С тобой я могу дышать под водой

      – Вот что бы я без тебя делал, ма? – ласково говорит Хонджун, прижимая телефон к уху.       – Для этого и нужны мамы, милый, – тихий женский смех раздаётся на том конце. – Получилось сбить температуру?       – Вроде бы да, он даже смог поесть немного и где-то полчаса назад уснул, – приглушённый голос эхом отскакивает от кафельных стен ванной, в которой он заперся, чтобы ненароком не разбудить Сонхва. – Надеюсь, что ему завтра будет получше.       – Где он так умудрился простудиться?       – Это всё из-за твоего глупого сына, который горазд ляпнуть что-нибудь, из-за чего люди потом вылетают из квартиры, забыв даже одеться.       – Вы поссорились?       – И да, и... – Хонджун переводит взгляд на закрытую дверь, вспоминая, как отчаянно Сонхва просил прощения. — Вроде бы уже помирились, но нам предстоит ещё это обсудить нормально.       – Ну ничего, всё наладится.       Женщина на секунду замолкает, что-то обдумывая, но Хонджун слишком хорошо знает, как часто мамино любопытство одерживает верх над её тактичностью. Поэтому невольно улыбается, когда слышит:       – Это же тот, из-за кого ты телефон из рук не выпускал всё время, пока гостил у нас?       – Угу.       – И долго ты от нас его прятать собирался? – тон на том конце скорее игривый, чем осуждающий.       – Мы встречаться-то начали на прошлой неделе, – хмыкает Хонджун.       – А говорил, что не уверен в его симпатии, – передразнивает мама. – Вот теперь уверен, а с нами так и не познакомил ещё. Папа же сказал привозить, как только поймёшь, что всё взаимно.       – Ну раз папа сказал, то ждите на следующих выходных.       – Правда?       – Ну, я постараюсь…       – Обязательно постарайся, а я куплю говядину по такому случаю.       – Даже так! Тогда у меня есть козырь по заманиванию Сонхва в ваш дом.       – Сонхва, – повторяет мама. – Красивое имя.       – Он и сам очень красивый. А ещё любит смотреть «‎Удивительную субботу».       – Правда? Ты же понимаешь, что теперь у вас нет варианта не приехать к нам в субботу?       – Понимаю.       – Какой у меня сообразительный ребенок! Джун-и, тут папа тебе передаёт привет, а мне намекает на то, что пора бы уже спать.       – Конечно, уже поздно. Передай ему и мой «привет», и спокойной вам ночи.       – И тебе, милый.       Хонджун сбрасывает вызов, но покидать ванную не спешит. Ему следовало бы поехать домой, потому что ни сменной одежды, ни элементарного приглашения остаться с ночёвкой в чужом доме у него нет, но разве можно оставить Сонхва одного? Вдруг ему ночью станет плохо и придётся вызывать скорую? Тем более, он так отчаянно просил не исчезать…       В конечном итоге переживания сами делают выбор, которому сопротивляться Хонджун не в силах.       Оттолкнувшись от бортика ванной, на котором сидел всё это время, он возвращается в сумрак комнаты. Сменная одежда находится быстро. Воспоминания о том, как Сонхва хозяйничал в его гардеробе, моментально развеивают всё стеснение. Остаётся надеяться, что эта свободная футболка с принтом, повторяющим китайский постер «‎Звёздных войн», и шорты, которые Хонджун находит в шкафу, не относятся к разряду парадно-выходной одежды.       С местом для сна дело обстоит куда сложнее, потому что Хонджун не особо представляет, как можно бесшумно убрать все диски и коробки, чтобы разложить диван. От сложных инженерных расчётов отвлекает тихий полустон и шуршание одеяла. В мгновение ока оказавшись рядом с кроватью, Хонджун с облегчением понимает, что причиной недовольной возни стало полотенце, что ранее служило прохладным компрессом, а теперь сползло на лицо. Вслед за исчезновением раздражающего фактора успокаивается и сам Сонхва. Хонджун аккуратно склоняется над больным и касается лба – не такой горячий, как раньше, но всё же стоит сделать новый компресс.       