Ветер, кровь и серебро

Легкий ветерок заставлял ежиться — холодный ещё был совсем, даже морозный, но чувствовались чутким звериным нюхом в нём первые ноты предстоящего тепла. В голове на секунду прояснилось, будто отпустил дурной хмель, но движения от этого собраннее не стали. Игорь качнулся сначала вправо, звучно стукнув сапогом о какой-то камешек, затем влево, и от падения его удержал только добротный забор, который он обновил перед тем как уйти в поход. Из нараспашку открытой двери был виден сиротливый огонёчек лучины, но в доме было душно и погано — в доме всё напоминало о них. Оставленные Костиком книги, которые он хранил как зеницу ока и иногда перечитывал, сидя на маленькой скамеечке около дома, мамины рушники и прялка с огромным колтуном ненужной теперь никому шерсти, из которой должны были появиться на свет для сына и внучка рукавицы к следующей зиме. Неуклюже наклонившись, мужчина зачерпнул горсть подтаявшего снега, рыхлого и неприятного на ощупь, растёр лицо. Снег кололся льдинками и сразу таял, стекая по клочковатой неаккуратной бороде и усам. Разгоряченное брагой и тяжёлым крепким вином тело хотело действия, нужно было выплеснуть застоявшуюся внутри энергию, но затуманенному рассудку хотелось просто лечь где-нибудь, где никто не услышит, чтобы не видеть в чужих глазах жалости, и по-звериному выть во всю глотку. Рассказать Луне-матушке, как рвётся сердце от тоски и сожалений, срывая до хрипа горло. Перекидываться Игорь не решался, неизвестно, что Зверь натворит, не хотелось бы кого-то зацепить, семья княжеская и без этого как на юродивого теперь смотрит, в терем пускает с неохотой, да от дел его князь отлучил. И так слишком много невинных да невиновных полегло, ещё больший грех на душу брать он не собирался — руки по локоть в чужой крови, весь он в ней искупался, да только, видимо, отцу-Волку пролитого в его честь оказалось мало, раз Игоревых близких не уберёг. Не послушался князь Сергей, военный поход решил устроить, южные границы расширять собрался, чтобы вспомнили все, кому южане ещё недавно чуть ли не собственными шкурами дань платили, когда больше нечем было. Да только толку теперь от этого? Если кому-то сейчас вздумается напасть — не отобьются Волки. Были сильные, были стойкие, а в итоге где войско? Где сотники, что с Игорем ходили? Сгинули, несколько человек только осталось. А про Грома людей и говорить нечего: остался Дмитрий, рука его правая, да десятка четыре волков. А скольких другие потеряли? Глупая получилась затея — весны надо было ждать, но, видимо, тесно было князю в своём тереме, не захотел ждать, повёлся он на чужие козни, что деревни приграничные стали жечь, да людей уводить. А какой же он правитель, если своих защитить от набегов не может? А какой тогда правитель, если не защитил?

несколько месяцев назад

Тяжело понурив голову, Игорь сидел за княжеским столом и слушал возбуждённый говор других сотников и многочисленных советчиков. Сегодня созвали всех, кто имел право голоса, и решение, озвученное Сергеем несколько мгновений назад, мало кого обрадовало. Ещё один военный поход, когда только этой весной они организовали заставу на восточной границе, больше полугода затратив на то, чтобы там закрепиться. Все понимали, что слишком рано снова собираться в путь, но князя это волновало мало — ему подавай военных подвигов брата, и все сидящие за столом были уверены, что именно в этом причина такого поспешного решения. Сквозь мутноватые окна княжеского терема светило солнце, и в душных палатах находиться было невыносимо. С улицы доносились громкие переклички дворовых девок, и Игорю гораздо приятнее было думать о них, чем о снабжении или новой карте, что разложили прямо перед носом. Зима выдалась снежная, а лето жарким, так что урожай был как никогда щедрым, матушка земля не поскупилась на подарки детям своим, да отец Волк не подвёл — много щенков со своим зверем встретились, да пару себе нашли. По деревянным перекладинам под потолком деловито