Полярная звезда

      Тусклый свет аварийных ламп мигает хаотичными вспышками, готовый сдаться под тяжестью навалившегося на «Оазис» напряжения. Красные лучи пробиваются сквозь плотный морозный воздух, цепляясь за гладкие стены, рисуя на них длинные, искаженные тени. Кажется, что все пространство дышит и живет своей жуткой жизнью.       Металлический пол под ногами Намджуна слишком холоден, настолько, что кажется, будто он высасывает оставшиеся крупицы тепла из замерзшего тела. В нем бликами отражается его бледное лицо, перемешанное неразборчивой кашей с алыми мазками крови генерала, оставленными его голыми пятками. Каждое неловкое движение отдается звонким эхом, подчеркивая пугающую тишину, нарушаемую лишь дыханием Чонгука и гулкими звуками медленно разъезжающихся бункерных затворов.       Перед Намджуном валяется скомканный защитный костюм, на лицевой панели шлема которого красуется здоровая, залатанная непонятным материалом трещина. Он наклоняется и с лживым послушанием начинает натягивать его на себя. Рукава шуршат, электризуя мелкие волоски трением многослойной синтетики.       — Твои друзья разве не придут со мной попрощаться? — спрашивает он, бросив насмешливый взгляд через плечо, не скрывая язвительности.       Чонгук стоит неподвижно, его рука крепко держит оружие, направленное в сторону Намджуна.       — Ты все верно сказал, мои друзья. А ты…ты даже прощания теперь не заслуживаешь, — отвечает он резко, голос звучит как приговор.       Тот лишь истерично усмехается и продолжает натягивать штаны костюма.       — И чего ты добиваешься, Чонгук? — Намджун поднимает на него взгляд, полный мнимого любопытства.       Лейтенант смотрит на него холодно, почти равнодушно.       — Костюм выдержит ровно час в пустоши. У тебя будет достаточный запас времени, чтобы найти своей заднице убежище. Иначе смерть. Я ничего не добиваюсь, Намджун. Я лишь даю тебе шанс на ту жизнь, о которой ты всегда мечтал. — Он безразлично пожимает плечами.       — А мог бы просто выстрелить мне в голову, — подначивает Намджун, с издевкой кривя губы. — Ты же у нас такой серьезный вояка. М? Старший лейтенант?       — Нет, не мог бы. В отличие от тебя, Квана и кучки прихвостней в белых халатах с нижнего уровня, я, в первую очередь — человек. Тебе знакомо это слово? — Чонгук пристально смотрит ему в глаза своими черными безднами. — Хотя я в какой-то степени даже признателен тебе за то, что с генералом ты разобрался самостоятельно, боюсь, я бы все-таки не справился с искушением и запятнал свои руки.       — Не строй из себя святого, Чонгук, — злобно начинает шипеть майор, полностью натянув на себя комбинезон и разворачиваясь лицом, упираясь грудью в дуло автомата. — Ты буквально вышвыриваешь меня из Оазиса на верную смерть, даже не пытаясь услышать.       — И вновь заблуждаешься. Я услышал тебя. Или слово «слышать» в твоем понимании обязательно равносильно слову «соглашаться»? Я с тобой не согласен. Теперь я знаю, что есть иной путь спасения человечества. И ты прав лишь в одном: он заключается в уникальности ледяного народа. Но ты ошибся, решив, что можешь нагло присвоить себе дарованную им природой уникальность.       — Этот жалкий выродок окончательно запудрил тебе все… — Намджун теряет остатки контроля над ситуацией.       — Заткнись! Закрой свой рот и проваливай! — Терпение заканчивается, и Чонгук резко прерывает начинающийся поток оскорблений.       — Где ты был все это время? Ты нашел других выживших, да? — Намджун наклоняется, сверля Чонгука глазами, в которых мерцает восторг, смешанный с безумием.       — Я больше не собираюсь отвечать ни на один твой вопрос. Шлем в руки и на выход. Повторяю: у тебя есть только час, — отвечает Чонгук, его голос остается холодным и твердым.       — Расскажи мне о них. Я должен знать. Там много таких, как эта особь в лаборатории? — Майор склоняется все ближе и ближе, слегка хмурясь от сильного давления автомата на грудную клетку.       — Его зовут Тэхен! Мразь! — Глаза лейтенанта наливаются алым. Он хватает Намджуна за грудки и с силой встряхивает, окончательно выходя из себя.       Намджун отталкивает его руку и стремительно бросается вперед. Все происходит за доли секунды: его плечо врезается в солнечное сплетение лейтенанта, выбивая из легких кислород и сбивая того с ног. Оба с грохотом падают на холодный металлический пол. Чонгук успевает удержать рукоять автомата, не позволяя тому отлететь к дальней стене, но удар отзывается режущей болью в предплечье.       Они катаются по полу, перемешиваясь конечностями в отчаянной борьбе. Намджун безуспешно пытается выбить оружие из крепкого хвата Чонгука. Вокруг лишь сдавленное горячее дыхание и оглушающий металлический гул.       Майор наваливается сверху, его пальцы тянутся к шее Чонгука, но тот реагирует и успевает перехватить, с яростным рыком переворачивая того на спину. Намджун не сдается, его ноги пытаются зацепить и вывести из равновесия, но лейтенант всецело удерживает контроль над ситуацией.       Надавив со всей имеющейся у него силой, Чонгук припечатывает Намджуна обратно к стальным пластинам, заставляя с силой удариться затылком и на мгновение потеряться в происходящем, затем резко усаживается на колени, удобней перехватывая автомат, и начинает давить прикладом на горло, заставляя лицо майора багроветь.       — Ты сдал, хен, — сквозь стиснутые зубы шипит Чонгук, наклоняясь ближе. — Раньше я не мог тебя победить. Удушить тебя? Знаешь, пожалуй, я все-таки смогу.       Намджун издает хрип, пытается сказать что-то в ответ, но вместо этого из его горла вырываются нечленораздельные, не поддающиеся расшифровке звуки. И вдруг он начинает смеяться. Громко, истерично, срываясь на кашель. В его глазах вспышками лопаются капилляры, разнося по сетчатке болезненный триумф.       — Теперь ты все увидишь… Теперь ты сам все поймешь! — настоящим животным воет он, захлебываясь пенящейся слюной.       Чонгук, скрипнув челюстью, с нежеланием ослабляет давление и дарит наконец Намджуну возможность набрать в легкие спасительный кислород, но только для того, чтобы уничижительно поднять его за шкирку, как нашкодившую шавку, и потащить к шлюзу, прихватывая по пути пробитый по корпусу шлем. Он хладнокровно, не обращая даже малейшего внимания на икающий смех майора вперемешку с самым настоящим жалобным скулежом, выкидывает его мусорным мешком за пределы «Оазиса».       — Уходи! — бросает Чонгук на прощание. — Впереди тебя ждет мир, о котором ты так пламенно мечтал.       Лейтенант активирует затворы шлюзов, наблюдая, как те медленно пломбируют бункер, оставляя Намджуна лежать в одиночестве в узком пространстве буферной зоны. Тот царапает ногтями обледенелое покрытие, позволяя мелким осколкам снега впиваться в кожу, раздирая ее до крови, но продолжает криво улыбаться, до треска растягивая губы, в уголках которых капельками блестит голубоватая субстанция, некогда надежно запечатанная в крошечной полимерной капсуле.       Чонгук поворачивается спиной к запаянной намертво двери, бросает автомат на пол и со вздохом, до покрасневшей кожи растирает лицо руками.       Там, за толстым слоем брони — друг.       Да, он абсолютно и совершенно точно неизлечимо болен.       Он — безумец, захлебнувшийся в крови в угоду исполнению собственных нереалистичных фантазий.       Но все-таки еще совсем недавно близкий человек…       Внутри — самый настоящий бурлящий гейзер чувств. Щемящая тоска по былому, перекрываемая свежими заплатками облегчения.       Тэхен теперь в безопасности.       Чонгук вырвался из кошмара, в котором боязнь опоздать, не успеть помочь — была постоянным молчаливым спутником. Она не кричала в воспаленном от отсутствия нормального сна сознании, а тихо, предательски душила. Теперь освободившееся место можно смело занять новым чувством, поселить его и взрастить на обломках истерзанной души.       Внутри Чонгука вновь рождается надежда.       Обжигающий всплеск боли в левом предплечье, отдающийся пульсацией в каждом нерве, выдергивает Чонгука со дна душевных терзаний. На его руке разорванными краями со свежими алыми кровоподтеками зияет рана.       