Полярная звезда

      Чонгук медленно открывает глаза, замечая, как едва различимый свет, проникающий сквозь узкую щель в двери, разливается у порога камеры. Он с точностью не знает, сколько времени прошло — два, три дня, может быть, и больше, но по едва уловимой игре света и тьмы, по его подсчетам, минуло около двух суток.       Лежа на жестком прохудившемся матрасе, больше напоминающем тонкую тряпку, набитую скатавшимся в камни наполнителем, он ощущает, как холод от влажных стен подземки вытягивает оставшиеся крупицы тепла из продрогшего тела. Но даже этот факт не вызывает такого мучительного отвращения, каким всегда наполнено пребывание в тюремных карцерах «Оазиса».       Камеры военного бункера больше напоминают комнаты для пыток. Обшитые металлическими пластинами стены, утыканные крюками, от которых тянутся цепи и ремни, словно ты отбываешь наказание не за провинность, а очутился на самой настоящей скотобойне.       А здесь же вполне уютно. Грех жаловаться.       Место заточения без лишних деталей, но хотя бы пропитано минимальным уважением к каждому, кому приходится здесь оказываться. Мебель, как и везде в подземке — результат бурного полета фантазии: предметы интерьера собраны из разнообразного железного и деревянного мусора, превращая тюремную камеру в некое подобие самой настоящей комнаты, где сохраняются хоть какие-то проблески человечности.       Чонгук, потянувшись, пытается разогнать остатки холодного оцепенения. Он не знает наверняка, какое решение примет старейшина метрополитена, учитывая новые, неожиданно вскрывшиеся обстоятельства, но готов встретить любое испытание. Он поворачивается на живот и с агрессивным рыком утыкается лицом в настил, чуть ли не разрывая руками истертую временем ткань.       Как же он себя ненавидит и внутренне испепеляет за Тэхена. Если бы он не полез тогда на нулевой этаж парковки спасать Тэмина, который в итоге оказался растерзанным в клочья мясным месивом, то не встретился бы с криофосом, не стал бы его преследовать, не нарушил бы его покой, не влюбился и не привязал к себе. Этого немного наивного, нелюдимого, изголодавшегося по банальной ласке мальчишку, которого отвергла собственная семья.       Чонгук ощущает себя самой настоящей мразью, эгоистичным поступкам которой нет ни малейшего оправдания и уж тем более нет прощения. Но в то же время он уже никогда не сможет от него отказаться. Как и обещал, будет всюду следовать за Тэхеном.       Если попросит всегда быть рядом — будет.       Если вдруг решит покинуть, значит, пойдет за ним призрачной тенью, вторя каждому босоногому бесшумному шагу, не отсвечивая и не мешая жить, но молчаливо приглядывая.       Если погибнет, то Чонгук без раздумий отправится следом, выпустив свинцовую пулю себе в висок. Без криофоса нет смысла в существовании, нет цели в бесконечной борьбе, нет света в затянувшейся вековой мгле.       Глубоко провалиться в терзающие душу мысли не получается, потому что лейтенант слышит скрипучий, режущий звук отодвигающегося железного засова двери. Желудок уже давно прилип к позвоночнику и завывает протяжные песни, поэтому мужчина предвкушает привычный обед: спешно закинувший миску с едой солдат, пару коротких реплик и снова запертый засов. Однако вместо охранника в его камеру входит сам старейшина. Его фигура обрамлена мягким светом из коридора, а в руках аппетитно дымится стальная тарелка. Неспешными шагами он подходит к Чонгуку и без лишних слов протягивает ему еду.       Лейтенант, почувствовав резкий запах жареного крысиного мяса, замирает и звучно сглатывает накопившуюся слюну и, встретившись с серьёзным взглядом, с благодарностью принимает миску, которая моментально приятно согревает руки. Старейшина делает короткий жест рукой, давая понять, чтобы Чонгук приступал к еде, пока сам берется за массивный стул у стены. Скрип металлических ножек, сделанных из кусков арматуры, заставляет лейтенанта поежиться, пока лидер аккуратно пододвигает стул и неторопливо опускается напротив него.       Первая вилка горячего мяса нетерпеливо отправляется Чоном в рот и сразу обжигает голодные до еды рецепторы, побуждая желудок ласково заурчать. Но тот открещивается от чувства удовлетворения и сразу поднимает голову обратно на Ким Ен Гвана. Голод голодом, но есть вещи, которые беспокоят его гораздо сильнее. Вопрос, полыхнувший огоньком надежды, отпечатывается на черной радужке глаз, поэтому его даже не приходится озвучивать вслух.       