Бесконечное замкнутое

      Арсений произнес последнюю реплику, театрально, как подобало декорациям, вскинул руки, чем и должен был завершиться последний акт. На его лбу собрались влажные следы, а челка, разметавшись, прилипла к вискам.       Он на репетиции уже шестой час, и этот генеральный прогон должен был стать последним, иначе такой же последней в ближайшем будущем станет капля его выдержки, и он упадет замертво прямо во время очередного отыгрыша в этом пафосном гусарском костюме, над разработкой которого работал далеко не один человек, чей труд всё же стоило с уважением поберечь.       Улыбаясь еще пустому на сегодняшний день зрительскому залу, он выдержал три секунды, отсчитанные про себя, прежде чем сделать шаг назад, удалиться со сцены и поплестись на дрожащих от напряжения ногах в гримерную к остальной труппе.       Только судьба под конец дня начала играть на нервах и очень глупо шутить, поэтому, сделав шаг назад и не заметив, как быстро он подошел к краю с крутой ступенькой перед сценой, высотой в две обычные, Арсений полетел спиной вниз, успев при размахивании руками в попытке обрести баланс найти только бордовую штору занавеса, которую, судя по звукам, он успел с края надорвать с крючков, и всё же упасть, изрядно приложившись головой.       Он подумал, что его заволокло тканью занавеса, настолько темно было в глазах еще несколько секунд, а затем, проморгавшись, он с болью в ушибленной пояснице перевернулся с живота на бок и с трудом принял сидячее положение, придерживая голову, которой первой из всего остального успело достаться.       Единственной мыслью, которую он прокручивал в ушибленной голове, пока сидел, схватившись за нее, опущенную, была искренняя мольба о том, чтобы он не порвал костюм, иначе вполне вероятно могли порвать и его. На лоскутки и даже мельче, смотря по настроению руководителя.       Затем пришлось осмотреться. Тогда-то мысли про костюм скорым рейсом улетели в стратосферу, забывшись в небытии.       Он постарался удобнее упереться в пол ладонями, чтобы встать, и уже при этом пробном движении его рецепторы враз перезагрузились, включившись с новой силой.       Руками он упирался во что-то мокрое, сидел он тоже на чем-то мокром, и извалять часть лица успел в какой-то мокроте с... ковра, на котором лежал.       У них в театре никогда не было ковров в коридоре перед сценой. А если и были (но их не было), то точно не мокрые.       С уверенностью он мог сказать одно — не в его годы было нормой страдать недержанием, даже после столь сильной взбучки при падении.       Влажная полоса на руке не оставляла запаха, ровно как и вкуса, опробованного кончиком языка со вполне рациональным опасением, что его в случае непредвиденного состава этой мокроты могло расщепить на атомы или разъесть до состояния желе.       Несмотря на тянущую боль, Арсений поднялся на ноги и завертел головой, бегло осматриваясь. Он настолько был сбит с толку своим падением еще минуту назад, что всё вокруг теперь казалось ему лишенным не то что здравого, а вообще какого-либо смысла.       Ну, вот перед ним пустые стены с желтыми обоями, аляповатый рисунок которых вызывал лишь резь в голове — если она изначально не являлась следствием падения, конечно, — лампы, за отсутствием других звуков довольно отчетливо жужжавшие над головой и где-то в конце коридора моргавшие со сломанной периодичностью.       Возможно, ему стоило ненадолго прилечь в одном из углов этих не до конца сформированных комнат, имеющих только выступы стен, как в глупом лабиринте, склепанном для игры-бродилки в начале десятых, и немного поспать.       Главное костюм не помять, не порвать и не запачкать странной жижей в махровом ковре — кто ж такой смелый, но не совсем умный, в этом громадном помещении вообще взялся их сначала стелить, а затем еще и мыть...       Это всё — яркий сон перед пробуждением, не более.       Предаваться бесплодным размышлениям бесполезно.       Арсений однажды видел подобные пролетающие перед глазами картинки, когда падал в обморок в школе на сдаче крови из вены. Переживать не стоило. Он скоро придет в себя.       Трескучий гул флуоресцентных ламп создавал убаюкивающий фоновый шум, наводящий сонливость. Арсений скатился по стенке на корточки и впал в короткое забытье, лишенное видений, звуков и ощущений.       