Кусок горячей плоти вырван буквально с мясом, красуясь отпечатками крепких зубов. Кровь, густая и липкая, стекает тонкими струйками, заставляя рукав изодранной водолазки стремительно намокать. Совершенно точно — это сделал Намджун, пока пытался отобрать оружие.       К черту…       Внимание привлекает несвойственный, едва уловимый запах. И точно, чистейшая, ни с чем не смешанная кровь пахнет иначе…       Новый виток режущего мучения выталкивает на свободу багровый сгусток, неравномерно перемешанный с голубоватой жижей. Биение сердца разгоняет невидимое нечто по кровеносной системе, запуская необратимые химические реакции. Руку остервенело лижет языками адского пламени, растекаясь и просачиваясь куда-то вглубь — туда, где его уже невозможно будет поймать.       — Что за…? — шепчет Чонгук, отказываясь принимать во внимание возникшие в голове догадки. — Этого не может быть… нет… — В голове зажеванной аудиокассетой повторяются последние слова Намджуна, а память услужливо подкидывает отрывки триумфа в чужих ореховых глазах.       Лейтенант спешно отрывает чистый край водолазки и тканью начинает осторожно промакивать рану, пытаясь собрать все следы переливающейся голубыми снежинками субстанции, в надежде, что хотя бы в этот раз судьба будет к нему милостива.       Не думать…       Ему просто необходимо оказаться рядом с Тэхеном. Чонгук выбрасывает кусок ткани, вновь поворачивается к стальным затворам и позволяет себе в последний раз подумать о Намджуне, выдохнув в пустоту:       — Что же ты натворил?

***

      Намджун шатаясь натягивает на голову шлем. Его пальцы дрожат от пробирающего до костей холода, но он заставляет себя сосредоточиться. Обод с резиновой прокладкой хрустит под давлением, а затем плотно обтекает голову, укрывая лицо тусклым запачканным забралом. Он сглатывает слюну чувствуя, как по языку растекаются колючие остатки сыворотки, продолжающие вытекать из раздавленной зубами капсулы. Субстанция цепляется за стенки слизистой, покрывающей глотку, пронзая ее тысячами мелких острых игл.       Первые шаги даются слишком тяжело. Обледенелый металлический пол под ногами буферной зоны сменяется промерзшей, зыбкой поверхностью земли, усеянной бесконечными песчинками раскрошенного льда. Намджун делает глубокий вдох через фильтры шлема, и его легкие тут же до краев наполняются морозным воздухом.       Вокруг него ни души, а только лишь абсолютная тьма.       Пустошь раскинулась перед ним бескрайним мрачным полотном. Ее облик угнетающе монотонен. Человечество своими руками стерло с лица Земли любые краски жизни. Барханы, выточенные временем и ветром, то возвышаются высокими холмами, то исчезают глубокими расщелинами. Ветер свистит, поднимая острые крупинки, покрывая многострадальное покрытие шлема мелкими царапинами.       Температура падает все ниже.       Намджун бредет вперед, оставляя за собой едва заметные следы в перемолотом ветром снежном песке. Вой ветра, просачивающийся сквозь щель трещины, закладывает уши. А стекло медленно покрывается испариной контраста температур, окончательно лишая четкой видимости.       Чонгук вынес приговор длиною в час. Ледяная пустошь отняла уже тридцать минут.       Путь до ближайшей к «Оазису» зоны 47-Б кажется бесконечным. Намджун идет, почти не поднимая головы, внимательно отслеживая каждый шаг, чтобы не угодить в скрытую в снегах ловушку. Из снежных заносов все чаще начинают торчать обломки былого, надежно похороненные разочарованной в людях природой. Иногда ветер срывает верхний слой льда, обнажая ржавые куски металла или обугленные следы строений.       И вот наконец вдалеке вырисовываются отчетливые очертания останков мегаполиса. Намджун ускоряет шаг, его дыхание учащается. Здесь, среди опаленных ядерным огнем камней и искореженного железа, можно попробовать отыскать убежище и дождаться действия сыворотки.       