Дядя Тима

I

      Жизнь с появлением в ней Тиграна круто изменилась, правда, повернула она... в неожиданном направлении. Во-первых, Тимура переодели. Любимые им в ту пору узкие джинсы с протертыми коленями, майки в стразах и короткие, ничего особо не прикрывающие и ни черта не греющие кожанки заменили костюмы с пальто. Тимуру и раньше шили одежду на заказ, но для сцены, в повседневной жизни он носил то, что видел в «ОМ» или «Птюче», особенно в «Птюче», тщательно повторял за моделями и Максима пытался приучить, но тот никак не поддавался дрессировке. Ходил в несочетающемся и мятом. Теперь учился Тимур. Заправлять рубашки, завязывать галстуки, и оправлять штанины из шерсти, когда садишься, чтобы не растягивать колени. Все это казалось по-стариковски скучным, но он старался, стремясь порадовать Тиграна.       — Подлецу все к лицу, как говорится, — задумчиво бубнил тот себе под нос, когда они заходили в очередное ателье и перебирали ткани. — Тимур, вам идет абсолютно все, это даже как-то... Удивительно. Я, наверное, даже завидую, — и будто угадав, что Тимур испугался, мягко добавлял. — Это шутка.       «Да фиг вас разберешь. Ну, так я думал тогда. Мой опыт общения со взрослыми, не считая старушка́, был предельно ублюдский. Поэтому откуда мне было знать, где следовало смеяться, а где — прикрывать нос, чтоб не сломали? А тут в меня играли, как в куклу. Мне хватало мозгов понять, что из меня что-то лепили, для меня не очень знакомое, но вот что и зачем — здесь я нещадно тупил».       Тимур смотрел на свое отражение, как мерещилось ему, резко повзрослевшее и возмужавшее, нервно косился на кудри, к тому моменту достававшие до лопаток. Однажды прямо спросил, пока мерял шестую пару итальянских туфель:       — Волосы мне тоже… подстричь?       Тигран на секунду растерялся, ответил с улыбкой:       — Нет... Нет, знаете, вам так очень хорошо. Но если хотите, то...       Тимур мысленно поставил галочку возле предполагаемого безобидного фетиша и послушно продолжил примерку.       Отношения с Тиграном развивались для него по совсем непонятному сценарию. Первую неделю они только и делали, что разъезжали по городу. Ходили по магазинам и ресторанам, где Тимуру приходилось на ходу учиться пользоваться столовыми приборами. Тигран перекраивал рабочее расписание, чтобы хотя бы пару часов уделить их так называемым свиданиям. В остальное время Тимур сидел у него дома и залипал в большой телевизор. Было странно из Кузьминок перебраться на Чистые пруды. Тимур бывал в местных барах, гостиницах и клубах по работе, но вот жить в сталинке с видом на самый что ни на есть центр — это совсем другое. Высокие потолки, широкие коридоры, вычурный паркет, мебель сплошь из мореного дуба, сервиз из тонкого фарфора с позолотой, бокалы из хрусталя — все дышало словом «дорого», но, что удивительно, не «пошло».       «То есть да, было роскошно, но без перегибов, лепнины на стенах и ухода в армянское псевдорококо. Хотя... Я и слов-то таких не знал. Просто думал, что я в музее».       Помимо Тиграна в доме жила его домработница, Настасья Петровна — да, именно «Настасья», а не «Анастасия» — вообще он снимал ей жилье по соседству, но она так много проводила времени, убирая огромную квартиру, начищая столовое серебро и намывая пол, что едва ли у себя она проводила больше пяти-шести часов в день.       Настасья Петровна была маленькой, крепко сложенной женщиной лет сорока с добрыми глазами, толстой, как из советской экранизации народных сказок, косой и проворными пухлыми ручками. Тимур иногда из любопытства подсматривал за тем, как Настасья Петровна готовит.       «Покруче любого Джеки Чана. Она так резво все нарезала, что аж страшно. Я ее, помнится, побаивался. Хотя... Я боялся тогда примерно всех».       Тимур адаптировался медленно. Новая обстановка, новые лица, новое положение любовника-приживалки — все очень давило. Так что он предпочитал лишний раз без указаний Тиграна из своей комнаты не высовываться, а если и выходил, то разве что не на цыпочках, чем окончательно покорил сердце Настасьи Петровны. Она выманивала его домашней выпечкой, заваривала всевозможный чай и звала к себе на кухню, чтобы вместе смотреть «Музыкальный ринг» и переехавшую уже на Рен-тв «50х50».       — Так-то она ваша поклонница. Только я вам этого не говорил, — по секрету открыл ему Тигран за одним из ужинов в «Пушкине». — Слушала все песни. Собирала кассеты. Мы с Андрюшей ей привозили.       «Андрюшей» звали того самого громилу, что совмещал обязанности телохранителя и водителя. Тимур удивился, когда узнал, что эта гора мышц была младшим сыном Настасьи Петровны, и уж совсем потерял дар речи, когда выяснил, что они с Андрюшей — почти ровесники.       — Чудесный юноша, — рассказывал Тигран. — Трудолюбивый, матери помогает. Признаться, идея взять его на такую должность мне не слишком понравилась. Но он настаивал. Да, мне с ним повезло. С ним так же комфортно, как с толпой бывших спецназовцев. Конечно, времена изменились, да и я постарел. Чрезмерная опека мне уже не так требуется. По крайней мере, такая…       Тимур слушал внимательно, старательно запоминал все детали чужого уклада и... Чувствовал себя лишним? Настасья Петровна, Андрюша, Тигран — они давно жили так, как считали нужным, и вот приполз — да, именно это слово — он и чего-то ждет.       «На самом деле я ждал вполне конкретных вещей. Когда ебанет или когда меня выебут».       Тимур привык искать везде и во всем подвох. В пирожках Настасьи Петровны, в сдержанно-вежливом «здравствуйте» Андрюши, в Тигране. Тот изначально виделся непростым человеком, но с каждым днем к нему назревало все больше и больше вопросов.       «Зачем ему раньше была нужна толпа бывших спецназовцев? Кто их ему давал? Откуда у него столько денег? На кой черт ему малолетний и тупой я, уже даже не модный, когда он мог бы по щелчку пальцев снять любого? Хоть с эстрады, хоть из театра».       О да, Тигран же ко всему прочему возил его на прослушивания, где Тимуру приходилось, как в детдомовские годы, краснея, петь перед седыми усталыми мужчинами и строгими женщинами в очках, отвечать на странные вопросы и еще сильнее краснеть от осознания, что всех собрали ради него, бывшего на спектакле лишь раз, и то на новогодней елке с пьяным Дедом Морозом, отчего-то обутом в туфли их директрисы.       — А это все, ну... Обязательно?       — Да. Это, конечно, условно можно назвать настоящим прослушиванием. Но, сами понимаете, совсем без него я вас устроить не могу. Это будет просто неудобно и вам. Мы же должны знать, какие моменты стоит подшлифовать с преподавателем.       — С кем?       — С очень хорошим преподавателем. Не волнуйтесь, он вам понравится. Прекрасный специалист, раньше работал в Италии.       Тимур впервые за долгое время вспомнил, что такое боязнь сцены, зрителей, всего, что связано с искусством.       «Боже, да я никогда к нему и не прикасался. Ждан требовал от нас на сцене "драйва", "секса" и чтоб мы инструменты взаправду не трогали, а так, для вида прыгали с гитарами, но никак не искусства! Да, меня переодели в костюм-тройку, так что Марта с Лексом кипятком писали. А толку? Я ничего не умел и не знал. Мало того, что я в целом находился в новой среде, так от меня еще требовали сменить профессию. Офигеть не встать».       Но Тимур слушался. Покорно, с дрожью брал в руки распечатки инсценировки, пытался что-то изобразить, ездил на занятия к преподавателю, строгому и нервному дядечке с кучей кошек, который не орал, как Жданов, и не швырялся всем, что под руку подвернется, но так смотрел иногда и так часто выходил покурить, что Тимур догадывался, он в глазах преподавателя — идиот. Полыхал от стыда, но не сдавался. Все-все делал, лишь бы Тигран оставался им доволен.       Тот хвалил, забирал с занятий на черном кабане, вез отдыхать в новое роскошное место, где угощал изысканными блюдами и питьем. Однажды Тимур не выдержал и, залпом выпив бокал красного для храбрости, спросил напрямую:       — А когда вы со мной переспите?       Тигран не донес вилку с кусочком рыбы до рта. Уточнил:       — А вы хотите?       Тимур стушевался. Не мог же он ответить, что «и да, и нет». «Да» — потому что тогда бы его, наконец, отпустила тревога, секс явно должен был стать в их отношениях платой за все подарки и заботу. Плюс так бы Тимур показал свои умения и красоту в других ракурсах и наверняка бы лучше закрепился на свежем месте. «Нет» — потому что как бы ни был обходителен, аккуратен и ухожен Тигран, он казался слишком зрелым и непохожим на Максима.       — Хочу, — выпалил Тимур, крепко сжимая руки под столом. — Вы сами сказали, что возьмете меня на полное обеспечение и что... Раз мы вроде как вместе, то я хочу...       Запал храбрости иссяк, Тимур вспомнил, где он и с кем, понуро опустил голову, упершись взглядом в тарелку с недоеденным салатом. Лишь слышал, как Тигран щелкнул крышкой портсигара и шумно выпустил первый клуб дыма.       — Знаете, я не хотел с этим торопиться. Все же вам необходимо привыкнуть ко мне. Кроме того, у нас нет супружеского долга, и вы не обязаны спать со мной по какому-то воображаемому распорядку или уставу... Но если вы готовы, то...       — Готов, — перебил его Тимур. — Очень готов.       «Боже, как это было невежливо с моей стороны. Наверное, звучало, как будто я на плаху собрался. Бедный Тигран Арманович, как он со мной намучился. Проблема же в чем? Меня до него никто не спрашивал. Хочу я чего-то или нет. Так, подмылся, штаны снял и поехали. Со Жданом вообще приходилось чуть ли не бутылку с собой носить, как на зоне».       Тигран понимающе кивнул, сделал пару быстрых звонков, так что вернулись они в чистую, но пустую и темную квартиру. Настасьи Петровны нигде не было слышно, а в комнате у Тимура стоял большущий букет белых роз, успевший наполнить спальню сладким ароматом.       «Ему всегда нравились цветы. Помнится, он привозил их мне на все выступления, на дни рождения, просто так. Забавно. Я-то на букеты всегда смотрел с точки зрения количества. Если мои курочки принесли много — хорошо, если мало — надо их расшевелить, напомнить о себе».       Поочередно сходили в душ. Тигран под одеждой оказался приятно худым, так, не до состояния жертвы голода и холода, а аккуратно, с плоским животом, чуть выдающимися ребрами и позвонками. С безволосой грудью и с тщательно выбритыми подмышками.       «Он был в отличной форме, на самом деле, от него всегда чудесно пахло. Серьёзно, мне кажется, он в какой-то момент тупо пропитался всеми своими одеколонами, и от него перманентно пахло элитным мущ-щиной. Но тогда я лишь обратил внимание, что у него не очень длинный и тонкий. А. И шрамы».       Их было немного: от пули на правом плече, на левом боку от чего-то острого и на ноге череда порезов. Это отвлекало. На сухой и тонкой коже их удавалось запросто нащупать. И хоть Тигран уверял, что у него ничего не болит от осторожных прикосновений, руки сами собой начинали дрожать.       «Мне хотелось и нравиться, и не навредить. Хотя бы первое время».       Тогда Тимур решительно настроился выполнять любые капризы, принимать те позы, что прикажут, и не жаловаться. Но вместо того, чтобы уткнуть его лицом в подушку и пользоваться этим, как душе заблагорассудится, Тигран уложил Тимура на кровать и принялся целовать живот, медленно спускаясь к паху.       «А минета мне тогда, помнится, еще ни разу не делали. В рот пихали что ни попадя, но вот чтоб мне... С другой стороны, а кто? Жданов? Фу бля. Ни в жизни. А если б он меня сожрал?»       Тимур снова растерялся, не придумал ничего умнее, чем начать красиво изгибаться на простынях, сминать их, как показывали в порно, и громко с придыханием стонать. Продлился его перформанс, правда, недолго, Тигран выдержал от силы минуты три, после чего шепнул:       — Спасибо, но я... Знаю свои возможности, не обязательно так льстить.       Тимур едва не провалился под землю и остаток вечера вел себя невероятно тихо, даже когда Тигран, закончив с ласками, предупредил:       — Я могу быть сверху, но не хочу. Вы...       — Да. Очень да.       «При том, что я, опять же, ни разу так не делал. Но уже раз опозорившись, я не хотел снова умирать от стыда. К тому же он мне без слов все показывал. В своей манере деликатно. Да, весь он тогда виделся мне таким, деликатным».       Расслабиться мешала неопытность и разница в росте — «Зато показал, что не скорострел» — Тимур кое-как отвечал на нежность, вновь ориентируясь на кадры из порно. Тигран шептал «медленнее», «грубее», «глубже», хмурился то ли от усталости, то ли от надвигающегося удовольствия. Трогал за волосы. Наматывал на пальцы, заправлял за уши, мог вдруг ухватить за прядь, не сильно, явно с намерением поцеловать.       Умаявшись, откатился на край кровати, дотянулся не с первого раза до портсигара. Закурил. Тимур сидел, поджав под себя ноги, и наблюдал.       — Что?       — Н-ничего, — бегло осматриваясь и поспешно сочиняя отговорку. — Я хотел спросить... Вам чего-то хочется? Воды там или...       Тигран крепко затянулся, Тимур с изумлением проследил, как истлела добрая половина сигареты.       — Хочу перейти на «ты».