Он не смог бы сказать, через сколько проснулся, обнаружив себя в том же углу, в котором и уснул. Ноги затекли до онемения, а мысли, улетевшие недавно в стратосферу, уже возвращались бумерангом с убойной отдачей, намереваясь своим нарастающим беспокойством снести ему и без того ушибленную голову.       Если он не очнулся в гримерке — по меньшей мере, и в больнице — по большей, значит, дело было в заднице по самый локоть.       Он впал в кому.       Просто пиздец.       Сделав столь потрясающий вывод и оставив к нему не менее потрясающий комментарий, Арсений встал, кое-как размял затекшие и всё еще болящие от легких ушибов ноги, поправил манжеты уже казавшегося ему абсолютно ебанутым гусарского костюма, в котором он вынужден будет, вот же комическая напасть, блуждать по чертогам своего коматозного разума, и решительным шагом двинулся в неизвестном направлении вдоль желтых стен с однотипными рисунками на обоях.       Он рискнул подойти поближе к стене и сразу же решил держаться от этой желтизны подальше — очередная, но в край невыносимая, головная боль при попытке сконцентрироваться на узоре ему не понравилась.       Он брел и не пытался предположить, сколько времени скитался между, по ощущениям, бесконечным количеством комнат, потому что телефон, на котором можно было бы глянуть время, он в трусы на репетиции не запихивал, а добросовестно, чтобы не отвлекать себя и коллег, оставлял на столе в гримерке. А потуга выдумать себе эплвоч, как фантазию, выложенную на ладонь, не принесла ничего, кроме разочарования и пустоты в той же ладони.       Понемногу уже начинало мутить от голода, присасывая желудок к спине; следом жажда не заставила себя долго ждать, обволакивая горло и рисуя в сознании поверх желтых плиток, коими были выложены потолки с лампами, желаемый сок со льдом или банку газировки.       Претендентами на вызов головной боли стали не только орущие завитками и деталями обои, но и уже слишком громко, монотонно и назойливо гудящие лампы, без определенного порядка разбросанные по потолку. Гудение это мало того, что так скоро начало выводить его из себя, так еще и звучало на деле неравномерно, то усиливаясь в каких-то зонах коридора, то стихая до выворачивающей наружу тишины.       Нервная система начинала подавать первые признаки чрезвычайной ситуации, но Арсений продолжал с хлюпающими звуками шагать по уходящему вдаль ковру. Да, в него явно налили воду или другую какую жидкость, но падать до уровня высасывания ее от жажды с пола он ни в коем случае не собирался, хоть больше за опрятный вид того же костюма не переживал. Хули ему, застрявшему в своей же голове, будет?       Он пытался высмотреть с тупой надеждой вентиляцию, окно или дверь — как-то же, етить папоротник в купальскую ночь, здесь воздух должен был появляться и обновляться, чисто теоретически?       Казалось, что пространство не кончится, даже если он будет идти не переставая днями. Возвращаться тоже уже не имело смысла — всё казалось одинаковым, достраивающимся в своей бесконечной желтизне по мере каждого шага, проделанного в любом из направлений.       Спустя еще какое-то время его стали кольцом окружать мысли, переходящие из надоедающей агрессии к более волнительному тону.       Паранойя, это называлось.       Когда он не поворачивал голову и шел вперед, ему казалось, что в это время, пока он не смотрит, под обоями разворачивается некое движение, точно копошится рой насекомых, ползающих с характерным шуршанием под бумагой. Однако как только он поворачивался с резкостью пули на морок видения, конечно же, ни на обоях, ни под ними ничего не двигалось и никакого шума вовсе не издавало.       Чем дальше Арсений шел, тем больше своеобразных деталей он замечал.       Один раз ему даже попалась розетка, но ничего, кроме пальцев, воткнуть бы туда всё равно не получилось за неимением других вариантов. Однако он еще не находился в такой степени отчаяния, чтобы прибегать к этому единственному варианту.       От скуки он стал считать шаги, а когда сбился на шестой тысяче, решил прикинуть, сколько приблизительно километров уже прошел. Около восьми? Десяти? Он, наверное, без проблем поверил бы в цифру, перевалившую за сотню.       Он бежал, останавливался, садился, ложился, смотрел в потолок, кричал, надрывая горло, шептал.       