Бабочка без крыльев

      Судьба, безрассудство и обыкновенная ленточка свела двух особенных детей, и было в этом что-то поистине прозаичное. Год уж миновал, как они впервые познакомились, и в тот же день узнали друг о друге чуть больше, чем знали все остальные.       У Тома сохли цветы, горели книги, воздух тяжелел. Он злился, негодовал, ненавидел, и вокруг случалось именно то, чего он желал — Реддл без рук причинял другим боль.       Вокруг Мериды порхали бабочки даже зимой, и были очень теплые ладони. Можно даже сказать, вся она становилась неестественно горячей в минуты волнения, как растопленная печка. Самыми теплыми в мире ладонями она грела Реддлу пальцы, потому что старшие дети, неотесанные задиры и образины, с наступлением холодов отобрали у него варежки. Том поначалу сопротивлялся, раздражался от непрошенного внимания, но в минуты страшных морозов протягивал руки, пусть и с большой неохотой. В глаза не смотрел. Взгляд у Мериды — молочные реки и зеленые луга. Она тепла даже душой. Реддл не хотел привязываться к девочке-весне, но так уж случилось, что Мерида ходила за ним хвостиком, и мальчик-зима молча мирился с этим. Сам привязал к себе, сшил их секреты воедино.       Том терпел невыносимые потуги девчонки подружиться. Он объявил всему миру, что ненавидит его, а глупая Маркл ему в этом всячески мешала. Подсовывала интересные книжки (безусловно, с картинками), просила помогать с математикой, вынуждала поиграть в снежки, делилась украдкой сахарными корочками и, конечно, подсовывала оригами, которые Том хранил на подоконнике, но в минуты сильных эмоциональных переживаний ненароком сжигал. Мерида приносила ему новые, не виня его за это. Тон и взгляд девчонки становились почти жалостливыми, когда Том сухо делился новостью про очередной поджог, и его совсем еще юную, но уже озлобленную на мир душонку выворачивало. Жалости к себе он не терпел, ровно как и неуважения. Но вот на подоконнике стоит новый бумажный журавлик, и Мерида в тот же миг прощена. Нехитрым трюком Том обманул самого себя, что это не он делает исключение из правила, а просто Мерида — слишком ущербная, а на ущербных злиться не пристало.       Однажды, сильно заболев, ее отправили на карантин. Том слышал от миссис Коул, мол, она совсем плоха. На долгий месяц Том остался совсем один, но не испугался этого чувства, а напротив, придал ему какое-то сакральное значение. Тогда же он и поругался с Билли Стаббсом. Вокруг них кольцом сомкнулась толпа ребят. Если бы на месте Тома оказался кто-то другой, то почувствовал бы себя в капкане, который вот-вот захлопнется, не выпуская до тех пор, пока жадная и беспощадная публика не отхватит хлеба и зрелищ достаточно, чтобы упиться насилием. Билли Стаббс, прыщавый жираф, потирал руки.       — Ты ее заразил, чума ходячая! Да точно ты! Из-за тебя такая хорошая девочка помереть может! Ее бы точно забрала какая-нибудь добрая семья, если бы ты рядом не ошивался, как погань!       Это были последние слова Билли, брошенные им перед дракой. Том проиграл тот мордобой; рыжая бестолочь била прямо с живот и громко смеялась. На следующее утро его кролика нашли мертвым, висящим на стропилах столовой. Когда Мерида поправилась, то так ничего и не узнала о происшествии, даже не застала кровоподтеков на лице приятеля. Заметила только, что при виде Тома стали чаще отплевываться. А сам Реддл после случившегося еще много раз напомнит, чтобы Маркл не смела показывать свои силы на людях. Творить странное она могла, только оставаясь с ним наедине.       А еще наедине они учили математику. Точные науки восхищают Тома, они тренируют ум и дисциплинируют. Мерида же ненавидит цифры, и Реддл даже считал, что она и математика — вещи несовместимые по вполне себе естественным причинам. Во-первых, Маркл была из той категории детей, которых забирают соцслужбы из самых ужасных условий; во-вторых, до приюта ее не учили счету, геометрии, с молитвами она не знакома, но зато умеет читать и писать; в-третьих, вся сущность Мериды противоречила порядку, который предполагает собой любая естественная наука. Она была легкая, воздушная, вечно веселая и непредсказуемая, таким обычно не до логики вещей.       