Полярная звезда

      Чонгук и Чимин влетают в пространство медицинского отсека, мутными силуэтами отражаясь в отполированном до скрипа покрытии пола. Лейтенант, опережая своего друга на пару широких шагов, спешно проверяет каждую попадающуюся на пути дверь, убеждаясь в надежной блокировке засовов, которые не позволят застрявшим в помещениях жителям Оазиса, включая охрану, хоть как-то им помешать.       — Третья справа! — выкрикивает в спину Чимин, задавая конкретное направление.       Чонгук тормозит у нужного входа, издавая подошвами ботинок разносящийся по телу мерзкой дрожью скрежет, мысленно прокручивая в голове новые заданные цифры и символы, чтобы беспрепятственно попасть внутрь. Панель пищит и пульсирует неоном под влажными подушечками пальцев, услужливо размыкая замки и позволяя разведчикам распахнуть стальную пасть, ведущую в лабораторию.       В охранниках — знакомые лица, тренировавшиеся бок о бок во время юношеского обучения. По глазам, затянутым поволокой тьмы, все видят. Знают защитники, что церемониться с ними не будут, поэтому медленно, не дергая лишний раз ни единым мускулом, чтобы не спровоцировать, опускают автоматы на пол и заводят руки за голову.       — Правильное решение, — усмехается Чонгук, отталкивая оружие в направлении Чимина, не сводя прицела с некогда хороших приятелей. — Но если узнаю, что кто-то из вас прикасался своими грязными пальцами к моему, в башке застрянет свинец. — Скалится он, обнажая острые клыки. — Чего встали как не родные, двигайтесь!       Чимин толкает одного из солдат автоматом в спину, заставляя его сделать шаг вперёд, провоцируя второго последовать его примеру, пока Чонгук вводит код доступа в следующую часть отсека, ведущую в химическую лабораторию, с целью запереть всех в одном месте, чтобы проще было проконтролировать перепуганных донельзя сволочей.       Они грубо впихивают охранников внутрь, заставляя их запнуться о порог и тяжело удариться о ребро стола по центру лаборатории. В ярко освещённой комнате царит гробовая тишина, прерываемая тяжёлым дыханием и скулежом ужаса химиков и биологов, сгорбившихся и сбившихся в единую дрожащую массу, прикрывающую ладонями головы, словно это способно их спасти.       Чонгук, удерживая дверь, медленно скользит по ним взглядом до тех пор, пока напускное равнодушие не сменяется чувством омерзения, заставляющим нахмуриться и едва заметно поджать губы.       Жалкие. Настолько жалкие, что даже руки марать не хочется.       Он шумно втягивает носом воздух и переводит взгляд на Чимина, встречая в ответном полное понимание.       Пальцы нетерпеливо скребут по корпусу оружия, умоляя своего хозяина позволить размозжить голову каждому из собравшихся здесь отбросов, но самоконтроль не позволяет оступиться.       Убивать их? Нет…мерзость.       Да и зачем уподобляться командованию, которое он презирает всеми фибрами собственной обуглившейся в пламени ненависти души? Он никогда не был кровожадным и мстительным, никогда не стремился к насилию ради самого насилия. Он был и останется выше этого дерьма.       Пули, вибрирующие в томительном ожидании, он прибережет только для тех, кто этого действительно заслуживает.       Чонгук на языке перекатывает имена, ощущая фантомный привкус в недалеком будущем выпущенной из них крови.       Кван Джунхо…       Имя генерала ядом впрыскивается в глотку, заставляя корчиться в гримасе отвращения. Вот кому он пустит пулю в лоб без зазрения совести в первую очередь.       А Намджун…       В голове вспыхивают отрывками кинофильмов моменты их детства, взросления, безоговорочного доверия и молчаливого понимания… А потом реальность бьёт в лицо, вырывая из воспоминаний. Одно только имя друга заставляет скрипеть зубами, захлебываясь волнами гнева.       Нет… Для Намджуна прибережет кое-что получше, чем обычная смерть.       — Лейтенант… прошу вас… Мы были против, но что мы могли сде… — один из химиков, дрожа от страха, с трудом ворочает языком, проглатывая слова вместе с накрывающей паникой. Он пытается уловить в глазах напротив хоть каплю милосердия, пока тот в ответ холодно и безразлично кривит уголки губ.       — Закрой рот, пока я тебе не помог это сделать, — бросает Чонгук сухо, отступая на шаг назад как от прокаженного.       Оборачивается к Чимину и коротко кивает на выход.       Дверь в соседнюю операционную с грохотом отлетает к стене, выпуская на свободу воздух, горчащий кровавым железом вперемешку с едким антисептиком, от которого тугими узлами скручивает желудок.       На первый взгляд внутри пусто. Только на столе под жестким светом лампы лежит вскрытая туша мутировавшего волка, выдавая недавнее присутствие здесь тех, кто проводил грязную работу.       Чонгук хищно скользит вдоль аппаратуры, намеренно задевая рукой зажимы и пинцеты, роняя их и позволяя звонко греметь при падении, обозначая присутствие вернувшихся вершить правосудие и наверняка вызывая дрожь у тех, кто укрылся в переливающемся голубом свечении, исходящем от синих контейнеров, заполненных вязкой жидкостью.       Лейтенант намеренно не заглядывает в каждый.       Знает, что если увидит Тэхена, не сможет закончить начатое.       Терпит, глубоко дышит.       Мясников предательски выдает так трепетно и любовно собираемая ими кровь во имя науки и будущего человеческой расы: алые полосы отпечатков пальцев, дрожащими линиями растянувшиеся по гладкой поверхности контейнера. За толстым стеклом два съежившихся, в треморе трясущихся тела с зажмуренными веками.       Чонгук взводит курок и стреляет по верхней кромке сосуда, позволяя тому мелкими осколками разлететься по всему периметру лаборатории. Стекло разрывает воздух и, безжалостно вонзаясь в плоть на огромной скорости, оставляет глубокие порезы на коже хирурга и ассистента, заставляя их кричать от ужаса и кромсающей боли.       — Выползайте, блядь, оба, — рычит Чонгук, направляя на них оружие. — Иначе окажетесь на месте псины! — Дергает головой, указывая на выпотрошенное мутировавшее создание.       Первым выходит лаборант, покорно склоняя голову и следуя прямиком в руки Чимина, который ответно держит его на прицеле. Хирург же, окончательно утратив рассудок и чувство самосохранения, кидается на Чонгука, плотно сжимая в пальцах скальпель.       Быстрым ударом ноги нелепое оружие вылетает из руки, сопровождая свое падение хрустом переломанной кости. Палец автоматически скользит по спусковому крючку, медленно начиная вдавливать его, чтобы произвести вполне заслуженный выстрел прямиком в голову, но прерывается громким возгласом:       — Чонгук, стой… Нам все еще нужны в бункере врачи, — вкрадчиво доносит свою мысль Чимин. — Мы обязательно накажем его, но не делай то, о чем будешь жалеть. Помни, что это не ты…       Вновь вдох.       Секундная заминка, чтобы выбить поволоку злости из сознания.       — Что ты там мямлишь себе под нос, ничтожество? — Чонгук хватает хирурга за горло, попутно размазывая алые ручейки от порезов на его шее. — Богу молишься? — хохочет он, склоняясь ближе к побелевшему от нехватки кислорода лицу. — Он тебе не поможет после всего того, что ты сделал.       С силой отпихивает его в сторону друга, призывая запереть вместе с остальными.       Чимин возвращается к двери, слыша лишь звук собственных шагов, который глухо отзывается в опустевшей операционной. Он ожидает увидеть всё, что угодно, но, переступив порог, замирает.       В самом дальнем углу, скрытый мрачными тенями стоит друг, товарищ, лейтенант. Его плечи опущены, тело вросло в пол, а остекленевшие зрачки намертво примагничены к одному из контейнеров, густая амниотическая жидкость внутри которого все еще мерцает ненавистным голубым, отбрасывая мягкие блики на стены и играющие напряжением желваки.       Внутри сосуда Тэхен.       Вода обволакивает его смирительной рубашкой, подчеркивая болезненный вид и без того природно-бледной кожи. Тонкие порезы и синюшные пятна тянутся по всему телу, руки покоятся вдоль корпуса, а голова немного склонена набок, будто тот просто безмятежно спит. Черты лица, мягкие, не до конца утратившие юные линии, но с застывшей гипсовой маской покоя. На истерзанных зубами губах корочки поврежденной кожи, а ресницы, длинные и белоснежные, лежат блеклыми тенями на впалых щеках.       