***

      Тимур вышел из Театра Мюзикла, с раздражением взглянул на часы.       «Задержали. Проклятье. Нет, вот эти поболтушки за кулисами — это все мило, конечно, но я и так ничего не успеваю. Сегодня я не читал и не йожился, а значит, буду делать это все дома. И, видимо, одновременно. Нет, можно аудиокнигу, но если будет хуевый чтец, я ж не буду слушать. А-а-а. Режим профигачу».       Вторники воспринимались Тимуром как дополнительные чисто театральные понедельники: спектакли давали, но зал собирали неполный и тухлый, работалось на неблагодарную публику тяжело, как-то ленно, очень часто почему-то именно по вторникам все принимались тупить. Например, сегодня ему на первое появление Свидригайлова криво выкатили машину. Пришлось изворачиваться, чтобы вылезти на сцену, а ведь полагалось появляться элегантно, в чертовой шубе, в ней от софитов тело точно медленно томилось в переносной духовке. В остальном рок-опера нравилась и антуражем, и собственными партиями — Тимур без стеснения считал их лучшими, ну разве что шарманщик еще неплохо звучал с вот этими его около церковными напевами — и темпоритм всего спектакля ощущался хорошо.       «Но букетиков маловато. Значит, буду завлекать курочек новой фотосессией, чтоб не расслаблялись».       Следовало бы идти в сторону парковки, но вид ночной Пушкинской площади отвлекал и завораживал. Тимур пробежал мимо фонтанов, торопливо расправляя ворот пальто и собирая волосы в хвост.       «Загляну на Камергер всего на секунду. Это... Должно поднять мне настроение».       Они обменялись с Киром номерами, но в итоге так ни разу ими и не воспользовались.       «Выходные у меня в любом случае заняты. Мне не до флирта. Да и я так-то слишком гордый, чтобы названивать или написывать... М-да, зато бегать и искать его мне гордость чего-то не жмет. Ну да ладно, я его грамотно мариную, сегодня мое появление вполне уместно. Да и... Что-то мне подсказывает, что его наглая физиономия поднимет мне настроение».       В очередной раз вот так легко и проворно договорившись с совестью, Тимур ускорил шаг. Удивительно, но и Кир сегодня нашелся довольно легко. Он сидел на массивной лавке напротив пешеходного перехода и довольно небрежно утрамбовывал гитару в чехол.       «Ладно, он симпатичный. Но, Боже, он сидит прям возле мусорных мешков. А во что он одет? Хочу выкинуть его дебильную шапочку нафиг. И заставить отрастить волосы. Интересно, ему пойдет борода? Уверен, что да. Если ее еще укладывать и красиво подстричь, то…»       — О! Дядь Тим! Приве-ет!       Кир, вскочив, замахал, широко улыбнулся. Рука сама по себе потянулась вверх — «Хотя это ебучее “дядя” все же так бесит, но вот эти его ямочки на щеках, не могу...» — Тимур подошел, протянул ладонь для рукопожатия:       — Привет, — «Ого, до чего ж сильная хватка. А горячая, м-м, и мне решительно пофиг, что он трогал до меня». — Расчехляешься или?..       — «Или». Народу мало и весь тухлый, так что я решил почапать, пока жопу не отморозил.       — Очень разумно. У нас в театре тоже зритель полумертвый.       — Вы со спектакля? — с уважением. — Ништя-ак. А кого играли?       — Свидригайлова, — и по взгляду угадал, что Кир ни разу не ферштейн, кто это и откуда, добавил. — Из Достоевского. Не самый хороший персонаж, зато яркий. Хотя если подумать, у Достоевского с темой хорошести вообще не очень, так что... Не бери в голову.       Кир благодарно кивнул, очевидно, что всерьез задумываться над героями «Преступления и наказания» он не собирался. Поправляя шапку, вдруг хлопнул себя по затылку:       — Точно! Я ж вас, это... Загуглил.       — Мне уже страшно.       — Да не! Вы чо, прикольно. Я ваши клипы посмотрел, вы там прям такой...       — Какой? — с вызовом спросил Тимур, усмехнувшись.       — Ну. Занятный. Молодой.       «Ай».       — Не, музыка не моя, реально. Но все равно прикольно. Вы тогда стадионы собирали, это ж обосраться. И чего вы не сказали, что играли с Максимом Меншиковым из «Пореза»? Он же охеренный!       «Ай».       — Вы же с ним дружите, да? Это усраться как круто!       «Ай, сука».       Удачно, что на улице стемнело, а в свете желтоватых гирлянд, развешанных вдоль Камергера, не видно, как у Тимура задергался глаз. Трудно сказать, что смутило больше: то, что ему напомнили про возраст, или то, что Киру, судя по всему, был куда интереснее рокер-Максим, чем актер мюзиклов. С кем-нибудь другим Тимур бы на подобной ноте с радостью прекратил общение, но не в этот раз и не сегодня.       «Черт с тобой, мальчик. Ты несешь фигню, но не со зла. И ты мне все еще нравишься. Ума не приложу, чем...»       — Ты прав, Максим очень талантливый. Мы с ним общаемся, но... Уже не так часто, как раньше. Сам понимаешь, разные графики, работа, у него еще семья, — «Марина, бля...»       Кир вздохнул.       — Блин, обидно. Вы там на всех интервью такие прям друганы.       — Ты и интервью смотрел?       — Самую малость. Там, где у вас спрашивали про любимые позы и...       Тимур взмахнул рукой, с трудом выжав из себя деликатную улыбку:       — Спасибо, я не хочу это вспоминать. Телевидение девяностых — страшная штука. Мне понадобилось много времени, чтобы об этом забыть.       — Вы поэтому больше не поете?       Тимур изумленно вскинул брови, покосился на Кира, тот смотрел на него внимательно, с четко прослеживающимся любопытством. «Ага, то есть все же заинтересовать тебя получилось. Правда, не в том смысле, в котором мне бы хотелось. Ладно, это поправимо».       — Я пою. Просто на другой сцене и для других людей. И мне нравится. В музыкальных спектаклях есть драматургия в партиях, история. Мне показалось это куда прикольнее, чем петь про чьи-то губки, глазки и прочее, — «Еще говорят "прикольно" или это — по-старперски?» — Ну а ты, — Тимур сделал шаг к Киру, изящно поправил волосы, — хочешь стать известным?       Тот пожал плечами:       — Я в телек не хочу.       — Почему?       — Там рок не любят. Попсу — да, рэп иногда. Но он там тоже весь попсовый.       — И куда ж ты хочешь? В Интернет?       — А! — Кир отмахнулся. — Там без меня парней с каверами на Цоя дохуя.       — Можно продвигаться.       — Делать мне нечего, я так-то работать должен. Не, в переходе попеть для души — это одно. А накликивать себя... Не, если помечтать... Я б просто хотел играть в группе. Настоящей. Фронтменом я б не стал, я для такого... Туговат малех. А вот просто, знаете, как это... Прикоснуться к прекрасному, вот! Это б я хотел. Посмотреть, как люди свою музыку пишут, текста́. Вот на Меншикова я бы глянул. Как он работает и ваще... Мне кажется, такие чуваки очень прикольные. И у них прям есть, чему поучиться.       «Ты столько про него болтаешь, что я почти ревную. Не очень, правда, понимаю в какую сторону», — Тимуру и хотелось перестать говорить о Максиме, и сохранить непринужденный тон беседы, а еще — особенно важно — очаровать собственной персоной, поэтому он, опустившись рядом с Киром на скамью и как бы невзначай коснувшись его колена, задумчиво протянул:       — Слушай, ну, давай так. Прям показать его за работой я не обещаю, но вот показать просто — вполне. Подписанный плакат или диск принести — это вообще как нефиг делать. Что скажешь?       По глазам Кира было очевидно, что за автограф от лидера «Пореза» он согласен на многое, а за саму возможность встретиться — практически на все.       — Реально?..       — А то, — подмигнул Тимур. — Так что, я только... Был «занятным» по-твоему, а сейчас? — скрестил ноги, как бы приготовившись получать комплименты.       — Сейчас вы ваще! — заверил его Кир. — Блин, дядь Тим, я ж их это... С детства слушаю. У меня есть все альбомы, а когда выходила «Сутулая собака», то...       Тимур слушал его вполуха, больше рассматривая и изучая.       «Мило. Но как-то обидно. Трахаться-то он со мной будет».       Насчет того, что и как между ними с Киром будет происходить, Тимур все просчитал и ни секунды не сомневался в своем очаровании. Наверное, тут еще помогал не выветрившийся настрой со Свидригайлова.       «"Ничто не остановит плоть, хотящую отведать плоти", да? Но надо как-то пододвинуть пацана к нужному настроению».       Собственно, таковой почти ночной Камергер располагал. Время вроде бы детское, кругом народ, кто-то задержался в офисе, кто-то, побогаче или помоложе, наплевав на то, что даже не середина недели, идет шляться по барам, которых тут в достатке и все открыты, и все красивые, есть статусные для зрелых дядек, есть рокерские.       «Выбирай любые и тащи понравившегося пацана в любой, — но как будто нельзя, как будто получается как-то слишком в лоб. — Вроде как деньгами я уже помог. Теперь можно напоить и в койку. Не, наверное, так можно, ему ж не восемнадцать, чтоб я носился с его нежными чуй-ствами... Можно. Но мне хочется по-другому».       