Старейшина засовывает руку в карман брючины и вытягивает оттуда за веревочку ржавый свисток. Тот самый талисман на удачу, который Тэхен повесил лейтенанту на шею, обещая, что тот обязательно его защитит.       — Я верю тебе, — коротко произносит Ким, откидываясь спиной на хлипкую спинку стула и продолжая сверлить Чонгука испытующим взглядом.       — И? — Тот вскидывает подбородок, в его голосе звучит уверенность, хотя внутри бурлит от непонимая, какого хера тогда он все еще находится в камере. Лейтенант откидывает все эти уставные нормы, общаясь теперь со старейшиной на равных, как тут у них и заведено. — Каковы ваши условия?       — Я тебе уже озвучивал свои условия, Чон Чонгук. Сотрудничество. Мне не нужен здесь паразит, который воспользуется моим гостеприимством, извлечет выгоду, а потом притащит по горячим следам полчище бункерной саранчи. Понимаешь, о чем я?       — Могу я быть откровенным с Вами? — Чонгук отставляет тарелку на кушетку и упирается ладонями в колени, слегка наклоняясь к старейшине и пристально вглядываясь ему в раскосые серые глаза, лишь разрезом так напоминающие любимые. — Единственное, что меня волнует в бункере — это мои люди. Если Вы так боитесь, что я притащу сюда свое командование, то заверю вас: дойти они не смогут, потому что я планирую свернуть им шеи.       Ким Ен Гван ухмыляется; лейтенант ему явно импонирует. А тем временем тот продолжает:       — И тогда кого мне сюда приводить? Может быть, Тэхена, которого вы устранили как системную ошибку, отправив в пустошь и обрекая на одинокое существование? — На лице мелькает тень отвращения.       — Ты совсем ничего не знаешь о нашей жизни, Чонгук. Не тебе рассуждать. — Старейшина раздраженно хрустит костяшками пальцев и ответно сверлит в черепе лейтенанта дыру.       — Зато я все знаю о жизни Тэ, а ваш уклад меня, как верно подмечено, мало волнует, так же как и уставы вашей общины. Все, что мне от вас нужно — чтобы вы хотя бы на секунду забыли о своем ебаном величии и вспомнили о младшем брате.        Ен Гван тяжело вздыхает и опускает плечи.       — Я никогда о нем не забывал. Ешь давай, стынет же, а я буду рассказывать.       Чонгук нехотя вновь принимается за еду, а Ен Гван выдерживает недолгую паузу, позволяя своим мыслям проясниться, прежде чем начать свой рассказ.       — Я не стану вдаваться в детали и доскональные подробности появления первых мутаций, Тэхен тебе наверняка уже все рассказал. Лучше начну с того момента, когда он покинул стены метрополитена. На тот момент мне было уже тридцать, я на двенадцать лет старше Тэ, и все эти годы, хочешь верь или не верь, но я мечтал быть ближе к своему младшему брату, напоминавшему мне ослепительный лучик света. В тот момент старейшина, который управлял общиной до меня, контролировал и пресекал любые коммуникации с криофосами.       Его голос становится более взволнованным, когда он продолжает:       — Этот ублюдок, находившийся у правления более двадцати лет, впервые ввел и начал активно применять на практике политику изгнания, опасаясь, что генетически совершенные, на его взгляд, люди угрожают его нагретому месту у власти. Разумеется, была введена жесточайшая цензура, и метрополитен погрузился в омут пропаганды, где по сарафанному радио в каждый, даже самый темный угол подземки заползала дикая и невообразимая для любого разумного человека клевета о голубоглазых людях. Ни один из нас, Чонгук, больше не мог проявлять свои чувства открыто, иначе это грозило бы мгновенным лишением свободы. Поэтому в нашем подземелье была построена эта тюрьма. Здесь не существует отъявленных преступников. Нам всем нечего делить. Камеры были созданы для тех, кто…       Он замирает на мгновение, проваливаясь в болезненные воспоминания.       — …кто осмеливался выступить против установленного порядка. Тех, кто пытался бросить вызов системе, чтобы защитить своих близких. Игрища с властью и людьми, словно с марионетками, ранили каждого из нас, заставляя разрывать связи с теми, кого мы любим. Основная идея этого жестокого подхода состояла в том, чтобы криофосы свыклись с мыслью, что они здесь чужды и одиноки. Чтобы те покидали подземку без попыток сопротивления. Успешная борьба с инакомыслием также отдаляла родных друг от друга, не давая возможности должным образом наладить крепкие семейные связи. Два десятилетия все рассыпалось у меня на глазах, и последним кирпичиком, удерживающим шаткий фундамент, был Тэхен. Когда его заставили уйти, будучи уверенным, что его семье на него плевать, мир окончательно рухнул. Я дал себе обещание, во что бы то ни стало должен прийти к власти и в корне изменить уклад.       