Бабочка без крыльев

ЧАСТЬ I. УКРАДЕННЫЕ КАРАНДАШИ

«Не смотри в прошлое с тоской. Оно не вернётся. Мудро распорядись настоящим. Оно твоё. Иди вперёд, навстречу туманному будущему, без страха и с мужественным сердцем.»

ГЛАВА 1. Разноцветный калейдоскоп

      Жизнь в приюте Вула была однообразна. В холодных стенах здания перманентно царила атмосфера уныния и безнадеги. С одной стороны его укрывала собой гудящая молочная фабрика, с другой — ряд жилых домов из серого кирпича. У жильцов приюта Вула не было каких-то выдающихся перспектив, надежд и, напротив, больших разочарований. Это был вполне себе достойный сиротский дом, без гнилых крыш и пустых тарелок; построенный одним меценатом на месте старой лечебницы, так что выглядел прилично. И даже комнат было предостаточно, чтобы содержать где-то с полсотни беспризорников. Каждый в серой курточке, форме и длинных заштопанных носках, безупречно чистеньких, но отвратительно однотипных. Редко кто пытался бороться с этой тоской, и в основном борьба велась исключительно в голове. Среди немногих — тот, кто предпочитает книги, а не «глупые» игры со сверстниками, ведь «в умных строчках есть хотя бы смысл». С этим уже в свою очередь боролись взрослые.       — Том, оторвись-ка от своих книг, — сказала нянька, проходя мимо него с ведром и тряпкой, — Иди проветриться с остальными детьми. Нельзя всё время сидеть взаперти.       Она посмотрела на него сверху вниз, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. Том безразлично взглянул на нее и так же молча отвернулся, продолжил чтение. Подобного рода наставления он игнорировал. Миссис Форссиблс смотрела на Тома безучастно, словно на мебель.       — Я не шучу, — говорила нянька, вытирая руки о свой застиранный фартук, и цедит сквозь раздражение, — Поди и поиграй, иначе совсем один одинешенек останешься. И чего в этом хорошего?       Том слышал, каким именно голосом говорила с ним старуха, и беззвучно злился, чтобы не нарваться на неприятности. За годы жизни в приюте он научился быть в глазах персонала «золотком», «чудесным, спокойным мальчиком», «вежливым и покладистым», чтобы можно было легко избежать ненужных последствий за длинный язык, и все равно получал в ответ лишь осуждение. Очень жаль, что эта его способность быть «удобным» в глазах взрослых не подарила ему шанса быть усыновленным в какую-нибудь хорошую семью. Были неспокойные времена, и происхождение Тома, о котором сотрудники приюта обязаны были осведомлять всех заинтересованных, никак не располагало к себе страждущих от бесплодия сердобольных дам и их мужей.       — Откажусь. Спасибо, миссис Форссибл, за ваше беспокойство, но играть во дворе мне неинтересно, — спокойно, не отрывая взгляда от книги, ответил мальчик. Женщину чуть передернуло, как это обычно бывало, когда десятилетний Том звучал совсем уж подобно взрослому и рассудительному мужчине.       Пробормотав себе что-то под нос, она поспешила удалиться из учебного класса. Странный он все-таки ребенок, этот Том. Замкнутых ребят среди воспитанников хватает, но, по мнению всех нянек, угрюмый мальчишка не похож на обычного доходягу. Напротив, Том был очень даже уверен в себе и убедителен во многих вещах. Умный, прилежный, тихий и аккуратный. Миссис Форссибл, как и остальные воспитательницы, не знали, почему он кажется не таким, как обычные дети, и только Тому была известна эта тайна.       Вдруг за дверью, за которой секунду назад скрылась миссис Форссибл, звучит натужный вскрик, грохот ведра об пол и возмущенные восклицания нянек. Тома одергивает, он с тенью любопытства и раздражения начинает прислушиваться к происходящему в коридоре, пытаясь вычислить источник беспокойства. Долго мучиться не пришлось, ответ сам пришел — или вернее будет сказать, ворвался — к нему в учебный класс. Воспитательница, та, что помоложе, преподающая ему и остальным арифметику, волочила за ухо девочку его возраста. За их спинами миссис Форссибл всплескивала руками от возмущения.       — …и ни капли стараний, всю неделю вместо самостоятельных работ сдаешь каракули, — вслух проговаривала женщина, та, что тащила девчонку, — пропустила дежурство в столовой и решила умыкнуть к остальным во двор, стыдоба! Еще и сбежать решила! Ты погляди, что наделала, снесла миссис Форссибл с ног!       — Да я же не нарочно, — стыдливо булькнула себе под нос светловолосая хулиганка, потупив взгляд в пол, — Я сейчас уберу все, честно…       — Еще как уберешь, бессовестная! — не унималась женщина, сжав между пальцами ухо сильнее.       — Ай-ай-ай! Извините!       Развернувшаяся трагикомедия злила Тома все сильнее, но короткое любопытство подпитало сдержанность в осанке, сердце и разуме. Он отложил попытки продолжить чтение и бездумно смотрел в книгу, лишь бы спрятать свое неудовольствие, и надеялся, что очень скоро шум прекратиться. Или, небеса тому свидетели, Том не сдержится и сам заставит всех замолчать.       — Давай-давай, сейчас же бери в руки тряпку и собирай пролитую воду, — приказным тоном велит воспитательница и почти толкает девчонку обратно в сторону двери. Та потирает красное ухо, надувает щеки и супится. Тем временем крикливая нянька кладет стопку книг и тетрадок на ближайшую парту (до этого она держала все это учебное добро в свободной руке) и замечает невольного свидетеля. Взгляд ее меняется, ресницы утомленно подрагивают.       — Том, золотце, будь так добр, проследи, чтобы эта пакостница не отвлекалась, — просит она, смягчив голос, — Тебе не трудно?       Том поднимает глаза на воспитателя. Его холодный, острый как бритва взгляд ловит ее затылок — заносчивая женщина решила удрать, не оставив ему выбора. Впрочем, ее возмутительные потуги умаслить Тома непрошенной добротой — «ах, Том, золотце»— были для него пустыми звуком, так что мальчик крайне терпеливо вздыхает и ждет, когда все немного успокоятся.       — Юная леди, это совсем не дело, — в классе стало тихо, лишь миссис Форссибл продолжала охать да вздыхать за приоткрытой дверью, — плохо, что учитель такого о тебе мнения. Нужно стараться!       — Я просто не всего понимаю…       Голос девчонки звучал где-то очень далеко и тихо. Он не отвлекал, так что Том вернулся к чтению. Лишь спустя какое-то время голоса стихли, бульканье воды в ведре прекратилось, и светловолосая девочка вошла в учебный класс под настоятельный взгляд миссис Форссибл. Женщина напоследок посмотрела на Тома и допустила мысль, что так мальчишка хотя бы не будет сидеть в одиночестве.       — Занимайтесь-занимайтесь.       Дверь за спиной девочки скрипит, и она слегка вздрагивает, когда миссис Форссибл уходит. Светловолосая расстроенно потирает ухо, заправляет пшеничные косы за спину и подходит к парте, на которой была оставлены учебники и тетради, специально для нее. Арифметика, родной язык, религиозное воспитание…девочка потупила взгляд и с большой неохотой села за парту.       Каждый занимался своим делом.       Девочка была самая обыкновенная и, должно быть, новенькая. Том заметил это сразу, бросив в ее сторону безразличный взгляд и сделав несложные выводы. Шум за окном раздражал, зато, к удовольствию мальчика, соседка не беспокоила своим присутствием, и лишь тихо сопела над тетрадками. Она сидела через две парты от него. Изредка, когда Реддла переворачивал страницу, он краем глаза подмечал, что незнакомка не притрагивается к карандашу.       Взгляд девочки метался по парте. Она сложила ручки на учебник и, водя пальчиком по строчкам, беззвучно бубнила себе под нос буквы. На лице застала гримаса полного сосредоточения.       — Эге-гэ-эй!       Бум! Об стекло стукается пестрый разноцветный силуэт, и класс на мгновение вспыхнул алым. Тома звук слегка настораживает, а вот девочка подпрыгивает от неожиданности.       — Ты где такого достать умудрился, дурила! Ой, какой красивый!       — А-а!       — Лови, лови его! Новенький совсем!       За окном доносятся громкие голоса ребят. Реддл вытягивает шею и подмечает трепыхающуюся на ветру бечевку; чуть дальше, на карнизе прилегающего по соседству здания, болталось непонятное яркое пятно, за краем шторы его видно не было. Девочка спохватилась и мягкой поступью подлетела к окну у учительского стола, что был без занавесок, дабы разглядеть случившееся. Зеленые глазенки распахнулись шире, лицом светловолосая прильнула почти вплотную.       Из открытой форточки разразился нравоучительный вскрик.       — Деннис Бишоп, немедленно слезь со сточной трубы! — нянька, что часом ранее тащила ее за уши, нашла себе новое занятие; своим появлением она явно распугала играющих детей. Деннис, рыжеволосый и курносый крепыш, поспешил подчиниться приказанию.       — Юная леди, а вас я попрошу уткнуть свой любопытный нос обратно в учебник! Да-да, Маркл, это я тебе! Никакого обеда, пока не закончишь! — раздался грозный голос за окном. Девочка нелепо юркнула вниз в попытке спрятаться, и зачем-то прикрывает ладонями рот. Глаза Тома незаинтересованно оглядывают сцену, брови его кривятся эгоцентричной, пренебрежительной дугой.       — Ой-ой-ой… — незнакомка встречается с ним взглядом и стыдливо хлопает ресницами, но ладошки с лица не убирает, и вставать не спешит. Как нелепо и до чего же несуразно, судит Реддл.       Книга откладывается в сторону, Том встает из-за стола и выпрямляет спину. Близится время обеда, думает он, и как знак в подтверждение его мыслей, в коридоре становится шумно. Еще немного, и раздастся колокольчик, а вслед за ним и громогласное объявление от дежурных.       Он собирает вещи с парты. Яблоко, бережно оставленное миссис Форссибл (она всегда сердобольно относится к воспитанникам и не упускает возможности их поощрить за старания, даже самых замкнутых и нелюдимых), линейка, скромный набор из трех серых карандашей и учебник по алгебре. Том идет к выходу из кабинета, а девочка так и остается сидеть на том же месте, встревоженно озираясь по сторонам, и это — совсем уже странно, разумеется. Когда он открывает дверь перед собой, дежурные ребята уже вовсю созывают к ужину.       — Ой, подожди, пожалуйста!       Том замирает, несколько опешив от неожиданной просьбы. Голос за спиной такой доверчивый, встревоженный и беспокойно-звонкий одновременно. Мальчик оборачивается, видит бестолковые, умоляющие глаза, и с ожиданием молчит.       — Ты можешь помочь мне? Пожалуйста. У меня не получается.       Том слушает и не верит своим глазам. Уму непостижимо! Он даже не отвечает, молча разворачивается и закрывает за собой дверь.       Светловолосая остается в кабинете в компании учебников. Ну и мальчишка, какой неприятный…       С чувством полной безнадеги она садится обратно за парту, раскладывает перед собой учебник по алгебре и начинает изо всех сил вчитаться в содержимое задачки. Сложно и непонятно. Ее этому не учили. Да кто бы вообще задумал такое в борделе, учить маленькую девочку считать? Это ведь вам не библиотека или школа какая-нибудь.       Карандаш в руке лежит уверенно, но выводимое им в тетради — абсурдные каракули. Девочка мученически вздыхает и пинает ножкой соседнюю парту. Уставший взгляд скользит от тетради к окну. Детские голоса пропали, остались лишь звуки промышленного Лондона и привлекательное, пестрое сияние разноцветной ткани, а еще — уйма задачек, в которых девочка ничегошеньки не понимала.