Намджун пробирается через руины, обшаривая каждый угол, каждую трещину в поисках хоть какого-то укрытия. Ветер, пронизывающий покрытие защитного костюма насквозь, слепит, заставляя передвигаться практические наугад, но он продолжает сопротивляться порывам.       Несмотря на усталость, голова с ускоренной силой генерирует и подкидывает варианты всех возможных ходов для достижения жизненно необходимой победы. Он помнит все данные, которые приносил из агрессивной пустоши разведотряд: расположение разрушенных объектов, опасные зоны, скрывающие расщелины, основные точки скопления мутировавших волков.       Он спотыкается об очередной кусок обломков, опирается на замерзшую стену, чтобы перевести дух, и его мысли возвращаются к разрушенной станции подземки. К той, где когда-то обитал Тэхен. Каждая координата, упомянутая Чонгуком на допросе, оживает картой местности в его памяти.       — Есть шанс, — шепчет он себе, сжимая кулаки, сжигаемый изнутри пламенем растекающейся по организму сыворотки.       Он выпрямляется, четко обозначив для себя цель дальнейшего передвижения. У него появляется возможность переиграть судьбу, взять ее под полный контроль. Он бросает последний взгляд на пустынную, заснеженную гладь, где кроме него нет ни души, и делает первый шаг в сторону разрушенного метрополитена.       Ветер усиливается, взметая снег с вымершей поверхности, превращая его в вихри, напоминающие маленькие торнадо. Эти снежные смерчи кружат вокруг, перекрывая обзор, мешая ориентироваться. Намджун замедляет шаг, сердце начинает стучать быстрее. До слуха доносится вой, пробивающийся сквозь рев стихии. Протяжный, угрожающий и неутолимо голодный.       Гончие.       Майор срывается на отчаянный бег. Он окидывает взглядом пролетающие мимо руины, судорожно пытаясь найти хоть какое-то укрытие. Волчий вой становится громче, сливаясь с отрывистым рычанием.       Они рядом.       И вдруг сквозь снежную завесу он видит призрачный шанс на спасение. Огромная зияющая дыра — вход в бывший подземный торговый центр. Намджун устремляется к ней, его ноги вязнут в рыхлом снегу, но он не позволяет себе останавливаться. Ветер тянет его назад, пытаясь удержать.       Вой все ближе.       Он, скользя по бетонным плитам, влетает внутрь и замирает за первым же выступом разрушенной стены.       Отчаянно хочется жить.       Бесконечно хочется дождаться начала действия неиспытанной ранее сыворотки.       Быстро ли она вплетается в обычную человеческую ДНК, создавая из него сверхчеловека?       Намджун пытается сосредоточиться на звуках, но в голове беспорядочный клубок из мыслей и чувств. А вдруг уже?       Воздух здесь кажется другим. Не таким обжигающе холодным, как в пустоши. Он замирает, оглушенный внезапной мыслью и прислушиваясь к собственным ощущениям, абсолютно забывая о внешней опасности: субстанция сработала!       Он тянется к шлему. Фанатичная одержимость собственной идеей разрывает последние оковы сдерживающего его ранее здравого смысла. Наплевав на все и поставив свою жизнь ва-банк, стаскивает защиту с головы, позволяя холодному воздуху приласкать кожу. Он делает глубокий вдох, чувствуя, как легкие наполняются морозным, свежим воздухом.       Еще один.       Глубже. Больше. Смелее.       Дышит полной грудью, а внутри лишь умиротворенное тепло. Он и зима теперь единое целое.       Намджун стаскивает с себя плотные перчатки, обнажая обветренную шелушащуюся кожу. В его глазах дикие триумфальные всполохи. Он смотрит на свои руки, поворачивая их так, будто видит впервые. Пальцы слегка дрожат, но он не может оторвать от них взгляда, как от величайшего доказательства своей победы.       Упиваясь кислородом, он опускается на колени, зачерпывает горсть снега и подносит ее к лицу. Морозные крупинки тают под его горячими пальцами, но он продолжает втирать их в пылающие жаром кожные покровы, пытаясь стереть старого себя. Снег полосует по лицу, оставляя красные следы, но Намджун лишь хрипло смеется, позволив талой воде стекать по подбородку. Он снова чувствует вкус воздуха, холодного и пронизывающего, ощущает его всей кожей, впитывая каждым открытым участком собственного тела.       