Чонгук, пораженный услышанным, давно уже перестал жевать и внимательно слушал старейшину, умостив миску с остывшим мясом на коленях. Все верно: откуда восемнадцатилетнему мальчишке, который с детства не знал любви и крепких объятий, которого сторонились и избегали, понимать все эти политические, бурлящие в управленческой верхушке распри? Их родители буквально стояли перед выбором: оборвать связи с младшим отпрыском или потерять сразу двоих, неизбежно молчаливо проводив одного в ледяную пустошь, а второго — в тюремные камеры как политического преступника.       Какими бы жестокими ни казались принятые ими выборы, Чонгук признает, что они были верными. Из двух зол родителями Тэхена и Ен Гвана было выбрано наименьшее. Старший оставался в безопасности в подземке, а младшему было бы в какой-то степени даже безопасней там, наверху, среди льдов, где единственной опасностью для ловкого, сильного и приспособленного к самым лютым морозам парня были ледяные гончие. Страшно признавать, но при отсутствии возможности свергнуть сошедшего с ума управленца, делать криофосов нелюдимыми с рождения в какой-то степени можно было даже считать актом милосердия.       — Постойте, но вы же сказали, что криофосы — не ваши люди. — Чонгук недовольно хмурится, вспоминая диалог, который состоялся в день его появления в метрополитене.       — Все верно, криофосы не мои. Криофосами их нарекло то животное, что правило до меня. — Старейшина до хруста сжимает кулаки, едва сдерживая ненависть. — И для того, чтобы искоренить из разума людей это прочно закрепившееся в их головах клеймо, должно пройти не меньше нескольких десятков лет, чтобы выросло новое поколение. Свободные люди и встроенные в социум существа, понимаешь? — Он дожидается утвердительного кивка со стороны лейтенанта. — Я не смогу изменить прошлое, я не смогу насильно внушить тем, кто ушел, что мы теперь безопасны. Я не смогу прогнуть под себя свободолюбивый голубоглазый народ, который был наречен когда-то мутантами и изгнан. Так же, как я не смогу изменить Тэхена, не заставлю поверить его в искреннюю братскую любовь. Доверия ко мне нет ни у него, ни у ему подобных. Все, что я могу сделать — пресечь изгнание. Ни один ребенок с момента становления меня у власти не покинул метрополитен не по своей воле. Были те, кто уходили, но это было их решение, основанное на долгих годах общинного отречения; они не чувствовали себя комфортно и находили свою семью там, на поверхности. — Мужчина снова тяжело вздыхает и устало проводит ладонью по лицу.       Чонгук вновь и вновь думает о том, как разительно отличается жизнь в «Оазисе» и в метрополитене. Да, народ подземки прошел множество этапов, как хороших, так и плохих. Кризисы, спятившие и упивающиеся властью управленцы, но люди всегда знали, что рано или поздно наступят прояснения с приходом молодого новатора, такого как Ен Гван. А «Оазис» всегда существовал под гнетом военной диктатуры. Да, у всех жителей бункера было иллюзорное ощущение предоставляемого им выбора, но на деле все работало исключительно в угоду правящей верхушке, полностью удовлетворяя их потребности. Контролировалось все — начиная от распорядка твоего дня и заканчивая тем, кого ты любишь за закрытыми дверями спального отсека.       Только сейчас, увидев действительно свободных людей, единственным ограничением которых являлась невозможность подниматься на поверхность, лейтенант с горечью осознает всю патовость происходящего в «Оазисе».       Сейчас Чонгук сидит перед Ен Гваном, будучи чужаком, от которого можно ожидать чего угодно, даже самой низкой подлости. Но старейшина с гордой неуязвимостью и благосклонностью проявляет к нему человечность и хотя бы маломальскую гостеприимность.       Могли бы просто убить.       Именно так поступили бы в «Оазисе» с любым, кто попал бы в его бронированные стены без приглашения. Теперь ответ на многочисленные вопросы о том, почему Тэхен избежал подобной участи, лежит на поверхности. У бункера были на криофоса свои персональные планы, а для их осуществления лейтенант должен был быть устранен.