С недавних пор Мерида стала вести себя так, будто она была очень рада попасть в приют Вула. Том, что был рожден в стенах этого серого, тоскливого места, не разделял ее энтузиазма, но допускал мысль, что забрали девчонку, возможно, с улицы. Реддл сидел на лавке во внутреннем дворе, в тени одинокого деревца, оглядывал их «дом» и искренне не понимал, откуда берется такой беспечный восторг к жизни; сам он мечтает скорее стать старше и покинуть приют. Для этого ему в помощь — знания. Учебник для восьмиклассников, лежащий у него в руках, тому пример.       Рядом, прямо на траве, улегшись на живот, расположилась Маркл. Она беззаботно рассекала ногами воздух и рисовала каракули на старой газетке, стащенной из коробки для розжига камина. Ей очень нравится малевать цветастые каракули. Для этого у нее были цветные карандаши, аж целых двадцать две штуки — любимый и самый трепетный подарок, полученный на Рождество из пожертвований неравнодушных горожан. Том тогда очень постарался, чтобы карандаши оказались именно у Мериды. Он бы забрал их себе, в свою коллекцию маленьких диковинок, но не умел рисовать. По правде говоря, и пусть Том никогда в этом не признается, иногда рисунки девчонки ему даже нравились.       У Мериды все разноцветное, затейливое и витиеватое, а у Тома на страницах — черным по белому изложены буквы, схемы, прописные истины. Как же сильно они отличаются. Но Тома это нисколько не беспокоит. Он не против, что Маркл другая, пока она вписывается в его парадигму мира и подтверждает его «исключительность»; что не он сумасшедший, нет-нет, напротив, это люди в большинстве своем слабы перед ним.       Во дворе также играло несколько ребят, свободных от ежедневных приборок — раз в неделю у части сирот на радость всем случался выходной, и так они менялись каждый день. Ребята пинали мяч, а Мерида и Том расположились под сенью дерева. Они непринужденно болтали, если их короткие разговоры вообще можно было назвать «болтовней». Голос у Мериды был весел.       — Меня похвалят на следующем занятии, точно тебе говорю, — хвастается она, — Я выучила всю таблицу умножения.       Украдкой Мерида поглядывает на Тома. Хмурый мальчик одаривает ее взглядом, полным несвойственного ребенку скептицизма, и хмыкает. Лицо Маркл сменяет веселье на негодование.       — Эй, ты что? Скажи, что я молодец, или чего-то в таком духе. Я умная.       — Чтобы зваться умным и образованным человеком в десять лет, знать таблицу умножения — недостаточно. Семь на восемь?       — М-м, — Мерида задумалась, вспоминая ответ, — пятьдесят…шесть? Ой, да ну тебя! Цифры — это скучно.       — Цифры — это самое понятное, что может быть в мире, — недовольно оспаривает Том, и даже отложил учебник в сторону. Маркл отворачивается от мальчишки, болтает ножками и слышит в голосе Реддла, как тот супится, будто бы это его назвали скучным.       — Мне понятны другие вещи, — безмятежно жмурясь под теплыми лучами, как кошечка, мурчит Мерида, — Солнце греет, потому что его не скрывают тучи, трава зеленая, потому что сейчас август…       Она обводит рукой вокруг, будто показывая Тому что-то невероятное, и вздыхает теплый молочный воздух. Точно, август. Замечательная пора. Ее любимое время года, надо заметить. Играть во дворе веселее, чем убирать снежные сугробы; белье сушится быстрее, когда его согревают лучи яркого солнца; тепло, а это значит, не нужно топить печи и таскать поленья помногу раз в день. Летом в траве порхают бабочки, такие же, как у нее в волосах в минуты сильного счастья, и не нужно носить на волосах платочек, на котором Том настоял, чтобы скрыть облачко насекомых, если вдруг кто-то застанет Мериду в приподнятом настроении. Впрочем, бабочки — не столь уж частое явление, как она заметила. Первое время они даже пугали. Но Реддл как-то обмолвился, что они удивительные, и Мерида совсем перестала о них волноваться. Ей было приятно. Но Том, конечно, ничего такого, от чего девчонки обычно краснеют, не имел в виду. Его интересовала сама природа этого явления, не более. Была бы такая возможность, он бы открутил голову Маркл, чтобы хорошенько исследовать ее в каком-нибудь научном институте или в лаборатории.       — …и день замечательный, ведь сегодня четверг. Будет рыбная котлетка на ужин!       Том закатывает глаза. Его удивляет не то, что Мерида всерьез сравнила цвет травы и арифметику, как девчонка способна есть ту гадость, что им подают в столовой под видом «еды». От мысли об ужине его лицо вытянулось в недовольную гримасу. Досаждало и то, что перед носом закружила пара назойливых шмелей. Попытавшись смахнуть их рукой подальше от себя, и не добившись успеха, юноша раздраженно хмыкнул.       — Закончим на этом, — бухтит Том, вставая с лавочки, — Тут слишком жарко.       — Ладно, до вечера. Я заберу твою котлету! — не отрываясь от рисования, предупредила Маркл и неопределенно взмахнула ладошкой в воздухе. Она не стала спрашивать куда, зачем и почему уходит Том, потому что ответ был очевиден. «В комнату», «побыть одному», «жарко и невыносимо». Мерида хорошо чувствовала настроение мальчика, и после нескольких серьезных обвинений в свою сторону за излишнюю приставучесть, научилась себя контролировать.       Мерида берет в руки черный карандаш и рисует маленькую фигуру. Тому невдомек, но он частый гость на рисунках светловолосой. Рядом с цветочками, сердечками и бабочками, в виде маленького черного человечка. Палка, палка, огуречик. Том побывал на каждой страничке. Не потому, что был особенным, хотя, если подумать, мальчишке такое определение пришлось бы очень по вкусу.       Потому что он был для нее другом.       В тот самый день Том подарил ей шанс. Целый месяц она была зашуганной, недоверчивой, непринятой никем из ребят — ну конечно, Мерида, маленькая красавица, не понравилась девчонкам, и в свою очередь опасалась мальчишек. Хотелось убежать, спрятаться, и так она забивалась под раковину в хозяйственном блоке или куда-нибудь в прачечную, лишь бы ее не трогали злые тетки и не менее злые дети. Недолго музыка играла — учительница нашла ее, отхлестала линейкой и заставил сесть за уроки. Невольным свидетелем всей этой позорной свистопляски стал высокий, черноволосый и бледный мальчик. Краем глаза Мерида замечает, что в руках у него что-то умное, про арифметику, потому что на твердой обложке было так написано, а на страницах — ноль картинок, только много заумного текста. Из груди выходит сдавленный восторженный вздох, а затем полная отчаяния мольба о помощи. Молчаливый отказ был категоричен.       Затем они стали видеться чаще. Мерида сидела за уроками, а незнакомец просто читал. Уже на вторую встречу Маркл разглядела, что Том — она запомнила имя мальчика — пугающе загадочен, так что изо всех сил старалась его не беспокоить. Но вот она по собственной глупости и беспечности открывает окно и, подставив лицо под последние в году теплые лучи солнца, разрешает себе поддаться наитию и, пока двор пустовал из-за обеда, сорвать воздушного змея. Маленькая радость, которая могла обернуться катастрофой. Испуг — первое, что почувствовала Мерида при взгляде на Тома. Он все видел! Затошнило, ладошки запотели, бабочки, будь они неладны, расщепились на атомы, и хотелось бы вместе с ними, лишь бы не пытаться объяснить произошедшее.       Он точно на нее настучит. Сочтут сумасшедшей. Избавятся. Вычеркнут. Выгонят! Оправят на улицу. Или в психушку? Точно в психушку. Вскроют ей голову, найдут личинок, скажут, откуда берутся крылатые вредители. Может быть, найдут в ушах целый рой. Или скажут, что нет ничего, все это галлюцинации, и ее надо лечить. Лечить, лечить, лечить…       Но Том не настучал. Том оказался таким же. Это ли не подарок судьбы?       Пока никто не видит, она иногда плачет, потому что сердце, полное облегчения, не верит своему счастью. Да, она считала Тома другом. То, чего она боялась больше всего на свете — что ее сочтут сумасшедшей, неправильной, сломанной! — оказалось не страшнее тех страшилок, которыми пугают маленьких детей. И после этого казалось, что ей все нипочем.       Взялась за ум, старается учиться. Обзавелась приятелями и стала веселушкой-хохотушкой, какой была до встречи с соцработниками. И еще больше прикипела к Тому сердцем. Мерида ценит его больше всех остальных, не смотря ни на что. С ним она чувствовала себя правильной, не сломанной, его присутствие дарило ощущение безопасности.       