Он чувствовал, что с каждым пройденным километром сходит с ума. Он не слышал ничего, желая разодрать уши, чтобы не паниковать от этого, и слышал слишком много — гул ламп и фантомные разговоры через стенку в другой комнате на неразличимом языке.       Какая же его башка скучная, жуткая и бесконечно пустая. Причем желтый! Черта с два, он никогда не любил желтый цвет. А тут, глядите-ка, идеально, чтобы сойти с ума в окружении только одного оттенка. Желтый являлся любимым цветом шизофреников, вроде. Замечательно. Просто пиздец как здорово.       Еще пару сотен метров и он, возможно, действительно отъехал бы умом, как и предполагал, если бы вдруг не увидел на очередном повороте лампу с освещением, изменившимся на приятно-рыжее, вместо белого. Сначала она светила, словно пламя, но по мере его приближения к ней постепенно угасала. И всё же она довела его до какой-то законченной комнаты.       Арсений ввалился в нее, падая на колени от накатившего облегчения. Обои изменились: текстура напоминала манильскую бумагу — он успел ощупать ее подушечками пальцев, пока заново поднимался на ноги.       Только потом он увидел направленный на себя арбалет и показавшуюся чересчур вытянутой и уходящей под самый потолок фигуру человека, вразвалку сидящего на простом столе прямо под лампой, бросающей не самые доброжелательные тени на его лицо.       Тот не издал ни звука и даже не шелохнулся, отчего Арсений в первые мгновения был сбит с толку, ненароком подумав, что парень — восковая фигура.       А вообще, это ведь всё ещё игры его разума, как он мог забыть? Копать глубже следовало именно в этом направлении.       — Слушай, мы, наверное, когда-то мельком были знакомы в реальной жизни, потому что я не очень помню тебя... Кто ты? Зритель? Бывший однокурсник? Парень с листовкой у метро? Что ты делаешь в моей коме и почему, например, не Алена со второго курса или троюродная сестра?.. Было бы логичнее...       Парень молча перезарядил арбалет.       Арсений усмотрел в нем огромный острый болт, который, он не хотел делать поспешных выводов, но, походу, в любую секунду мог угодить ему прямо в лоб — сквозь него, на самом деле, но вдаваться в детали перед лицом смерти казалось не лучшей идеей.       — Стой, стой, тебе не стоит этого делать... Послушай...те, если будет угодно, мне нужна помощь! Мне нужно выбраться отсюда, у меня завтра выступление! Я там в главных ролях, я ждал этого столько лет... Где здесь выход?.. Если убьете меня здесь, я умру там... А я не могу!       Звук громкого смеха впервые вызвал у него столько противоречивых эмоций, во главе которых стояла одна и, казалось бы, такая неподходящая для этого — страх.       Парень внимательно проследил за его реакцией и аниматично поднял бровь после того, как угадал в выражении его лица испуг.       — Как ты сюда попал? — подал он голос, в котором настороженности было больше, чем непонятной жижи в коврах под ногами.       Он продолжал держать его на мушке. Будто сам не меньше боялся, что Арсений на него накинется.       — Упал со сцены на генеральной репетиции, завернулся в занавес, пока летел, и от этого, видимо, впал в кому, потому что голова от удара даже тут побаливает. Ты знаешь, как мне очнуться? Я здесь уже часов шесть брожу, чуть с ума не сошел.       Арбалет опустился на уровень чужих колен в обыкновенных черных штанах. Перестало быть похожим на допрос под прицелом, и то радовало.       — «Со сцены», как иронично. С ума ты запросто мог сойти. С Лобби редко новички выбираются. Тебе, считай, повезло. Всего «часов шесть», — он хмыкнул. — Не мои восемь суток. Молодец, путник. Но наивный, бедняга, как тыква тепличная.       Очевидно, при падении Арсений повредил речевой центр, потому что всё, что говорила тень под лампой, он не смог перевести на свой, человеческий. Он стал молча надеяться, что парень дальше в разговоре всё же пояснит, что за тыквы имел в виду.       — Тебя не должно быть здесь, это одиночная комната. Мы не должны были заспавниться в ней одновременно. Хоть это и место встречи странников, но я никого здесь не ждал. Я не могу Вам ничем помочь. — И еще тише, будто про себя и в сторону, добавил: — Поразвелось же, прости Господи.       