Бесконечное замкнутое

      — Как ты попал сюда? — спросил Арсений спустя... он не знал конкретно, лишь единожды шепотом спросив время у Антона еще в начале их пути, потому что только у него было устройство связи с временными поясами этого измерения, и тогда прошло около трех часов, во что было достаточно трудно поверить, и более решил не докучать ему по-детски капризным «мам, ну сколько там еще осталось?». Поэтому спустя сколько времени он задал этот вопрос, он не мог угадать.       — Опаздывал на поезд домой, бежал по подземному переходу, он мне показался еще тогда достаточно длинным, потому что всё никак не заканчивался, хотя табличка наверху писала, что там минута пешком всего. Да и людей не было, а я этого как-то не приметил сначала. Вышел я в итоге не к путям, а сразу сюда, на первый уровень с этой недо-парковкой. Думал, что заблудился, нашел лифт и спустился на нулевой, откуда потом около недели не мог выйти. Чуть рассудок не потерял среди этих желтых обоев. Потом там же нашел манильскую комнату с радио, послушал джаз из него, и как-то постепенно дверь с переходом появилась. Не посчастливилось, конечно, как тебе со мной в манильской, но там уже всё пошло-поехало как надо. — Антон не горел желанием ворошить прошлое, судя по лишенному какой-либо окраски голосу и сведенной к скованному минимуму жестикуляции.       — И как долго ты здесь уже?       После вопроса тот на секунду замедлился, дернул плечом, поправляя арбалет, и обрубил:       — Даже не догадываюсь. Представляешь, часовые пояса в Закулисье отстают от Сцены на двадцать пять лет, мне как-то не удалось посчитать точные сроки пребывания только для того, чтобы умерить сейчас твое любопытство.       — На тридцать. — Арсений проигнорировал очередной поток сарказма, входящий в стартер-пак отношения к новичкам со стороны этого человека в виде основной опции, сразу поправив его, чтобы не зевал почем зря. — Почти: на двадцать девять лет, если считать, что тут пока что девяносто пятый. — Заметив, что никакой реакции по левую сторону от него после этих слов не последовало, Арсений будто для тупого пояснил: — Сейчас две тысячи двадцать четвертый. Июнь, ну?       — Ясно. — Всё, что он услышал.       Без спеси.       Арсений боковым зрением глянул в сторону Антона и оказался поражен тем, как посерело решительно настроенное лицо его проводника с диктаторскими потугами в управление людьми.       — Это типа всё? Не хочешь рассказать, каким запомнил мир, чтобы я развеял твои воспоминания всем произошедшим за какой-то там срок пиздецом, которого, уж поверь мне, окажется очень много?..       — Нет. Мне не интересно. — Губы сжаты, брови — опущенная прямая линия.       Арсений не стал настаивать, хоть и почувствовал, что что-то здесь не так. Антон очевидно избегал всей этой темы, и что-то ему подсказывало, что далеко не из-за отсутствия интереса — он бы взял на себя смелость утверждать, что в последнюю очередь из-за этого. Можно подумать, ему тут кипятком описаться, как увлекательно жить в вакуумном пространстве с отсутствием не то что новостей, но и людей, распространяющих их на сотни миллионов километров независимо с какой стороны света.       — Как скажешь.       В тишине они прошли еще несколько, а то и сотню — считать одинаковые ящики, старые брошенные автомобили и трубы вдоль стен достаточно сложно из-за однотипности — рекреаций подземной парковки, прежде чем Арсений ненароком обернулся на что-то, что почувствовал спиной. Он и так весь путь шел то с растущим, то притупляющимся ощущением слежки, но этот сигнал обернуться казался другим — он манил и зазывал подчиниться.       Он пригляделся, и его возглас счастья разлетелся эхом по пустому сырому бетону, заставив Антона, шедшего стабильно на три-четыре шага вперед с вытащенным из-за спины арбалетом, обернуться.       — Это же окно! Ебануться. — Арсений кинулся к выросшему буквально из ниоткуда, потому что они мгновение назад проходили эту абсолютно чистую стену, окну.       Крики Антона, слишком быстро оставшиеся позади, смутили его уже тогда, когда он вплотную подбежал к раме, начав вглядываться в изображение за стеклом, к которому жадно прильнул.       — Это мой театр! Он там! А это Сашка, мы с ним в дуэте играем в этой постановке! Хэй! — Он увидел темный силуэт, который стоял в окне напротив и не сильно замечал его, а лишь помахивал рукой, чтобы тот подошел еще ближе, будто приглашая перелезть к ним, в реальный мир.       Арсений попробовал открыть оконную раму, но моментом позже резко оказался сбит с ног налетевшим на него Антоном, который отбросил их вдвоем на добрые три метра от стены.       Нестерпимая жгучая боль разрасталась на задней стороне бедер от того, как Арсений проехался по мокрому асфальту, чудом не приложившись башкой, в который раз за растяжимое в этом месте понятие «сегодня».       — Ты совсем ебу дал?!       — Не приближайся к нему! — Антон быстро встал на ноги, пригнул колени и начал сдерживать его ладонями с растопыренными пальцами, будто и оборонялся, и не давал убежать, и готов был словить, если Арсений сейчас встанет и побежит, что тот как раз собирался сделать.       — Это окно! Не видишь, что ли, что это просто окно, конченый ты параноик! Там выход, там мои друзья, там мой театр! Сам посмотри! — Арсений действительно вскочил на ноги, не отряхивая нежно-голубой костюм, за приличное состояние которого трясся еще совсем недавно, и, сильно толкая длинноногую фигуру, сорвался в нужном направлении.       Но длился его отчаянный бег недолго.       Антону не составило труда нагнать его и обхватить со спины, чтобы потянуть со всей силы на себя, что ощущалось как плен при связке двумя толстыми канатами.       — Отпустил быстро! Я сказал, пусти меня! Иначе!.. Разожми свои руки!       Сначала Арсений даже не слушал, что тот пытался ему еще сказать, шипя и пыхтя в попытке вырваться, а потом, выдохшись и смотря прямо на недосягаемое окно, вдруг вслушался:       — Куда мне тебя пустить? Ну, куда? В бездну? В небытие? В темноту и бесконечный полет вниз? — Чужое дыхание сбилось, но хватка продолжала быть сильной до невозможности освободиться от нее, хоть Арсений уже не то чтобы пытался. — Это сущность, Арсений. Отсюда невозможно найти выход всего лишь в виде какого-то завлекательного окна. Нормальные окна здесь в матовой дымке и в них нельзя ничего рассмотреть, а это — ловушка. Иначе как ты можешь объяснить, что в твоем театре присутствуют предметы из моей детской комнаты в старой квартире, а рядом с твоим Сашкой — или кто он там был — стоит что-то, что притворяется моей матерью, и, заметь, они оба машут нам, жутко улыбаясь? Это ты еще не прислушивался: они позовут нас по имени и заставят подойти. И мы пойдем. — Антон резко отпустил его, отходя на пару шагов назад.       Как у него получилось угадать точное время, когда Арсения ментально перестало молоть в жерновах сомнений и глупых стремлений, оставалось лишь догадываться.       Арсений нехотя отвернулся от окна, начав растирать до этого сжатые чужими руками предплечья. Он признавал, что до сих пор нестерпимо хотел развернуться и, плюнув на всё, возможно, еще немного Антону в лицо, подойти к окну и смотреть, смотреть, смотреть, вглядываться, уже приблизительно зная, чем это может кончиться.       — Пошли отсюда побыстрее, вон лифт стоит. Наконец-то заспавнился. — Антон, не поворачивая головы на него, двинулся к серой кабине.       Арсению хватило ума не поддаваться чарам оконной сущности и пойти следом без дополнительных пинков.       И снова будто бы ничего и не случилось. Но только если для Антона это всё являлось штатной ситуацией, то Арсений в принципе мог бы понять, почему он весь такой...       А то, что проходы на другие уровни второй раз появлялись из пустоты сразу после любого эмоционального потрясения, Арсений собирался изучить как-нибудь в другой раз, у него и так мозги уже вибрировали, опухшие от всего происходящего.       Он заскочил в лифт следом.       — Тебе повезло, что окно в пассивной фазе пребывало и не засосало тебя в себя. Их много на этом уровне и еще в дворике с окнами. Опасное это место, я лишь однажды там был. Ощущается как чистая лотерея — либо тебя сожрут, либо ты наконец-то выберешься из этого оконного ада в виде квадратного колодца. Русская рулетка, много ж нервов тогда помотала мне. — Антон нажал на цифру четыре на панели, хотя Арсению удалось заметить за время продолжительного закрытия дверей, что нумерация этажей превышала отметку в двадцать штук. — Кстати, лифты тоже могут быть сущностями, но у этого нет ржавчины по бокам и он с нами как-то не спешит завести милую беседу. Я однажды зашел в один, а он мне с порога «привет, Антон, пойдем встречать рассвет и следить за Ангелами?». И потом отвез нахер на какой-то ебанутый уровень, где ничего, кроме тропинки посреди леса с редкими поворотами.       Арсений впервые был молчалив. Его вдруг захлестнула волна осознания, что все сказки, которые ему рассказывает Антон, постепенно в его мировоззрении переходили в жанр инструкций и документалок, а не чистейшего бредового вымысла с эфирного времени Рен-ТВ после полуночи.       Если всё действительно так, как заливал его болтливый спутник, ему здесь одному не выжить без достаточно знающего каждую тонкость человека. И несмотря на то, что этот двухметровый хер, для которого он являлся не более чем прицепом, действовал радикально-агрессивно, реагировал он моментально, спасая их шкуры от его же — Арсения — проебов не первый раз.       Навязчивый страх одиночества на время отступил, когда двери лифта открылись, и перед его глазами предстал уходящий в бесконечную грань коридор со светлыми окнами.       — Видишь, в нормальные окна ничего не видно, кроме света и чего-то, по цвету похожего на траву. — Антон остановился и залип в телефон, указательным пальцем коротко и небрежно обращая внимание на окошки. — Здесь полтыщи, а то и больше этажей, мы сейчас, по моим соображениям, в одном из конференц-залов. — Он оторвал взгляд от экрана и подошел к одинокому кулеру с мутно-розовой жидкостью. — Нам бы в кафетерий попасть, чтобы слопать чего, или к офисным ячейкам, там бы тебе тэху нашли кнопочную и кофе попили.       Арсений принял в руки полный пластиковый стаканчик жижи, которую Антон, ранее назвав миндальной водой, заставил выпить, после чего ментально его будто подопустило и от бывшей паранойи не осталось и отголоска. Состояние окрыления и спокойствия ощущалось как та самая последняя рюмка перед тем, как станет очень плохо и вертолетно.       — Если после нахождения пропитания попадем в комнату отдыха, поспим перед пустыми комнатами, откуда выйдем к лагерю. Это самый спокойный уровень, поэтому здесь много группировок, и люди встречаются даже чаще, чем сущности. — Антон достал бутылку из своей «блядской портупеи» и полностью заполнил ее из кулера, от которого почему-то не отбавлялось ни капли жидкости.       Тот уже что-то говорил про то, что миндальная вода всегда должна быть под рукой, даже в самом мизерном объеме, мол, скорая помощь при любом клиническом пиздеце.       Но пока Арсений шатался вместе с ним, он не планировал заботиться об этом. А мысль о том, что Антону лишь бы сплавить его в лагерь побыстрее, почему-то горчила разочарованием и страхом, но поднимать очередной конфликт столкновения точек зрения в одном и том же вопросе он пока что не собирался.       Они двинулись вперед, проходя одно мутное панорамное окно за другим. Те чередовались лишь белыми стенами, столами разной формы и странно поставленными стульями, ни один из которых не был опрокинут на пол, покрытый всё тем же знакомым ковром.       — Сколько здесь приблизительно людей? В этом месте? — Раз уж уровень отличался безопасностью, Арсений решил завязать очередной диалог.       — Во всём Закулисье-то? Думаю, около пятидесяти тысяч, в масштабах всех времен и охвата планеты. Самые большие группы и союзы содержат не более трех тысяч участников, маленькие — от пятидесяти, а то и двадцати человек. Обычно это секты, потому что тут много ума и терпения, чтобы слететь с катушек, не надо, как видишь.       Да, Арсений, волоча ноги по коридорам, которым не было конца, где пространство не было подчинено евклидовой геометрии — идешь прямо и возвращаешься в то же место, где уже был, уходишь назад и не узнаешь то, откуда вернулся — верил его словам.       — Ты состоял в каких-нибудь?       Теперь Арсений спрашивал аккуратно, хоть и не менее настырно. Если Антон не ответил всего на один его вопрос, он завалит его двадцатью другими. Такие правила игры.       — Конечно. Та группа, к которой я тебя приведу, это своего рода рынок. Данные не самые свежие, но в мое время там жило двадцать шесть человек, каждый из которых рекламировал тебе присоединиться к ним — это агенты самых крупных группировок, которые приведут тебя к одному из своих разбитых штабов на каком-нибудь уровне, представителями которых являются. Там тебе и архитекторы, и охотники на сущностей, и журналисты, газетчики, редакторы сайта, исследователи, волонтеры, помогающие найти новый дом, завести семью и обеспечить безопасность...       — Честно говоря, ты не похож на участника ни одной из перечисленных групп, — подковырнул Арсений.       Антон если и заметил издевку, то храбро принял ее, выкладывая на чистоту:       — Потому что я не в таких группах состоял. Сначала по недалекому уму попал в экстремально-исследовательский лагерь, где вызвался быть разведчиком на отрицательных уровнях... Всякого говна мы с еще тремя путниками там повидали... Потом группа сгинула потихоньку — сначала один в Голубом Канале пропал случайно, потом оставшихся двоих грибы с глазами привели к логову голодных кожекрадов, а я же, после опасного бега под кислотными дождями в темных подвалах минус шестнадцатого, в одиночку еле вернулся в самое начало. Потом согласился в клан один, «Атрего» его название, вступить. Не соглашайся, если вдруг пригласят. Сначала думаешь, что это по совести — выслеживать и убивать сектантов, мародеров, анархистов, заманивающих тебя к себе, грабящих и приводящих сущностей к твоему дому, а потом понимаешь, что сам таким же являешься, только вас таких больше и у вас будто бы есть великая цель, доминирующая в своей важности над их целями. То, что пацифизм и дипломатия даются намного тяжелее насилия, хоть и кажется, что не всегда являются верным путем, я понял, только когда мне на подобной недо-киллерской вылазке одна из присасывающихся сущностей на уровне с больницей в каком-то крыле, очевидно психотерапии, все мозги разговорами выпотрошила. Теперь я не только дохуя осознанный путник Закулисья, но еще и самозанятый поставщик всякой информации, которую максимально мирно перепродаю группировкам. У меня даже есть лицензия!       Арсений сам не запомнил, когда именно охуел во время этого жизненного монолога. Антон мог пиздеть ему с три короба, и ничего бы не помешало ему исполнить такое намерение, но Арсению самому было трудно поверить, что ложь могли произносить таким голосом. Во лжи чувствуется ненавязчивое бахвальство в деталях — он сам актер, ему ли не знать множество способов, как можно качественно или не совсем заставить кого-то поверить тебе, твоим словам и действиям. Ни один из этих методов Антон намеренно в своей речи не применил.       — Я бы мог стрясти за тебя стеклянную гранату или неплохое защитное обмундирование, если бы ты оказался сущностью, за которую я тебя с самого начала принял, актер.       — Прости, что сорвал придуманную самим собой же сделку.       Антон ничего не ответил, окончательно закрыв лавочку откровений.       Они прошли мимо зала с пустыми офисными досками, на подложке перед которыми лежали спиртовые маркеры трех основных цветов, и впервые завернули влево.       И наконец наткнулись на лестницу.       Уже понимая, какую ценность внутреуровневых перемещений она из себя представляет, Арсений с горящими глазами обернулся на Антона, который, кивая, натянуто улыбнулся в ответ.       Они оказались в небольшом вестибюле, в котором, что сразу бросилось в глаза, не лежали ковры. Ничего, кроме голого линолеума.       — Мы в кафетерии. — Пока Арсений, пытаясь перевести дыхание после резкого скачка по лестнице, стоял и не решался двигаться, Антон появился за его спиной, ободряюще тронул за плечо, быстро уходя по направлению к беззвучно светящемуся автомату со снеками в паре метров от них.