Вот и рисует она человечка то тут, то там, и оригами ему делает, и многое-многое другое. Глупости это все, наверное, думает Маркл, и супит нос. Он вот, видите ли, назвал ее необразованным человеком. Ну-ну, это мы еще посмотрим, мистер Реддл!       — Тили-тили тесто, жених и невеста! — вдруг раздалось за спиной Мериды. Она обернулась, и увидела, как две девчонки, немногим младше самой Маркл, весело смотрят на нее, улюлюкают и кривляются.       — Ничего подобного, Софи! — важно заявляет Мерида, вздергивая носик, — Том еще не делал мне предложения!       — Сделает! — как поросенок трещит Софи Бернс, маленькая сплетница и хохотушка.       — Еще как сделает! — вторит ей вторая девочка, имя которой Мерида подзабыла.       — И будет парочка уродцев!       Мерида пыхтит, покрывается злым румянцем и, содрав с ноги туфлю, кидает ее в двух девчонок. Те разбегаются с визгами, увернувшись. Маркл смотрит им вслед, пока две фигуры не скрываются внутри здания, и бормочет себе под нос гадости. Нехорошие слухи про Тома ей предельно ясны — там угрожали, здесь спровоцировали, тут подрались; вот и случилось плохое. Мерида знает, что дар, как они прозвали между собой природу необъяснимых случаев, происходящих с ними, тяжело контролировать. Взрослые скажут, что Том опасен, и будут правы. Но знаете что? Пускай! Если бы Софи Бернс тоже могла что-то, это что-то было бы не менее страшное.       От этих мыслей Мерида расфырчалась пуще прежнего. На пустом краешке газеты она принялась старательно вырисовывать две фигуры в серых сарафанчиках, на которых упало дерево.       — Ах, вы, козявки…ну я вас…       — Осторожно! — слышит Мерида прежде, чем получает сильный удар по голове.

***

      Том заглянул в прачечную, нашел в корзине с чистым бельем свою пару носков (обязательно подписанную, как и у всех), и уже шагал по коридору второго этажа с западной части здания, откуда вела дверь во внутренний дворик. Чтобы дойти до своей спальни, самой первой со стороны северной лестницы, надо было сделать ровно сорок пять шагов. Шаге на двадцатом юный Реддл имел привычку выглянуть в окно. Обычно внутренний дворик ничем его не радует, но Том всегда сверялся с погодой на улице, будто за то время, что он ходил до прачки и поднимался по лестнице, могло что-то измениться.       Действительно, изменилось.       Знакомая белобрысая макушка была в окружении других макушек. Том отчего-то всегда обращал внимание на то, когда Мерида оказывалась в окружении кого-то еще, и конкретно две вещи его безутешно раздражали. Во-первых, если Маркл подарят добрую улыбку и спросят, как у нее прошел день, то ее глупое, доверчивое сердечко тут же впустит в себя нового человека, да с распростертыми объятиями. Том это осуждал. Во-вторых (и этого Том еще очень долгое время не будет понимать в силу возраста и губительной гордыни), ему не нравилось делить девчонку с кем-то еще. Кошки скребут нутро — обида, ревность, самые настоящие, к единственному другу. Ведь это неслыханно, как кто-то может быть интереснее него, Тома Марволо Реддла? Мерида должна радоваться только с ним. Он ведь так много для нее сделал! Сохранил секрет, помог с арифметикой, хотя не обязан был, и даже уступил ей карандаши. Еще ни для кого Том не делал ничего подобного, девчонка должна это ценить!       Но она действительно радуется. Белобрысую макушку обступают другие три, разной степени роста. Белобрысая потирает затылок, второй рукой держит мяч. Мило беседует. Том не знает о чем именно. Смотрит пристальнее. Тут Маркл сгибается в три погибели, наверное, от какой-то искрометной шутки, которой Том не понял бы, даже если сильно постарается, и бежит из-под сени деревца, чтобы пнуть мяч. Решила сыграть с другими. Казалось бы, и что такого?       И как назло газета, рисунки и карандаши остаются на траве. И когда мяч летит прямо в них, снося и впечатывая в землю, Мерида не реагирует и продолжает дальше играть. Том видит это, к горлу подступает гадливое чувство. Почему она не ценит эти карандаши?       Том твердым, резким шагом, всего за четырнадцать вместо положенных двадцати пяти шагов достигает двери своей комнаты, и влетает внутрь. Несносная девица! Его злости нет предела!       — Что б тебя, паршивка неблагодарная! Бестолковая!       Весь последующий вечер он собирается провести в комнате. Если Маркл и заявиться, если только посмеет показаться ему на глаза, если только сунется — да он ее!..       За окном раздается раскат грома.       И в отличие от всех остальных, Том не замечает, как неестественно и быстро ясная погода сменилась грозой. В груди бушует ураганище. Рука почти поднялась снести бумажных журавликов с подоконника, но в последний момент ладонь дрогнула. Нет, думает он, не так. В платяном шкафу, одном из немногочисленных предметов мебели в скромной, маленькой комнатушке, как раз была коробка для безделушек, припрятанная за одеждой. Там этим журавликам и место, чтобы глаза не мозолили. А Маркл придет, не увидит их у окна и расхныкается, но принесет еще. Глупая, невежественная девица, отбила все желание идти на ужин. Хуже, чем рыбная котлета.       Тем временем Мерида очень даже была рада пойти на ужин. Дождь хлынул, как из ведра, так что пока она искала под ледяными каплями все двадцать два карандаша, ее успели отругать няньки и напугать черви в луже. Промокла почти до нитки, но собрала все и сложила их в деревянную тубу с ярко-оранжевым колпачком.       — Да у тебя шишка, юная леди! — воскликнула миссис Форссибл, которая встретила ее у двери с полотенцем. Она охала и ахала, а Мерида айкала и ойкала, пока женщина с кипучим усердием обтирала ей голову и дергала за волосы.       — Это мячом прилетело, — негромко пищит в ответ Маркл, объясняясь, — Случа-ай! -но…       — А с тобой что, Питт? — сощурив глаза, настойчиво вопросила воспитательница. Мерида повела плечами. Питт, худой долговязый блондин, сидел на скамейке рядом и тоже недовольно щурился. Вокруг него хлопотала другая нянька, Марта, обрабатывая полоски от ногтей на лбу, чем наградила его Маркл.       — Это она все, — мальчишка не стал покрывать виновницу, показал на нее пальцем и продолжил, — Набросилась, как дикая!       — А нечего было мяч пинать в мои вещи, — возмутилась Мерида, прижимая деревянный футляр к груди.       — Что? — удивился Питт, — Не было такого.       — Видела я все, ты это сделал. И мяч тоже ты в меня пнул, аккуратнее надо быть.       — И почему сразу не сказала? — разозлился мальчик пуще прежнего.       — Игра была в самом разгаре, — как нечто само собой разумеющееся объявила Мерида, — это ведь очевидно.       — А ну, хулиганка! — больно дернув воспитанницу за ухо, воскликнула миссис Форссибл, — Не желаю ничего больше слышать, неделю будешь дополнительно дежурить и в прачечной! Сейчас же извинись перед Питтом!       Мерида скуксилась, взглянула на злющую-презлющую няньку, и сдалась.       — Прости-прости! — почти искренне попросила она, но как только выбралась из хватки миссис Форссибл.       Но тут же Мерида в два шага оказывается перед носом у Питта, пугает тем самым Марту и весело добавляет мальчику, наклонившись к самому лицу: — В следующий раз будь осторожнее, иначе тебя опять девчонка отдубасит!       Недовольные восклицания взрослых она уже не слышала, убежав к себе в комнату. Пока высушилась, пока переоделась, пока убрала по велению няни мокрые следы на полу и выслушала про ужасное поведение, так и подошло время ужина. Мериду хотели лишить его, но она сторговалась, согласившись помочь еще и на складе. Пока она спускалась на первый этаж, то вдруг наткнулась на толпу ребят, застрявших прямо посреди коридора. Все они перешептывались, удивленно таращились за угол, где расположились административные комнаты.       — Видали, какой старик пришел? Из цирка, может?       — Ага, тебя первого продадут, чудик!       Мерида прислушалась. Слова ребят насторожили. Цирковые представления? Продадут? Вот уж вряд ли кто-то всерьез отдаст детей неясно кому горбатиться и убирать за животными, или чем еще могут заниматься дети? Быть может, только если циркачей не привели сюда разные слухи о различных странностях у кого-то из ребят. Нехорошо, очень нехорошо.       