Полярная звезда

      — Чонгук… — Губы бесшумно движутся на повторе, произнося имя любимого человека, который теперь мертв.       Мозг Тэхена прерывает связь с реальностью, пуская ее едва понятными, мутными темными пятнами, чтобы уберечь и так уже нестабильную психику, подключая новый яркий видеоряд спасительных воспоминаний, уводя криофоса подальше от жестокости и боли в мир утешительных грез.       Вот он впервые видит мужчину в шлеме, бесстрашно в одиночку спрыгивающего на бетонные блоки в жерло разрушенной парковки. Впервые стягивает с раненого тяжелый шлем, обнажая бледную кожу с резкой линией скул и россыпью редких родинок. Убирает дрожащими пальцами взъерошенные пряди, поражаясь мягкости темных волос. Как тот хлопает своими черными ресницами, затягивая в омуты антрацитовых глаз в каморке изувеченного метрополитена.       Под холодными пальцами криофоса горячая кожа твердых грудных мышц с заполошно бьющимся сердцем, пытающимся высвободиться из оков самообладания. Вот лейтенант со спины обвивает его талию крепкими руками, укладывая подбородок на плечо и тихим басом рассказывает на ухо сказки о созвездиях. Приглушенно смеется, пытаясь запомнить имена очередного выводка крысят, пока криофос тычет мохнатыми упитанными брюшками ему прямиком в нос. Мягкие губы мужчины пересчитывают выступающие позвонки под прозрачной кожей, пока на нежных бедрах, мокрыми шлепками ударяющимися о стальное тело, остаются красные отпечатки едва сдерживаемой страсти. Тихий шепот о любви, оглушительно кричащий о нерушимой преданности.       Тэхен не винит его за то, что молчаливо покинул.       Не стал бы, даже если бы очень этого хотел.       Хочется лишь скорее умереть, чтобы больше не чувствовать ледяной кромсающий скальпель, чтобы не слышать, как вены со стремительным шумом покидает кровь. Провалиться в утешительное вечное забытье, а не временное, утопающее в амниотических синих водах. Вновь оказаться рядом с Чонгуком, только теперь уже в бесконечности, подальше от жестокого мира ядерной зимы.       — Чонгук… Чонгук…       Тэхен лежит неподвижно, смирившись, что его тело больше ему не принадлежит. Глаза полуприкрыты, а зрачки бессмысленно блуждают по стенам лаборатории, не фокусируясь ни на чем. Руки закреплены ремнями, запястья истерты и покрыты тонкой коркой засохших кровоподтеков от долгих и безуспешных попыток освободиться в предшествующих этому циклах.       Он больше не шевелится — не может, да и зачем?       Теперь все, что он может — это просто ждать.       Ждать, представляя фантомное тепло любимых и заботливых рук, оглаживающих каждый израненный участок кожи. Воспроизводя несуществующие нежные поцелуи, забирающие очередным теплым прикосновением нестерпимую боль. Вновь плотно захлопывать веки, чтобы увидеть черноту глаз с бегущей алой строкой, умоляющей потерпеть еще немного, обещающей, что скоро обязательно наступит долгожданный умиротворяющий конец.       — Чонгук…       Вокруг него движутся тени — хирурги, ассистенты, лаборанты. Шуршат нитриловыми перчатками, проверяют аппаратуру, обмениваются короткими фразами.       Перешептываются сухими, как потрескавшаяся от отсутствующей влаги пустынная земля, лишенными малейшего проблеска человечности голосами. С механическими, отточенными до автоматизма указаниями и заученными терминами. Не люди, а запрограммированные на единственную задачу машины.       Тэхен для них — не человек с чувствами и мыслями, для них он — даже не дышащее, хоть и мутировавшее существо. Отныне он — объект, бессловесный сосуд, лишенный права на протест. Обычный лабораторный образец, источник ценнейших ресурсов, которые можно выкачивать из недр истощенного тела до тех пор, пока он окончательно не иссякнет.       Теперь это даже не жестокость, в которой трещат по швам одержимость и страсть, эмоция и порыв.       Идея.       Нет, с недавних пор хуже.       Это хладнокровная эксплуатация, лишенная малейшего намека на сожаление.       — Температура повышается. Он снова перегревается, — произносит один из ассистентов, вглядываясь в экран с данными. — Включаю охлаждение.       — Убедись, что сердце выдержит. Нам нужно еще минимум три извлечения, — отвечает хирург с легким раздражением.       