sun was bright so was i

Конечно, Тэхен помнит ту ночь, когда на его шее выжигалось красивое, рельефное имя, выведенное тем самым курсивом, который так усердно тренируют годами каллиграфы — его выворачивало от этого совершенства. Кажется, кто-то нацарапывал на его кожу пером корейское, изуродованное латиницей, Jeon Jeongguk. Одно имя, а так много слез. — Хён, это, господи, хён, — он весь трясется, вырывая пальцами свои черные волосы, кричит до хрипа, хватаясь за горло, потому что такое терпеть — у Тэхена оказалось сил меньше, чем Юнги думал, когда «Чон Чонгук» (такое красивое, что аж до уродства — Юнги завидует, ревнует, бесится, грустит и смиряется, прижимая к себе не дышащего от ужаса Тэхена) на шее, словно клеймо, переливается чернильной краской, — хён, что же мне делать… Чон… Ч-Чонг- о, боже… Он едва слышит, как где-то в его глубине звучит незнакомый мужской голос, низкий, как сама его доморощенная бездна, и он не хочет знать, кто же это — он даже не собирается вслушиваться в то, что ему пытаются сказать. Кричит громче, чтобы его слышал весь этот город — он ненавидит столицу всей душой, он ненавидит корейские имена и фамилии, он ненавидит «Чон Чонгук» и то, что природа решила за него. Подписала, подобно какой-то собаке, его ошейник. Когда Тэхен загорается под жарким летним солнцем, у него щиплет метка, словно кто-то пытается выдрать ее с кожи — выпирающие края, словно фиолетовые вены, синеют под кожей вороновым крылом, и он шипит, запинаясь о свою ногу в кроссовке — он собирается с духом и идет навстречу сутулой фигуре: он его знает, как свои пять пальцев, у него что кости, что язык — такие острые, что разрывают плоть изнутри и снаружи. Как-то Тэхен, угнетенный пачкой вонючих сигарет и глотком виски, сказал это, Юнги лишь повел широкими плечами, но, наверное, у Тэхена были все же шире — на его фоне тот выглядел здоровым, даже одеваясь в мешки. Они разучились здороваться — у Юнги глаза не спавшие, и весь он в своей футболке, помятый и лохматый, — Тэхен боится спрашивать, ел ли он вообще на этой неделе. Тэхен усмехается, а каштановая голова не шевелится, словно ни о чем не думает, качаясь в такт движению такси. Юнги просто сидит на кресле возле водителя и делает вид, что спит — Тэхену даже обидно. Он смотрит на «Чон Чонгук» в отражении экрана самсунга. «Ты слышишь меня?» «Ким Тэхен». «Молчишь». Он бы ответил: «Я тебя слышу, — но кривит пухлые губы, выкручивая яркость экрана посильнее, так, чтобы глаза выжигало напрочь. — Каждый ебанный день». А хотелось бы, чтобы нет. Если он расслаблялся хоть на мгновение, его тело наполнялось ворохом ощущений, а мозг кипятился. В эти редкие моменты слабости его «родственная душа» был слышен на разных языках — тот размышляет на корейском, английском, испанском, словно сам не может понять, на каком языке он мыслит. Подобно бежавшему заложнику, Тэхен летит в отпуск в Бразилию, но все равно ощущает предначертанного судьбой так, словно тот совсем рядом, обвит вокруг его шеи парфорсом — и все затягивает потуже. Тянет к себе через все материки, как пса. Он поправляет майку, из боковых дыр которой проглядывают его ребра; в Сан-Паулу тридцать градусов по Цельсию шпарит, как гребаная печь. Юнги, покупая билет, ворчал, от чего ему взбрело в голову переться в Южную Америку именно летом, где в пять раз жарче, чем в Корее — Тэхен тогда ничего не ответил, крепко сжав зубы, и Юнги отвел взгляд. Конечно, куда же еще бежать, как не на другой материк. И, конечно, полетел с ним. По приземлении Тэхена зацепляет взглядом за небоскреб, гигантский, будто титан, охраняющий землю, — это Алтину Арантис — и он понятия не имеет, откуда знает это название. «Алтину Арантис?» «Это высотка в центре Сан-Паулу». «А что?» Тэхен даже не кричит. Не цепляется за черноту волос. Сосредотачивается на тишине. Ему хочется: «Вылези из меня». «Чон Чонгук, пошел вон, ты слышишь?», — но все равно испускает лишь вздох, и Юнги, словно поймав его мучения руками, хлопает того по плечу. Тэхена наполняет тоскливая злость. И ему самому воздуха нет.

***

Корейско-португальский словарь на диалекте — Тэхен крепко сжимает в руках нагревшийся под лучами солнца телефон и через секунду пинает спрятавшегося под тенью дерева Юнги, поднимает черную челку наверх, щелкая заколкой с Микки Маусом (такие незначительные вещи: подарок Юнги не греет, как, наверное, месяц назад — сейчас очень холодно и от самого Юнги). Он разваливается на лавке, теребя в руках брелок, купленный как сувенир в аэропорту, и думает, сколько им еще ждать арендодателя с ключами от их съемной на месяц квартиры-студии. — Ну и что? А потом куда? — Юнги подает голос, чешет затылок и недовольно морщится. Он вообще редко бывает доволен, а под ядерной жарой — невыносим. Ему лень даже язвить, еле ворочает языком, и Тэхену хочется его ударить еще раз, но у него от усталости после двадцати четырех часового перелета ноги подгибаются; Юнги на лавку шлепком падает рядом. — Eu não sei, — заумно отвечает, понимая, что ничего больше, чем «Я не знаю», не может выдать. — Ну когда он уже там приедет? Я есть хочу.

***

Темнеет, снижается температура, и Тэхену все меньше хочется задушить себя руками — он все чаще встречает веселых, улыбающихся людей совершенно разных национальностей, и хочется идти по городу пешком и смотреть с открытым ртом на все. Юнги идет рядом и, как всегда, что-то монотонно рассказывает. Тэхен блестит, и это завораживает. Он за весь год никогда так не сиял — в свете заходящего солнца слегка смуглая кожа отливает бронзой, мышцы рук перекатываются, когда он машет кому-то впереди; концентрированный иссиня-черный в волосах — кто-то потерял его во тьме. Тэхен здоровается с мимо проходящими бразильцами (его тренированное «Ола» не может не вызывать восторг и смущение — это такое, общее у всех, кто видел его улыбку (это очень красиво)); ему даже подмигивают, и Юнги закатывает глаза.

***

— Ноги боля-я-ят! — Тэхен запрыгивает на двуспальную кровать в одном полотенце и лицом утыкается в подушку, начиная напевать какую-то корейскую попсу; Юнги даже швыряет в него носок. Впервые за день он, пока хён разбирает чемодан, может побыть наедине со своей головой, вне шума бразильских улиц, ярких улыбок и вкуснейшей еды. Становится так тихо, что он вспоминает, что дышать нужно самому, язык всегда во рту лежит неудобно, а еще он слышит, как бьется еще одно сердце. Он сникает заметно, натягивая протянутые Юнги штаны. Они шесть лет дышали рядом, незачем сохранять таинственность; Тэхен опускается на пол рядом с ним, увидев вопросительный взгляд хёна, берет под руку, и спрашивает: — Это все он? — Кто? — Ну этот. Молчит секунды три. — Чон Чонгук? — Чон Чонгук. Он сейчас радуется — и я тоже? — он прячет глаза под сгибом локтя, шумно выдыхает и чувствует, как переплетает свои пальцы Юнги. Он, как всегда, собран и внимателен, всматривается в лицо рядом, пытаясь угадать, что же хочет Тэхен ему сказать. — Прости, я, наверное, в последнее время просто невыносим, да? — поворачивает голову, убирает со своего лица пряди, разглядывает острый профиль Юнги, смотрит на ухо, исколотое пирсингом. Тот, что с крестиком на мочке, его любимый. Раньше он постоянно кусал его за уши и громко смеялся, просил покормить их общего кота — они раньше жили вместе. Прямо как сейчас. По коту соскучился разве что. — Я уже ничего не понимаю. Уже больше двух месяцев прошло, а метка болит, как в самый первый день. Где ни посмотрю, кого ни спрошу, все понтуются своими клеймами, типа это честь. Это наказание. У меня в башке чужой мне человек, я знаю вещи, о которых раньше понятия не имел, он постоянно влияет на то, что я чувствую, да и в Бразилию я никогда не хотел. Я уже не знаю, я — это я или он? Мои желания это или нет? Юнги откидывается так, чтобы спину подпирал каркас мягкой кровати, и вытягивает ноги в широких штанах вдоль серого ламината. Молчит секунд пять, пока Тэхен бесстрастно усаживается рядом поудобнее, кладет свою голову на его плечо. — Помнишь Ходжин? — Твою бывшую? — Ага. — Такое не забудешь, — надменно смеется Тэхен, и Юнги выпихивает его левой рукой со своего плеча лицом в пол, а тот ухахатывается лишь сильнее. — Она мне как-то сказала, что у нее от природы вьются волосы, но она каждое утро вставала на час раньше, чтобы их выпрямить поскорее и не показаться мне «неряшливой». А я часто себя ловил на мысли, что ей бы пошли кудри. Она все спорила со мной, говорила, что убила бы за мои прямые волосы, а по мне так стремненько они выглядят. «Это точно», — полушепотом бубнит Тэхен, и Юнги пихает его опять, вновь отправляя чужое лицо смеяться на полу. — Я это к тому, что мы все разные. Те, что рады, кричат громче, вот ты и не слышишь недовольных. Это же так романтично — принадлежать кому-то с рождения, нет? Но прикинь, быть соулмейтом Ким Ченына? Господи, нет, скажи спасибо, что у тебя там «Чон Чонгук», — Юнги поднимает глаза к потолку, и они синхронно смеются под «Не-ет, ни за что». — Я так хочу повернуть время вспять, — чуть успокоившись, говорит Тэхен и подходит к окну, пытаясь рассмотреть что-то, кроме кромешной тьмы города и далеких огней фар машин с высоты одиннадцати этажей. Тихий свет ламп в комнате нежно целует его широкую спину. — Просто жить для себя. Влюбляться, расставаться, ходить по клубам и флиртовать, в общем, жить жизнью того, кому всего лишь двадцать пять. Да и часто ты видишь парней с мужскими именами на коже? — он все продолжает говорить, упав на большой диван под окном и подмяв под голову маленькую подушку-капибару, с которой летел в самолете. — Я тебя ревновал вообще ко всем на работе, а когда появилась метка, мне стало резко насрать, меня даже Хосок не раздражает теперь, — Юнги молча слушает, переваривает, но, судя по тому, что он скажет далее, явно не пытается подобрать слов помягче. — Зато ты будешь не один. Сказал, как отрезал. — Никогда ты не станешь настолько же одинок, как я или кто угодно немеченый. Он всегда будет у тебя под кожей. Вы друг для друга родились. Ты как ребенок малый два месяца от него прячешься, но он — твоя родственная душа, что-то же заставило это имя появиться на твоем теле, да? Ты так далеко убежал, что оказался в Бразилии, — он мимолетно улыбается, а Тэхен чувствует, как от правоты слов этого мужчины у него тяжелеет в сердце, словно что-то на него давит булыжником. Увидев, как резко сник брюнет, Юнги, нехарактерно для себя, резко обрывается: — Прости, это было лишним, мне не понять никогда, что испытываешь ты, да и не мое это дело. Я идиот. Тэхен впивается взглядом в потолок и рассматривает люстру с таким интересом, что начинает щипать в глазах. Висит молчание, и только слышен звон от того, как Юнги теребит свои проколы в ушах. — Если ты ждешь, что я буду тебя отговаривать, то прождешь не только эту ночь. Юнги угукает в ответ, грузно поднимает себя с пола, берет из чемодана какие-то вещи и хлопает дверью ванной. Вот он и остался один.