Толпа вдруг затихла. За макушками ребят Мерида разглядела высокую фигуру мужчины в бархатном костюме с покроем симпатичного темно-лилового цвета. Мужчина повернулся в их сторону, и скопище детей вмиг растворилось — одни жались вдоль стен, уступив дорогу, а другие разошлись. Маркл была среди тех, кто остался стоять в коридоре, чтобы лучше разглядеть подозрительного гостя. Рядом с ним на своих маленьких каблучках семенила миссис Коул, начальница приюта. В нос бьет облаком крепкого джина.       — Сюда, сюда. Он, должно быть, у себя.       Они поднялись по каменной лестнице и остановились у первой двери в длинном коридоре. Миссис Коул постучала и вошла.       — Том, к тебе гости. Это мистер Дамбертон… прошу прощения, Дандербор. Он хочет тебе сказать… в общем, пускай сам и скажет.       Том лежал у себя на постели, пролистывая очередной учебник (это было то, чем он занимался большую часть своего времени, особенно — когда злился и пытался это скрыть). Услышав стук в дверь, он ожидал услышать надоедливый голос Маркл, и уже готовился глумливо отправить ее в дыру, из которой эта белобрысая поганка вылезла, так что очень удивился, когда вместо этого услышал миссис Коул. Увидев в дверях не женщину, а незнакомца в причудливом костюме, напрягся еще больше, но с места не сдвинулся.       — Здравствуй, Том. Я профессор Дамблдор, — мужчина протянул ему руку.       Том откладывает книгу в сторону, с настороженностью пожимает руку в ответ. Тем временем подозрительная персона в его комнате успела присесть на стул и оценивающим взглядом пройтись по всей комнате. Том дружелюбие игнорирует и настороженно бросается в атаку:       — «Профессор»? — спрашивает он, оборвав рукопожатие, — Это как «доктор»? Зачем вы здесь? Это она вас позвала, чтобы меня осмотреть?       «Она» — это миссис Коул. В тех редких случаях, когда женщина обращалась к нему по какому-либо вопросу, Том всегда знал, что это по очередному «инциденту». Инциденты случались, потому что молодой человек знал, на что способен, а миссис Коул этого боялась. Том       — Нет-нет, — все еще умудряется улыбаться Дамблдор, отчего становится совсем не по себе. Том так и видит, нарочитое дружелюбие граничит с немым «мы тебя вылечим, не переживай».       — Я вам не верю. Она хочет, чтобы меня осмотрели, да? Говорите правду! — не просит, требует. Том на взводе, ливень опасно трещит за окном, гремит гром. Мальчик чувствует, как сгущается воздух вокруг него, и всем сердцем жаждет узнать правду. А когда Том Марволо Реддл желает чего-то всем сердцем, он это получает.       Но ничего не происходит. Мужчина остается непоколебим. Том допускает каплю сомнения, и напряжение в воздухе развевается.       — Кто вы такой?       — Я уже сказал. Меня зовут профессор Дамблдор, я работаю в школе, которая называется Хогвартс. Я пришел предложить тебе учиться в моей школе — твоей новой школе, если ты захочешь туда поступить.       Реакция Реддла на эти слова была совершенно неожиданной. Он вскочил с кровати и шарахнулся от Дамблдора, глядя на него с яростью.       — Не обманете! Вы из сумасшедшего дома? «Профессор», ага, ну еще бы! Так вот, я никуда не поеду, понятно? Эту старую мымру саму надо отправить в психушку! Я ничего не сделал маленькой Эми Бенсон и Деннису Бишопу, спросите их, они вам то же самое скажут!       — Я не из сумасшедшего дома, — терпеливо сказал профессор Дамблдор. — Я учитель. Если ты сядешь и успокоишься, я тебе расскажу о Хогвартсе. Конечно, никто тебя не заставит там учиться, если ты не захочешь…       — Пусть только попробуют! — скривил губы Реддл. Ему совершенно не нравится то, что происходит. Они тут один на один, миссис Коул давно сбежала и закрыла за собой дверь. Чувствовать себя загнанным в угол Том не вынесет — того глядишь, и гром ударит прямо к ним окно.       — Хогвартс, — продолжал профессор, как будто не слышал его последних слов, — это школа для детей с особыми способностями…       — Я не сумасшедший! — в сердцах восклицает Том. Ах, должно быть, в тот самый день Мерида чувствовала то же самое. Крик о помощи, полный отчаяния, эхом отскочил от каменной плитки на потолке. Докричаться бы до всего мира, и до самого себя, что это точно правда.       — Я знаю, что ты не сумасшедший. Хогвартс — не такое учреждение. Это школа волшебства.       