Как именно ему хотелось завлечь Кира и приблизить к себе, кроме знакомства с Максимом Тимур пока не понимал, а потому медлил. Лишний раз не прикасался, хотя его и тянуло пощупать Кира чуть более подробно.       «Он явно крепенький там, под всей этой одеждой. Блядский оверсайз. Не, если б толстый, то мне похуй. Но если фигурка хорошая… покажи-и. И интересно, что там по членику? Ой, а он же что-то говорит. А мне так похуй, главное, что он рядышком и веселый».       Тимур для вида кивал и улыбался, воображая, что Кир мог прятать под широкими штанами, толстовкой и воняющей — кстати, уже почти не противно — табаком курткой, ждал, когда получится уместно вклиниться с предложением...       «Чего? Ну, не поехать ко мне точно. Едва ли его можно купить рассказами про коллекцию лютневой музыки шестнадцатого века, а чем? Господи, Тимур Давидович, вы таки уже рассуждаете за деньги. Тигран Арманович бы непременно пошутил про это».       А Кир все болтал, разбирая творчество «Пореза» на какие-то, как казалось Тимуру, несущественные и несуществующие атомы, проводил параллели с другими группами, зачем-то приплел Дэйва Грола с его простейшими рифами и отточенной мелодикой. Болтал про крещендо, диапазон... Тимур не был полным профаном в роке, старался следить за всеми трендами, в том числе следил и за «Фу Файтерс», но сейчас все слова пролетали мимо ушей, их вытесняли собственные сальные фантазии.       «У него обалденно большие ладони. И пальцы... Нет, они не то чтобы красивые, но большие, крупные. Офигенно, наверное, когда они тебя хватают. За волосы там и...»       — Вам интересно?       — Да! — выпалил Тимур торопливо, украдкой проверяя, не пустил ли слюну, залюбовавшись.       Кир смущенно почесал затылок через ткань шапки:       — А то я распизделся. Я так-то про «Порез» часами могу, а вы, может, шли куда.       — Нет-нет, мне безумно интересно. Да и я никуда не тороплюсь. А вообще... Как ты смотришь...       Ладонь Кира коротко легла Тимуру на колено. Мгновения хватило, чтобы понять: с хватательными рефлексами там полный порядок и ощущать такое дерзкое прикосновение — очень приятно, а еще стало жарко.       — Погодите, ладно? — кивнул в уличный полумрак. — Дядь Валер, ну чо оно?!       Заслышав то самое злополучное — «Злоебучее» — имя, Тимур молниеносно растерял весь оживленный трепет, что случился после хлопка по колену. Захотелось отсесть, встать или сделать вид, что ему нужно срочно кому-нибудь позвонить.       «Но как-то невежливо. Нет. Срать я хотел на чувства бомжей, но пацан явно этим Валерой если не дорожит, то, по крайней мере, неплохо с ним ладит. А значит мне надо подыграть, слегка, чисто поздороваться. Бля, ну так неохота».       Валера надвигался на них необратимо и мрачно, прижимая к груди сверток из темного полиэтилена, загадочно поблескивающего в свете гирлянд.       — Вы с той баристой кокетничали? Я ж думал, вас там смыло! Чо вы в сортире столько делали? — веселился Кир.       — Кирилл, ну что ты зубоскальничаешь? — удрученно спросил Валера. — Еще слово такое… Оно тебя смешит, а между прочим, оно французское, но так извратилось сейчас… Как и все, в принципе.       — Нормально. Я ваше добро поохранял, — Кир махнул на пакеты, прислоненные к скамье. — А это у вас чего? — кивнул на сверток. — Закладка? Бомба?       — Не смешно, молодой человек. Хотя… в каком-то смысле, это «бомбы» искусства. Замятин, «Петербург» Белого. Представляешь, выкинули. Бросили прямо на асфальт.       — Начинается, — Кир закатил глаза.       — В том-то и дело, что оно не начинается, а продолжается! Ну разве так можно? Экземпляры-то пречудные и… — тут Валера, наконец, заметил сидевшего рядом с Киром Тимура. — А. Это снова вы. Вижу, сегодня не болеете.       «Обиделся старик. Офигеть, конечно, живет на улице явно не первый год, а самомнения, как у лорда… французского», — съязвил Тимур про себя, вслух же ответил с почтительной миной:       — Благодарю вас, Валерий Геннадьевич. А я вас, видите, тоже запомнил, — убедившись, что польстил недостаточно, добавил. — Простите, что в прошлый раз сбежал, не поздоровавшись. Смутился. А… что вы говорили про Замятина? Мне, помнится, роман «Мы» очень понравился. Правда, после него Оруэлла читать довольно скучно.       Если начинал его слушать Валера отстраненно, на последней фразе он, очевидно, растаял. Расплылся в благостной улыбке, обнажив полупустой рот. Взмахнул свертком, действительно похожим на взрывчатку.       — Естественно! Оруэлл и не особо скрывал свой нежный плагиат… хорошее выражение, не правда ли? Не помню, у кого прочитал. Голова подводит. Так вот. Он за три года до «Восемьдесят четвертого» писал рецензию на «Мы», такую, как бы отстраненно-сдержанную, но по нему, голубчику, было понятно, что и к чему…       — Что вы говорите! — Тимур вскинул брови, изобразив любопытство.       — Сами посудите. Загибайте пальцы, любезный. Задумка, сюжет, структура государств, символика, система персонажей, да даже развитие любовных линий. О! Вспомнил. Исаак Дойчер, вот кто упомянул плагиат Оруэлла одним из первых. Не посмотрел, что журит земляка. Эх, я бы рассказал вам подробнее. У меня была преинтересная сопоставительная лекция…       — Дядь Валер, не надо, а? — вмешался Кир. — Ты лекции во что горазд читаешь. Ну я привык, а человека неподготовленного, это… побереги малех.       Валера вновь вздохнул, покачал косматой головой:       — Видите, что происходит с молодежью? Нет любознательности. Нет интереса, — отмахнулся. — А вы читали «Петербург» Андрея Белого?       — Каюсь, не доводилось, — ответил Тимур, все больше подстраиваясь под вычурную речь бывшего преподавателя.       «Я и Оруэлла так-то не читал целиком...»       — О! Видите, какая удача, — Валера засуетился, торопливо вынул из свертка книгу в светло-серой обложке. — Это прекрасный образчик орнаментальной прозы. Дивная ритмика. Может, с Бабеля было бы начать попроще. Но зачем искать легкие пути? — с этими словами он протянул расхваленный «Петербург» с таким важным видом, словно он не нашел его на улице, а сам купил в каком-то невероятно редком издании и сейчас отрывал его от сердца.       Принимать что бы то ни было из рук Валеры не возникало ни малейшего желания, но помня, что на него смотрит Кир, Тимур сделал над собой усилие и принял подарок.       «Даже не двумя пальцами взял. Пацан, оцени, какой херней я страдаю! Попробуй еще раз назвать меня "богачом", у которого все запросто получается».       — Я с удовольствием закрою этот пробел в своих знаниях... Не знаю, как благодарить.       — Пустое, — лоснясь, заверил Валера. — Какая благодарность, когда речь идет про духовность и просвещение. Хотя... Если у вас найдется немного мелочи. На сигареты. Буду премного благодарен.       «Ну, это логично, стоило чего-то такого ожидать», — Тимур уже потянулся за кошельком, опять почувствовал ладонь Кира на колене, опять быстро и не настойчиво.       — Дядь Валер, да у меня есть, — вынул из-за пазухи помятую упаковку «Кэмела». — На. Бери всю. Она почти полная. Тебе ж деньги на сиги были нужны, да? — спросил с нажимом.       Валера поджал губы, чуть потоптавшись на месте, взял пачку с явной неохотой:       — Спасибо… — сунув сверток с оставшейся книгой подмышку, быстро подхватил пакеты, стоявшие у скамьи, поклонился. — Ну, молодые люди, общайтесь. Не буду мешать, — и медленно побрел обратно в темноту плохо освещенного переулка под шелест полиэтилена.       — Вы ему деньги не давайте, — шепнул Кир, когда силуэт Валеры скрыла очередная порция промелькнувших мимо пешеходов. — Пробухает.       — Да? — растерялся Тимур, запоздало соединил в голове болезненный румянец, крупный нос-картошку, оплывшие черты лица и жадноватый блеск в подслеповатых глазах, когда замаячили купюры. — Я как-то не сообразил.       — Это ничего. Вы ж не знаючи. Он так-то славный дед. Но как напьется… Короче, не берите в голову, — и еще похлопывание по колену.       Снова тепло, но на этот раз никаких непристойных мыслей не возникло. То ли появление почтенного, но болтливого Валеры все испортило, то ли вот это заботливо-настойчивое бдение Кира, который пожертвовал весь «Кэмел» ради чужой трезвости, так… умилило?       «Он так-то не только симпотный, он и просто по-человечески славный. Простой как хозяйственное мыло, но душевный. Совсем как Максим. Ай».       — Чо это вы? — Кир наклонился, с изумлением заглядывая Тимуру в лицо.       — А что?       — Так смотрите… странно.       — Я просто хотел…       Прежде, чем Тимур успел придумать относительно правдоподобную отговорку, у Кира заурчало в животе. Стало смешно. И примерно сразу понятно, что и как делать дальше:       — Я хотел предложить тебе куда-нибудь прошвырнуться. Поужинаешь со мной?