гуляла канарейка, любимица княгини, песнями своими развлекающая гостей и её саму, когда мужа нет рядом. И, видимо, придётся ей скоро снова коротать ночи в одиночестве. Проголосовав против, Игорь по итогу остался в меньшинстве и с тяжелым сердцем отправился домой проверять, не требуется ли какой-то ремонт его обмундированию. Вечером того же дня, Игорь, хмуря тёмные брови, проверял звенья в лёгкой своей кольчуге, внимательно перебирая их и тихонько позвякивая металлом. На рядом стоящем чубуке для колки дров, поблёскивая на солнце лежала увесистая фибула для плаща в виде волчьей когтистой лапы, знак для всех, что не просто Волк идёт, но сотник княжеский, старшой дружины, и лучше с его дороги отойти, чтобы не подвинули. Там же несколько ножей, родовой клык и короткий широкий меч в простых безо всяких украшений ножнах. — Костик, а ну сюда поди! — Игорёш, а ты чего это затеялся? Неужто Сергей снова куда собирается? — из избы выглянула мать, подвязывая седые уже совсем волосы платком. Сухонькая старушка только на первый взгляд казалась немощной, внутри ещё жила гордая волчица, хоть Зверь всё реже и просился на волю. Морщинистые, в выступающих синеватых венках руки всё ещё могли отвесить крепкую затрещину, если её мужчины сильно разгуляются, но с болью Игорь видел, что всё чаще ей самой нужен досмотр и помощь. Чуть придержавшись за плечо Игоря, женщина села рядом с ним. Игорь многозначительно глянул на мать, вздохнул и отложил кольчугу, взявшись за толстый поддоспешник. Его залатать нужно было ещё несколько месяцев назад, да руки всё не доходили. — Очень ему на юг идти хочется, мочи нет просто. Не сидится ему дома в тишине и спокойствии, говорит, как в болоте себя чувствует. — А тебе не по душе всё это, значит, — расправив крючковатыми пальцами юбку, Олеся забрала из рук сына толстую иглу и начала ловко латать прореху в плотной куртке. — А кто меня спрашивает. Это ещё не решено наверняка, только в ближнем кругу обсудили конечно, но в течение нескольких дней он этот вопрос всей Думе на обсуждение выдвинет. Всё одно. — Игорь подставил лицо ласковым солнечным лучам и снова позвал сына: — Кость, ты там заснул, что ли? Из дома, чуть пригнувшись, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, выглянула светлая голова парнишки. Из одной ладони в другую у него бегал мелкий мышонок, нервно дёргающий крохотным носиком. — Вот прикармливаешь живность, а потом за книжки свои трясешься, что погрызут, окаянные. — Так я для этого и кормлю, чтобы не лезли больше никуда, — широко улыбнувшись, малец зачесал пятернёй волосы, упавшие на глаза. — Ну дитё-дитём. Какая тебе охота в этом году? Не пущу, — сделав страшные глаза, припугнул его Игорь, прекрасно зная, как тот начнёт гневно краснеть и дуть щёки. Косте только пятнадцатое лето минуло, хотя несколько его одногодок уже инициацию и прошли, не хотелось Игорю, чтобы сынишка становился мужчиной. Хотелось хотя бы его беззаботные деньки продлить, Игорь по себе знал, каково это, когда лишают детства. Когда рано погиб отец, ему пришлось в четырнадцать проходить тропой первой охоты, чтобы принять родовой клык и мать с малолетней сестрёнкой, Ленкой, у которой уже давно своя семья далеко отсюда, без защиты не оставлять. — Ты обещал, — нахмурился вдруг Костя, аккуратно опустил мышонка в траву и подошёл ближе к отцу. Он навис над сидящим Игорем, длинный вымахал, как каланча, плечи расправил, в глаза прямо смотрит, с вызовом, будто бы совсем не боится, а у самого с каждой секундой взгляд всё больше бегает, знает же, что отцу ничего не стоит его в бараний рог скрутить. Гром же сидел и любовался на своего сынишку, ишь какой, взрослым хочет стать, похвально. — Ну давай, если лопатками земли коснусь, то будет тебе в этом году охота, — усмехнулся Игорь, щуря один глаз. Ни в тот раз, ни ещё через неделю, Костя отца так и не повалил, даже не пошатнул толком, и Игорь больше забавлялся, валяя сына по земле в шуточной борьбе, пока мать уже не одернет. Тогда