Дядя Тима

I

      Влетели в квартиру. Судя по звукам, посносили собой какие-то вещи по дороге в спальню. Рухнули на кровать, впопыхах срывая друг с друга верхнюю одежду. Кир решительно закинул стройные ноги в узких брюках себе на плечи, чтобы пресечь попытки побега, ну и повыделываться, куда ж без понтов, рванул высокое и неожиданно податливое тело, прижимая к паху. Тимур в ответ на это застонал, причем так по-блядски громко, что сделалось стыдно, но лишь на секунду. Уж очень хотелось запустить ладони под водолазку, узнать, как там все устроено на самом деле. Так же огнедышаще безупречно, как и на фото в «Инстаграме»?       — Руки холодные, — Тимур поморщился.       — А? Ой. Прости. Прости, я не хотел… — пробубнил Кир смущенно, но трогать торс не перестал, это было выше его сил.       Тимур лежал под ним растрепанный и румяный с улицы, но — «Зараза!» — такой спокойный и довольный. «Как будто у него все под контролем. Он на коне и вот это вот все… А я пялюсь на него, как школьник, и прям цепенею. И что мне с ним?..»       Тимур похлопал Кира по затылку, привлекая внимание.       — Раздевай меня.       И как тут не повиноваться?       Кир принялся возиться с пряжкой ремня, стараясь не суетиться слишком уж явно, но проклятая пряжка, небось, дорогая, купленная за бешеные деньги в ЦУМе, все не поддавалась. Стыд с каждой секундой становился все мощнее, а улыбка Тимура все очевиднее. Кир ее не видел, но чувствовал. А пальцы все соскальзывали и соскальзывали.       «Проклятье. Да лифчик проще расстегнуть, чем… вот эта поебистика».       — Эй. Смотри в глаза.       Кир вновь послушался. Тимур голодно облизнул губы, демонстративно медленно погладил себя от груди до злополучного ремня. Справился со всем в два счета, приспустил брюки, красуясь косыми мышцами, плоским животом, засветил кусок белья, внезапно белого. «Во дела. А как же "тотал блэк лук", вот это все?..» Кир вспомнил, что ему велели смотреть в глаза, но это было невозможно исполнить, когда холеные длинные пальцы ласкали, играючи, через ткань. А сам Тимур картинно выгибался, лежа на простыне, выдыхал через рот так громко, что Кир чувствовал себя оглушенным.       — Ручки. Дай сюда, — скомандовал Тимур и сам уложил ладони Кира на свои бедра.       Сделалось до того горячо и приятно, что получилось не обратить внимание на совершенно неуместное «ручки». У Кира-то? Да у него ж лапища…       — Охуеть, какой ты… Охуенный.       Тимур расхохотался, приподнялся на локтях, позволяя снять с себя брюки окончательно и, кажется, еще потрогать за другие более сокровенные места. Сам мурлыкал что-то игривое. Кир, увлекшись распаковкой подарочно роскошного дядьки, даже не сразу разобрал.       — Зая, ни к чему слова-а…       Тут, при всем желании, притвориться, что не расслышал, не вышло.       — Тим, ну какая из меня, нахуй, «зая», а?       А тот все веселился, глядел с прищуром, шептал:       — Вдох-выдох, — провел по губам Кира. — Задержись вот ту-ут, — ногтем провел от подбородка по шее к солнечному сплетению, слегка царапнул. — Забудь, что мы ушли всего на пять ми-нут, — щелкнул по носу.       Кир остановился, вырываясь из омута бесподобно развязного тела, растерянно почесал за ухом:       — Ты чего… Мне песню свою цитируешь?       Прежде чем окончательно потонуть в темноте, Тимур подмигнул, как бы на прощанье потянулся к губам, но так и не поцеловал — их прервал истошный вопль старенькой «Нокии». Она зашлась в припадке будильника. Не понятно, что звучало громче: трек из «Криминального чтива» или чудовищной силы вибрация. «Нокия» ползала туда-сюда по прикроватной — правда, в случае квартиры Ватрухи «придиванной» — тумбе, пока Кир пытался ее нащупать, силясь насладиться остатками ускользающего от него видения.       «Пиздец, однако. Вот это мне, конечно, повезло. Мокрый сон под "Злую заю" это… — угрюмо покосился на одеяло, под которым без труда угадывались очертания утреннего стояка. — Прям уровень. Класс, ну просто класс. Стоило бы вообще-то догадаться, что это все не по-настоящему. Мы как будто там одного роста».       Кир не мог объяснить, что было хуже: что подобное снилось ему все чаще и все правдоподобнее или что он настолько заслушал старые песни Тимура, что те становились эдаким музыкальным сопровождением в его фантазиях.       «И это ж уже не "ТиМа". Это его сольная хуета, которую он сам не боится называть хуетой. Да-а, я чертовски влип».       Постучались.       Приоткрыв дверь в полутемный кабинет, заставленный цветочными горшками и книжными шкафами, просунулась Женька. Судя по всему, только что из душа: волосы и грудь слегка блестели в свете ламп из коридора. Кажется, Кир увидел, как с прядей у лица упала пара капель.       — Ты просил тебя буднуть, — уточнила Женька.       — Ага-ага, — Кир приветливо помахал, сминая одеяло так, чтобы точно скрыть стояк под слоями пестрого узора в мелкий бабушкинский цветочек. — Пасиб. Я вот почти.       Женька утвердительно кивнула:       — Гуд. Вставай тогда. Там Ватруха шарлотку спек. Сейчас все сам же и сожрет.       — Ага, я… я в душ и к вам.       — Тогда держи, — Женька швырнула через всю комнату ярко-оранжевое полотенце, чуть влажное, густо пахнущее гелем для душа с жасмином. — Про «сожрет» я не шутила. Сдержу, как смогу. Но сам знаешь…       — …в большой семье клювом не щелкать. Ага-ага.       «Прикол, однако. Ну ладно я. Но Ватрухе-то с Женькой откуда знать? Они ж вроде как оба единственные и желанные. Или это мы типа как семья, а я — самый мелкий? М-да. Прикол».       Дверь тихо закрылась, погрузив кабинет в привычный серый полумрак. Разве что через шторы слегка прослеживались очертания фонаря, озарявшего улицу огненно-рыжим. «Нокиа» подсказала, что сейчас девять вечера.       «Выходит, я отъехал… часа на три. Недурно».       Кир сел на узком диване, дотянулся до ноутбука с кучей открытых вкладок. В основном на них — Тимур. Официальная страничка «Инстаграма», пара фанатских аккаунтов, интервью разной степени давности и паршивости, отрывки из спектаклей, снятые на профессиональную камеру и на телефон из зала, клипы «ТиМы» и «Коshкина», прости Господи. Кир медленно закрывал вкладки, с каждым кликом полуживой мыши убеждаясь, что да, видеть всякое разное после подобного контента — абсолютно нормально.       «Странно, что он мне в жизни еще не мерещится».       Открыв «Ютуб» и немного подумав, нажал на кнопку «Плэй». Клип заиграл с середины. «Влюбленная девочка». Сюжет до тупого простой: есть — «Сюрприз!» — девочка, максимально модельной внешности, за ее сердце борются Максим и Тимур. Смотреть на Меншикова в амплуа эдакого трубадура с пергидрольными волосами удавалось с трудом, он явно мучился, находясь в кадре, выжимал из себя все эти улыбки, взгляды из-под модной челки. Но вот Тимур… Он притягивал все внимание, стоило ему появиться на экране. Оно и понятно, Тимур тех лет — типичный бэд-бой из подростковых мечтаний. «Бэд» ровно постольку, поскольку катался на байке, влезал в спальню героини клипа с букетом роз по водосточной трубе и носил кожаные штаны в облипку и жилетку с шипами на голое тело.       «Охуенное тело. Бля, объективно, при всем уважении, рядом с ним у Меншикова нет шансов. Да и у девули тоже. Зырьте на эти бедра. Черт, какой же он был… а теперь еще лучше».       Да, юный Тимур — безусловно хорош. Его удачно наряжали и красили, выбирали ему выгодные ракурсы, но Кир догадывался, что за безупречной картинкой стояла изнурительная работа, команда профессионалов и, разумеется, говнюк-продюсер.       «Ясен хуй, Тимуру это все тоже не нравилось. Просто, в отличие от Меншикова, играть он умел. Вон и не скажешь, что женщины ему ва-аще не интересны».       Юный Тимур вызывал восхищение вперемешку с сочувствием: талантливый и трудолюбивый парень, а после распада очевидно нелюбимого им дуэта славу вернуть не сумел. К такому не хотелось клеиться, скорее уж защитить или хотя бы пожалеть. А вот Тимур нынешний, зрелый… Совсем другой разговор. Его хотелось и клеить, и добиваться, и просто… хотелось.       «Так, все, хватит», — Кир поморщился от ноющей боли в паху, закрыл «Ютуб».       Осталась одна-единственная вкладка, то, ради чего, собственно, и брался ноутбук Ватрухи — пробный вариант ЕГЭ по математике. Результат — самый что ни на есть неутешительный, причем бо́льшая часть ошибок — обыкновенная невнимательность. Кир честно пытался решать вдумчиво, но после десятичасовой смены в кафе мозг отказывался варить, клянчил быстрый и вкусный дофамин, а тот вырабатывался на Тимура как по щелчку.       «Если есть силы и время любоваться, значит, и учиться могу успеть. А я все хуйней страдаю. И в целом, страдаю. Ха-ха. Блядь, я так никакие экзамены не сдам. Опять».       Почистив историю поиска, поднялся с дивана, с неохотой расставаясь с уютным лежбищем: тут и тепло, и мягко, и Тимур во всевозможных возрастах, позах и ролях. Лежи-дрочи и радуйся, но Кир побаивался фантазировать о Тимуре слишком часто. Вдруг привыкнет? Всерьез начнет грезить им наяву и вот это все? А у него дела. Много дел, поэтому ужин и душ.       «Только в обратном порядке. И чтоб вода прям холодная. А то я со стояком нихуя не соображаю».       Квартира Ватрухи была устроена очень странно: книжные шкафы, заставленные до потолка, и старинная мебель из темного дерева соседствовали с растаманскими плакатами и ворованными дорожными знаками, вывешенными в коридоре, как трофеи. В гостиной вдоль стен красовалась надпись, выложенная из оторванных букв с вывесок: «ТОМИСЬ ТВОРИ УЧИСЬ И ЧУВСТВУ» — «Й» Ватрухе добыть пока не удалось. В просторной прихожей стояла стальная бочка из-под гранатового сока, так, по крайней мере, значилось на выцветшей этикетке сбоку. Здесь бочка обрела вторую жизнь, ее облепили стикерами, бумажками с напоминаниями и супер-важными телефонными номерами, использовали как столик для разного хлама и бесхозных ключей.       Вообще перечислять странности этого места можно было бесконечно, начиная с того, что квартира реально принадлежала бабке, пожилая арендодательница, потомственная преподавательница МГУ, в каком-то там колене, сдавала профессорское логово сына, счастливо умотавшего в Америку. И по слухам всех выгоняла, обвиняя то в нечистоплотности, то в опасных связях, то в тупости, а то и в нелюбви к комнатным растениям, которых собралась в квартире целая куча, от маленьких геранек до пальм, раскинувших лапы аж до самой люстры. А вот Ватруха бабке-преподше понравился, да так, что она не ходила к нему с проверками без предварительного созвона и тортика к чаю.       «Это при том, что Ватруха ненавидит уборку. И обожает таскать к себе всякий сброд, вроде меня. А еще он перманентно угашенный и это очень видно».       Зато Ватруха получал второе высшее, никогда не затягивал с арендной платой, а главное, замечательно ухаживал за растениями. И своими, и бабкиными. Ставил лампы, протирал листики тряпочкой, смоченной в мыльном растворе, готовил для бабки рассаду, иногда брал себе пациентов — цветы бабкиных соседок и подружек, всех лечил, спасал, пересаживал, а потому оставался невероятно хорошим, буквально золотым мальчиком, просто с домашней коноплей.       Киру нравилось ночевать в окружении горшков, кашпо, уличного хлама и сладковатого травяного дымка. Сегодня его разбавлял аромат яблок с корицей.       — Я не опоздал? — спросил Кир, на ходу обтираясь полотенцем.       — Почти-и…       Ватруха с Женькой развалились на мягких пуфах в гостиной. Курили один косяк на двоих, точнее курил Ватруха, Женька скорее просто отнимала и заставляла продышаться, параллельно прикладывая пачку замороженной фасоли то к одной груди, то к другой. Кир усмехнулся. Его вид полуголой Женьки не смущал нисколько, а она плевать хотела на его дырявые семейники. Вот стремительно убывающая с противня шарлотка — куда интереснее.       — Ешь скорее, — посоветовала Женька, с шипением отодвинула пакет от воспаленного соска.       — Больно, да-а? — протянул Ватруха, с любопытством рассматривая последствия пирсинга.       — Ничего-ничего. День-другой. Буду в норме. Я знала, на что шла. Зато Любе вроде подарок.       — А она прям просила? — спросил Кир, набивая рот пирогом.       — Нет, конечно! Она у меня деликатная. Но… Думаю, ей будет прикольно. И глянуть, и потрогать. Ну… С последним даже у меня пока проблемы, но я что-нибудь соображу.       Кир усмехнулся. Он привык, что Женька — дама вольная и местами дикая, у нее регулярно случались романы то с одной театралкой, то с другой. Причем, чем старше, тем лучше. В некотором роде Женька рисовалась перед друзьями своим свободолюбием, но тут ее угораздило летом смотаться в Питер и встретиться с бывшей учительницей. Всем сразу стало ясно, откуда такая тяга к женщинам постарше, а еще, что Женька с радостью готова пренебречь волей ради той единственной. Ватруха пробовал шутить про эдипов комплекс, «мамми ишьюс» и прочее, но огребал так быстро и сурово, что в последние месяцы предпочитал отмалчиваться.       Кир вдруг поймал себя на том, что никогда не видел Ватруху неодетым. Где бы они ни зависали, в каком бы состоянии ни находились, Ватруха всегда был в штанах и футболке, желательно, еще и в носках. Подобное… Веселило. Или это его так холодный душ взбодрил?       — Странный, конечно, подарок, — вслух принялся рассуждать Кир. — Никогда такого не понимал. Это как, знаешь, еще вот этот прикол с бельем. «Дорогой, я решила тебя побаловать, поэтому купила себе новый комплект на твои деньги».       Женька фыркнула.       — Съеби в закат со своей гетеронормированностью.       — Да это чисто пример.       — Говно пример. Вопрос не про «купила», а про «побаловать» и «тебя», смекаешь? Если ты знаешь, что порадует твою партнершу, неважно, насколько это будет непонятно для кого-то левого. И кстати, комплект я тоже купила. Но не себе, а Любе. Но ты увиливаешь, мы ж не обо мне болтать собирались, — легонько толкнула Ватруху.       Тот вышел из марихуанового оцепенения, улыбнулся.       — Да-да-да, не о тебе. А… А о че-ем? — переспросил рассеянно.       Кир хохотнул, забрал еще один кусок шарлотки.       — О том, что завтра двадцатое. Мне надо поздравлять Тимура или нет? — и специально для Ватрухи добавил. — У него дэрэха, если что.       — О, так он скорпион. Странно, как я сразу не догадалась. А в чем, собственно, вопрос? Чего б не поздравить?       — Ну, если б я хотел тупо скинуть ему стишок, мол, «поздравляю, счастья-радости желаю», я б не спрашивал. Я про то, а чо дарить? Чо делать? Звать свиданиться или ну нахуй? В смысле… У него же сто процентов какие-то свои мероприятия. Дела. Оно уместно ваще?       Женька пожала плечами и поднесла пакет к левому соску.       — А что может быть неуместного в поздравлении, подарке и предложении, скажем, пересечься на выходных? Вы же уже целовались. И только целовались.       — Последнее к чему? — изумленно нахмурился Кир.       — К тому, что твой Тимур согласился играть по твоим правилам и не торопиться. Вон в клуб наш замызганный пошел. Это о многом говорит, — Женька подняла на Кира взгляд и, видно, не встретив в его глазах должного понимания, вздохнула. — Уверена, что он будет рад. И в каком-то смысле он на это рассчитывает. И если не получит нужной отдачи, страшно обидится.       — Окей. Класс. А чо мне ему дарить? Просто уточню, он явно тот, про кого можно сказать, что у него все есть.       В возникшую паузу встрял Ватруха, до сих пор отмалчивавшийся, сидя в пространной неге:       — Вспо-омнил. Двадцатое. Это всемирный день ребенка. Но при чем тут скорпионы… не вспомнил, — чуть помолчав, добавил внезапно совершенно осмысленно. — Но раз ты ему нравишься, разве ему не будет приятно все-е, что ты ему дашь?       — Ага-ага, — отмахнулся Кир. — «Не так дорог подарок, как дорого внимание» и тэ дэ. Но, объективно, если я принесу ему ручку — это будет не окей.       — О, — вновь оживился Ватруха. — А помните, были такие больши-ие ручки с кучей цветов… такие клевые. И таки-ие неудобные. И еще разноцветные карандаши, где грифель там синий-красный-желтый… Как флаг Румынии.       — Подари ему секс.       Ватруха весь сморщился:       — Жень, ну, фу-у.       — Что «фу»? Ему, очевидно, изначально хотелось чисто развлечения на ночь и прикольной истории в копилку к другим победам.       — Ну где тут «чи-исто»? Это… это фу-у. Ты обижаешь Кира.       — Скорее веселит. Женька так заботится обо мне. Типа я — нежный цветочек, меня растопчут стройные ноги в «баленсиагах», и я буду лежать и плакать, — Кир на секунду замер в позе вселенской тоски, прижав ладонь ко лбу, и мгновенно вынырнул из нее, когда заметил, что Ватруха потянулся к остаткам шарлотки. — Коро-оче. Пасиба. Но я сам очень не против, чтобы по мне прошлись эти самые ноги. Просто чуть-чуть попозже. Все-таки концепт «лучший твой подарочек — это я» — не моя тема. Но я обязательно учту. Так, что там? Ручка, карандаш…       — Цветы, кстати, тоже неплохо, — флегматично отозвалась Женька. — Артистам такое нравится.       — Не уверен, что заработаю на такой букет, который ему понравится или даже запомнится… но попробовать можно. Еще советы?       — Мы тебе какое-то бюро по завоеванию «дилфов»?       «Ну да. Лесба и асексуал-аромантик — такие себе помощники. С другой стороны, а у меня других и нет».       — И все же. Премудрая Евгения. Поведай нам… ну, то есть мне, о тонкостях отношений с разницей в возрасте, а? А то я… кажись, как-то кругом косячу.       Ватруха и Женька переглянулись.       — Ну… Смотри, тут ничего хитроумного. Просто не будь засранцем.       — Же-ень, ты обижа-аешь его…       — Согласна, коллега, это я махнула. Значит, загибай пальцы, — обращаясь к Киру. — Как правило, люди сорок и плюс — уже сформированные личности, не стоит указывать им на то, что их поведение какое-то не такое, и тем более не стоит их перекраивать. Им кажется, что они сильно опытнее тебя, тоже не разубеждай их и уж точно не пытайся их убедить, что ты своих шишек от жизни уже насобирал. Они или не поверят или как поверят, что аж испугаются в процессе. Не отказывайся от их знаков внимания. Вроде ресторанов, тех же подарков, они так проявляют заботу. А. И вот еще. Если это не является их фетишем, никаких «дядь», «теть», обращения на «вы» и всего такого, что указывает на их возраст.       — Ага… — Кир почесал затылок. — Выходит, я проебался… почти во всем. Круто, чо.       — Уверена, ты справишься, — Женька протянула ему остаток косяка. — Раз он все стерпел… Значит, ты ему реально приглянулся. Но! Я ему по-прежнему не доверяю.       — Ага, а я тя обожаю, — заверил Кир, коротко затягиваясь. — Все. Я побегу. У меня сегодня бар. Буду строить всем бычью морду.       — О. А я тебе тормозок соберу-у… — Ватруха вылез из пуфа, засуетился, конечно, исключительно в своей неподражаемой манере.       Пока он бродил по кухне, гремя посудой, Женька с видом доброй тетки, которая в тайне от старших радовала детей всяческими щедротами, сунула ему пакет.       — Я вон чего нашла. Там девчонкам твоим. Оно хорошее, стильное. Ты ж дурной, нормального им не подберешь. А у Наськи возраст. Да и Ириска твоя… мадама со вкусом. Ну и Володьке… по мелочи. Я помню, сладкого ему особо нельзя. Поэтому игрухи какие-то и «Фруто Няня» помощь брату, вот это все.       — Спасибо, — Кир взвесил пакет на указательном пальце, прикидывая, сколько там вещей. — Реально спасибо, Женьк. Ты скажи, сколько надо…       Та хлопнула его по плечу звонко и немного больно.       — Не неси хуйни. Оно все ношеное. Старое. Просто все целое.       «Ага, разумеется, так я и вижу Женьку в розовой футболке с "Хэллоу Китти" или в юбке-карандаше. Пообкусывала бирки и посрывала ценники, типа хитрая».       — Кир, нормально все? — новое прикосновение к плечу было в разы мягче.       — Ага. Вот думаю, чего еще у вас наворовать.       — Ой, иди в жопу, — усмехнулась, оголив кривые зубы. — Тимура, окей?       — Я тебе и супа нали-ил. В термос, — Ватруха вынырнул из коридора с пакетами. — Только не теряй, пожалуйста… Я ж их, ну… У кого-то, наверное, тоже взял. Точно не хочешь оста-аться?       — Не-не, пасиб. Я сегодня дома. Моя гитарка у тебя побудет, лады? Я за ней вернусь через пару дней.       — Ки-ирюнь, вообще не вопрос… Но ты точно не-е?..       — Точно. Шнурки из стакана, вот это все… Хочу с малявками потусить, — завернулся в длинный шарф, оставшийся от Тимура.       — Ты мне потом обещал чайник почини-ить, — погрозил Ватруха пальцем. — Для Нины Ива-анны… Или Веры Па-алны?..       Женька аккуратно отодвинула его от двери, заверив:       — Он починит. А кому из твоих седых нимфеток — разберемся. Давай, мелкий, хорошего тебе!

