёзный вид.       Перемещает взгляд на правый глаз, замечая идеальной формы бровь светлого цвета и закрытое веко, длинные ресницы которого подрагивают, словно в животном страхе. В душе сразу же поселяется печаль: хочется, чтобы Господин не боялся, чтобы почувствовал себя в безопасности, в защищённом месте. Хочется показать, что не обидит, что лишь поможет и потом, когда незнакомец отдохнёт и наберётся сил, подскажет, как выбраться отсюда, стараясь не думать о том, что после его ухода он вновь погрузится в серое и тусклое, совершенно ничем не окрашенное одиночество.       Взглядом скользит ещё выше, достигая тёмных корней волос, что по цвету сильно отличаются от бровей. Удивляется, рассматривая не то розового, не то синего цвета волосы. Расширяет глаза, наблюдая за тем, как локоны переливаются на свету восковых свечей, что освещают помещение. Хочется вытянуть руку и прикоснуться, потрогать, понюхать, изучить.       Господин выглядит так, будто бы он пришёл к нему не из этого мира. Будто бы он подарен ему самой Луной, что решила прекратить это бесконечное одиночество. Будто бы сейчас она, всё ещё находясь на небе, удовлетворённо улыбается, видя, как её дитя понравился сей подарок.       Опускает глаза ниже, переходя на одежду: чёрного цвета ткань вся перепачкана и порвана в некоторых местах, что придавало ей далеко не презентабельный вид. Верхняя одежда смотрелась слишком диковинно — она обтягивала всё тело так, будто бы была вшита в кожу, а высокая горловина, кажется, так давила на шею, словно пыталась задушить Господина.       Скользит ещё ниже, подмечая интересного вида штаны: они обтягивали так же сильно, как и верхняя одежда, сдавливая, кажется, абсолютно все внутренности незнакомца. Они также сильно пострадали и имели большое количество дырок и потёртостей, особенно в области коленных чашечек.       На ногах причудливая обувь — это точно не туфли, не чулки и не что-то дешёвое. Рабы или заключённые такие точно никогда не носили, потому что, таком случае, он бы узнал данную обувь. Это что-то диковинное и совершенно незнакомое. Хочется потрогать, взять в руки и повертеть, рассматривая со всех сторон. Однако он подавляет в себе это желание и, вздохнув, поднимает взгляд на Господина, вздрагивая.       Тот смотрел на него сверху вниз своими уставшими карими глазами. Он практически не моргал, и ресницы его уже не подрагивали. В тёмных зрачках не было ничего, кроме безжизненности, что лишь доказывало, что сил у Господина совсем не осталось.       Он не изучает его в ответ. Не рассматривает черты лица и не обводит взглядом каждый миллиметр. Не видит чужой редкой красоты. Господин лишь шумно и как-то вымученно вздыхает, а затем снова закрывает свои красивые глаза.       Незнакомец боится. Он чувствует это. Боится, но никак не показывает свой страх, ибо сил даже на это у него не осталось. — Господин, позвольте мне обработать ваши раны, — произносит совсем тихо, боясь потревожить чужой покой. Он берёт одну тряпочку своими длинными пальцами, другой рукой берёт бутылку вина и, замерев, ждёт ответа от незнакомца.       Но незнакомец не отвечает. Он размыкает пересохшие губы, продолжая сидеть с закрытыми глазами, но потом снова закрывает рот, поджимая губы и облизывая их кончиком языка, покрывая влагой. Его сил хватает только на то, чтобы едва заметно кивнуть и постараться как можно лучше расслабиться. — У меня в руках вино, Господин. Я не могу знать, чем вы привыкли обрабатывать раны, но мы всегда делали это с помощью вина, — продолжает еле слышно шептать, заботясь о чужом покое. Лишь вводит в курс дела и показывает, что ничего непоправимого делать не собирается. Просто желает помочь. — Я промою им ваши повреждённые участки, затем наложу повязки.       Но Господин никак не реагирует на чужие слова, будто бы он уснул или погрузился в какой-то свой транс, выбираться из которого он совсем не собирается. Чуть отросшие волосы безвольно свисают, демонстрируя свои слегка запачканные лесной грязью локоны. «Обязательно нужно будет отвести его в ванную комнату», — проносится в мыслях юноши, после чего он открывает бутылку вина с характерным звуком выскальзывающей пробки. Звук разносится резкий и громкий в этой звенящей тиши, однако незнакомец не дёргается даже сейчас, лишь вздыхает, заставляя поторопиться.       Он выливает немного красивой виноградного цвета жидкости на марлевую тряпочку, смачивая. Затем ставит бутылку рядом с собой и двигается ближе, оказываясь у чужих худых ног. Осторожно притрагивается марлей к ране на колене, вокруг которой много грязи, ниток порванной ткани странных штанов и крови. Аккуратно счищает всё это, слыша, как над головой шумно втягивают воздух носом и слегка дёргаются. — Простите, боже, простите, пожалуйста! — сразу пугается, повторяя за Господином и рефлекторно дёргаясь. — Я буду ещё аккуратнее. Потерпите, прошу вас, — поднимает взгляд и видит, что незнакомец смотрит ему точно в глаза. Его взгляд сейчас кажется таким отчаянным, таким преданным и верующим, что где-то в груди начинает неприятно щипать. Господин прикрывает глаза и сразу же их открывает, кивая взглядом и показывая, что сделает так, как он его просит. — Я подую, — договаривает, после чего вновь теряет зрительный контакт с незнакомцем, опуская карий взор на раны.       Разворачивает марлю и складывает её чистой стороной вверх, вновь смачивает и снова прикладывает к ране, начиная осторожно промакивать повреждённый участок и стараться как можно лучше убирать кусочки грязи, земли и сгустки крови.       Краем глаза замечает, что рука Господина, доселе висящая безвольно, сжимается в кулак, напрягаясь. На коже сразу начинают проступать лучезапястные косточки, а вены становятся будто бы на пару оттенков ярче. Он устремляет свой взор на незнакомца, замечая, что тот вновь прикрыл глаза и только его грудь, поднимающаяся и опускающаяся активнее, чем пару мгновений назад, выдаёт его боль. «Я бы забрал эту незначительную боль себе, Кассиопея, — проговаривает про себя, одаривая сочувствующим взглядом Господина, — ибо моя боль сильнее и ваша не станет помехой в моей никчёмной жизни», — догоняет первую мысль вторая, заставляя поджать губы от жалости к самому себе.       