приходилось поднимать Костика за шкирку и отряхивать от пыли и травы. Спустя две недели сборов, они двинулись в путь, чтобы до осенней распутицы, когда развезёт все дороги и они превратятся в топкие гиблые болота, преодолеть большую часть. Всю дорогу Сергей заливался соловьём, уверенно вёл многочисленное войско и надеялся на быструю победу, что и принесёт новые территории, и наконец-то позволит встать на один уровень с братом, который уже давно перестал кому-либо что-то доказывать — о его ратных подвигах ходили легенды, а меч его и дружина были непобедимы. Несколько месяцев всего лишь, и к настоящим снегам уже будем дома, в тёплых горницах с жёнками рядом, уверял он своих сотников. Поход растянулся на полгода, а победоносного окончания не вышло. Насадившись на пики южан, они увязли в степях, потерялись в этом бесконечном мареве, а домой спешили так, оставив поле брани и победу чужому войску, что загнали половину лошадей вусмерть. Осада. Пока они бились на границах, отстаивая сажень за саженью новой земли, война пришла в их собственный дом. Бежавшие бояре и крестьяне привлекли за собой разбойников да северян, которые не прочь полакомиться чужим добром. Гром не стал напоминать тогда князю, что он предупреждал, всем им говорил, что ничем эта затея хорошим не кончится. Да только Сергей на него теперь и не смотрел вовсе, то ли застыдилось всё же княжеское сердце промаха, то ли считало Игоря накликавшим беду, но не до этого им сейчас было. Только бы успеть, только бы ворота и оставшиеся в городе старики да женщины выдержали натиск многомесячной зимней осады и набегов. Перебив под стенами города лагерь неприятеля, они не встретили радостных криков и поздравлений. Вступившее в побитый город войско с содроганием наблюдало за тем, во что превратилась их вотчина. У исхудавших волков, застывших по сторонам улиц, не было сил даже радоваться возвращению дружинников, защитников. Потребовалось пройти весь нижний город столицы, почти до княжеского двора дойти, чтобы прервалась звенящая скорбная тишина. Многие прерывали строй, не обращая внимания на гневные взгляды и команды князя, и как были, в боевом облачении, бежали домой узнать, живы ли родные. Дмитрий, доверенный Грома, всё привставал в стременах, выглядывая свою молодую жёнку — они только свадебку сыграли на исходе лета. — Митенька! — взвизгнул кто-то по правую руку от Игоря, а Дима уже затащил к себе в седло хрупкую фигурку в яркой тёплой юбке. Пуховый платок сбился, съехал с чернявой макушки, и, не стыдясь никого, она расцеловывала милого, приговаривая, как было страшно и горестно без него. Князь, первым въехавший в ворота своей усадьбы, небольшой крепости посреди города, изумлённо воззрился на терем. Им навстречу выплыла княгиня, степенно и тяжело она спускалась по поскрипывающим ступеням, перед ней, чуть ли не перепрыгивая через одну ступеньку, спешила княжна, выглядывающая в толпе прибывших ещё кого-то, кроме отца, но на неë почти никто не обращал внимания. Все взгляды были прикованы к круглому, точно луна на волчью ночь, животу и полным налитым грудям. Темный плащ с меховым подбоем и тяжёлое платье обрамляли раздавшуюся её фигуру. Князь, соскользнувший уже с коня, сделал ещё пару шагов, да так перед ней на колени и упал. Уезжали когда, о наследнике и речи ещё даже не шло, весточки до лагеря почти не доходили, да и то только первое время. Князь выглядел абсолютно счастливым, казалось, ни оставление поля боя, ни чужие смерти для него не имели значения. — Мой волчонок, — поднимая горящий взгляд на Ольгу, прошептал он, пока Игорь, озираясь, не мог никак найти своих в толпе. Когда был маленький, Костик убегал из дома, только заслышав о том, что отец возвращается, и встречал ещё на подходе к городу. Сейчас же Гром в толпе не замечал родных лиц, но всё больше ловил на себе взгляды будто сочувствующие и настороженные. Князь одним широким взмахом руки распустил всех, сказав только сотникам явиться к нему на следующий день