II

      Киру делалось и приятно, и неловко от заботы, которой его окружали друзья. Да, они старались все обставить так, будто одежда, особенно детская, и еда в холодильнике у них самозарождались, и от всего следовало непременно избавиться, а иначе!..       «"Дальше не придумали, импровизируй", ага».       Или та же бытовая техника, требовавшая срочной починки: очевидно, что Ватруха мог совладать с ней сам, но так у него появлялся лишний повод сунуть Киру смятую купюру в пятьсот, а то и в тысячу рублей. Он бы давал больше, пытался, по крайней мере, но они здорово поругались.       Да, Женька и Ватруха не бедствовали, для них что пятьсот, что тысяча, что пять — не то чтобы деньги… Это Кир считал каждую копейку: ему полагалось одевать и обувать мелких каждый сезон, закупаться перед учебой Насти и Иры.       «А что будет, когда и Володька вырастет, это ж труба».       Бесконечная канцелярия, экскурсии, походы в театр с классом — тоже на нем, прибавить сюда оплату ЖКХ, продуктов, внеплановых расходов, болезни или оторвавшейся душевой лейки… Отец с новой сожительницей тоже могли «проставиться», раз в полгода купить какую-нибудь херню, вроде женских резиновых сапог тридцать восьмого размера — «Бля, да ясен хуй, на мусорке нарыли или у кого-то забрали такое говнище» — ублюдской плюшевой игрушки из перехода, на которую короткого взгляда хватало, чтобы испытать дикое желание выкинуть гадость к чертовой матери, прекратив тем самым страдания и свои, и ее. Или вот недавно, с месяц, что ли, отец приволок ящик печенья на пальмовом масле с почти истекшим сроком годности. «Ну это чисто чтобы потом еще год себя пяткой в грудь бить и орать, что они вполне себе молодцы-огурцы. А Наська это печенье неделю выкидывала в пакетах, чтобы не спалиться и создать видимость, что оно как-то естся. Ой, все. Нахуй. У нас все не так плохо. Могло быть хуже. Вообще надо получать удовольствие не из бабок, а из простых моментов. Сука, наушники умирают на-хуй… Как там в том фильме?.. "Зато у нее были свои маленькие радости"?»       Кира радовал джанк-фуд, энергетики, курево и в каком-то смысле «Санопакс».       «Ну с ним я хоть психую меньше».       Развившийся с годами аскетизм приучил не только довольствоваться малым, но и выжимать из него максимум удовольствия. Сон на летней улице — романтика, в чужой квартире или в сторожке у добрых дворников — новая компания, в принципе, сон длиннее двух часов — успешный успех. Правда, пока Кир занимался зарабатыванием денег, времени на «простые моменты» становилось все меньше и меньше. И самовнушение, когда дни сливались в бесконечное месиво из мотания по городу и пересменок, уже не помогало, особенно, когда голос Шевчука, отделявший от гула метро, попеременно пропадал.       «Бля, а ведь я их только купил. Ну чо за говно… И зуб после шарлотки ноет. Так, вот "Окуджав" идут нахуй. Мне надо позитивное. И чо Тимуру писать, я так и не сообразил».