II

      Спустя полтора месяца совместного проживания Тимур наконец понял, что Тигран был им доволен и выгонять или снимать с довольствия не собирается. Наоборот опекал все заботливее, баловал подарками, хвалил.       Внутри что-то переключилось.       «Я слышал, что у детдомовцев в новых семьях случается эдакий мини-бунт. Когда они принципиально ведут себя как мелкое говно, чтобы... поскорее заставить приемных родителей от них отказаться. Ну потому что так не бывает, не могут “чужие” взрослые реально захотеть их приютить и полюбить, бла-бла-бла... Ха. Странно, что у меня этот бунт случился так поздно. Во всех смыслах».       Тимур сделался капризным. Поначалу слегка, прощупывая почву. Он отказывался от еды, если его уже кормили в этом ресторане, или если Настасья Петровна положила ему в тарелку много зелени. Не здоровался с Андрюшей, молча запрыгивал в машину и затыкал уши наушниками, игнорируя предложения поставить что-нибудь на магнитоле. Жаловался на скуку, когда на него долго не обращали внимания. Убедившись, что его не пытаются осадить, выкрутил капризы на максимум. Превратился в нарочито требовательного и обидчивого засранца.       «Ну, кем я по сути и являлся».       Каблуки его новых туфель ручной работы прекрасно стучали по начищенному до блеска паркету, когда он вносился в кабинет Тиграна, швыряя по дороге пальто и перчатки прямо на пол, и принимался что-то клянчить. С порога нагло и громко, с заранее выращенной претензией. Причем запросы у него часто формировались тоже на этапе порога, спонтанные и бессмысленные:       — Мне нужна леопардовая сумка от «Диор». Срочно.       Или:       — Хочу «Айбук». Сейчас!       Или еще лучше:       — Купи мне «Ламборгини».       Обычно Тигран, отвлекшись от деловых бумаг или газеты, сразу же соглашался, разве что со снисходительной усмешкой задавал наводящие вопросы и иногда ставил вполне разумные условия:       — Мы можем съездить в салон через час, нет... Полтора. И выберем симпатичную модель. Тебе уже разонравился «Мерседес», на котором я тебя катаю?       — Мне не нравится, что меня возят. Я хочу сам, — отвечал Тимур, скрестив руки на груди.       Улыбка Тиграна от такой позы становилась лишь шире.       — Хорошо. Тогда после салона мы съездим и запишем тебя в автошколу. И когда ты получишь права, мы купим тебе понравившуюся машину. Договорились?       Тимур на это обыкновенно фыркал и убегал, специально не закрыв за собой дверь, а уже на выходных жаловался Марте и Лексу на то, как много Тигран от него требовал. Те недоуменно переглядывались и наперебой старались объяснить, что условия-то нормальные. И вообще Тимур никогда не хотел водить, он не интересовался машинами, с чего вдруг позарился на «Ламборгини»? Сердобольная Марта переживала, что Тигран вел себя как-то некорректно, мягко, но настойчиво выспрашивала про него, а Лекс в открытую матерился и крутил пальцем у виска.       «Он меня долго не прощал. Вроде как я его рыбу увел и выделывался. Только когда Бульдожка его нарисовался, успокоился».       Разговоры с друзьями злили еще сильнее, ведь им, всегда независимым и при том ни разу не брошенным, любимым родителями, не получалось объяснить, каково это — быть и детдомовцем, и забытым успешным артистом одновременно.       До шестнадцати лет Тимур никому нафиг не сдался, он легко мог не есть, не учиться, прогуливать школу и ходить в обносках, никто бы и не почесался, потому что у воспитательниц таких же тимуров имелось восемь десятков, и все чего-то просили и ждали, чего-то несоразмерного мизерной зарплате и двенадцатичасовой рабочей смене. Первым, кто обратил на Тимура внимание, стала маленький старушок. Она присматривала за ним, поила после занятий чаем из дореволюционного сервиза, покупала эклеры в булочной под окнами, по одному на каждого, фоном включала пластинки на граммофоне. Учила завязывать галстук, ругала за мат — особенно за неизобретательный — но все же, как ни старалась, не заменяла семью в полном размере. Да, создавала ее иллюзию, но не во власти усталого и болезного, а главное бездетного старушка́ было окружить Тимура любовью со всех сторон.       С приходом славы появился и всеобщий интерес. Вот только фанаткам, критикам и Жданову не сдался Тимур как человек, он был любопытен всем как Кошкин, как персонаж. Красивый и стройный бунтарь в вечно задранных майках со сладким голосом и томным взглядом. Эклеры оказались под запретом, как и почти все вкусные или веселые вещи. Следовало поддерживать имидж. Они с Максимом пробовали своевольничать в гостиницах и за кулисами, Тимур сбегал в клубы, чтобы побыстрее нахлестаться коктейлями и пообжиматься с кем-нибудь малознакомым на танцполе. Не столько из реального желания быть пьяным и облапанным, сколько из-за ревности к Максиму и необходимости выпустить пар. Рано или поздно наступал день взвешиваний и замеров, Тимур вставал на весы и... Под ругань Жданова бежал в зал отрабатывать каждый «нажратый» грамм до тошноты и дрожи в ногах. Во времена успешного-успеха дуэта никому не сдался острый ум Тимура, его характер, травмы или умение завязывать галстук. От него ждали шоу и секса, поэтому, живя у Тиграна, Тимур чувствовал себя странно.       Уют, забота, блинчики Настасьи Петровны по утрам, беседы за общим обедом или ужином. Тигран никогда и ничего не запрещал, максимум — просил притормозить и подумать. Да, он тоже хотел секса, но во-первых, не чаще, чем раз в неделю, а во-вторых, с ним весь процесс походил не на звериный трах и насилие, а на что-то человеческое и ласковое.       «И вот, казалось бы, после двадцати лет кромешной фигни разной степени фиговости, мне бы должно полегчать. Сиди да радуйся, сучоныш. А нифига. Меня корячило из-за того, что я — чмо и не верю, что кому-то реально нравлюсь».       Тимура запоздало догнало осознание, что его безбожно использовали на протяжении четырех лет, и что пока другие учились, влюблялись и занимались другими приятными вещами, он беспробудно пахал и ложился под ненавистного ему мужика ради Максима, который не то, что жертвы не оценил, а он про нее и не узнал толком. Да, а в конечном результате за все старания Тимур получил дырку от бублика. Повезло, что появился Тигран, но он пришел не благодаря всем пережитым мучениям, а как будто вопреки. По сути он да Настастья Петровна — единственные, кто помнил о его былой славе и уважал ее. А где же критики, что так нахваливали его талант? Где преданные фанатки, дравшиеся за его плакаты и рыдавшие на его концертах?       «А. Ну, это просто. Они делали все то же самое на концертах накуренного Стефана».       Ужасная и глупая несправедливость. Кто был во всем этом виноват? Явно не друзья, не добрая Настасья Петровна, и уж точно не Тигран, но злиться больше ни на кого не выходило. Плюс хотелось, чтобы уныние и сожаления по прожитым впустую, как тогда чудилось, годам владели не только им, но и окружающими. На Марту с Лексом Тимур огрызался, от заботы Настасьи Петровны прятался, показно воротил нос от ее еды. Разумеется, на Тиграна вымещать вселенскую обиду оказалось сложнее всего, открыто разбрасываться пустыми обвинениями не хватало духу — «И хватало мозгов» — поэтому Тимур продолжал чудить. Мог вытребовать себе коробку эклеров из лучшей кондитерской, смолотить все в одно лицо и умирать полдня, лежа на диване; выпросить дорогую и бессмысленную вещь, не надеть ни разу и забросить куда подальше. Жданов бы давным-давно вправил и мозги, и нос, Тигран разве что посмеивался. Особенно запомнился случай, когда Тимур придумал очередную дурость:       — Хочу фуа-гра, — видимо, он подслушал название в «Династии», Настасья Петровна так громко включала телевизор на кухне, что многие диалоги удавалось разобрать даже в собственной комнате через закрытые двери.       Они сидели в «Пушкине». Тигран заказал себе рыбу и салат, собирался по обыкновению взять Тимуру мяса. Удивленно вскинул белесые брови.       — Ты уверен? Если тебе хочется изысков, могу предложить устриц, сейчас сезон, так что...       — Хочу фуа-гра, — перебил его Тимур нетерпеливо.       Тигран пожал плечами, достал портсигар.       — Воля твоя. Пробуй, — и снова улыбнулся снисходительно-ласковой улыбкой, от нее всегда становилось стыдно и противно, в первую очередь от самого себя.       Правда, когда принесли тарелки, украшенные брызгами разноцветных соусов из карамели и ягод, сделалось противно и от выбранного блюда. Отвратительный бледно-коричневый цвет, маслянистая текстура... Тимур озадаченно ковырялся вилкой в паштете и боялся поднять взгляд на Тиграна. Когда собрался с духом и сунул в рот кусок, почти мгновенно потянулся за салфеткой.       — Гадость.       Тигран рассмеялся.       — Зачем люди такое едят? Еще и деликатес называется...       — Отчасти поэтому и едят. Потому что все говорят, что это — деликатес, и всем непременно надо попробовать, — Тигран придвинул тарелку с рыбой, чтобы Тимур смог заесть вкус фуа-гра. — Распространенная ошибка. Не думай, что ты один так сглупил.       — Ты... Можешь это съесть вместо меня?       — Вот это точно нет. Знаешь, из чего его готовят? Из печени гусей, но не обычных, а специально откормленных. Им дают специальную смесь из кукурузы, сваренной с жиром. Да так, через трубки в пищевод, и в таком количестве, что птицы не могут стоять и лежат в собственных нечистотах. И так каждый день.       Тимура передернуло, он вновь посмотрел на тарелку с фуа-гра, нервно втянул ртом воздух.       — Это типа к тому, что... Фигово гусей убивать?       — О, нет. С моей стороны это было бы лицемерно, рассуждать про убийство одних животных, пока я ем других. Тут дело не в самом умерщвлении, а в том, что смерть здесь — самая гуманная часть... Я слышал, что есть «человечные» фермы, где гусей откармливают постепенно и не такими дозами, но они не пользуются популярностью. У них печень стоит дороже и кажется покупателям недостаточно вкусной. Я это скорее к тому, что лучше всегда проверять, что именно тебе положат в тарелку.       — Это потому что я — дурак?       — Ни в коем случае. Нет ничего страшного в том, чтобы чего-то не знать. Спрашивай. Знаешь, ученье — свет, а неученых — тьма. Грустно и да, глуповато стесняться это что-то спросить. Тем более у меня. За вопросы я тебя точно ругать не стану, — задумчиво подперев подбородок кулаком добавил. — А вот за то, что ты расстраиваешь мою Настасью Петровну — весьма.       Тимур уныло сжался на стуле. Не то чтобы раньше он не догадывался, как выглядит со стороны со всеми своими выкрутасами, но тут вышло совсем уж по-идиотски. И вроде бы можно и нужно попросить прощения, но как назло все уместные слова встали в горле комом, так что Тимур отвлекся на тарелку, где соусы смешались с фуа-гра в аляпистую грязь, виновато пожал плечами.       — Чувствую себя так же, как и этот гусь.       — Бессмысленно замученным? — предположил Тигран.       — Ага... А еще дохлым. И... На кой я тебе сдался?       — По-моему, ты вытягиваешь из меня комплименты. Я с радостью их тебе все расскажу, но в более интимной обстановке, хорошо? А пока выбери, чего ты на самом деле хочешь, и поужинай нормально.       Тимур неуютно поежился на стуле, обвел взглядом зал с нарядными гостями. Виновато мотнул головой, Тигран истрактовал этот жест по-своему:       — Не хочешь здесь? Выбрать другое место? Я попрошу Андрюшу...       — Нет-нет. Я... Можно мне дома просто супа? Который Настасья Петровна сварила сегодня...       Тигран умел направить эмоции и запал Тимура в — «Как он там любил говорить?» — конструктивное русло. Брал на слабо перед занятиями с преподавателем по вокалу, мол, сможешь насобирать меньше ошибок? Вдруг тот выйдет покурить не семь раз, а шесть? Тигран подсовывал книги из школьной программы младших и средних классов, делал это неожиданно, говорил:       — О. Вот это интересная вещь. Почитай.       