Когда пропитанная прохладной водой ткань касается разгорячённой кожи, парень слегка вздрагивает, но в следующий миг расслабляется, почувствовав облегчение. Вздохи шумные, лихорадочные, не похоже, что Сонхва завтра проснётся абсолютно здоровым, а значит, нужно будет как-то уговорить его взять дополнительные выходные. Сейчас думать об этом бессмысленно и надо бы вернуться к проработке плана по бесшумному раскладыванию дивана, но он не может, потому что зачарован беспокойным блеском, которым переливается в тусклом свете ночника лицо спящего.       Впервые в его мыслях образ отпечатывается не линиями, а масляными мазками. Лишь они способны передать ту завораживающую красоту естественности, которую можно рассмотреть в поту лихорадки. Не имея сил оторвать взгляд от полюбившихся черт, Хонджун аккуратно ложится на другой половине кровати. Ближе к краю, чтобы не красть чужое личное пространство. Стоит голове коснуться мягкой подушки, как мысли устремляются намного дальше красивого образа, прямо туда, где обитает нечто, происходящее из особенностей, слабостей и страстей. Нечто способное превратить симпатию в самую настоящую любовь.       – Я люблю тебя, Сонхва, – повторяет одними губами, чтобы закрепить признание в чужом сознании сильнее.       Хонджун никогда не думал, что настолько сложные чувства так легко слетают с языка, когда приходит время. И если раньше он боялся их озвучить, то теперь готов повторять снова и снова, потому что он правда любит. И, как в той самой песне, перевернувшей его жизнь с ног на голову, чувствует, что эта любовь заменяет ему кислород.       Он прикрывает глаза, чтобы сохранить этот сокровенный момент в памяти, но запланированное мгновение под властью усталости превращается в бесконечность.

***

      Тепло. Хонджун начинает его чувствовать где-то на периферии бессознательного. Приятно. Хочется подольше задержаться в этом моменте, но ощущение лёгкого колебания воздуха на коже заставляет рефлекторно распахнуть глаза. Остатки сна испаряются под пристальным вниманием ласкового и немного растерянного взгляда. Хонджун хочет спросить о самочувствии, но фокусируется на невесомом скольжении чужих пальцев по горячей спросонья щеке.       – Я так боялся, что ты мне приснился, – зачарованно шепчет Сонхва.       Его большие глаза исследуют лицо Хонджуна, будто даже прикосновение нельзя считать достаточным подтверждением присутствия.       – Я правда тут, – Хонджун освобождает руку из одеяла, которым его любезно укрыли, чтобы аккуратно перехватить ладонь Сонхва. – И я мало того, что пробрался в твою квартиру, так ещё посмел надеть твою одежду и уснуть на твоей кровати.       – Какой кошмар! – хриплый смех отзывается теплом в сердце. – Можешь делать так каждый день?       – Если хочешь.       Робко и медленно, словно боясь, что благосклонное мерцание звёзд в чужих глазах может перемениться, Хонджун припадает губами к подрагивающим пальцам. Целует один, другой, костяшки, каждый миллиметр согревает дыханием, не прерывая зрительный контакт. И именно поэтому замечает, как с тёмного дна омутов всплывают беспокойные вопросы и мысли, которые Хонджун спешит развеять как можно быстрее:       – Ты думал, что я тебе вчера приснился. А помнишь что-нибудь ещё из того сна?       Кивок.       – Помнишь, что говорил мне?       Кивок.       – И помнишь, что я ответил?       – Ты правда прощаешь меня?       – Правда. Но простишь ли ты меня, Хва? Я ведь самый настоящий идиот.       Сонхва напрягается всем телом – отвергает все воспоминания о ссоре. Жмурит глаза и головой мотает, бормоча, что не за что извиняться.       – Хва-я, – лёгким прикосновением Хонджуну удаётся остановить поток беспокойства. – Посмотри на меня, пожалуйста.       Он ждёт терпеливо, пока парень победит совершенно несвойственную ему робость. Его неуверенный и немного отчаянный взгляд заставляет Хонджуна зафиксировать в подсознании самое главное: никогда не допустить больше, чтобы насмешливая самоуверенность из-за неосторожной глупости рассыпалась в труху.       – В такой истории, как у нас с тобой, не может быть односторонней правоты. Мы оба могли сказать всё то, что сказали, и одновременно не имели на это никаких прав. Так получилось, потому что мы совершенно потеряли контроль, находясь рядом. И я не о плохой потере контроля, а скорее о комфорте. Очень сложно балансировать между тем, что нужно сказать, и тем, что человек хочет услышать. Особенно, когда этот человек тебе небезразличен. Понимаю я, что ты хотел донести? Прекрасно понимаю. Считаю ли я, что ты перегнул? Однозначно. Должен был я как-то иначе отреагировать? Да хрен знает, ведь в тот момент я защищал свои раны, о масштабе которых ты и представления не имел. И так до бесконечности можно разбирать, но идеальной последовательности слов и фраз мы никогда не найдём. Это точно не последняя ссора в нашей жизни. Я уверен. Потому что более упёртых людей ещё поискать нужно, – хоть Хонджун позволяет себе легкий смешок, следующие слова произносит со всей серьёзностью: – Но я обещаю, что больше ни по глупости, а уж тем более намеренно, не скажу слов, которые преуменьшат важность присутствия тебя в моей жизни. Слышишь? Никогда, Хва-я!       Глаза начинают пощипывать из-за слёз, которые подкатывают волной воспоминаний о собственной глупости. Но Хонджун смаргивает их уверенно, чтобы оставить в том злополучном дне.       – Ты меня простишь?       Сонхва кивает. Без нетерпеливой резкости, с которой пытаются поскорее завершить неприятный разговор. Этот кивок медленный и осознанный. Он поджимает губы, над чем-то размышляя, и Хонджуну до безумия хочется узнать, что за мысли беспокойно роятся в чужой голове. Он пытается расшифровать их в чертах лица, но не выходит. Наверное, его обеспокоенность начинает просачиваться в воздух и заставляет Сонхва наконец нарушить тишину:       – Было ещё кое-что. Перед тем, как я отключился. Ты сказал, что…       – Что люблю тебя.       Хонджун чувствует, как уголки губ невольно приподнимаются. Всё же его признание не растворилось бесследно в воспалённом сознании, и теперь, когда Сонхва сам говорит об этом, счастливая улыбка стирает все переживания.       – Ты любишь меня? – шёпот на грани слышимости.       – Да. Люблю.       Хонджун коротко облизывает пересохшие губы. Он понимает, что вероятность наличия столь же сильных ответных чувств невелика. Его простое увлечение, что так стремительно преобразилось в нечто столь масштабное, похоже на необъяснимую аномалию с крайне низкой возможностью повторения у кого-то другого.       – Но ты не обя…       – И я люблю, – выпаливает на одном дыхании Сонхва, закрывая лицо ладонями. – Я не представляю как так быстро, Джун-а, но я ещё в то первое утро готов был согласиться прожить всю оставшуюся жизнь вместе. Представляешь?       – Представляю, – Хонджун двигается ближе и поцелуями порхает по чужим ладоням, намекая, что пора переставать прятаться. – Но почему тогда не согласился на переезд?       – Не думал, что ты всерьёз.       Хонджун хочет рассказать, о чём ещё всерьёз думал в то самое утро, но сдерживается. Всё же руку и сердце лучше предлагать хотя бы умытым и причёсанным. Они ещё успеют поговорить о переезде, когда Сонхва поправится. А пока он отодвигает пряди чёлки с чужого лба и касается его губами.       – Каков вердикт, мастер?       – Тридцать шесть и восемь, – Хонджун не знает, чему радоваться больше: отсутствию повышенной температуры или прозвищу, которое боялся больше не услышать.       – Ого, какая инженерная точность! – в голосе парня слышна улыбка.       – А то! Мы её обязательно подтвердим показаниями градусника.       – Обязательно подтвердим! – низкий смех Сонхва ласкает ухо.       – Для полной клинической картины мне нужно знать, как ты себя чувствуешь. Горло? Нос?       – Намного лучше, чем вчера. Горло першит, как ты можешь слышать, а нос немного заложен. Поэтому надо как можно быстрее его промыть, а потом я собираюсь сделать варварский набег на холодильник, потому что голоден как волк.       – Тогда срочно необходимо принимать меры!       С этими словами Хонджун скидывает одеяло и резво вскакивает с постели. Правда, его решительность быстро застилает помутнение в глазах.       – Джун-а, в нашем возрасте такие фокусы лучше не проворачивать, – смеётся Сонхва, неторопливо потягиваясь. – О, какая у тебя классная футболка!       – Мне тоже нравится.       – Дашь поносить?       – Хм, – Хонджун карикатурно изображает сложный мыслительный процесс. – Спроси у моего парня, это его.       – Окей, – Сонхва тоже освобождается от одеяла. – Тогда мне нужно поскорее встать и пойти с ним переговорить с глазу на глаз перед зеркалом. Хотя я рискую увидеть там чучело, а не твоего парня.       Пока Сонхва собирается с силами, чтобы подняться с постели, Хонджун по-хозяйски направляется к холодильнику и с нескрываемой гордостью достаёт оттуда маленькую кастрюльку.       – Хва-я, ты же не против куриного бульона на завтрак?       – Я думал, что он мне тоже приснился. Ты вчера ещё и успел на кухне похозяйничать?       – Чуть-чуть.       – Ты не перестаёшь меня удивлять, мастер.       Хонджун совершенно бессовестно умалчивает о том, что в панике звонил маме и просил пошагово продиктовать все действия.       – Я готов съесть всё, что найдётся в этом доме. Серьёзно. – решительность намерений Сонхва выдаёт шуршание одеяла и тихий скрип матраса. – Ой, а это что такое? Холст?       Услышав про картину, Хонджун чуть ли не роняет кастрюлю из-за сковавшего всё тело оцепенения. Он и забыл, что после импровизации с реанимацией холст так и остался стоять у постели. Да, он вёз его именно затем, чтобы показать Сонхва, но думал, что это будет как-то более презентабельно, что ли? Ну уж точно картина не должна была предстать перед главным зрителем лишь потому, что тот чуть не споткнулся об неё.       – Угу.              Хонджун ставит кастрюлю на медленный огонь и, прежде чем обернуться и посмотреть на Сонхва, делает пару успокаивающих вдохов и выдохов. Боязно, потому что по повисшей в комнате тишине становится ясно, что Пак уже рассматривает картину.       И правда, стоит ему повернуться, как перед взором предстаёт поистине завораживающее зрелище. Сонхва стоит посерёд комнаты и внимательно всматривается в сюжет, изображённый на холсте. Хонджун делает несколько неуверенных шагов, надеясь подольше понаблюдать за чужой реакцией, но тёмные омуты быстро переключаются на него.       – Ты её закончил! – ошеломлённо констатирует Сонхва. – Неужели за ночь?       – Да, так и не смог уснуть после твоего ухода.       – Это невероятно! Я тут три коробки разобрать не смог, а ты целую картину нарисовал.       – Я стёр масляный слой и решил писать акрилом, масло бы ещё долго сохло. А хотелось побыстрее показать её тебе, чтобы... – Хонджун сконфуженно опускает глаза и чешет затылок. – Чтобы извиниться. Она же стала причиной ссоры.       Взгляд Сонхва расшифровать трудно. В нём так много всего искрит и переливается, что начинаешь теряться в этом калейдоскопе эмоций. Он молча возвращает внимание к картине и поворачивается к окну. Наверное, хочет рассмотреть цвета в солнечных лучах, которыми сегодня балует день.       Хонджун подходит поближе и тоже принимается разглядывать разноцветные линии, что разметались на тёмно-синем фоне. Бушующие волны, лодка, парень в жёлтой толстовке и синими прядями чёлки на лбу, чей путь освещает яркий свет одной единственной звезды. При дневном свете особенно чётко видно стихийную и неряшливую текстуру мазков, в которой застыли все чувства и переживания, охватившие художника в момент диалога с красками. Они и сейчас охватывают его с новой силой, попутно приумножая тревожность.       – Что скажешь? – Хонджун быстро проигрывает волнению.       – Твой герой он…       – Кривоват, да?       – Он больше не боится.       Хонджун на мгновение замолкает, чтобы гулко сглотнуть комок нервов, подступивший к горлу. Взгляд лихорадочно мечется по комнате. От углов коробок к полкам стеллажа, затем взбирается на люстру и сразу же спрыгивает на мягкий ковёр под ногами. Куда угодно, потому что как-то неожиданно страшно стало говорить о чём-то настолько личном.       – Потому что у него есть путеводная звезда, – признаётся робко.       – А руки? Он вроде бы в них что-то прятал, – голос у Сонхва хоть и хрипит из-за простуды, но даже это не мешает ему звучать нежно.       