А потом он достал какое-то серое портативное устройство и, нажав на него, затараторил:       — На уровне ноль в манильской комнате, куда я случайно попал через заплесневевшую дверь на уровне сто тридцать четыре с крепостью, была обнаружена сущность в виде человека, стоящего в гусарском костюме, при этом утверждающего, что он в коме. Сущность можно охарактеризовать «актером» и присвоить номер сто пятьдесят восемь. Открытой агрессии не проявляет, первой не нападает и выглядит довольно дружелюбно. Из отличительных характеристик: просит, как и многие другие, показать ему выход — вероятнее всего, таким образом пытается притвориться путником. Странно, что сама не предлагает показать выход и не пропагандирует свои взгляды касательно философии устройства Закулисья. Важно помнить, что любых сущностей стоит обходить стороной. Остерегайтесь и самых безобидных на вид, даже если им удается мастерски имитировать неподдельные эмоции — на то эту я и назову «актер». Конец записи. — Он положил устройство в карман, перед этим щелкнув по нему еще раз.       Арсений нахмурился.       — Ты че, охуел?       Парень не стал вытаскивать что-то типа переносного диктофона еще раз, обращаясь уже только в комнату:       — Или всё же активную агрессию проявляет... Как тебя зовут?       — Лучше ты мне ответь, что здесь происходит, где я и что за бред ты нес только что? — у Арсения крыша не просто ехала, ее уже уносило ураганным ветром в неизвестном направлении и разбирало по частям прям в полете.       — Надо стереть прошлую запись. Значит, ты просто путник, с которым я почему-то могу сосуществовать в одном пространстве. Закулисье удивительно. — Он со скучающим видом развел длинными руками и убрал арбалет за спину.       Арсений опустил глаза в пол, устало потирая их — свет, а не гудение, исходящий от тех же ламп, тоже стал немало раздражать.       Всё ясно. Здесь нечего ловить. Это просто галлюцинация, из которой нужно найти выход. Только как?       Как там обычно изображалось в фильмах? Эта гиперреальность должна быть куполом или стеной, которые нужно разбить и выбраться к свету с помощью голоса любви всей жизни и сильных мотивационных слов, произнесенных возле койки близкими или друзьями.       Он же справится сам, не слушая этот, признаться, слишком, как он посчитал, для его уровня разума припизднутый сгусток генерации нервных волокон в виде парня, одетого во всё черное. Зачем его сознание выбрало для него именно такой прикид, он не догадывался.       Арсений внимательнее, чем прежде, пробежался по незнакомцу, начиная с кудрявой головы и заканчивая ногами, обтянутыми, при рассмотрении оказавшимися довольно узкими, черными штанами. Глаза не посмели упустить из виду и странного образца водолазку с двумя черными ремнями, созданным по образцу портупеи, за которые цеплялся арбалет и какая-то банка с жидкостью.       Вердикт после увиденного почти без помощи мозга сам соскочил с языка:       — Слушай, а ты очень даже горяч для моей галлюцинации. Как же круто мозг умеет генерировать идеал по предпочтениям. — Ему явно было нечего терять от этих признаний. — Если бы мы столкнулись там, в реальности, я бы не прошел мимо тебя. А так хотя бы буду знать, что у меня секси-воображение, — он, решая отныне не задумываться о содержании какой-либо произнесенной дерзкой чепухи, усмехнулся.       Тактичное покашливание ничем его не смутило, и, по сути, не должно было, верно?       — Я постараюсь отвести тебя к базам и поселениям. Знающие люди тебе всё расскажут, а ты как-нибудь сам будешь там осознавать, что это не твое воображение, а отдельный мир, и бла-бла-бла. Я Антон, кстати. — Парень встал со стола и подошел к Арсению, на лицо которого вдруг помимо расхлябанного веселья нанесли татуаж непонимания.       Он тут же почувствовал жгучую боль от удара по щеке.       Ему влепили пощечину.       — За что?! — Арсений с вызовом выжигал яростным взглядом в незнакомце дыру, желая надавать ему глазами таких же пиздюлей.       — О! Сработало. — Длинный палец указал на появившуюся в стене дверь, которой, Арсений мог поклясться пуговицами из музея на кители своего костюма, там не было, иначе он бы первым делом заметил ее, войдя в эту конуру метр на метр, куда парень на единственном предмете мебели в виде стола, можно было подумать, с потолка упал.       В ту же секунду его схватили за руку и поволокли к сверхъестественной двери.       Это ж надо было так приложиться башкой, чтобы сейчас так накрыло...       О большем, чем о разочаровании в своем воображении, думать не получалось.