Или:       — Этот персонаж похож на тебя. Погляди.       А еще:       — Я тебе кое-что принес. Крутое.       Тимур растерянно принимал «подарок», поджимал губы.       — Я не люблю читать...       — Но ведь умеешь?       — А что мне будет, если я прочитаю?       — Чарующий опыт от встречи с классикой.       — Да нафиг оно мне...       — Ну хотя бы чтобы словарный запас у тебя был шире. И чтобы не производить впечатление дикого человека.       Тимур хмурился. Бастовал. Пробовал юлить, для вида закрывался в комнате с книгой, тихонько включал фоном телевизор, а потом гордо шел к Тиграну в кабинет.       — Я все.       И дальше начиналась унизительная игра в кошки-мышки. Тигран, не терпевший вранья, откладывал все дела и устраивал показательный допрос.       — Надо же, всего «Тома Сойера» за два часа?       — Ну, нет, я... — Тимур мялся. — Я там до четвертой главы.       — Надо же. И что происходит в четвертой главе?       — Ну... Они там наряжались.       — Вот как. И зачем?       — У них был... Праздник?       Одного непробиваемого взгляда было достаточно, чтобы Тимур схватил книгу и побежал все срочно перечитывать нормально.       Еще они ездили по театрам. В оперу, на балет... Тигран зачитывал перед спектаклем либретто, а потом спрашивал:       — Ну как тебе?       А Тимур лишь плечами пожимал:       — Я нифига не понял.       И Тигран принимался объяснять. Безумно увлекательно, с паузами на исторические сводки, на то, чтобы вкратце описать жизнь композитора или драматурга.       «На самом деле слушать его было одно удовольствие. А как он мне показывал фильмы? В гостиной, при свечах, на огромном экране включал итальянскую классику, фильмы Бурдонского и Тарковского. Ставил на паузу. Обращал внимание на метафоры. А я… Мне подавай комедии или стрелялки. И чтоб сексапильных мужиков побольше. Ну и дебилышем я был. Нет, наверное, в каком-то смысле обаятельным. Все-таки молодость многие косяки сглаживает. Тупость кажется милой, грубость — неумелой, а тупорылые взгляды на жизнь — наивными. Правда, к сожалению, работает эта схема не со всеми».       Тимура взяли в Театр Оперетты. Сразу на второстепенную роль в «Джейн» Моэма. Ему достался второй состав Гилберта, молодого мужчины, модника и фантазера, женившегося на даме пятидесяти с лишним лет исключительно из-за искренней любви и восхищения. Тимур постарался подойти к делу серьезно. Он прибегал на все репетиции заранее, всегда разогретый и распетый, готовый получать критику в самой жесткой форме.       «Сомневаюсь, что можно найти кого-то более свирепого, чем Ждан. Не знаю... Ждан с похмелья?»       Но вот к чему Тимур был точно не готов, так это к бойкоту. Актеры, в той оперетте все преимущественно возрастные, обращали на него внимание только в совместных сценах, едва объявляли перерыв, как они принимались смотреть сквозь Тимура и всячески его игнорировали. Точно так же с ним поступали ребята из массовки. Это испугало. Как Тимур ни старался произвести хорошее впечатление, как ни подключал природное обаяние, ничего не помогало.       «Сейчас я понимаю, что не привык, чтобы меня так явно ненавидели. Да, всегда были завистники, всегда про нас с Максимом писали гадости всякие желтушники, но все они существовали как бы отдельно. Вне досягаемости. За что можно похвалить Жданова, так это за то, что вся наша команда подбиралась безукоризненно. Все осыпали нас похвалой, будто этот боров желал застолбить за собой возможность говорить и делать нам гадости. С Максимом мы часто ржали над Ждановым. А в театре... Режиссер ругал наравне со всеми, только вот пообсуждать это с кем-то не получалось. Никто со мной не сюсюкался, а иногда мне и подлянки устраивали».       Первый раз, когда он столкнулся с подобным врезался в память особенно остро. Тимур как обычно прибежал на репетицию заранее, уже без особой опаски вошел в зал с текстом в плотной красной папке. О как, она нравилась! Ее отдал сам Тигран, кажется, из-под каких-то важных документов, чтобы первая роль с «соответсвующим новому статусу атрибутом» ощущалась «солиднее». Внутри папки лежали помятые с уголков и исписанные вдоль и поперек замечаниями листы. Они тоже невероятно нравились этим вот потасканным видом, видно, что Тимур прилагал реальные усилия, записывая каждый шаг, поворот головы или паузу. С непривычки детальность сценических ремарок — «И тот факт, что я знаю, как они называются» — радовал и вдохновлял. Тимур специально прогнал все свои реплики прямо перед выходом и страшно гордился тем, что запомнил и свои реплики, и все диалоги коллег. Он чувствовал, что сегодня в ударе и им точно останутся довольны, вот почему крик режиссера прозвучал особенно неожиданно.       Орали за опоздание. Как он, наглый и зазнавшийся мальчишка, посмел явиться на час позже и подставить всю труппу?! Тимур изумленно моргал то на наручные часы, то на собравшихся на сцене актеров и актрис в костюмах и пробном сценическом гриме.       «В целом очень корректный был этот режиссер... Но тем вечером он прям на говно изошелся. Припоминал все мои лажи, и то, что я больше не певец, и что мои попсовые замашки надо оставить при себе и засунуть... Не то чтобы это как-то шибко оригинально, но тогда задело здорово».       Тимур быстро сообразил, что ему никто не сказал о сдвинувшемся на час костюмированном прогоне. Ни основной состав, ни массовка, ни работники сцены. В сравнении с осознанием того, что против него — мерзкого выскочки, настроены решительно все, ругательства режиссера меркли, как и то, что отчитывали его, словно школьника, на глазах у целой труппы. Что делать? Не перебивать же поток чужого возмущенного сознания жалким блеянием, мол, «мне не сказали», «меня подставили». Тимур снес все обвинения, закусил губу, после попросил прощения у всех присутствующих в зале и влился в прогон.       «Наверное, это самое сложное. Улыбаться, признаваться в любви и скакать от кулисы к кулисе, пока тебя распирает от обиды и мата».       Но он справился, сдал костюм в идеальном состоянии, записал свежие поправки в своих мизансценах, отметился в журнале со сменами и лишь когда сел в машину к Тиграну, разрыдался.       В салоне вкусно пахло кожей, царил легкий полумрак, мягкие подушки, разбросанные по салону, придавали атмосферу эдакой восточной крохотной комнаты, уединенной и в тот момент спасительно закрытой. Обычно Тимур с удовольствием полулежал, дремал с включенным плеером или надменно пялился на прохожих в тонированное окно, но тогда единственное, что радовало во всей этой мерседесовской роскоши — никто не заметил бы снаружи его истошного позора.       Андрюша смущенно обернулся на шум, завел двигатель, деликатно прибавил громкости на магнитоле — «Какой-нибудь очередной Чайковский, помнится, они его втроем обожали» — и старался не отсвечивать. Тигран выслушал сбивчивый рассказ Тимура, прерывавшегося на злую истерику и сморкание в предложенный платок.       — Что ж, это правда прискорбно, но вполне логично...       — Ты их, что, защищаешь?! — взвился Тимур.       — Ни в коем случае. Они поступили жестоко, но их тоже можно понять, — объяснил ему Тигран вкрадчиво. — Люди годами трудились, чтобы пробиться в театр. А тут приходишь ты, без образования и выслуги лет. Молодой, красивый, талантливый. Конечно, их это злит.       — Ты говоришь так, будто я в этом виноват! А ты сам меня туда засунул!       — Да, потому что для тебя это наилучший старт. Поверь, в опере тебе было бы не легче, там бы тебя примучили и морально, и физически. А что касается драматического театра... Признаюсь, я побоялся, что твоего актерского запала может не хватить. Мы же не хотим сделать из тебя посмешище? Ты должен всем им доказать, насколько ты способный. И ты непременно докажешь.       — Нет! — запальчиво перебил его Тимур, затоптал ногами в приступе бессильной ярости, сжал крепче платок. — Нет! Нет! Нет! Я не хочу никому ничего доказывать! Я устал! Я не умею! Да, я необразованный! Да, я... я «дикий» или как вы еще меня все зовете? Я ничего не читал, ничего не видел, я нигде и ничему... — подавившись плачем, запнулся. — Но я же живой. И я стараюсь, я же честно стараюсь всем нравиться. Я долблю эти чертовы тексты, я читаю твои книжки, хотя я ни слова, блядь, нифига не понимаю! А они все думают, что я какой-то тупой мажор... А я же... Блядь, — растирая по лицу непрекращающиеся слезы. — Я ради этой славы фиговой столько дерьма... Это нечестно... Это все нечестно!..       Андрюша еще чуть-чуть прибавил громкости, а Тигран приобнял Тимура за плечо, приподнял подбородок. Посмотрел снизу вверх, но все равно так пронзительно и спокойно, что Тимур почувствовал, как уменьшился. Движение получилось и покровительственным, и бережным, ни капли не сексуальным. Скорее... Как это называлось у нормальных людей? Человеческим?       — Сердце мое, — начал Тигран вкрадчиво. — Ты напрасно говоришь про себя такие страшные гадости. Прости, моя шутка про дикость тебя так задела. Это было неумно с моей стороны. И тебе совершенно нет никакой нужды нравиться всем. Иметь хорошие отношения с коллегами — это правильно, но главное, что ты понравишься зрителям, я в этом не сомневаюсь. Да и режиссер мне тебя хвалил.       — Ты не слышал, что он сегодня сказал!       — Мне попросить его быть сдержаннее?       — Нет, — торопливо замахал руками. — Он решит, что я совсем выскочка. Я... я все это про себя знаю, просто так... обидно.       — В одном ты прав, ты — живой. И ты имеешь полное право грустить, но сдаваться... Разве же это дело? Не лучше ли утереть всем нос и показать, как ты невероятно крут?       Тимур вздохнул. Ему, по-хорошему, хватило объятий и «моего сердца», чтобы стало легче. «Мое сердце» — так приятно, а после «ящереныша» и подавно. Тигран ни разу его не перебил, не заткнул, не завалил советами. Он продолжал гладить, чуть касаясь плеча, и настаивать на том, что Тимур — прекрасен и что может стать лучше. Остатки гнева выходили соплями и неубедительным бормотанием:       — Я туда все равно не пойду. Делай, что хочешь, ни за что...       — Ну, сегодня я тебя туда правда не верну. Сегодня у тебя будет отдых, ужин от Настасьи Петровны, фильм. Когда у тебя завтра репетиция?       — Не знаю...       — Не выдумывай, знаешь. Можешь пока не говорить, лучше скажи, что ты хочешь посмотреть. Сегодня выбирай ты.       Тимур упал на подушки, поглядел на себя в зеркало заднего вида. Боже, ну и рожа. Кажется, и Андрюшка заметил. Улыбнулся — у него шевельнулись уши, значит, точно угорал.       — Не пойду в театр, — повторил Тимур без всякого упорства.       — А кем же ты будешь работать?       — Да хоть проституткой. Что? Что ты смеешься?       — Тимур, прости, но если ты думаешь, что у проституток нет конкуренции — ты сильно ошибаешься. Давай-ка ты попытаешься еще раз? Дело же не в деньгах, я обещал тебе полное довольствие, ты его получаешь. Но я хочу, чтобы у тебя была работа.       Тимур последний раз топнул ногой, закрылся подушкой.       — «Матрица». Я хочу «Матрицу»...       Тигран взял его за руку и коротко поцеловал в запястье.       — Да, сердце мое. Если тебя это утешит.       «И он в самом деле сел со мной смотреть ту несчастную “Матрицу”, это при том, что он не выносил боевиков, тем более фантастических. Где он еще ее так быстро достал для меня? М-да. И было ведь… славно? Мы устроились всем скопом перед телевизором с Настасьей Петровной, ей ужасно не понравились сцены с “настоящим”, она закрывала глаза так часто, что, кажись, полфильма пропустила. А Андрюша остался доволен. Мы вроде как и поговорили хорошо. Странно это все, конечно, вспоминать. Но офигенно тепло».       Разумеется, Тимур не пропустил следующую репетицию, и когда они отстояли первый спектакль с ним в составе, актриса, что играла Джейн, а по совместительству его театральная жена, подошла к нему и лично похвалила за проделанную работу.