***

      Хосок стоит, притаившись за одним из многочисленных поворотов коридора, и внимательно вслушивается в отдаленные звуки, эхом доносящиеся из глубины бункера. Охрана не так часто сменяет друг друга на посту, поэтому у него есть всего несколько минут, чтобы успеть осуществить задуманное в зазор пересменки.       Убедившись, что разговор утих, он мгновенно направляется к вентиляционной шахте, расположенной за одним из выступов.       Быть конструктором в этом огромном бронированном монстре — невероятное преимущество. Знаешь наизусть каждый соединительный узел в многочисленных стальных артериях. Вентиляция — единственный верный путь в карцеры.       Подходя к решетке, он внимательно осматривает механизм. С усилием выдвинув тяжелую крышку, он замирает, вновь прислушиваясь к звенящей тишине. Убедившись, что никого поблизости нет, Хосок скользит внутрь, разворачиваясь и плотно вжимая решетку на исходную позицию. Внутри темное пространство, в которое просачиваются редкие блики света, поэтому он не медлит и зажигает фонарь, надежно закрепленный плотным ремешком на голове. Бесконечные трубки тянутся по всему периметру шахты, шипя очищенным воздухом, словно змеи. Конструктор, стараясь издавать меньше шума, опускается на колени и начинает медленно ползти, упираясь спиной в потолочную стенку.       Путь ползком неблизкий; ему потребуется минимум минут сорок, чтобы спуститься с верхнего уровня на первые этажи. Главное — чтобы никто не заметил его отсутствия в спальных отсеках. Варианта добраться сразу на лифте и уже потом проскользнуть в шахту — не было: все нижние уровни теперь забиты охраной, после того как начали работу с криофосами. Хосок трясет головой, стараясь сосредоточиться на поставленной задаче. Его бросает в холодный пот от одной только мысли о том, что там делают с Тэхеном. Конструктор знает наверняка, что тот еще жив, хоть и находится на пределе. Лабораторные твари выжимают его ресурсы досуха, заставляя бледное тело регенерировать вновь и вновь. Об этом ему регулярно докладывает Соен, которая ежедневно слышит душераздирающие крики из лабораторного отсека.       Ситуация крайне тяжела. У молоденькой девчонки даже пролегла глубокая морщинка между бровями оттого, как часто ее лицо искажает гримаса боли вперемешку с сожалением. На данный момент их только двое, кто может хотя бы попробовать вытащить из цепких лап ублюдков криофоса. Но Хосок не теряет надежды на то, что ему удастся высвободить Юнги и Чимина. Его план несовершенен. На данный момент он имеет множество брешей, которые еще предстоит продумать и тщательно залатать, но он надеется, что им все-таки удастся сделать это сообща и покинуть бункер вместе с мальчишкой из пустоши, уповая на то, что он поможет им добраться до ближайшей известной ему подземки.       Надежда же на то, что Чонгуку удалось выжить, тает с каждой секундой.       На одном из поворотов его ботинок шумно цепляется за стык металлических панелей, и по всему коридору раздается протяжный скрип.       — Блять, — шепотом ругается конструктор и перестает дышать, слыша приближение тяжелой поступи двух пар кирзовых сапог.       — Слышал? — спрашивает один из дозорных, сразу снимая автомат с предохранителя.       — Ага, хуета какая-то с вентиляцией. Надо будет Хосоку сообщить, пусть пошебуршит там со своими хоббитами завтра, — соглашается второй, задирая голову вверх и пытаясь заглянуть в одну из решеток.       — Кстати, ты уже слышал о нем последние новости?       — Ты о том, что его дружки в карцере за то, что старшего лейтенанта пристрелили? — интересуется, понижая голос.       — Ага, нихуя себе компашка, да? Не зря я тебе говорил, что крысы всегда сбиваются стайками, — комментирует с абсолютно омерзительной ехидной интонацией.       Хосок с трудом подавляет в себе желание вылезти из вентиляции и проломить этому куску дерьма череп гаечным ключом. Сам пугается собственных мыслей и желаний, но как уже давно стало ясно, «Оазис» и его жители давно утратили всякую человечность. И конструктор не стал исключением.       — Слушай, может, все-таки проверим вентиляцию?       — Тебе заняться больше нечем? Пойдем.       Хосок дожидается, пока шаги стихнут в глубине темного коридора, и продолжает бесшумно двигаться дальше, стараясь больше не задевать стыки обшивки во избежание обнаружения. До карцеров ориентировочно еще минут пятнадцать пути, но еще предстоит проползти медицинский отсек. Кровь стынет в жилах от одной мысли о том, что там может происходить.       