Выжигающая до обугленных остовов боль становится единственным ориентиром Тэхена, она стирает время, пространство и даже его собственную личность. Очередная волна страха, словно яд, проникает в каждую клеточку тела, терзает органы и одновременно притупляет чувствительность к посторонним вмешательствам.       Нет больше ни прошлого, ни будущего — только мгновение, наполненное невыносимым отчаянием, которое невозможно унять, заглушить или забыть. Оно как бесстыжий вор крадет его воспоминания, стирая с полотна сознания последние следы того, кем он является. Сама сущность криофоса растворяется и стремительно утекает прозрачными каплями сквозь пальцы.       В этой уничтожающей агонии он уже не чувствует себя собой.       Громоздкая установка над ним оживает, издавая низкий вибрирующий гул. Холодный воздух, насыщенный криогенными испарениями, резко обрушивается на его кожу, преподнося в дар мимолетное облегчение. Мышцы сводит, и тело сжимается в болезненных конвульсиях. Хочется закричать, но из приоткрытых потрескавшихся губ вырываются лишь сдавленные булькающие хрипы. Голосовые связки давно капитулировали— слишком много криков, слишком много боли за столь короткое время.       Остается только неподвижно лежать, беспомощно дрожа, пока кожа медленно покрывается блестящим в свете ламп инеем, а дыхание превращается в облачка пара, растворяющиеся в промерзшем воздухе стерильной лаборатории.       — Продолжаем извлечение тканей, — проговаривает главный хирург, сосредоточенно осуществляя очередной надрез на истерзанном теле. — Убедитесь, что амниотическая камера готова. После охлаждения мы проведем глубокую очистку и дадим ему время восстановиться.       Движения вокруг стремительно ускоряются. Звуки инструментов, шорох белоснежных халатов, нажатия истошно мигающих кнопок — все сливается в трещащий по швам хаос, готовый разорвать голову криофоса взрывом ядерной боеголовки. Но из этой адской какофонии вырывает голос. Низкий, спокойный, пропитанный приторным теплом и безумным обожанием.       — Такой хороший мальчик, Тэ. Чонгук бы тобой гордился, ты так отлично справляешься, — словно обезумевший, шепчет внезапно появившийся в лаборатории Намджун, наклоняясь к его уху.       Гладит волосы, накручивая на пальцы блондинистые завитки, утратившие свой природный, мерцающий льдинками блеск. Тэхен болезненно морщится — он предпочел бы еще один цикл истязаний, лишь бы больше никогда не слышать голос этого зверя, шепчущего пропитанные одержимостью, тошнотворные нежности. Произносящего своей смердящей смертью пастью имя дорогого сердцу человека. Не чувствовать на своей изрезанной плоти его грязные пальцы. Не видеть его блестящие в пламени триумфа глаза.       — Потерпи еще чуть-чуть, наш драгоценный, — нежно произносит он, целуя в лоб как собственное дитя. — Еще пара дней, и мы позволим тебе отправиться к своему лейтенанту. Он ждет тебя. Такая любовь, да, Тэхен? — усмехается, не отстраняясь слишком далеко, зная, что тот прекрасно слышит и впитывает каждое слово, с трудом удерживаясь на краю сознания. — Грязная, неправильная. Такая, какой и достойна мутировавшая тварь вроде тебя, — добавляет он с ядовитой насмешкой, наблюдая за тем, как его слова вспарывают нутро Тэхена болезненнее, чем любой скальпель.       На экране кардиометра вспыхивает яркая, тревожная линия, взмывающая вверх резкими пиками, стремящимися прорвать границы допустимого. Ритмичные сигналы, еще недавно звучавшие размеренно, теперь переходят в беспорядочный и торопливый писк. График пульса пляшет в истерике, рисуя хаотичные, рваные зигзаги. Цифры на дисплее увеличиваются с угрожающей скоростью.       Врачебный монитор подает сигнал тревоги, искрясь красным светом фиксирующих датчиков и отбрасывая зловещие отблески на бледное лицо Тэхена. Его сердце бьется неистово, пытаясь избавить своего носителя от преследующего по пятам кошмара. Оно стремится вырваться из груди, сопротивляясь невидимым оковам. Каждое новое истошное сокращение мышцы отдается слабой дрожью по всему телу, пока мальчишка балансирует на грани между существованием и окончательным разрушением, захлебываясь дорожками слез, придающих его глазам еще более непроглядную синюю глубину.       — Майор, покиньте хирургическую, если не хотите, чтобы криофос скончался раньше положенного времени, — вмешивается один из проводящих операцию хирургов, злобно сверкая глазами сквозь прозрачный экран, закрепленный на лице и защищающий от мелких брызг крови. — Я лично доложу генералу, если по вашей вине у особи откажет сердце.       Тот послушно выпрямляется и, развернувшись на пятках массивных ботинок, направляется к выходу. Однако уже у стальных створок на секунду задерживается, чтобы обернуться и окинуть всю команду счастливым взглядом.       — Вы делаете большое дело, друзья, — громко говорит он, стараясь перекрыть шум охладительной установки, и спешно покидает помещение.       Так, к сожалению, и не услышав брошенную с тяжелым вздохом ему в спину реплику:       — Совсем уже обезумел, ублюдок. Надо будет сразу избавиться от трупа мальчишки, а то не удивлюсь, если он его тело прибьет к обшивке своего спального отсека как трофей.       — Регенерация активирована, — вмешивается ассистент, глядя на мигающие данные на мониторе. — Пульс постепенно стабилизируется, но температура уже начала расти.       Главный хирург берет массивную иглу, соединенную с системой прозрачных трубок, и осторожно вводит ее в локтевую вену Тэхена. Металл покалыванием холодит, пронзая мелким отверстием тонкую кожу, прокладывая путь в витиеватые лабиринты голубых вен.       — Начинаю забор, — объявляет, финально подключая криофоса к системе, оснащенной небольшим насосом для контроля потока. — Следите за давлением.       Кровь медленно начинает заполнять трубку, густая, как жидкий металл. Ее багрово-синий цвет с металлическими переливами кажется неестественным, завораживающим и пугающим одновременно. Трубка начинает пульсировать в такт биения сердца, как живая артерия, перенося уникальный биологический материал прямиком к стеклянному контейнеру.       — Скорость потока стабильная, но кровь слишком густая, — сообщает ассистент, следя за данными на мониторе.       Биоматериал начинает стекать по стенкам склянки, издавая приглушенный звук. Контейнер постепенно заполняется, его мерные деления покрываются липкой, темной субстанцией. На дне образуется плотный осадок — кровь Тэхена настолько насыщена, что сразу после извлечения начинает расслаиваться.       — Первый контейнер заполнен, готовим следующий, — сообщает ассистент, снимая сосуд с системы. Он блестит под светом хирургических ламп, будто наполнен расплавленным до жидкого состояния серебром. Его тут же помещают в охлаждающую камеру, чтобы сохранить качество собранной жидкости.       — Осталось совсем немного, — говорит хирург, мельком взглянув на белое, как лист пергамента, лицо Тэхена. — Пульс все еще стабильный, но тело перегревается. Готовьте охлаждение.       Кровь продолжает струиться по трубкам, издавая еле слышный шум, сопротивляясь процессу и пытаясь спасти своего носителя. Второй контейнер спешно подключается к системе, чтобы продолжить сбор. Все больше трубок опутывают узлами дрожащее тело Тэхена: одна направлена в другую руку, еще одна — в область под ключицей, где венозная сеть самая обширная.       Тэхен чувствует, как его внутренности окатывает болезненным жаром. Кипящая, рвущаяся из глубин энергия высвобождается и выжигает все на своем пути, лавой несется по организму. Криофос едва способен дышать, воздух кажется горячим и вязким.       Где-то в самых недрах, в сосудах кровь начинает пузыриться. Тэхен ощущает это каждым миллиметром своего тела: тонкие вибрации становятся все ощутимей, когда перегретая, сворачивающаяся скользкими комками жидкость проходит по трубкам. Голова кружится, сердце срывается в хаотичный ритм, а мышцы сводит судорогой.       — Все его показатели на пределе! — громко заявляет ассистент, его голос звучит встревоженно.       — Срочно включайте генераторы, прекращаем забор! — резко приказывает главный хирург, спешно бросая инструменты на стальной поддон и оборачиваясь к панели управления.       Комната наполняется звуком ожившей установки. Гул охлаждающих систем усиливается, и на тело Тэхена вновь обрушивается холодный поток. Это похоже на удар ледяной волны, которая заставляет его мышцы мгновенно застыть, а кожу покрыться инеем. Он чувствует, как температура тела резко падает, но совершенно не дарит утешительного удовлетворения.       — Забор завершен, тело слишком перегружено, — произносит один из ассистентов, внимательно глядя на монитор.       — Мы выжали из него все, что могли за этот цикл, — отвечает другой, снимая трубки и вынимая иглы. — Необходимо очистить тело и подготовить его к восстановлению.       — Обмыть от следов крови и поместить в амниотическую жидкость на пару дней, — холодно резюмирует главный хирург. — Подождем, пока полностью восстановится, нахуй Намджуна и его спешку.       Остатки крови на безжизненно-белой коже Тэхена смывают ледяной водой. Его руки и ноги аккуратно снимают с креплений, продолжая крепко удерживать, игнорируя тот факт, что мальчишка совершенно не способен двигаться.       — Поторопитесь, — бросает второй, бросив взгляд на индикаторы. — Если тело не погрузить в амниотическую жидкость в течение ближайших минут, начнется некроз тканей.       Тэхена поднимают с операционного стола, и его обмякшее тело, все еще дрожащее от резкого перепада температуры, укладывают в прозрачный резервуар. Амниотическая жидкость медленно поглощает его, обволакивая как утроба.       — Чонгук…       Он чувствует, что боль начинает утихать, а затем погружается в сон, утопая в густой синеве.       В лаборатории воцаряется тишина, нарушаемая лишь гулом приборов. Очередной цикл был успешно завершен.

***

      Хирург покидает стерильный отсек, держа в одной руке медицинскую салфетку, которой промакивает капли пота со лба. Его пальцы дрожат от усталости, и он едва успевает поправить очки на переносице, прежде чем сталкивается с фигурами майора и генерала, ждущих его прямо у двери.       — Как продвигается работа? — сразу же начинает Кван Джунхо, не давая хирургу ни мгновения передышки. — Сколько еще времени потребуется, чтобы сыворотка была готова?       — Она почти завершена, но… — Хирург поднимает руку, жестом прося прервать поток вопросов, когда майор размыкает губы. — Позвольте мне пару минут. Я уточню детали у команды биологов.       Намджун хмуро кивает, складывая руки за спиной, а хирург спешно удаляется в боковую комнату. Помещение наполнено звуками: шипением нагреваемых пробирок, жужжанием центрифуг и приглушенным говором химиков и биологов, работающих над смесью.       Один из ученых, невысокий мужчина с густыми волосами, первым замечает вошедшего.       — Первая сыворотка готова к тестам, — говорит он, держа в руках крошечную, запаенную пломбой пробирку с прозрачной жидкостью, переливающейся голубым при свете ламп. — Но ее состав несовершенен. Мы рекомендуем начать с тестов на крысах, чтобы выявить возможные побочные эффекты, а уже потом…       Его голос прерывает внезапное открытие двери. Генерал входит, бросая яростный взгляд на команду ученых.       — У нас нет на это времени, — резко отрезает он, не дожидаясь пояснений. — Если состав практически готов, начинайте тесты сегодня же.       — Но это рискованно, — вмешивается биолог. — Мы не можем просто так внедрять препарат без предварительных проверок. Необходимо хотя бы два цикла тестов на животных.       — У нас есть заключенные, — холодно говорит Намджун, входя в помещение следом, ставя жирную точку в разгорающемся споре. — Планировали приступать завтра, но кто мешает нам начать сегодня же?       — Это абсурд, — шипит хирург, но уже тише, понимая, что спорить бесполезно.       В этот момент в разговор вновь вступает генерал Кван. Его голос звучит спокойно, но в этой спокойной речи сквозит стальной оттенок:       — Майор прав. Наша задача — не растягивать процесс на недели, а выявить рабочий состав и доработать его на основе реальных данных. В карцере есть подопытные. Если первый тест пройдет неудачно, у нас будет достаточно материала для повторных испытаний.       — Мин Юнги, — четко произносит Намджун, бросая взгляд на одного из охранников, стоящего у двери. — Доставьте его в лабораторию немедленно. Под конвоем.       — Это слишком поспешно… — начинает протестовать один из биологов, но замолкает под тяжелым взглядом генерала.       — Я не буду повторять, — медленно произносит Джунхо, давая понять, что дальнейшие возражения не имеют смысла. — Если сыворотка окажется рабочей, мы продвинемся вперед, перепрыгивая множество ступеней. Если нет, мы доработаем ее. Любой другой подход — это пустая трата времени.       В комнате наступает напряженная тишина. Ученые и врачи переглядываются, но никто больше не решается сказать ни слова.       Решение принято.

