Полярная звезда

      Хосок тихой поступью движется по коридору медицинского отсека. Ночь в «Оазисе» — мрачная, напряженная, она словно затаила дыхание, и каждый шаг конструктора откликается глухим эхом, нарушая этот зыбкий покой. Мигающие тусклые лампы делят коридор на узкие полосы, между которыми мелькает его тень, будто сама хочет затеряться и остаться незамеченной.       Каждый поворот он проходит с настороженностью хищника: задерживает дыхание, прислушиваясь к редким шорохам вентиляции, к приглушенному жужжанию, что пробивается где-то вдали сквозь стены. В этом мертвом молчании, казалось бы, привычные звуки — шум очистных фильтров, скрипы переплетения труб — обретают зловещее присутствие, словно сам «Оазис» — хищный притаившийся зверь, обхаживающий добычу.       Главная цель Хосока — не быть сожранным вместе с костями на ужин.        Он ловко и почти бесшумно двигается, отмечая любые самые мельчайшие детали. В коридорах нет ни души — лишь угрюмое освещение, едва разгоняющее тьму. Кажется, будто даже воздух стал гуще, оказывая сопротивление любому движению, но мужчина продолжает идти, с каждым новым шагом все ближе приближаясь к лазарету. Он несколько минут терпеливо выжидает у двери, вновь обводя придирчивым глазом пустынные коридоры, пока наконец не тянется за ключом доступа. Раздается глухой щелчок, и дверь поддается.        На пороге перед ним сразу возникает Соен, он скользит уверенным и холодным взглядом по ее бледному и заплаканному лицу. В тусклом свете она кажется едва ли не испуганным и молчаливым призраком. Ее пальцы нервно щелкают ручкой в кармане халата.       Соен — темноволосая, с копной гладких, почти черных волос, едва достигающих плеч и обычно умилительными глазами-бусинками, выглядит истерзанной и измученной. Края ее рта поджаты, и она слегка прикусывает нижнюю губу.       Сильно нервничает.       — Охрана есть? — тихо спрашивает Хосок, слегка наклоняясь к ней.       — Никого, — шепотом отвечает санитарка дрожащим голосом. — Я одна на дежурстве.       Мужчина кивает, тщательно скрывая собственное облегчение.       — Пропусти меня, Соен. — Он нависает над ее хрупким телом грозовой тучей, а голос звучит тихо, но твердо.       Та отрицательно трясет головой, не говоря ни слова, ее зубы только сильней вонзаются в истерзанную нижнюю губу. Взгляд мгновенно уходит вниз, как будто прячет что-то, что она не решается выпустить наружу. Глаза с поволокой слез отчаянно ищут спасения, перескакивая по серым углам коридоров, только бы не встретиться с конструктором взглядом.       Хосок чувствует ее колебания, это проступает в каждом движении, в едва заметном вздрагивании плеч. Он делает шаг вперед приближаясь, смягчает голос:       — Соен... Ты же уже знаешь, Чонгук не вернулся из вылазки. — Его слова хлещут ее наотмашь, заставляя несдержанно всхлипнуть. — И сейчас только Джин способен объяснить, что произошло.       Санитарка наконец задирает острый подбородок и смотрит на него — взгляд вымученный, словно она еще до конца не решила, чего боится больше: вопросов или ответов. Тишина накрывает их как плотная пелена, и кажется, девушка вот-вот сорвется и убежит, но остается на месте, чуть сгорбившись под тяжестью гнетущей неизвестности.       — Ну же, — тихо добавляет конструктор, и его слова звучат практически на грани отчаяния. — Ты ведь... ты же любишь Чонгука. — Он наклоняет голову, смягчая резкость в глазах, чуть ли не умоляя. — Тебе не все равно, я знаю. Ты хочешь узнать правду, как и я. Только Джин может дать нам ответы, что случилось с лейтенантом. Впусти меня, пожалуйста!       Девушка на секунду зажмуривается, глазные яблоки совершают хаотичные движения под занавесом век. Ее плечи подрагивают в беззвучной истерике. Хосок видит, как что-то в ней с треском ломается, осыпаясь бесконечным страхом прямиком к ее до блеска начищенной медицинской обуви.       — Хорошо, — едва слышно и судорожно выдыхает она, облизнув пересохшие губы, вытирая вспотевшие ладони о белоснежный стерильный халат. — Только… только тише. Я не хочу, чтобы кто-то… — Ее голос срывается, и она бросает испуганный взгляд на пустынный коридор, прислушиваясь к ночной тишине, пытаясь убедиться, что вокруг точно никого нет.       