***

      — Охере-е-еть, — протянул Кир, любуясь машиной Тимура. — Это прям «Порш»… Сколько он стоит? Хотя не-не, не говорите. Обосраться.       — Нравится?       — Спрашиваете… А мне прям сесть в него можно? У вас там клееночки для собаки нет или типа того?       Почему-то в воображении возник Шампусик Лысого, Тимур мысленно открестился: «Я скорее Валеру к себе пущу, чем этот блююще-ссущий комок меха». Разблокировал двери и багажник.       — Гитару можешь закинуть назад. Если, конечно, не боишься, что я увезу твое сокровище.       Кир криво усмехнулся:       — Да там сокровище… грош цена, — но все же гитару, пускай и убранную в чехол, положил осторожно.       «Значит, памятная штука, — подметил Тимур. — Максим со своими самарским чудовищем тоже носился. Господи, выходит, эти рокеры реальные такие одинаковые? И что меня на них тянет? С другой стороны, я понимаю, как с ними обращаться».       Убедившись, что Кир налюбовался на дверцу багажника, закрывающуюся чисто по мановению руки, бросил нарочито небрежно, садясь за руль:       — Запрыгивай. И сочиняй, чего изволит твоя душа. Только в темпе вальса, пока все приличные места не позакрывались.       — А в неприличные вы не катаетесь? — крикнул Кир, торопливо обходя машину.       — Для первого свидания, думаю, пока рановато.       — Ого, прям свидания? А говорят, что ваше поколение стесни… ох, ебать! — плюхнувшись рядом с Тимуром. — Сидушка с подогревом! Обалдеть, чтоб я так жил… кайф, — поерзав, благостно откинулся назад, зажмурился. — Не, так-то вы меня хоть в лес увезти можете, я не пикну.       — Тебя не сложно впечатлить, — Тимур с трудом сдерживался, чтобы в голос не смеяться над каждым восторженным ругательством.       — Да вы гоните! В этой тачке жить можно. Просторно, как в хате, тепло и пахнет… охуенски…       — Это кожа, — Тимур пресек поток восхищений, чтобы не растаять в нем окончательно. — Так. Заказывай. Куда едем, чего едим. А. Ну и музыку…       Тимур открыл бардачок, где по специальным отсекам была расфасована треть его музыкальной коллекции.       — Что? Не скажешь, что это — старомодно?       — Ваще не, — Кир с любопытством принялся перебирать пластмассовые и картонные коробки. — У меня друг есть. У него нет обоев. Ну, мне так кажется. У него все в стеллажах из дисков. Еще и кассеты древние есть, так что…       «“Древние кассеты”? М-да. Дискам-то всего ничего. И в мое время они считались вполне себе роскошью. Интересно, а у меня-то дома что-нибудь осталось из старого? Наверное, наши первые альбомчики. И первые записи “Пореза”. Ха. Тупая сентиментальность».       — О «Икс Джапан», прикол… «Раммштайн», «Дрэгонзы». Слушайте, а у вас прикольная подборочка. Ого! — Кир громко и коротко хохотнул, вынул двумя пальцами диск из коллекции «Великие исполнители XX века». — Толкунова? Серьезно?       «Бля. Нашел, что откопать. Рылся бы дальше в роковой подборке».       Тимур постарался сохранить невозмутимый вид, помог Киру пристегнуться.       — А что тебя смущает?       — Ну она ж вроде как старая. И для старых, не?       — Сейчас она еще и мертвая, — Тимур осторожно дотронулся до века, проверяя, не дергается ли оно. — Но так-то Толкунова тоже была молодой и пела для молодых. Кстати, офигенно пела. У нее хорошая техника, отличная подготовка. Чтоб ты понимал, она никогда не выходила выступать не разогретая. И выступала для простых людей, женщин из колхозов. Ездила по самым ебеням, прекрасно понимая, что особых денег не заработает. Но она знала, что в каком-нибудь условном Мухосранске сидят ее фанатки, которые ничего в жизни слаще морковки и ее песен не видели. А. А еще во всех этих своих платьях до пяток и с косой на плече она в каком-то смысле сделала сексуальную революцию. Толкунова выступала в дуэте с Лещенко и всех страшно фигачило от этого. Потому что у них получалась химия и физика без всяких прикосновений, народ сходил с ума. От того, вместе они или нет и… — «Боже, как я много трынжу. Еще и про Толкунову». — Это я к тому, что не стоит недооценивать советских артистов, там много талантливых людей, которые, кстати, многих вдохновили.       Тимур с опаской повернулся на Кира, ожидая, что тот уже сто пятьдесят раз пожалел, что сел в «Порш» и терпел болтовню о старой эстраде. Но нет, Кир слушал внимательно, изредка посматривая на оборотную сторону диска Толкуновой. Кивнул.       — Прикольно. Наверное, вы правы. Ну, по крайней мере, раскладываете вы все прям по полочкам… Названия тут, конечно… Хотя вот «Очередь за счастьем» звучит занятно.       — Не бойся, слушать ее я тебя не заставлю.       — Вы обиделись? — Кир виновато улыбнулся. — Я ж не в том смысле, что ее плохо слушать и… знаете, я херово говорю. Но мне стало интересно, я ее послушаю потом. Честно.       «Спасибо, что не решил ее в качестве извинения прям тут поставить. Нет, Толкунова реально крута, но не для первого свидания».       Тимур с облегчением увидел, что Кир нашел прошлогодний диск «Фу Файтерс».       — Отлично. С музыкой разобрались. Чего изволишь пожрать?       — Да мне без разницы, я кирпичи переварить могу.       — Нет, ты, по-моему, не понял, — Тимур шутливо нахмурился. — Я угощаю. Поэтому выбирай, чего тебе реально хочется. И совет на будущее, когда тебя так настойчиво зовут пожрать и покататься на хороших автомобилях, то излишняя скромность ни к чему.       Кир усмехнулся, потянулся растирать шею могучей пятерней.       — Говорю ж, не привык я, что меня клеят. Обычно это делаю я. Ну как… цветочки с клумб срываю, мороженое там приношу.       — Господи, что ж ты делаешь зимой?       — Пишу на снегу имя с сердечком, — расхохотался. — Но если серьезно, чего вы так со мной напрягаетесь?       — Потому что хочу, — смерил Кира внимательным взглядом. — Или боишься? — заметив скользнувшее по мордастому лицу замешательство, ласково добавил. — Уверен, что нет. Ты запросто уложишь меня с одного удара.       — Да я и не думал…       — Конечно, — выезжая с парковки. — Так что?       По ним полоснуло желтым фонарным светом. На миг в нем Кир сделался еще более юным и растерянным. Не помогли ни шрам, ни надвинутая на глаза шапка. Тимур крепче сжал руль.       «Нет, однозначно, сегодня я буду максимально приличным. Не буду торопиться и торопить. Просто вот так побыть, притереться. Есть в этом что-то… надо же, никогда бы не подумал, что мне понравится так возиться с мелкими».       Ночная дорога встретила их расплывающимися бело-красными полосами из фар и шумом асфальта под колесами. Все это дивно сочеталось с «Фу Файтерс». Те пели про «стрелы в глазах», «страх в сердце» и «войну в мыслях», что как нельзя лучше ложилось на боевое настроение. Тимур испытывал прилив бодрости и сил, но в то же время не слишком понимал, чего он все-таки хочет от сегодняшнего вечера. Потому слова Кира, явно смущенного, пришлись как нельзя лучше, окончательно растопили сердце невероятной доверчивой интонацией:       — Вы только не ржите. Стейк, это же… прикольно, да? Я просто в кино видел…       «Блядь, не трахнуть его будет чуть сложнее, чем я думал», — Тимур сжал руль до побелевших костяшек.

III

      Тимур решил привезти Кира в «Гудмен». Место знакомое, умеренно пафосное и, судя по тому, как их стейки уплетал в целом разборчивый Лысый, вкусное.       «И никакого дресс-кода. О. И народа немного, — пристально изучая зал, оформленный в приглушенных коричневых тонах. — Офигенно. Лаконично и брутально. Для первого раза — самое то».       Но Кир все равно напрягся, стыдливо одернул куртку и, явно стараясь не привлекать к себе внимания, обтер правый ботинок о левый.       — А ничего, что я, ну... Не по фен-шую одет? Здесь, наверное, люди-то нормальные едят.       — Ты тоже абсолютно нормальный, — заверил его Тимур, пока официант проводил их в центр зал. — Нам, пожалуйста, на диванах. Отлично, — жестом пригласил Кира сесть и придвинул ему меню. — Расслабься, тебя здесь не обидят.       Тот, на самом деле, отлично вписался в интерьер из темного дерева и декоративного кирпича. На фоне старых черно-белых фотографий с голливудскими красотками в нижнем белье, машинами и спортивными состязаниями Кир воспринимался как эдакий последователь Томми Шелби из «Острых козырьков», такой приземистый и крепкий, заранее на всех набычившийся.       — Да я не то чтобы... Меня ваще сложно обидеть, — неохотно стягивая шапочку с чуть обросшей темными короткими волосами головы. — А вот вас...       — Поверь, меня тоже сложно обидеть, — заговорщическим шепотом заверил его Тимур. — Если им не нравится мой друг, которого я соизволил пригласить, то они сразу не нравятся моему адвокату. А заодно и всему «Инстаграму».       — О, у вас «Инста» есть?       «Начинается», — горько усмехнулся Тимур.       — Да, я ее активно веду. Для того, чтобы зрители и особенно зрительницы чаще на меня ходили. А что? Скажешь, что это не по возрасту?       — Не, — абсолютно искренне успокоил его Кир. — Просто интересно. Дадите? Я на вас погляжу. Обещаю, что спамить не буду.       — Со своего кирпича с кнопками?       — Эй. «Нокиа» — удобная, она неубиваемая, заряд держит сто лет. Я на ноуте гляну.       — Ого, у тебя есть ноут?       — Перестаньте издеваться, — мягко попросил Кир, медленно принялся листать меню. — Не у меня, а у друга. И не шутите про дядю Валеру. Другой друг. Я у него иногда живу, когда он... Да неважно. Слушайте, я нихера не понимаю. «Тартар», «мозговые косточки», «фуа-гра стейк»… Ну вот Нью-Йорк я знаю. А что такое «Стейк Нью-Йорк»?..       «Вот фуа-гра нам точно не надо».       — Помочь выбрать? — Тимур перегнулся через стол, наклонился к Киру так, чтобы тот точно учуял ланкомовский «Миракл» с нижними кофейно-древесными нотами.       «Можешь заодно и под рубашку заглянуть, я не против. Зря, что ли, пуговицы для тебя расстегивал».       Кир смутился — «Мне начинает нравиться его смущенная мордаха» — но постарался сохранить самообладание. Один раз случайно посмотрев на голые ключицы, тут же уткнулся в меню и больше глаз не поднимал. Тимур же преспокойно скользил взглядом вдоль розовой от набежавшего румянца шеи к крепкому подбородку, крупным губам и обратно.       «Мило».       — Смотри, Нью-Йорк — это классика, с него, наверное, и стоит. Хотя... Нет-нет, туда можешь даже не листать, там салаты, ты ими не наешься, — коротко коснулся запястья.       — Я не знаю, — Кир пожал плечами. — Вы точно больше всего... Пробовали. Можете выбрать?       Тимур вернулся на свое место, лениво листая меню исключительно для вида:       «Я бы выбрал минет или секс на столе по-собачьи, это и приятно, и калории сжигает».       — Значит, ты будешь рибай. Медиум, окей? Ни о чем особо не говорит?       — Ну так да. А вы?       — И я с тобой заодно. Не бойся, я тебя не отравлю. Выпить?       — Не, мне воды.       — Точно? Здесь отличное пиво... Как знаешь, — «Эх, и не напоить тебя. Ладно».       Когда официант унес меню и оставил их фактически наедине — сидевшие в углу двое мужчин, явно клерков, уткнулись в телефон, а молодая, густо татуированная парочка у окна была занята друг другом — за столом повисло неловкое молчание.       «Да, он не соврал. Его реально никогда не клеили».       — Не беспокойся, никак «платить» мне за этот ужин ты не должен. Мне уже приятно от того, что ты составил мне компанию.       — Я этого так и не понял, — Кир отвлекся на развешанные по стенам фотографии, видно, чтобы не встречаться с Тимуром взглядами. — Вроде как… ну… Короче, вы не похожи на того, кому надо покупать себе компанию. У вас сто проц есть друзья или там… поклонники, которые будут ссать кипятком от счастья. Так на кой я вам сдался?       Тимур рассмеялся:       — Последнее, что я хочу видеть за ужином, это то, как кто-то справляет при мне нужду.       — Да блин, — взволнованно выдохнул Кир. — Вы поняли! А… если не поклонники, то друзья? Или у вас их нет?       