Но его смех внезапно обрывается, превращаясь в затравленный хрип. Его грудь содрогается, сжимается, словно под весом многотонной плиты. Он начинает кашлять.       Резко, неистово, выплевывая изо рта густые, алые сгустки крови.       Паника захлестывает.       Внутри в легких разгорается настоящий пожар, растягивающий и разрывающий нежные ткани. Намджун царапает грудь, его пальцы срывают куски ткани костюма. Он пытается высвободиться из лап терзающей его смерти, но это не помогает. Он корчится в приступе неконтролируемой боли и падает грудью на мерзлый бетон. Его кашель становится только сильнее, а кровь продолжает хлестать на белоснежный снег, оставляя на нем уродливые следы позорного проигрыша.       Он захлебывается гордыней, мнимым ощущением собственного превосходства. Тело колотит, глаза закатываются, открывая посиневшие белки глаз. Его пальцы скребут замерзшую землю, но вскоре даже они замирают вместе с последним тяжелым выдохом, покидающим майора белым облаком, сразу оседающим на пустоши мелкими снежинками.       Все стихает.       Природа вновь забирает по праву принадлежащее себе величие.       Запах крови, подхватываемый очередным вихрем, стремительно распространяется по округе. Уже через несколько минут силуэты мутировавших волков появляются на фоне снежных вихрей. Их глаза синевой освещают темноту, они издают низкое рычание, приближаясь к задеревеневшему телу.       Они нашли добычу.       Намджун уже не услышит их тихой поступи, не почувствует их острых клыков.       Его одиноко лежащее тело — теперь часть пустоши, вечного и безжалостного мира, где нет места тем, кто самолично водружает себя на вершину.

***

      Чонгук подходит к двери помещения вентиляционного обеспечения и отбивает по металлу заранее оговоренный ритм. Его кулак с силой прикладывается о холодную толстую дверь, гулким эхом разнося звук ударов по узкому безлюдному коридору. На несколько секунд счет времени замирает.       По ту сторону слышится скрежет задвижки, и через мгновение створка всего на несколько сантиметров отъезжает в сторону, предусмотрительно, чтобы в случае опасности успеть ее захлопнуть. В щели появляется посеревшее лицо Юнги. Он настороженным взглядом упирается в пространство за спиной Чонгука, сканируя, не притащил ли тот за собой хвост, но убедившись, что все чисто, облегченно выдыхает и распахивает дверь шире.       — Наконец-то, — тихо произносит он, отходя в сторону и пропуская лейтенанта внутрь крошечного помещения.       Чонгук переступает порог, чувствуя, как по ногам прокатывается слабый поток теплого воздуха работающих на полную мощность вентиляционных систем. Мрачное помещение, пропитанное запахом озона, металлической пыли и едва уловимых нот смешанных воедино пота, страха и напряжения, кажется слишком тесным для всех тех, кто отыскал в нем убежище.       Глаза медленно привыкают к полутьме, вырисовывая более отчетливо лица и силуэты его друзей. Юнги стоит неподалеку, хмуря брови и перескакивая глазами по каждой конечности Чонгука, внимательно анализируя его общее состояние. Чимин, в свете мигающих экранов по центру комнаты, выжидающе молчит, облокотившись на одну из панелей. В углу, на старом металлическом стуле сидит старик Ли, втянув шею и пряча в тенях острых ключиц осунувшееся лицо. Хосок же все еще занят удержанием всех систем «Оазиса» под полным единоличным контролем.       — Все закончилось, — устало сообщает Чонгук не только всем собравшимся, а в первую очередь самому себе.       — Что ты сделал с Намджуном? — Чимин стремительно приближается к другу, чтобы крепко обнять его.       — Он в Пустоши. Шансы выжить нулевые, у него сломан шлем. — Чонгук отрывается от Чимина и начинает движение в сторону Хосока, пока его не останавливает обеспокоенный голос Юнги:       — Что у тебя с плечом, Гук?       