Стало очень тихо. Реддл застыл на месте. Он старался изо всех сил не выказывать одолевающих его эмоций; самых разных, надо заметить. Том внимательно вглядывался в глаза напротив, пытаясь отыскать в них намек на ложь, но так ничего и не нашел.       — Волшебства? — повторил он шепотом.       — Совершенно верно, — сказал профессор.       — Так это… это волшебство — то, что я умею делать?       — Что именно ты умеешь делать?       — Разное, — выдохнул Реддл, почувствовав небывалое облегчение от того, что может похвалиться своими необычными способностями перед кем-то из взрослых, — Могу передвигать вещи, не прикасаясь к ним. Могу заставить животных делать то, что я хочу, без всякой дрессировки. Если меня кто-нибудь разозлит, я могу сделать так, что с ним случится что-нибудь плохое. Могу сделать человеку больно, если захочу.       У него подгибались ноги. Спотыкаясь, он вернулся к кровати и снова сел, уставившись на свои руки, склонив голову, как будто в молитве.       — Я знал, что я не такой, как все, — прошептал он, обращаясь к собственным дрожащим пальцам, — Я знал, что я особенный. Я всегда знал, что что-то такое есть.       — Что ж, ты был абсолютно прав, — сказал профессор. Он больше не улыбался и внимательно смотрел на Реддла, — Ты волшебник.       Взгляд юноши проясняется. Мир магии рушит все представления Тома о природе его странных сил. И сил Мериды тоже, еще более чудесатых по его мнению. Бабочки зимой не живут, они умирают. Мальчишка знал это, потому что находил их сухие мертвые крылышки и хрустел ими между пальцев, пока никто не видел. Но нет, эти маленькие создания, были с ней круглый год, удивляя. Том не любит животных, и также не любил цветочки, бантики, и прочую девчачью ерунду. Но эти бабочки притягивали его, словно было в них что-то волшебное. Точно, волшебное!       В этих словах содержится шокирующая, звенящая сила. Волшебство. Он — волшебник.       Но чтобы убедиться в этом, нужно вернуть себе кроху самообладания и потребовать доказательства. Профессор Дамблдор их демонстрирует, действуя эффектно.       — А-а! — крик ужаса повис в комнатке, запахло гарью. Шкаф с его вещами, с тем немногим, что он имел в своей жалкой жизни беспризорного сироты, находились там. Книги, одежда, коробочка сокровищ. Треклятый старикан решил все уничтожить! Как он посмел!       Взмах рукой.       Пламя утихает, стоило Тому занести руку для чего-то нехорошего, рвавшегося наружу — удара, может? — от переизбытка охвативших его эмоций. Шкаф цел, невредим. За коротким вздохом следует протяжный выдох, полный облегчения.       — По-моему, из твоего шкафа что-то рвется наружу.       В самом деле, из шкафа доносилось какое-то дребезжание. В первый раз на лице Реддла промелькнул страх.       — Достань ее, — сказал Дамблдор. Сердце Тома ухнуло в пятки. Профессор-волшебник знал, что так шумит, а мальчик догадывался.       Том, поколебавшись, пересек комнату и распахнул дверцу шкафа. Над отделением, где висело несколько поношенных костюмчиков, стояла на полке маленькая картонная коробка. Коробка гремела и подрагивала, как будто в ней колотились обезумевшие мыши. Мальчик с явной опаской снял трясущуюся коробку с полки.       — В ней есть что-нибудь такое, чему не положено быть у тебя? — спросил Дамблдор.       Том посмотрел на Дамблдора долгим расчетливым взглядом.       — Да, наверное, есть, сэр, — сказал он наконец ничего не выражающим голосом.       — Открой, — велит профессор.       Том снял крышку и, не глядя, вытряхнул содержимое коробки на кровать. Йо-йо, серебряный наперсток, ленточка-закладка, потускневшая губная гармоника, журавлики. Освободившись из коробки, они мигом прекратили подскакивать и теперь неподвижно лежали на тонком одеяле.       — Ты вернешь их владельцам и извинишься, — спокойно сказал Дамблдор, убирая волшебную палочку за пазуху, — Я узнаю, если ты этого не сделаешь. И имей в виду: в Хогвартсе воровства не терпят.       Реддл нисколько не смутился; он все так же холодно, оценивающе смотрел на Дамблдора. Наконец он сказал бесцветным голосом:       — Да, сэр.       