Чонгук не дышит.       Ему больно даже попытаться.       Сжимает с силой кулаки, заставляя скрежетать суставы. Он не двигается, молчит и только непрерывно смотрит, боясь моргнуть.       Весь мир замер, будто в неприступную крепость Оазиса с поверхности прорвалась жестокая ядерная зима, сковав тисками даже скоротечность времени. Жестокость, гнев, мысли о мести — все исчезает, остаётся только Тэхен, недвижимо заточенный в темнице из толстого полированного стекла.       Чимин осторожно подходит ближе сжимая рукой окаменевшее плечо друга, слова застревают в горле, но он, превозмогая саднящую боль сожаления, всё же шепчет:       — Чонгук, хэй… Давай я помогу тебе его вытащить? Хорошо?       Его дыхание теплым дуновением прокатывается по взмокшей от пота макушке, и Чонгук вздрагивает, вырываясь из плена глубокого транса.       Глаза остаются прикованы к его криофосу.       Чимин одним широким прыжком оказывается у сложной панели управления, переплетенной разноцветными проводами. Пальцы бегло касаются кнопок, но разбираться с последовательностью нажатия слишком муторно и долго, поэтому он с корнем вырывает, как сорняк, блок питания. Системы одна за другой начинают отключаться. Свечение голубоватых ламп, придающих еще более зловещий вид капсулам, медленно угасает. Жидкость водоворотом уходит куда-то вглубь раскрывшейся затворки, обнажая недвижимое тело, оседающее на дно.       Когда капсула с щелчком открывается, Чонгук, рухнув на колени, сразу бережно подхватывает Тэхена, сгребая в спасительные объятия.       Его руки напряженно дрожат, но все равно сжимают мальчишку с неожиданной твердостью, тактильно признаваясь в том, что это единственное, что удерживает крепкого мужчину от полного разрушения. Тело Тэхена кажется невесомым, обманчиво легким, а ледяной холод, исходящий от его истерзанной скальпелем кожи, обжигает ладони. Голова безвольно падает на широкое плечо Чонгука, а тонкие руки с проступающими узорами вен безжизненно свисают вниз.       Хрупкое и уязвимое создание.       Пальцы Чонгука осторожно скользят по мокрым волосам, распутывая прилипшие к фарфоровой коже белые пряди. Вторая рука, уверенно обхватив тонкие плечи, прижимает его ближе, и лейтенант начинает покачиваться из стороны в сторону плавными ритмичными движениями, утешая словно младенца — жест, полный защиты и безмолвного извинения.       Наконец делает первые попытки дышать, уткнувшись носом в волосы Тэхена, выискивая отголоски утраченного аромата — того, что всегда был таким родным и согревающим. Вместо него он ощущает лишь сладковатый запах амниотической дряни, впитавшейся в поры.       Холодная, безликая влага стерла все, что делало криофоса тем, кем он был.       Обглодала его сущность, оставив лишь безликую оболочку.       — Я здесь… Я рядом… Теперь все будет хорошо… — шепчет Чонгук снова и снова как мантру. Его голос хриплый, но мягкий, почти умоляющий.       Ломает. Лейтенанта крошит.       Вода ледяными струйками все еще стекает с тела криофоса, насквозь пропитывая одежду Чонгука, но он не обращает внимания. Его горячая ладонь перемещается к лицу осторожно смахивая блестящие капли. Им нет места на теле его идола.       Чимин скалой нависает рядом, обещая стать опорой и склеить по частям, хотя внутри все истошно кричит при одном только взгляде на сломленный вид лучшего друга. Сожаление накрывает его, душит, заставляет сердце сжиматься в груди. Он чувствует, что должен сказать хоть что-то, но приходящие на ум слова кажутся бессмысленными.       Чонгук ищет пульс, окольцовывая тонкое запястье.       И, о чудо. Он чувствует.       Чувствует слабое, но настойчивое биение сердца.       Жизнь внутри яростно сопротивляется подступающей смерти.       — Я здесь, слышишь? Я вернулся за тобой, — шепчет он, и его голос срывается першением на последних словах.       Вдавливает в себя Тэхена еще крепче, чтобы внутривенно и навсегда. Чтобы больше никогда порознь.       Чтобы во веки вечные.       В руках лейтенант сжимает свое ледяное сердце.       — Давай оттащим его в лазарет, пока он не пришел в себя? — Чонгук поднимает на Чимина покрасневшие, опухшие глаза.       — Чонгук, ты уверен, что сможешь двигаться дальше? — осторожно вопросом на вопрос отвечает Чимин, вглядываясь в лицо друга, чтобы убедиться, что тот в полном порядке.       — В этом-то и дело. Если он очнется раньше, я останусь с ним… — честно сознается в своей единственной слабости. — Смотри, раны уже затягиваются… регенерация…       — Хорошо. Тебе нужна помощь? — Чимин наблюдает, как лейтенант медленно поднимается со стального пола, удерживая Тэхена за лопатки и под коленями.       — Нет, не нужна… я сам. — Склоняя голову и оставляя на прикрытых веках криофоса невесомые поцелуи. — Пусть спит, я быстро вернусь.       Понимают друг друга без лишних слов. За столько лет уже на уровне ментальной связи.       Чимин спешит вперед, выискивая отпирающий засовы экран. С приглушенным писком дверь разблокируется, и они врываются внутрь лазарета.       На пороге их сразу встречает суетящаяся, но одновременно невероятно собранная Соен, которая явно ждала их без возможности найти себе место. Ее глаза мгновенно выхватывают Тэхена, и ей не нужно задавать лишних вопросов. Она видит, как бледен и безжизненен криофос в руках Чонгука, и тут же кивает в сторону свободной, уже подготовленной койки.       — Быстро укладывай его сюда, — говорит она, направляясь к шкафчикам с медикаментами.       Чонгук осторожно опускает Тэхена, а Соен ловко и быстро, отточенными до автоматизма действиями раскладывает на ближайшем столике катетеры. В руке шприц с раствором, который моментально оказывается в резервуаре системы. Трубки цепляются к стойке, капельницы заполняются прозрачной жидкостью с пузырьками, напоминающими растаявший лёд.       Соен мельком оглядывает показатели на мониторе, подключенном к кушетке, затем снова возвращается к работе. В ход идут и яркие растворы — янтарные, голубоватые, с легким металлическим отливом. Они сочатся по трубкам, соединяясь и смешиваясь в бурлящий химический коктейль в теле Тэхена, постепенно возвращая его лицу менее болезненный вид.       — Все, теперь он под контролем. Состояние тяжелое, но стабильное. Я сделаю все, что смогу.       — Как думаешь, как быстро он придет в себя? — Чонгук снова приклеивается к Тэхену кожа к коже, боясь даже на секунду покинуть, хотя понимает необходимость.       — Я ввела снотворное. Не раньше, чем закончится его действие. — Девушка поправляет выпавшую из тугого пучка прядь волос, продолжая вглядываться в скачущие на панелях цифры. — Теперь он точно в безопасности, да?       — Теперь вы все будете в безопасности, Со…спасибо тебе…и…прости меня за все, ладно? — Чонгук поднимает на нее глаза, крепко сжимая в руках ладонь криофоса.       Чонгук обнажается перед ней всем своим сожалением, не боясь предстать уязвимым не только перед друзьями. Признается, что познал то до этого неуловимое чувство, но увы…не с ней. Пусть теперь все будут в курсе: он и его криофос находятся в самом настоящем мутуализме — единой и неделимой структуре, каждое звено которой не может существовать без поддержки другого.       — Чонгук…ну, привет. — Осторожно подходит Джин, боясь спугнуть эту хрупкую, вибрирующую струной тишину.       — Джин… — шепчет он, позволяя тому присесть рядом и соприкоснуться лбами в самом настоящем братском жесте.       И вновь молчание наполняет лазарет. Без лишних слов, без ненужных обсуждений.       Зачем?       Все, кто находятся здесь, а также ещё пара человек наверху, надежно запертые в вентиляционной комнате — семья. Так уж распорядилась судьба, прогнувшаяся под правилами, продиктованными ядерной зимой. Что матери и отцы у всех друзей и их избранников разные, но дети по итогу об одном — о человечности и желании жить по совести.       