𓁹 𓁹

      Они вышли к чему-то типа парковки.       Бетонные стены заменили вырвиглазные обои, желтизна которых постепенно лишала его разума.       — Не знаю, есть ли тебе смысл что-то в таком состоянии объяснять, но мы на первом уровне. Нужно вести себя значительно тише, здесь уже водятся сущности, которых на нулевом почти нет — это там, где мы только что были. Сейчас найдем какую-нибудь комнату да организуем привал. Там должна быть миндальвуха, тебе не помешает принять немного. Плюс, я заебался — до этого пришлось от жирного многорука отбиваться, изрядно мне нервы выел, пока я его не прикончил.       Арсений слушал и пытался вникнуть хотя бы в одно словечко со всем приложенным к этому усердием, как-то, хоть на тяп-ляп, но связать поток сказанного Антоном, раз уж он так назвался, но в остальном продолжал надеяться, что ему на том, родном, свете врачи сейчас вколют чего посильнее, починят мозг и он с выдохом облегчения очнется на больничной койке.       Они шагали по этому серому складу, такому же бесконечному, как желтые коридоры предыдущего куска его разума. Арсений даже в некоторых местах видел дымку тумана, кое-где замечал лестницы и непременно глазами натыкался на всё те же гудящие лампы, звук которых скрашивали только капающие со всё той же выедающей терпение монотонностью трубы. Сырого ковра не было, но лужи в некоторых местах треснутого бетона виднелись, в пару он уже успел своими виртуозными гусарскими штиблетами вляпаться.       В остальном — скукота и тягомотина.       — Я буду тебя игнорировать, потому что не понимаю, что эти слова должны значить. Смысловая каша на поносе моего ушибленного мозга.       Они прошли лифт, за которым Арсений проследил, повернув голову назад, не понимая, почему они прошли мимо.       — Как же будет смешно посмотреть на твое лицо, когда ты поймешь, что это не так. Я дам тебе телефон для ознакомления с вики Закулисья. Нужно постепенно прививать тебе горькое осознание реальности, гусаренок. Как тебя звать-то? Из какого полка не спрашиваю.       Арсений закатил глаза на насмешливый тон и прицокнул:       — Ты сам должен знать, ты же в моей голове.       Антон обернулся на него и окатил нечитаемым, но вполне красноречивым взглядом.       — Ну ты и непробиваемый, прямо первоклассно тютюхнутый долбач. Мне даже жаль тебя будет, когда ты всё поймешь.       Они дошли до какой-то двери с отделанным железной сеткой окошком, выходящим на парковочный плац, по которому они шагали всё это время.       — Я Арсений, приятно познакомиться. Видимо, такого я мнения о себе в глубине души.       Парень, зашедший в комнату первым, застонал, как голуби на заре. А потом повернулся и с отчаянным «нахуй это всё уже» кинул в него айфон, который Арсений с заторможенной от усталости реакцией еле успел поймать.       Он повертел его в руках — двенадцатый, у него такой четыре года назад был. Не то чтобы он менял их как перчатки, сам недавно не без крови и пота позволил себе приобрести пятнадцатый, просто показалось интересным совпадением, что даже такая деталь, как телефон, запечатлелась в его памяти с запредельной точностью. Правду говорят, что человеческий мозг непостижим.       — Попей, это миндальная вода. Панацея от всех проблем. И ты наверняка хочешь пить. — Антон протянул ему бутылку с мутной жидкостью, которую достал из серого шкафчика непримечательного вида, где Арсений успел углядеть еще пачку карандашей, батарейки и аптечку. — У меня с собой упаковка мармелада, если будешь, иди сюда, отсыплю в ладошку. Вай-Фай тут есть, время тоже относительно стабильное. Часа два побудем и двинемся дальше. Еще пару уровней до хорошего поселения, если ничего не пойдет по сраной дорожке. Там и разойдемся. Но ты пока не думай об этом, изучай сайт, отдыхай, тыры-пыры. Будут вопросы — спрашивай.       Этот Антон хоть и казался разговорчивым, да был бы от этого хоть какой-то прок. Более того, говорил он без особой эмоциональности, устало, выжато, не как энтузиаст, готовый добровольно куда-то там его проводить по обещаниям, данным самому себе же, а как вынужденный сделать это, как и любую другую рутинную работу — зубы там почистить или поменять постельное белье раз в две недели.       