Наверное, это одновременно дар и наказание их дружной компании. Какими бы мощными и сильными ни были эти мужчины физически, любая опасность для их близких временно выбивает почву из-под ног, заставляя поддаваться нахлынувшим эмоциям. Поэтому приходится наступать на собственное горло и душить любые порывы совершить необдуманные действия.       Каждый шаг теперь имеет небывалое значение.       Каждое неправильное слово или взгляд могут привести к гибели.       Проползая мимо лаборатории, шумно гудящей морозильными установками, Хосок аккуратно заглядывает в прорези решетки. Возле хирургического стола пусто, только в дальнем углу перебирает пробирки лаборант. Тэхена не видно, но контейнеры с амниотической жидкостью попадают в слепую зону, полностью лишая возможности выяснить, помещен ли туда криофос.       Из вентиляционного отверстия на пол стерильной лаборатории медленно снежинками опускаются пылинки, поэтому конструктор спешно отползает подальше.       — Только держись, Тэ, — пробираясь в очередной поворот, шепчет себе под нос мужчина. — Только держись, друг. Мы обязательно что-нибудь придумаем.       Проходит еще некоторое количество времени, когда Хосок добирается до тюремного отсека. Теперь вновь необходимо дожидаться пересменки, поэтому он ложится плашмя на стальную поверхность и терпеливо ждет, утыкаясь взглядом в носки кирзовых сапог одного из охранников, виднеющихся из решетки.       Вокруг так тихо, что при других обстоятельствах можно было бы провалиться в сон и наконец хорошо выспаться. Адреналин в крови конструктора зашкаливает, заставляя ледяные капельки пота неторопливо стекать от загривка прямиком в ворот формы, побуждая желание дернуться от щекотливых ощущений. Но Хосок контролирует даже свое дыхание, не позволяя себе сделать ни одного лишнего движения.       Наконец грузный парень облегченно выдыхает и нетерпеливо начинает постукивать ботинком по металлическому полу. «Начинается», — думает Хосок, зная, что у него ровно две минуты в запасе.       Как только эта гора мышц исчезает, конструктор спешно начинает двигаться в сторону камер, заглядывая в каждую из них в поисках друзей. Он видит Чимина, но перекидываться фразами о самочувствии нет возможности.       — Чимин, — тихо зовет он, мгновенно обращая на себя внимание.       Друг вскидывает голову, и в его потухших глазах на мгновение зажигается огонек надежды.       — Хос, ползи дальше, Юнги через две камеры, — шепчет он, мгновенно подскакивая на ноги, чтобы конструктору было лучше слышно.       Кивнув и совсем не думая о том, что друг не может увидеть жест его согласия, Хосок сразу направляется дальше, то и дело бросая взгляд на экран наручных часов. Вот она, камера второго разведчика. «Разделили их, суки!» — негодует про себя конструктор.       На полу лежит обессиленный Юнги, лицо которого заплыло от синяков и отеков, не позволяя разглядеть лисьи глаза. В отличие от Чимина, он практически лишен одежды, и вся его спина исполосована многочисленными шрамами, оставшимися от регулярных жестоких истязаний, с вытекающей блестящей сукровицей.       В целом неудивительно, Пак всегда отличался более мягким и покладистым характером, что в случае с Мином не работало с завидной регулярностью.       Хосок спешно вытаскивает из кармана пару пилюль обезболивающего, которые ему принесла в спальный отсек Соен под покровом ночи, и сразу бросает их на пол рядом с изувеченным другом, заставляя того пошевелиться и с трудом приподнять голову, чтобы вглядеться в темноту шахты.       — Выпей сразу обе, продержитесь до завтра, я вас вытащу, — тихо сообщает конструктор Юнги, дожидаясь от того слабого утвердительного кивка.       Надо убираться отсюда; задача максимум на сегодня выполнена. Мужчина дал знать своим друзьям, что они не одни, что о них помнят и за их жизни будут бороться.       Обратный путь вновь лежит через лабораторию, и Хосок улавливает звуки голосов. Осторожно подползая максимально близко к отверстию шахтового коридора, он напрягает слух, стараясь выхватить каждое слово.       — Процесс подготовки сыворотки идет согласно плану? — спрашивает Намджун, его голос искрится энтузиазмом.       — Экстракция клеток криофосов позволила получить необходимые преференции для генетических модификаций. Мы провели анализ пробирок, и я должен сказать, что извлечения из ледяных гончих также продемонстрировали удивительные результаты, — добавляет главный химик, уверенно листая данные своими паучьими пальцами на планшете. — Их клетки так же проявляют уникальные свойства регенерации, которые могут значительно ускорить процесс.       — Мы должны быть осторожны, — вмешивается хирург, настороженно посмотрев на пробирки. — Экстракция проведена на грани допустимого. Риски для жизни испытуемых, даже для тех, кто принадлежит к нашей исследовательской группе, достаточно высоки. Мы не можем позволить себе потери.       — Участвовать в первых тестах будет не добровольческая группа, — хмуро пресекает Намджун.       — А кто же тогда, товарищ майор? — Химик немного напрягается, ответно недовольно глядя на мужчину.       — В карцерах есть один разведчик, срочно нуждающийся в нашей помощи, улавливаете ход моих мыслей, доктор? — Удовлетворенная улыбка расплывается по лицу, обнажая углубления симпатичных ямочек, которые вводят в заблуждение о внутреннем наполнении этого человека.       У Хосока в ужасе расширяются зрачки, а сердце стучит так гулко, словно готово пробить металлический настил. Он осознает, что речь идет о Юнги, конечности немеют от обрушившейся на него информации.       Наблюдая за ними, он видит, как Намджун прокручивает между пальцами небольшую пробирку с голубой жидкостью, задумчиво изучая ее. Сыворотка мерцает под ослепительным светом хирургических ламп, и конструктор ощущает, как в каждом миллиметре его тела поселяется чувство неконтролируемой тревоги.       — Но мы не можем игнорировать этические аспекты, майор. Это все еще люди… Не забывайте, что они еще, к тому же, ценные кадры.       — В нашем положении нет места сентиментальности. Если мы сможем использовать эту сыворотку для создания нового поколения, мы должны действовать. Приступайте к инициации послезавтра.       Хосок зарывается пальцами в волосы и с силой оттягивает их, удерживая себя на поверхности и не позволяя свалиться в бездну отчаяния. Он недвижимо лежит до тех пор, пока мужчины не покидают лабораторию.       «Это полный пиздец», — мысленно воет конструктор.       У него остается ровно один день.

***

      Чонгук уже час напряженно меряет камеру тяжелыми шагами, дожидаясь, когда за ним придут. Наконец дверь скрипуче открывается, и внутрь заходит девушка с длинными светлыми волосами, держащая в руках стопку чистой одежды. Она начинает заметно нервничать при взгляде на серьезного крупного мужчину.       Справедливости ради, это являлось одной из причин, почему лейтенанта заперли в камере — он пугал своими физическими данными. А так как люди подземки еще никогда не сталкивались с чужаками, было принято решение временно его изолировать.       — Тебе нужно переодеться, — говорит она тихим голосом, укладывая одежду на кушетку. — После этого следуй за мной.       Чонгук легко ухмыляется и стягивает с себя изношенные тряпки, которые ему метнули в лицо в первый день пребывания в метрополитене, наблюдая за пристальным вниманием любопытных глаз, скользящих по его телу. Беря в руки черную, повидавшую время водолазку, он поворачивается к ней спиной и произносит:       — Не смотри так на меня, мой парень будет в ярости.       А затем кидает на нее взгляд из-за плеча, внутренне загибаясь от хохота, замечая пунцовые пятна, проступившие на ее бледном лице, никогда не видавшем естественного света.       Потупив взгляд, блондинка смиренно дожидается, когда мужчина сменит одежду, не решаясь больше подглядывать, даже когда слышит шелест спускающихся штанин.       Они покидают место заточения, и Чонгук следует за девушкой, которая ведет его по тускло освещенному тоннелю, где холодный воздух обволакивает их, вновь ударяя в лицо запахом ржавых труб и мокрого бетона.       Когда они выходят на платформу, его взгляд сразу же привлекает фигура Ен Гвана, окруженного гулко шумящими людьми общины.       — У вас тут всегда так радостно? — вскинув черные брови, интересуется у девушки лейтенант.       — В последнее время да, сегодня вновь родился ребенок, — улыбается та, воодушевленно подпрыгнув.       Вокруг старейшины сосредоточена атмосфера праздника. На глазах Чонгука разворачивается самый настоящий обряд. Ен Гван с гордостью и нежностью целует новорожденного в лоб. Ребенок с легким рыжим пушком волос забавно ерзает в руках своей матери, протягивающей его в ярких лоскутах ткани ближе к лидеру.       На Чонгука водопадом обрушивается ощущение невероятного тепла и комфорта — два совершенно позабытых чувства, которые он испытывал разве что в далеком детстве. А в метрополитене, несмотря на все трудности, с которыми регулярно сталкиваются его жители, все еще существует место для любви, заботы и искреннего, неподдельного счастья.       — Сегодня же внесите девочку в реестр, — даёт распоряжение старейшина суетящемуся подле него невысокому мужчине с проседью волос на висках, а затем разворачивается в сторону застывшего на месте чужака.       — Чонгук, рад тебя видеть! — приветствует лейтенанта, и его голос сквозит искренностью. — Как ты себя чувствуешь?       — Эм… Нормально, — отвечает Чонгук, стараясь скрыть растерянность от подобного вопроса, который он слышал за всю свою жизнь исключительно от друзей. — Приятно видеть, что у вас тут радостные вести.       — Благодарю, дети для нас самое большое счастье. С недавнего времени даже голубоглазые. — Ен Гван весело подмигивает Чону, стараясь разрядить напряжение, повисшее над головой мужчины грозовой тучей.       Старейшина подхватывает его под локоть и начинает вести в сторону крысиных ферм.       — Я должен закончить одно дело, а дальше двинемся смотреть, как продвигаются дела с твоим шлемом, — говорит он.       — Разумеется, как скоро я смогу покинуть метро? — Чонгук пристально смотрит в лицо лидера, стараясь уловить каждую дергающуюся мышцу, выявляя в его ответе признаки лжи. Но тот держится расслабленно и крайне уверенно.       — Думаю, что уже сегодня, поэтому мне очень хотелось бы обсудить с тобой некоторые детали нашего сотрудничества, хорошо?       Услышав, что, вероятно, он сможет отправиться в «Оазис» буквально по истечении нескольких часов, Чонгук внутренне ликует и одновременно начинает нервничать.       Лейтенанта мало что пугает в этой жизни, кроме мыслей о смерти его друзей и Тэхена. Он задается вопросом, сможет ли он справиться, если, вернувшись на военную базу, выяснится, что приходить было не к кому? Мотая головой, он думает: «Нет, не смогу, уничтожу всех, а затем отправлюсь следом».       — Я готов ответить на любые ваши вопросы. — Он уверенно кивает Ен Гвану.       — Хорошо, — хмурится старейшина, всматриваясь в антрацитовые глаза лейтенанта. — Как много твоим людям известно о метрополитене?       — Как выяснилось, не так много. Мы знаем все ближайшие к бункеру разрушенные станции метро, не исключали и тот вариант, что на каких-то платформах может быть жизнь, но далеко от базы не заходили, поэтому нам так и не удалось никого найти, — честно рассказывает Чонгук. — Если вы беспокоитесь о своей станции, то уверяю вас, о ней никто не в курсе. Даже я после падения в расщелину не особо запомнил, как вел меня к вам старик Ли.       — Признаюсь честно, — лидер немного замедляет шаг, приближаясь к крысиным фермам, — нам очень нужны ваши технологии, поэтому я хочу быть уверенным в том, что ты отплатишь мне услугой за услугу. Нам нужно хотя бы два инновационных костюма вашей выходной экипировки, чтобы в будущем, в случае необходимости, у нас была хотя бы минимальная возможность воссоздать их в своих скромных условиях.       На этих словах Ен Гван разворачивается и оставляет Чонгука одного в темноте тоннеля, сам скрываясь в импровизированных стенах фермы. Сквозь взлетающий вверх от потоков прохладного воздуха полиэтиленовый навес лейтенант отчетливо видит его широкоплечую фигуру, скользящую между рядами очертаний клеток и поочередно останавливающуюся возле каждого работника.       После возвращения старейшины тому сразу поступает вопрос, наполненный плещущимся через край интересом:       — Вы планируете выходить на поверхность?       — Может быть, когда-нибудь, — пожимает плечами Ен Гван. — Я не хочу загадывать, Чонгук, я не могу предсказывать будущее. Могу точно сказать только одно: пока местным об этом знать необязательно. За последние годы у них было слишком много потрясений, поэтому для начала необходимо наладить поломки внутри самой общины, на что уйдут годы, прежде чем тащить настрадавшихся людей на ледяную поверхность.       Лейтенанту лишь остается согласно кивать, поражаясь и восхищаясь мудростью старейшины и его искренностью. Такому человеку и впрямь хочется сделать ответный шаг навстречу.       Ен Гван поворачивает в тоннель, который Чонгук ранее не замечал. Внутри коридора царит тусклый свет, исходящий от мигающих ламп, которые бросают угрюмые тени на бетонные стены. Они подходят к массивной металлической двери, старейшина с гостеприимной легкой улыбкой отворяет ее и пропускает лейтенанта вперед.       Перед Чонгуком раскрывается очередная коммуникационная комната, когда-то обслуживающая шумящий метрополитен, наполненный пассажирами и поездами. Теперь это помещение служит не просто техническим пространством, а настоящей конструкторской.       