Осторожно касается марлей и сразу же дует на рану холодным воздухом, совершенно не брезгуя от сей картины. Абсолютно не смущает обилие крови и грязи, не смущает, что у Господина этого далеко не обычный внешний вид, не смущает ничего. В сердце царит лишь искреннее желание помочь и избавить от боли, не более.       Он заканчивает с коленями, использовав все две марлевые повязки. Понимает, что взял данного материала ничтожно мало, ведь повреждены ещё и руки, а также присутствует немного ссадин на шее и на правой щеке, что ранее было незаметным. — Я сейчас вернусь, — тихо произносит и встаёт с колен. Господин даже не провожает взглядом и не кивает — продолжает сидеть в своей, кажется, полюбившейся позе, которая не заставляет напрягать ни единой мышечной клеточки, принуждая тех к работе.       Он вновь заходит в подсобку, подходит к коробке с марлевыми повязками, берёт её в руки и, положив поверх неё парочку лечебных веточек, возвращается на кухню.              Ставит всё подле стула, на котором сидит Господин, достаёт тряпочку, смачивает её вином и продолжает обрабатывать раны, стараясь не пропустить ни одной малейшей ссадины. На более глубокие повреждения накладывает чистые повязки, положив на них парочку веточек, чтобы потом они легли точно на рану и помогли поскорее зажить.              Затем обрабатывает небольшую ссадину на лице, каждый раз беря всё новые и новые тряпочки, ведь грязи и крови оказалось слишком много. Господин никакого сопротивления не оказывает, лишь послушно подставляет лицо, чуть повернув голову.       Заканчивает. Откладывает все использованные тряпочки и облегчённо выдыхает — очень давно он никому не помогал и не залечивал раны. Переживал, будто бы на кону жизнь, а ранение у Господина смертельное. Закрывает бутылку вина пробкой, один конец которой слегка порозовел от постоянного контакта с алкогольной жидкостью, собирает все использованные повязки и выбрасывает их. — Господин, вам нужно поесть. Вы очень слабы, — говорит тихо, осторожно дотрагиваясь до чужого плеча. Незнакомец мелко вздрагивает и почти быстро — по крайней мере быстрее, чем все его предыдущие движения — поднимает свой взгляд на него, заглядывая в глаза. Он изучает своим карим чужое лицо, хаотично блуждая по всем чертам и особо не задерживаясь ни на одной. — Вы… — впервые за долгое время подаёт голос и, будто бы смущаясь собственной обессиленной хрипоты, тут же замолкает. Прокашливается, словно старается тем самым прочистить горло и вернуть себе нормальный и привычный голос. — Вы очень добры ко мне, — всё же договаривает, после чего одаривает лицо напротив взглядом, в котором так и видно опасение. В зрачках плещется самое настоящее неверие. Неверие в то, что ему действительно хотят помочь, а не навредить. — Вы выглядите очень уставшим и истощённым. Я никогда не смогу простить себе, если сейчас верну вас на улицу в таком виде, выставив за порог собственного дома, пускай ваши раны и обработаны, — отвечает абсолютно честно, нигде не лукавит и мысли такой не допускает. От него исходит лишь искренность, однако до чужого причудливого сердца она пока что, к сожалению, не может найти дороги. — Спасибо вам, — отвечает так же хрипло, как и в первый раз. Опирается рукой о подоконник и сам пытается встать, но ноги подкашиваются от слабости, и он норовит вновь упасть на стул, больно ударяясь. Молодой человек реагирует слишком быстро, осторожно подхватывает под руку и не даёт этому случиться. — Позвольте мне помочь, — произносит и, видя кивок, перекидывает чужую руку через голову, кладя её на собственное худое, можно даже сказать, острое плечо, скрытое слоями дорогой ткани. Обхватывает чужое холодное запястье своим тёплым и несильно сжимает. Вторую руку опускает на талию и прижимает худое тело к своему. — Не бойтесь опереться на меня, пожалуйста. У вас совершенно нет сил, не смущайтесь этого, прошу. — Я постараюсь.       И после этого ответа Господин действительно сильнее расслабляется, позволяя помочь. Он не разрешает себе повиснуть на своём спасителе, но и самостоятельно идти у него и правда не получается.       Они передвигаются медленно. Он ступает абсолютно бесшумно, хотя на его ногах дорогие туфли с невысоким каблуком, которые должны отдавать эхом по всему помещению. А Господин идёт, и каждый шаг его, совершённый с огромным количеством приложенных сил, сопровождается шаркающим звуком.       Однако звук этот его совершенно не злит. Не заставляет подумать о том, что Господин невежлив и не знает правил приличия. Нет ни одной подобной мысли в чужой юношеской голове.       Он открывает рукой массивную деревянную дверь, и они попадают в столовую: помещение освещено куда лучше, нежели предыдущее. У стен находятся колонны, которые заканчиваются подсвечниками, свечи в которых уже давным-давно горят.              Стены плавно, словно все углы скруглены, переходят в потолок, на котором изображено огромное количество росписей: один красивый узор, созданный взмахом кисти художника, сливается с другим, превращаясь в единое изображение. А уже изображение крепкими нитями связывается с другим и превращается в полноценную картину.       Прямо напротив юношей находилось достаточно большого размера полотно, облачённое в красивую позолоченную рамку. Его размер практически полностью закрывал собой всю стену, будто бы уберегая. На картине было изображено четверо человек, трое из которых были расположены вместе, и лишь один выбивался из композиции, находясь поодаль.       Он в миллионный раз обводит эту картину взглядом, лишённым каких-либо эмоций, в то время как голова Господина вновь опущена — тот совершенно не хочет тратить силы на её удержание.       Под картиной расположена продольная тумба, выполненная из дорогого красного дерева. Она украшена витиеватыми узорами, выскобленными прямо на материале, что создавало эффект объёма.       Справа от полотна расположена дверь, что ведёт в прихожую, а слева, у другой стены, находится большого размера буфет, дверцы которого выполнены из тонкого, идеально чистого стекла. Внутри, на хрустальных полочках, педантично расставлена фарфоровая посуда, сервиз к сервизу. Там была также и хрустальная утварь, цена которой была очень и очень велика.       