Хосок молча кивает, всем своим видом демонстрируя ей вселенскую благодарность, а так же разделяя ее озабоченность вероятной слежкой.        Соен наконец делает неуверенный шаг назад, отступая в сторону. Она заметно медлит, не будучи до конца уверенной в собственном решении, но все же оставляет проход свободным, позволяя конструктору проскользнуть внутрь отсека.        Прежде чем Хосок переступает порог, санитарка вновь дергано выглядывает в коридор, сканируя бетонный проход. Зрачки ее глаз расширяются, а в теле вновь проскакивает пружинистое напряжение.       Вполне возможно, что мысленно она уже начинает жалеть о том, что поддалась напору, позволив надавить на самые болезненные точки собственной измученной души. Животный страх перед безжалостной расправой «Оазиса», скрытый в глубине ее души, медленно поднимается на поверхность, грозя поглотить полностью.        Хосок двигается вдоль стройных рядов пустующих коек. На некоторых местах все же видны следы явного недавнего использования — смятые подушки, небрежно оставленные на спинках полотенца.       Соен явно не в состоянии взять себя в руки и приступить к обязанностям.       Вокруг намертво прибитые к стенам стеллажи с медицинскими препаратами, коробки с бинтами и небольшие пластиковые контейнеры, герметично запертые на застежки, чтобы влага ни при каких обстоятельствах не пробралась внутрь.  Он проходит мимо стола, на котором в металлических подставках аккуратно выстроились упакованные в индивидуальные пакеты шприцы и свежие флаконы растворов, ещё блестящие от недавней дезинфекции. Лампы над операционным столом горят ровным, ярким светом, их отражение скользит по идеально чистым стенам, вымытым до блеска и выкрашенным в ослепительно белый цвет. Каждая поверхность тщательно продезинфицирована. Воздух пропитан резким запахом антисептика и хлора, чистым и безупречным.        Когда конструктор приближается к одиночным палатам для тяжелораненых, чувствует нервную дрожь, пробивающую крепкое тело. Он делает глубокий вдох и под взволнованным взглядом семенящей по пятам Соен медленно открывает герметичную дверь бокса.       Внутри помещения на койке лежит Джин.       Его тело абсолютно неподвижно, то, что разведчик жив, выдает только редкое прерывистое вздымание грудной клетки и истошный писк кардиометра, фиксирующего ровное сердцебиение. Разведчик покрыт простынями, что не дает с точностью рассмотреть характер его повреждений. Скулы превратились в острые как лезвие линии, припудренные болезненной серой бледностью. На крюк рядом с кроватью подвешена капельница, поступающая в вены мутноватым раствором. На пороге застыла молоденькая санитарка, крошечная и зажатая, но внимательная, как маленький страж, охраняющий покой критического пациента.        — Ты останешься с нами? Или присмотришь за коридором? — Хосок поворачивается к Соен, желая удостовериться, что она точно хочет знать ответы на терзающие ее вопросы, и искренне жалея влюбленную в лейтенанта до беспамятства девушку.       Соен нервно пожимает плечами, втягивая голову в плечи, как будто пытаясь укрыться от ситуации, в которой ей совершенно некомфортно находиться. Ее взгляд на мгновение задерживается на Хосоке, потом скользит в сторону Джина.       — Я останусь… — Ее голос чуть слышен, и в нем сквозит неуверенность. — Узнаю, что произошло, а потом сразу уйду, — добавляет она, сжимая кулачки в карманах халата и впиваясь острыми ноготками в мягкую кожу ладоней.       Конструктор осторожно берет руку друга, подушечкой пальца он медленно проводит по костяшкам, ощущая прохладную, чуть шероховатую кожу. Необходимо разбудить его и при этом не напугать. Тело и сознание Джина измучены попытками выжить, все ресурсы брошены на тяжелое восстановление.       — Хэй, Джин, — шепчет он голосом, насквозь пропитанным болью и заботой. — Это я.       Тот слабо дергается и медленно распахивает опухшие веки, обнажая белки глаз, сплошь испещренные полопавшимися капиллярами.        — Хосок... — хрипит он на пределе слышимости; некоторые звуки вырываются из его рта с раздирающим горло свистом.       — Паршиво выглядишь, дружище.       —  Как…как тебя сюда впустили? — Джин беспокоится о последнем друге, который еще не утратил возможность свободно перемещаться в подземельях «Оазиса».       — Охраны нет, Соен впустила. —  Хосок набирает в грудь побольше воздуха и чуть сильней цепляется узловатыми пальцами за прохладную руку. — Что случилось в пустоши?       —  Подожди…подожди, Хосок. Ты знал?— Джин отворачивается и утыкается взглядом в выбеленную стену, надеясь справиться с обрушившейся душевной болью, если самый близкий человек ответит утвердительно.        — Нет, как ты мог вообще о таком подумать? — обиженно хмурится, но в душе прекрасно понимает природу зародившихся в голове друга сомнений.        — Хос, что ты делал в ремонтируемой части? Какое было твое поручение? — задает решающий вопрос, и кардиометр мгновенно начинает фиксировать учащенное сердцебиение.       — У меня был ограниченный доступ к информации. Я знал, что проводятся опыты на гончих, делал соответствующее оборудование. Тварей при мне приносили в лабораторию, но я не задавал лишних вопросов, мне и в голову не могло прийти, что…Намджун… —  Речь конструктора прерывается, потому что друг судорожно цепляется за его руку, с трудом переваривая предоставляемую информацию.       Соен начинает лихорадочно двигаться по реанимационному боксу, вытаскивая из шкафчиков шприцы, ампулы и набор инструментов. Кардиометр продолжает зашкаливать, отдаваясь мерзким биением в висках. Она бросает короткий взгляд на Хосока, ее лицо еще бледнее чем обычно, и в глазах читается беспокойство.       — У нас мало времени, — произносит она, приближаясь к Джину и откидывая с него простынь. — Я введу препарат, и через несколько минут он уснет. Ты должен успеть задать все вопросы. Поторопись.       Раненый переводит благодарный взгляд на санитарку и вымученно ей улыбается:       — Спасибо.       — Джин, расскажи, что случилось в пустоши. — Конструктор собирается, намереваясь внимательно слушать и запоминать каждую деталь, чтобы позже продумать план по освобождению друзей.       — Юнги уловил движение в заброшенном здании, они пошли проверить. — Джин на мгновение замолкает, набирая воздух, и болезненно стонет, когда рану пронзает вспышка огненной боли. — Меня оставили за главного, — выдавливает он сквозь стиснутые зубы. — В одной из оконных дыр мы заметили еще силуэты… Парни поняли, что там были люди... Криофосы...       — Криофосов привели в «Оазис». — Хосок утвердительно кивает, поощряя друга продолжить рассказ — Что случилось потом?       — Я плохо помню, Хос… — Джин морщит лоб, у него в голове хаотично всплывают утерянные детали. — Они отключили меня от общей рации, а потом… потом пятеро наших двинулись в сторону заброшки, снимая с предохранителей автоматы. Я пытался их остановить, но… — Джин замолкает, переведя дыхание, и его голос становится едва слышным. — А дальше… выстрел.       Он на мгновение закрывает глаза, заново переживая этот миг, когда свои же открыли по нему огонь, а затем продолжает:       — Подстрелили…наши, Хос. — В его взгляде появляется боль и горечь от предательства, сдавленные шепотом слова разрывают душу на лоскуты, — И перед тем как я… как я отключился, кажется, я видел Чона.       Джин осоловело моргает, постепенно проваливаясь в сон под действием лошадиной дозы успокоительного, которое ему ввела Соен.       Хосок долго всматривается в тени, залегшие под глазами друга на болезненно впалых щеках. Он аккуратно приподнимает простыню, обнажая окровавленные бинты, которыми сплошь перемотана вся грудная клетка, и касается ребер, под которыми скрываются зашитые пулевые отверстия, окруженные огромными гематомами.       Решив не тревожить Джина, он умалчивает о том, что лейтенант не вернулся, и не говорит, что Юнги и Чимин томятся в одиночных карцерах, вероятно, подвергаясь жестоким пыткам.        Он медленно встает с койки, поправляя складки на военной форме, пытаясь отвлечься от терзающих мыслей. Кивает Соен, которая, к сожалению, так и не получила ответы на интересующие вопросы, и выходит из бокса.       Необходимо как можно скорее вернуться в спальный отсек и хотя бы попытаться соорудить вокруг себя видимость хладнокровия.       Согласия с системой.       Молчаливой покорности и поддержки.       Если необходимо, он даже станет участвовать во всем этом безумии под видом фанатичного соучастника.       Пока не удастся разработать достаточно продуманный план, как помочь ребятам.