***

Тэхен ненавидит просыпаться рано. Он ненавидит просыпаться вообще — последние два месяца как бы долго он не спал, он проснется разбитым, уставшим и измученным, и он может только догадываться, почему. Его резко будит раздирающая боль на коже шеи, это было привычно, но почему-то именно сегодня она особенно жестока к нему. На часах — восемь утра, солнце палит из-за занавесок, Юнги закутался в одеяло и не двигается — Тэхен смотрит на огромный ком и желает, чтобы тот не сдох во сне, берет его пачку сигарет и выходит на балкон, набивая легкие душным воздухом. Не сказать, что он заядлый курильщик, он терпеть не может, как потом пахнут его одежда и руки, но в последнее время так и тянет отравить свое тело, да посильнее. Он в одних растянутых серых спортивках усаживается на прохладный пол, сквозь прутья балкона смотрит на город — красивый. Стальные высотки висят над зеленью скверов и парков, а вдали слышен шум проезжей части, скрытой за телами гигантов, отражающих игривый солнечный свет. Главное, что балкон Тэхена был в тени, хотя он совсем не против пожариться под этими лучами. Наверное, он даже думает о том, что этот вид с одиннадцатого этажа лучше всего, что он видел в Сеуле — он даже не называет Сеул «домом», а мост Мапхо, что поблизости к его квартире, вызывает у него тревогу с тех самых времен, как в нем утопилась его девушка в средней школе, а потом друг из университета из-за несданной сессии — Тэхен каждый раз винил себя, что не выложился на все сто, чтобы как-то помочь им сохранить жизни. И ничего с того момента не ладилось — он ссорился с родителями, что не одобряли его связь с Юнги, не говорит с ними уже больше пяти лет; все его бывшие, как одна, уходили под «У нас ничего не получится», но он никогда не унывал. По крайней мере, у него всегда был выбор — а два месяца назад и его не стало. У него просто из-под носа забрали его свободу, приколотили гвоздями чужое имя и позаимствовали последнее, чем он дорожил, после, конечно же, Юнги. На самом деле, и это у него забрали тоже, но он все отметал эти жестокие мысли прочь. «Мне из-за тебя паршиво на душе, прекращай». У Тэхена дергается уголок губы. Он все не решался закурить — потому что вспомнил, наконец, что не взял зажигалку, но вставать совсем не хотелось, таким удобным казался каменный пол. Через секунду настолько четкое, как будто Чонгук сидит около него и говорит ему прямо в ухо, разделяя каждый звук: «Eu não sei…» Тэхен вздрагивает всем телом, узнав знакомую фразу, и прижимает к уху пачку мальборо. Его просто разрядами тока прошибает — боже, он все это время говорил с ним не на испанском, а на португальском? И… получается, его бразильское путешествие — это не совпадение? Его аж трясет изнутри от переполняющего чувства несправедливости. Какая вероятность того, что из всех возможных стран он окажется именно в той, на языке которой говорит Чон Чонгук? «Ты вчера спросил… что такое Алтину Арантис. Я удивился. У тебя такой низкий голос, тебе лучше завязывать с курением», — он слышит короткий смешок на конце фразы. Тэхен закатывает глаза, наверное, до мозга, и «Я не курю!» вырывается не по его воле — это как животный инстинкт, наверное, называется «эго». «Ты все это время слышал меня и игнорировал? Значит, ты просто язва? — Тэхен на это невольно давит ухмылку. — У тебя красивый голос. Было бы не ок, если бы он мне не нравился, предназначение и всякое такое». «Не говори об этом так, как будто это тебя не раздражает», — Тэхен подминает ноги под себя, потому что они резко стали ледяными. «Меня ничего не раздражает. Мы соулмейты». «Ты даже не знаешь меня, как ты можешь говорить так?» «Потому что я каждый день просыпаюсь и засыпаю, чувствуя твою клокочущую ненависть; вместо приемов пищи у меня — твоя ярость. Я должен быть зол на тебя как никогда за твой эгоизм. Но мне просто не хочется». Тэхен сначала чувствует резкий укол вины, потом давит из себя прыск и хочет торжествующе рассмеяться вслух, но едва успевает вспомнить о существовании Юнги, который все еще спит, и усилием воли затыкает себе рот: «Боже, что ты вообще несешь, Гуки?» Когда он не слышит совсем никакого ответа, то несколько напрягается — соулмейт молчит (Тэхена сшибает ворохом чувств — говорить о Чонгуке больше, чем как о раковой опухоли в его душе, кажется диким и, по сути, таковым и является). Где-то посередине тэхеновых раздумий Юнги прокрадывается к балкону и смотрит на скорчившегося, напряженного мужчину, у него на лице — красивая сосредоточенность, а в руках — смятая пачка его сигарет. Чонгук не должен был (он надеется?) так обрываться, у него даже горчит на языке обида — он прогоняет ее изо всех сил, сжимает пачку несчастных (чу-уть более несчастных, чем наблюдающий за ним Юнги) мальборо так, что сигареты внутри, кажется, крошатся. У него в ушах отпечатывается громкий выдох — Чонгука что, душат? Затем он вздрагивает еще сильнее, чем до этого, бьется затылком о прутья позади себя и тихонько скулит от тупой боли, ведь самоубийство — это отличная мысль, но случается кое-что гораздо важнее: голос Чонгука, а точнее, то, что он говорит. «Повтори». «Повтори… повтори что?» — теряется на миллисекунду, почему-то начиная испытывать муки стыда за свои насмешки ранее — это не та реакция, которую он бы себе позволил в любом другом случае месяца два назад; он хватается за мягкость своих волос и роняет взгляд на город сбоку от себя. «То, как ты назвал меня. Повтори». Тэхену кажется, что он попал в низкокачественную дораму с отвратительным актерским составом, но в нем сейчас плещется столько разных чувств, таких искренних, каких не было за все время с того самого момента, как на его коже зажглась самая прекрасная — нежданная, ненавистная, но прекрасная — метка с чужим именем. Он сопротивлялся шестьдесят дней, переламывая себя изнутри и снаружи, причинял такую боль Юнги, что смотрел на него с такой не угасающей нежной печалью, какой мог смотреть только он, только ради того, чтобы сейчас сидеть на чертовом балконе бразильского дома и повторять имя своего предназначенного. Тэхен поднимает глаза на подпирающего косяк Юнги — очень пронзительно смотрящего на него Юнги, он смотрел так, что было трудно сказать, что у того на душе, и Тэхен шепчет одними влажными губами «Прости». Он даже не понимает, за что извиняется. За то, что разбудил? За то, что не спит? За испорченную пачку сигарет? За то, что молча съехал два месяца назад? За то, что так неосязаемо отдалился? За целые шестьдесят дней с того момента, как у Тэхена «Чон Чонгук», он слишком часто просит прощения у Юнги. За все шестьдесят дней Юнги не простил его ни единого раза из тысячных. Ни тогда, ни сейчас. Хлопает дверь. Балкона. Трудно сказать, что извиняться было за что — взаимоотношения у них были сложные, за шесть лет жизни бок о бок они пережили вообще все — они были и любовниками, и друзьями с привилегиями, и друзьями, что с пивом наперевес ругают своих бывших, и продолжением друг друга, словно братья-близнецы. Это даже звучит нереалистично, но это все были они. И Тэхен не виноват — от этого еще обиднее. Появление метки в двадцать пять лет — это чудо или проклятие, стирающее все привязанности «до» за мгновение. …«Гуки?» «Как невежливо. А вдруг я старше тебя?» «Ты как старшеклассница разговариваешь». «Да ну?», — Чонгук отвечает с приятной смешинкой в голосе. Он ни капли не смущен. Тэхен давит улыбку сквозь неловкость. «О чем ты грустишь?» «Ни о чем». «Тебе необязательно мне врать, мы незнакомцы». И ему впервые так сильно хочется рассказать все тому, кто признает его и после этих слов, и после любых, которые он только может сказать. Тэхен выдирает из себя тисками: «После того, как меня клеймили, я всем причиняю только боль и чувствую только боль, мне не хочется веселиться, не хочется спать, мне даже не вкусна никакая еда, мне вообще без разницы…» Чонгук молчит с секунду. «Ебать, ты что, гуль?» От услышанного абсурда Тэхен теряет дар речи, его рот открывается сам по себе, и он правой рукой хватается за прутья, словно пытается удержать себя на весу даже сидя. Чонгук дает себе пару секунд насладиться этой громкой тишиной и отвечает: «Дай человеку самое лучшее обезболивающее, если не можешь сам стать его лекарством. Любимая фраза моей невесты. Я решил просто смириться и принять тебя. Ты думаешь, я был счастлив, когда получил твое имя? — Чонгук словно горестно усмехается. — Уточню, у меня была невеста, мы должны были сыграть свадьбу на прошлой неделе. Она оставила меня тогда, когда я больше всего в ней нуждался, чтобы я не сопротивлялся «предназначению», о котором никогда не просил», — его голос смягчается, словно он на секунду пожалел, что так много и эмоционально сказал. Тэхен громко вдыхает и роняет голову себе на колени. Сейчас больнее всего — в его горле огромных размеров ком несправедливости, который он так хочет выплакать, но ему точно не хватит слез и всего мира, чтобы избавиться от него. Его печаль словно помножилась надвое и забилась где-то в шее; очевидно, эти чувства принадлежали не ему, но он слишком путается, чтобы осознать это сейчас. «Мы можем встретиться?», — вылетает у него раньше, чем он успевает это обдумать, и испуганно сжимается, не зная, чего ждать. Он даже не понимает, как так получилось, что он об этом подумал. «Минимум — я на работе, максимум — я, скорее всего, на другом от тебя материке». «У меня для тебя новости, которые ты еще не успел подслушать у меня в голове». «Какие?» «Я прямо сейчас смотрю на Алтину Арантис». «Ты прилетел ко мне? Мой предназначенный пересек океан, чтобы встретить меня, я сейчас расплачусь». «Слишком ты сентиментален. Я думаю, что это чудесное совпадение. Я просто прилетел, и все». «А вот и нет». «А вот и да». Они молчат от силы минуты три — за эти три минуты Тэхен вообще ни о чем не думает, это молчание — самое уютное в его жизни. Он рисует в своем мозгу изображение белого листа: вот тут острый угол, идеальные стороны и форма — складывается в аккуратный куб, а руками небрежно вытирает нос. Тэхен озабоченно поводит плечами и щурится, поднимая глаза к небу, на котором красуется солнце, ослепляя — испепеляя до самых костей. Он шлепает босыми ногами по ламинату до кухни и выкидывает смятые мальборо в урну, переживая, что не отмоет эту вонь со своих рук и за год.