***

      Кир считал себя опытным в плане отношений. Поэтому гиперопека Женьки с Ватрухой была ему не до конца понятна.       «Типа я не в курсе, что Тимур во мне удачную добычу увидел? Не. Было бы проще, пойди я у него на поводу. Но проще я не хочу, потому что… А вот не хочу».       Неразделенных «любовей» и моментов, когда он оказывался абсолютно не властен над ситуацией, Киру хватило еще в глубоком отрочестве. Отлично запомнился один момент.       Киру только-только исполнилось тринадцать. В детдоме он пообвыкся. Ему там все нравилось, за исключением извечного беспокойства за Настю, ей тогда было пять, возраст, в котором ребенок уже понимает, что такое водка, как она действует на людей, и что в других семьях она не является повседневным напитком. Звонки из детдома и редкие встречи мало успокаивали Настю, а собственных неудобств Кир не замечал. У него имелась и крыша над головой, и еда по расписанию, и одежда, да, не всегда новая, но ему зачем про моду думать? Не обращал внимания Кир и на то, как на него смотрели другие. Особенно в школе. В детдоме его уважали и побаивались из-за крупного размера и набыченной физиономии. Он умел строить младшие группы, давать отпор старшим. В школе этот эффект грозного верзилы частично сохранялся, она располагалась от них через две улицы, но все равно Киру хватало пройти эти несчастные минут десять-пятнадцать, чтобы ощутить себя не в своей тарелке. Домашние чистенькие дети сторонились «приютских», их в этом активно поддерживали и родители, и учителя, не все, но многие. Киру, честно, было плевать, что про него думали, прямо с таким громким звуком смачного харчка. Да, друзей у него в классе закономерно не случилось, как, впрочем, и врагов.       Наверное, Кир бы так и остался угрюмым одиночкой с задней парты, пока к ним не перевелась Люба Олейник. Она приехала с родителями из Санкт-Петербурга, вроде как из-за папиной работы или, как поговаривали в учительской, из-за секретарши на папиной работе. Фамилия очень ей подходила. Люба, в действительности, напоминала олененка: худая, слегка угловатая, неуклюже долговязая, но уже очевидно красивая, голубоглазая, с копной золотых кудрей, перехваченных лентой. Люба сильно выделялась на фоне одноклассниц или тех же детдомовских девчонок.       «Сейчас бы Женька на меня налетела. Типа, пикми герл и вот это все. Но Люба реально отличалась».       Даже среди домашних детей она была самой домашней.       «Комнатной или подушечной».       Пока другие девочки откровенно забивали на учебу, наряжались в лосины с толстовками, дрались за кеды на танкетке и просто старались пережить проклятый пубертат во времена хипстеров и вездесущих «ЛМФАО», Люба ходила в цветочных платьях и усердно выписывала все задания округлым почерком с завитушками в тетради с диснеевскими принцессами. Она и сама походила на какую-нибудь Золушку или Аврору.       «Так что да. Любка реально была среди нас белой вороной. Тщедушной такой. Блядь, она плакала, когда узнала про Лайку. На уроке прям! Из какой такой оранжереи ее перевели? И на кой перевели к нам? Что, частных престижных заповедников под стать ей не нашли? У ее родаков деньги явно водились, да и дочку вроде как обожали. Зачем тогда? Ну, я уже не узнаю».       Рано или поздно Любу бы начали травить. Кир в этом был на сто процентов уверен и страшно этого не хотел. Во-первых, ему в целом не нравилось, когда кого-то обижали. Сказывалась ли так на нем роль старшего брата или засмотренный до дыр «Рембо» — неважно. Важно, что любую жестокость вокруг себя хотелось пресечь. А во-вторых, Люба понравилась. Своей нездешностью, оторванностью от реального мира с его скучными проблемами, вроде школьных сплетен и бесконечной домашки, своей улыбкой с немного выпирающими резцами или теми же трогательными худыми коленками, обтянутыми белыми гольфами.       Кир рассчитывал действовать скрытно, словно Зорро — он в тринадцать изрядно угорел по ретро-героям — чтобы ни в коем случае сама Люба не догадалась, что как только вокруг собиралась толпа старшеклассниц с кислыми минами или к рюкзаку с понями подбирался какой-нибудь задиристый придурок из параллели, рядом тут как тут вырастал хмурый Сычев, складывал руки на груди и… все как-то само собой рассасывалось. А главное, Кир абсолютно не надеялся, что за его незримую помощь ему что-то бы могло причитаться. Если для других Люба казалась нездешней, то для него — вовсе недосягаемой.       Вот почему когда она ни с того ни с сего подошла к нему в столовой и сказала:       — Привет. Тебя Кирилл зовут, да?       …Кир обалдел. Сумел разве что кивнуть.       — А меня — Люба.       Опять кивнул.       — Можно я сяду? — указала на пустое место возле Кира.       Третий раз кивнул по инерции, и вот он уже слушал сбивчивый рассказ Любы о том, как жилось на Васильевском острове, как она ездила в Венецию этим летом — ей на самом деле хотелось побыть у бабушки в Гатчине, но папа сказал, что надо ехать в Италию — и как интересно гулять по Москве, особенно по ВДНХ, правда, ей не с кем туда ездить, кроме няни, которая, конечно, милая, но прежняя, та, что осталась на Васильевском острове, нравилась Любе больше.       Кир на всякий случай продолжал кивать, терпеливо дожидаясь, когда Люба сообразит, к кому она подсела и с кем разговаривает, или что ей намекнут одноклассницы или учителя, но… ситуация повторилась на следующий день, и на следующий, и еще на один. В итоге сложилось нечто вроде традиции: каждый обед Люба устраивалась рядом с Киром и заваливала его историями, видимо, пытаясь наболтаться за все то время, что ей приходилось молча сидеть на уроках. Очевидно, что двадцати минут категорически не хватало, поэтому скоро Люба стала караулить Кира на переменах. Бродила с ним по коридорам, сидела на широких подоконниках в окружении полудохлых фикусов и гераней, затем вовсе начала подбегать к его парте на глазах у всех. Кир пытался объяснить Любе, что так лучше не делать.       «И ведь неглупая девчонка. Училась там… Четыре-пять. Мне чего-то там объяснять лезла… М-да. Ватруха бы сказал, что она жизни не нюхала, а Женька, что ее никогда не пиздили».       Однажды, идя по зимней улице с Любой почти плечом к плечу — «Ну, это я загнул. Она меня была выше. Плечом к предплечью тогда уж» — Кир перебил поток пересказа «Сабрины — маленькой ведьмы» очередной попыткой объяснить, что так не делается. Ну, нельзя в седьмом классе, чтобы мальчик с девочкой общались дольше пяти секунд и без взаимных оскорблений в конце. Нельзя, чтобы их видели рядом, а понятие «рядом» в седьмом классе растяжимое, порой одного лишь взгляда хватало, чтобы схлопотать от одноклассников. Опять-таки Кир боялся не за себя, к нему едва ли кто-то посмел бы подойти с подобной ерундой, но вот Люба…       — …короче, они решат, что мы друг другу, ну… Ну, нравимся, понимаешь?       — Ты мне нравишься. А я тебе?       Кир растерянно кивнул.       «Ага, опять по инерции».       — Ну и хорошо, — с улыбкой резюмировала Люба и попрыгала по улице вперед, смешно звеня бубенчиками на концах длинного стильно-полосатого шарфа.       «Обалдеть, однако. Как у нее все это совмещалось: мультики про принцесс, внешность этой, как ее… трепетной лани и железобетонная прямота в самых "удачных" моментах. Или это все тоже мультики? Ну типа она, как Эсмеральда, нашла себе Квазимодо и дружит с ним… Кажись, в оригинале там было не совсем так. Да похуй».       Со временем все привыкли, что Сычев и Олейник всегда вместе. Опасения Кира не сбылись, Любу никто не тронул и детдомовской невестой дразнить не стал, а сама Люба как будто бы до конца не поняла, что вообще это за место — детдом. Порой она с изумлением переспрашивала по нескольку раз, почему, например, Киру нельзя задерживаться после школы, или отчего он не согласится поехать с ней на выходных на ВДНХ покататься на аттракционы с гусеницей и поесть миндаль в карамели, или, в конце концов, почему он не с родителями, раз те целы-здоровы. Можно было бы на подобные расспросы разозлиться, вроде как совсем дурная, с глупостями приставать, но Кир не злился. Наоборот испытывал странное чувство успокоения, когда втолковывал Любе очевиднейшие вещи про свое житье-бытье и попутно любовался огромными круглыми глазами с ресницами. «Да как ж их… А. Опахала».       — И все-таки, Кирилл, я не очень поняла… Запой — это как?       — Люб, нахрена вот тебе это знать? Почему ты не спрашиваешь там… Что такое «сегун»?       — Ой, — отмахнулась. — Это легко. Сегун — это японский верховный военачальник. Ты уже прочитал про самураев, да? Я тебе еще принесу из этой серии. Там есть такая…       Еще бесспорные плюсы Любы — феноменальная забывчивость и отходчивость. «Спросили и забыли». Люба носила Киру книги из личной библиотеки, заставляла проходить тесты на дружбу и читать гороскопы. Тот отнекивался, но только для вида. Пустая болтовня с Любой на перемене или по дороге из школы умиротворяла. Кир вспоминал, что ему по факту всего тринадцать, что у него вроде как детство проходит — самая пора, чтобы дурачиться и влюбляться.       «Как знать. Потусовались бы еще, я б набрался смелости и реально встречаться ей предложил».       Правда, Кир до сих пор считал, что ничего бы у них не вышло. Уж больно разные, да и родители Любы, все из себя занятые то работой, то разводом, могли бы, наконец, догадаться, что их дочка дружила не с «Кирой», а с «Киром».       «Но помечтать же можно?»       Спустя полгода дружбы с Любой Кир заметил, что в школе к нему стали относиться мягче. Учителя вдруг сменили холодный тон, полный недоверия и пренебрежения, на грустную ласку, принялись хвалить за усидчивость и внимательность. «Хотя я как тупил, глядя на доску, так и продолжил. Ну да, я не орал и не вскакивал с места, так это ж всегда так». Мальчишки начали зазывать побыть вратарем, девчонки уже не шарахались от него и не убегали с визгами. Любу тоже хвалили — «За доброту, епт твою» — та морщила симпатичный курносый нос, фыркала:       — Курицы и бараны, — это были самые страшные оскорбления, которые Люба вынесла из своей прошлой мега-шикарной-гимназии. — Чего они пристали?       — Ну, а чего ты хотела. Связалась с детдомовским, вот на тебя и смотрят как на эту… Мать…       — Терезу, — подсказала Люба. — Ну и что, что детдомовский? Мы же никак не отличаемся.       — Еще как отличаемся.       Люба прищурилась, сделавшись похожей на крошечную пуду, шепотом велела:       — Не пизди, — а этого она нахваталась уже от Кира и страшно веселилась, когда произносила запретные слова вслух.       «И довольная-а… Но да, мы реально нереально разные. И дело не в достатке там, не в том, что со мной меньше носились или баловали там».       Проблема крылась не в отсутствии у Кира семьи, а как раз в ее наличии. Кир сумел раздобыть себе через старших самый простецкий мобильный и дал номер Насте, чтобы она ему звонила по любым вопросам. В основном, ей просто хотелось повисеть с ним на телефоне, рассказать про садик, куда ее водила сердобольная соседка, про то, что увидела по телевизору. Иногда звонила за советом: как пожарить яичницу, как сварить макароны. Могла попросить рассказать что-нибудь на ночь, с этим, благодаря книгам Любы, проблем вообще не было. Кир открывал книги про самураев и рыцарей или зоологические энциклопедии. Читал вслух про путь пажа к званию оруженосца, про ронина, потерявшего своего сюзерена в схватке, про то, как пуду бродят по лесам жаркого Чили и прячутся от хищников с браконьерами.       Сердце за Настю болело особенно, когда та звонила посреди ночи и жаловалась на родителей. Киру приходилось прятаться от воспитателей, залезать под кровать, чтобы не будить соседей по комнате светом экрана, и подолгу успокаивать Настю, врать, что «все будет хорошо».       — А почему ты не хочешь, чтобы она жила с тобой? — спросила как-то Люба абсолютно искренне и без издевки.       — Потому что малявкам у нас херово. Уж я-то знаю.       — Хуже, чем дома? — и чуть помолчав, уточнила. — Я глупость сморозила, да?       — Не-не. Просто давай… Ну не надо.       Люба обняла его за плечо, макнув лицом в облако кудрей с ароматом ванили, похлопала по спине.       — Подожди, может, родители исправятся? Полечатся. Я слышала от няни, запой лечится. Знаешь, во всех людях есть что-то хорошее. Они поймут, что это все — неправильно. Что с детьми так нельзя. Настю обижать не будут. И тебя обратно заберут. Все будет хорошо.       Кир кивал, благодарно улыбался и осторожно касался тонкого запястья у себя на плече.       «Хуйня это все, конечно. Хорошее в людях, может, и есть, только вот искать его — тот еще головняк. Особенно, когда ты пиздюк. И вообще все эти разговорчики вдохновляют ровно до момента, как ты не сталкиваешься с реальным пиздецом. Например, когда человеку черти видятся, и он окна в подъезде заколачивает или на тебя с кулаками прет, потому что "белка", или лежит бездыханным телом посреди коридора в спущенных штанах. Где там "хорошее"? Хоть что-то человеческое хотя бы? Вот то-то же. Не. Это все мило. То, что Любка болтала. И спасибо ей, она — добрая девчонка. Просто, ну… Лучше ей быть доброй с кем-то путевым».       Однажды Люба все же уломала Кира на прогулку по местному парку.       — Не ВДНХ, но тоже ничего. И есть миндаль в карамели.       Кир не стал возражать, привычно кивнул.       Он хорошо запомнил, тогда стоял февраль, самый что ни на есть премерзкий. Слякотный и в то же время морозный, так что ни на секунду не получалось расслабиться: зазеваешься и тебя окатит дождем вперемешку со снегом или ты просто-напросто поскользнешься на ровном месте, потому что не заметишь то-оненькую корку льда. В такую погоду не то что гулять, лишний раз на улицу нос высовывать неприятно, к тому же в понедельник, когда семь уроков и заданий до сраки, но был нюанс. Именно на тот отвратительный промозглый понедельник выпал Валентинов день, и то, что Люба так настойчиво гнала Кира в парк, удивляло чуть меньше.       «Зато пугало — будь здоров».       Кир приготовился. Наскреб денег на орехи и стакан какао, пересмотрел в «Зорро» сцены с поцелуями. Репетировать уж не стал, понадеявшись на удачу.       Люба в тот день пришла в школу еще более нарядная, чем обычно, повязала волосы кружевом, намазала губы розовым блеском, сделавшись окончательно какой-то мультяшкой, наверное, для других нелепой, а Кир подумал, что она — «самая-самая», а еще что зря он не порепетировал хотя бы на яблоках с помидорами.       И вот они уже шагали по парку, окруженному лысыми деревьями и колючими кустами, ни те ни другие не создавали ни малейшей иллюзии уединения. Прибавить сюда переодически маячивших на горизонте мамочек с колясками и собачников — и на выходе получалась максимально не-романтичная атмосфера, но они с Любой старались. Кир забрал у нее рюкзак, и мускулом не дрогнул, когда закинул его на плечо, чинно слушал пересказ «Ханны Монтаны», а сам медленно пододвигался ближе. И вот едва их руки соприкоснулись, как в кармане запищал телефон.       Звонила Настя, судя по голосу, вся в слезах и откуда-то из-под раковины в ванной. Родители не поделили бутылку, к отцу нагрянула «белочка», или мать уличила его в очередной измене — «О да, он ж такой завидный жених!» — это не играло никакой роли. Обычная перепалка переросла в драку. Даже до Любы через динамик доносились истошные вопли матери и абсолютно животное «УБЬЮ-С-С-СУКА-А», слившееся в единое сиплое нечто.       Стало резко не до свидания. Кир коротко извинился и помчался в сторону дома, уговаривая Настю не бояться и объясняя ей, как лучше выскочить на лестничную клетку, чтобы позвать соседку. То, что Люба увязалась за ним следом, понял не сразу, а когда понял, было поздно, они уже забегали в знакомый невзрачный двор.       Остаток понедельника помнился смутно. Кир четко мог нарисовать в голове момент, как он влетел в квартиру и сразу же наткнулся на отца, который стоял с ножом посреди коридора над Настей, старавшейся загородить собой мать, а дальше темнота. И вот он уже сидел на лавочке у подъезда, окруженный парамедиками, ослепленный красно-синими вспышками мигалок. К правому боку прилипла Настя и жалобно скулила в рукав куртки, а слева расположился усталый мент, то есть тогда уже вроде как коп. Боковым зрением Кир выцепил, как отца сгрузили на каталке в скорую. А Любы нигде не было видно. Кажется, она и набрала «02», пока поднимались на третий этаж. Сложно сказать, ей хватило просто поглядеть на их специфическую семейку, или она прям посмотрела на то, как Кир прыгнул на отца и, пока тот размахивал ножом, выдавил ему к чертям собачьим глаз.       В любом случае, больше Люба к Киру не приближалась. Скоро ее и вовсе забрали из их школы, по слухам, наконец, ее родители вспомнили, что у них есть дочь, перевели в крутую гимназию на Университете.       «Надеюсь, ее там не дразнили за принцесс с понями. Ну и… что нашелся кто-то порядочный, с кем доброй быть не так страшно».       Кир почти не расстроился. По крайней мере, первое время у него хватало забот: ему наложили швы на щеку, вставили железный зуб, долго таскали в полицейский участок и к психологу, чтобы собрать достоверные показания. «Ну и убедиться, что мы с Наськой не поехали кукухой». Отцу дали три года по статье 156, мать адвокаты выставили жертвой. Попутно выяснилось, что она несколько месяцев как ходила беременная.       «В общем, весело».       Лишь когда основная шумиха с судом и проверками от соцслужб поутихла, Кир обнаружил, что ему стало нестерпимо одиноко. Катастрофически не хватало болтовни про сериалы, облака ванили и звона бубенчиков на полосатом шарфе.

***

      Кир вывалился из бара под утро. Отсалютовал парням на стойке и мужикам на фейсконтроле. Те традиционно позвали его пропустить по стаканчику после умеренно тяжелой смены: мало кто хотел тусить в ночь с понедельника на вторник. В бар тянулись или загулявшие с выходных студенты, которым банально не хватало денег на то, чтобы как-то люто нажраться, устроить погром и тем более после этого за себя платить; или модные чики, у них наоборот от «масиков» и «мусиков» нал едва помещался в сумочки. Мужики еще удивлялись, мол, чего таким дорогим красоткам тут делать, а вот Кир и сквозь тонну косметики и филлеры на раз-два угадывал в них детдомовских выпускниц или просто дочек очень неблагополучных родителей.       «Для них наша консервная банка, где гости как сельди трутся, была прям пределом мечтаний. Вот и катаются по старой памяти, шмотками-сумками понтуются».       — Не, чуваки. Я — пас, — отмахнулся Кир, не вдаваясь в детали, что он успел пыхнуть перед выходом, а смешивать такие вещи он категорически не любил.       Эффекта, правда, хватило совсем ненадолго. Смена на входе в бар и не предполагала особых телодвижений: стой да смотри, как фейсконтроль работает, корчи морду кирпичом, при необходимости разминай шею пограциознее, чтобы все боялись. Ситуаций, когда Киру приходилось вмешиваться и прям драться, случалось крайне мало. Да и выкидывать из бара налакавшихся или зарвавшихся идиотов тоже доводилось редко. И все равно Кир старался подходить к делу ответственно. В принципе, давно заметил, что когда дело касалось подработки, необходимости выйти вместо кого-то, разумеется, за доплату, он трезвел и выздоравливал на раз-два.       «"А счастье не в деньгах" — ага-ага, почаще говори себе об этом».       — Да? А мы думали, ты — актив, — пошутили мужики и заржали, страшно гордые.       «Ну, оно и понятно, для них это ультрасовременный юмор. Даже толерантный в каком-то смысле».       Вслух же рассмеялся невпопад, умеренно весело обматерил, пожал всем руки и отправился восвояси. Вновь и вновь прячась носом в шарф. Тот до сих пор пах дорогими духами, которые при всем желании Кир не мог разложить на ноты, просто пахло роскошью, кожаным салоном «порша» и ослепительным мужчиной, плотно занявшим воображение. Мыслями Кир улетел уже далеко от бара. Желательно, сразу бы в центр. На Охотный ряд или на Пушкинскую. Или где там сегодня выступал Тимур?       «Интересно, а они это дело как-то объявляют? Мы вот с пацанами в баре на выступлении орем про "хэппи бездей" в конце. Ну, если чуем, что чечик налажает, тогда вначале. Чтобы народ как-то поснисходительнее… Тимуру такого не надо. Он пиздатый. Это и по шакальным роликам из зала видно. Хотя вживую я бы глянул на него… Вот где он итальяшку играет и милфу клеит».       Очень сильно захотелось обратно к Ватрухе в кабинет на диван. Желание прилечь отдохнуть склеилось воедино со светлым образом Тимура в роли Теодора. Его бы положить рядом с собой…       «Ага, размечтался».       …приобнять. Без пошлости.       «Ну разве что слегка».       Фантазии согревали и придавали уверенности. Как знать, может, он так круто поработает, что накопит на билет в театр и поглядит на Тимура вживую?       «Главное, ему не говорить, а то он меня посадит на первый ряд и инкрустирует мой стул брюликами».       Потянуло взять и позвонить. Пускай подобное дозволялось исключительно Тимуру.       «Послушать бы его… Но сначала жрать. И срать. Бля. И спать. Не, надо выбрать чего-то два…»       На ходу пересчитал заработанные деньги, вспоминая, сколько еще у него осталось в отложенном. В попытках распределить средства так, чтобы хватило и на мелких, и на подарок Тимуру, и на себя, чуть не споткнулся об чувство безысходности.       «Ха-ха».       Заспешил по безлюдному бульвару вперед, в сторону старых домов, где его поджидала очередная ремонтная халтура с концептуальной выставкой и почасовой оплатой.       «Я им типа нужен для консультации. Им меня "очень" рекомендовали. Ха. Интересно, кто? Глядишь, накоплю дяде Тиме на розочку. Три. В целлофане. Эх, разбалую».       Опомнившись, достал телефон. Шанс написать поздравление в заветные 00:00 упущен уже как три часа.       «Хотя… Он ж солидный дядя. Вряд ли у него друзья такой хуйней страдают, так что… Как знать. Может, я буду первый».       Что именно желать, Кир, к сожалению, не сочинил, а отправлять короткое «С др!» или всех изрядно задолбавшее «счастья-здоровья» рука не поднималась. Промаялся всю дорогу, то набирая СМС, то стирая его.       «дорогой тимур»…       «Нет, блядь, "дешевый"!»       «поздравляю вас»…       «Проклятье, мы ж на "ты" перешли!»       «поздравляю тебя с днем рождения. не знаю чего пожелать. наверное тебе всего хватает. по крайней мере ты выглядишь как человек, который сделал все чтобы его желания осуществились. если так оно и есть, круто. а если по какойто причине нет — то я очень хочу, чтобы в этом году это случилось».       Нервно кусая губы, Кир уставился в телефон, перечитывая каждое предложение столько раз, что от яркого света экранчика глаза заболели. Так что оторвавшись от сообщения, Кир на миг решил, что он ослеп.       «Ну и хуйня. Не. Нахер-нахер».       С силой вдавил клавишу «c», стирая набранный текст. Спрятал «Нокию» в карман.       «Ладно. Потом напишу. Или позвоню».