***

      Прошло около месяца. Осень подкралась моросящим дождиком где-то с неделю назад, предупреждающе завыла, и с самым несвойственным для Лондона энтузиазмом разогнала тучи на пару дней. Остатки летнего настроения повисли в воздухе. Ранний сентябрь пах мылом для стирки, преющей сладостью травы и безветренной погодой.       Том трижды в неделю посещал учебный класс, и в двух из трех случаев оказывался в обществе неграмотной недотепы. Они не разговаривали, и даже не знакомились.       Недотепа всегда сидела тихо и не мешала. Изредка к ним заглядывала учитель, что-то объясняла девочке, неоднозначно смотрела на Тома и уходила по своим делам. В какой-то момент Реддл и вовсе перестал замечать ее присутствие. Больше о помощи она не просила. Он уходил на обед, а она всегда оставалась. Так и сегодня — время обеда, и Том покидает класс.       В столовой застыло густое зловонье чечевичного супа. Том ненавидел эти супы, и поэтому во время раздачи его порция всегда доставалась кому-то другому. Мальчику было все равно, кто заполучит добавку, и как именно «счастливчик» выбьет ее из лап голодных оборванцев. Что важнее — засахаренные хлебные корочки, которые они получали в количестве трех штук на руки к послеполуденному чаю. За эти корочки можно даже убить соседа за обеденным столом, если бы детям здесь выдавали столовые ножи.       Книгу под бок, с предельной аккуратностью. Не хватало еще запортачить твердый переплет; книги Том ценил и старался беречь, в них он находил спокойствие и уединение. Чего не скажешь о балагане в очереди. Небрежно оплеванные остатками мыла и еды подносы летают перед лицом, отовсюду шум и гам. Девчонки позади громко судачат про то, как будут играть в карты на разноцветные пуговицы, доходяга впереди ссутулится и мычит себе под нос «Лондонский мост», а хулиганы рядом неодобрительно ворчат на это, но отвлекаются и громко улюлюкают, когда подходит их очередь ставить на подносы кормежку.       Когда до Тома дошла очередь, он попросил лишь хлебные корочки, чай и вареное яйцо. Есть у себя в комнате нельзя, ведь корочки крошатся, а беспорядка он не любил. Он сел за один из свободных столов (к неудовольствию мальчика, он шатался из-за косой ножки), и вскоре к нему подсели двое старших, увлеченно что-то обсуждающих.       — Вот же черт, — выругался мальчишка лет тринадцати, потирая забинтованную руку, — Сегодня утром, во время приборки, пока никого не было во дворе, попытался снять его с карниза. Не вариант…       — Ты где его вообще взял? Говорят, на нянек жаловались, мол, не наш он, да и хозяева нашлись, чегой-то он у нас тогда, — помешивая ложкой варево, спросил второй.       — Сныкал у паренька через три дома отсюдова.       — Отобрал что ли? Избил?       — Нет, — машет хулиган головой со знанием дела, — он сам оставил на лавке. Я лишь подобрал.       — Да и толку теперь. Только если камнями сбивать.       Том уже грыз одну корочку, лениво прислушиваясь к разговорам вокруг, как вдруг его взгляд остановился на его книжке. Но что-то кольнуло глаза. Что-то оказалось неправильным. Том проверил карманы, еще раз взглянул на учебник.       Чего-то не хватало.       Лента. Он отложил ленту-закладку во время чтения, пока сидел в классе, и совсем не обратил внимания, что она, должно быть, упала на пол. Не то, чтобы она имела какое-то большое значение, но лента была необычной — темно-синей, с золотистой строчкой и большим жемчужным глазом, пришитым у края. Глаз, разумеется, ненастоящий, и ленточка ему даже не принадлежала, но однажды он увидел ее у Эми Бенсон в волосах и счел ее необычной в сером однообразии приюта. Тому не нравилась эта тусклая, невыносимая скука, и в какой-то момент он стал собирать что-то красивое, необычное, что привлекало и могло успокаивать. А когда у Тома стали провялятся необычные способности, делать чужое своим стало чем-то само собой разумеющемся. Это было его личным правом сильного.       