𓁹 𓁹

      Арсений дожевывал кусок теплой пиццы, найденной в одной из типичных офисных микроволновок уже горячей.       Антон сказал, что тут всегда так: можно обернуться на стол, до этого бывший пустым, и обнаружить парящийся стаканчик с чаем, который начнет остывать, по обыкновению, как только ты его заметишь.       Арсения ничего в закулисной еде не смущало, если она не являлась какой-нибудь из сущностей и не нападала. А загадочный подогрев в подарок к ней — так вообще песня.       — Здесь есть пару подсобных помещений, где можно прилечь поспать. Я подумал, чего стаптываться и идти куда-то до комнат отдыха, когда можно всё и сразу. — Антон расслабленно потягивал миндальную воду из железной банки без единой этикетки и надписи, которую вместе с еще одной выбил из автомата кулаком, отдав Арсению с предупреждением пока что не открывать из-за непредсказуемого объема содержимого, где вместо указанного литра могли вылиться все тридцать, а добру нечего пропадать, поэтому нужно дождаться подходящего тазика или другой емкости на горизонте.       Арсений, чувствуя, как мешки под глазами начинали отягощать не только кожу глаз, но и его передвижение без заносов то вправо, то влево, спокойно согласился остаться переночевать на этом этаже.       Они прошли мимо стены с остановившимися всеми стрелками на четырех часами и завернули к помещению, перед которым висело несколько накрахмаленных белых халатов.       И тут возникла проблема.       — Выбор почти как вилкой в глаз или в жопу раз, но либо спим на полу, либо сидя на стульях. Можно изъебнуться и на столе поспать, но это излишки выбора и даже немного будто бы моветон. — Антон присел рядом с пустой светло-синей стеной, снимая с себя весь прихваченный лут.       Кроме тумбы со стационарным телефоном в этой комнате не находилось сущим образом ничего, чему Арсений почти переставал сильно удивляться — всё очередная пустая коробка лиминального пространства.       Антон предостерегающе гавкнул не тыкать ничего на телефоне, как только он подошел к тумбе и снял трубку, которую после таких грозностей в чужом тоне сразу пришлось с полузакатанными глазами отпустить под короткий «дзыньк».       — Я готов и в коридоре под столом на корточках поспать, пока меня жует лошадь, поэтому давай притащим подушек со стульев и ляжем наконец.       Так и сделали.       А потом Антон зачем-то разорвал ремень одного из найденных в коридоре кафетерия халатов и начал обматывать свое запястье, после чего, закончив, без единого объяснительного слова потянулся к его руке тоже.       — Что ты делаешь?       Искривившиеся в ехидной улыбке губы ему не нравились.       — Сон — основной проводник между уровнями. Даже, я бы сказал, один из мостов между Сценой и Закулисьем, можешь себе представить? Через него ты можешь попасть сюда, но, к сожалению, не можешь выбраться отсюда. Ты новичок и можешь спокойно выпасть на другой уровень, в зависимости от того, что тебе приснится, если приснится вообще, но тебе приснится, поверь. Поэтому, если не хочешь один задницу проветривать где-то там в далеких краях, давай сюда свое запястье. Если тебя начнет выкидывать, меня затянет следом. И наоборот, но это вряд ли — я уже пенсионер без всяких ночных видений. — Антон сам взял его руку, начав, несмотря на резкость движений, довольно аккуратно обматывать поясок вокруг его запястья, умело заправляя вылезшие концы ткани.       — Почему мы не можем просто подежурить и поспать по очереди? Так даже безопасней... — Попытка встрять затухла, словно ее притушили пальцами, как только Антон с поднятыми бровями посмотрел ему в глаза.       Пожав плечами, он бесстрастно ответил:       — Да что-то как-то я типа заебался, потому что не спал, пока ты в телефоне копался на первом уровне. Если же ты чувствуешь несдерживаемый прилив сил после плотного обеда, то яйца в руки, ветер в спину, электричку навстречу и погнал.       Арсений дождался, когда тот затянет узел из белой ткани на его руке, и после этого, обиженно позволив оставить последнее слово не за собой любимым, немо отвернулся.       Засыпать, когда твоя рука вывернута под неестественным углом из-за своеобразной «связки», оказалось не так просто, несмотря на то, что изнеможенное тело требовало только коснуться головой подушки.       Когда последние яркие картинки вот-вот готовились слиться в блаженную темноту, что-то инстинктивно заставило Арсения вздрогнуть и сквозь почти достижимый сон, дернувшись, поднять голову от пола.       