И всё же — как же хорош собой он был, а вместе с этой холодящей ноткой утомленной неприступности так вообще — Арсений даже начинал сам себе завидовать, получая такое явно не в том пространстве своей реальности, в какой надо было бы.       Он разблокировал чужой телефон, замечая, что палочки интернета действительно были заполнены полностью. Он тут же постарался зайти в браузер, но никуда, кроме сайта под названием «wiki.backrooms» его не пропускало.       Смирение пришло быстро. Пришлось оставаться на нем.       «Добро пожаловать в Закулисье, вы были здесь раньше» — встретила его первая же строчка. И почему-то навела своим содержанием на не самые приятные эмоции, несмотря на то, что телефон, с которого он читал этот сайт, принадлежал, не вдаваясь в коматозные подробности, не ему, и в теории Антон заходил на этот сайт не один раз.       А потом — дата.       У него похолодело где-то под сердцем.       Десятое августа тысяча девятьсот девяносто пятого года.       У Арсения явно уже сформировалось несколько важных вопросов для Антона, в дреме прикрывшего глаза на железном стуле.

𓁹 𓁹

      — Это всё нереально.       Экран телефона был заблокирован нажатием пальца. Арсений смял брови в отрицании всего прочитанного и покачал головой.       — Ага. Тем не менее. — Антон убрал ноги в ботинках со стола и потянулся всем телом.       Арсений еще не находился даже в стадии торга, а принятие в клетках его мозга нельзя было рассмотреть в самый точный микроскоп.       Все его мысли, перегруженные, валялись в обмороке. Он не верил ни в один кусочек прочитанного бреда с сервера всей этой вялотекущей шизофрении.       А этот парень, то есть, не по приколу думал, что он поверит в то, что он провалился в альтернативную реальность, если же провести параллель с Очень Странными Делами, случайно ебнулся во что-то типа Изнанки, только в Бэкрумс с Фронтрумса?       Со Сцены в Закулисье?       Где тысячи разных уровней, сущностей, населяющих эти уровни, дримкор атмосфера бесконечности и нулевых?       И кого из них еще накрыло, спрашивается.       Весь сайт, который он скролил добрые пару часов, был путеводителем по этим самым уровням, своеобразной библиотекой с описанием сущностей, где разнообразия добавляли только редкие комментарии юзеров под каждой статьей, тоже находящихся какое-то время в этом пространстве в поисках выхода.       И, насколько он понял, мало кто этот желанный выход нашел.       А во что еще, если следовать этому, он должен был поверить? Что в неделе восемьдесят три понедельника? Что лысых людей не существует? Что котлеты умеют летать и играть на гармошке?       Ну да, ну да. Бежит, спотыкается.       Арсений хмыкнул и слишком весело заговорил:       — В очередной раз вынужден признать: не думал, что мое сознание настолько извращено всякими подобными вымыслами.       Антону, давно вставшему со стула и сейчас меняющему батарейки в фонаре, явно чем-то сильно не понравился его комментарий.       Иначе Арсений бы не обнаружил себя резко вжатым в стену напором чужой руки без возможной попытки вырваться — он проверил напористым толчком, но без результата, Антон держал крепче некуда.       — Слушай сюда, ты первый путник за время моих скитаний за кулисами с такой эгоистичной верой в то, что твоя задница тут умнее всех. Еще раз ты скажешь мне что-нибудь про кому, про то, что это всё — лишь творение твоего воображения, и я пущу тебе болт из этого самодельного арбалета в ногу и брошу в коридоре, чтобы какой-нибудь кожекрад снял с тебя всю спесь вместе с кожей и сожрал всё это самолюбие. Может, тогда немного поймешь, где находишься. Заебало такое несерьезное отношение. — Его лицо, перекошенное нешуточной яростью, шипело в паре сантиметров от застывшего по иголочке Арсения.       Судорожно вжавшись затылком в прохладную стену, он желал продавить себе путь, как тут выражались, на другой уровень, лишь бы избежать этой шокотерапии для собственной самооценки.       Руки, сжимающие лацканы синего кителя на нем так же резко, как схватили, жестом, полным пренебрежения, а не испуга и раскаяния, отпустили его костюм, но самого Арсения, по ощущениям, отпускать никто не собирался.       