Хонджун чувствует прохладное прикосновение на своём лице, и почему-то в мысли вклинивается беспокойство о том, что у Сонхва, похоже, упало давление. Лучше бы отложить эти разговоры на потом и дать больному спокойно поесть. Ему и самому не помешает успокоить давно забытый трепет, присущий творцам, что наконец-то показывают то, над чем долго и упорно работали. Но тёмные омуты завладевают сознанием прежде, чем он успевает это предложить.       Хонджун послушно растворяется в свете восхищения, что льётся на него ярким потоком. Он мечтал о нём с того самого момента, когда увидел впервые, и теперь чувствует, как внутри что-то взрывается и пенится, вытесняя из организма весь страх и заменяя его желанием наконец сбросить покрывало с последней запертой частицы собственной души.       – Он… То есть… Я прятал себя. Долго. Упорно. И поэтому боялся. Желание творить волнами бушевало внутри меня, на волю просилось. И я бы точно утонул когда-нибудь в этой черноте и серости, если бы, – Хонджун нервно облизывает пересохшие губы. – Если бы не встретил тебя в тот вечер в баре, Хва-я. Я могу прозвучать до пошлого приторно, но вот эта звезда – это ты. А этот вот человек с максимально меланхольным выражением лица – это я.       – Я и на этой картине есть? – Сонхва чуть ли не врезается носом в холст, чтобы получше рассмотреть «‎себя».       – На самом деле, я надеюсь, что ты согласишься быть на каждой нарисованной мной картине.       Они смотрят друг на друга долго и пристально, переводя все разговоры на язык совершенно других полей восприятия. Хонджун надеется, что благодарность и любовь, которые переполняют его сердце, сейчас отчётливо читаются в его глазах. Сонхва улыбается робко, но с таким искренним трепетом, что тело само немного подаётся вперёд, чтобы оставить на пухлых и немного потресканных губах такой нужный сейчас поцелуй.       Но не тут-то было.       Хонджун удивлённо распахивает глаза, когда чувствует губами упругую кожу щеки. На свой вопрос, заданный не словами, а красноречивым изгибом брови, получает сначала раскат тихого смеха, а потом и ответ:       – Не дуйся, Джун-и. Я просто не хочу нарушать идиллию своим громким сопением в поцелуй.       – Но это был такой красивый момент! – чуть ли не хнычет от обиды.       – Тогда предлагаю растянуть его на вечность.

***

      Свой поцелуй Хонджун всё же получает, когда Сонхва, посвежевший и бодрый, выходит из ванной. Второй поцелуй ему дарят, когда градусник повторяет сказанные наобум значения. А потом ещё один за вкусный и горячий бульон, и два других за любимые панкейки и лечебный чай.       – Ну-у-у-у, чай – это не совсем моя заслуга, – Хонджун протягивает чашку Сонхва. – Его Кибом приготовил, чтобы ты уж точно меня простил.       – Тогда отдавай поцелуй обратно, – парень требовательно вытягивает ладонь вперёд.       – В смысле обратно? Поцелуи возврату и обмену не подлежат.       – Отдавай-отдавай, раз не твоя заслуга, то он по праву принадлежит Кибому.       Хонджун уже хочет возмутиться, но, подняв глаза от своей чашки, видит, как старательно Сонхва сдерживает смех, рвущийся наружу.       – А вот и не дам тебе повода сказать, что я ревнивый «‎красный флаг».       – Ого! Ким Хонджун, ещё скажи, что скоро я не смогу тебя смущать, – хохочет Сонхва. – Так не пойдёт!       – Не думаю, что у меня когда-нибудь появится иммунитет к таким провокациям, – Хонджун оставляет при себе ту часть, в которой признаётся, что никакой противопровокационный иммунитет ему не нужен, и переводит тему: – Может включим музыку? Вижу, у тебя в проигрывателе стоит какой-то диск.       Хонджун встаёт из-за стола, не дожидаясь ответа, и направляется к проигрывателю. Он уже практически нажимает на «‎плей», когда в спину прилетает резкое: «‎НЕТ! СТОЙ!».       – Ты же не разлюбил музыку? – с легким недоумением спрашивает он.       – О, нет, такого точно никогда не случится, не переживай. Просто вспомнил, на каком моменте остановил диск, – Сонхва драматично вздыхает. – Не думаю, что ты хочешь сейчас смотреть, как я реву под финальную песню из «‎Гамильтона», поэтому выбери что-нибудь из вот этой кучи.       – Ничего себе какая ответственность! – взгляд Хонджуна рассеянно бегает по коробкам и футлярам. – Так, надо попробовать наугад определить, что из этого всего может подействовать как катализатор хорошего самочувствия.       – О, мастер, мне нравятся ваши методы лечения, продолжайте.       Среди замысловатых и загадочных обложек Хонджун, вдруг, замечает яркий конвертик с диском. То ли интуиция, то ли дизайн в стиле игры «‎UNO», настойчиво подсказывают ему взять именно этот диск. Правильность выбора становится ясна с первых нот ритмичной мелодии и легкого, практически прозрачного голоса исполнителя.       – Самое то для хорошего самочувствия! – о том, что Сонхва не лукавит, говорит его широкая улыбка. – Сто лет не слушал этот альбом целиком.       – Отлично! Яркие цвета меня ещё никогда не подводили, – свою горделивую улыбку Хонджун прячет за чашкой чая. – Мне нравится лёгкость этой песни. Уверен, что она очень хорошо впишется в какой-нибудь плейлист для уборки.       – Не поверишь! Он у меня с неё и начинается. Кстати, об уборке, – парень кивает в сторону коробок. – Поможешь мне с ними после завтрака? Или это можно назвать обедом?       Отыскав взглядом настенные часы, Хонджун подмечает, что время уже перевалило за полдень.       – Да, думаю, что уже можно назвать это обедом.       – Тогда после обеда! Ой, стоп! – внезапно брови Сонхва грустно заламываются. – Чёрт, я не подумал, что у тебя дела могут быть. Ты же, наверное, вообще не планировал ночевать сегодня тут.       – Хва-я, успокойся, пожалуйста! – Хонджун, улыбаясь, накрывает его ладонь своей. – Дел у меня никаких нет, а даже если бы были, то я бы точно не оставил тебя с этим всем снова один на один.       – Я не настолько беспомощный.        Улыбка слетает с лица, стоит Хонджуну вспомнить неподвижный силуэт на полу.       – Ты самый самостоятельный человек на Земле, а вот я с ума сойду, если снова найду тебя на полу без сознания.       По тому, как Сонхва отводит взгляд легко догадаться, что он прекрасно понимает насколько пугающе может выглядеть подобная картина.       «‎Я бросаю игральные кости. Бросаю тебе моё сердце» – звуки весёлого припева становятся резкими, преломляясь в пелене плотного молчания, повисшего за столом. Эта неприятная перемена вынуждает меломана Сонхва побыстрее от неё избавиться, сменив тему:       – Джун-а, я только сейчас задумался над тем, как ты смог попасть в квартиру?       – Хах, тут история достойная экранизации, вот правда.       Пока Сонхва уплетает панкейки, Хонджун во всех красках рассказывает ему обо всём том, что произошло с ним за последние сутки. Проговаривая собственные действия, он всё больше и больше убеждался в кинематографичности всего произошедшего: потеря идеи, её обретение, творческий транс, исповедь в подсобке кофейни и комбинация цифр кода от замка, что всплыла в его голове вместе с воспоминаниями.       – Ты правда запомнил это в тот день? Мы же пьяные были.       – Пьяные, не пьяные, но я смог тогда ещё твой портрет нарисовать, если помнишь, – на губах проскальзывает самодовольная ухмылка. – Так вот, я просто ввёл дату твоего рождения и, вуаля, попал внутрь.       – А тут я немного валяюсь на полу.       – Я уверен, что у меня парочка седых волос появилось после этой картины.       Улыбки снова становятся натянутыми и неловкими, но Хонджун не может не задать вопрос, который волнует со вчерашнего дня.       – Хва, что произошло? Температура так сильно поднялась, что голова закружилась? – аккуратным шёпотом, чтобы лишний раз не волновать.       – Тут несколько факторов сразу. И температура, и переживания, и, не поверишь, – Сонхва опускает взгляд в тарелку и коротко усмехается, – музыка, которая, кажется, в этот раз решила меня прикончить.       – Давай выкинем этого «‎Гамильтона», а?       – Только посмей выкинуть «‎Гамильтона»! – чёрные зрачки опасно сверкают.       – Ну он тебя то до слёз, то до обморока доводит. Зачем такую опасную вещь дома держать вообще?       – Ах, ты про это. Ни он, ни проигрыватель тут не причём.       