***

Тэхен совершенно не любит к чему-то привыкать, а еще не любит своего соулмейта. Он так думал. Когда он поднимает голову, разглядывая небоскреб перед ним, у него спирает дыхание и сжимает все внутренности — ему кажется, что его просто скрутили как половую тряпку и моют им полы в грязном, забытым богом подвале. Тэхен цепляет пальцами задние карманы черных штанов, свободно лежащих на крепких бедрах, и сваливается на ближайшую скамейку, не боясь испачкать белизну свободной рубашки — ему сейчас больно даже просто вдыхать, и он расстегивает ее на три пуговицы вниз. На вкус ожидание мерзостно, у Тэхена горит все тело и, кажется, сейчас мозг поплывет через уши, но ему даже на секунду не страшно, просто горячо. Он лишь мимолетом слышал о «симптомах» первой встречи родственных душ, ведь старался максимально оградить себя от темы, мучающей его два месяца. Кому-то больно, кому-то приятно, кто-то задыхается и вот-вот сгниет, а Тэхен просто горит таким сильным пламенем, что, кажется, может выдохнуть огнем. Все внутренности переворачиваются сами по себе, стараясь найти самое неудобное для себя место. У него болит голова и подозрительно мутнеет перед глазами — он вытирает свое лицо тыльной стороной ладони, обнаруживая, что совершенно не вспотел. Его всего выжигает изнутри. «Он тоже это чувствует?», — задумывается Тэхен, когда ком в горле разрастается до таких размеров, что, кажется, он никогда не будет в силах его проглотить. Он даже думает, что ноги не поднимут его вес. Его резко дергает — и Тэхен отрывает взгляд от асфальта, смотря вперед, где-то в метрах пятнадцати, через стеклянные двери виден чертов Бог. Чон Чонгук. Он сам не замечает, как встает, не моргает, кажется, не дышит, а только смотрит. Чонгук смотрит на него тоже — и не движется. Их разделяют стеклянные автоматические двери и несчастные десятки шагов, а они стоят, словно вкопанные. А потом Чонгук делает шаг. И еще. Двери раздвигаются перед ним, а Тэхен думает. Думает о том, что Чонгук удивительно красив, что у него восхитительные большие глаза и как же так блестит его медовая кожа на солнце? На нем брюки сидят так, как будто он модель, бежавшая с подиума. Черные вьющиеся волосы с каждом его шагом развеваются на ветру. Перед такими молодыми людьми, как он, падает на колени молодежь и ожидает увидеть на глянцевых обложках к-поп альбомов. Чем сильнее сокращает дистанцию Чонгук, тем сильнее сжимается все внутри Тэхена — ему кажется, что на него надвигается грозовое облако. На секунду его метку обжигает так, что он морщится и трет правую стороны шеи ладонью, там, где красуется чужое имя. Что это? Тэхен охает, когда рот мужчины перед ним растягивается в улыбке, и Тэхен замечает прокол на нижней губе; морщинки пролегают в уголках глаз, и… Больше всего ему хочется думать, что Чонгук его мыслей не слышит. Не слышит же, да? Их разделяет всего метр. Это Тэхен понимает, когда перестает чувствовать жжение во всем теле; он опускает глаза на асфальт (замечает лакированные туфли Чонгука так близко к своим низким белым форсам) и чувствует, что у него ужасно трясутся руки. Нет, не так; его всего страшно трясет изнутри, хотя он даже не понимает, почему его тело так реагирует — словно единственное, что может помочь ему успокоиться, это если он сорвется с места, вцепится в Чонгука зубами и высосет всю его кровь до последней капли, и этот план нужно привести в жизнь прямо сейчас. — Громковато ты размышляешь, — раздается так резко и так близко, и таким приятным голосом, что оный поднимает голову, вытягивается по струнке, и разница в росте значительно уменьшается. Кажется, Тэхен даже выше на пару сантиметров. Чуть не умирает из-за сильного выстрела в шее, а затем начинает едва заливаться краской. До него не сразу доходит смысл сказанного, но как только — так сразу. Тэхен смущенно вздыхает, закрывая лицо ладонью, отходит назад, пока не упирается в скамейку внутренней стороной колен, медленно садится и старается, вот сейчас точно, не думать вообще. Но в его мозгу происходит столько всего, начиная от «И вот он у меня на теле?» и заканчивая «Господи, он слышал весь кошмар в моей голове и продолжает слышать», но прерывается, когда слышит смех. Тихий такой, незлой, даже несколько довольный. Чонгук возвышается над ним, встав напротив, и смотрит таким взглядом, что Тэхену стоило бы подняться и уйти, но он не находит в себе таких сил. — Не смейся, петух… ты… блин, достал, — отвечает он, растягивая гласные на манер диалекта Тэгу, потому что ему правда очень неловко раз, два, он всегда начинает говорить на диалекте, когда его застают врасплох. — Ты не подумай ничего такого… я просто умею ценить красоту, понятно тебе? — не сказать, что эти слова облегчают ношу Тэхена, потому что звучит он весьма неуверенно; ощущается это так, словно он сам себя припорошил землей из самостоятельно вырытой могилы. Чонгук вздыхает и присаживается на корточки перед Тэхеном, наклоняя голову и пытаясь заглянуть в карие глаза напротив, так старающиеся избежать контакта. — Всего за сутки я и услышал тебя, и увидел, что я могу подумать? — с улыбкой говорит он, не отводя взгляд. Тэхен не находит слов, опирается руками о скамейку, откидывается на спинку и еле заметно поджимает влажные губы. Чонгук говорит загружено, с перерывами в пять секунд, словно ему сложно подобрать слова получше: — Меня так раздражало твое молчание, и я себе пообещал, что врежу тебе, как только найду. Но вот я тебя увидел и разозлиться не получается, — Чонгук тянет кисть с несколькими татуировками на ней к меченой части шеи, и Тэхен замечает, что его надпись отличается цветом и языком — она ярко-сиреневая, выведена хангылем, в то время как его — фиолетово-черная, скорее чернильная, словно кто-то танцевал на ней пером. Он отслеживает взгляд Тэхена и запрокидывает голову, демонстрируя мышцы шеи, кадык и саму метку. — Я считаю, что она красивая. Только вот не ко всей одежде подходит. Тэхен молча рассматривает открывшийся вид с секунду. — Мне не на кого было злиться за то, что меня сделали чьей-то собственностью, так что крайним оказался ты. Я все еще ужасно раздражен. — О, спасибо за честность, — и встает под свой негромкий смешок. Нависнув над Тэхеном тенью, он закрывает собой солнце или становится самим солнцем — Тэхен еще не разобрался. Он бы и рад встать тоже, только вот расстояния между ними так мало, что боязно было ненароком тронуть это произведение искусства. — Пойдем прогуляемся? — предлагает Чонгук и идет вперед, словно уверенный, что Тэхен обязательно последует за ним. В этом он оказывается прав. Какая-то невидимая сила сдирает его с места и тащит за Чонгуком следом. Тэхен идет позади, пока его соулмейт что-то рассказывает будничным голосом. Походка у Чонгука что надо — он ходит уверенно, словно это он двигает асфальт под собой, спина у него по-естественному ровная, широкие расслабленные плечи, за тканью легкой черной рубашки проглядываются перекатывающиеся под кожей мышцы. Стальная работа над собой — такое просто не может не завораживать. — …в общем, ты не против? — Тэхен возвращается в реальность и чуть не врезается в фигуру перед собой, успевая лишь невпопад сказать «Да, да». Фигура приподнимает бровь, обернувшись через плечо, и пристально смотрит прямо в глаза; Тэхен даже смущается и глядит в сторону, почувствовав укол вины за то, что все прослушал. Недалеко от них стоят несколько молодых людей примерно их возраста, они курят и громко разговаривают на португальском. Чонгук снова идет вперед, и на этот раз Тэхен принимает решение идти плечом к плечу, ловя потоки теплого ветра в лицо, и, пытаясь успокоить сердцебиение, понимает, что они двигаются навстречу вышеупомянутым людям. Всего их трое — все они одеты примерно так же, как Чонгук, лишь один из них выделяется — в бежевой рубашке, гармонирующей с цветом кожи, не заправленной в штаны и с расстегнутыми до середины пуговицами, он громко говорит и так же смеется, очевидно, в шутку замахиваясь на одного из друзей. Его крашеные светлые волосы собраны в небрежный хвостик, но челка все равно падает на глаза. Чонгук что-то мурчит на португальском и цокает, подойдя вплотную к громкому; забирает у того сигарету и глубоко затягивается. Его скулы выделяются еще сильнее, а пальцы, держащие фильтр, даже не дрогнут. Господи, как же он так собран? Через секунду Чонгук выдыхает, прикрыв глаза, и даже Тэхену становится спокойнее. Они выдыхают почти в унисон. Чонгук заговаривает на корейском, обращаясь уже к нему: — Знакомься, это мои друзья: Лукас, Вивьен, — Тэхен только сейчас замечает блондинку модельной внешности ростом с него, стоявшую позади мужчин, и она, поняв, что ее представили, игриво ли, дружелюбно ли, но подмигивает, — и Чимин-хён. Если он тебе надоест, скажи отстать, — он по-доброму улыбается, а упомянутый демонстративно фыркает, будучи единственным, кто понял сказанное. — Приятно познакомиться. Я Тэхен, — он представляется на португальском, как запомнил фразу из курса «Дуолинго», не сказать, что у него получается идеально, но компания улыбается, а Вивьен бросает что-то, что он не может перевести. Чонгук смотрит на нее нечитаемо. Тэхен словно не замечает и просит угостить его сигаретой. Солнце стоит высоко в зените, ветер раздувает полы его легкой рубашки, путает черную копну волос, он вдыхает яд и смотрит на высокое здание с сотней окон. Такое спокойствие, несмотря на то, что Тэхен слышит краем уха, как на фоне бесятся Чонгук и Чимин, он не испытывал уже… месяца два? Он отрывает взгляд от здания и неожиданно для себя встречается с шоколадными глазами Чонгука. Ощущается это так, словно его кто-то кусает за скулы. — Что? Чонгук даже не стесняется своего взгляда, наоборот, он как будто доволен тем, что имеет возможность рассматривать тэхеново лицо — облизанное солнцем, оно чуть-чуть размывается из-за плывущего от сигареты дыма, которую держат лишь его пухлые розовые губы, блестящие из-за гигиенички. — Я, если честно, даже не курю. Не знаю, зачем сейчас затягиваюсь, — задумчиво говорит он, затем покрутив ее в руках, и в следующую секунду замирает так, словно его оглушили ударом в солнечное сплетение. Чонгук забирает у него из рук сигарету, едва коснувшись ледяными пальцами, и смыкает ее своими губами, медленно вдохнув, а, выдыхая, смотрит прямо на него. И улыбается. Почему-то этот вид кажется Тэхену очень интимным, он испытывает настолько смешанные чувства, что отворачивается вообще и начинает зачесывать волосы назад. Чонгук то же самое проделал с сигаретой Чимина чуть ранее, почему же ты теряешь дар речи? Они стоят еще какое-то время возле Алтину Арантис; Тэхен даже находит общий язык с хёном Чонгука, и они втроем успевают обсудить, казалось бы, вообще все — от видеоигр до политики. К остальным он обращается на английском; в целом они оказываются приятными людьми. Он впервые за долгое время смеется от души, любуется красивым городом и красивыми лицами рядом, пока его не прерывает звонок. На экране «Моя сосалочка», очевидно, это ник, который Тэхен уже давненько поставил на контакт Юнги, но почему-то именно сейчас ему становится невероятно неловко, потому что он стоит достаточно близко к молодым людям, и они, будучи ростом с него, невольно бросают взгляд на экран его телефона. Чимин еле слышно прыскает. — Хён? — хриплый голос на той стороне трубки что-то говорит, Тэхен несколько раз кивает, словно собеседник может его видеть, и отходит чуть в сторону. — Мне кажется, я забыл свои плавки на сеульской хате. Купишь мне какие-нибудь? — голос бросает «Да, с надписью «долбоеб» тебе подойдут?». — Ну хён! Я был в говно… Они болтают еще пару минут о чем-то, а затем Юнги резко бросает трубку, как и всегда, не попрощавшись. Тэхен тупо смотрит на экран телефона, в котором отражается его точеное, подсвеченное солнцем, лицо. — У тебя есть старший брат? — за спиной всплывает Чонгук, тоже отделившись от компании. Он уже докурил, и теперь его руки закатывают рукава черной рубашки, оголяя забитое предплечье. Тэхен хочет рассмотреть рисунки получше, но почему-то его не покидает чувство, что он слишком навязчив. Затем Чонгук складывает руки на груди, и ткань, прилипнув к телу, обводит его мускулы собой. Он смотрит не в глаза, а прямо в лоб, словно готовится сделать контрольный выстрел. Тэхен снова зачесывает волосы назад. — Это мой лучший друг, — Чонгук понятливо хмыкает. — В отпуск вдвоем полетели. — А ты кем работаешь, кстати? — Я модель, — он слышит, как Чонгук присвистывает «Я совсем не удивлен», и спешит договорить. — Я не сказать, что очень успешен, для большого подиума не хватает сантиметров десять роста, — и бросает улыбку, потому что вспоминает, что его соулмейт пусть чуть-чуть, едва ли на сантиметр, но ниже него. Он оборачивается всем телом и ловит Чонгука на том, что тот его словно оценивает. За несколько лет работы моделью к этому Тэхен уже привык, так что продолжает. — Я вообще по образованию базист, но оказалось вообще не мое. Чуть не сбросился с моста, но доучился, — добавляет и нелепо посмеивается, не понимая, зачем он вообще это сказал. Он видит, как компания курильщиков, с которой он стоял предыдущие полчаса, перетягивается ближе к стеклянным дверям здания и оборачивается на них, очевидно, ожидая, что Чонгук присоединится. Высокая девушка, встретившись взглядом с Тэхеном, машет ему рукой. Он едва улыбается и машет в ответ — как может быть не приятно внимание красивых женщин? — Дашь мне свой номер? — внезапно выдает Чонгук, и его внимание снова приковывается к статному молодому человеку напротив. — Номер? Ты у меня в голове спамишь, теперь хочешь и в мой телефон? — фыркает Тэхен и хрипло смеется. — Чтобы ты никуда не сбежал. И смотрит немигающе прямо в карие глаза своими бездонными и не двинется. Тэхена словно к земле прибивает вновь, и он даже не понимает, как ему реагировать, потому что за секунду Чонгук сделался ему пугающе серьезным, даже боль в шее вернулась, напоминая о себе боем молотков. Тэхен трет больное место тонкими пальцами. — Шучу, чего ты так побледнел? — Чонгук расслабляется, его губы снова расцветают в яркой улыбке, и он делает шаг назад. А затем еще раз, словно отматывая к тому моменту, как они впервые увидели друг друга. — Я пошел работать, до встречи, Тэхен, — его пышные вьющиеся волосы, падающие на проколотые уши, гладит легкий ветер, и Чонгук машет татуированной крепкой рукой. Как же он красив в солнечном свете и как же легко он улыбается. Тэхен не шевелится и лишь машет в ответ, как болванчик, неосознанно пытаясь посмотреть как можно дольше на предназначенного ему человека и понять, что это были за полчаса его жизни. Он счастлив? Грустен? Подавлен? Взбудоражен? Как только Тэхен теряет Чонгука из виду, его что-то бьет сбоку шеи, туда, где темнеет надпись, и заставляет подавиться слюной. Трудно было снова привыкать к этой боли — все то время, что они стояли плечом к плечу, его ничего не мучило, словно крепкий стан этого мужчины был анальгетиком. Тэхену было так интересно, чувствует ли Чонгук то же самое в его присутствии? Он смотрит в высоту здания, гордо отражающего свет, и находит в себе силы двигаться вперед.