В нижней части буфета был ряд больших, уже не застеклённых полочек, дверцы которых были выполнены из обычного дерева. Там хранилась более старая посуда или утварь, которой пользуются весьма редко.       В центре комнаты стоял большой, длинный стол, выполненный из тёмного дуба. Вокруг него четыре стула, попарно расположенных друг напротив друга. Те стулья, что были около концов стола, имели более высокие и более массивные спинки; подлокотники их были с пришитыми подушечками, а также на сидушке имелась подушка побольше. Те два стула, что стояли друг напротив друга по ходу ширины стола, имели спинки намного ниже и с меньшим количеством узоров, а на подлокотниках не было подушечек, лишь на сидушках и то — те были куда менее мягкими и удобными.       Над столом висела огромная люстра, на которой стояли незажжённые свечи. Они в большом своём количестве располагались по всему периметру люстры, выражая свою готовность осветить данное помещение ещё сильнее. Находилось это на одинаковом расстоянии от потолка и от пола, поэтому данная конструкция никогда не мешала тем, кто сидел за столом. — Прошу вас, — произносит всё так же тихо и, отодвинув стул с высокой спинкой и удобным сиденьем, помогает сесть. — Тут много чего можно съесть. Может быть, вы хотите что-то определённое? Посмотрите, пожалуйста, — договаривает и делает шаг назад, даря личное пространство и кивая в сторону стола, полностью заполненного едой.       Господин медленно поднимает голову и распахивает от удивления глаза. Он будто бы не ожидал увидеть такое количество блюд, от каждого из которых веяло приятным ароматом. От некоторых тарелок — глубоких или плоских — исходил пар, доказывающий, что блюда приготовлены совсем недавно и что они ещё горячие. — Немыслимо, — подаёт еле слышимый голос Господин, громко сглатывая и чуть подаваясь вперёд, рассматривая сие пиршество. — Что, простите? — он действительно не расслышал, отвлекаясь на то, чтобы самому рассмотреть обилие готовых вкусных блюд. — Можно выбрать любое? — не хочет повторять, а потому задаёт интересующий его вопрос.       Мгновение тишины и он слышит, как впалый живот Господина протяжно урчит, буквально моля о помощи в виде еды и воды. — Разумеется, Господин, — подходит. — У нас тут есть рис, редька, капуста, огурцы, редис и прочие корнеплоды и овощи, приправленные вкусными соусами; есть блюда из говядины, свинины и курицы, а также несколько блюд из рыбы и морепродуктов. Вы действительно можете взять то, что придётся вам по душе. Я не смею ограничивать вас, вы мой гость, — договаривает, подходя вплотную к столу. Протягивает руку к тарелке, что стоит рядом с Господином, и берёт её, ожидая, пока незнакомец сделает выбор. — Я… Я не привередлив в еде, — ёрзает на стуле, выдавая свою неловкость. — Я буду очень благодарен, если вы позволите съесть хотя бы просто ложку риса и сделать пару глотков воды. Мне это необходимо, — договаривает последнее шёпотом и опускает голову, впиваясь пальцами в маленькие подлокотники, доказывая свою нервозность. — Я позволю вам съесть столько, сколько вы хотите, — обхватывает длинными пальцами латунную ложку и начинает накладывать горячий рис, стараясь положить порцию побольше. Краем глаза замечает, как Господин поднимает взгляд и начинает пристально наблюдать за чужими движениями, вновь громко сглатывая от голода. — Я добавлю вам овощей, — смотрит на гостя и, не видя сопротивления и протеста, начинает накладывать в тарелку приправленные вкусными соусами редьку и огурцы.       Чуть поворачивает голову, устанавливает с Господином зрительный контакт и мягко улыбается. — Я положу вам свои самые любимые блюда. Надеюсь, вам они понравятся так же, как нравятся мне, — и видит, как Господин слабо улыбается в ответ, но в улыбке этой хранится столько искренности и благодарности, что в её подлинности можно и не сомневаться.       Это сильно поднимает настроение. В груди разливается приятное тепло от понимания того, что действия его правильны, что гостю он помогает, и что нисколько не обижает, не делает ничего непоправимого. — Я люблю и морепродукты, и мясо, но, если вы не против, я положу вам говядину. Это блюдо самое вкусное, — видит в ответ слабый смущённый кивок и вновь улыбается, только намного шире. Видит, как Господину неловко и как он благодарен, из-за чего собственное сердце начинает биться в ускоренном ритме.       Он кладёт в тарелку последнюю ложку, после чего отдаёт полностью заполненную едой посуду в бледные, слегка подрагивающие руки Господина. Однако он не отпускает тарелку, видит чужую слабость и спешит вновь помочь — ставит вместе с гостем на стол, удерживая больший вес посуды на своей руке. — Приятного аппетита, Господин. Надеюсь, вам понравится, — и отходит от гостя, направляясь к стулу, что находится в метрах трёх от незнакомца — на другом конце стола, присаживаясь на него. — Вы очень добры. Я вам безумно благодарен, — негромко отвечает, однако тот всё слышит. Улыбается уголком губ и кивает, не отвечая. Он тянется к блюдам и кладёт себе в тарелку овощи и кусочки мяса. Поднимает на Господина взгляд и замечает, что тот сидит по струнке ровно, опустив взор в наполненную аппетитной едой тарелку, но лишь жуёт свои губы, не притрагиваясь к блюдам. — Что-то не так, Господин? Почему вы не едите? — с беспокойством спрашивает, подаваясь вперёд. — Я жду, когда вы, как хозяин этого дома, возьмёте в руки столовые приборы, — отвечает с неловкостью, напрягаясь. Вызывает этим ответом лишь улыбку, за которой следует действие, коего и ждал гость: изящные пальцы обхватывают столовые приборы и погружают их в еду.       Только после этого незнакомец немного расслабляется и берёт свои латунные палочки, что находились у тарелки. Обхватывает тонкими заострёнными кончиками кусочек мяса, политого сверху аппетитного цвета подливкой, и отправляет себе в рот, не замечая чужого пристального и внимательного взгляда.       Язык тут же чувствует весь спектр вкусов: сначала сладко, но эта сладость быстро перетекает в приятную и привычную остроту, заставляя глаза прикрыться от наслаждения, а губы растянуться в блаженной улыбке.       