ближе к вечеру. Конь под Громом заволновался, перебирал жилистыми ногами, пока ездок пытался вывести его из толпы обступивших людей. Свернув в первый же проулок, он пустился галопом к родному дому. Недоброе предчувствие закралось в сердце, но Игорь гнал его прочь. Может, Костик захворал, потому отлёживается в постели? Так Гром быстро лучшего лекаря ему привезёт, всех сведущих соберёт, только бы на ноги сына поднять. Вот уже показался родной двухэтажный терем с пристройкой, крепко сбитый, низенький, обнесённый ровнёхоньким забором. Во дворе привычно забрехали собаки, часть бросилась прямо в ноги, почуяв хозяина. Они крутились вокруг него, не давали пройти ближе к дому, из которого потянулись служки. И до того у них были скорбные лица, что захотелось ему завыть. Где мама, где Костик? Почему не встречают? Почему на порог даже не вышли? — Игорь Константинович, — начал подошедший дворовой мужик Матвей, стягивая с головы шапку. Отмахнувшись, желая ещё на несколько мгновений оттянуть осознание беды, Гром взлетел по ступенечкам крыльца, распугав девок — в доме было до удушья тихо. — Мам! Костик, вы где? Застыв посреди трапезной горницы, занимавшей почти весь первый этаж, он прислушивался, не скрипнет ли наверху половица, не затопочет ли сын по лестнице, за что Игорь его всегда ругал, делая замечание, чтобы не по-медвежьи ходил. Кольчуга вдруг стала неимоверно тяжёлой, стала тянуть к земле непомерным грузом. Лютым взглядом обведя прислугу, собравшуюся вокруг, он рыкнул Матвею: — Где? Застилающая глаза ярость непонимания не давала ясно мыслить, сердце билось в груди напуганной пичугой, а мысли в голову лезли одна хуже другой. — Игорь Константинович, — замямлил тихо он, громкий и щедрый обычно на добрую речь мужик. — Не усмотрели, батенька. Костика чуть ли не запирали в доме, вон, окна даже заколотили, только бы из дома не сбегал. Так он, сучонок, всё равно ночью как-то вылез да на охоту пошел. Совсем плохо с запасами было, Игорь Константинович, так молодёжь повадилась выбираться в лес. Матвей опустил взгляд и потому не заметил, как Гром подлетел к нему, схватив за грудки добротного старенького кафтана. — Все за стенами и остались, — прошептал он, не в силах рассказать обезумевшему мужчине, в один миг потерявшему всю семью, что именно случилось. Как хозяину можно было рассказать о том, что в насмешку ушкуйники притащили тела пацанят под сторожевые башни, потешаясь над тем, как горько плакали матери за стенами, как стенали и проклинали смеющихся выродков. Как рассказать о том, что его мать волосы на себе рвала от горя, что потеряла внука, и неизвестности, сможет ли сам Игорь вернуться домой. — Загрызла, Игорь Константинович, как пить дать всех загрызла. Изловить пытались, успокоить, да сами чуть в клыках не остались, вон, пожевала она меня всего, совсем одичала, — он пожал плечом, и Гром рванул на нём кафтан и рубаху, ошеломленным взглядом наткнувшись на совсем свежие бугристые шрамы. Волчья пасть навсегда теперь останется на чужом загривке. Отшатнувшись, Игорь зарычал нечеловеческим голосом, заметался по комнате. Разогнав прислугу, он остался один в пустом теперь и холодном доме. Тяжело осев на лавку, он зло пнул куда-то в угол шлем, отшвырнул подальше меч. На глаза попался княжеский подарок, фибула. Ярость застила глаза, сорвав с плеча, он топтал еë, вымещая всю злость на нерадивого князя. Подвигов он братских захотел, да ему до старшего Петра как до Луны-матушки пешком, сидел бы дома, спокойненько делами занимался бы. Так нет, ему же помахаться на мечах хочется, доказать всем, что не только Петр главный завоеватель, но всё равно именно благодаря его подмоге домой смогли вырваться. Почувствовав влагу на щеках, Гром осознал, что слезы уже вымочили всю бороду, горячие и горькие, они не облегчали душу, рвущуюся в груди на тысячу кусков. Как же так, мало он молитв возносил за своих родных? Мало крови за них пролил? Так почему же в княжеском доме сейчас радость и пополнение, а