Джин медленно поднимается, обходит койку и прижимает расчувствовавшуюся Соен к груди, что-то утешительно нашептывая ей на ухо, приводя в чувство, а заодно обозначая собравшимся о том, что еще два одиноких сердца забились в унисон в этой бронированной тюрьме, которую какой-то глупый шутник когда-то обозвал «Оазисом».       — Я рад за вас, ребята, действительно рад, — говорит Чонгук, разделяя с Чимином одну улыбку на двоих, потому что поодиночке каждый из них слишком устал. Радуются сообща. — Нам пора двигаться. Со, ты тут за главную. Джин, мы оставляем тебе пушку. Пользоваться ей еще не забыл как, надеюсь? — Вновь вымученно усмехается, тяжело поднимаясь на ноги.       — Вот вернешься и отхватишь пиздюлей за то, что языком своим молотишь. — Джин поднимает руку к протянутому ему автомату. — Беги. Присмотрим за твоим снежным принцем. Постарайся вернуться до того, как он проснется, потому что я понятия не имею, как смотреть ему в глаза после случившегося.       — Не ты один. — С тяжелым выдохом оживает Чимин, перехватывая лейтенанта за предплечье и помогая открепиться от жизненно важного соединения ладоней. — Чонгук, пошли. Они справятся.       Чонгук задерживается в проеме буквально на секунду, чтобы еще раз взглянуть.       Нацарапать на сетчатке облик криофоса. Вновь возненавидеть себя.       Влюбиться заново.

***

      — У нас же полно ребят в подчинении у Хосока, неужели никто из них не в состоянии разблокировать двери? — Кван Джунхо мечется из угла в угол в заблокированном наглухо военном штабе.       — Генерал, успокойтесь, никто не сможет ничего предпринять. — Намджун отталкивается носком от пола, мерно покачиваясь на ножках железного стула.       — С какой это стати? Зачем мы их готовим тогда?! — Джунхо кипит от непонимания и негодования.       — Как уже было верно замечено минутами ранее голосом нашего дорогого воскресшего старшего лейтенанта: время позднее, генерал. Все давно разошлись по спальным отсекам, а без доступа к общему управлению видоизменить коды доступа невозможно.       — Ну и что тогда ты, блядь, предлагаешь, майор? Есть какие-то светлые мысли на этот счет?!       — Ждать. Все, что нам остается, — выдыхает Намджун с улыбкой, думая о том, как же он устал от этого глупого, напыщенного индюка. Устал настолько, что нет сил даже соблюдать военный устав. Да и какая теперь уже разница, когда где-то в глубине коридоров к ним несется всадник Апокалипсиса с уготовленным возмездием.       Между пальцев греется мягким растиранием крошечная капсула, спаянная из крепкого неводорастворимого полимера, сверкающая гипнотическими переливами миллиардов льдинок. Он любуется ею, как величайшим чудом света, самым эталонным творением.       Его детище, квинтэссенция веры и преданности идее.       Она не просто доказательство его правоты, она — смысл. Его обнаженная правда.       Его победа над хаосом.       Один из тех редких образцов, которые он успел унести с собой, пока не стало слишком поздно. Теперь он держит бесценную субстанцию в руках, и сердце переполняется восторгом. В этой крошечной пилюле спрятано будущее всего человечества.       Чонгук должен попытаться его понять. Он же всегда делал это раньше. Когда-то, будучи мальчишкой с горящими глазами, он так легко увлекался чужими мечтами, позволял себе верить в невозможное. Намджун с теплом вспоминает те времена. Он всегда знал, как найти ключ к его большому, всеобъемлющему сердцу. Слова ложились идеально, каждое находило свое место, откликаясь в податливом, как пластилин, воображении и открывая перед Чонгуком новые горизонты.       Самый настоящий талант майора — вдохновлять, убеждать, вести за собой массы. Будет глупостью вновь не воспользоваться дарованным ему инструментом. Он покажет лейтенанту, что прав. Докажет, что любовь к криофосу не столь велика, чтобы предавать свою семью.       Чтобы предавать «Оазис».       Ведь без жертв не бывает спасения. Без боли нет выживания. Эта субстанция — не просто результат эксперимента.       