Он быстро пережёвывает и отправляет в рот рис и редьку, начиная активнее дышать и оживляться буквально на глазах. Лицо постепенно становится менее бледным и с каждой секундой, с каждым новым проглатыванием, становится всё более живым.       Он смотрит на Господина с улыбкой, дожёвывая лишь второй кусочек. Он не слишком сильно хотел есть, но, видя, как некомфортно и неуютно гостю, решил составить ему компанию и не прогадал — тот заметно расслабился и отпустил себя, позволяя организму получить то, что так сильно и, вероятно, давно желал.       Рядом с гостем стоял фужер, наполненный кристально чистой водой из колодца, что находится на территории. Заметив его, Господин обхватывает длинную хрустальную ножку пальцами и прикасается губами, начиная жадно пить.       По этим действиям он делает вывод, что гость давно не ел и не пил — он слишком жаждет этого, слишком дрожит от понимания того, что наконец-то получает желаемое.       Господин доедает весьма быстро, в то время как в тарелке напротив ещё осталась еда — не рассчитал, положил слишком много, не сможет съесть всё это. Однако не обращая на эту мелочь внимания, он поднимается из-за стола, задвигает за собой стул и подходит к незнакомцу, помогая встать. — Вам необходимо искупаться, — говорит, подхватывая под локоть. Нет нужды перекидывать руку Господина через своё плечо и прижимать тело к собственному боку — после приёма пищи незнакомец заметно оживился и приобрёл ещё небольшое, но такое необходимое ему сейчас количество энергии. — Я отведу вас, всё покажу и объясню, затем выйду. — Спасибо вам… Правда… — едва слышно шмыгает носом. — Если бы не вы… Я не знаю, что было бы… — обхватывает чужую руку в ответ, прижимаясь, словно видя в этом человеке защиту. — Что бы с вами не приключилось, всё уже позади, Господин. Не думайте о плохом, наши мысли весьма материальны, и именно они являются зачинщиком плохих вестей. Отпустите всё, что с вами случилось. Сейчас вы в безопасности. Здесь вас никто не обидит, — говорит ласково и нежно, стараясь успокоить своим голосом, словно мать успокаивает своего малыша, напевая колыбельную песню. — Идёмте.       Господин кивает, и юноши направляются в сторону одной из башен, вход в которую был доступен только если пройти через музыкальную комнату. Господин, прижавшись к тёплому чужому боку, облачённому в дорогие ткани, следует молча и не издаёт, кажется, ни единого звука. А он держит локоть незнакомца уверенно и крепко, однако в то же время достаточно ласково и нежно, чтобы на всё ещё немного бледной от пережитого стресса коже не осталось красных следов. Вторая рука покоится на чужой талии, и пальцы нащупывают выступающие рёбра. Можно было бы подумать, что Господин из бедной семьи или, может быть, странник или отшельник, только его внешний вид в целом говорит об обратном. Волосы, пускай и цвет их весьма чудной, шёлковые и мягкие — и это видно даже с учётом всей той грязи, что собралась на них; кожа светлая, гладкая и ухоженная, он уверен: если прикоснуться к ней, она будет упругой, здоровой; брови идеальной и правильной формы, не торчит не единого лишнего волоска; нос прямой, ровный, без горбинки и приподнятого кверху кончика; подбородок острый, скулы очерченные; на щёчках рассыпано бесчисленное количество огоньков, подаренных самой природой.       Этот Господин не может быть рабом, работником или странником. Это совершенно не сочетается с его внешним видом.       Они доходят до неприметной двери, ведущей в башню, в полнейшей тишине. Голова Господина была всё так же опущена, и глаза его более не рассматривали окрестности. Еда придала сил, но желания — нет. Вероятно, всё, что сейчас хочет незнакомец, это отмыться от этой грязи и лечь в тёплую кровать, чтобы затем провалиться в долгожданный сон. — Нам необходимо подняться по лестнице, Господин, — проговаривает он едва слышно, будто боясь нарушить воцарившуюся в замке таинственную тишину. Незнакомец вздыхает, после чего устало кивает, соглашаясь. — Я помогу вам. К сожалению, ванная комната есть только на втором этаже замка, — переплетает руки, окольцовывая чужой локоть, одновременно с тем прижимаясь к телу гостя как можно теснее. — Спасибо, — единственное, что отвечает незнакомец. Он сам жмётся сильнее, прекрасно понимая, что он всё ещё слишком слаб, чтобы идти без помощи.       Лестница в башне винтовая и уходит она высоко вверх, из-за чего могло даже показаться, что у той нет конца. Взгляд Господина медленно скользит по вымощенным крупным белым камнем стенам, на которых есть крепления с горящими в них факелами. Если во всех комнатах были свечи, то здесь именно факелы. Видимо, эта часть замка особой важности в себе не несёт, поэтому незачем было создавать здесь иллюзию красоты. А вот факелы в самый раз — они светят ярче и горят дольше, отлично подходят для башни, выполняющей функцию лестницы. — Идёмте, — проговаривает хозяин замка, после чего они начинают движение. Шаги их медленные, неторопливые. Шаг Господина слышит, кажется, всё живое, что есть поблизости, в то время как его шаги не слышны и вовсе. Тот ступает осторожно, ставя сначала на белую ступень пятку с каблуком, а затем опуская и мысок. — Она только кажется такой большой, Господин. На самом деле, мы поднимемся быстро, — говорит, повернув голову к незнакомцу. Отчего-то хочется подбодрить, хочется поднять настроение, хочется, чтобы Господин не унывал так скоро.       Пламя огня, что исходит от факелов, колышется, стоит двоим пройти мимо очередной крепления. Чёрного цвета дым уходит далеко вверх, рассеиваясь. Здесь сильно пахнет углекислым газом, однако через каждый метр в башне есть небольшого размера «окно», что даёт свежему уличному воздуху проникать внутрь и рассеивать этот неприятный и ядовитый газ.       Дыхание Господина частое, уставшее, однако тот лишь поджимает губы и, вдохнув побольше воздуха, продолжает идти. Он прекрасно видит, что его неожиданному гостю очень тяжело, но тот вовсе не жалуется — он и так бесконечно благодарен за доброту, оказанную ему.       