его семьи нет теперь больше на свете. Сын в земле, а мать зверем от горя обернулась, и это было, наверное, даже хуже смерти — она хотя бы дарит успокоение и освобождение, а звериный облик, истинная их натура, хоть и хранит воспоминания, но смутно, и мучается потому зверь — плохо ему, а причины не поймёт. Три дня и три ночи провëл Гром в забытьи, он ходил по дому своим же призраком, застывал надолго на одном месте после того, как пройдет приступ ярости, и он прекратит рушить всё подряд. Служки тихонько, совсем как мыши, пытались прибирать за ним, готовить хоть какую-то еду, но ему было всё равно. На несколько часов он мог засесть за прялкой, бездумно крутя веретено в руках, плакал над сыновьими книжонками, раз за разом перечитывал одну и ту же, видимо, надеясь, что вот зайдëт Костик в горницу, подсядет рядышком, заберёт из трясущихся рук книгу и начнет читать вслух весёлым молодым голосом. Окончательно распугав всю прислугу, а тех, кто сам не сбежал, просто выгнав взашей из дома, Гром горевал. По ночам недозрелая луна заглядывала в ставни, будто любопытствуя, как там поживает Игорь, да только жизни ему теперь не хотелось. В кухне не нашлось уже ничего съестного, потому он спускался в погреб. Под тяжёлыми его шагами скрипели родные ступени, становилось всё холоднее и холоднее. Распахнув совсем уж низенькую дверку и согнувшись в три погибели, он протиснулся в погреб, зашарив по полкам в поисках чего-нибудь пожевать. В темноте погреба он ориентировался плохо, да и вообще нечасто вникал в домашние дела, оставляя обыденные хлопоты матери, тогда как сам больше времени проводил в княжеских палатах, теперь уже ему опостылевших. Споткнувшись о небольшой, с локоть высотой бочонок, он чуть не пропахал носом земляной пол. Схватив с полки наливное яблочко из прошлогодних запасов, он обтëр его о рукав и повнимательнее присмотрелся к бочонку. В таких разливали крепкую брагу, Игнат баловался на досуге, один раз чуть не споив княжеского дьяка, за что лавочку его прикрыли, но по большой дружбе Грому всё ещё перепадал бочонок-другой. Подхватив брагу, Игорь поспешил в главную горницу. С того вечера вино, брага и медовуха текли в доме рекой. Гром не мог оторваться от стакана, только это дарило ему хоть какое-то успокоение. Гнев и отчаяние, круто смешавшиеся в нëм, тонули на дне кувшина, позволяя побыть в блаженном забытьи, отвлечься от того, как загибается от горя он сам, как мыши начинают подгрызать Костины книги, а сам дом всё больше походит на заброшенную халупу. Всё потерял, абсолютно всё потерял. Жена родами умерла, горько он тогда плакал, но сынишка, успокаивающийся только у него на руках, не давал упасть в этот чёрный омут горестей, держал на плаву повседневными приятными хлопотами: то клычки режутся, нужно лекаря кликнуть, то кормилицу новую найти, а вот уже можно и на коня сажать, радостно наблюдая за тем, как в изумлении округляются детские глаза, как Костик судорожно цепляется за луку седла. Вспоминается, как на одной из пирушек Костя сидел у него на коленях, крохотный совсем, но бойкий и непоседливый, ну правда волчок. А там уже и первые деревянные сабельки, обучение грамоте. Несостоявшаяся инициация. Тёплая привязанность и грусть смешались в Громе, но в одном он был уверен точно — виноват во всем Князь. Если бы не его заскоки, если бы не жадность и самонадеянность — всё было бы, как раньше, хорошо. Покачиваясь, он медленно встал, дурной взгляд зацепился за пылящиеся в углу ножны его меча. С горем пополам приладив их на пояс, он вышел за порог, окунулся в прохладу апрельской ночи. Домашние собаки, как и слуги, разбежались, нечего им тут было делать, потому никто не заметил, как Гром пошёл в город. Кое-где в домах светлели лучины, там жило счастье и уют, которые у него отобрали. Чем дальше он шëл, тем злее становился на Сергея, хотя понимал же в душе, что виноват совсем не он, а разбойники — не он один родных потерял. Но тут же будто бесëнок какой-то на ухо ему шептал, что