На миг в его глазах Тимуру померещилась жалость, пришлось опять ласково улыбаться, уверяя:       — Их у меня правда немного. Но они есть. Просто у всех нас есть дела, работа, у некоторых еще и семьи. Да и… иногда, — «Они бесят меня своими нравоучениями». — Хочется встретить свежее лицо. Давай так, если я скажу, что ты напоминаешь мне меня, насколько громко ты заржешь?       Кир оскалился. При желтом свете ламп в медных плафонах его клык блестел ярче. «Ну чисто бандит из Бирмингема».       — Ну, я вас на старых фотках видел. Если закрыть оба глаза, то да, что-то общее есть. Хотя… — Кир вновь сделался задумчивым. — Я слышал, что у вас в девяностые много чего про звезд выдумывали…       — Легенды, да, обязательная часть образа.       — …ну вот да. И Меншиков про это же на интервью всяких говорил. Но вот то, что вы детдомовский — это прям правда?       «Внезапно. С какого интересного угла мы зашли».       Тимур на секунду растерялся, нет, его ни капли не смущала детско-подростковая часть его биографии — «Как минимум, потому что дальше было хуже и стыднее» — просто он не особо придавал ей значения, тем более теперь, спустя почти тридцать лет. По выражению лица Кира было ясно, что его вопрос всерьез заинтересовал, а потому Тимур решил ответить честно:       — Да. Попал туда еще дошколенком. Никому особо из-за характера не приглянулся, так и просидел там до шестнадцати.       — А…       — Папа повесился, а мама уехала к любовнику. Она меня, кстати, туда за ручку и отвела.       Кир поерзал на диване:       — Жестко вас.       — Да нет. Это было давно, детдом у нас был неплохой. Я там начал петь. Так что со мной фраза «что ни делается, все к лучшему» отлично работает. А, но если что, — предчувствуя возможный следующий вопрос. — С Максимом мы познакомились в шестнадцать, он жил в другом месте. Про наше совместное голозадое детство досочинял продюссер.       Но Кир выспрашивать про своего кумира не стал, лишь понимающе кивнул:       — Вы мощный. Ну типа… вы не спились и не сторчались, а выросли в офигеть какую звезду.       «Боже, я сейчас растаю», — Тимур закусил губу, чтобы не испортить доверительный момент улыбкой.       — Я польщен, но тут особо нет моей заслуги, — «Поиграю с ним в скромность».       Кир вскинул брови:       — Нифига. Я вот сам из детдома вывалился года три назад, и я могу назвать ребят десять, если не больше, из моего выпуска, кто уже ну… ваще.       Тимур прикусил губу чуть сильнее, чем рассчитывал: «А-а, вот в чем дело. Ну, логично, уличный музыкант, без крыши над головой, ему прям положено быть сироткой для полноты образа», — поспешил принять менее картинную позу и сделать бережный тон:       — Вот как. И с какого тебя?..       — Да примерно с такого же, как вас. Лет с восьми. Но меня и до этого сдавали в приют, но ненадолго, так что я вроде как в теме и…       Им принесли блюда с мясом, щедро обсыпанным картошкой, сладким перцем и зеленой фасолью. Тимур мгновенно посчитал калории и сразу посчитал, сколько ему придется после такой порции страдать в зале, но мысли о скорой изнурительной тренировке быстро затмила новая волна умиления: Кир смотрел на стейк немигающим взглядом и нервно сглатывал.       — Ты еду ешь не глазами, а ртом, ладно? — весело подсказал ему Тимур.       — А-ага. Я прям точно могу это есть? Пиздец, — стащил с тарелки самый маленький кусок, задержал его пару секунд на вилке, словно проверяя, что его не отнимут, торопливо сунул в рот. — Еба-ать.       — Что? Обжегся?       — Не, это охуенно, просто пиздец… бля. Простите, я дохуя матерюсь. Но это просто… бля!..       — Рад, что тебе понравилось.       Тимур тоже поковырялся в тарелке, выбрав наименее замасленные стручки фасоли, и продолжил наблюдать за Киром, все так же улыбаясь, но уже себе в ладонь, чтобы чересчур того не смущать.       «Что ж, мальчик потихоньку оформляется. Тяжелое детство, нехватка ласки. Я ему нравлюсь отчасти, потому что сам такой. Прелестно. И очень удобно. Марта бы съела меня поедом за такие слова, но, черт возьми, офигенно удобно охмурять пацана, которого понимаешь. Буду давить на то, что мы похожи, а еще подкармливать».       Тимур пододвинул Киру свою порцию. Тот удивился:       — Вы не будете? Это ж…       — Я знаю. Но я не голоден. Ешь. Только спокойно, — оперся о стол руками, положил на ладони подбородок. — Не наешься, закажем что-нибудь еще…       Последняя фраза вышла почти мечтательно.       «Интересно, насколько очевидно, что я его тут всего глазами облизываю?»       Кир ел все с огромным аппетитом и скоростью. Смотреть на него такого, довольного и сосредоточенного на еде, было забавно. Он, правда, в процессе все же пытался соблюдать худо-бедно какой-то этикет. Спросил, например, впроброс:       — Вам типа нельзя есть после девяти или вроде того?       — Почему, можно. Меня с весами и сантиметром встречали, только когда я выступал в «Тиме». В театре к этому проще относятся. Но да, я хочу быть в форме.       — Вы в пиздатой форме, — набивая щеки картошкой. — А… А этот ваш Свидрилов или как его… Он в книге кто?       — Свидригайлов — это богатый помещик, вдовец, бабник и… предположительно педофил.       Кир на секунду перестал жевать, напрягся. Тимур отмахнулся:       — Не бойся, в спектакле мы этого не показываем. Он — что-то вроде развратителя, такой Фауст для остальных персонажей, но… человеческий. Он пытается заполучить девушку, которая из-за него лишилась работы и которая готова его пристрелить. И еще он хочет уехать в Америку, но это такая аллюзия на суицид.       — Хера, — Кир вернулся к еде. — И нас это в школе читать заставляли. А какое это отношение имеет к тому, что студент старушку грохнул?..       — На самом деле никакого. Кроме того, что и Раскольников, и Свидригайлов совершают преступления и чувствуют родство. Ну, по крайней мере, его чувствует Свидригайлов, — «Ой, какое неловкое совпадение. Сменим тему. Пощупаем его прошлое-настоящее еще немножко». — Погоди, ну раз ты детдомовский, разве тебе не должны дать жилье или вроде того?       — Не, формально я домашний. Родаки меня вернули. Чтобы малых опека не отобрала… Поэтому то, что я в детдоме жил дохера, это не считается по бумагам и… ну там долгая история, короче, у меня еще мелкие есть, я за ними вроде как присматриваю. Наська, Ирка, Володя. Целый выводок.       — Да что ты, — протянул Тимур, осознавая, что братья и сестры Кира ему глубоко безразличны. — А чего с родителями и… мелкими не живешь?       — Не. Меня туда не пустят. Я так, набегами. Жрачку принесу, уроки проверю и все.       — И где ты тогда обитаешь?       — Да по всякому. Говорю ж, друзья есть. Вот с ними и… так-то я дохера полезный. Готовлю, стираю, мебель чиню.       — Очаровательно, — кивнул Тимур, осмотрел пустые тарелки. — Тебе мало, да? Еще закажем?       Кир облизнулся, очевидно, не решаясь согласиться на добавку, поэтому Тимур сделал это за него, подозвав официанта взмахом руки:       — Будьте добры!..       «И я буду заодно. Пусть оценит мою доброту вдоль и поперек».

***

      За год жизни с Тиграном Тимур преобразился. Он и раньше-то был хорош, а теперь и вовсе сделался неотразим, и дело тут не только в дорогих костюмах и тренировках в зале под пристальным надзором Андрюши. Тимур записался на курсы актерского мастерства, ходил на занятия по английскому, в свободное от учебы время вгрызался в книги, выписывал особенно понравившиеся слова и заучивал их значение, чтобы потом припоминать их в разговорах.       В театре его, в конце концов, признали. Старшие коллеги полюбили Тимура за уважительный тон и метко брошенные комплименты, а те, что помладше, захотели с ним дружить, чтобы вместе кататься на «Ламборгини», ну или чтобы просто приблизиться к красивому телу, попасть в поле зрения пристальных светлых глаз. Хотя… старшие, на самом деле, тоже засматривались.       «Главное, что это делали режиссеры, я почти никогда не сидел без работы».       Естественно, некоторые привычки остались при Тимуре: обыкновение слушать все музыкальные новинки или крайняя необходимость минимум раз в неделю встретиться с Мартой и Лексом, чтобы обсудить последние сплетни, похвастаться успехами и обновками. Кстати, любовь к ярким тканям и украшениям тоже никуда не делась. Тимур лишь наловчился совмещать строгие пиджаки с кружевом или ярким шелком, а еще с золотом-золотом-золотом…       — Сердце мое, ты, безусловно, очарователен. Но я все же думаю, что леопардовые пятна лучше выглядят на леопардах, — говорил иногда Тигран, наблюдавший за сборами с дивана из-за раскрытой газеты.       Подобные ироничные замечания ни капли не задевали, наоборот, Тимур с удовольствием перенимал инициативу и отвечал, встав вполоборота, как бы между сборами, но непременно глядя на Тиграна:       — Будь великодушен. Оставь мне мои мещанские замашки.       Тигран улыбался.       — Когда ты так это преподносишь, сердце мое, я не в силах спорить.       Да, во многом Тимур радовался сам, видя, как его жизнь налаживается, и что он все больше понимает из того, что обсуждают между собой Марта и Лекс. Радовало и то, что преподаватель по вокалу не бегает на перекуры, проводит занятия в приподнятом настроении, а в конце и вовсе обнимает способного юношу, пока вокруг скачут кошки, словно бы перенявшие общее веселье. Приятно было ловить на себе оторопелые взгляды — «И знать, что такое "оторопелые" тоже» — когда они вместе с Тиграном выезжали куда-нибудь вечером.       Но больше всего нравилось нравиться Тиграну. Тимур с каждым днем проникался мыслью о том, насколько же ему повезло встретить не просто обеспеченного, но еще и ответственного мужчину, подходящему к отношениям с присущей, казалось, лишь ему одному серьезностью.       «Он никогда про меня не забывал. Если случались завалы или ему нездоровилось, он обязательно следил за тем, чтобы я без него не тосковал. Меня это приводило в такое неистовое восхищение. Хотя, ну, по-хорошему, так в отношениях и должно быть. Но я так офигенно долго был зверушкой и "ящеркой", что у меня челюсть каждый раз отвисала. И, черт, с ним было интересно! Он столько всего читал, смотрел, пережил. Да, про работу он мне рассказывал редко, но в остальном... Я б его слушал и слушал».       Разумеется, Тигран не состоял из сплошных достоинств, у него имелись и недостатки.       «И слава Богу, он же живой человек. Я мог бы выпендриться и сказать, что он меня все же обманул. Зависимости у него были».       В день Тигран выкуривал по пачке крепких сигарет, а если что-то случалось на фондовой бирже, то и две. Заедал запах жвачкой со вкусом ледяной мяты тоже в немеренных количествах. Тигран не существовал без кофе. Тимур часто наблюдал за тем, как Настасья Петровна возилась с туркой, ставила позолоченную чашку рядом с пепельницей и выходила из кухни, якобы по делам. Тигран вываливался из спальни, не разлепляя век, падал за стол и примерно полчаса ни с кем не разговаривал, медленно пил и курил. Только когда первая чашка пустела, Настасья Петровна возвращалась и накрывала завтрак. Можно было подавать голос и общаться с Тиграном как с человеком.       «Правда, я до сих пор не представляю, как она чувствовала, что он допил. Вибриссы у нее там где-то, что ли? Или это все опыт?»       В обед Тигран добавлял в кофе пару капель коньяка и уходил работать к себе в кабинет. Раздавал звонки, подписывал бумаги, отдавал их Андрюше или специально подъехавшему курьеру. Внутри шумел огромный симбиоз ксерокса и факса, звучало радио с экономическими сводками. Тимур иногда из любопытства пробирался к Тиграну, ходил вдоль стенных шкафов, заставленных книгами и толстыми папками с документами. Старался не мешать, наивно полагая, что если молча постоит за спиной Тиграна, тот его и не заметит.       «Как он меня не прибил?»       