Поднявшись, они ненадолго останавливаются. Хозяин дома открывает массивную дверь, и они попадают в достаточно просторное помещение. Здесь на небольшом расстоянии друг от друга также висят подсвечники, а в них стоят свечи, что освещают комнату.       Справа было окно, что начиналось практически у самого потолка и заканчивалось почти у пола. Его стекло было совмещено с красивыми деревянными вставками — эдакий витраж, только не цветной. Узор был, кажется, самым обычным — ромбы да квадраты — однако общий вид, казалось бы, обычного окна, был несколько величественным. Таким, каким он и должен быть в настоящем замке.       Подле окна стоял небольшого размера квадратный столик тёмного цвета — вероятно, сделанный из дуба. Края его были толстыми и массивными, что доказывало его дороговизну. Ножки необычной, слегка выпуклой кнаружи формы заканчивались красивыми завитками, благодаря которым и стояли на полу. Возле стола стояло два стула: спинки их были достаточно высокие, подлокотники обиты обшивкой, а сидушки имели большого размера подушки, которые абсолютно точно ещё и мягкие.       По всему периметру помещения расстелен ковёр: он выполнен в белых цветах, узоры его — синие и зелёные — переплетаются между собой, порождают новые узоры, впадают в следующие и создают настоящее искусство. Даже со стороны, даже невооружённым и непрофессиональным взглядом видно, что вещица эта, расстеленная на полу и предназначенная для того, чтобы по ней ходили, имеет высокую цену. — Простите, но… — Господин мешкается, а затем и вовсе останавливается, заставляя остановиться и его. — Моя обувь слишком грязная, я боюсь, что запачкаю здесь абсолютно всё. Я и так сидел в своей далеко не чистой одежде на вашем стуле, — заканчивает совсем тихо и опускает голову, будто бы стыдясь.       А хозяин дома слегка приподнимает уголки губ, создавая подобие улыбки. Все, кто был здесь, никогда не заботился о том, что обувь их может быть грязная и что она может запачкать дорогие ковры или просто пол. У них так принято: приехал гость, так, будь добр, угоди гостю, если в дальнейшем ты хочешь завести с ним какое-то сотрудничество. Никому не понравится, если ему скажут, что обувь его грязная. И дело тут не в деньгах, кои у всех были, и даже не в ухоженности, которая присутствовала в каждом, тут дело в банальном этикете. Ведь сколько бы денег не было у человека, они не помогут его обуви не загрязниться, пока он идёт от своего, к примеру, замка к карете и потом от этой самой кареты до чужого замка.       Поэтому этот Господин действительно удивил. И от удивления этого на душе стало как-то тепло и уютно, словно на плечи накинули тёплый вязаный плед да укутали посильнее, чтобы приятная шерстяная ткань, словно лепесток нежного цветочка, окутала своей любовью и лаской. — Не переживайте об этом, пожалуйста. Идёмте, — всё, что отвечает хозяин замка, после чего, смотря в глаза Господина, что несколько ниже его ростом, улыбается, заставляя губы напротив слегка приоткрыться в немом удивлении.       Они идут в левую сторону, к двери. Через неё попадают в длинный коридор. Вся его левая стена усеяна большим количеством высоких окон, уходящих в пол. У потолка вьётся плющ, свисая своими массивными стеблями, на которых расположено огромное количество больших и маленьких листочков, книзу. Это украшает окна, делает их какими-то магическими, даже сказочными, словно ты находишься в некой оранжерее, а не в обычном коридоре.       Между окнами, что находятся ближе к середине коридора, находятся массивные застеклённые двери. Ручки их позолоченные и позолото это красиво поблёскивает под лунным светом. Свечи здесь почему-то не горят, но если встать посреди коридора, то становится понятно почему: не хочется нарушать эту прекрасную атмосферу.       Хозяин обращает внимание Господина на правую сторону коридора. — Здесь у нас две гостевые комнаты, — указывает на правую и левую двери, размер которых был несколько меньше, чем у остальных — тех, что уже довелось увидеть. — Это для важных гостей: родственники, близкие друзья, коллеги и единомышленники. В этих комнатах куда уютнее и комфортнее, нежели в тех гостевых комнатах, что находятся в отдельном от замка здании, поэтому вы переночуете в одной из них. Ваш комфорт и ваше спокойствие очень важны сейчас, без них вы не сможете полноценно отдохнуть, — поворачивает голову к Господину, замечая, что тот смотрит пустым взглядом на двери. И он уверен: этот человек испытывает благодарность. Проснувшись и отдохнув, он обязательно озвучит её вновь, а сейчас у него на это попросту нет сил, поэтому сея пустота в карих глазах не огорчает и не оскорбляет. — А посередине ванная комната. Идёмте.       Сделав несколько шагов и отворив дверь, они попадают в небольшого размера помещение. Стены его также выполнены из белого камня, напротив двери, сверху, есть небольшого размера «окно», сделанное для того, чтобы помещение проветривалось, и чтобы пары от горячей воды не скапливались в комнате и не создавали духоту. Оно находилось у самого потолка, а под ним, на несколько десятков сантиметров ниже, было полноценное огромное окно, доходящее своими размерами до пола.       По левой стороне комнаты от потолка и дальше вниз, к полу, идёт зелёного цвета ткань, выполненная из тонкого полупрозрачного материала. Она ограждает определённую часть комнаты он непрошенных взглядов и к середине сужается благодаря толстым ажурным лентам, что перемотаны вокруг неё. Это некий балдахин, который создаёт ощущение одиночества и полного спокойствия, если ткани совсем распустить и закрыть своеобразные шторы.       Внутри балдахина стоит большого размера купальня — она невысокая, хозяину бортик доходит примерно до середины тела. Выполнена из толстых плотных досок, вокруг которых поперёк, сверху и снизу, тянутся металлические полоски, будто бы окутывая данную конструкцию — это сделано для того, чтобы укрепить купальню. Внутри уже есть вода. От неё исходит пар, что говорит о том, что она достаточно горячая.       Рядом с конструкцией стоит небольшого размера деревянная лесенка. Она имеет своеобразные «крючки», и этими крючками она крепится к бортику купальни. Ступенек в ней немного — всего лишь две, но основная принадлежность конструкции: создание комфортного погружения в купальню, а потому она очень нужна.       