Устремив взгляд куда-то в глубь комнаты, Сонхва после небольшой паузы продолжает:       – Во время уборки я нашёл флешку, на которой было слишком много воспоминаний о времени учёбы в университете.       – О, у тебя там наверное миллион папок, подтверждающих, каким прилежным студентом был Пак Сонхва.       – Не таким уж прилежным студентом я был.       – Да ладно, не поверю.       – Восемьдесят процентов времени – да, но вот был один эпизод на втором курсе, когда я чуть не вылетел. Напоминание об этом тоже было на флешке.       – И что за напоминание такое?       – Песня.       – Ты слушал её вместо лекций? Даже интересно узнать имя исполнителя, из-за которого тебя чуть не отчислили.       – Хах, ну автор, исполнитель и единственный слушатель этой песни сейчас перед тобой.       – Серьёзно? Ты писал песни? – Хонджун от удивления роняет челюсть.       – Одну.       – Вау! Я настолько был прав, когда говорил, что ты прячешь симфонии в коробках под кроватью?       – Это не симфония, а попытка склеить разбитое сердце.       – О! – Хонджун готов поклясться, что ощущает на корне языка горечь, которой были пропитаны слова Сонхва. – Извини, я…       – Хочешь узнать, почему я считаю, что не стоит дилетантам лезть со своими советами к музыкантам?       Хочет. Конечно, хочет, но из-за мыслей о том, насколько правильно заставлять Сонхва переживать все эти эмоции, язык не поворачивается сказать это.       – Если ты беспокоишься, то не стоит, – Сонхва пытается через ласковую улыбку дать понять, что он готов рассказать свою историю. – Основную часть слёз я выплакал шесть лет назад, а всё, что осталось – вчера.       – Тогда хочу.       И он начинает рассказывать о том, как закончил первый курс, как стал преданным фанатом некой кавер-группы «‎Crush», как влюбился в самого настоящего – по мнению Хонджуна – нарцисса и придурка Ёныля. Сонхва говорит об этих отношениях без какого-либо ностальгического сожаления и особых эмоций, даже о песнях, которые этот Ёныль ему посвящал, но стоит ему заговорить о создании музыки, как на дне отрешённого взгляда начинают мерцать звёзды. Их грустный свет заставляет сердце сжиматься особенно сильно, но Хонджун продолжает внимательно и терпеливо слушать историю о том, как какой-то «гениальный‎творец» высокой и массивной платформой собственного эго растоптал молодые побеги чужого таланта. И каким же подонком он чувствует себя после всех тех обвинений в трусости, которыми бросался в сторону Сонхва. Но ничего, Хонджун извинится за это. Не сейчас, не словами, от которых Сонхва отмахнётся дежурным «‎пустяки, я уже тебя простил». Нет. Хонджун поможет ему признать бессмысленность отрицания своего внутреннего музыканта. Потому что именно этот самый музыкант и является важной деталью, без которой конструкция, именуемая «‎Пак Сонхва», до сих пор остаётся незавершённой и, самое главное, несчастной.       Точно такой же деталью был внутренний художник Хонджуна, которого он смог принять с помощью Сонхва.       «‎Не все слёзы ты вчера выплакал, Хва-я», – проскальзывает в мыслях, стоит первым тихим слезинкам скользнуть вниз по чуть покрасневшим щекам рассказчика.       Хонджун и сам чувствует подступающие слёзы, когда Сонхва рассказывает о чувствах, которые решил навсегда запечатать в нотах и лирике.       – Тогда эта песня меня вылечила, правда, но вчера что-то пошло не так, – с тихим смехом Сонхва стирал следы слабости с щёк. – Кстати, о лекарстве. Вот, послушай.       Он поднимает указательный палец, чтобы привлечь внимание к музыке, что всё ещё звучит из динамиков. Эта песня отличается от первой . Плавная, полётная и немного мантровая из-за специфики обработки вокала. Хонджун невольно улыбается, подмечая, что тоже начинает раскладывать музыку на атомы.       – Звучит как завораживающий полёт надежды.       – Да! Такой невесомый и светлый, что чувствуешь, как слёзы высыхают на щеках, а на сердце становится легче, – с восхищением подхватывает Сонхва.       