Она — их единственный шанс. Она — дверь в новое начало.       Из мыслей вновь вырывает мерзкий голос Джунхо, звучащий над ухом:       — Майор, вы должны хоть что-то предпринять.       — Почему бы вам не сделать это самому, генерал? — Сил больше на него нет. Если Чонгук не явится сюда в ближайшие минуты, то Намджун прикончит эту нудящую и дробящую дрелью по мозгам тварь самостоятельно.       Мысль, которая, казалось бы, должна была стремительно промчаться мимо, неожиданно притормаживает, приветливо мигая фарами.       Намджун резко выпрямляется на стуле, меняясь в лице. Позволяя мечтательной улыбке схлынуть поспешным отливом.       «Прикончить Джунхо, сделав тем самым Чонгуку одолжение и попробовать повлиять на него через призму соучастливого друга», — идея пульсирует и лижет сознание ласковой кошкой.       Намджун достает пистолет и без промедлений делает выстрел в затылок ничего не подозревающего генерала, тело которого грузно валится на пол, позволяя крови покидать отверстие, унося за собой все хранившееся внутри безумие.       Он убил Джунхо без тени сомнения не дрогнувшей даже на мгновение рукой. Тот всегда вызывал у него лишь тошнотворное омерзение. Генерал был олицетворением всего, что Намджун презирал: скользкая змея, живущая только ради собственной выгоды, трусливый манипулятор, который не до конца верил в идею, всегда оставляя себе лазейки для отступления. Он был слишком мелочным, чтобы стать истинным преданным фанатиком, слишком алчным, чтобы быть частью чего-то поистине большего.       В глазах Намджуна он никогда не был прирожденным лидером.       Устранить генерала без зоркого глаза свидетелей стало идеальной возможностью: Кван Джунхо мешал шагающему по головам майору продвигаться вперед, становясь непреодолимой преградой на пути к следующему званию. Преградой на пути к единоличному принятию судьбоносных решений. Тот покинул бы пост, только если бы сдох. Намджун всего лишь ускорил воссоединение этой обрюзгшей туши с вечностью. Все просто: Кван Джунхо был слабым звеном, а слабости в их замкнутой цепи Намджун позволить не может.       Теперь, когда генерала больше нет, он легко спишет убийство на счет Чонгука, который обладает действительно весомыми мотивами, если с ним не удастся договориться.       Намджун еще мгновение задерживает взгляд на лежащей на ладони капсуле с запечатанным внутри будущим, позволяя пальцам ощутить ее хрупкую значимость. Затем уверенным движением он подносит ее к губам и осторожно размещает между щекой и десной, ощущая, как желеобразные стенки холодят слизистую изнутри, надежно скрывая тайну там, где никто не станет ее искать.       Майор с каменным лицом вытирает со скулы брызги, а затем тянется к рации, соединенной каналом исключительно с военным штабом, и шипящим приказом выдыхает:       — Старшего лейтенанта Чон Чонгука не задерживать. Я его жду.       Выкручивает рубильник и вновь возвращается на исходную позицию, отталкиваясь носком ботинка от пола и покачиваясь на скрипящем стуле, издавающем чавкающие звуки по залитому кровью полу.       Ждет и дожидается.       Снятые с блокировки створки трясутся и разъезжаются в сторону, открывая глазам разведчиков картину абсолютного неконтролируемого безумия. Намджун сидит посреди комнаты, сложив руки на груди, и смотрит на них из-под блаженно прикрытых век. Его лицо озаряет улыбка, в которой нет ни тени раскаяния, только патокой растекающееся удовлетворение.       — Ну, привет, Чонгукки, — голос майора звучит слишком спокойно, почти буднично. Он медленно поднимает руку, делая широкий жест в сторону запачканных бордовыми брызгами стен. — Как видишь, я немного тебя опередил.       — Ты спятившая мразь, — хрипит Чимин. Его глаза цепляются за каждую деталь, каждую красную линию на стенах, за выражение лица Намджуна — и он понимает, что тот окончательно утратил связь с реальностью, позволяя одержимости беспрепятственно утягивать себя на самое дно.       