III

      О том, какие именно требовались консультации по ремонтным работам, Кира не предупредили. На деле его ждали рулоны светодиодной ленты и полупрозрачные вуали с проекцией ночного города. Полагалось все сложить в красивую многослойную картинку, «чтобы создалось впечатление надвигающегося на вас объема», как написала ему в сопроводительной записке заказчица, судя по всему, дама старой закалки — «И просто старая» — потому что она буквально написала свои пожелания от руки мелким почерком с завитушками и оставила несчастным рабочим, которые при всем желании и после всех языковых курсов не смогли разобрать ничего, кроме «чтобы» и «вас».       Кир почувствовал себя супергероем, пока читал и объяснял усталым дядькам лет за сорок-пятьдесят тонкий «концэпт», честно стараясь не ржать в голос. Развернул вуали, принялся крепить их в указанном на листке порядке.       «Клево они придумали в качестве обозначений подписать, мол, "с малым", "с большим", а потом нанять людей, которые в Москве живут полгода и вот этих уточнений ваших нихуя не понимают».       Вуали наслаивались друг на друга, переливались от подсветки, создавали эффект черепно-мозговой травмы, что уверенно так «надвигалась» на Кира, качающегося под потолком на старенькой стремянке. Подобные затейливые заказы не пугали. Пару раз приходилось ездить к Женьке на подмогу в их Дворец творчества и в Школу драматического искусства на какой-то фестиваль. Там тоже — «Ща вспомню слово…» — экзальтированные мужчины и женщины хотели на сцене красоты, глубины и загадочную игру полутеней, а Кир — чтобы декорации поместились и актерам не пришлось выступать в зрительном зале.       «Зато теперь я могу представляться экспертом по театральным монтажам. Немного пиздеж, зато заплатят побольше», — последнее придало Киру столь необходимую ему бодрость. Работа в руках спорилась, к тому же Киру нравилось работать в компании. Мужики были добрые, они уже пересекались с Киром несколько раз, поэтому слушались его безоговорочно. А когда со всем закончили, примерно за час до приезда заказчицы, усадили Кира пить чай с бешбармаком из судочка и баурсаками на десерт.       «Кайф. Обалденно вкусно и совершенно бесплатно».       Кир пытался как-то откупаться от рабочих, но те не принимали ничего, кроме «хорошей компании», просто давали смотреть фотографии из родного дома и видео с детьми-женами. Расспрашивали Кира про его мелких. Самый старший, уже изрядно седой флегматично-неспешный мужик, ни с того ни с сего вспомнил сказку про храброго охотника Кара-Мергена и страшную супружескую пару чудищ, что предстояло герою победить. Кир слушал внимательно, иногда лишь перебивая, чтобы уточнить:       — Как-как жену звали? Жастернак? Ага… А переводится… «Синий коготь»? Прикол.       — А муж ее? Сорель. «Кровожадный»… А… И типа он щекотал людей… Насмерть? Не, просто это как-то… Ну, не страшно? Не-не, меня не надо! Я понял-понял.       — Ты только не торопись, я для мелких запомню. Им интересно будет… Они у меня любят такое все… «Пять ночей у Фредди» и прочую муть. А то ж фольклор. Культура. А можно еще чаю?       Образы монструозных мужа и жены ярко рисовались в мозгу. Злая и крикливая, в том числе и с мужем, тощая Жастернак с желтыми зубами, высокий Сорель, медленно бредущий по лесу в поисках огней от юрт и человеческой крови.       «Хорошее дело — сказки. Психология такая. Малым слушаешь — интересно, страшно, в лес далеко не уходишь. А подрастешь, сообразишь, что этих чудищ и среди человеков навалом. Их тоже технически можно топором, не обязательно белым. Но лучше не надо…».       Телефон тренькнул сообщением. По телу пробежало нечто вроде легкого электрического разряда. Затолкав в рот баурсак покрупнее, полез в карман.       Нет, не Тимур — «А чо ты губу раскатал? Думал, он тебе и в свой дэрэ написывать первым будут? Ага. Щаз. Бля, надо напоминалку поставить. А то ж я со всем этим искусством, черт его за ногу, забуду поздравить» — писала Настя. Как всегда, сухо и по делу:       «Картошка нормальная, не зеленая. Лук. Свекла 2. Яйца. Курица в пятерке по скидке. Хлопья. Молоко 3.2 в пакете. Не бери бутылки. Яблоки сезонные».       «Деловая что пиздец. А ведь сама малявая», — подумал Кир и, разминаясь, поднялся с нагретого места.       — Так, мужики, спасибо за хлеб-соль… сахар. Я побег. К малявкам моим.       Рабочие закивали, сбросили в пакет остатки сдобы, велели отдать младшим и не сожрать самому.       — Я оч постараюсь. Но ничего не обещаю!       «Хороший день. Деньгу б вовремя перевели — вообще красота будет. Не. На продукты хватит. И на Тимура. Бля. Опять не поздравил. Ладно, вот разберусь с мелкими и напишу… Прям железно».       На выходе из здания едва не столкнулся с двумя девушками, вероятнее всего, студентками. Кир неловко пробасил «пардон», скользнув полусонным, плохо сфокусированным после выставочного зала взглядом по худощавой блондинке. Тяжелые ботинки на шнуровке, специально драные колготки, просвечивающие костлявые колени в татухах, клетчатая юбка, растянутый свитер, торчащий из-под куртки, а еще высветленные до белого кудри, и плотный нефорский макияж. Кир усмехнулся. Кажется, блондинка приняла это на свой счет, скривилась и, схватив вторую девушку за руку, поволокла по улице быстрее.

***

      История с Любой научила Кира не засматриваться на правильных домашних девочек. К счастью, скоро его перевели в интернат, потому что родительский комитет смущало наличие в классе ненормального мальчишки, состоявшего на учете в психдиспансере. Кир не возражал против того, чтобы его выгнали из места, где все напоминало о Любе.       Освоился. В окружении однотипно злых и больных лиц — «рож» — Кир окончательно укрепился в идее того, что им, отщепенцам, разумнее держаться вместе и по возможности к нормальным не лезть. Но и среди условных «своих» Кир четко определял тех, на кого желательно лишний раз не смотреть без нужды. Одной из таких, отбитых, оказалась Пилка.       «Вообще Полинка Пирожкова. Но ее так никто не звал, все любили свои волосы и зубы. М-да. Редкостная сучка».       Пилка шатала режим с молодых ногтей, хамила учителям в интернате, сбегала раз десять, в связи с этим регулярно тусовалась в детской комнате. Ее побаивались даже парни, потому что ходил слух, будто в средней школе к ней приставал физрук, а она взяла и всадила ему в бедро острую пилочку. В общем, заработала кликуху кровью.       Насколько Пилка пугала, настолько же и восхищала. Девчонки мечтали рисовать такие же длинные стрелки, выдыхать дым от сигарет колечками и обзавестись татуировкой разбитого сердца на ребрах. Пацаны, ну… Просто мечтали. На всех Пилка кривила густо напомаженные бордовым губы, а вот Кира почему-то к себе подпустила. Получилось это странно. Она сама окликнула его в коридоре.       — Эй, Сыч!       Ткнула длинным желтым от курева ногтем прямо в щеку, спросила, громко чавкая жвачкой:       — Это батя тебя?       Кир, сперва растерявшись, поспешил состроить максимально грозную физиономию:       — А чо? — бросил небрежно.       — Да так. Болтают, что ты ему тоже фейс изрядно попортил и глаз выдавил, так что вытек.       — Ну? — с нажимом.       — Прико-ол, — протянула Пилка, лопнула пузырь. — На таблах сидишь, да? Я слышала от медички. Давай, ты мне колеса, а я те сиськи покажу. Идет? Э… Ты чего покраснел? Вот умора! — расхохоталась.       А Кир смущенно растирал шею и думал, что его в который раз поставила в тупик высоченная девица.       — Эй, я про сиськи не шутила. Не тупи, а?       «Да я б и рад. Но я в таких вещах был реально тупой».       Он знал, что выглядел старше своих лет, к четырнадцати у него окончательно сломался голос, превратился в бас, а регулярное курение у мусорных баков добавило брутальной хрипотцы. Кир умел материться и пить, практически не пьянея, во хмелю мог и подмигнуть какой-нибудь симпатичной нимфетке, чтобы не отбиваться от коллектива. Удавалось неплохо. Шрам и железный клык тоже делали свое дело. Но, по сравнению с семнадцатилетней Пилкой, Кир ощущал себя сущим ребенком. Это сбивало с толку. Обменять таблетки на «мультики» согласился чисто для того, чтобы не произвести впечатление абсолютно зеленого лошка.       Встретились вечером возле женского туалета на четвертом этаже, всего прокуренного и стремного. Пилка затащила Кира внутрь, велев двум подружкам постоять на шухере. Получив заветный, едва начатый блистер, уселась на подоконник и задрала застиранную футболку.       — На.       Кир заставил себя перестать пялиться на кроссовки, поднял взгляд. Грудь Пилки оказалась мелкой и острой. Очень бледной, так что на ней отчетливо виднелись свежевыдавленные прыщики и пара засосов. Кир рассеянно посмотрел выше. Пилка, отвернувшись на грязное зеркало, поправляла короткую, осветленную челку. Свет фонаря пробивался через окно, закрашенное до середины голубой краской, делал профиль носатой и худющей Пилки болезненно-тонким. В мозгу тут же промелькнуло: «Чего ее боятся все?»       — Эй. Вообще-то мне холодно.       — Зачем тебе таблетки?       — А тебя ебет? — одернула футболку и всем видом показав, что «мультики» закончились, полезла за сигаретами.       — Ну просто если ты ими наглотаешься...       Пилка в ответ громко рассмеялась.       Когда Кир потянулся к двери, давным-давно лишившейся ручки, Пилка бросила вслед небрежное:       — Дурак ты, Сыч. И видно, что сисек никогда не видел… Э. Я через неделю снова приду!       С тех пор они часто пересекались — по сравнению с тем, как выглядело их общение раньше, то есть никак — и все время в том самом туалете на четвертом этаже. Кир почти смирился, загасив остатки мальчишеского стыда, приносил к указанному времени не начатые таблетки, Пилка раздевалась, позже даже разрешала потрогать. Каждый раз, когда они так запирались, Кир покорно шарил непослушными пальцами по теплой груди, все больше соскальзывая на ребра к партачному сердцу.       — Странный ты, — подметила как-то, протянув начатую «Эсс» с ментолом. — Почему тебе их так запросто дают? Ты ж вроде как бешеный.       — Не знаю, — затянулся. — Мне говорят, у меня нет этих… мыслей суицидальных. Поэтому вроде как можно принимать самому.       — Это называется «всем похуй». И все равно ты странный. Дешево колеса отдаешь.       — У меня есть еще. Если хочешь, я тебе просто могу отдать. Без, ну… Без…       — А чего ты их не пьешь?       — Да так, — пожал плечами. — С ними, — кивнув на блистер, лежавший на подоконнике возле зажигалки. — Я как дебил. Не соображаю и спать хочу.       — Тю. Значит, они тебе не подходят. Вот ты, реально, сыч… — Пилка помолчала, задумчиво качая ногой. — Надо попросить, чтоб поменяли.       Кир изумился. Ему казалось, что Пилке будет как никому другому выгодно, чтобы рецептурные нейролептики доставались ей одной. Так к чему беспокойство?       — Да ладно… Мне их впихивают, чтобы я никому глаза не выдавил. А я… И без них, вроде, не хочу, — опомнился, вернул сигарету, истлевшую практически до фильтра. — Тут же отца нет. Вот и… А с ними я прям вареный.       Пилка посмотрела на него внимательно и как-то совершенно беззлобно, отчего вдруг показалась красивой. Спросила с вызовом:       — А ему бы выдавил? Второй? — и получив в качестве ответа тишину, удовлетворенно кивнула. — Понимаю…       «А я вот нихуя не понял тогда. Да и сейчас… нет, сейчас все-таки кой-чего соображаю. Или мне мерещится?»       Очевидно, что у Пилки, как и у большинства сирот, имелась своя печальная и в то же время типичная история про несчастное детство: мать родила ее сразу после школы и непонятно от кого, сбросила на престарелую полубезумную бабку, а сама умотала на заработки, окончательно пропав с радаров к моменту, когда дочке исполнилось пять. Примерно тогда же бабка умерла от сердечного приступа, Пилка не долго попереходила из рук в руки между родственниками, близкими и дальними, все как один они были необыкновенно «счастливы» лишнему рту, к тому же такому зубастому, последняя троюродная тетка скинула племянницу со своих плеч, приревновав к ней мужа. По слухам, именно мотаясь по родственникам, Пилка усвоила, что женщины — завистливые создания, и плевать, если их сопернице семь или восемь, что мужчины — животные, живущие самыми низменными порывами, и что если пойти у них на поводу и немного потерпеть, можно получить еду, кров или какую-нибудь другую подачку. Ну и главный урок: семья — «это сраный гадюшник».       Точек пересечения у них с Киром было крайне мало, но Пилка все равно обращалась с ним значительно мягче, чем с другими. Все чаще заставляла с собой просто болтать. Иногда ставила в тупик внезапными допросами.       — У тебя есть девушка?       — Нет.       Или:       — А ты типа на гитаре играешь?       — Играю. Без «типа».       — Батя научил?       — Еще чего. На творческой терапии заставили.       — Ништяк. Так какого хуя у тебя нет девушки?       Или вот, например:       — У тебя, что, маленький? А чо ты так вылупился? А. Ты девственник? Хуя. Ты не похож.       — Как это вообще увидеть можно…       — Легко. Я девственника в два счета узнаю. Но ты какой-то странный. Вроде и симпатичный, и на гитаре лабаешь, с ебанцой, девчонки с таких прутся. Ну, коротышка, ну да… зато вон какие банки, — без капли стеснения сжала бицепс Кира, слегка царапаясь острыми ногтями с облетевшим лаком.       Все расспросы Пилки вертелись вокруг отношений, и вид у нее делался до того надменный, что при всем желании соврать или увильнуть от ответов Киру не удавалось. К тому же Пилка давно начала прикасаться к нему, делала это в самый неподходящий момент. Смеялась над румяной физиономией, гладила бритый череп, нараспев дразнила «сы-ы-ычо-ом». Киру оставалось молча стоять и терпеть. Довольно быстро досаду и стыд заменила плохо скрываемая нежность. Ощущение от прикосновений Пилки жило на теле часами, а порой днями. Киру стал нравиться запах ментоловых «Эсс», смешанный с вишневой жвачкой, а еще кривая ухмылка и обесцвеченные короткие волосы, собранные в микро-хвостик. Кир знал, что он у Пилки не один, более того, другим ее ухажерам было от семнадцати и выше.       «И так-то они все реально были выше меня».       Парни постарше могли шикануть, у них водились деньги с подработок и имелся опыт в амурных делах. Кир сам видел, как Пилку обнимал за талию очередной Вован, или какой-нибудь Колян лез к ней в курилке с поцелуями, а Пилка отпихивала его с усталым матом.       «Меня она просто так поцеловала. Ну, то есть вроде как за колеса, но я ее не просил».       Пилка смеялась над Киром, но делала это со временем все мягче. Скоро они встречались ежедневно, прогуливались по территории интерната. В основном Кир молча слушал про то, как все Пилку бесит: и парни, и подружки, и учителя. Создавалось впечатление, что в мире не осталось человека, который бы ее не раздражал. Кроме Кира, конечно.       «И я никак не соображал почему. Ну то есть, да, под футболку я к ней лез только после разрешения. Сам с разговорами не приставал, не перебивал там. Мне вроде как и хотелось ей понравиться, чтобы она меня назвала "своим сычом" или вроде того, но… Мне казалось, что я права такого не имею. Что да, мы тут все или больные, или просто бракованные собрались, но вот конкретно я — самый, блин, самый».       А Пилка его все разубеждала, все нахваливала, на свой манер, правда, но все равно искренне. Иногда раздавала советы:       — Сыч, не ленись и учись нормально.       — Да я учусь…       — А с хера ли тогда банан по литре? Не-не, не ври, я видела в журнале. Чо, сложно рассказ прочитать?       — Да там… Про животных… Не люблю.       — «Кусака» — это про жизнь! Читай, тупых парней никто не любит. И гитару не забрасывай. И научись играть кого-то нормального. Не. Цой — это хорошо. Ну, там… «Вахтерам», еще чего… Девчонок цеплять будешь.       — Да нах они мне…       — Не спорь. Это тебе сейчас они не нужны, потому что ты ничего делать с ними не умеешь. Я тебя научу, по тебе все течь будут.       «И ведь не соврала, научила».       С Пилкой Кир впервые поцеловался. Вкус запомнился навсегда: горечь сигарет, смешавшаяся со сладостью вишневой жвачки, купленной каким-то новым видным хахалем с байком и шрамом на всю щеку.       «Бля, если б он про меня узнал, прибил бы».       Но рядом с Пилкой здравый смысл отключался, зато включалось кое-что другое. Кир чувствовал себя странно, словно непрерывно полупьяно, но от такого опьянения никогда не случалось похмелья. Разве что стоило Пилке разомкнуть поцелуй и отстраниться, как становилось холодно и пусто. Хотелось еще. Порой Пилка это подмечала, приобняв за плечи, прижимала к себе, точно баюкая. В подобные моменты она делалась до неузнаваемого нежная, вкрадчивая. Шептала:       — Ты все-таки колеса-то принимай. Или смени, если побочки прям достали. Не боись. Я не буду у тебя отнимать.       — Значит, мы больше не будем, ну?..       — Дурак, — ласково. — Говорю же: «не боись». Я никуда не денусь.       Кир кивал, хоть и прекрасно понимал, что это — вранье. До конца заточения Пилке оставалось всего ничего, а значит, он скоро снова окажется один. Сама мысль об одиночестве казалась нестерпимой. Кир, затаившись, считал дни. Старался выслужиться. На карманные деньги покупал Пилке мелкие подарки, вроде резинок для волос, ручек с пушистыми помпонами, рулона жвачки «Хубба-Бубба» со вкусом «Кока-колы». Однажды, набравшись смелости, позвал в кино.       «Блядь. На "Храбрую сердцем", нахуй. Не мог ничего другого найти? Не мог. Я не особо разбирался. А звать Пилку на ретро-боевик… Ну такое».       Все ухаживания Пилка принимала с фирменной кривой ухмылкой — «И не поймешь, ей понравилось или она тупо угорает» — даже в кино пошла. Правда, явно приехав со свидания. Подвозившему ее мужику соврала, мол, Кир — младший брат. Весь мультфильм дышала винным перегаром, поправляла мини-юбку, но смотрела внимательно, а на особо трогательных моментах брала Кира за руку, слегка царапая красными ногтями.       Помнилось, от кинотеатра шли пешком по улице, пахло черемухой. Пилка курила, Кир следом за ней выдыхал кольца дыма.       — Прикольно. Впервые вижу, чтоб у диснеевской принцессы не было парня. И чтоб она была такая… С яйцами. А. Не. Мулан еще.       — Мулан не принцесса. Она дочь военачальника, а Ли Шанг — генерал, так что… — смутившись ехидной улыбки Пилки, уточнил. — У меня сестры просто «Дисней» обожают.       — Скучаешь по ним?       — Да. Но… Им без меня лучше.       — Почему? Из-за бати?       — И из-за него и просто…       — Ну ты ж защищал!       — Защищал, а толку? Мать к отцу ездит с передачками, он скоро выйдет, и все по новой. Денег с рождением Ирки у них стало еще меньше… Не. Я все порчу. И исправить ничего не могу.       Пилка пожала плечами:       — Хуй его знает, Сыч. У меня мелких нет, вроде и головняка тоже. А я вот иногда представляю… Каково это быть старшей сестрой? А младшей? Или дочкой? Нормальной такой. Вон как там, — махнув в сторону кинотеатра. — Чтобы ссориться, потом мириться, бесить друг друга, но все равно быть рядом. Знаю, тебе не повезло с родителями, но за девчонок своих ты держись. Оно и им получше будет, и ты… Ну… Ты же сто процентов хочешь быть с ними, — пройдя пару шагов в тишине, фыркнула. — Ебать, конечно, меня накрыло. Не буду больше пить вино. Кислятина — жуть. «Гараж» в сто пятьсот раз лучше. Эй. Ну ты чего скис?       — Я… Это… Я хочу быть с тобой. Но ты уедешь и забудешь, так что…       — Бля. Сыч. Ты чего? Ты реветь собрался?!       — …ты выйдешь замуж.       — Бля! Сплюнь нахуй! Только этого говна мне не хватало… Бля, Сыч. Да нормально все. Не забуду. Ну, да, уеду. Но буду приезжать. А если будешь норм себя вести, хорошо учиться, жрать свои пилюли и дезиком пользоваться, я тебя буду возить к себе в гости. Лады?       Кир соглашался, пряча стыдные слезы. Кажется, он в тот вечер расплакался впервые за несколько лет.       «Потому что обидно, бля. Я и тогда понимал… Серьезно, на кой ей я? Но все равно… "Вахтеров" для нее выучил, а мне "Бумбокс" никогда не нравились».       Уезжая, Пилка отдала Киру футболки с «Нирваной», «Имеджин драгонс» и «Металликой», все пропитались ментоловыми «Эсс» и вишневым гелем для душа.       — Они так-то мужские, — приговаривала, показывая каждую вещь, точно трофеями хвасталась. — Вот это вообще не паль. Прям с концерта, прикинь! Так что не ссы, не зашкваришься.       «Ну это как поглядеть, она ж явно их напиздила у своих бывших».       — И вот. Образовывайся, — протянула книгу.       Сборник рассказов Андреева в мягкой, уже слегка помятой обложке.       «Странный подарок. Там что ни текст — повод напиться или удавиться».       А Пилка усмехнулась, по щеке похлопала:       — Приеду, проверю. У тебя же дэрэшка в конце мая? А, в середине… Вот. Вот тогда и приеду!       Кир сел за Андреева сразу, как проводил Пилку до автобусной остановки, точно от скорости прочтения зависело, как быстро они свидятся вновь. «Ангелочек», «Большой шлем», «Храбрый волк»… С непривычки литературная жестокость, проникающая в самое сердце, обезоруживала. При том, что никакое особенное физическое насилие там не описывалось: ну била мальчишку его мать-алкашка на глазах полуживого отца, тоже естественно, алкаша. Ну и что? Вон, в интернате к кому ни подойди, у всех плюс-минус похожая судьба; ну не расстроились игроки, когда их друг умер во время партии, полезли глядеть, чего у него по картам выходило. Они же его не убили. И все равно пробирало. То ли из-за того, что слог, вроде и простой, бил четко в цель, то ли то, что всякая жестокость в сюжете сопровождалась полным безразличием людей, окружавших главных героев.       «Правдиво до сраки, но нахуй такое писать? Жизни, что ли, не хватает?»       Кир все никак не мог добраться до «Кусаки», открыл ее, лишь когда кроме нее было прочитано все от корки до корки, вплоть до вступительного слова от издателя и тиражных данных.       История бездомной собаки, сперва прирученной, а потом брошенной, отозвалась очень остро.       «Да потому что не делается так. Нельзя приласкать, дать имя, а потом бросить, потому что лето кончилось вместе с дачным сезоном. Это… Это пиздец как бесчеловечно. Люди — твари».       Над «Кусакой» Кир плакал без зазрения совести, лежа на кровати и подсвечивая себе фонариком. Соседи по комнате деликатно притворялись спящими.       «Кто-то ж пустил слух, типа я с Пилкой прям встречался. Вот и вот. Мужская солидарность. А еще у меня рука тяжелая».       Кир прекрасно видел, на кого похожа Кусака. Поэтому читая последние абзацы:       «Собака выла — ровно, настойчиво и безнадежно спокойно. И тому, кто слышал этот вой, казалось, что это стонет и рвется к свету сама беспросветно-темная ночь, и хотелось в тепло, к яркому огню, к любящему женскому сердцу.       Собака выла».       …выть хотелось уже самому.       И приписка корявым почерком Пилки о том, что «потом приехали нормальные люди с сердцем и забрали Кусаку», не утешила ни на грамм, напротив, разозлила. Захотелось швырнуть книгу в темноту комнаты. Об стену или об соседа — плевать. Но Кир бережно спрятал сборник под мокрую подушку, где уже лежала одна из футболок, самая вонючая, как если бы ее носила не девушка-подросток, а заядлый курильщик-дед с пятидесятилетним стажем, зажмурился, силясь вытолкнуть из головы образ Кусаки и себя рядом с ней.       Конечно, Пилка не приехала. Ни на день рождения, ни летом, ни осенью, ни зимой…