***

      — Я был очень рад с тобой познакомиться. Будь осторожен, Чонгук, — говорит старейшина негромко, прощаясь у мрачной дыры обветшалого тоннеля. — Если что-то пойдет не так… Найди способ вернуться. Нам нужны такие бойцы как ты.       Чонгук, не оборачиваясь, коротко кивает. Прощаться не хочется, обещать вернуться — тем более. За его спиной — автомат, который ему незамедлительно вернули сразу после приказа Ен Гвана, закрепленный на ремне. Он проводит подушечкой пальца по ржавому стыку железного свистка — своего талисмана, в котором свободным свистом обитает частичка души его криофоса. Перехватывает изобретение за истертую нить и спешно надевает ультразвуковое спасение на крепкую шею.       — Тэхен… — шепчет он едва слышно, голос теряется в серых стенах тоннеля.       Лейтенант в последний раз шумно втягивает полную грудь спертого воздуха подземки, перемешанного с сыростью и ароматом томящегося в котлах мяса, прежде чем скрыть свое лицо массивным шлемом. Поврежденное стекло теперь спаяно мутной заплаткой, немного мешающей обзору. Но даже такой вариант лучше, чем ничего. Лучше, чем абсолютно отсутствующая возможность вновь попасть в «Оазис» и столкнуться лицом к лицу с пугающей действительностью.       У Чонгука нет никаких сомнений в том, что ему предстоит погрузиться в ад.       Нет места даже призрачной надежде на то, что Тэхен остался цел и невредим за несколько суток отсутствия мужчины в бункере. Если бы твари из командования не хотели причинить ему вред, они бы не отдали приказ на уничтожение, а продолжали бы хитрыми манипуляциями гнуть свою линию, проводя подпольные исследования в очень ограниченном кругу лиц со специальным допуском.       Жив ли Джин? Целы ли Юнги и Чимин? Удалось ли Хосоку им помочь? А Намджун?       Главный вопрос — не примкнул ли он к оси зла?       Жгучая ненависть, перемешанная с удушающим страхом, опаляет нутро, выворачивая и выкручивая суставы наизнанку, заставляя немного замедлить шаг и все же обернуться, чтобы отвлечься и запечатлеть в памяти спрятанный глубоко под землей от смертоносных ветров палаточный город. Совсем не хочется изводить себя терзающими душу мыслями, но они невольно все же всплывают в потревоженном сознании одним-единственным вопросом, полным горечи и сожаления: что было бы с ними, родись они тут… в бетонных стенах метрополитена?       — У нас два часа, — напоминанием вырывает из дымки задумчивости старик Ли, — надо идти.       Фигура старика растворяется в полутьме, но дает о себе знать звуками четких босоногих шагов, скрипом мелкой каменной крошки, отражающимся от стен. Чонгук тенью следует за ним, открыв створки шлема, чтобы при необходимости можно было поддерживать диалог. Автомат, покачиваясь на ремне за спиной, иногда ударяет его по лопаткам, подгоняя двигаться еще быстрее.       — Чуть дальше будет перекресток, — коротко говорит Ли, не сбавляя шага. — Левая ветка ведет к старым отсекам. Мы пойдем направо, там туннель шире, несколько поворотов и лаз в пустошь.       — Знаю, — спокойно отвечает Чонгук. Перед выходом он внимательно изучил и запомнил карту подземки и прекрасно понимает, куда они направляются.       Впереди тоннель заметно сужается, стены покрыты плесенью, а местами проглядывают ржавые следы старых конструкций. Свет фонарей выхватывает тени снующих из угла в угол крыс. С каждым новым преодолеваемым метром воздух становится ощутимо холоднее. Чонгук ежится. Хотелось бы сказать, что он искренне ненавидит зиму, но ничего другого он попросту не знает. Подаренная матерью жизнь не предоставила никаких альтернатив, выплюнув его в суровую ледяную реальность.       Мужчина переводит взгляд на старика и молчаливо завидует свободе этого человека, предоставленной ему генетической лотереей. Невероятное творение природы, способное адаптироваться практически к любым температурным условиям, кроме жары, которую, по счастливому для криофосов стечению обстоятельств, на Земле больше невозможно отыскать.       Чонгук слегка ускоряет шаг, чтобы поровняться с прытким стариком.       — Слушай внимательно. У нас ограниченное время. Нужно подгадать момент возвращения разведывательного отряда в бункер. Они патрулируют ближайшую территорию каждый вечер. Когда мы доберемся до точки, ты должен будешь спрятаться. — Чонгук бросает на Ли короткий взгляд, чтобы убедиться, что тот запоминает. — Засыпь свою накидку снегом, замаскируйся, жди моего сигнала.       Тот лишь молча кивает, поворачивая на очередной развилке, приближающей их к выходу.       — Если все пройдет удачно, — продолжает лейтенант, поправляя автомат за спиной, — ты сможешь забрать своих людей и экипировку. Я аккуратно встроюсь в шеренгу входящих солдат. За шлемом все равно не будет видно, кто я. Веди себя смирно. Никаких лишних движений, никаких попыток выдать свое присутствие.       Криофос заметно напрягается и вжимает голову в плечи, раздраженно отвечая:       — Понял.       А Чонгук, бегло оглядывая его морщинистое лицо, сомневается, вспоминая свободолюбивый нрав старика, который совершенно точно может стать обузой, несмотря на все заверения старейшины.       Лестница перед ними шаткая, с изогнутыми временем перекладинами, пронзительно ноющими под каждым движением. Ли, ловко цепляясь за промерзшее железо, которое заставляет кожу противно прилипать к металлу, взбирается первым, беспрепятственно находя опору цепким босоногим хватом. Добравшись до люка, без промедлений начинает проворачивать массивный вентиль, выкручивая его с отвратительным хрустом ломающегося льда. Тот наконец поддается, и люк открывается с резким металлическим скрежетом.       В образовавшиеся щели врывается поток ледяного воздуха, который сразу же приносит с собой смесь снега и мелких ледяных осколков. Они кружатся в воздухе, оседая на волосах и одежде, пока криофос выбирается в пустошь.       Чонгук молча наблюдает за исчезающими в дыре бледными пятками, проверяет автомат, а затем начинает подниматься следом.       Разрушенный пригород мегаполиса встречает мужчин враждебным безмолвием.       Небо над ними затянуто тяжелыми свинцовыми облаками, нависающими так низко, что кажется, они готовы раздавить все, что еще судорожно пытается выжить в этом опустошенном мире. Непроглядная вьюга закручивает снег бешеными спиралями. Видимость нулевая — все вокруг тонет в густой снежной пелене, скрывающей даже ближайшие обугленные руины.       Ветер агрессивно завывает, его режущий звук пробивается сквозь фильтры шлема Чонгука, врезаясь в барабанные перепонки оглушающим гулом. Уничтоженный мир вопит и корчится в припадке ярости, проклиная каждое существо, которое все еще осмеливается дышать. Не слышно даже шагов Ли, идущего позади. Силуэт старика растворяется в этом снежном хаосе, становясь частью неумолимого кошмара, окружающего их со всех сторон.       Дыхание вырывается из фильтров шлема мутными облаками пара, которые мгновенно уносятся в потоке бешеного вихря. Он идет вперед, напрягая зрение, но сквозь плотную завесу снега ничего не разглядеть. Вокруг них — бескрайняя белоснежная пустота. Границы между небом и землей давно стерлись, позволяя стихии диктовать свои жестокие правила.       Из развалин постройки молниеносно выныривает стая ледяных гончих, сливающихся с разразившейся белоснежной бурей. Вперед вырывается самый прыткий, крупный волк, его тело будто соткано из льда, а глаза сияют синими пугающими маяками. Он двигается стремительно, и прежде чем Чонгук успевает что-либо предпринять, тварь бросается на криофоса. Хитрый зверь предусмотрительно выбирает самого слабого, незащищенного толстым слоем брони человека.       Чонгук инстинктивно тянется к автомату. Привычным движением он срывает оружие с ремня и снимает его с предохранителя, пальцы уверенно ложатся на спусковой крючок. Это движение отработано до автоматизма, но именно оно может отнять драгоценные секунды. В тот момент, когда он поднимает автомат и производит первый выстрел, клыки волка уже практически впиваются в шею старика. Нанося существенное ранение, отвлекающее волка, лейтенант разворачивается и палит по оставшимся мохнатым голодным мутантам, преследуя цель уничтожить каждую тварь.       — Черт! — Чонгук откидывает оружие, вспоминая об ультразвуковом свистке, и рывком срывает его с шеи.       