Лейтенант опускает глаза на плечо и проваливается в вакуум. Рана уже не кровоточит, рваные края зудяще-медленно направляются в сторону друг друга, спешно стараясь затянуться. Создается впечатление, словно он травмировался несколько дней назад.       Чонгук будет лгать. Они не должны узнать.       — Ничего, все в порядке. Поранился, когда падал в расщелину, — говорит он, дернув плечом, неумело скрывая нервозность.       Юнги многозначительно молчит в ответ.       Он внимателен к деталям. Он знает.       — Хосок, — голос Чонгука вновь становится ровным, — сообщи всем. «Оазис» теперь под нашим полным командованием. Пусть остаются на своих местах до утра. Никакой паники. Нам нужно время, чтобы понять, что делать с людьми дальше и кто займет командование.       Громкоговорители бункера вновь оживают противным жужжанием, разнося по лабиринтам коридоров вести о том, что отныне на военной базе «Кэмп Хьялия» все будет иначе.       Не дожидаясь дальнейших вопросов, Чонгук переводит взгляд на старика Ли, поднявшегося со стула и ожидавшего чуть в стороне, сверкая из темного угла полной надежды глазами.       — Ли…— тон лейтенанта становится мягче, но он насквозь изрешечен сквозными пулями боли. — Я должен сообщить тебе… твоя семья погибла.       Тошно оттого, что все в вентиляционной знали, но заведомо утаивали от несчастного старика, чтобы уберечь его, а заодно и себя от необдуманных действий и бурных эмоциональных порывов.       Всем действительно жаль.       Чонгук очень хотел бы ему помочь… Но теперь он может стать лишь молчаливой поддержкой, подхватывая ослабевшее худое тело и крепко прижимая к своей груди, в которой гулко бьется сердце, продолжающее разносить выжигающую боль субстанции по крепкому телу.       — Хочешь остаться здесь, с нами? — лейтенант не может не спросить, ведь у старика больше не осталось родных…       — Нет, я уйду. Отдай мне все, что ты обещал старейшине, — в голосе скорбь, злость, непринятие. — Я не смогу… Я вас всех ненавижу. — Съеживается от боли, зажмурив слезящиеся морщинистые веки.       — И ты имеешь на это полное право. Спасибо, что спас меня… Мне жаль, что я так и не смог отплатить тебе добром в ответ. — Чонгук успокаивающе похлопывает его между острых лопаток, затем поворачивается к Чимину:       — Чим, проводи его в хранилище с экипировкой. Пусть заберет все, что посчитает нужным, и открой ему шлюзы.       Юнги делает шаг вперед.       — Я пойду с ними.       Лейтенант лишь нежно улыбается, прекрасно понимая, что эти двое теперь очень долгое время не захотят расставаться ни на секунду. Чимин подхватывает старика под руку, под чутким надзором своего персонального телохранителя отпирает дверь и уводит того в сторону хранилища.       Чонгук подходит ближе к Хосоку и кладет широкую ладонь ему на макушку, взъерошивая жесткие шоколадные волосы.       — Ты даже не представляешь себе, чувак, насколько ты крут. В прошлом о тебе обязательно сняли бы фильм о супергероях, — говорит он, слегка наклонившись вперед.       Хосок смотрит на него сначала удивленно, а затем взрывается звонким, заразительным смехом, который мгновенно колокольчиками наполняет все помещение. Его искренняя реакция настолько неподдельная и теплая, что Чонгук неосознанно отпускает наконец себя и начинает смеяться в ответ. На несколько секунд напряжение, висевшее в воздухе искрящейся грозовой тучей, исчезает, уступая место чему-то легкому и почти забытому.       Чонгук убирает руку, слегка потирая уставшую шею. Его взгляд устремляется на экраны, транслирующие изображение с камер наблюдения. Черно-белые кадры показывают пустые коридоры бункера, освещенные мерцающими лампами.       — Я в лазарет, к Тэхену, — тихо говорит он.       Уже у двери его останавливает голос друга:       — Ты не должен винить себя за произошедшее… — Хосок проникает словами в самую глубину, повреждая никак не зарастающий нарыв.       — А кто тогда должен, Хос?       Не дожидаясь ответа, он разворачивается и выходит из вентиляционной, оставляя Хосока один на один с пикающей аппаратурой и экранами, которые продолжают непрерывную слежку за жизнью «Оазиса».