***

      В холодных стенах лаборатории яркий свет падает на металлический операционный стол, вокруг которого тихо гудят многочисленные холодильные установки, поддерживая в помещении пронизывающий холод.       Дверь распахивается, и две массивные фигуры в военном втаскивают внутрь молодую девушку-криофоса. Ее руки крепкими узлами связаны за спиной, движения полностью скованы, глаза полны страха и блестящей в свете ярких ламп влаги. Ее взгляд ни на миг не отрывается от медицинского алтаря, покрытого леденящими душу следами предыдущей «операции». В углу шепотом переговаривается хирург с одним из своих ассистентов.       — Взрослая женская особь, что была доставлена вместе с ней, слишком быстро скончалась, как и предыдущий парень, которого удалось выловить первым. — Ассистент вскидывает голову и оценочно пробегается глазами по молоденькой девушке как по лабораторной подопытной крысе.        — Да, сразу же пошел отказ органов, — отвечает хирург, втирая в морщинистые руки антисептик. — Но кровь великолепна… образцы обоих просто идеальные.       — Куда ее? — отрешенно спрашивает один из солдат.       — Да не тяните время, — раздраженно отмахивается хирург, поправляя халат. — Укладывайте сразу на стол. У нас еще один мутант впереди, а я все же хотел бы успеть на ужин, там сегодня рагу … — хмыкает он с легким оттенком цинизма в голосе.       Криофоса толкают на холодный металлический стол, руки и ноги надежно фиксируют толстыми кожаными ремнями, которые скрипят под натяжением, но не оставляют даже малейшего шанса вырваться на свободу.       Девушка из последних сил предпринимает попытки высвободиться, пытаясь выкрутить руку из тесных оков, но по итогу лишь сдирая себе кожные покровы, оставляя глубокие кровоточащие раны. Все присутствующие в лаборатории лишь терпеливо дожидаются, пока ее заполошные движения не ослабнут, вынуждая тело принять ватное и неподвижное положение.        Врач, стоящий рядом, наблюдает за агонией с клиническим интересом и кивает ассистенту, держащему журнал записей.       — Вновь пробуем провести все извлечения наживую. Под страхом смерти организм выделяет достаточное количество гормонов, — говорит он сухо, кивая сделать заметку. — Адреналин и кортизол — ключевые элементы. Важно удерживать ее на грани и в напряжении. Это повысит вероятность успеха сыворотки.       Девушка разрывается рыданиями и всхлипами на весь медицинский отсек, сбивчиво и безнадёжно:       — Пожалуйста, отпустите...! — Голос дрожит и срывается на душераздирающий крик. — Я прошу вас... умоляю! — До сих пор не до конца понимая, что с ней собираются делать.       Врач, стоящий у стола, переглядывается с коллегами и, указывая пальцем на неё, коротко командует: — Готовьте к извлечению костного мозга. Времени мало, каждый образец должен быть идеален.       Ассистент быстро подходит к панели управления холодильными генераторами и поворачивает рычаги, со всех сторон раздаются низкие гулкие звуки, наполняя воздух разъедающим холодом. Врач наклоняется ближе к девушке, с маниакальным блеском в глазах рассматривая, как ее кожа покрывается инеем.       — У тела должен быть перманентный и устойчивый ответ на вмешательства, у нас нет права на ошибку, — бормочет он, едва заметно улыбаясь.       — Пробирки для спинномозговой жидкости и костных фрагментов готовы? — уточняет другой хирург, оборачиваясь к санитару, и тот, кивая, выдвигает металлический поднос с аккуратно разложенными стеклянными контейнерами и инструментами.       — Отлично. Теперь осторожно вводите анестетик в малых дозах, только чтобы удержать сознание особи ясным, — приказывает врач, подготавливая капельницу. — Не допускать ее отключения, мы должны видеть всю реакцию организма.       Санитар приступает к немедленному вводу препарата, и девушка вздрагивает, когда игла пробивает нежную кожу. Ее глаза полны страха, но тело не может сопротивляться. Она цепляется взглядом за темный потолок, словно молясь о спасении, которое не наступит.       — Давление падает, — спокойно комментирует один из ассистентов, сверяясь с монитором, — начинаем забор.       — Начинаем, — повторяет врач, поднимая длинный металлический инструмент, похожий на сверло. Он поворачивается к команде и спокойно приказывает: — Удерживайте крепче, у меня не должно быть никаких помех.       Санитар в ответ лишь кивает, сжимая фиксаторы на запястьях девушки, и наблюдает, как врач с пугающей безмятежностью вводит длинное дребезжащее сверло в район подвздошной кости, извлекая первый образец костного мозга. В тот же миг по всему нулевому этажу «Оазиса» разносится пронзительный, животный вой — крик, полный боли и отчаяния, вибрирующий в воздухе, заставляющий на мгновение всех замереть. Звук пропитывает стены, сотрясает холодные коридоры и оседает тяжелым эхом, вызывая у каждого, кто его слышит, непроизвольный холодок по спине.        Соен в противоположном крыле медицинского отсека крепко закрывает руками уши и начинает содрогаться в рыданиях, свалившись на корточки рядом с койкой Джина, пока его скупые слезы пропитывают белоснежную наволочку подушки.       Отныне «Оазис» раз и навсегда утратил в глазах этих двоих то самое призрачное ощущение островка спокойствия и безопасности посреди бескрайней ледяной пустыни.         Теперь в стенах бункера больше не живет человечность.       Лицо криофоса скручивается в агонии, а по телу начинает разливаться странный жар, сначала легкий, но затем, с каждым дюймом, который острый скальпель вскрывает на коже, температура резко поднимается. Ее организм отчаянно сражается, пытаясь залатать раны, восстанавливая ткани буквально в момент их разрушения.       Полностью обнаженная на стальном столе, она вновь выгибается от пронзительной боли, но ее тело подчиняется примитивному инстинкту выживания. Мутировавший организм мгновенно запускает процесс регенерации, направляя последние резервы сил на восстановление поврежденных тканей, заставляя девушку заживо гореть изнутри. Кожа на руках и груди темнеет, покрывается страшными пузырящимися ожогами, где тонкий слой голубоватого эпидермиса буквально сворачивается под воздействием невыносимого жара.       Организм отчаянно наращивает клетки, пытаясь залатать повреждения, но выделяемый объем энергии становится неконтролируемым — внутренности кипят, заполняя воздух густым, жгучим запахом, который перемешивается с металлической свежестью крови. Рвущиеся мускулы напрягаются в ответ на каждое прикосновение инструмента, и новый крик вырывается из ее горла неконтролируемой волной, когда ее палачи продолжают методично извлекать образцы.       — Температура особи слишком быстро поднимается, — шепчет ассистент, следя за показаниями датчиков.        Один из врачей, глядя на ее мучительное состояние, без малейшего сожаления произносит, обращаясь к коллегам:       — Вот это нужный уровень реакции. Организм сопротивляется.       — Быстрее, блядь, она сейчас буквально сгорит! — шипит второй хирург, жестким движением приказывая ассистенту подать контейнер для образцов. — Скорее, собираем что сможем, пока не произошло полное уничтожение тканей.       Внутренний пожар медленно испепеляет девушку изнутри. Тонкий слой льдинок, который еще недавно покоился на ее плечах, улетучивается парной дымкой, оставляя влажные следы, мгновенно превращающиеся в новые островки багровых ожогов. Плоть на глазах скручивается и сворачивается в жуткий кокон, а запах паленого мяса, смешанный с запекшейся кровью, наполняет комнату, заставляя санитаров едва сдерживать рвотные позывы.       — Прекратить работу с левой стороной, — командует палач, отстраняя одного из санитаров и оценивая цифры на мониторе. — Сосредоточьтесь на извлечении остальных органов, ткань умирает быстрее, чем мы успеваем фиксировать данные.       