***

Оставшийся день и вечер он проводит с Юнги — он лишь вкратце рассказал под несколькими шотами в баре произошедшее (упуская детали о странной реакции своего тела на соулмейта) и про людей, с которыми он познакомился, и после всего этого Юнги показался ему весьма довольным. Они пришли домой из бара уже за полночь и пьяные; это состояние можно было бы описать «на волнах», когда мир балансирует на одной ноге, а все вокруг кажутся привлекательнее, чем когда-либо еще. Юнги, разморенный ходьбой и выпитым алкоголем, сразу же заваливается спать, едва сняв с себя носки, и начинает еле слышно сопеть. Тэхен садится на мягкой кровати, опершись на холодную стену, и смотрит в окно. Из-за темноты в комнате ему хорошо были видны дома за стеклом, а вдали высилась Алтину Арантис. Он трогает метку и выводит пальцами буквы уже наизусть — они покорно следуют за его прикосновениями, кожа его неосязаемо вибрирует, словно волнуется об оказанном внимании. Он закрывает глаза, гладя шрам, и вспоминает блестящее под лучами солнца лицо, большие шоколадные глаза, смотрящие сквозь него, острые скулы, длинные пальцы, небрежно держащие сигарету губы с этим игривым пирсингом; обнятую рубашкой мускулистую грудь. Юнги был прав — слава богу, что у него «Чон Чонгук», а не «Ким Ченын». Тэхен отрывается от своих мыслей, когда Юнги начинает ворочаться во сне; встает аккуратно, по мере своих пьяных возможностей, и семенит в сторону ванной. Он медленно стягивает с себя рубашку, и перед зеркалом предстает высеченный стан с поцелованной солнцем кожей — он и сам очень хорош собой. Регулярно ходит в зал и убивается там не только потому, что он — модель, но и потому, что это единственное, что оставалось неизменным с момента появления метки. Он проводил в зале часы, чтобы притупить как-то боль в шее, и сам не заметил, как сильно изменился. Он смотрит на себя с секунду и выключает свет, не желая нарушать сакральный момент уединения. Чтобы ты никуда не сбежал. Пока Тэхен раздевается, пошатываясь неоднозначно, он резко вспоминает брошенную перед прощанием фразу и пытается понять, как он к этому относится. Снова ему напоминают, что его тело ему уже не принадлежит, что в его природе с восхищением и трепетом смотреть на свою родственную душу — он даже не уверен, он очарован так из-за того, что Чонгук в принципе привлекателен или только из-за того, что они предназначенные? Он видел немало вышибающих дух своей красотой людей, так как работает в модельном бизнесе не первый год, но в Чонгуке что-то есть такое, от чего Тэхен словно землю под ногами не ощущает. Он, словно магнит, пригвождает к себе все взгляды. Интересно, какие на ощупь его мускулы, так вульгарно проступающие через ткань и эти руки, игриво украшенные серебряными браслетами? Вряд ли он задумался бы об этом когда-нибудь еще, не будь в нем столько выпитых шотов. Подставив лицо под струи душа, он впервые за два месяца снимает напряжение так, что у него начинает болеть правое запястье.

***

Сегодня они встают позже нужного — договаривались сходить на пляж, но из-за выпитого было трудно сказать, что они смогли бы встать вовремя. Пока Юнги приходит в себя, ругаясь на головную боль, Тэхен решает отправиться на улицу в аптеку и в магазин за чем-то, что могло бы сойти за завтрак. Он бы с ума сошел, если бы хоть еще одну секунду слушал причитания хёна, шея вновь пульсировала — в моменте ему хотелось остановиться и врезать по фасаду дома, мимо которого он проходил, со всей силы. На что же он так злится? Люди снуют словно сквозь него, когда Тэхен останавливается посередине улицы, пытаясь уловить как можно больше — и осознает, что Чонгук сегодня невероятно зол. У Тэхена невольно кулаки сжимаются, но он заставляет себя идти дальше, не разбирая дороги, и глубоко дышать. Он никогда не связывался с Чонгуком первый, да и мысль о том, что он будет пытаться как-то найти этот нелепый способ, чтобы обратиться к соулмейту, заставляет его злиться еще сильнее. Обычно тот первым обращался к нему, и отвечать у него получалось само собой. Быстрым шагом он добирается до какого-то пешеходного перехода. Он остывает, когда видит красный свет на светофоре. Куда ноги его привели? Не совсем понимая, как он вообще здесь оказался, он собирается уже достать телефон, чтобы взглянуть на карты и отправиться туда, куда изначально собирался, но его взор падает на что-то необычное. Мужчина, невероятно похожий на Чонгука, нависает над девушкой в длинном платье, полы ее красного одеяния раздуваются от ветра, а из-за низкого роста ей приходится держать голову запрокинутой, чтобы смотреть ему в лицо. Она ярко жестикулирует и громко говорит на португальском, и от каждого сказанного ею слова тот становится все страшнее. Тэхен пошевелиться не может, он даже через дорогу ощущает, что любое движение переломало бы ему позвоночник. Он отчетливо чувствует свой хребет. Его силу. Крепость. И хрупкость. Это и есть, без сомнений, Чон Чонгук. Он лицезреет эту картину с полминуты, а потом девушка словно договаривает и ждет ответа. Чонгук медленно наклоняется к ней, опирается одной рукой на фонарный столб, к которому спиной прижималась леди; его грудь видно вздымается, он приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но, кажется, так и не силится что-то выдать — он резко отрывается от пожирания ее глазами и стремительно уходит. Кажется, что под ним трясется земля; он проходит всего десять шагов, будучи в поле зрения Тэхена, и резко разворачивается к зданию справа от него — и не жалея сил, наносит удар. Тэхен даже морщится и смотрит на свои костяшки, ожидая увидеть повреждения, но его рука остается нетронутой. Он хочет еще раз посмотреть на объект неудовольствия своего соулмейта, но не видит ничего, кроме высокого фонарного столба, словно это было не больше, чем наваждение. Напоминанием, что это — реальность, является лишь пульсирующая боль в правой кисти, словно он со всей силы приложился о кирпич. Он явно не должен был стать свидетелем этой сцены — по ощущениям он словно подглядел в чужую спальню, и от этого сравнения ему становится погано.