Разлепив глаза, он увидел лезвие направленного на себя ножа и тут же, жадно хватанув ртом воздух, на руках попытался скользнуть по голому полу в противоположную от лезвия сторону, но у скованной белой тряпкой руки имелись другие планы на его неудавшийся побег. Хаотично дергая запястьем в сторону, он так и остался сидеть на месте без возможности отодвинуться на безопасное расстояние.       Арсений не смог угадать, что между ними успело произойти, по одним направленным на него зеленым глазам и вздымающейся в зашедшемся дыхании груди Антона, дрожащей рукой державшего самый обыкновенный кухонный нож с синей ручкой и белой полоской посередине.       Арсений не до конца был уверен, что им можно было кого-то зарезать, но вызываться добровольцем для проверки этой гипотезы не собирался.       С раздраженным «господи», Антон опустил нож с уровня его глаз, быстро засунув его в свой черный высокошнурованный ботинок.       — Это как-то будет объяснено, или мне дальше просто молча ложиться спать, но теперь уже под шлейфом страха быть заколотым во сне тобой, лежащим рядом?       Раздражительность охватила Антона с новой силой, судя по тому, как притворно он зашипел, выдавливая улыбку:       — Я, конечно, не забыл, что ты назвал меня секси, убежденный, что я — генерация твоего мозга, но. Не. Распускай. Свои. Руки. — На последних словах лицо его раскраснелось, будто все органы чувств разом перенеслись только туда. Он протер щеку свободной ладонью, точно пытаясь оттереть хотя бы половину выраженного лицом, снова опускаясь на пол всем телом.       Неуравновешенный, блять, какой-то.       — Я не понимаю, я ничего не... — Арсений растерянно хлопал красными и припухшими от резкого полу-пробуждения глазами.       Антон отвернулся на бок и забурчал уже оттуда:       — Ладно, извинительный поклон до земли, если заставил трухануть, но старайся не подкрадываться со спины, даже если у тебя выработанный рефлекс с кем-то обжиматься во сне. Я как-то за последние годы привыкал не к таким нежностям в кроватке, а мгновенно ебашить, если что-то начало касаться тебя сквозь сон. Правда, прости. Перегнул. — Искренность давалась ему явно тяжело, так как Антон выжал извинение из себя точно сквозь зубы.       Арсений лег следом, ощущая себя в этой ситуации настолько неловко, насколько это могло быть.       — Я постараюсь контролировать это. У меня дома, знаешь, есть огромная такая подушка в полный рост, забыл, как это называется, мне младшая сестра ее оставила, и я уже года полтора всем телом обнимаю перед сном... Видать, реально привычка выработалась. Она, — он усмехнулся, — в виде Эдди Мансона из четвертого сезона Очень Странных Дел, если смотрел. Не знаю, зачем тебе знать об этом. Сестра фанатка.       — Не знаю, о ком ты говоришь. Меня до выхода четвертого сезона засосало сюда, поэтому без спойлеров. Но готов поспорить, что никакой сеструхи в этом разговоре нет, и ты вот этот самый случай, когда «у моего друга есть парень — у друга! Не у меня! И этот друг...», и начинаешь свою жизнь пересказывать.       Арсений впервые искренне посмеялся рядом с ним, чувствуя ебануто-исключительную легкость. Минуту назад тот предпринял попытку инстинктивно пырнуть его за случайную попытку обвить руками со спины, обнимая, а сейчас Арсений лежал, обсуждал с ним подростковый сериал, шутил что-то со странным уклоном и хихикал. В какую вену ему попали, когда накачивали тем, что дало эффект такой тяжести и вызвали в его мозгу всё это?       — Я сначала подумал, ты на меня за предпочтения накинулся. Ну, типа, знаешь...       Антон перевернулся на спину, уставившись в потолок, и уложил одну не обремененную узами связки руку за голову.       — Ты не первый человек в этих местах, отдающий предпочтение своему полу, если мы об этом.       Да и стоило ли вообще беспокоиться о таком мелочном в другом, мать его, измерении, где есть вещи, волнующие намного больше, чем то, к кому в трусы тебе больше нравится заглядывать?.. Если вообще нравится — может, и не нравится вовсе, что не исключено.       — Мы об этом. А кто тогда первый?       — Я, конечно же.       И снова Арсений позволил Антону оставить последнее слово за собой, с молчаливой улыбкой прикрывая глаза.       Только провалились они оба тогда не в долгожданный сон, а немного глубже.