Все с тем же ничего не выражающим лицом он сложил горстку ворованных предметов обратно в коробку. На кровати остались маленькие оригами. Том взял их в руки и с холодным безразличием поставил трех разрисованных журавликов на подоконник. Все это происходило под пристальным взглядом профессора.       — Это подарок, — решил все-таки объяснить Том. Голос его звучал спокойно, однако глубоко в душе кольнуло удовольствие поставить старика в неудобное положение.       — Чудесный подарок, — с ноткой прежнего дружелюбия озвучил Дамблдор. Затем он объяснил Тому все необходимое, ответил на все его вопросы и, когда они закончили, протянул руку. Пожимая ее, мальчик вдруг почувствовал себя неправильно. Профессор весь из себя важный, гордый, всем своим видом учит Тома уму-разуму. Хотелось как-то удивить старика, показать себя. К тому же, самую странную свою способность он еще никому не рассказывал, даже Маркл. Ее бабочки — ничто, по сравнению с этим.       — Я умею говорить со змеями. Я это заметил, когда мы ездили за город. Они сами приползают ко мне и шепчутся со мной. Это обычная вещь для волшебника?       Том заметил, как у волшебника случилась секундная заминка, и этого было достаточно, чтобы уже его порадовать. Ответ доставляет еще больше удовольствия.       — Нет, необычная, — сказал Дамблдор после секундной заминки, — но это встречается.       Затем рукопожатие распалось. Профессор подошел к двери.       — До свидания, Том, до встречи в Хогвартсе.       Потянув за ручку, мужчина открыл себе выход в коридор, и хотел было обратиться к миссис Коул с вопросом, как вдруг увидел перед собой красную, как помидор, и явно взволнованную юную мисс.       — Если вы хотите забрать Тома в цирк, заберите и меня! — воскликнула Мерида, широко расправив руки. Голос сорвался на писк, глаза волнительно горели. За такое поведение ее оставят дежурить в прачечной на целый месяц, но какая к черту разница!       Том слышит ее голос и, оторванный от собственных мыслей, выглядывает из-за спины волшебника. Взгляд его, полный триумфа, резко сменяется на озадаченный, и успевает зацепиться за футлярчик в руках девочки. Сейчас у него нет времени на то, чтобы думать о карандашах, обиде и прощении девчонки. волновало другое — не послышалось ли ему? В цирк?       — Какой такой цирк? — чуть весело, и все же крайне удивленно вопрошает мистер Дамблдор. На его вопрос уже спешит ответить мисс Коул, которая отвлеклась на разговор с Мартой, а услыхав немыслимые глупости, подлетела к своей воспитаннице.       — Прошу прощения, профессор Дабадор… — взволнованно залепетала женщина, хватая девочку за плечи в попытке увести поскорее, но Мерида оказывается сильно громче и даже сильнее.       — Да неважно, какой, и неважно, куда! Вы его забрать куда-то хотите, я слышала, миссис Коул так сказала! — девочка хнычет, почти переходит на плач и продолжает сопротивляться, — Меня тогда тоже забирайте!       — Мерида Маркл, немедленно прекрати! — громогласно воскликнула ей наперекор миссис Коул. Дамблдор заметно воодушевился, и уже не казался таким удивленным, услышав имя маленькой незнакомки.       — А к вам, мисс, я тоже планировал зайти, чтобы кое-что обсудить, — сообщил он, поймав момент, когда стало чуть тише, — Я профессор из одной очень хорошей школы. Миссис Коул уже знает, что меня заинтересовали две кандидатуры — ваша и Тома. Какое совпадение, что вы пришли сами.       Мерида совсем стихла, ее обеспокоенный, настороженный взгляд стал прыгать с Тома на незнакомца, и обратно. В голове крутилось множество вопросов, и девочка в ступоре не могла выбрать, какой задать первым. Профессор с этим ее определи.       — А вы, я полагаю, друзья? — вслух предположил он, наклонив голову.       Мерида не успела ответить, миссис Коул перебила ее. Женщина сильно занервничала, даже передавила светловолосой плечи, удерживая на месте.       — Сэр, я очень извиняюсь перед вами. Девочка эмоциональная, такой уж возраст. Я надеюсь, это не повлияет на ваше решение?       Дамблдор по-доброму улыбнулся Мериде, и по какой-то необъяснимой причине девочка почувствовала, что бояться нечего.       — Вовсе нет. Как я говорил ранее, мне бы хотелось, чтобы в Хогварсте учились оба.