***

«А ты был на нашем лучшем пляже?» Тэхен от неожиданности подпрыгивает, и сидящий на кровати Юнги, что-то печатающий в ноутбуке, недовольно мычит. Чонгук часто разговаривает с ним на разные темы с самой их встречи, произошедшей дней пять назад, словно поддерживает сохранность того хрупкого мира, что был объявлен. Тэхену по-странному нравятся их беседы, слушать его было интересно и поддерживать разговор совсем не сложно, но тот самый Чонгук все еще временами стоит у него перед глазами, как живой — разъяренный хищник, прекрасный и свирепый. Из-за того, что Тэхен всегда игнорировал и подавлял мысли и чувства соулмейта, он никогда не испытывал что-то настолько мощное, и никак не ожидал, что первой эмоцией, которую он не удержит под контролем, окажется чонгукова ярость. «У меня наступили непростые времена. Прости, если ты это почувствовал», — уловив его настроение, Чонгук околовиновато извиняется, и его голос в голове Тэхена делается чуть ниже обычного. Тэхену от этого неловко — он постоянно забывает, что теперь, когда они в одном городе, почти никакие его мысли не остаются лишь при нем. Он ложится на диван под окном поудобнее и буднично отвечает, словно не понимает, о чем тот говорит: «Мы просыпаемся поздно, а потом нам лень куда-то идти, разве что я бегаю по утрам», — он чуть привирает, но суть остается такая же. На самом деле, он уже давно не высыпается, как следует, и к восьми часам утра крутится на кровати червем, измученный бессонницей. Он смотрит на костяшки правой кисти. «Ты с ума сойдешь, когда увидишь океан. Мы с ребятами собираемся на выходных ближе к вечеру, ты с нами? И хёну предложи», — Чонгук звучит достаточно взволнованно, чтобы передать свой трепет Тэхену. Он переводит взгляд на человека на кровати. Конечно, Юнги находит время поработать даже в отпуске; позволь ему, и он не выйдет на улицу больше никогда. Тэхен всегда был тем, кто вытаскивал его в люди, не допуская того, чтобы тот превратился в домашнего ленивого кота. В принципе, Юнги ворчит на все и на все говорит «Не хочу», но в итоге все равно все делает — конечно, только вполсилы. Тэхен даже не замечает на своем лице нежной улыбки, и ему в голову лезет мысль. А готов ли он знакомить два разных этапа своей жизни между собой? «Хочу посмотреть на него еще», — Тэхен даже не понимает, в какой момент эта мысль пролетает в его голове, но ощущается она так, словно что-то обухом приземляется ему на шею и лезвиями царапает нежную кожу — а Тэхену кажется, что целует. Чонгук его, определенно, услышал. «Смотри на меня», — и весело смеется, будто не осознает, про кого идет речь. От такого бесстыдства Тэхен не может найти никаких слов.

***

Сильные порывы ветра задувают в уши, сбивают с ног и тревожат океан, заставляя его волнами разбиваться о белый песок. Тэхен стоит, закрывая солнце рукой, и рассматривает свои подсвеченные пальцы. Завороженный, он почти не дышит. Берег, на который его с Юнги привезли друзья Чонгука — Лукас, Вивьен, Чимин и сам Чонгук за рулем, конечно, — был немноголюден; пейзаж вышибал весь воздух из легких. Голубой океан, сливающийся на горизонте с нежным небом, тянулся все поближе к зелени, растущей на возвышенности, но к своей неудаче непрестанно разбивался о поверхность. Тэхен остался бы здесь навечно. — Я тоже. Он вздрагивает, позабыв, что он здесь не один — оборачивается через плечо и видит сначала голый точеный торс, а потом самого Чонгука. Мокрые волосы упали тому на лоб, но из-за соленой воды все равно были аккуратно волнисты. Он вытер тыльной стороной ладони блестящие на солнце капли с лица. Когда Тэхен впервые увидел Чонгука без верхней одежды, то с удивлением отметил, что у того был забит целый рукав и ровный строй иероглифов вдоль позвоночника — и не удержался от расспросов о сделанных тату. У Чонгука каждая история была смешной и интересной; компания часто вставляла комментарии о том, что эскизы выглядели даже хуже, чем получилось в реальности. Юнги сказал, что набитое на фалангах — партак, и посоветовал Чонгуку хорошего мастера в Сеуле. Тэхену это казалось нелепым, потому что вся рука выглядела для него гармонично и невероятно красиво. Чонгук, словно прочитав его мысли, еле заметно улыбнулся. — Я редко бываю даже в аквапарках, поэтому пловец из меня никудышный, — пытаясь перебить шум волн, Тэхен разворачивается к Чонгуку и подходит поближе. Тот впивается в него своими вечно голодными глазами. Тэхену почему-то кажется, что если он отведет взгляд, то проиграет в какой-то негласной игре. — Но здесь очень красиво. Как мы приехали, меня всего аж распирает от счастья. — Пойдем. — Куда? — Плавать, конечно. — Я же сказал, что не умею, ты меня слушаешь? — Тэхен фыркает и наигранно недовольно складывает руки на липкой от пота груди. — Я тебя научу. Или ты мне не доверяешь? — всего за мгновение Чонгук оказывается невероятно близко к его лицу. Говорит он все так же спокойно и непринужденно, но у Тэхена по ощущениям словно сдирается кусок плоти с меченой части шеи. Он быстро прижимает ладонь к больному месту, но ничего, кроме своей разгоряченной кожи и чернильного шрама, больше не чувствует. Чонгук отворачивается, едва не задев своим плечом Тэхена, когда его зовет Лукас, и манит к себе рукой, спрятав ее за спиной. За пару часов они успели, казалось бы, вообще все — Тэхен даже попозировал Чонгуку на камеру. Оказалось, что тот — фотограф, и был он в этом удивительно хорош; но Тэхену все равно казалось, что Чонгук зазря тратит свое время за пределами объектива. За время их незапланированных съемок они впервые остались совсем наедине — в перерывах, в которых они осматривали отснятое, они говорили на разные темы, и Чонгук показался Тэхену то ли очаровательным парнем, то ли с ума сводящим нарциссом; он швырял ногами песок, рассказывая о бесящих моделях, не задумываясь, что частично описывал и Тэхена — от этого факта у него заклокотал смех где-то в горле, но он не выдал себя. И Тэхен, зачесывая мокрые волосы назад, решился наконец-то поделиться тем, что лежало на его плечах тяжелым грузом. — Хотел спросить кое о чем. Я стал свидетелем одной сцены на днях, которую не должен был видеть, но в какой-то момент я там просто оказался. У пешеходного перехода ты разговаривал с девушкой. Что произошло? — Тэхен смотрел Чонгуку в глаза, и от этого он ощущал, как у него что-то сжимается на шее. — Ты можешь не говорить, если не хочешь. Я очень любопытный, — он разбавил ответную тишину своим низким смехом, но Чонгук не заставил его ждать слишком долго. — Я думал, ты уже и не спросишь. Это была моя невеста. Бывшая. Хотела помириться, — он ответил спокойно и неэмоционально — трудно было угадать, что именно он испытал, поделившись этим. — Успешность переговоров ты увидел сам. — Ты ей отказал? — Я не держу в своей жизни людей, которым не доверяю, как себе, — он ответил быстро и повернул голову в сторону. Вдали было трудно рассмотреть фигуры тех, на кого он именно бросил свой взгляд. Его скулы были напряжены, и Тэхену показалось, что на мгновение в его взгляде сверкнул дикий огонь. — Я за любимого человека умру, и я хочу знать, что он сделает для меня то же. — Я почему-то ожидал, что ты такой. Не раздумывая, бросаешься в бездну и ведешь за собой прямо в ад. — Ты так считаешь? — Чонгук снова посмотрел на Тэхена, и тот согласно промычал, сощурившись из-за выглянувшего из-за облаков солнца.