Весь зал уставлен массивными столами, на которых в творческом беспорядке раскиданы детали сборных механизмов и пожелтевшие от времени чертежи. Однако этот хаос кажется своего рода порядком, установленным местными работниками. Среди них Чонгук замечает и совсем молоденьких девушек, что вновь вызывает у него удивление. В «Оазисе» подобное даже представить невозможно — тяжелым трудом на регулярной основе занимаются исключительно мужчины. Женщинам позволено лишь получать образование на медицинских сестер, в то время как основная масса работает в столовой, обслуживает гидропонные установки в оранжереях и регулярно занимается дезинфекцией базы.       Со всех сторон раздается стук молотков и жужжание сверл, на стенах висят схемы, заляпанные маслянистой смазкой. В одном из углов помещения, столпившись кучкой, конструкторы склонились над поврежденной фильтрационной установкой и на повышенных тонах о чем-то спорят, пытаясь перекричать царящий повсюду шум.       — Нам сюда, — рукой приглашает Ен Гван следовать за ним в направлении самого освещенного стола, на котором наблюдается минимальный возможный порядок.       На поверхности аккуратной горкой умостилось его снаряжение, на которое старейшина складывает ржавый свисток, пробегаясь глазами по лицу лейтенанта и одаривая его доброй улыбкой.       К ним стремительно приближается бородатый мужчина лет сорока, осторожно переносящий в руках массивный шлем, на котором уже издалека видны попытки залатать трещины на защитном стекле. — Лидер, приветствую. — Мужчина опускает шлем на столешницу, а сам спешно пожимает руку Ен Гвану. — Добрый день, — произносит он, сразу же поворачиваясь к Чонгуку. — Сделал все, что в моих силах.       — Отлично, ты молодец! — Старейшина одобрительно похлопывает его по плечу. — Он успеет добраться к себе?       — Сколько тебе идти в бункер, чужак? — хрипит мужчина, перелистывая потрепанную тетрадку, в которую вносил все необходимые данные по починке.       — Около часа или полутора, — хмурится лейтенант, прикидывая в голове свою геолокацию.       — Тогда точно хватит, если останавливаться не будешь. — Мужчина ловким движением засовывает карандаш себе за ухо и вновь поднимает глаза на Чонгука.       — Я могу выдвигаться уже сейчас? — Чонгук мгновенно переводит внимание на Ен Гвана. Будь его воля, он уже бы сорвался в «Оазис».       — Тебе сначала надо подкрепиться, Чон Чонгук, — улыбается ему в ответ старейшина.       — Нет, исключено! Полный желудок будет мне только мешать. Я настаиваю на том, чтобы отправляться уже сейчас.       — Бери свои вещи и пойдем, выйдем в коридор, — тяжело вздыхает старейшина, нисколько не удивляясь упрямству лейтенанта. — Спасибо большое, Чонги, — кивает он конструктору и спешит к выходу из гудящего помещения.       Вновь оказавшись в слабоосвещенном тоннеле подземки, лидер общины обращается к лейтенанту:       — Я не смогу дать тебе людей в помощь, Чонгук. Сам понимаешь, нам наверху не выжить, а с криофосами у меня пока недостаточно выстроен контакт, поэтому они тоже, скорее всего, откажутся помочь… Разве что старик Ли…       — Какой мне толк от старика? — Чонгуку очень не хочется отправляться в бункер с балластом в виде престарелого криофоса, которого тоже может ждать опасность.       — Ох, не списывай его так сразу со счетов. Он мастер маскировки. Пусть дожидается у входа в ваше убежище, сможет помочь тем, кому удастся выбраться… — немного медлит, но всё же добавляет: — Тем более, если не посчастливится выжить тебе. Он сможет привести твоих людей и криофосов к нам, я обещаю помочь.       — Пожалуй, вы правы, он точно согласится пойти со мной?       — Ты его недооцениваешь. Скорее всего, его мало волновало бы твое мнение, даже если бы ты ему отказал, — приглушенно смеется и качает головой. — Чонгук… я не надеюсь, что вы придете к нам в метро по своей воле, поэтому если все-таки сможете выбраться все вместе, ты это… передай старику костюмы, ладно? — заглядывает в глаза с надеждой.       — Я держу свои слова, Ким Ен Гван. — Чонгук протягивает широкую ладонь, чтобы скрепить договоренности крепким рукопожатием. — Спасибо, что не убили и согласились помочь. Я у вас в долгу.       — Пообещай, что спасешь моего брата. Это же надо… мужика себе какого выцепил, так еще где? В жалких остатках цивилизации… — нервно начинает смеяться старейшина, прикрывая шутками всю ту боль и беспокойство, которое на самом деле испытывает.       — Конечно, спасу… — Чонгук крепкой хваткой удерживает его за плечо, побуждая поднять голову и встретиться с затягивающими темной уверенностью омутами. — Свое нерушимое обещание я уже подарил другому человеку, поэтому вам передать я его не могу, но повторю, я люблю его, у меня нет выбора!