К чему бы вообще ему идти обратно в класс за этой ленточкой? Она ведь совершенно бессмысленна, лента как лента. Но Тому такие мелочи приносили странное удовольствие. Когда она лежала закладкой в книге, то страницы не мялись, а жемчужная бусина завораживающе блестела при свете ламп по вечерам. Это его лента. Нужно ее вернуть, иначе Том не найдет себе места.       У него был платок в кармане. Хорошая привычка, ведь в него он сложил две недоеденные корочки и убрал в карман брюк. Придется потерпеть это неудобство ради куда более важной вещи в жизни Реддла. Книга в руки, яблоко с карандашами под бок, и вот он уже почти что летит по опустевшим коридорам в сторону учебного класса. Вот она, дверь, всего-то через один этаж и два длинных коридора. Остается надеяться, что лента осталась в кабинете, а не выпала где-то по дороге. Том стискивает зубы от допущенной мысли, дергает за ручку, заходит внутрь.       И изумленно замирает в дверях.       Прямо напротив входа было то единственное окно, которое открывалось, потому что остальные — со сломанными ручками, зашторенные. У окна стояла незнакомка, на том же месте, где Том ее оставил перед обедом. Но комната — серая, унылая и такая же тоскливая, как и весь приют Вула, к чему Реддл безусловно привык — прямо сейчас была совершенно другой.       Красные, синие, желтые, зеленые, пурпурные блики… комната утопала в красочном калейдоскопе. Подобно самым красивым витражным свечением, или как если бы на комнату обрушилось цветочное поле, она пестрила и переливалась. Том опешил, и оттого не сразу понял, откуда взялось это буйство красок, но вскоре разглядел. Посреди водоворота стояла девочка; он про нее вспомнил не сразу, хотя, конечно же, прекрасно ее видел. Вокруг ее белобрысой макушки — и Том готов поклясться, что еще не сошел с ума! — порхала ни то стайка моли, ни то маленьких белых бабочек, словно так и должно было быть. Девчачьи ладони тянулись к окну, а в нем — большой, красивый воздушный змей, закрывающий собой полуденное солнце, и величественно пропускающий сквозь свою разноцветную ткань его лучи. Он взлетел в окно и окрасил собой все вокруг, и стал кувыркаться в воздухе, летать у потолка и оконной дверцы, а бабочки — рядом, вокруг него и девчачьей головы.       Щеки Тома обдуло жаром. Теперь он видит и чувствует все до мельчайшей детали, что аж дух захватило. Как залетел этот змей, почему окно открыто, и что творит девочка.       Змей плавно летит, но виной тому — не ветер, нет-нет, Том его не чувствует. Это все девчонка. Воздушный змей внемлет движениям ее рук, подобно ручной зверушке. Незнакомка гипнотизировала его; сумела сорвать с карниза здания и приказала подлететь к окну; а теперь играется, так, будто бы так и надо.       Незнакомка в одно мгновение перестала быть «незнакомкой». Тому вспомнилась фамилия, которой ее изредка обзывала воспитательница.       Маркл, кажется.       Дверь за спиной закрывается, и в тот же момент восторг сменяется настороженностью. Девчонка вздрагивает, за секунду опускает руки и оборачивается. Воздушный змей повержено падает на половицы за спину Маркл.       Бабочки исчезают. Но не сразу. Том успевает разглядеть, как их маленькие тела опускаются на белобрысые волосы, тают на глазах и исчезают как по волшебству.       — Ах!       Том давит в себе неуместную, полную глумления улыбку. Ах! И это все, что она может из себя выдавить! Глазенки — ну точно, как у испуганного олененка — бросаются от Тома к потолку, обратно и на носки девчачьих туфель, кои носит каждая вторая в приюте. Сердце застучало сильнее. У девочки от страха; у Тома же это был волнительный стук, такой весь из себя нетерпеливый. Но оба молчат еще какое-то время, пытаясь понять, чего ожидать дальше.       — Я еще не закончила задание…вот…       Девчонка, к удивлению Реддла, первой нарушила тишину. Это по-своему отрезвляет и отчасти смешит. Опять же, про свои колкие замечания Том ненадолго забывает. Больно занятно складывается их знакомство.       — Мне будет очень любопытно выслушать историю о твоих взаимоотношениях с…насекомыми и воздушными змеями.       — Да я просто достала его, — опасливо мямлит Маркл, больше не поднимая взгляда с туфелек, — Ну, то есть, из окна, ну, а, дотянулась, и вот. Больше так не буду. Не рассказывай нянькам!       — Я так не думаю, — быстро цедит Том и закрывает кабинет на щеколду. Никакая нянька или безмозглый оборванец не должны помешать их разговору. Том знает, что такое осторожность. Новенькая, судя по всему, о таком совершенно не переживает. Должно быть, думала, что никто не придет в класс, либо же вовсе не думала. И ее нелепое «ах» могло бы сработать на ком-то другом, мол, померещилось. Да, определенно, но только не с Томом.       Мальчик стремительно пересекает расстояние от двери к окну, хватает с пола игрушку и, убедившись, что во внутреннем дворе никого нет, выкидывает змея в окно. Не летит. Ветра нет. Значит, точно не померещилось! Маркл оборачивается, громко охает и подлетает к подоконнику, бочком подпихнув Тома в сторону.       — Ай, ты чего творишь!       — Лгунья! Как он летал без ветра? — сквозь зубы, быстро и хлестко спрашивает Реддл.       Девочка тушуется, вспоминает, что была поймана с поличным, и делает шаг в сторону. Том гордо расправил плечи и решил, что загнал девчонку в угол, но у Маркл на этот счет было другое мнение. Совершенно неожиданно для Реддла она сорвалась с места и попыталась сбежать.       — Ты! — Том предупредительно вскрикивает и, добежав до середины класса, успевает схватить трусиху за локоть. Лицо девочки скрутилось в гримасе отчаяния. Том держал ее крепко, обеими руками. Вырваться не получалось.       — Ну, отпусти! Отпусти!       — Нет! — мальчик дергает ее на себя еще раз и ловит чужой беспокойный взгляд своим, — Тебе нужно быть осторожнее, если не хочешь, чтобы о твоем секрете узнали!       Услышав это, Маркл замирает в ступоре. Слова мальчишки обескуражили. Да, точно-точно, он говорит так, будто знает, о чем речь — думается ей. Руку она все же вырывает, когда чувствует, что хватка чуть поутихла, но на сей раз не сбегает. Сам Реддл, судя по всему, тоже немного успокоился.       — Я все видел. Не отнекивайся.       — Ничего ты не видел. А что ты мог увидеть, спрашивается? Я просто играла со змеем.       — Так играть со змеем может не каждый, — Том слегка осторожничает, подбирает выражения. Дать понять, что ему что-то известно о подобных странностях — допустимо, но не более.       — Как — так?       — Не прикидывайся. Я знаю, что ты скрываешь. Или, по меньшей мере, предполагаю.       — Это не твое дело, какие у меня секреты, — почти ноет белобрысая и метается на месте, словно пытаясь найти, куда себя деть, — я ведь твои не пытаюсь разузнать, вот и ты не лезь. И вообще, нет у меня никаких секретов, и тебе никто не поверит, и хватит умничать!       — Надо же, какая ты бестолковая, — Том допустил попытку быть чуть менее категоричным, чем как это у него обычно бывает, но надолго его не хватило. К чему тут сдерживаться? Девчонка обладает каким-то даром, чем-то поистине невероятным, как и сам Том, собственной персоной! И тратит этот дар на безобразные глупости, даже не скрывая!       — Не бестолковая, — бубнит светловолосая, отвернувшись к своей парте, где уныло разложились брошенные задачки, — просто считаю плохо. Это же не преступление…       Том прикрывает глаза, глубоко и раздраженно вздыхает. И все же, злиться до конца не получалось. Та картинка — разноцветная воронка, бабочки; даже сам факт, что новая знакомая творит подобное, уже делало случившееся чем-то феноменальным, особенным Том не испытывал подобного очень давно. В первый и последний, как он думал, раз, это когда он обнаружил дар у себя. Всего на полминуты новенькая окрасила его скучный серый мир чем-то ярким. Про красивую ленточку он забыл.       — Ты умеешь творить странное, — не вопрос, утверждение.       Маркл уже не сильно сопротивляется, мысленно корит себя за свою глупость. Не соглашается, но и не отрицает.       — А ты? Умеешь? — в ответ спрашивает она. Том тоже оставляет ее без объяснений.       Какой странный, чудаковатый диалог у них получается. Реддл никогда не предполагал, не допускал мысли, что на его исключительность кто-то посягнется. В его парадигме мира не было такой ситуации, при которой придется обсуждать подобные вещи с кем бы то ни было.       — Обещай, что никому не расскажешь, — вдруг с дрожью в голосе требует девочка.       — Что мне за это будет? — прищурившись, спрашивает Реддл. В голове уже возникли идеи, по наитию. Это были так называемые допущения, какими Том зачастую апеллировал, чтобы получать желаемое среди ребят поглупее. Но тут другой случай.       Маркл начала лихорадочно перебирать в голове варианты, что бы такого предложить взамен. Пытаться сторговаться — наивно, и, по правде говоря, она этого не умеет. Том видит, как лицо девчонки становится совсем уж глупым от сосредоточения и решает прервать это жалкое зрелище. Он еще успеет извлечь из всего этого выгоду. Пока же его одолевает неподдельный интерес.       — Как тебя зовут? — его голос, твердый и решительный, совсем как у взрослого, выдергивает девочку из потока раздумий. Она смотрит своими зелеными глазами в его холодные омуты, и думает, что раз она допустила ошибку и столь беспечно раскрыла свой секрет, то стоит взять себя в руки и попробовать все исправить. Возможно, сама госпожа Удача сегодня на ее стороне, и незнакомец окажется именно тем, кто разделит с ней тайну, и заодно — окажется хорошим человеком.       — Мерида Маркл. Мне девять. А тебя как?       — Том Реддл.       — Можешь рассказать, что именно ты делала? И как? — без долгих прелюдий интересуется мальчик.       В ответ раздается голодное урчание. Мерида стыдливо вспыхивает алым и мнется. Том игнорирует, смотрит требовательно, но девочка того не замечает.       — Может, все-таки поможешь с арифметикой? Ну, пожалуйста, я совсем ничего не понимаю. Иначе нянька и без ужина оставит. А как закончим, так сразу, ну, обсудим.       Том старается быть терпеливым. Искренне. И предчувствует, что отныне, открыв для себя девчонку с даром, столь же необычным, как и у него, терпения ему понадобиться очень, очень много.       — Показывай, что у тебя там, — вздыхает мальчик, забирая ленточку с жемчужным глазом, которая привела его сюда, со своего места, — Но только один раз.       Девочка хлопает глазками. И совершенно беспечно улыбается.       — Спасибо, Том!       Том. Невеликое имя. Но великий мальчик сделает все, чтобы из всего многообразия Томов это стало только его именем, и как только люди будут слышать «Том Реддл», каждый, от мала до велика, точно будет знать, что это он. Он и никто другой.       Мерида — для него она отныне «Маркл» — вот-вот станет единственной, чьи кривые зубы и улыбку он сможет терпеть. Остальных не может. Сложилось ли это так, потому что девчонка оказалась с ним одного поля ягоды, или по каким-то другим причинам, сказать трудно. Реддл и сам не знает.