Пронзительный, оглушающий звук разносится по пустоши, заглушая даже вой ветра.       Волк, вцепившийся в криофоса, тут же дергается, разжимает челюсти и валится на землю, извиваясь в предсмертной агонии. Его тело бьется в последних судорогах, а затем замирает.       Ли, хватаясь за изувеченную ранами руку, тяжело падает в сугроб. Кровь бордово-синего цвета мгновенно растекается по снегу, впитываясь в белоснежный покров. Чонгук подбегает к нему, ногой подальше отталкивая подыхающую тварь.       — Ли! — кричит он, опускаясь на колени рядом со стариком, забывая о том, что тот практически ничего не слышит за защитными фильтрами шлема.       Жить будет. Рука изрядно пострадала, но чудеса регенерации уже остановили стремительное кровотечение. Криофос переводит сбитое от страха дыхание, упираясь синевой глаз в хмурое низкое небо, позволяя падающим пушистым хлопьям беспрепятственно оседать на бледном лице.       Лейтенант до побелевших костяшек сжимает пальцами серую накидку на его тяжело вздымающейся груди, резко открывает заслонки фильтров на шлеме, выпуская клубы горячего пара, и кричит в гулкую пустоту ядерной пустоши. Его голос, полный злости, боли и бессильной ненависти, разрывает тишину вокруг, эхом отскакивая от бесцветных руин.       Он заполошно дышит, грудь тяжело вздымается. Морозный воздух проникает в легкие, обжигая их холодом, но это ничто по сравнению с яростью, кипящей внутри.       Ему ненавистна эта планета, которая на постоянной основе предпринимает попытки отнять у него все: людей, тепло и надежду.       Он рывком выпрямляется, взгляд стеклянеет, но решимость холодной сталью пробивается сквозь боль. Чонгук смотрит на застывшую в неестественной позе тварь, которая еще совсем недавно срывалась в смертельном прыжке. Его ботинок со всей силы врезается в морду подохшей гончей, издавая глухой, хрустящий звук.       Чонгук кидает последний взгляд в ту сторону, откуда они вдвоем пришли, наклоняется и протягивает руку старику, помогая тому подняться на ноги.       — Ладно, перевели дух? — хрипло смеясь, пытаясь разрядить обстановку. — Готов идти дальше?       И тепло улыбается своему подземному проводнику, получив утвердительный, вполне задорный кивок.       Снег скрипит под ботинками, завывание ветра кажется еще громче. Чонгук больше не оглядывается, пропуская старика вперед, заранее обрисовав ему планирующийся маршрут, чтобы удерживать того в поле своей видимости. Внутри все трещит по швам, но он на ходу латает душевные раны и выстраивает заново защитные стены. Этот путь они должны пройти, даже если весь мир будет стоять у них на пути.       Через час пешего хода мужчины добираются до пустынной местности. Вьюга не утихает, и Чонгук уповает на то, чтобы она продолжалась достаточно долго, чтобы скрыть их в своих снежных потоках. Пурга — единственная защита от всевидящих глаз разведчиков, патрулирующих окрестности. Пока снег метет, у них есть шанс подобраться как можно ближе к стальным затворам бункера.       Мужчины движутся медленно, каждый шаг продуман, чтобы не привлекать внимания. Время рассчитано идеально: через несколько минут солдаты парами начнут стекаться к входным шлюзам. Если все сложится удачно, Чонгук сможет незаметно встроиться в их шеренгу. Во время такой сильной метели случается и не такое — никто не станет задаваться лишними вопросами, почему один из них отбился от группы.       Криофос укладывается на ледяную поверхность, укрываясь балахоном и позволяя лейтенанту припорошить себя плотной шапкой снега.       Единственное, что ему остается — терпеливо ждать.       Завывание ветра глушит звуки шагов, снежная пелена скрывает силуэты. Чонгук лишь крепче сжимает автомат, готовясь в любой момент перекраивать заранее продуманный план, если что-то пойдет не так.       Перед группой разведчиков стальные бронированные створки начинают медленно разъезжаться. Внутри зияет темная пасть входного шлюза, тускло освещенная мигающими красными лампами.       Чонгук делает шаг вперед, преодолевая черту, отделяющую его хрупкие надежды от пугающей неизбежности.