Начав разглаживать несуществующие неровности на форме, Антон нарочито спокойным тоном продолжил:       — Арсений, вроде? Так вот, Арсений, попробуй, только попробуй, не надорвись от усердия в этом деле, подумать отвлеченно от своего представления о коме: разве я бы спрашивал, как тебя зовут, если бы был частью твоего разума? Я же, напротив, могу рассказать тебе каждый факт своей жизни, про которую ты никогда ничего подобного не слышал. Я уже успел убедиться, что ты считаешь, будто твой мозг способен генерировать удивительные вещи, как знать, может, это и является частью правды. Но я бы был первым, кто, не моргнув, убил бы тебя, если бы всё Закулисье оказалось плодом твоего сознания. Слышишь? Я бы убил тебя, если бы ты создал этот ебаный ад без раскаяния и лишней мысли, — в конце он снова перешел на шипение с прямой угрозой, и Арсений уже подумывал, оттаяв от первого шока, вновь начать сопротивляться, если бы тот не отпустил в следующую же секунду, отходя от него, точно ничего не произошло.       — Да пошел ты. — Задетое самолюбие среагировало мгновенно, заставив ноги оторваться от бетонного пола с решительностью, которой руководил только выброшенный адреналин.       Арсений не лишил себя удовольствия хлопнуть дверью и быстро зашагать подальше от комнаты с этим агрессивным хамлом, возомнившим себя чуть ли не богом этих мест. Каких таких мест — он сам до конца так и не успел понять, раз уж это не кома и не его разум, а что-то, имеющее более сакральное для этого хуя в готических обмотках значение, на которое нельзя покушаться своим недоверием, идущим от исключительного эгоизма, а не тотального непонимания, какого хера тут творится.       Он тоже не из кубика Магги деланный, как-нибудь разберется с тем, что ему дальше предпринимать. Один, как и планировал с самого начала.       Как раз в этот момент он заметил в конце коридора под мигающими лампами блуждающего от одного темного угла с темными от заплесневевшей влажности коробками к другому человека.       — Эй! Э-эй! Здравствуйте! Я здесь впервые, вы не подскажете... — Он ускорил шаг на пути к мужчине, обрадованный тем, что нашел здесь кого-то еще, способного помочь ему. — Здрасьте, — Арсений, вежливо улыбаясь белыми зубами, остановился в паре метров от него.       А человек, идущий теперь прямо, двигал ногами с такой механикой, будто не планировал останавливаться, несмотря на то, что тоже заметил его, ковыряясь прямо в глазах.       Арсений невольно стал прислушиваться по мере чужого непрерывного приближения и различил отчетливое:       — Кровь прозрачная течет. Это не он. Кровь прозрачная течет. Медленно и спокойно. Проверь.       Между ними оставалось не больше полутора метров, когда Арсений начал мелкими шагами сдавать назад, поняв, что что-то явно пошло не так. Не должен был этот человек бежать на него с таким голодом в запавших глазницах.       — Бегом, бегом отсюда! — Знакомый голос раздался за спиной резко, но обрушился больше облегчением, чем ожидаемым раздражением. — Руку давай!       Антон схватил его с такой быстротой и напором, что умудрился поцарапать почти отсутствующими ногтями ладонь.       Он тянул его обратно в комнату с критической скоростью и силой, которую Арсений изначально в его достаточно тонких конечностях не углядел. Да он и в кудряшках, миловидной мордашке и зеленых кошачьих глазах склонность к какому-то насильственному доминированию сначала тоже как-то не углядел, а она была, судя по существованию последних часов его жизни в памяти.       Они успели оторваться, и Антон быстро захлопнул железную дверь с сетчатым окошечком, щелкнув задвижкой.       Арсений почти догадался, что его будет ждать, как только тот повернется не самым доброжелательно после всего произошедшего настроенным лицом и начнет снова мелкими шагами напирать на него:       — Никогда, блять, ни в коем блядском случае больше так не делай! Нельзя разговаривать с кем-то, бродящим в темноте или под мигающими лампами; нельзя идти к тому, чем бы оно не казалось, нельзя выходить первым на контакт, нельзя вообще быть таким заметным, уяснил?! У тебя здесь есть только ты, чтобы справиться со всем этим, и больше никого! Береги, блять, себя, а не тупи! — Активная жестикуляция только подливала масла в огонь его неконтролируемого нервяка, что заставляло Арсения тоже медленно переходить в защитную стадию дерзости.       