***

      Лифт в их подъезде как всегда не работал, Кир с матом и мешками кое-как дотащился до восьмого этажа. Завис, переводя дух, на деле же оттягивая момент погружения в воспоминания. Старая коричневая дверь с подтеками неизвестного происхождения, отпечатки ботинок на стене, звонок, судя по всему, мечтавший, чтобы его пристрелили — «О. Это я знаю. Это из этого… Бориса на "Вэ", короче…» — Кир подмечал все детали и чувствовал, как у него напрягалась шея и сводило нервным спазмом челюсть.       «Фу, бля. Чо это я?.. Так, собраться. Вернее, расслабиться, — потряс головой. — Этих сегодня нет. Все супер».       Переложив все пакеты в правую руку, нащупал в кармане ключи, изумленно хмыкнул, поняв, что замок уже занят с другой стороны.       Послышался приглушенный торопливый топот и визгливое:       — Киря-Киря-Киря!       Возня, скрежет, и дверь распахнула Ира и, как была, босая и в пижаме, выскочила к нему на лестничную клетку, бросилась на шею.       — Киря приехал! — крикнула в самое ухо, аж зазвенело.       — Ириска, ну епт твою… На грязное! Е-ма, тяжелая! — подхватил ее поудобнее, занося в квартиру. — Ты кирпичей чо-ль наелась?       Та хохотала, весело мотала лохматой головой.       — Ты приехал… — повторила с нежностью.       — Ну, я ж обещал. А ты чего не в школе?       — Ну… Вот так, — уклончиво ответила Ира, погладила по щекам. — А ты колючий… Какой у тебя красивый шарф.       — Нравится? Друг подарил. Не-не, даже не зарься. Это мое. Но я там вам тоже кое-чего… — уклоняясь от настойчивых и звонких поцелуев. — Ой. Ой, все, Ириск, задушишь же наху… нафиг!       Кир расплылся в невольной улыбке. Как ему ни хотелось вести себя как подобало бы старшему брату, хитрая и вертлявая егоза все выворачивала таким образом, что на нее не получалось сердиться.       «И это в шесть. Страшно подумать, чего будет дальше. Пацаны, берегитесь. Этот манипулятор с зелеными глазами заставит вас понервничать».       Следом за Ирой, громко шлепая, из комнаты, служившей и детской спальней, и гостиной, выкатился Володя. Явно спросонья растер пухлыми ладонями глаза.       — О-о, кто причалил, — отодвинув пакеты, Кир присел на корточки в прихожей. — Э. Богатырь. Давай ко мне!       Володя, проморгавшись и, наконец сообразив, кто к нему пришел, раскинул руки и побежал к Киру, приговаривая восторженно:       — Кы! Кы!       — Узнал, старик, — подхватил на руки, похлопал по животу. — И этот с кирпичами. Ну вы гиганты у меня… Ну-ка, покажись, — пристально осматривая в желтом свете лампы плечи и шею Володи. — А ты глянь, нормально… Пятен поменьше… Ириск, он их не чешет?       — Че-ешет…       — Вот это ты зря, Вован, конечно. Чешешь, и оно хужеет… А ты не чеши.       — Кы!       — Ну, и то верно.       — Ки-ирь, а ты нам что-нибудь привез?       — А то. Всякого привез.       — Мармеладки?! — Ира сунула нос в пакет.       — И мармеладки, и ириски для Ириски, надо только придумать, как так, чтоб Вован не видел. Он ж захочет… И вон, смотри, там пакет, он с одежкой от Женьки. Помнишь Женьку? Нарисуй ей в благодарность чего-нибудь. И вон, смотри, — вынул двух плюшевых динозавров из «ИКЕА». — Это тоже от Женьки. Поделите как-нибудь с Вованом, окей? Без драк только.       Ира внимательно оценила динозавров, как если бы она была подрядчиком и ей показали щедрый бюджет, с самым ответственным видом заявила:       — Я нарисую очень красиво.       — Супер, ни секунды в тебе не сомневался. Ириск, а Настюха где?       — Где надо! — раздалось грозное.       «Где бы она ни была, она не в духе — это главное».       Все трое быстро притихли, даже Володя благоразумно прижал ладони ко рту.       Настя вышла к ним из кухни, устало обтирая руки о полотенце, висевшее на плече. Поправила пряди, выбившиеся из косы. Строго кивнула на Иру:       — Эта мелкая засранка соврала, что у нее болит живот. А когда я позвонила в школу и сама осталась, чтобы ухаживать за ней, запрыгала до потолка.       — Но живот правда болел… — шепнула Ира, осторожно прячась за Кира.       — Да конечно… ну раз болел, значит, обойдешься без сладкого.       Ира растерянно покосилась на пачку с мармеладом, прикусила губу, очевидно, осознав, до чего ее довел актерский талант. Кир поспешил разрулить ситуацию.       «Старший я или где?»       — Ириск, давай ты… подождешь. Пообедаешь нормальной едой. А там, если живот не заболит, я дам тебе. Чу-чут, — сложил пальцы, как если бы собирался насыпать крохотную щепотку сахара.       Ира мгновенно просияла. Она, как никто, знала, что «чуть-чуть» у Кира — это «лопай, сколько влезет, главное, чтоб не до рыгачки».       — Ой, ну вас всех… у меня на вас зла не хватает, — хмуро проворчала Настя, кивнула на мешки. — Тащи на кухню. Мне надо готовить.       Кир поставил Володю на пол.       — Так точно, мой капитан! — подмигнул Ире, вызвав у нее очередную волну смеха. — Так, дуйте в комнату. Придумывайте своим игрухам имена. Ир, с тебя рисунок для Женьки, я все помню, — и зашагал за Настей, попутно осматриваясь.       «Ну, тут чистенько. В целом. Видно, девчонки стараются, намывают. Небось, для меня еще отдельно все драили, как будто они в порядке».       Кир восхитился стараниями Иры и Насти, и все равно, когда вошел на кухню, поморщился.       Пахло.       Да, кухня казалась прибраной: посуда на месте, бутылки или выкинуты, или спрятаны, — но внутри висело застоявшееся зловоние. Смесь спирта и табака. Запах давно въелся в пожелтевшие стены, его не вытравить никакой влажной уборкой.       «Я отвык. То есть мне мерещится, что отвык, а потом прихожу и… нет, нихрена. Все так же противно, страшно и зло берет. Вот вроде у Ватрухи тоже курим. И не только сиги, а все равно… Смердит не так. Тут прям разит алкашней. Ты как ни убирай, оно никуда не денется. Это разве что все капитально менять, ремонтировать. А толку? Это говно опять припрется и все изгадит».       Настя украдкой покосилась на Кира. Здесь, при дневном свете, он увидел, какая она.       «Красивая. Они с Иркой вообще две принцессы. Не понятно в кого. Тонкие, высокие и это… Как его, ну слово хорошее. "Востроносые"… На родаков не похожие. И слава Богу. Зато вот Вован — вылитый я. Коренастый белобрысый бочонок с глазками».       Но как бы сильно Киру ни нравилась Настя, он понимал, что она устала.       «И это тоже видно».       Настя держалась на кухне как хозяйка. Раздавала указания, параллельно снимала пену с мяса, варившегося в кастрюле. Собирала в отдельной миске приправы.       «Из запасов достала? Не думаю, что это мудло расщедрилось бы на что-то жирнее консервов. А Наська домовитая, она ж не может, чтобы мелкие херню жрали».       — Картошку какую огромную взял… — вздохнула, придирчиво проверяя покупки.       — Зато не зеленую.       — Ага… Так. Хорошо… А яйца?       — А как же, — Кир, коварно отвернувшись, вынул из пакета большое яйцо «Киндер-сюрприз», подсунул Насте, когда та тянулась за лавровым листом.       — Это что? — упавшим голосом.       — Яйцо. Ты ж просила, — и догадавшись, что сюрприз не удался, быстро уточнил. — Обычные я тоже принес, если что.       Настя выдохнула, вновь отмахнулась, жест вышел взрослым, если не сказать пожилым.       — Тебе деньги девать некуда?       — Я решил, что тебе зайдет. Помнишь, ты раньше любила?.. Ну, если прям совсем не хочешь, мелким отдай.       — Ты и так накупил им сладкого. А мне прятать и слушать, что я плохая… — Настя поправила косу, виновато улыбнулась. — Прости. Ты хотел, как лучше… Просто, ну… Не надо такое покупать больше, хорошо? На эти деньги можно ж лоток бедер купить или кусок грудки там…       Кир заверил, мол, да-да, обязательно, а про себя подумал: «Ну пиздец. И это ей двенадцать. А у меня ощущение, что я к бабушке пришел. Она вон и ходит, и говорит… У нее даже морщинка эта между бровей эта. Бля. Как это все неправильно… Нечестно».       Кир пристроился рядом с Настей, принялся помогать ей с готовкой: мыл-чистил овощи, натирал на терке свеклу, — попутно расспрашивая про житье-бытье.       — Как учеба?       — Как-то… Не, я не прогуливаю и, когда успеваю, учусь. Толку не особо… Все ж в курсе, какая мы семья.       — Ну, это претензия к родакам, а не к вам. Вы ж девочки. И смирные.       — Кир, ты знаешь, что оно так не работает. Паршивые родители, значит, и дети такие же. «Яблоко от яблоньки». «От осинки не родятся апельсинки»… Вот это все. Странно, почему оно все про растения, ты не думал?.. Неважно. О. Вот что важно, у Иры скоро экскурсия. В музей.       — Понял. Я дам.       — Лучше переведи. Я номер учительницы дам. И ЖКХ. Но это на номер Евдокии Константинны.       — Отец в вещах твоих начал рыться?       В глазах Насти промелькнул ехидный огонек точь-в-точь как у Иры, правда, быстро потух. Отшутилась прежним безразличным тоном:       — Он не особо прекращал.       — А сам он где со своей это?..       — Они с Валей уехали к друзьям в Отдых. Не ржи, это реально название станции. Вроде как помочь с переездом.       — О да. Они такие помощники…       — Кир, вот ты не начинай, ладно?       — Понял-принял. Я Евдокии Константинне тогда побольше закину. Ну, на всякий. И кланяйся ей там. Она ж нам вон сколько лет помогает. Сначала с тобой, потом с Иркой, Вованом там…       — Ты сам к ней зайти не хочешь? Ее сейчас нету, но она вечером придет.       — Честно? Не особо. Она моего шрама, кажись, боится. Грустная вся становится… О. Чего там с Вовкиной сыпью?       — А ничего… Я водила его к дерматологу. А то надоело. Я ему уже ничего не даю. И в марганцовке купаю, и мазями мажу… Денег, блин, потратила. Он хнычет. Мы сдали анализы. Сказали, нервы. Посоветовали не нервничать.       — М-м. Класс. Какие они умные. Мы б не догадались, — обнаружив на губах Насти подобие улыбки, легонько толкнул в бок. — Ну это ж лучше, если б выяснилось, что у него экзема или лишай?       Настя хлопнула его по локтю. Снова старушечий жест.       — Сплюнь. Этого не хватало. И потом «нервы» — это же не значит, что все хорошо. Скорее наоборот. Мало мне, что он не говорит. «Кы», «На», «И». Все по слогу. А. Нет, на Евдокию Константинну он расщедрился. «Ев-Ко». И как его в сад?.. Черт, ни у меня, ни у Ирки такого не было… А у тебя?       — Честно, вообще не помню. Ты ж знаешь, я вообще «включился» лет в семь-восемь. Ну, вот как ты родилась.       — Ага, — кивнула Настя. — У меня так же с Ирой, до ее рождения ничего не помню… Вот она, конечно, сучка.       — Ну эй!       — Что? При тебе можно. Я тоже, конечно, идиотка. Купилась на ее развод, а понятно же, что она тупо тебя встретить хотела…       — Будет актрисой.       — Ага, погорелого театра.       — Евдокия Константинна здорово на тебе отпечаталась.       — Да? — Настя коротко рассмеялась, на миг превратившись обратно в девочку-подростка. — Но она хорошая.       — Дак я не говорю, что плохая. Просто тебе это… Базар не по возрасту.       Очередной взмах худой руки, перемазанной фломастерами и чернилами и с пластырем на безымянном пальце.       — Не начинай. Черт, из-за Иры я пропустила контрольную по биологии. А я готовилась. Я ж без троек хотела. Блин, взять бы и выпороть нахер.       — Ну Насть!       — Да не буду, конечно. Что я… Зверь?       Наверняка в этой паузе предполагалось нечто иное, но Кир решил сделикатничать. Потянулся к мясу, которое Настя успела вытащить из кастрюли и порвать на тонкие волокна.       — Э! Куда! — хлопнула по запястью, больше для вида, чем всерьез.       — Я голодный.       — Поздравляю. Как и все тут… А ты как?       — Каком кверху.       — Несмешно. Ты все время трогаешь языком зуб. Я вижу. И ты хоть… Спишь иногда?       — А чего? Я недостаточно бодрый? Или выгляжу фигово? — демонстративно покрутился на месте, изображая страшную веселость.       — Ты выглядишь так, как если бы хотел, чтобы я думала, что ты бодрый. Ладно, еще за тобой присматривать… Эй. Ты мне мешаешь.       — Ничего, мелкая, потерпишь. Ты ж, ну… моя мелкая, — сказав так, Кир крепко обнял Настю со спины, без труда оторвав ее от пола.       Та ощущалась все такой же легкой, как и в детстве.       «И уже тогда она была редкостной занудой и командиршей».       — Эй, я так-то к ЕГЭ готовлюсь. Вот сдам, поступлю на заочку, буду учиться-работать, накоплю денег и заберу вас отсюда. Будем и Вована к логопеду водить, и Ирку на рисование отдадим.       — Ага. Спасибо, Кир.       Настя погладила его по пальцам, так покровительственно и — черт возьми, снова! — по-взрослому, что сделалось стыдно. Кир догадывался, сейчас для Насти подобные обещания — не более чем сказки.       «А в сказки она не верит… ну лет так с шести», — от тоски и переизбытка чувств чмокнул в макушку.       — Поставишь меня? Мне так-то готовить еще.       Наверное, стоило перед Настей извиниться.       «Тоже странная причуда, как будто ей от моего "прости" резко полегчает, жизнь наладится, и вот это все».       А извиниться все равно хотелось, совершенно искренне, пожалуй, да, наивно и в каком-то смысле по-детски, но Кир не успел, на кухню с обиженным и протяжным «На-а-асть» внеслась Ира.       — Что? — привычным строгим тоном спросила Настя и еще так подбоченилась.       — На-асть, он испачкал моего динозавра фломастером.       — Поздравляю, ты не умеешь следить за вещами.       — Он это нарочно!       — Ира, ему два! Тебе шесть. У кого мозгов больше?.. Ладно, покажи. Ха! — присматриваясь к крошечной красной точечке на груди у зеленого стегозавра. — Ир, ну это несерьезно.       — Ну он специально! Оно не отстирается, да? — совершенно плаксиво.       Кир поспешил вмешаться:       — Ириск. Так это он сердечко нарисовал. Считай, почти оживил… ты лучше скажи, чо там по рисунку?       Та, перестав ненадолго тереть след от фломастера, важно шмыгнула носом:       — Я нарисую ей пуделя.       — Э-э… классно. А почему его? Ну просто динозавр же…       — Ну, динозавров я, честно, не очень умею… а собаки — это тоже хорошо, Кирь. Они красивые и верные. Особенно пудели.       Настя закатила глаза. Ира уже года полтора всячески намекала, чтобы ей подарили щенка, но, по понятным причинам, ни о каких питомцах и речи идти не могло, поэтому Ира просто смотрела «Щенячий патруль» и «Барбоскиных» и рисовала нон-стоп пуделей.       — Что ж, логика железная. Не прикопаешься, — Кир почесал затылок. — Рисуй собаку. Красивую и верную…