никто больше зверем окончательно от горя не стал, только Олеся. Такого уже несколько лет не случалось, редкостью это было, примером того, что слаб человек и не может удары судьбы своей выдержать. Сам не заметив как, он добрëл до княжеской усадьбы, перед этим своим громким пьяным бредом перепугав половину городка. Волки любопытствующие выглядывали из окон, но не решались остановить Грома, боясь попасть под горячую руку. — Князь! — заколотил он в усадебные ворота, закрытые на ночь на засов. — Кто там? Спит уже князь, утром приходи, — ответил ему часовой по ту сторону. — Князя позови, пусть ответ передо мной держит! — орал он дурным голосом. — Гром, ты, что ли? Ну погоди. Будто в клетке метался он перед усадьбой в ожидании ответа. Неужто не пустит князь, неужто Гром для него ничего не стоит? Поглядывая на толстые стволы, из которых составлена была стена, он уже прикидывал, как перелезть, но тут ворота распахнулись и из-за них выглянул сухонький мужичок, пропустивший Грома внутрь. Часовые последовали за Игорем, сопроводили до княжеских палат. Сергей уже ждал его в светлице, заспанный, с тëмными кругами под глазами, он чуть не спал, сидя во главе стола. Застыв на пороге, Гром заметил, как князь едва кивнул часовым, и те закрыли двери, оставшись по ту сторону. — Зачем пришёл в такой час? Когда я тебя с остальными сотниками ждал, не уважил ты меня, на совет не явился. — Ты мне должен, князь, — зло шептал Игорь, медленно приближаясь к Сергею. — Всем нам должен. Я же говорил, что не надо никуда идти, а ты не послушал, подвигов захотел? Да ты даже ногтя его не стоишь. Игорь сам так не думал, но хмель застил разум, да и хотелось князю побольнее сделать. Он удовлетворенно улыбнулся, оскалился, когда увидел, что Сергей поморщился, отвернулся, не желая смотреть правде в глаза. — Ещё раз спрошу, Игорь, зачем с мечом ко мне пришёл, будто я своими руками сына твоего зарубил и матушку обратил? Забываешься, Гром. А в братские отношения наши не лезь, не тебе нас судить, — поднялся из-за стола Сергей, волосы его и южный, расписанный алым халат полыхнули в свете немногочисленных свечей. — Иди домой, проспись и приходи другом ко мне днëм, а не ночью, будто тать или ушкуйник. — Если бы не ты… Игорь его будто не слышал, потерявшись, как помешанный. Он угрожающе двинулся в сторону князя, схватившись за меч, но сил оголить его не хватало — пëсья преданность всё ещё жила и пела внутри него. Сергей же, внимательно наблюдая за метаниями на чужом лице, аккуратно нащупал рукоятку кинжала в рукаве, тонкая сталь не блеснула, затерялась в хитром узоре халата, потому князь со стороны казался беззащитным. Напряжение, повисшее в комнате, вдруг лопнуло оглушительным детским плачем, раздавшимся за стенкой. Игорь с детства Петра и Сергея знает, вместе волчатами росли, потому и княжеский терем он как свои пять пальцев знает: все коридорчики да комнатки проходные. По ту сторону стены, через небольшой проход и лестничку, начиналась женская половина. Из приоткрывшейся двери выбежала девка с охапкой пелёнок, а за ней оглушительный младенческий плач. Гром вздрогнул, будто очнулся от наваждения, и непонимающе глянул на металл клинка, ловивший багряные отсветы, выронил его из рук. Прямо перед глазами картина встала: детская люлька, подвешенная под потолком, княгиня и няньки точно что-то напевали, но их было почти не слышно за надрывным щенячьим воем. Князь тут же отступил к двери, закрывая собой проход, и оскалился уже по-настоящему. Если ещё пару мгновений назад Сергей готов был говорить и успокаивать, то сейчас достаточно было малейшего шага Игоря, чтобы того порвали на кусочки, и владыка был бы в своём праве это сделать. — На цепь, как шавку, посажу, ещё раз себе такое позволишь. Запереть его, и из дома весь хмель вынести. И торговцам скажите — кто хоть чарку продаст — всех собак спущу, — услышал последнее Гром перед тем, как несколько молодчиков налетели на него и, не церемонясь, вывели из княжеского терема.