Слева непонятный выступ, выполненный из того же белого камня, как, собственно, и всё в этом замке. На нём висит чугунная палка, покрытая сажей, а сверху лежит несколько полотенец — эдакая тумба, только в каком-то, вероятно, необычном стиле. Здесь можно оставить все ванные принадлежности, одежду и полотенца.       Справа от купальни стоит конструкция, напоминающая небольшую печку: дверца её открыта, и внутри можно увидеть металлическое ведро, стоящее на решётке. Под решёткой, если присмотреться, можно разглядеть раскалённые дрова — действительно печка. В ней подогревают воду для того, чтобы впоследствии наполнить ею купальню. А чугунная палка вовсе и не палка, а кочерга, чтобы с её помощью можно было перекладывать тлеющие в печи дрова.       На бортике купальни, что находится ближе к стене, стоит кандилябр, внутри которого три свечи. Их достаточно, чтобы осветить всё, что находится под балдахином.       Правее купальни, по той же стороне стены, но чуть дальше, находится санузел. А у стены напротив стоят стеллажи, полки и кресла, чтобы приходящих в ванную комнату можно было обеспечить любым видом комфорта. Каждая полка заполнена определёнными принадлежностями для мытья: баночки, щёточки, мочалки, лепестки различных цветков, отдушки, свечи.       Тут и там на полу стоят совершенно различной породы цветы. У некоторых есть бутоны, у некоторых нет. У одних бутоны раскрыты, у других — нет. У каких-то листья большие, причудливой и непривычной глазу формы, а у других — нет.       Господин осматривает всё с интересом, медленно переводя взгляд с одного угла комнаты на другой. — Купальня наполнена свежей горячей водой, — произносит, отходя от гостя и направляясь в сторону одного из стеллажей, доставая мочалку. — Всё, что здесь есть, чистое. Возьмите это, пожалуйста, — возвращается и протягивает жёлтого цвета мочалку: та была больше похожа на свёрток сена, но незнакомцу сейчас всё равно. Он лишь тихо благодарит и, кивнув, забирает такую необходимую для него вещь. — Слева от купальни чистые полотенца, несколько отдушек и шампуней. Вы можете взять всё, что вам понадобится.       Подхватив Господина под локоть, хозяин дома ведёт его под балдахин, останавливаясь. — Я закрою шторы, — начинает развязывать сдерживающие ленточки. — Вы можете провести здесь столько времени, сколько вам понадобится. Я зайду через пару минут и оставлю на том кресле чистую одежду для вас. Через ткань я вас не увижу, не переживайте, — Господин слушает внимательно, лишь кивая. Стоит вроде бы ровно, стараясь не выдавать свою вселенскую усталость, только вот безвольно болтающиеся руки и пустой, словно кукольный взгляд, выдают с потрохами. — Я буду ожидать вас на балконе, Господин. Как закончите, я проведу вас в гостевую комнату и предоставлю ночлег, — сказав это, молодой человек покидает ванную комнату, закрывая дверь и оставляя Господина в полном одиночестве.       Луна освещает помещение, будто бы зная, в какой части замка она сейчас нужнее всего. Её света достаточно, чтобы в комнате можно было разглядеть абсолютно всё. Здесь лишь три одинокие свечи, что стоят на бортике купальни и добавляют света.       В комнате абсолютная тишина. За окном слышно немного усилившийся ветер, который врезается в плотное стекло и заставляет его еле заметно недовольно скрипнуть. Фитиля горящих свечей иногда потрескивают, разрушая эту тишину и присоединяясь к шалости ветра.       Господин вздыхает. Хочется сесть и здраво поразмыслить о том, что вообще происходит, и понять: не сошёл ли он с ума? Но сейчас хочется лишь смыть с себя эту неприятную, прилипшую к коже грязь, а затем провалиться в долгий сон.       Он стягивает с себя облегающую кофту, продевая через голову: ткань её была вся промокшая, неприятно прилипала к телу и лишь сильнее морозила кожу. Господин откладывает её на тот самый каменный выступ, где лежали ванные принадлежности. Затем снимает с себя обувь и штаны, делая это как можно осторожнее — наложенные повязки снимать не хотелось. Было ощущение, что они действительно снимают боль.       Забирают её себе.       Снимает носки и нижнее бельё. Остаётся полностью обнажённым и только после этого подходит к купальне, останавливаясь у лесенки. Смотрит на неё устало, со вздохом. Он спокойно может просто перешагнуть бортик и залезть в воду, но отчего-то вести себя так некультурно и неэтично, пускай хозяин дома этого и не увидит, не хотелось.       Не хотелось показывать хоть каплю своего неуважения.       Взгляд опускается на руки, после и на ноги, что хранили на себе обилие повязок. Снимать их вовсе не хотелось. Может, они и не оказывали лечебного действия так быстро, но даже эфемерная надежда на это грела душу и создавала мнимое ощущение исцеления. Вздохнув, он всё же принимается снимать все закреплённые на теле марлевые тряпочки с целебными травами. Утром, проснувшись, он обязательно попросит у хозяина замка дать ещё немного лекарств.       Одна нога погружается в тёплую воду, за ней следует вторая. По коже тут же разносится табун мурашек, что бежит вверх — к коленям, бёдрам, тазу, устремляясь всё дальше и дальше. Это долгожданное чувство расслабления наступает уже сейчас, хотя тело ещё полностью не погружено в воду.       Он опускается, садится на колени и прикрывает глаза, выдыхая. Хочется замереть в этой позе и остаться в ней навсегда. Мышцы постепенно расслабляются, отпуская напряжение, что сопровождало их очень долгое время. Ритм сердца замедляется, грудь перестаёт так часто и рвано вздыматься, а душа отпускает тревожность, что поселилась в ней совсем недавно, но выпускать из своих оков почему-то вовсе не хотела.       Он слегка улыбается, откидывается на спинку купальни, располагает руки по сторонам от себя — на бортиках — и запрокидывает голову. Хочется здесь забыться, уснуть, отпустить все проблемы и больше никогда о них не вспоминать.       Господин сидит так несколько минут, а затем, будто бы очнувшись, стряхивает с себя эту приятную негу. Он тянется к оставленным на «тумбе» мочалке и баночкам. Не знает, в каком из сосудов что, поэтому лишь по запаху выбирает тот, которую будет использовать — тот, что больше понравилась по запаху.       