***

Ближе к закату большинство уже лежало на расстеленных как попало покрывалах, наполовину утопленных в песке; они тяжело дышат, изможденные плаваньем, выпитым алкоголем и своим громким смехом. Небо словно поджигают — Тэхен лежит на спине, положив голову на бедро Юнги, и смотрит наверх. Вокруг него, словно калейдоскоп, мелькают люди, и он уже путается, какой язык он слушает. — А может пилид? — раздается голос откуда-то справа, и Тэхен открывает глаза. Он видит Чимина, зачесывающего волосы назад. Коленями тот упирается в песок. — Я не хочу двигаться, — сразу же парирует Юнги. — Кто сказал, что тебе нужно двигаться, хён? — чиминов голос становится нарочито соблазнительным, и он медленно начинает снимать с плеча полотенце. Юнги роняет смешок, и кто-то из ребят так сильно шлепает Чимина по ягодицам, что он аж вскрикивает. — Может, тогда правда или выпивка? — Тэхен не замечает, в какой момент над ним нависнул Чонгук. Его фигура купалась в розоватом свете заходящего солнца. Он медленно опустился на покрывало рядом с Тэхеном. — Но кто-то должен будет сесть за руль, и это буду не я, потому что я уже слишком много выпил, — не стесняясь своей безответственности, он отнимает у ворчащей Вивьен закрытую бутылку виноградной медовухи. Тэхен приподнимается и садится, скрестив ноги. — Тогда лучше пилид. Если я напьюсь, то я сто процентов с кем-то из вас посплю… — он вспоминает более корректный фразовый глагол на английском и исправляет себя, — пересплю. Лукас кивает: — Одни плюсы, — Вивьен сразу же кидает в него чей-то рюкзак, и они начинают драться, поднимая своими телами столбы пыли. Тэхен улыбается, наблюдая за ними, но что-то подсказывает ему не оборачиваться. — Хорошо, пилид с выпивкой. Не хотите что-то делать или говорить правду — пьете. Непьющие не имеют права отказываться, — Чимин встречается взглядом с Тэхеном и подмигивает ему, и поднимается, чтобы принести из машины звенящие бутылки. Вскоре все шестеро собираются, и игра начинается — вопросы с самого начала казались Тэхену сумасшедшими, но люди в Бразилии, видимо, от зашкаливающего стыдометра не страдали. — Нет, я не трахалась ни с кем, чтобы получить тот контракт, — высокий голос Вивьен словно вторит шуму волн. Чимин, скрипя, передразнивает ее, и по ее бегающим глазам становится ясно, что она ищет что-то тяжелое, обо что можно было бы приложить его головой. Тэхен смотрит с улыбкой на них, а затем замечает Чонгука. Он лежит, откинувшись на локтях, наполовину утонувших в песке; голова его запрокинута так, что волнистые волосы, все еще не высохшие, щекочут поверхность и собирают собой песчинки. Зарево растекается по его неприкрытому туловищу. Вдруг он открывает глаза и сразу же поворачивает голову к Тэхену, сидящему напротив. — Тэхен. Он не сразу реагирует, когда его называют, потому что просто не может отвести взгляд. Ему кажется, если он оторвется, ему сразу же вцепятся в плечо зубами. Юнги толкает его локтем в ребро, и Тэхен едва не заваливается на Чонгука, но вовремя подставляет руку вперед. Мужчина перед ним, кажется, кинул короткий смешок. — Тэхен, правда или действие? — это Вивьен, отстрелявшись, находит себе новую жертву. Она сидит в слитном купальнике, прикрытая голубой рубашкой, ее светлые волосы небрежно собраны в хвост, оголяя тонкую шею. — Пусть будет правда. Вивьен замолкает на секунду, и Тэхен почти слышит, как в ее голове зашевелились шестеренки. Ребята подают ей идеи одна круче другой — на моменте «Спроси у него, вдруг он героиновый наркоман», Юнги разрывает от смеха, словно это когда-то было правдой, и Тэхен поспешно машет руками перед собой, пытаясь убедить, что Юнги — аферист. Он поворачивается на Чонгука, и тот в той же позе лежит и широко улыбается, очевидно, находя это предположение невероятно забавным. — На что ты в последний раз дрочил? — Вивьен наконец заканчивает с генерацией вопроса и падает на свой локоть вперед, чтобы рассмотреть лицо Тэхена получше и уличить его во лжи. У него в голове начинают пролетать разные фрагменты двухмесячной давности, но он вдруг понимает, что в последний раз он удовлетворил себя не так давно и не благодаря порноиндустрии. Он вспоминает ночь, когда они с Юнги поздно вернулись домой. Что он тогда обдумывал? О ком мечтал? Он еще даже не дошел до ответа в своей голове, но почему-то почувствовал, как его уши неумолимо начинают гореть, но теперь не из-за палящего солнца. Лишь благодаря близившемуся закату это остается незамеченным остальными. Он трогает уши пальцами, задевая серебряные в них сережки, и встречается глазами со всеми ожидающими его ответа людьми, а потом поворачивает голову к Чонгуку. Тэхену кажется, что тот избегает его взгляда, рассматривая состав медовухи на этикетке. — На Чонгука, — буднично говорит Юнги, и челюсть Тэхена отваливается за миллисекунды. — Они же соулмейты, нет? Компания спокойно относилась к этой теме и не придавала большого значения связанным людям — например, Вивьен и Лукас были таковыми, но было трудно сказать, что они хорошо ладили или тем более встречались. Просто были рядом большую часть времени, словно делили жизнь на двоих. Предположение, что Тэхен мог думать о Чонгуке в таком ключе, они встречают взволнованными возгласами и возбужденным смехом, и Чимин спешит перевалиться через бутылки и похлопать Чонгука по медовым бедрам, оголенным из-за шортов. Тот отрывается от этикетки и переводит взгляд на своего хёна, словно не слышал, о чем шла речь. По тому, как вздымается его грудь, Тэхен делает вывод, что Чонгук все прекрасно слышал. «От чего ты так разнервничался?», — Тэхен мысленно ерничает, но Чонгук либо его не слышит, либо игнорирует. Он просто не может удержаться от провокации. — Да, — и теперь Чонгук, наконец, обращает внимание на Тэхена, — я думал о нем. И с утра тоже, — Тэхен бесстыдно врет, но оно того стоит — лицо Чонгука словами описать сложно. Тэхен просто в восторге — наконец-то не только он в ступоре из-за чьего-то наглого поведения. После произнесенных слов становится очень шумно; все вокруг словно с цепи сорвались, и в этом хаосе Тэхен лишь низко смеется, наслаждаясь тем, как Чонгук трет глаза и улыбается. Он бы смотрел на это вечность. — Ладно, давай меня уже! — отсмеявшись, Чимин поднимается с песка, на котором лежал секундами ранее, и добавляет: — Хочу действие, — Тэхену даже жаль, что эта пытка для Чонгука так быстро закончится, но решает сосредоточиться на блондине перед ним. Чимин — очень раскрепощенный человек, там, где появляется он, обязательно начинается бедлам; чонгуков хён был невероятно хорош в том, чтобы разбивать лед неловкости. Соответственно, все грязные идеи обычно принадлежали ему, так что задание нужно было придумать такое, чтобы для него это было не наградой, а наказанием. — Мне даже трудно придумать что-то грязнее того, что ты сегодня уже успел предложить, — смеется Тэхен, и компания немедля соглашается. — Чимин просто душка. — Постоянно хорни, — констатирует Вивьен, и Чимин смущенно чешет затылок, словно был пойман с поличным. — Пусть тогда мне за пивом сходит, — подает голос Юнги, все время тихо сидевший сбоку от Тэхена. Он приподнимает свою опустошенную бутылку, демонстрируя ее остальным, и Тэхен кивает. Чимин, не ожидавший, что его снова отправят к машине, хочет возмутиться, но в итоге просто вздыхает и встает со своего места. — И за хлебом еще, — Чимин, не оборачиваясь, показывает средний палец, и компания ехидно посмеивается. Тэхен, воспользовавшись тем, что Лукас и Юнги вновь завязали разговор о кинематографе, пытается мысленно вернуться в ту ночь, когда он снял напряжение. Что же так смутило обычно непоколебимого в своем бесстыдстве Чонгука? Только если не… О, боже. Тэхен резко поворачивается на него. Тот расслабленно сидит, опершись на свои ладони за спиной; за упавшими на глаза прядями трудно разглядеть, куда он именно смотрит, но голова его повернута к Тэхену. Его шорты задрались, оголяя крепкие бедра, слегка припорошенные песком, и он медленно качает головой в такт музыке, играющей на фоне из колонки Лукаса. Разумеется, Чонгук прекрасно знает, что так сильно взбудоражило Тэхена в ту ночь. Тэхен очень хочет спросить, но поперек горла словно застрявшая кость мешает издать звук — он лишь сглатывает, смотря на то, как Чонгук облизывает нижнюю губу, задевая свой пирсинг языком. Этот вид ему еще раз напоминает, что этот мужчина просто не может не вышибать из его легких воздух одним своим присутствием. Когда Чимин возвращается, они продолжают играть. Оный спрашивает у Юнги, гей ли он, на что тот отвечает: «Я би, но это не значит, что у тебя есть шансы» и с торжествующей улыбкой смотрит на то, как Чимин ворчит, что цель его вопроса была не таковой. — Чонгук, — переводит тему разговора Юнги. Он наклоняется вперед, чтобы тело Тэхена не загораживало брюнета позади него. — Правда или действие? — Правда, — сразу же отвечает тот. Голос его неожиданно ниже обычного. При закатном солнце его мышцы выделяются даже сильнее; татуированной рукой он подносит к губам бутылку и осушает оставшуюся треть залпом. Ребята на заднем