IV

      После отъезда Пилки Кир провел очередной год в одиночестве. Технически, правда, он не был один. У него случилось множество коротких увлечений в стенах интерната. Как выяснилось позже, Пилка напела девчонкам в уши, якобы Кир — невероятный любовник, давно и везде зрелый, а главное очень ласковый. От желающих проверить не получалось отбиться вплоть до следующих летних каникул.       «Не то чтобы я сильно сопротивлялся. Пилка мне реально хорошо все объяснила и про резинки, и про подготовку, и про то, как там у женщин устроено… Не. Интересно. И приятно, черт возьми, когда считал всю жизнь, что рожей не вышел, а оказалось, что важно другое место. Ну, на новенького внимание получать приятно. Хотя, помнится, когда ко мне первый раз подкатили парни, я прихренел. Как же их звали?.. Ну… Уже не вспомню. Я тогда изрядно всего этого внимания переел. Не, клево, что я никому ребенка не заделал и не заразился ничем. Но второй раз я бы такой марафон не повторил».       Параллельно с тем, как Кир постигал себя и свою сексуальность, он не забывал принимать лекарства, отмечаться в ПНД, ходил на музыкальную терапию и много читал, по крайней мере, по сравнению с тем, сколько он читал прежде. Так у сотрудников интерната создалось впечатление, что Кир «встал на путь исправления». И его перевели на привычный режим обучения.       Вернувшись в детский дом, Кир поспешил сделать несколько вещей. Во-первых, навестил Настю, которой, разумеется, не разрешалось посещать брата со справкой.       «Да и как бы она добралась? Родаки бы ей даже денег на проезд не наскребли».       К тому же отца выпустили из тюрьмы, и мать, разумеется, приняла его обратно. Кир чуял, что появляться дома, когда старшие там, ему банально опасно. Вот и выгадывал время, когда они уходили к соседям, а сам несся к Насте и совсем маленькой тогда Ирке с гостинцами. Собственно, поэтому во-вторых: Кир попросил разрешения устроиться на подработку, пообещав, обязательно, приходить к комендантскому часу, отчитываться про то, на кого он собрался работать, где и за сколько и не создавать проблем. Здесь не последнюю роль сыграла гитара. Кир выступал на всех праздниках, конкурсах и днях города. Пару раз ездил во Дворец пионеров и в какие-то еще крутые места.       Получив зеленый свет, Кир принялся бегать по собеседованиям. Останавливаться на одном месте он не собирался, пробовал устроиться и курьером, и официантом, и на пункты с доставкой. План, как виделось тогда, был гениальный и простой: досидеть до восемнадцатилетия, встать в очередь на бесплатное жилье, а до тех пор работать для Иры с Настей, учиться, поступить хоть куда-нибудь, а там, глядишь, и квартиру дадут, он девчонок к себе заберет, и заживут они при-пе-ва-ю-чи.       «Наивно шо пиздец. Но меня это… Вдохновило».       Кир бегал по городу как угорелый и лелеял надежду за два года как следует подготовиться и поступить хоть куда-то бесплатно.       «В армию б меня и так и так не взяли. Со справкой. А то еще ухо кому не надо отгрызу. Хе. Один плюс все же у походов в ПНД есть».       Но минусов все же было больше. Несовершеннолетнего и психованного, его брать отказывались, несмотря на то что Кир клятвенно уверял, что срывов у него не случалось с того злополучного четырнадцатого февраля ни разу, что он на терапии и вообще зайка-солнышко…       «…и вот вам грамоты с "Русского медвежонка". Ля, какая я гордость детдома, епта».       В один из дней, когда Кир бегал по городу с языком на плече и книжечкой с темами к итоговому сочинению, он столкнулся с Пилкой. Вот прямо посреди Камергерского переулка. Не поверил глазам. Пилка не шибко изменилась, разве что проколола переносицу и бровь и добавила звездочку на плече.       — О! Сычик! Ты?       Ушам Кир все же поверил. Улыбнулся:       — Ну точно ты… Какой ты… подкачался, что ли?       — Да, потому что вырасти я забыл.       Пилка рассмеялась:       — Ирония. Молодец. Это красиво. Краше, чем высокий рост. Ну, чо… Надо тебя выгулять, раз такое дело. Ты ничо? Не против прошвырнуться?       И вот вроде бы надо ответить про то, что у него дела. Как минимум одно собеседование, да и темы для сочинений он не разобрал, но как отказать Пилке? Всамделишной и невероятно приветливой? Вот и Кир не смог. А уж когда Пилка взяла его ладонь в свою, приятно прохладную, мягкую, с черными нарощенными когтями, год тоскливого ожидания у окна интерната с Андреевым в руках забылся, как и всякая уцелевшая в череде дел обида.       Пилка изменилась. Нет, в общих чертах она была все той же острой на язык и ехидной девицей, что и десяти минут не могла протянуть без «Эсс», и с Киром она обращалась совершенно по-свойски, как если бы они расстались всего на неделю. Но теперь в ее манере общения проступало больше снисходительности. Если раньше Пилка держалась как «старшой» интерната, сейчас она заняла роль взрослой дамы при деньгах. Пилка привела Кира в какой-то крутой бар-ресторан. Заказала бургеров, сверху себе еще сет шотов, а Киру стакан сидра.       — Не ссы. Здесь паспорт не просят. Все свои. Ну, — наклонилась к Киру ближе, обдав незнакомыми приторными духами. — Рассказывай.       Кир отчитался по своим достижениям и планам скупо, якобы ему все давалось легко и непринужденно. Пилка же восхищалась каждым его успешным-успехом, даже самым маленьким. Трепала по щеке, перегнувшись через стол.       — Ну какой умный Сычик! А вот я знала, что ты справишься. Так держать. С работой помочь не надо? Я знаю пару мест, где берут без доков и платят нормально. Не кидалово. А то сама обожглась, когда выпустилась. Я, кстати, тату-мастер. Да. Уже прошла и курсы, и повышение взяла. Клиентуру набираю. Ха. Не зря в тетрадках малевала. Наша математичка б удавилась со злости… Ты прости, что я до тебя так и не добралась. Дел до жопы, знаешь… Да и не круто, я ж хотела припереться и накидать понтов, какая я пиздатая.       Кир понимающе кивал и ласково улыбался.       «Не. Я ж на самом деле отлично понимал, что это — самые что ни на есть тупые оправдания. У меня родаки примерно в той же тональности вещали. Все в сослагательном наклонении и с такой скорбью по этим… утраченным моментам, что аж блевать тянуло. Но то родаки. А то Пилка…»       Вестись на такую ложь нравилось. Особенно после бургера с сидром. Почувствовав прикосновение к колену под столом, Кир окончательно поплыл.       — Эй. Когда тебе полагается назад? Я знаю прикольный клуб. Они рано открываются. Хочешь? А то тут вкусно, но тухло.       Первый поход в клуб запомнился крайне смутно. «Я даже адреса или названия не назову. Наверное, потому что в меня влили еще пива». Кира оглушило беспощадной электроникой, ослепило кислотно-зеленым светом, размазало по стене беснующейся липко-потной толпой. В себя получилось прийти уже в тесной кабинке туалета, куда его затолкала полупьяная Пилка. В перерыве между голодными поцелуями скользнула пальцами к ширинке джинсов. Изумленно присвистнула.       — А говорил, что не вырос… Хитрый пиздун, — достала презерватив.       Кир не нашелся, что ответить. Потянулся обратно к губам с давно размазанной помадой. Блаженно прижался. В целом ситуация выглядела странно. Сложно заниматься сексом, сидя на толком не закрепленном унитазе, пока снаружи все орало и гудело в эйфорическом припадке. «И когда гандон тебе прям вообще мал». Кир пытался представить, что случилось бы, поймай их кто-нибудь, но дальше первых секунд неловкого ужаса воображение работать отказывалось. С мыслей сбивали стоны Пилки, лившиеся прямо в ухо. И когти, царапавшие спину аж через одежду. Кир только и успевал, что подстраиваться под звериный темп и следить, чтобы они не разнесли хлипкую кабинку к чертям. Собственное удовольствие отступило на второй план. Что кончил, Кир догадался, лишь когда почувствовал, как Пилка соскальзывает с его колен.       — Неплохо, Сыч, неплохо, — резюмировала она, наматывая на кулак туалетную бумагу. — Не зря я тебя девкам разрекламила…       Кир наблюдал за тем, как Пилка приводила себя в порядок: подтиралась, шатаясь, натягивала узкие кожаные лосины, поправляла прическу, — и вместо неудобных поз и не самых выигрышных ракурсов видел просто красивую Пилку, которая вдруг появилась в его жизни и позволила к себе прикоснуться. Восторг вперемешку с алкоголем заслонил здравый смысл, поэтому Кир отважился спросить:       — Д-дашь номер? Я бы хотел… Ну…       Пилка ехидно фыркнула смехом:       — Ну дам. И телефон, и просто, — подмигнула. — Ты заслужил.       «Заслужил» — слово еще такое… Неправильное, не человеческое. Кир до сих пор думал. Разве можно заслужить общение? Дружбу-любовь — окей, это понять можно, нужно время, чтобы доказать свою состоятельность, свои намерения и прочее. Но в «заслужил» Пилки не было ничего о любви и даже дружбе.       «Это типа, ну… "Выслужился. Удивил. Порадовал. Молодец. Дай лапу"».       Спустя годы параллели с Кусакой ощущались более чем остро. Но тогда, когда Кир спешил после клуба в детдом, запихивал в рот всю пачку мятной жвачки и смачивал лицо водой, чтобы побыстрее протрезветь, тогда ему было решительно плевать. Губы горели от поцелуев, а телефон в кармане тренькал игривыми сообщениями от хмельной Пилки, которая то ли продолжала заигрывать, то ли просто развлекалась, пока ехала в метро.       С тех пор они встречались по меньшей мере раз в несколько дней. Пересекались у тату-салона и отправлялись бродить по Китай-городу и его окрестностям. Вспоминали старых одноклассников, бесячих учителей, пересказывали любимые мемы. В историях Пилки всегда мелькала огромная толпа народа, как Кир ни старался — а он, честно, старался! — он не мог запомнить все имена. Коллеги, клиенты, друзья-подруги, собутыльники, бывшие соседки, бывшие. Пилка была окружена яркими и неординарными личностями, так, по крайней мере, казалось Киру. Он интересными знакомствами похвастаться не мог, а вдаваться в подробности той же семейной жизни не хотел. Стыдился и… стремился забыть о трудностях хотя бы в компании Пилки. Получалось неплохо. Особенно, когда Пилка подбирала Кира после подработок. Приходила вся такая стильная, в плаще или пальто поверх драных джинсов и свитеров с дырками. Приносила стакан какао или капучино с отпечатком помады на крышке.       — Я чисто попробовать!       Кир не переживал, потому что под конец их прогулок в помаде он был примерно весь. Пилка затаскивала его во дворы или те же туалеты баров, укладывала ладони Кира себе на грудь, сама же лезла ему под толстовку, щупала мышцы с плотоядным урчанием.       — Пиздец мне тебя не хватало. Прикинь, люди не умеют ебаться. Типа вообще. Они будто… Я не знаю… Они всю дорогу делают приятно только себе, а потом еще спрашивают, типа… «Ты довольна»? И что я им скажу? «Да, потому что это закончилось»? Как удачно я тебя натренировала, конечно. Прям под себя.       Кир благодарно кивал, ласково гладил татуированные звезды, оказалось, их было намного больше, чем он предполагал, основная часть пряталась под одеждой. Так что Кир с радостью их искал и целовал каждую, пока Пилка смеялась и шутливо отпихивала.       — Ты завтра учишься? Дерьмо. А прогулять?.. Не-не, это я так. Учиться надо. А потом работать? А где? На Таганской? На тебя там сменщица вовсю палит. Заметил? Хм, ладно, я подъеду. Только ненадолго. У меня дела вечером.       Да, Пилка всегда была страшно занята. Ее телефон разрывался от звонков и сообщений, она часто ставила его на беззвучный режим и швыряла в сумку, чтобы не отвлекаться от прогулок или ласк, но Кир не мог перестать думать о том, что кто-то так неистово добивается внимания Пилки и, как выяснилось позже, не зря.       Кир считал, что он здорово преобразился за год: стал умнее, спокойнее, обзавелся какими-никакими, а все же деньгами. Он мог дарить Пилке мелкие приколы вроде крема для рук, помады, цветов. Постепенно он запоминал, что цветы лучше упаковывать в крафтовую бумагу, что макияжи Пилка делала в винных оттенках, и прочие детали, приближавшие его к званию идеально комфортного парня. Кир долго сочинял, как бы предложить Пилке встречаться официально. Наученный не раскатывать раньше времени губу, параллельно соображал, как поступить, если та ответит отказом. Логично, что бы он мог ей предложить?