Выливает полупрозрачное содержимое в еле подрагивающую ладонь, замечая, что в субстанции плавают красные лепесточки маленького размера. Улыбается этому, потому что эта картина почему-то заставляет умилиться. Растирает густую жидкость в руках, заставляет вспениться, а затем намыливает голову. Проходится по коже головы, промывает, казалось, корень каждого своего немного отросшего волоса. Смывает потоком воды из небольшого размера ковша, что нашёл на полу возле купальни. Затем мылит ещё, вновь смывает, после выбирает другую баночку — её содержимое было уже без лепесточков — и выливает это на мочалку, также вспенивая.       Когда тело было полностью отмыто от грязи, он выходит из купальни, сразу же беря в руки полотенце и вытирая им тело, после обматывая вокруг торса.       Чистая и мягкая кожа начинает активнее дышать, чувствуя свободу от толстого слоя грязи. Волосы, чистые и ухоженные, благодарно формируются в более толстые мокрые пряди, а раны будто бы действительно уже не болят так сильно.       Тело всё равно покрывается непрошенными мурашками. Покинув балдахин, Господин почувствовал, как кожа окуталась холодными тисками, что заставили её неприятно сжаться от мороза.       Он спешит к креслу, на котором молодой человек обещал оставить для него одежду. И, подойдя, он действительно видит её: длинные свободные штаны белоснежного цвета и такая же футболка-рубашка со шнурочками на груди. «Не слышал, как он вошёл», — проносится в мыслях Господина. Однако сейчас ему всё равно на такую мелочь, главное, что хозяин принёс ему новый комплект одежды, а значит не придётся надевать на себя свою грязную и рваную.       Быстро одевшись, он вешает использованное полотенце на спинку кресла, расправляя. Не знает, что с ним делать и куда девать, но бросать — точно не стоит. Не нашёл никакой корзины для грязного белья, а потому оставляет так. И только сейчас взор зацепляется за необычного вида обувь, что стояла под креслом. К каждому ботинку были пришиты носки или что-то очень похожее на них.       Метнув свой взгляд на собственные босые ноги и посмотрев на них пару секунд, Господин принимает решение, что и этот элемент одежды для него. Быстро надев их, он покидает ванную комнату, выходя в коридор.

***

      Сегодняшняя ночь несколько отличается от остальных. Луна, не скрытая ни единым облаком, освещает своим светом всё вокруг и создаёт ощущение, будто бы сейчас ранее утро, а не ночь. Небо всё ещё усыпано огромным количеством звёзд, что мерцают одна другой сильнее.       Иногда можно почувствовать дуновение ветра, что своим морозом окутывает юношеское тело и заставляет красивые длинные волосы развеваться. Взгляд устремлён далеко вперёд — на горизонт, где видны только очертания крон деревьев.       На растительности, что расположена на территории замка, можно заметить бесчисленное количество птиц: они любят это место, здесь им нравится и здесь они живут. Они тихо переговариваются между собой, но шёпот этот в ночной тишине слышен слишком отчётливо и громко. Однако молодого человека это нисколько не смущает. Он наоборот лишь улыбается, слегка приподнимая уголок губ, и продолжает рассматривать природу.       Мысли то и дело возвращаются к Господину, который сейчас в купальне. Что с ним произошло? Откуда он? Нужно ли оказать ему защиту, помощь, поддержку? Юноша ведь действительно может помочь, ему необходимо лишь знать, с чем конкретно.       Слышит, как дверь, ведущая в ванную, тихо открывается, поэтому сам отнимает руки от холодных каменных перил балкона и поворачивается. В коридоре стоит Господин, одетый во всё белое — в одежду, что принёс ему сам хозяин дома. Он медленно скользит взглядом от макушки со влажными волосами к шее, груди, ногам и останавливается на тёплой обуви. «Заметил», — и понимание это греет душу. Он не хотел, чтобы Господин замёрз и захворал.       Лунный свет, что пробирается из большого окна ванной комнаты, окутывает своим сиянием тело незнакомца, подсвечивая его контур и окольцовывая белым светом. Волосы причудливого цвета меняются в оттенке, становятся более яркими и блестящими, будто бы даже ангельскими. Взгляд Господина спокойный, умиротворённый, не такой пустой, каким был несколько десятков минут назад. «Ангел…» — проносится в мыслях хозяина замка, заставляя внизу живота разлиться какому-то приятному и давно забытому щекочущему чувству. Словно там сидит… Не рой, нет. Словно там сидит одна маленькая, но очень красивая бабочка. Её тоненькие лапки осторожно касаются чужих внутренностей, щекочут и посылают волны приятных мурашек.       Господин стоит спокойно, смотрит неотрывно, ждёт, когда ему скажут, что делать. «Моё спасение», — единственное, что проносится в голове незнакомца, смотрящего на хозяина дома, облачённого в белые одежды и длинный плащ. Он стоял в полнейшем одиночестве посреди большого и просторного балкона. Находился в гостях у ночной тишины и нисколько не нарушал её своим присутствием. — Могу я сопроводить вас до спальни? — задаёт тихий вопрос, покидая балкон и оказываясь в паре метров от Господина. Смотрит ему в глаза и ожидает ответа. А в ответ лишь едва заметный кивок и слабая улыбка. И улыбка эта заставляет вновь приподнять уголки губ, подарив это движение человеку напротив. — Прошу, — указывает рукой в сторону правой двери в приглашающем жесте.       Комната достаточно большая и просторная. На каждой стене квадратного помещения по два светильника, в которых горящие свечи, и огонь их освещает всё вокруг. Слева стоит большая и широкая кровать, высота которой весьма внушительна. Сама перина толстая и, вероятно, весьма мягкая. Кровать заправлена, сверху покрывало с незамысловатым узором, а у массивного деревянного изголовья, которое, к слову, заканчивается фигуркой какого-то мифического создания с крыльями, лежит несколько декоративных квадратных подушек. Они закрывают собой две большие перьевые, что предназначены для сна.       