фоне подают идеи, как бы выпотрошить душу своего младшего друга. Вивьен кидает идею с любимой позой, но Чимин парирует, что видел все своими глазами и не раз. Чонгук выпрямляет свою ногу в его направлении, удивительно ловко бьет ступней в живот и спрашивает: — В мокрых снах? Было заметно, что Юнги редко собирается в шумных компаниях — он легко заводит разговор один на один, но среди шестерых людей ему нужно было время, чтобы сосредоточиться и придумать что-то достаточно унизительное, чтобы заставить себя посмеяться. Он бросает искоса взгляд на Тэхена, и тот понимает, что сейчас будет. Он успевает лишь губами сказать «Хён, нет», но Юнги все равно выдает: — На что дрочил Тэхен тогда? — Хён, ты дохуя расследование ведешь? — морщится как от удара Тэхен, в то время как компания восторженно аплодирует. Он ловит себя на том, что в его груди становится подозрительно тяжело, но не может не перевести взгляд на Чонгука и замирает. Он улыбается? Почему-то Тэхен знал, что Чонгук будет в восторге, но, увидев это вживую, теряет драгоценный дар речи. Все-таки предчувствие Тэхена не могло его подвести — конечно, Чонгук слышал, о чем думал его предназначенный в тот день, как, видимо, и во все остальные дни. Тэхен все чаще замечает, что Чонгук очень чутко воспринимает все, что происходит в его голове; от мысли, что есть вероятность, что Чонгук, скорее всего, и не перестает копаться в нем ни секунды, его бросает в жар. Казалось, что он позволяет Тэхену чувствовать и слышать только то, чего хочет сам или не может сдержать, — как в тот раз с невестой — в то время как ощущает разум Тэхена, как свой второй мозг. Как он это делает? Тэхен даже неосознанно наклоняется к Чонгуку поближе, словно это поможет вскрыть ему чужой череп и достать все, что есть в наличии. Чонгук не отодвигается подальше и встречает взгляд в упор своим. — Ты хочешь, чтобы я выпил? — вдруг спрашивает он у Тэхена, не отрывая взгляд. Тот непонимающе отвлекается от их внеочередной игры в гляделки и чуть отклоняет свой корпус обратно. — Если ты не готов это слышать, я выпью. Чимин кричит со своего места, что спрашивать мнения другого человека не по правилам, и Лукас с Вивьен поддакивают, пододвигаясь на покрывале поближе, словно осознавая, что сейчас будет что-то. Юнги терпеливо ждет; лишь сменяет руку, на которой лежит. — Ты — уже мой худший кошмар, так что я слушаю, — от тэхенового ответа у Чонгука словно бесы заплясали в глазах — настолько он страшен и при этом по-дьявольски красив. Догорающий закат подсветил его радужки, и его взгляд вновь сделался диким. — Иди за мной, — Чонгук резко встает со своего места и неспешно идет к машине, спрятанной от их глаз за станами пальм. Компания смотрит им вслед молча. По небу разлиты несколько красных разводов от догорающего солнца, словно какой-то ребенок рисовал гуашью, и в этом свете было трудно сказать, пальмы ли это или все же колчелапые монстры, тянущие свои тела вверх. Тэхен не понимает, в какой момент его ноги сами понесли его следом за Чонгуком. Они подходят к припаркованному на песке рядом с каменистой дорогой черному джипу, на котором они приехали, и замечает, что Чонгук уже расслабленно сидит на капоте. Тэхен даже не успевает пожалеть о своем решении, как тот медленно начинает свой рассказ. — Ты даже не представляешь, как хорошо я тебя слышу, да? — вообще, Тэхен об этом впервые задумался совсем недавно; до этого он предполагал, что все события — просто чудесные совпадения. — Я даже сейчас чувствую, с какой скоростью бьется твое сердце. Как ты трепещешь. Как болит твое тело, когда меня нет рядом, — от последней фразы у Тэхена мурашки пробегают по всему телу, но он все равно стоит, гордо расправив плечи, — или как весь твой мир сотрясается, когда ты смотришь на меня. Как ты нуждаешься во мне. Я чувствую все, — Чонгук говорит это и улыбается, словно ему приносит эта власть невероятное удовольствие. Он пододвигается ближе, кладет на макушку Тэхена свою ладонь и тянет его к себе, и Тэхен неосознанно поддается. — Ты, наверное, думаешь, что я повлиял на то, что ты прилетел ко мне, но нет, — с макушки его татуированная рука тянется пониже, к меченой части шеи, и Тэхен поднимает подбородок повыше, в упор смотря Чонгуку в глаза. Чужие пальцы оглаживают метку с именем, и чернильные буквы чуть растягиваются от силы, с которой по ним водят. — Даже игнорируя меня, ты хотел, чтобы я забрал у тебя эту боль. Ты подсознательно меня хотел себе, поэтому стоишь сейчас передо мной. Чонгук отрывает свою трогающую шею руку, заключает чужое запястье в тиски и с силой сжимает. От этого прикосновения Тэхену словно обжигает кожу лава. Еще немного — и они услышат хруст костей. — Ты этим просто упиваешься, да? — низкий голос Тэхена звучит особенно глубоко в тишине, которую перебивает лишь шелест разбивающихся о берег волн и гуляющего морского ветра. С такой стороной Чонгука он сталкивается впервые, и это завораживает. Чонгук, не отнимая руки, прислоняет свой лоб ко лбу Тэхена и отвечает: — Я просто не могу смотреть, как ты играешься со мной. Такой гордый, а дрочил, представляя, как мои руки тебя душат, — фыркает Чонгук. От произнесенных слов Тэхен теряет дар речи — он не сразу вспоминает ту картину, которую ему описали только что, поэтому стоит молча секунд десять и пытается найти слова получше. Тем не менее его приводит в восторг состояние Чонгука — разгоряченный от выпитого, он говорит все, что приходит ему на ум, и Тэхен наконец может испытать то же, что и Чонгук, копающийся в его голове два месяца подряд без перерыва. Чонгук звонко смеется, когда понимает, о чем думает Тэхен, и отрывается от него, вернувшись в свое обычное положение. Глаза его горят — еще немного, и он дернет Тэхена под землю, навстречу к аду и всем его негостеприимным обитателям. — Я забыл про ту ночь, если честно. В моем воображении ты оказался не настолько хорош, — Тэхен непринужденно хмыкает — ему подпевает колотящееся сердце. Он запрыгивает на капот рядом, настолько близко, что их бедра соприкасаются, откидывается на железного жеребца и теперь смотрит на безэмоциональное сереющее небо. От созерцания его отвлекает лишь ощущение, словно у него что-то стягивается на шее. Небо пропадает — вместо него оказывается сосредоточенное лицо Чонгука; он смотрит на Тэхена сверху вниз внимательно и подминает под себя. — Чего вылупился? Я тебе сейчас в глаз плюну. — Если ты думаешь, что я пожалею о том, что сказал и сделал, когда протрезвею, то нет. Я не настолько пьян, чтобы забыть, как ты за безразличным лицом прячешь свое смятение. Всегда так делаешь. Если хочешь, чтобы я тебя трогал, ты можешь об этом попросить, — он говорит медленно и все смотрит, смотрит, смотрит, словно примеряется с ударом, чтобы раскроить лицо Тэхена на две части. От такого близкого контакта у него немеют руки. Он чувствует, что если отодвинет Чонгука сейчас, то проиграет, поэтому тянет руку к его шее и прикасается пальцами к метке. Их отчаянное желание выиграть прибивает их друг ко другу намертво. Кожа Чонгука оказывается удивительно горячей — все больше он напоминает беса, выкарабкавшегося из преисподней; нависая над Тэхеном, он дышит тяжело, но не шевелится. Тэхен щупает его пульс и с удовлетворением замечает, что сердце Чонгука не так безмятежно, как его лицо. — Почему тогда я тебя слышу и чувствую, когда ты этого хочешь, а не всегда? — Тэхен говорит шепотом; он не сомневается, что его голос не способен дрогнуть, но не рискует повысить тон. — Самоконтроль, — его уголки губ приподнимаются, и он одной рукой убирает с глаз Тэхена волосы, а другой продолжает давить на его ребра, пригвождая к машине, — ты же не думаешь, что мне легко удается держать себя в руках? — он говорит медленно, словно смакует внимание Тэхена к себе, как мишленовское блюдо. Он ногтями впивается в Тэхена рукой, лежавшей на его теле, и тому приходится напрячь пресс, словно у Чонгука физически хватит сил вспороть ему живот. — Лукас и Вивьен не похожи на нас, — Чонгук подпирает свою голову свободной рукой, неосознанно предоставляя Тэхену возможность рассматривать свои татуировки настолько близко. — Они не слышат мыслей друг друга, но тонко чувствуют эмоции. По раздельности я их не видел со дня знакомства. — Разве это не значит, что они в отношениях? — Тэхен приподнимает голову, чтобы подложить под нее руку, но Чонгук не двигается, и ему приходится выдыхать в него носом из-за того, насколько тот был безобразно близко. «Они обречены на одиночество вдвоем, — Тэхен слышит голос Чонгука в своей голове, — уже неважно, пара они или нет. Они не смогут полюбить кого-то и вполовину так же сильно, чтобы перебить то чувство удовлетворения, которое ты сейчас испытываешь, лежа подо мной». Не давая Тэхену возможности возразить, он встает с него сразу же, как заканчивает свою фразу, и идет к багажнику. Вдали слышны чьи-то шаги, и Тэхен делает вывод, что Чонгук услышал их раньше него. Через пару секунд чиркает зажигалка, и Тэхена окутывает столь ненавистный запах жженого табака; он даже не замечает, как вдыхает его поглубже.