***

      «А вот хер ли я так хорошо помню подростковый возраст и все, что после, но нихуя не помню из детства?»       Ответ напрашивался сам собой: потому что детство было такое, что его лучше не вспоминать. Так что как бы Кир ни старался, он бы не сумел ответить, когда и что пошло в их семье наперекосяк и они перестали считаться нормальными. И вообще имела ли место быть эта самая «нормальность» в их доме?       «Наверное, да. Ну я вроде что-то такое смутное наковырять могу. Отец вон на гитаре играл — будь здоров. Вроде даже как трезвый. И смачно так лабал, я ж из-за него гитару и захотел. И мать когда-то прям готовила. Завтрак-обед там… И не склизкую хуету из разваренных макарон и тушенки в этой ебучей неотмываемой кастрюле, а нормальную еду. И разговаривала она со мной… По-человечески. И лица у них… тоже когда-то были человеческими».       Вот только подобных мелочей мозг уже не сохранил. По идее где-то сохранились старые семейные фотоальбомы, но они или давно улетели в окно в порыве очередной пьяной ссоры, или хранились в комнате родителей, куда никто из детей, разумеется, и не думал заглядывать.       Вообще Кир предпочитал делать вид, что родителей у него нет. Уходя в полное отрицание, он как бы оставлял себе место для маневра: не помню родителей — не помню ужасов.       «"Не помню — значит не было", ага? Ну, у отца все примерно по этой же схеме работает».       Когда-то давно Кир хотел во всем разобраться. Узнать, почему родители начали пить, естественно, по первости во всем винил себя, ведь его же полагалось содержать, растить — «Как будто они не в курсе, что дети сами по себе не особо существуют» — стремился все исправить или, как минимум, помочь. Он быстро научился мыть посуду, прибирать, готовить, бегал в магазин и в аптеку, помогал дойти до кровати, лез мирить и разнимать. Чуда не случилось, родители не поменялись. Зачем-то родили Настю, а потом Иру и Володю… Нет-нет, Кир безумно их троих любил, но ситуация дома с появлением лишнего рта не становилась лучше. Да, на момент беременности мать переставала пить — «Ну, почти» — под влиянием гормонов или вынужденной трезвости вспоминала, что у нее есть дети. Тогда Кир принимался с ней разговаривать. Просил, чтобы они прогнали отца. Тот не просыхал никогда, кроме как случая с ножом семь лет тому назад, когда его посадили.       «Хотя хуй его знает. Я слышал, на зоне спиртягу раздобыть можно. Вот чего не отвязаться от него тогда?»       Но мать осталась верна отцу, несмотря на все драки и пьяные галлюцинации, а на Кира она смотрела с тех пор иначе. Как если бы Кир был главным семейным позором со справкой.       «Она меня почти боялась. Пиздец, конечно, обидно. Хотел как лучше, а вышло… м-да».       Больше Кир в отношения родителей не вмешивался, защищал по возможности младших и им не разрешал лезть.       «Да кто ж меня послушает?»       Порой Кир надеялся на то, что родители просто поубивают друг друга. Ужасная мысль. Он бы никогда не осмелился озвучить ее, тем более при мелких.       «С другой стороны, ну а что? Я же видел, что родакам не до нас. И что их приступы любви, это именно что приступы, а не что-то, что реально должно называться любовью. Они нас не любили. С хуя ли я должен? А так… Блядь, единственная причина, по которой я все же отгонял эти фантазии — это то, что и мелких упекут в детский дом вместе со мной. А я еще по всем этим интернатам шароебился. Вот как бы они без меня, а?»       И все же смерть матери удивила. Скорее всего, потому что Кир делал ставку на тяжелую руку отца, а тут… Организм попросту отказал после четвертых родов. Так Кир внезапно обнаружил, что на момент кончины его матери исполнилось всего сорок. Сорок, черт возьми, столько же, сколько сегодня исполнялось Тимуру, но она ощущалась как абсолютная старуха. С вечно отекшим красным лицом, заплетающимся языком, неуклюжими движениями… Кир не испытал ни боли, ни жалости. Он видел, как грустили Настя и Ира, с изумлением наблюдал слезы отца, катившиеся из единственного уцелевшего глаза.       «День похорон тоже нихуя не помню. Я тогда с ночной пришел. И вообще мне и без того хуево было… Помню только… что мы искали фотографии на плиту. Нашли фотографии каких-то женщин с Наськой. Но не могли понять, была ли среди них мать. Бля. Стрем какой. Нормально, что после родного человека не остается никакой памяти? Кроме запаха спирта, ночных кошмаров и обиды? А почему мы у отца не спросили? А, ну да, он нашел себе Валю».       Странно, но Валя одновременно казалась невероятно похожей и непохожей на мать. Тот же запах пропитого тела, такой кислый, что никакими приторными духами не скрыть. Отеки. Нездоровый румянец, зачем-то подкрепляемый румянами. В отличие от матери Валя красилась. Густо, не скрывая недостатки, а выпячивая их. Она была высокой, грузной и невыносимо громкой.       «Тоже как мать. Только громкость Вали уходила не в жалобное причитание, а в неистовую веселость. А отец аж весь лоснится, уебок довольный. И главное, мать-то пиздил, которая полторашка, а эту дуру громадную ни-ни. Мерзко что пиздец. Там же потом выяснилось, что она вроде как с матерью дружила. Ну, не свинство ли, а?»       Поначалу Валя стремилась нравиться. Называла их всех «своими детками», в том числе и Кира, приносила «Косолапых мишек», грубо трепала по щекам, но когда освоилась и прочно закрепилась в некогда родительской спальне, предпочла сделать вид, что мелких не существует. Почему-то вот в этот момент стало обидно. Кир не мог разобраться почему. То ли в нем уцелели крупицы любви к матери и теперь болели, то ли его злило, что безразличную ко всему Валю Володя порывался называть «ма».       Порой злости было так много, что Кир боялся сам себя: в голову лезли разные сценарии того, как он разом прекращает весь творящийся дома ад.       «Круто. Но только первые пять секунд. Загреметь из-за этих ублюдков — вот уж чего мне, реально, не хватает. А главное, мелким ж так сразу легче станет. Без дома и со мной на зоне. Или в дурке».       Поэтому дома Кир предпочитал не появляться. Разве что украдкой, когда знал, что ему не придется пересекаться ни с отцом, ни с его новоиспеченной сожительницей.       «Я очень надеюсь, что она все еще "сожительница", а не "жена". Не хватало, чтобы нам с ней предстояло судиться за жилье…»       Володя дернул Кира за рукав.       — Кы! — показал на экран телевизора.       — А? Что? А. Я смотрю-смотрю. Прости…       — Нет, не смотришь, — обиженно отозвалась сбоку Ира.       Закончив с обедом, они все вчетвером сидели на полу в гостиной, обложившись сладким, и смотрели их любимый «Зверополис». Володя доедал баурсаки, нещадно кроша на пол. Кир незаметно смахивал сахарную пудру с ковра, иногда оборачивался на Настю, но та наконец расслабившаяся, лежала на подушке и медленно ела «Киндер-сюрприз».       «Даже игрушку собрала, удивительно».       Ира, как обычно, ерзала больше всех. То подкатывалась к Киру, чтобы показать рисунок для Женьки, то лезла к Насте, чтобы урвать кусок шоколада. Та хоть и нехотя, но делилась. Разве что попросила:       — Отстань от брата. Он всю ночь работал. А будешь ныть, динозавра отниму.       — Не отнимешь! — возразила Ира, но для надежности отползла от Насти подальше. — А Киря на ночь останется?       — Ага, я ж обещал.       — Ой! Мы будем играть! Я покажу тебе ту раскраску и… И ты расскажешь сказку на ночь?       — Ир, тебе не жирно, а? — спросила Настя. — Повторяю. Он работал. Он устал. Досмотрит с нами. И я его спать положу. А тебе еще уроки на завтра делать.       — Уроки… — повторила Ира жалобно.       Кир улыбнулся.       — Мы все успеем. И уроки, и поиграть, и сказку. Мне сегодня интересную рассказали, про волшебный белый топор… — а сам украдкой растер глаза.       Его действительно клонило в сон, особенно сытым, в окружении мелких и под шум телевизора. Когда еще так беззаботно было? И так спокойно… Кир редко мог вытянуть ноги и ничего не делать, чтобы его притом не заела совесть. И поверх всего этого уютного благолепия в мозг лезли воспоминания, сейчас отчасти приятные, пускай и местами стыдные.

***

      Они сидели за стойкой в одном из полюбившихся безлюдных баров с просторными туалетами, переводили дух и пили ром с колой. Их разговор вертелся вокруг будущего. Пилка рассуждала про салоны, разные техники нанесения тату, перебирала варианты конкурсов, куда она могла бы подать заявку. Ее телефон, лежавший рядом, то и дело вспыхивал оповещениями.       Кир спросил с ухмылкой:       — Кто тебе там пишет? Парень? — рассчитывая вывернуть все в туповатый подкат, мол, если ты не против подождать, я закончу школу, поступлю, найду работу, сниму жилье и, вероятнее всего, сдохну где-нибудь в процессе от переутомления, но главное, я буду о тебе заботиться.       А Пилка вдруг кивнула:       — Ага… Заманал сегодня с утра. Обычно он просыпается к обеду и только тогда начинает меня искать и… — подняла взгляд на Кира. — Погоди, я тебе не говорила? Бля, неловко. Ну, я неплохо надралась в нашу первую встречу. Могла забыть… Прости, я не нарочно.       Кир опешил. Вероятнее всего, заметно, потому что Пилка, погладив его по плечу, шепнула:       — Он ничего тебе не сделает, — наклонилась ближе. — Ха, не уверена, что он вообще дрался или вроде того. Он это… из поцелованных в жопу. Богатый сынок интеллигентов. И он в курсе про нас с тобой. Так что не парься, окей?       Кир кивнул, хоть ему и было категорически не «окей». Остаток «свидания» пытался распутать клубок из растерянности, страха, грусти и вины. Он ведь теперь замешан в измене? Да, его не предупредили, а что это меняло? И что полагалось делать? «Расстаться»? Но ведь с ним и не встречались, так что глупо качать права. Вообще все в той ситуации казалось невероятно глупым, а он сам — вылитым Иванушкой-дурачком.       «В своем царстве троекратного долбоебизма».       Еще Пилка сбивала с толку ни капли не поменявшимся поведением. Она веселилась, обнимала, лезла с грубоватой требовательной нежностью. Кир на все отвечал невпопад. Думал, следовало ли ему извиниться? Перед ней, перед внезапно нарисовавшимся парнем? И все же все прекратить? Места на обиду и даже мысль, что вообще-то его крупно подставили, поставили — «Раком» — в неловкое положение, просто не осталось.       Ко всему прочему добавлялась старая-добрая тоска. Стоило представить, что Пилка опять пропадет из его жизни, заберет с собой то крошечное хорошее, что помогало держаться на плаву… и к горлу подступал ком.       — Эй, ну ты чего? Загнался? Да я вижу, что загнался… Блин, давай, ты не будешь мне удобрять мозги, лады? Мне и Маркуши, знаешь, с головой хватает… О. А давай я вас познакомлю?       — Пилк, ты сейчас серьезно?..       — Очень серьезно! Уверена, ты ему понравишься. Он любит обосрышей вроде нас… Говорит, противоположности притягиваются. Такой пафосный болван… Но вообще он милый. И хата у него неплохая. Он собирает группу, кстати. А ты на гитаре лабаешь — будь здоров. Дава-ай! Сычик, будет прикольно. Ты ж мне веришь?       «И я поверил… Эх, ничему меня жизнь тогда не научила. При этом я считал себя дофига опытным и прошаренным. Но вот Пилка попросила — и я согласился. И уговаривать не пришлось. Даже поломаться толком не смог. Ой, стыдоба… я тогда был… последний, мать его, терпила».       Пилка еще рассказала про Марка. Тот нарисовался в представлении Кира форменным Цезарем: фотограф, модель, режиссер, актер, поэт, психолог, музыкант, блогер…       «Это я сейчас понимаю, что все это сводится к одному понятию: бездельник с родительской карточкой в кармане. Бесят такие нереально…»       Но тогда Марк произвел на него невероятное впечатление еще до встречи. Настолько, что Кир в мельчайших деталях запомнил, как приехал по указанному адресу сразу после седьмого урока на автобусе, по дороге пройдя через продуктовый, чтобы купить сладкого к чаю на остатки карманных денег.       «Надо ж показать, что я не совсем дикий».       Вышел возле моста через Яузу, недалеко от Сокольников. Без труда нашел старый дом с пафосными балконами, не с первого раза ввел пин-код. От волнения руки сделались непослушными и потными. Кир трижды вытер их об себя: у подъезда, когда поднимался на пятый этаж и уже стоя напротив двери, пока набирался смелости. Марка не получалось представить. Он или виделся расплывчатым пятном, от которого исходило божественное сияние «нормальности», или мужской версией Пилки, тоже в татухах и пирсинге.       Открыл ему носатый брюнет в халате на голое худое тело. Это обескуражило. Время почти пять, четверг… Брюнет окинул Кира беглым взглядом, крикнул:       — Полина-а! Твой адюльтер-таки нагрянул!       Стало неловко и захотелось тут же сбежать, причем молча, извинения в тот унизительный миг ощущались излишними.       «А я тогда не знал, что такое "адюльтер"».       К счастью, в глубине квартиры открылась еще одна дверь и сквозь шум душа и трек Мелани Мартинез раздался голос Пилки:       — Чего?!       — Адюльтер!       — Черт подери, впусти его! И не называй его так, понял?!       Марк громко цокнул языком, вальяжно качнувшись на пятках, махнул Киру:       — Заходи… И закрой за собой, ага…       Пришлось повиноваться. Кир юркнул внутрь и сразу почувствовал себя очень маленьким, не только из-за того, что Марк оказался выше него и, очевидно, старше. Внутри были высокие потолки, в комнатах — высокие окна и такие же высокие шкафы, заваленные книгами и журналами, в том числе иностранными. На полках стояли кучи дисков, скульптуры, гипсовые бюсты людей, скорее всего, известных и важных, но совершенно Киру не знакомых. Еще он успел заметить плазму, приставку, именную электрогитару Джеймса Хэтфилда на стойке, мотоциклетный шлем, обклеенный стикерами с напоминаниями, стену с номерными знаками и портрет некрасивого юноши с монобровью, как потом выяснилось, это была репродукция работы Фриды Кало.       «Неловко».       — Ничего тут не трогай, — велел Марк, лениво пиная валяющуюся на полу одежду. — Ну, стоять как столб тоже не обязательно. Вон, — кивнул на диван. — Сядь туда. Да сними ты рюкзак, никто его у тебя не отнимет…       Кир тихо пробормотал нечто среднее между «ага-спасибо» и «простите-извините», уставился себе под ноги, чтобы ненароком не встретиться с Марком взглядами. Тот ходил по комнатам, двигал мебель, стучал посудой, иногда задерживался в дверном проеме, совершенно точно продолжал рассматривать Кира, причем так придирчиво и открыто, что тянуло провалиться вместе с диваном, на котором, между прочим, лежали красные боксеры и черный полупрозрачный лифчик.       — Куришь?       Послышался скрежет. Кир обернулся на звук и обнаружил в руках у Марка бензиновую зажигалку. Большую такую, с причудливым узором. В любой другой ситуации Кир попросил бы разрешения полюбоваться и, чего лукавить, поиграться, вообще все в доме Марка производило впечатление ожившей детской мечты. Хотя «мечта» — это громкое слово. Чтобы что-то стало мечтой, нужно вообразить, а Кир и в самых смелых фантазиях не мог представить, что увидит ту же гитару за сотню тысяч так близко…       — Эй. Так куришь?       Кир все же решился поднять голову. Неопределенно пожал плечами.       Марк снова цокнул языком, да так, что шея сама втянулась в плечи.       — Так… чем ты занимаешься?       — Учусь.       — Это понятно. А еще?       — Р-работаю. Сейчас вот на складе…       — Ну а еще?.. Ладно, неважно, — отмахнулся Марк. — Тебе точно шестнадцать? — прикурил самокрутку.       — Д-да.       — Странно, а выглядишь старше… Я бы дал тебе… не знаю, — Марк почесал бровь, и Кир заметил татуировку со знаком «;» на запястье. — Лет двадцать там… Полин!       — Да выхожу я, вы-хо-жу! — Пилка выскочила к ним, торопливо заворачиваясь в полотенце.       Без макияжа и с мокрыми волосами она напомнила взъерошенную птицу. Кир был безумно рад ее увидеть, устав от пристального внимания и допроса.       — Привет, Сы-ычик! Хорошо добрался? Прости, я засиделась вчера с эскизами. Так что только встала… Ты голодный, да? Ща я обсохну и поесть нам соображу.       — Полин, ему шестнадцать?       — Да. Я же тебе сто раз говорила… — Пилка закатила глаза. — Боишься, что младше?       — Скорее наоборот. Откуда он вообще взялся?       — Оттуда же, откуда и я.       — Чем же вас там кормят…       — Э-э… Пиздюлями?       Марк скривился, словно само слово причинило ему максимальный дискомфорт, устало растер висок.       — Короче, я в этом балагане не участвую. Сами себя развлекайте. И не шумите. Я работаю.       Когда Марк скрылся в коридоре, Пилка, поправив полотенце на груди, кривляясь, повторила:       — «Я работаю»… Перевожу. Он будет сидеть в «Инсте» и пару раз ударит по клавишам синтезатора.       — Я все слышу!       — Но ударит очень профессионально! — добавила Пилка громко и, смеясь, плюхнулась к Киру на диван. — Ты ему понравился. Он про тебя весь день вчера расспрашивал. Рожа кислая? Так это нормально… Относись к нему, как к коту. Походит, побурчит, а потом жрать захочет — выползет. Ну? Ну чего ты? Напугался? Ну иди сюда, Сычик мой… о, лифон тоже мой. А я его везде искала…       Кир нервно рассмеялся, с благодарностью прислонился к плечу Пилки, до сих пор влажному и розовому после горячего душа.       «Не, на первых порах даже как будто классно было. Как там Марк говорил? Ключевое слово "как будто"…»