По обе стороны от кровати стоят тумбочки тёмно-коричневого цвета. На обоих канделябры с горящими свечами. С другого конца кровати, противоположного изголовью, стоит деревянная подставка для ног. У стены напротив входной двери находится маленький диванчик, предназначенный для гостей, что посетят данную комнату с целью навестить её нынешнего хозяина. И у той же стены, где и диван, есть небольшой выступ, заканчивающийся окном — туда можно положить одеяло и подушки, сесть с какой-нибудь красивой и романтичной историей книжной версии и пропасть в любви, окутывая себя прекрасной атмосферой умиротворения и уединения.       Левее кровати стоит небольшого размера шкаф, а на полу постелен ковёр. Он не был похож на тот, по которому они проходили при выходе из башни. Этот был выполнен в красных оттенках, и узоры его были чёрные. Их разнообразность и вариабельность казались куда сложнее, чем у ковра, что был увиден ранее. Но даже при этом всём, тот белый ковёр казался намного дороже. — Это ваша комната. Располагайтесь, пожалуйста. Свечи можете потушить при необходимости, — говорит хозяин замка, подводя Господина к высокой кровати. — Перина мягкая, я бы даже сказал воздушная. Ваша спина не будет по утру болеть, скорее наоборот — за время сна вы снимите всё напряжение.       Договорив, он отступает на шаг назад. Затем делает ещё один и ещё, оказываясь у двери. — Надеюсь, по пробуждении вы будете чувствовать себя лучше. Я бы очень хотел послушать историю о том, что с вами приключилось, но это позже. А пока что, — выходит за порог комнаты и укладывает длинные пальцы на позолоченную ручку двери, — доброй ночи, Господин. — И вам доброй ночи. Спасибо вам за вашу доброту, — отвечает гость, слегка кланяясь.       Юноша напротив кивает, а затем закрывает дверь, вновь оставляя в полном одиночестве.       Safari Riot feat. Crayson: Where is My Mind       Он оглядывает комнату: здесь всё такое гармоничное, такое уютное и создающее спокойствие, что то состояние умиротворённости, настигшее его ещё в ванной комнате, вовсе и не покидает юное тело, лишь наоборот — растекается по венам ещё сильнее, заполняя собой каждую клеточку.       Юноша подходит к свечам, что висят на стенах, и задувает каждую, погружая комнату во всё большую темноту. Оставляет гореть только те, что стоят на тумбах, а затем, сняв всё ещё непонятную ему обувь, ложится на кровать, не снимая покрывала и не убирая дополнительных подушек. Не хочется собственноручно убирать этот комфорт и то тепло, которое сейчас так необходимо.       Устраивается поудобнее на подушке и, подвернув уголочек одеяла вместе с покрывалом под подбородок, прикрывает глаза, облегчённо выдыхая.       В голову моментально лезут непрошенные конкретно сейчас мысли: сознание то и дело возвращает парня к земле, на которой он стоял на четвереньках, содрогаясь. Возвращает его к моменту, когда массивная дверь ворот открылась, и на пороге показался молодой человек. Возвращает его туда, где он самостоятельно вновь пересёк порог территории замка и позволил себе помочь. Туда, где его усадили на стул кухни, как сели перед ним обрабатывать раны, постоянно извиняясь.       Он помнит этот взгляд. Он был наполнен желанием помочь и защитить. Он помнит эти красивые карие глаза с идеально лисьим, можно даже сказать королевским разрезом. Помнит то беспокойство, что плескалось в тёмных, как ночь, зрачках; помнит искренность, которая смешивалась с этим самым беспокойством в коктейль эмоций.       Помнит, как скользил изучающим взглядом по чужому лицу. Как подметил идеальную его форму, точёную, неземную. Острый подбородок, чёткую линию челюсти и острые скулы, которые придавали лишь красоты и изящества, но никак не вселяли страха. Помнит пухлые губы, такие идеальные во всём: их форма понятна и привлекательна, они нисколько не обветрены, не покрасневши, не искусаны.       Изысканные.       Помнит красивые локоны волос, уложенные в какой-то степени в величественную причёску. Помнит, как чёрные пряди ярко подсвечивались под светом ночной луны, как они свесились набок, когда молодой человек чуть наклонил голову, стоя на пороге территории замка.       Помнит его мелодичный голос, так идеально подходящий под всю эту атмосферу, что здесь царит. Помнит его шёпот и каждую сказанную им фразу. Помнит каждую искреннюю эмоцию, что можно было уловить в его словах.       Помнит руки, что держали всегда уверенно и крепко, помогая. Помнит, как эти руки держали марлевые повязки, смачивая их вином. Помнит, как эти руки прикладывали эти самые повязки к ранам, стараясь помочь.       Всё помнит.       За всё благодарен.       Одного понять не может. «Что за нахрен? — единственная здравая мысль, которая всецело описывает все мысли юноши. — Я чётко помню, что видел ранее. Это точно одно и то же место. Как такое возможно?» — чувствует, как тревога подкатывает к голове, что уже успела оградить себя от пугающих мыслей, поэтому сильно жмурится, стискивая зубы. Не хочет думать об этом конкретно сейчас, потому что его организм уже буквально молит об отдыхе. На затворках памяти колышется мысль об оставленном за массивными воротами штативе для съёмок. Со всем этим он разберётся завтра.       Определённо не сейчас.       Немного агрессивно переворачивается на другой бок, укладывается как можно удобнее и вздыхает. Завтра он проснётся, найдет этого красивого парня, который очень сильно ему помог, и обо всём спросит. В том числе о том, почему в нынешнее время остались люди, живущие в замках, в которых нет электричества, света и воды. И почему до сих пор существуют люди, обрабатывающие раны марлевыми повязками, смоченными вином, да приматывают лечебные травы.       С этими мыслями, полными решимости на завтрашний разговор с добрым незнакомцем, он засыпает.       И даже не предполагает, что всего лишь через каких-то пару часов он окажется лежащим среди старых прогнивших тряпок, в поломанной от времени кровати, в комнате, в которой витает запах затхлости, а на поверхности мебели — огромные слои пыли.       И даже представить не может, что дверь комнаты, находящаяся напротив башни, по лестнице которой они с молодым человеком поднимались на второй этаж, открывается, а из неё выходит невысокого роста паренёк. Он останавливается посреди помещения, поворачивает голову направо — в сторону коридора, ведущего в гостевую комнату, и улыбается.       Время новой игры.