Девушка издает сдавленный скулеж, ее глаза закрыты, но мышцы по-прежнему напряжены. Организм борется, пуская в ход последние крупицы энергии, но регенерация отбирает слишком много сил, и внутренности уже пылают раскаленными углями. Секундная передышка между приступами боли — и ее тело начинает содрогаться в предсмертных конвульсиях, пульс на мониторе зашкаливает, а кровь исходит темно-синими свернувшимися сгустками.       — Все. Мы теряем ее, — хрипит ассистент, пошатнувшись назад.       Тело криофоса, а точнее, то, что от него осталось, обмякает, и на темном металле стола несмываемыми печатями застывают обугленные пятна прилипшей содранной кожи ладоней.       Пики фиксируемого пульса на мониторах навсегда застывают ровной звенящей полосой, запечатлевая пережитое зверство.        Намджун стоит в углу лаборатории, наблюдая за процессом с застывшей усмешкой на губах. Взгляд не отрывается от тела криофоса на операционном столе — искры триумфа мелькают в его глазах, когда он замечает, как врачи с трудом извлекают финальный образец.       Спустя несколько минут он медленно подходит к хирургической группе, вставая рядом с контейнером, где в амниотической жидкости, поддерживающей постоянную температуру, плавают два тела ледяных гончих. Намджун постукивает ногтем по стеклу, с интересом разглядывая своих подопытных.       — Прогресс есть? — спрашивает он, не поворачивая головы и наблюдая за тонкими, почти прозрачными венами, проступающими под тонкой пленкой кожи на ушах гончих. — Достаточно ли материала, чтобы двигаться дальше?       Ассистент, едва не роняя флакон с кровью, торопливо отвечает: — Ещё один криофос, и мы можем начинать первые тесты. Однако... потребуется больше особей, чтобы гарантировать результат. Их биологические реакции по-прежнему непредсказуемы.       Намджун наклоняется ближе, обнажая белые зубы в безумной улыбке и оглядывая асептические столы, на которых размещены контейнеры с биоматериалами, мерцающими голубоватым оттенком.       — Для этого не жалко никаких ресурсов. Добудем тварей столько, сколько потребуется, — говорит он, взгляд его замирает на кровавых фрагментах в пробирках. — И как долго, по-вашему, продлится работа?       — Мы можем двигаться быстрее... Но все же необходимо запастись терпением, товарищ майор, если речь идет о полном введении сыворотки всему «Оазису».       Намджун удовлетворенно шипит, прокручивая в пальцах пробирку, до краев наполненную голубоватой густой субстанцией.       — Потерпим. Так заманчиво, что у нас будет все необходимое, чтобы раз и навсегда освободиться от ограничений подземки.        Хирург снимает с себя перепачканные свернувшимися сгустками перчатки, в то время как санитары под надзором нескольких солдат приводят операционную в порядок, старательно соскабливая остатки тканей с металлических поверхностей. Воздух насыщается запахом  антисептиков и стерильных растворов, пока полы, залитые густыми багровыми лужами, продолжают отражать яркий свет ламп.       Намджун, остановившись у операционного стола, задумчиво осматривает окровавленное железо и, хмуря брови, спрашивает:       — Есть ли шанс удерживать мутантов в стабильном состоянии дольше, позволяя телу регенерировать и извлекать больше материала? — В голосе проскакивают хищные нотки, будто сама мысль о полном контроле над жизнями криофосов захватывает его разум.       Хирург, обернувшись, начинает смеяться:        — Майор, вы мыслите со мной в одном направлении. Я уже рассматривал этот вариант. — Он убирает прядь волос со лба, в предвкушении проводя языком по верхней губе. — На следующем мальчишке я собираюсь испытать одну из своих теорий. Если мы правильно стимулируем процесс регенерации, можно получить такие образцы, о которых мы раньше и мечтать не могли.       Намджун прищуривается и кивает, усмехнувшись.       — Значит, действуйте. Обо всех успехах докладывать в штаб. Мне привести мальчишку?       — Да, пожалуй, доставьте его минут через пятнадцать, — говорит мужчина, провожая немного утомившимся взглядом спину майора, отправившегося в карцеры, где удерживается Тэхен.