Всматриваясь в лицо парня напротив, Хонджун больше не слышит музыки вокруг, он видит её в этом противоречии между улыбающимися глазами и блеском дорожек слез на щеках. Сиюминутное счастье и горечь старой обиды настолько гармонично сочетаются на лице Сонхва, будто само это соседство не является чем-то совершенно противоестественным.       Хонджун встает со стула и подходит к парню, чтобы прикоснуться к его лицу и навсегда стереть остатки старой обиды. Нежно, аккуратно, будто бы всё волшебство момента, что плещется сейчас на дне тёмных глаз, может рассыпаться.       – Хва-я, у тебя щёки горят, – Хонджун прижимается губами ко лбу. – Температура снова поднимается.       – Вот чёрт, а я надеялся уже на чудесное исцеление! – хнычет парень.       – Не так быстро, но всё будет. Тебе нужно выпить лекарства и поспать. И желательно не идти завтра на работу.       – Ой, нет, мне нужно как-то быстренько встать на ноги.       – Прямо так нужно?       – Не хочу Сана оставлять одного с этими…       Сонхва задумчиво отводит взгляд. Вот сейчас, сидя на стуле и надув губы, он ощущается для Хонджуна таким маленьким, что хочется завернуть его в одеяло, напоить чаем.       – Опять придут те придурки?       – Угу.       – А ещё, кроме них, много клиентов?       – Нет, только они.       – Ну тогда вообще тут и думать нечего! – Хонджун стискивает чужие щёки ладонями, пресекая любые протесты. – Неужели ты думаешь, что Сан героически не выстоит против них, лишь бы дать хёну отлежаться?       Вместо ответа – мычание, из-за которого Хонджун начинает громко смеяться.       – Эй! – Сонхва освобождается из плена после нескольких шутливых ударов по чужим рукам. – Мне всё равно неудобно перед ним.       – Давай позвоним и спросим, м? – Хонджун, не дожидаясь ответа, идёт за телефоном Хва, который ещё вчера приметил на тумбочке у кровати.       – Я так понимаю, что даже если Сан скажет, что не сможет без меня, ты убедишь его в обратном, лишь бы я никуда не ходил? – ухмыляется Сонхва.       – Какой ты у меня догадливый! На, набирай, – передав телефон владельцу, Хонджун садится обратно на своё место. – И поставь на громкую.       – Чтобы ты мог вмешаться?       – Конечно.       – Понятно, никакой свободы действий.       – Набира-а-а-а-ай, а то я сам.       – Вот, набрал, – Сонхва демонстративно кладёт телефон между ними.       – Привет, хён! – раздаётся уже после второго гудка.       – Привет, Сан-а! Ты не занят?       – Пока нет, а что? Что-то случилось? – судя по звуку, доносящемуся из динамика, парень находится на улице.       – Ну-у-у, как сказать? – Сонхва неловко ёрзает на стуле.       – Привет, Сан! Это Хонджун, – вмешивается, не обращая внимания на укоризненный взгляд. – Сонхва тут пытается тебе признаться, что второй день валяется с температурой. А ещё он очень хочет узнать, справишься ли ты завтра без него с теми идиотами музыкантами.       – Привет, Хонджун-хён! Сонхва-хён, ты заболеть умудрился?       – Немного.       – Ну так что? – за своё нетерпение Хонджун получает пинок под столом.       – Да, конечно, я с ними справлюсь. Хён, выздоравливай!       – Точно? – настороженно уточняет Сонхва.       – Да! Без проблем! Хён, не переживай. Я уже привык к их закидонам, – Сан начинает тараторить. – Если вы только за этим звонили, то я, пожалуй, пойду. А то там уже Уён приехал.       – Уён? – синхронно спрашивают оба.       – Вы с ним сейчас встречаетесь? – Сонхва настолько заинтересован, что наклоняется к телефону, будто бы так можно видеть, чем там занимаются младшие.       – Да, у него сегодня прослушивание в агентстве, и я вызвался быть его группой поддержки. Так, всё, вот он уже подходит.       – Передай ему, что у него всё получится, потому что хёны болеют за него. В прямом и переносном смысле, – Хонджун говорит как можно быстрее, чтобы не задерживать парня.       – Передам. Всё. Пока!       Их «‎пока» теряется в ритме коротких гудков.       – Видишь, он справится и без тебя. Поэтому, шагом марш в постель! – деловито командует Хонджун.       – То есть мы не обсудим то, что у этих двоих, похоже, всё сдвинулось с мёртвой точки?       – Ты за кого меня принимаешь, Хва-я? Конечно, обсудим, только сначала выпей лекарства, пожалуйста.