Так-то Тигран умел сердиться, но делал это всегда или очень тактично — он никогда не матерился, даже слов «жопа» и «сука» себе не позволял, но зато он прекрасно умел матом смотреть — или вообще в космос, переходя на родной армянский. Тогда Тимур прикидывался ветошью. Шел к Настасье Петровне помогать на кухне, по большей части таская у нее то сливочное масло, то кусочки нарезанных фруктов и овощей, или спускался в гараж к Андрюше болтать про понравившуюся ему девушку. Тимур знал, что после того, как Тигран выпустит пар, у него заболит голова, знал, что он ляжет на диван с мокрым полотенцем на лбу, и что тогда ему точно нужна будет компания. Не для светских бесед, Боже избави, просто чтобы кто-то менял компресс и гладил по волосам кончиками пальцем. Тимур с такой задачей справлялся отлично и полагал полной своей прерогативой оберегать покой Тиграна. Часа через полтора уточнял ласковым шепотом:       — Тигра, ты жив?       Тот отзывался вялым стоном:       — Я просил меня так не звать…       — О, точно жив. Бесишься.       «Ладно, может быть, я не так далеко ушел от Настасьи Петровны. И проживи я с ними вместе чуть дольше, как знать, научился бы, не глядя, определять, когда опустеет первая утренняя чашка кофе».       Как бы Тимур ни стремился быть для Тиграна идеальным партнером во всем, ему по-прежнему нравилось пользоваться высоким положением и слегка трепать тому нервы. Не в тех масштабах, что прежде, но все же. Например, Тимур запросто на радостях мог схватить Тиграна, поднять на руки — разница в росте и тренировки в зале позволяли — и закружить, слушая, как тот шипит и требует немедленно вернуть его на пол. Стоя рядом с Тиграном, мог положить ему на голову подбородок, уверяя, что так ему намного удобнее. Да то же дурацкое прозвище «Тигра». Тимур выбирал моменты для издевок, чтобы не навредить тиграновской репутации.       «Да и было в этом что-то особенно прикольное: знать, что так имеешь право делать ты один. И видеть, как он хмурится и нервно поправляет волосы. Офигенно забавно».       Тимур получал удовольствие от того, сколько похожих маленьких смешных особенностей про Тиграна ему известны. Что тот обожал красиво одеваться, каждую неделю покупал себе очередной галстук, не мог устоять, когда видел красивые часы; что любил острую и жирную еду, которую ему не разрешали врачи, но Тигран все равно ее ел, а потом глотал горстями таблетки и ругал себя последними словами; что не пропускал симпатичных мужчин, хоть взглядом их да подмечал — «Ну и я этому потакал, мы могли долго обсуждать курьеров или официантов. Главное, что в конце он обязательно добавлял, что я, разумеется, самый-самый» — и сам пекся о внешности: регулярно посещал косметологов, до встречи с Тимуром летал в Европу для пересадки волос, имел личного стоматолога, готового принять дорогого-родного-Тиграна-Армановича в любое время дня и ночи, подвинув всех остальных пациентов, семью, детей и мать-старушку.       Тимур наловчился угадывать настроение Тиграна, носить с собой жвачку, непременно мятную, лекарства от изжоги и головной боли. Ему нравилось ощущать собственную сопричастность, видеть, что он — не игрушка, пускай и невероятно шикарная, что он важен и приятен в общении, и что он давно стал полноправным членом общества имени дорогого-родного-великого — «Господи, как же он бесился» — Тиграна Армановича.       «Кстати о членах. Там я его, вроде как, полностью устраивал».       Сексуально они тоже наловчились друг друга слушать. Сложность заключалась частично в том, что им обоим нравилось быть в роли принимающего, а еще в том, что Тигран быстро уставал.       «Не говоря уже о разнице в росте… нет, проблемы, определенно, имелись, но это не мешало мне его иметь. Как хорошо, что он не слышит этих отвратных каламбуров, он бы весь сморщился».       На время, что они жили вместе, Тимур научился ценить чужое удовольствие выше собственного. Едва ли бы он пренебрег своими желаниями для кого-нибудь еще, но Тигран — особый случай. Во-первых, так получалось выразить благодарность, весьма искреннюю, с годами подкрепленную живой привязанностью. Во-вторых, Тимуру открывалась совсем уж тайная сторона Тиграна.       «И вот тут я мог не сомневаться, что такой он не достанется никому».       Чаще всего они закрывались у Тимура в комнате. Строго после одиннадцати, когда оставались наедине. Никаких экспериментов с позами или игрушками, последнее Тигран при всей просвещенности и открытости взглядов воспринимал в штыки, но и этого Тимуру хватало, чтобы насладиться процессом. Особенно, если удавалось усадить Тиграна к себе на колени лицом к платяному шкафу с зеркальными дверьми. Худое тело по-прежнему не прельщало так, как мог бы завлечь накачанный и загорелый торс — «Или Максим» — но Тимур искренне радовался, наблюдая за тем, как от груди до низа впалого живота прокатывалась дрожь, или выбивая настойчивыми толчками из тихого Тиграна громкие вздохи и полное истомы «сердце мое». От последнего почти сносило крышу. Хотелось целовать, лизать и кусать, чуть придерживая за горло. Но все же Тимур сохранял самообладание, помнил про осторожность и то, с каким благоговением Тигран прижимался к его груди — специально напрягал для него мышцы — и как трогал за волосы — Тимур не просто их распускал, он обязательно их расчесывал и сбрызгивали духами.       — С-сердце мое, х-хватит… Ты меня так до смерти… Эт-то слишком-м х-хоро…       — Хорошо, да? Тигра-а.       — А нет, вот знаешь, сейчас просто противно.       — Бля, ну какого…       — Тимур, не выражайся в постели.       — На людях не выражайся, в театре тоже, в машине… а где можно? И вообще ты звал меня по-другому.       — Как? — в темноте взгляд Тиграна ощущался другим, мягким и обволакивающим. — Мое сердце?       Как красиво звучит. Особенно, если с хрипом, случайно сорвавшимся в пылу страсти акцентом. Да, определенно, Тимуру повезло тогда с Тиграном совершенно сказочно, оттого так остро чувствовалось жирное, медленно разраставшееся «но»: Тимур не любил Тиграна. И знал, что это взаимно.       На длинном письменном столе в кабинете стояло два телефона. Один не замолкал с утра до ночи, если его не отключить, а второй молчал и лишь раз в неделю, примерно в девять-десять вечера разражался пронзительным звоном. Чем бы ни был занят Тигран, все дела молниеносно откладывались, он самолично брал трубку, не подпуская к ней никого, а его голос слегка менялся, становился бодрее и будто бы моложе.       — Им сиртс! Вонцэс?       Тигран прикрывал за собой дверь и примерно полчаса с кем-то весело болтал — «Я бы даже сказал “щебетал”, что на него не похоже» — и никого к себе не пускал. Сперва Тимур не придал звонкам значения, ему также порой хотелось запереться в спальне и часами трындеть с той же Мартой про ее смешного Ваню или с Лексом плеваться ядом на поп-звезд, особенно проходясь по Маше из «Сис-Терс» и по Стефану.       «Да и не в той позе я был, чтобы интересоваться жизнью Тиграна. Тогда я сначала боялся пернуть, чтоб меня не выгнали, потом ушел в обиженку и истерил. А после… Хм. А что после?»       С того вечера, как они познакомились, Тимур понял, что такому человеку, как Тигран, изменять противопоказано, не потому что его страшно поколотят или посадят на хлеб и воду — с тем же Ждановым подобные угрозы не мешали вешаться на парней в клубах, скорее это подогревало желание отомстить — нет, Тигран явно давно и сильно перерос сцены ревности, просто интрижка на стороне с таким прекрасным мужчиной выглядела как самая бессмысленная глупость. И Тимур был верен, настолько, что отказывался лишний раз ходить на танцульки с Мартой и Лексом. Ему, как и прежде, снился Максим, никак повлиять на разбушевавшееся воображение не получалось, разве что бежать под холодный душ по утрам или дрочить в одиночестве, потому что к себе Тигран прикоснуться бы до кофе и ванны не дал.       «Да, неловко. Но меня спасало и оправдывало то, что с Максимом мы не виделись, и что все измены с ним происходили исключительно у меня в башке».       То, что у Тиграна мог появиться или скорее всего уже существовал в эдаком воображаемом загашнике кто-то другой, Тимур постарался быстро принять. Его еще Лекс застращал историями про бывших бандитов, их жен, любовниц и любовников. Тигран смотрел на красивых мужчин, обсуждал их, как обсудил бы картину опытный искусствовед, но никогда не подпускал никого из них, не давал им и намека на благосклонность. Тимуру льстила такая разборчивость, а вот вечерние звонки напрягали. Он стоял под дверью, силясь разобрать если не слова — по-армянски он не понимал ни слова — то, по крайней мере, голос. На том конце провода изредка слышались раскаты смеха, мужского и тягучего, похожего на мед, веселые окрики, на них Тигран смеялся в ответ, несвойственно задорно. Опять молодо. Тимур нервничал.       Когда стало ясно, что из него сыщик — из рук вон плохой, пошел к Настасье Петровне. Спросил, пока помогал заворачивать далму:       — А кто это ему названивает каждую неделю?       Та улыбнулась:       — Ну как же, это ж Баграт Эдуардович… Ну как? Ну, друг детства! Тигран Арманович с ним и в школе, и за границей учился. Прям не разлей вода были. Ой, а красивые-е… Тимошенька, ты криво тут слегка… дай я, — ловко заворачивая мясо в листья, продолжила все с тем же упоением. — Они и дела вместе делать начинали. Я тебе потом фотоальбомы их покажу, закачаешься, — ласково и совсем легонько толкнула его в бок. — Баграт Эдуардович раньше частенько к нам приезжал погостить из этого… как его… да помоги дуре, Тимошенька, я ж не… а! Ереван. Из Еревана. Ох, на него не напасешься, я из кухни не выходила. Сметал все, но такой обходительный человек. Во-от… но сейчас уже и возраст солидный, и здоровье, и семья, внуки. Нет, Тимошенька, ты меня, старую, прости, но ты вовсе не повар. Давай, помой ручки, ты к… к Андрюше сходи, я тут дальше сама.       Тимур покорно шел к Андрюше — для него он, правда, давно сделался Андрюхой, потому что… странно — тот чуть разбавлял восторги матери сухими деталями.       — Мужик рослый.       — Чо, выше меня? — почему-то Тимура это очень обижало.       — Ага. Ваще прям лось. Я думаю, он сотки две жмет.       — Да ты гонишь.       — Да честно, но такой, знаешь, добряцкий. Руку там пожмет. Мне. Я пацаном просто у Тиграна Армановича по дому носился без дела. Чо еще… а. У него как у тебя волосы. До жопы почти.       Тимур кивал, запоминал, складывал. А когда выяснил, что «сиртс» — это «сердце»… нет, он не разочаровался в Тигране, ни в коем случае. Скорее испытал к нему невыразимое тепло и желание окружить заботой.       «Но не любовью. Любить я его не мог, да и он меня, выходит, тоже».

***

      Кир полулежал на диване, запрокинув лицо к потолку.       — Если я сейчас помру, я буду почти не против…       — Не думаю, что это порадует официантов. Но я рад, что ты доволен.       «Но вообще круто. Мне казалось, что Лысый дофига ест, но, видимо, все познается в сравнении».       Все остальные гости успели разойтись, они сидели вдвоем, окруженные разве что легкой джазовой музыкой, хорошее время, чтобы «поинтимничать», как говорил Лекс, и вызнать больше информации, но Тимуру просто нравилось сидеть и наблюдать, как Киру было вкусно.       Когда принесли счет, тот полез в карман куртки.       — И что ты делаешь?       — Не, ну немного помочь-то я должен, — он открыл папочку из натуральной кожи, вынул чек и едва не подпрыгнул. — Пятнадцать косарей?!       Тимур деликатно отобрал у него счет:       — Поэтому я просил тебя этого не делать. Расслабься.       — Не, ну пятнадцать. Блядь, я сожрал почти всю свою зарплату…       «Господи, мальчик, что ты за бомжик такой?» — ужаснулся Тимур, но вслух продолжил все тем же бережным полушепотом:       — Забей. Мне это совсем не сложно. Но если тебе прям хочется мне помочь, — вновь коснулся запястья, всего на секунду, чуть проведя по коже ногтями. — Составь мне компанию еще один раз. Договорились?