V

      После «Зверополиса» сели делать уроки. Вернее, Настя помогала с уроками Ире, параллельно конспектируя историю с литературой. Кир занимал Володю на кухне, играл с ним в динозавров и старался разговорить.       — «Кирилл», Вован, тебе сложно. Давай, хотя бы «Киря». Или «Киля». Я не обижусь. Ну. Смотри, как я говорю. Ки-и-и-р-р-ря.       Тот улыбался, трогал Кира за щеки и нос, лез обниматься и уже откровенно засыпал.       — Вы там закончили? — спросил Кир у Насти, когда она заглянула к ним.       — Ну… я просто надеюсь, что она удачно выйдет замуж.       — На-асть.       — Что? Скажешь, я была не лучше?       — Я скажу, что не знаю. Ты училась сама, потому что… — «Я отсиживался в интернате». — Ты всегда была супер-умная и дупер-самостоятельная.       — Ой, и достал ты меня со своей лестью. Ирка так же делает. «Настя, ты такая добрая, такая хорошая»…       Володя громко зевнул. Кир осторожно подхватил его на руки.       — Давайте все спать, а?       — А сказку?!       — Ириск, я помню. Ща все будет…       Спать вчетвером на раскладном диване, конечно, задачка. Диван большой, спору нет, но Кир догадывался, что под утро ему все равно придется сползти куда-нибудь в ноги или совсем на край. А пока он лежал рядом и шепотом рассказывал про Кара-Мергена и его смелую дочь:       — …и когда старик стал совсем слабый и не мог держать волшебный топор, красавица Бекеш положила батька на постель, а сама взяла топор и отправилась охранять вход в их юрту. Она не знала, кого так опасался ее добрый старик, но знала, что ее долг теперь защищать дом вместо него…       Настя, доделывавшая остатки домашних хлопот, легла самой последней, когда Володя и Ира давно уже сопели.       — Хорошая сказка, — шепнула, переплетая на ночь косу.       — Да ты ж пропустила почти все.       — Нет, я внимательно все слушала. Жалко все-таки, что этот Мерген так и не встретил свою жену больше.       — Ну, ему ж велено было не спать. У них, кочующих Пери, значит, так заведено.       — Странная проверка чувств. Одно дело там… «не открывай эту дверь» или «не трогай мою лягушачью шкуру». Но «не засыпай»…       — Я бы все провалил прям сразу.       — Я тоже, — тихо рассмеялась, поправила одеяло на Володе и Ире. — Спасибо.       — Так сказка понравилась?       — Нет, я про все.       — Ну тогда «про все» тебе пожалуйста.       Кир сам начал задремывать и видеть первый полубредовый сон, такой, что наслаивался на реальность. Чудилось, что старая комната превращается в шатер, за окном шумит степной ветер и где-то скачут вольные небесные Пери…       Из сладкой неги резко вытянул страшный звук.       Это был не крик желтозубой Жастернак и не сиплый стон ее мужа Сореля.       Хуже.       Это был поворот ключа в замочной скважине.       «Бля. А какого хуя они вернулись? Поругались? Забыли чего? Тупо передумали? И не предупредили, гниды, конечно. Время сколько? Почти одиннадцать…»       Первой вскочила Настя, Кир мельком увидел в свете лампы из коридора, как побелело ее лицо. Побежала встречать, прикрыв за собой дверь.       «Отвлекает, умная. Так. Надо уходить».       Кир вытащил руку из-под головы Иры, на цыпочках принялся собираться, морщась от голосов из прихожей.       Так.       Рюкзак в зубы — и вон из квартиры, глядишь, удастся разойтись мирно.       Кир, украдкой обернувшись на мелких, вышел из комнаты.       В прихожей отец с Валей, шатаясь, раздевались и разувались. Настя рядом с ними — крошечная. Она суетилась возле вешалки, прикрывая собой куртку Кира, шепотом отчитывала, мол, что приготовила, что убрала, что постирала… Валя махнула на нее:       — Брысь! Не мешай, — ее мясистые пальцы, перетянутые кольцами, почти коснулись Настиного лица, скорее всего случайно, но Киру все равно.       Рванулся вперед.       Валя от неожиданности взвизгнула.       «Сука горластая».       Отец, до сих пор воевавший с ботинками, поднял на всех собравшихся мутный взгляд. О, как хорошо Кир знал именно ЭТОТ взгляд. Бессмысленный и беспощадный. Когда отец смотрел так, говорить с ним было не о чем, только «базарить» и исключительно матом.       — А ты хули… тут?       — А хули нет-то? — Кир инстинктивно выпятил грудь. — Я тут так-то живу…       Отец выпрямился во весь свой немалый рост.       — Ты как со мной, а?..       — Как надо. Блядь, я просто малявок навестил. Ладно, забей. Я ухожу уже… так что…       Проклятье, они с Киром до ужаса похожи, но вот габаритами не совпали. Кир невольно уставился в незрячий глаз — «И в нем смысла больше, чем в здоровом, бля» — отодвинул Настю себе за спину.       — Ишь ты! Живет он! — встряла Валя. — Псих ненормальный! Да кто ж те даст?       — Псих — не псих, а у тебя разрешения я спрашивать не буду точно, — огрызнулся.       — Я полицию вызову!       — Ебать, напугала! Звони. Звони, я заценю, чо они скажут.       — Никуда мы звонить не будем, — Настя потянула Кира за рукав. — Валя, не надо. Мелкие спят, давайте мы просто…       Отец, видно, наконец подгрузив информацию, ухватил Кира за шею и с размаху швырнул в дверь.       «Это я лоханулся. Отвлекся».       Снова визг, аж по мозгам резануло. Или это он так приложился смачно? Нос разбит — сто процентов и губы, кажется, тоже. Внезапный и сильный удар выбил все остатки благоразумия. Кир боднул отца в грудь, вцепился в ворот свитера, провонявшего дешевым куревом, рванул на себя с остервенением.       Достать.       Ударить.       И еще.       И еще.       Дотянуться до уцелевшего глаза и выдавить его к чер-то-вой-ма-те-ри-блядь-как-он-его-не-на-ви-дит-у-би-и-и-ил-бы…       Сквозь приступ ярости Кир не чувствовал, что ему тоже прилетало. И по ребрам, и по щеке пару раз схлопотал. Он не вникал в истошные вопли Вали про «убивают». Не сразу разобрал и строгое:       — Кир! Кир! Хватит! — над самым ухом.       Настя повисла у него на плече, рискуя сама отхватить. Не дай бог, по лицу.       Кир отшатнулся.       Моргнул.       Отца уволокла в сторону Валя, не переставая орать, из комнаты высунулись перепуганные Ира с Володей, тот вообще заплакал сразу, нервно растирая красные пятна на шее.       — Кир, — повторила Настя, тряхнула его. — Уйди, а?       Кивнул. Быстро-быстро схватил куртку с рюкзаком и, пока отец не опомнился, выскочил на лестничную клетку. Побежал вниз, перепрыгивая две-три ступени, на ходу одевался, подгоняемый грязной бранью, эхом раскатывавшейся по всем этажам.

***

      «Вот я ебаный мудак. Нахуй я с Валей-то пререкаться полез? А если б Настю задел? — от нарисовавшейся картинки аж передернуло. — Идиот. Ебаный идиот. Переполошил всех. Вован с этой его сыпью… пиздец, она ж еще хуже будет, да? Сука, я их бросил. Все испортил и бросил. Вернуться? Не-не-не… все будет хуже. Отец их не бьет. Он только меня так… Бухое говно, как он меня смачно…»       Лишь когда дышать от бега стало попросту больно, Кир успокоился. На негнущихся ногах доковылял до первой попавшейся скамейки, тяжело опустился на нее. Потянулся вытереть пот, обнаружил, что у него весь подбородок в запекшейся крови.       «Ну, зубы на месте и спасибо», — подумал Кир и тут же при свете фонаря с досадой обнаружил, что он прилично заляпал шарф Тимура.       Почему-то именно испорченный подарок окончательно омрачил вечер. Кир кое-как нащупал в кармане сигареты, растер ноющий бок, но так и не закурил. Застыл в каком-то беспомощном оцепенении посреди малознакомого района.       «Не, его можно постирать… наверное, если быстро. Но тогда запах пропадет. Бля, а я ведь так его и не поздравил».       Кир проверил время на телефоне. «23:44».       Он еще мог успеть.       «Дотянул, конечно, до момента, когда у меня в башке нихуя нет. Похуй…»       «дорогой тимур»…       «Нет, блядь, "дешевый"… Ха-ха».       «поздравляю. желаю от всей души»…       «Пиздец, челюсть болит».       «с днем рождения. простите что поздно. я очень рад что встретил вас. спасибо», — и нажал «отправить».       Поздравление вышло дурацким, ниочемным. «Или "обомнейным"? Родился он, а радуюсь я. А. Похуй. Что-то правильное ж я должен сегодня сделать. А поздравить — это правильно».       Кир вновь с унынием взглянул на шарф. Стало обидно почти до слез.       «И куда мне теперь?.. К Ватрухе? Да не, я ж обещал, что не приду. Неловко. Еще и с перебитой рожей. Он переживать будет. Женька собирается к своей даме в Питер. М-да… Жопно. Не, можно в метро, конечно…»       Найти, где переночевать — не проблема, на дворе всего-то ноябрь, к тому же не самый холодный, Кир бы справился. Проблема в другом, ему банально не хотелось оставаться наедине с дурными мыслями. А их роилось сейчас предостаточно. Тревога за мелких, злость на отца, обида из-за испачканного шарфа…       «Нокиа» тренькнула сообщением. Ответ от Тимура пришел молниеносно быстро.       «Спасибо, мне приятно. Правда, я рассчитывал, что ты мне позвонишь. У тебя все в порядке? Как твой день?»       «Выходит, он ждал моего поздравления? Или просто сидел в телефоне и заметил СМС?.. Ну вон пишет же, что "рассчитывал". Неловко».       На вопрос про день вовсе рассмеялся, тут же пожалев об этом: едва успевшие покрыться корочкой губы треснули, и во рту с новой силой вспыхнул металлический вкус.       «у меня все шикарно!»       Отвернулся, чтобы сплюнуть кровь на асфальт. Кир попытался вообразить, как Тимур сидит и пишет ему о том, как ему приятно, как он волнуется. Почему-то представлялось, что вокруг стоит куча цветов от поклонников и поклонниц и вот всем Тимура надо, все его поздравляют, пишут в директ, ждут, а он отправляет сообщения какому-то оплеванному дурацкому пацану с лавочки. И радостно, и стыдно.       Звонок.       Кир растерянно поднес телефон к уху.       — А-ага?       — Мне не нравится, когда мне отвечают с сарказмом, — голос Тимура звучал очень мягко.       «Блин. Приятно. Он меня набрал. Вот так просто… Класс».       От воодушевления аж лицо поменьше болеть стало.       — Кир, что случилось? Только не надо рассказывать, что «все нормально». Иначе я решу, что тебя положено спасать.       — Да на кой вам… то есть тебе, — вышло грубее, чем планировалось.       Тимур, видимо, не расслышал или притворился, что не расслышал.       «Как это… по-зрелому».       — Ну полюбопытствовать-то я могу. И не переживай, ты меня не отвлекаешь, я нифига не делаю. Ну так?..       Кир замялся. Пару секунд собирался с духом, примериваясь, а стоило ли оно того? Для уверенности смял в кулаке конец шарфа.       — Да там… День дурацкий. Я вроде и кучу всего успел, а вроде и…       — И что же ты делал?       — На баре стоял. Ну, на входе с секьюрити. Потом на монтаж выставки поехал. Вешал вуали с городом. И слушал казахские сказки от мужиков.       — М-м. А казахские сказки как-то отличаются от?..       — Очень отличаются! Они прям другие и… Вот ты слышал про Кара-Мергена? Вот там прям сюжет… я и мелким своим рассказал. Ходил к ним, ну… неудачно. Отец вернулся со своей, вот и…       — В смысле, неудачно? — переспросил Тимур. — Вы поругались?       — Ха, — вырвалось само собой. — Он уебал меня носом об дверь. Не, я тоже кой-чего успел. Да он кабанище огромный. Я до него хуй допрыгну. Не, я не горжусь нихуя. Я мелких напугал. Отец — похуй. Но я ж вроде на него быть похожим не хочу. А вижу — прям сатанею.       Кира понесло. Он забыл про приличия. Остатки злобы выходили бессвязными воспоминаниями, еще свежими и горячими, как кровавые плевки под ноги. Тимур ждал, изредка перебивал.       — Погоди-погоди, вы подрались? Кир, он тебя ударил? Так, может, вызвать кого надо? Кир, а с носом что? Тебе в травмпункт не надо?       Ужасно веселил.       «Вот вроде тоже детдомовский, а почище нашего. К таким злоебучим приключениям не привык».       — Дядь Тим, — «А, бля, Женька ж велела не называть так…» — Да не дрались мы. Говорю ж, он меня об дверь. Это почти не считается. Вызывать? Ну нахуй, легавых мне не хватало с малявками. И толку от них… как с козла молока. Травмпункт тож не надо. Что я, не знаю, когда у меня нос сломан, а когда нет?       Немного перед Тимуром рисовался. Лицо после двери болело знатно, да и в целом ситуация со всех сторон выглядела паршиво, но вот он вываливает все, что за душой вслух, и становится легче. Кир спохватился, лишь когда глянул на экран «Нокии».       — Бля. Вот я вам на уши присел. Тьфу. Тебе. Прости, ебать, а не поздравление с дэрэ, конечно…       На том конце телефона раздался смех.       — Кир, мне мило, что ты печешься о моих чувствах, но я тебе секрет открою, мне на эти даты глубоко пофиг. У меня просто появляется чуть больше работы и веников в вазах. Ты лучше скажи, куда ты теперь? Я так понял, домой ты не вернешься сегодня. Так куда? К друзьям? У тебя есть кто-то кроме Жени и… Ватрухи, да? Я правильно запомнил? Неважно. В любом случае, тебе есть, где ночевать?       — А то! У меня народа… навалом. Размещусь со всеми удобствами!       «Чо-т я, походу, перегнул с энтузиазмом», — ложь была настолько очевидна, что Кир сам скривился от своих театральных способностей. Тимур же спросил:       — Где ты сейчас?       — Эм. Сижу вот, — «Реально, а где я?»       — Скажи мне адрес, я подъеду и заберу тебя. Постелю тебе на диване.       — Да не надо. Вам и так… Тебе. Бля, прости, «тебе».       — Что? Уверяю, мы вдвоем в моей квартире как-нибудь да поместимся.       Кир с волнением растер шею да так, что от обкусанных ногтей на коже вспыхнули розовые полосы, он их не видел, но чувствовал.       — Неудобно. У тебя день рождения, а я тут со своей хуйней…       — А если я скажу, что хочу тебя в гости в качестве подарка?       — Я… не особо подарочный сегодня.       — Оу, — Тимур понизил голос. — Кир, если что я ни на чем настаивать не буду. Даже не собирался. У тебя выдался фиговый день. Это я понять могу. И я просто хочу, чтобы ты спал в тепле и на мягком. Ничего лишнего я себе не позволю. Да и, честно, мне сложно будет как-то расслабиться, зная, что ты посреди ночи мыкаешься по подъездам или где ты там собрался греться?       — Удивишься, но в Москве есть куча мест, чтобы не замерзнуть, кроме подъездов, — втянул сопли, окончательно растеряв остатки бравады. — Я так-то хотел сделать подарок. И на свидание позвать нормальное, просто, ну… не так.       — Если ты не собираешься закончиться прямо сейчас на улице, уверяю, у тебя будет шанс сделать и то, и другое. Сегодня у нас эксцесс. Ну так? Я уже подхожу к машине.       «"У нас"… Звучит-то как. С чего он такой добрый? Я его разжалобил? Или что?.. Не стоило, наверное, ему всего этого говорить. Но… черт, это пиздец как тупо, но я бы хотел, чтобы он приехал».       Кир поднес концы шарфа к лицу, глубоко вдохнул, но не почуял ничего, кроме металла и соли.