Чонгук, напротив, не выдает ни единой эмоции. Его лицо остается недвижимым и холодным, высеченным из камня. Он медленно скользит по настенным рисункам, созданными жестокой рукой никем не понятого художника.       — Оружие сюда, хен, — цедит он сквозь зубы, направляя прицел аккурат между нахмуренных бровей Намджуна.       Майор лишь пожимает плечами. Спокойно достает пистолет и бросает его к ногам старшего лейтенанта. Металлический звук от удара о пол кажется оглушающим. Чонгук ежится, стремясь сбросить с себя стойкое ощущение тяжести ускользающих от цепкого взгляда деталей. Не может быть все так просто.       — Я просто хочу поговорить с тобой, Чонгукки, — говорит Намджун, его голос становится теплее, призывая разделить на двоих буднично-дружеский разговор. — Как в старые добрые. Помнишь?       Он слегка наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, бросая парализующий змеиный взгляд на друга детства.       — Мне не о чем с тобой разговаривать, — отрезает Чонгук, не дергается, удерживая того на прицеле, но чувствует, как что-то холодное и липкое пытается прокрасться вглубь его сознания.       — Все из-за мальчишки. — Разочарованно качает головой майор. — Послушай меня, неужели ты так слаб, что позволил какому-то мутанту поработить твой разум?       — Лучше заткнись, пока я не добавил и твои мозги на разукрашенные генералом стены, — злится Чонгук, сжимая зубы так, что слышен их скрежет.       — Позволь мне просто показать тебе… Я приведу тебя к порогу твоей давней мечты, — вкрадчиво и обволакивающе науськивает Намджун.       — Заткнись. Поднимайся и снимай с себя всю одежду. — Лейтенант покачивает оружием, побуждая начинать действовать, пока Чимин пробирается сквозь месиво на полу, обшаривая стол генерала в поисках оружия.       — Мы можем стать великими, Чонгук. «Оазис» может стать колыбелью, породившей новую жизнь, услышь же меня… — говорит Намджун, стягивая с себя вещи, удерживая деснами скользящую по слюне капсулу. — Мы мечтали об этом. Ты мечтал.       — Ты ошибаешься, Намджун. Я мечтал не о таком… не о том, чтобы мой друг превратился в животное, уподобившись преступникам прошлого столетия, погубившим нашу планету. Ты болен, и твою душу уже ничем не спасти. Я подарю тебе покой, хен.       — Я докажу тебе, докажу, — заполошно, фанатично шепчет Намджун, с трудом подавляя смешки.       — Ты жалок, хен… В кого ты превратился? — Чонгук поворачивается к Чимину. — Поднимись к Хосоку, пусть через десять минут разблокирует шлюзы в пустошь. Теперь тебе никто не помешает.       Чимин кивает и выскальзывает за дверь, оставляя майора и лейтенанта наедине.       — Все они — одичавшие твари. Мы лучше, мы выше, мы достойны того, чтобы ходить по Земле, не они. — Намджун не успокаивается, забивая в черепную коробку Чонгука свои болезненные убеждения острыми гвоздями. — Что они могут дать миру? Мы сможем выстроить жизнь заново. У нас есть технологии, мы будем диктовать правила.       — У них есть то, чего уже никогда не будет у тебя и у половины собравшихся в этих стенах! — Чонгук хватает его за горло, встряхивая и заставляя наконец заткнуться. — Человечность, любовь и свобода. Поэтому захлопни уже наконец свою пасть.       — И что ты сделаешь со мной? Убьешь? — бросает через плечо Намджун без тени уязвленности, высоко вскидывая голову.       — Нет, Нам. Я дам тебе почувствовать их свободу, о которой ты так мечтал, — отвечает Чонгук, его голос звучит холодно и безразлично.       Он поднимает Намджуна, заставляя босоногого скользить по растекающимся красным подтекам на полу, и выталкивает в общее пространство штаба.       Кто-то дергается в их сторону, пытаясь остановить происходящее, но сразу замирает, услышав повторно раннюю угрозу лейтенанта:       — Убьешь меня — и через двадцать минут задохнёшься. Так что лучше отойди.       Пусть каждый здесь увидит, как поступают с утратившими рассудок, алчными до власти, сгорающими в пламени жестокости ублюдками.       Пусть каждый запомнит, как пала диктатура «Оазиса».