Он уже открыл рот для того, чтобы спросить, с какой стати тот так разорался на него, но их вынужденно прервал рев за дверью.       Оба отпрыгнули к железным шкафчикам, прикованные взглядами к окну, в которое, распластав безобразные щупальца на месте человеческих пальцев, сочащиеся язвами и прозрачной жидкостью, уткнулось, издавая душераздирающий вой, гуманоидное существо бледно-желтого, хуже, чем обои в том самом месте, цвета.       — Знакомый твой, с которым ты подружиться хотел. Не хочешь еще одну попытку предпринять, пока он в столь любвеобильной фазе?       Изуродованное лицо следило за ними, трясясь от ярости из-за того, что не могло достать через препятствие в виде стекла с сеткой. Дверь же, к их счастью, являлась для него непроходимым барьером.       Антон продолжил:       — Видишь на нем эти миллиарды крохотных присосок по всему телу? Это чтобы чужую кожу, сорванную вот с такого же наивного путника, как ты, содрать заживо и, надев на себя, переварить. Это кожекрад. Ворует твою шкуру и притворяется человеком, но только когда голоден и не в агрессивной стадии. Иногда можно пройти мимо и схлопотать пощаду. Я на начальных уровнях стараюсь только из-за них не ошиваться.       — Так значит, это всё типа параллельная реальность? — Первым шагом на пути к принятию стал озвученный вопрос от Арсения, следящего за тем, как гуманоидное нечто двинулось от окна в неизвестном направлении.       Антон, как и он, с выдохом отмер, оторвал спину от шкафчика и начал заниматься прежними делами, успокоившись после исчезновения твари из поля зрения.       — Нет. Если бы это было параллельной вселенной, мы бы максимум попали в тот же мир, только я, например, вырос бы не в Воронеже, а в Челябинске или вообще в Сараево, а ты, не знаю, не с голубыми глазами ходил бы, а с карими.       Арсений воспользовался случаем и закатил свои упомянутые голубые глаза:       — Я знаком с принципом существования параллельных вселенных, я понял.       Антон обернулся и посмотрел на него с великим снисхождением.       — Тогда должен был бы также понять, что это другое измерение нашего же мира, а не целая другая вселенная. Мы просто очутились, не знаю, в какой именно из ее плоскостей: за углом, под ней, над ней, за ней, перед ней, типа того?.. — Он потер пальцы друг о друга, изображая это самое «типа того».       — И что мы теперь будем делать? — Арсений обошел стол, чтобы встать рядом и смотреть, чем Антон занимался. И чтобы пугающее окно было под более безопасным обзором.       — Я — пойду искать лифт или любой другой выход к четвертому уровню, чтобы отвести тебя к базам, а ты — следовать за мной. Большего ни от одного из нас не потребуется, если всё сложится удачно.       Арсений смял губы: какие мы дохуя важные с этими лидерскими замашками. Видимо, в песочнице всегда главным был и лопатки у остальных малышей отбирал. И ведь ничего, кроме, очевидно, более долгого нахождения здесь, не давало ему оснований так пренебрежительно и грубо обращаться с ним.       — Пойдем.       Его полное сомнений и обиды стягивание губ прервала причина этих действий в лице Антона, уже так скоро направившегося к двери.       — Вижу твой взгляд. Всё точно сложится удачно, если ты снова не кинешься предпринимать попытки дружелюбствовать с разными сущностями. Они почти всегда не замечают путников, если не сильно голодны и если мы будем тихо себя вести. Поэтому все истерики оставь в этой комнате и побереги до более безопасного уровня. Такие тоже есть, во что поначалу тяжело верится.       Любую дорогу должен был осилить идущий, насколько Арсений помнил основные заповеди прошлого мира, откуда он родом. Поэтому он верил в то, что, даже несмотря на не менее любящего потешить свое самолюбие Антона, который кинул ему предъяву за похожий грешок, он как-нибудь осилит это всё и еще сыграет свою роль в спектакле завтра, из-за любви к которой он аж бабахнулся в это Закулисье.