***

Спустя еще неделю Тэхен все реже задумывается о том, чем занят Юнги по вечерам; тот исчезал с закатом из квартиры, но ничего не говорил, а на вопросы отвечал «по блядям», на что Тэхен лишь недовольно фыркал. Так что теперь у него было много времени побыть наедине с собой, устроить мозговой штурм и каждый вечер видеться с Чонгуком после его рабочего дня. Характер у Чонгука, помимо того, что он временами игрив и задирист, очень сложен и властен, и Тэхену из-за своей давящей на эго гордости невероятно тяжело находить с ним общий язык. Он не поддается — сколько бы Чонгук ни прикасался к нему или ни подкалывал внаглую, ожидая, что у Тэхена хотя бы голос дрогнет, тот остается нерушимой стеной, которую так и хочется проломить насквозь. От этого у Чонгука пропадает эта нелепая аккуратность, с которой он раньше обращался к Тэхену, и невидимая черта между ними размывается до бензинных разводов на асфальте. Вопреки всему он оказывается в Алтину Арантис, когда теплые закатные лучи лениво лижут кожу. Студия Чонгука, в отличие от его владельца, погружена в мягкий свет. Творческий беспорядок отпечатан по всему периметру, повсюду разбросаны какие-то предметы для съемок, как будто сама атмосфера здесь должна быть нерегулируемой, чтобы вдохновлять. Распечатанные произведения искусства — на правой стене, на левой, позади него, спереди и даже на полу. На потолке, для разнообразия, были лампы. Чонгук предстает перед ним со своей профессиональной стороны — от каждой фотографии Тэхен чувствовал дыхание, словно Чонгук был богом, дающим жизнь. На полу разбросаны предметы для съемок: реквизит, линзы, штативы, старые камеры, какая-то одежда и даже ярко-красные веревки для шибари, которые вызывают у Тэхена вопросы, но он их вслух не задает, а потом замечает фотографию, стоящую на своем ребре на полу, прижавшись к стене. На ней изображена девушка; ее тело обвито веревками, которые касаются кожи нежно, но держат в тисках. Красные нити плетут сложный узор вдоль ее рук, бедер, груди — словно художник бережно прокладывает линии на чистом холсте. Свет падает на нее мягко, касаясь лица и плеч, создавая контраст между теплотой ее кожи и холодом серого фона позади. Тело кажется скульптурой — каждый изгиб подчеркивается плавными линиями веревок, натянутых с точностью до миллиметра. Она словно прислушивается к тому, как дыхание веревок сочетается с ее собственным. Тэхен с трудом находит в себе силы отвести взгляд. На правой стене особенно выделяются работы с резкими контрастами света и тени, а на левой — более мягкие, почти акварельные, снимки, которые словно отражают самые глубокие концы. На них изображен Тэхен — он вспоминает, что на пляже Чонгук его много фотографировал при свете солнца, и рассматривает себя повнимательнее. Словно увековеченный, он на каждом снимке пронзительно смотрел сквозь объектив, а его точеные мышцы, небрежно прикрытые тонкой гавайской рубашкой, контрастировали на фоне голубой линии океана. Зрелище захватывающее. Тэхен наблюдает, как Чонгук перебирает свои камеры и аксессуары, его пальцы уверенно скользят по кнопкам и объективам, а сам стоит чуть в стороне. Его высокая фигура почти не двигается, а свет падает на лицо так, что каждая черта — аккуратные губы, острый нос и выразительные глаза — кажется еще резче. Волосы, вечно беспорядочно уложенные, падают ему на глаза, и он зачесывает их тонкими пальцами назад. — Ты выглядишь так, как будто готовишься к чему-то великому, — вдруг говорит Тэхен, присаживаясь на стол рядом с оборудованием и скрестив руки на груди. Он изучает сосредоточенное лицо напротив и подергивает ногой. Чонгук, не поднимая взгляда от предмета своей увлеченности, замечает это: — Ты всегда такой напряженный, когда рядом со мной. Боишься, что укушу? Тэхен поворачивает голову и смотрит на него поверх плеча, слегка приподняв темную бровь. Его лицо остается серьезным, но в уголках губ висит усмешка. — Я больше боюсь, что ты начнешь думать, что мне интересно быть здесь. Чонгук хмыкает, берет с собой несколько линз и подходит ближе; его шаги твердые, под их весом почти трясется мраморный пол, отражающий свет ламп. Он останавливается прямо перед Тэхеном и смотрит в упор. Этот взгляд выражает «многовато ты пиздишь для человека с поджигаемой квартирой», но к его удивлению говорит совсем иное: — Тебе не хотелось взглянуть на то, что мы тогда наснимали? — Чонгук кивком показывает в сторону фотографий, на которых изображена знакомая фигура. — Как тебе? — Тебе нужно больше тренироваться, если хочешь, чтобы я запомнил их как превосходные. — А по-моему, ты уже. Тэхен фыркает в ответ, его глаза чуть прищуриваются; поняв, что Чонгук и так в его голове услышал все его рецензии, он выпрямляется, а его плечи напрягаются, но лишь на секунду. Он снова обретает привычную невозмутимость, когда Чонгук разворачивается и идет в другом от него направлении. — Ты слишком высокого мнения о себе, Гуки, — отвечает он, смотря на то, как Чонгук, нагнувшись, копается в черной коробке на полу. — Ты уверен, что ты — планета, а я кручусь вокруг тебя, как спутник? Чонгук смеется, качая головой, как будто услышал что-то до боли нелепое. — Ну да, — он вытягивает свою крепкую руку и указывает пальцем на метку, не разгибаясь. — Эта штука за мной уже два с половиной месяца таскается, — его улыбка медленная, почти ленивая. Желчные ноты чонгуковского баритона, в котором стоило бы утопиться, заполняют собой пространство. Тэхен проводит пальцами по своей шее, чувствуя тот самый след на коже, о котором говорит Чонгук. Метка — их связь, призрачная и ощутимая одновременно, словно приштопанная, цепляется за него и размазывается своим чернильным существом. Татуировка судьбы. Тэхен всегда пытается игнорировать ее присутствие, но каждый раз, когда Чонгук вне его поля зрения или, наоборот, смотрит на него по-особенному, то чувствует, как вокруг его шеи натягивают канат и поджигают, и за это он ее ненавидит со всей искренностью. Чонгук бросает на него нечитаемый взгляд. Он поднимает руку к своей шее, где под светом ламп мягко сиреневым сияет «김태형». Для Чонгука это имя не является бременем, несмотря на то, что оно же и разрушило его несостоявшийся брак с любимой женщиной; напротив, в каждом его движении, каждом шаге, Тэхен себя ловил на мысли, что Чонгуку это все очень доставляло. Учитывая, какой Чонгук по характеру — уверенный в себе, разнузданный, с задиристой и провокационной манерой общения, его это не удивляет. Он любит играть с Тэхеном, как кот с лазерной указкой, и властно удерживает его внимание, неосознанно пытаясь размазать Тэхена, да посильнее. Его эта больная страсть уже не пугает — просто фраза Юнги «Скажи спасибо, что Чон Чонгук, а не Ким Ченын», уже его так не приободряет. — Ты не можешь просто отпустить это, да? — произносит Тэхен, его голос звучит спокойно, но напряжение в нем ощутимо — он чувствует, как внутри все сжимается, но снаружи он остается невозмутимым, отталкиваясь от стола. Он бы и рад перевести разговор на другую тему, но что-то внутри него не дает успокоиться. Чонгук подходит к нему ближе, и вот они стоят, лицом к лицу, с обнаженными именами на телах, рожденные, чтобы принадлежать друг другу, и воздух между ними искрится. — Отпустить? — повторяет он, чуть наклоняя голову. — Отпускать нечего. Ты — часть меня. Ты уже мой, — безбожный звон его голоса прослывает самой ненавистной мелодией на свете. Тэхен напрягается, вздрагивает от этих слов, но быстро подавляет в себе этот порыв. Он не даст Чонгуку такого удовольствия. Где-то в глубине души он знает, что тот отчасти прав — вряд ли они смогут когда-либо снова жить на разных друг от друга материках, но его просто из себя выводит эта туполобая самоуверенность мужчины напротив. — Так может она тебя бросила не из-за меня, а из-за того, какой ты противный? — очевидно, он говорит о бывшей Чонгука, чья нежная фигура все еще стоит у него перед глазами багровым цветком, контрастирующим с тьмой, окутывающей Чонгука кружевом. Он надеется, что цепанет его поглубже так, что чернила его злобы польются, как из переполненного водой стакана. Но прогадывает. — Ты же не думаешь, что я мог выбрать человека, неспособного меня выдержать? — его взгляд становится мягче. — Она больше всех любила, когда я был с ней жесток, — в голове у Тэхена пролетает воспоминание, как его рука путается в русых волосах девушки и с силой тянет за собой по полу. Она протяжно стонет, вырывается, поднимая на него глаза, полные любви, и ее губы растягиваются в улыбке, когда она просит его ударить ее посильнее. Он быстро соображает, что это не его мысли, а те, что делится с ним Чонгук. — Когда мы стояли у светофора тогда, я ударил не ее, а фасад, потому что от этого она бы стала только счастливее. Она просила делать больно, и я делал. За два года я ломал ей кости пару раз. По ее просьбе. Другие не зашли бы так далеко, зная, какая она физически хрупкая. Сейчас я не думаю, что она бы пережила брак со мной, — говорит будничным голосом Чонгук, направляясь к столу, на котором были свалены осветительные приборы. — Я не такой фанат насилия, как тебе могло показаться. Просто люблю власть и когда мне подчиняются безусловно. Тэхен замер на месте, не в силах произнести ни слова. В воздухе повисла тяжелая тишина, словно слова Чонгука отрезали их от остального мира. Он не знает, что и думать. Открытие о жестокости, с которой Чонгук мог обращаться к другим людям, выбило его из колеи — он, конечно, понимал и раньше, что тот был непрост и совсем не нежен, но… каждый взгляд, каждое прикосновение, все, что он когда-либо ощущал при виде Чонгука, обретает в его голове пугающий оттенок. Чонгук, без сомнений, с самой первой встречи был таким. — Ты не прав, — наконец произносит Тэхен, его голос звучит холодно. — Это не власть, а ты просто самовлюбленный садист. Чонгук поворачивается к нему, его глаза блестят, отражая свет. Он выглядит так чарующе, размышляя над услышанным, что Тэхен не замечает, как пристально рассматривает его пушистые ресницы. — А ты не считаешь, что это называется «БДСМ»? — наконец спрашивает Чонгук, и его влажные губы растягиваются в улыбке, когда он наклоняется поближе. Дыхание его теплое и опьяняющее. — Власть и преданность — это две стороны одной медали. Она могла бы остаться, если бы хотела. Была она моей пленницей или таким же чудовищем, наслаждавшимся каждым мгновением, уже не имеет значения, — Чонгук усмехается, и его губы чуть приоткрываются, обнажая белоснежные зубы с клыками. — Но не тебе меня судить. Не я же думал о том, как эти самые руки… — он поднимает свои ладони на уровне лица Тэхена, а затем кладет их ему на горло, — …сжимались на этой самой шее? Тэхен ощущает, как его сердце отчаянно пропускает удар. Разговор заходит слишком далеко. Момент напряжения в воздухе ощутимый, когда руки Чонгука сжимаются все сильнее, и Тэхен просто не может игнорировать тянущую боль внизу живота. Он отстраняется от Чонгука резким движением и кидает на него взгляд сквозь упавшую на глаза челку — тот стоит, принявшись зачесывать волосы назад, и смотрит так, словно априори был выше Тэхена на целую голову; его белая футболка отпечатывает линию мышц вздымающейся от глубокого дыхания груди. Тэхен благодарит господа бога, когда Чонгук сам решает отвлечься на штативы, сваленные в кучу у окна. Они молчат все то время, что Чонгук копается в своем барахле. Тэхен залипает в телефоне, освободив себе место на скрипучем диванчике, и впервые с момента прилета заходит в рабочий чат своего агентства. Там, конечно, ядерный пиздец — снова кто-то вышел из кабинета, не закрыв ноутбук, и какой-то добрый мо́лодец с его аккаунта начал бомбить фрагментами из гей-порно. Правило номер один — не опаздывать на съемки. Правило номер два — блокировать ноутбук, если отходишь куда-то. Тэхен вспоминает еще кое-что. — В моем агентстве однажды устроили тимбилдинговый челлендж. Мой босс сказал, что один наш сотрудник спрятался где-то в офисе. Вместо того, чтобы работать, мы его весь день искали, как оголтелые, — Тэхен фыркает и встречается с заинтересованным взглядом Чонгука. — Под вечер я додумался ему написать, и оказалось, что он вообще, блять, в отпуске был, — он слышит звонкий смех и принимается аплодировать. — Видел бы ты лицо моей бывшей, когда она у меня спросила, чем я занимался, и я рассказываю ей это, — Тэхен трет лоб, вспоминая этот кошмар. Больше никто из его коллег не соглашался на гениальные идеи Чон Хосока «построить здоровую атмосферу в офисе». — И какими были твои предыдущие отношения? — с улыбкой интересуется Чонгук, опираясь локтем на стол. Тэхен даже не удивляется, что из всего сказанного тот зацепился именно за это. — Из того, что не скучно рассказывать, была одна девушка. Хороший и светлый человек, словно солнышко, под лучами которого греются обычно кошки, — он вспоминает ее лицо, длинные каштановые волосы, добрую улыбку и всегда холодные руки. В этот момент у него снова стягивается горячее кольцо на шее, и он открывает глаза, чтобы посмотреть на Чонгука. Тот смотрит внимательно и не моргнет. — Я за ней бегал собачкой два курса подряд, и только на третьем мы начали встречаться, но все оказалось зря. Мы совершенно не сходились. — Как именно? — Ну… она была мягкой слишком, — продолжает Тэхен, его голос теряет в уверенности. — А я… мне нравятся более жесткие вещи, — он до сих пор помнит ее испуганное лицо, когда он вбивался в нее слишком сильно. Понимая, что Чонгук, скорее всего, видит то, о чем он сейчас думает, он спешит договорить. — Я пытался объяснять, но чем больше я говорил, тем меньше она понимала. Мы были как солнце и луна, — Тэхен бросает взгляд в сторону, вспоминая тот период. Слез было пролито много — и редко они были его. — Прямые противоположности, изолированные друг от друга. Чонгук молчит несколько секунд, но взгляд его, кажется, физически неотрываем от Тэхена. Он вытягивает ноги вперед и кладет голову на стол, придавая своему выражению игривый и расслабленный вид. — Звучит так, словно ты еще это не пережил. — Лишь отчасти. Я эгоист, но я рад, что она от меня избавилась, — он вымученно улыбается и смотрит на свои ноги, облаченные в свободные брюки. Он так долго фиксирует взгляд на них, что теряет ощущение цвета. — Юнги-хён поставил мне мозги на место. Трудно не услышать, если тебе по лицу прилетает, когда ты заходишь слишком далеко. Чонгук смеется, поднимая голову с руки. Его темные волосы падают на лоб, а на лице появляется хитрая улыбка. — Слушай, ну раз Юнги-хён так заботился о тебе, может, и мне стоит присмотреть за тобой? — говорит он, его голос становится почти нежным. Эта перемена заставляет Тэхена сглотнуть, но он быстро находится с ответом. — Только если ты будешь хорошо себя вести, — он смеется, откидываясь на спинку дивана. — Я? Я всегда веду себя хорошо, — отвечает Чонгук с притворной невинностью. — Пара сломанных костей не считается. — Да, и свернутая шея, — фыркает Тэхен, но в его груди почему-то становится тепло. — Я не готов прыгать в каждую пропасть, на которую ты мне пальцем указываешь. Он слышит тихий смех Чонгука, тот поднимается со своего места и уверенно идет к нему. — Кстати о пропастях… Как-то он сказал Чонгуку, что всю жизнь хотел увидеть звезды так близко, как это только возможно. Тот с детского порыва посмеялся, но в противовес этому сейчас держит в руках ключ-карту от крыши и прижимается к коленям Тэхена своими в черных карго. Удовольствие на его лице не поддается описанию, и Тэхен вздыхает. — Поднимешься на сороковой без лифта? — Ты не можешь брать меня на слабо, — закатывает глаза Чонгук, но Тэхен уверен, что еще как может. Они смотрят друг на друга секунды три, а потом срываются с места, пролетая мимо офисных клерков, стягивающихся к лифту после унылого рабочего дня. Им кричат вслед, но плещущийся азарт мешает им расслышать, что именно. Они, будучи мускулистыми свиньями, преодолевают первые десятки этажей с легкостью, а потом у Тэхена настолько сбивается дыхание, что он останавливается. Его сердце колотится, как умалишенное, и он смотрит на Чонгука, чья грудь раздувается от вдыхаемого воздуха, но на его лице — торжественная радость победы. — Не скалься, — поднимаясь ступенька за ступенькой, но уже без такой прыти, шипит Тэхен и щипает поднимающегося рядом Чонгука за аппетитную ляжку. Тот лишь хрипло смеется. К тридцать девятому пролету Чонгук резко оживляется и, взлетая по ступеням, словно у него открылось второе дыхание, через плечо кидает: «Увидимся там!» и скрывается за тяжелой дверью. Ее громкий грохот не вызывает ничего, кроме раздражения, и Тэхен остается лежать на последних трех непреодоленных ступеньках, за которые может только пальцами цепляться. Из последних сил вытягивает свое семидесяти килограммовое тело на холодную плитку перед ненавистной дверью. Сумку с собой всегда брал только Чонгук, Тэхен «благоразумно» с собой ничего не носил, кроме телефона и ключей от дома, не видя смысла тащить с собой лишний груз, так что воды у него тоже нет, зато есть отнимающиеся ноги и пересохшее горло. Вся влага высосалась в атмосферу — ему даже заплакать нечем. В тот момент, когда он уже планирует собраться с силами и встать, потому что как-то подозрительно тихо за дверью, последняя открывается, пропуская сквозняк и макушку слишком загадочно выглядящего Чонгука. Он кидает Тэхену бутылку воды и зовет его по имени. Подождав, пока тот напьется, он говорит: — Подойди сюда, — в ответ Тэхен не может не улыбнуться, протягивая руки как ребенок, просящий объятий. Чонгук грубо хватает его за тонкие запястья, по этой же причине разукрашенные во все цвета синяков, и поднимает его с кафеля одним рывком. Шепчет на ухо: — Закрой глаза, — Тэхену хочется рассмеяться, но вместо смешка он смыкает веки, прижимая ладонь к крепкой груди там, где с силой бьется чужое сердце, пытающееся пробить ребра. Он почти осязает улыбку, из-за которой растягиваются губы Чонгука прямо сейчас. Жадный ветер облизывает его с ног до головы, взлохмачивая волосы и забираясь под свободную футболку, и царапает прохладой. «Тепло, как в аду», — думает Тэхен, когда пальцами залезает в чужую ямку между ключицами. Хриплый смех Чонгука так по-особенному красиво звучит в шуме ветра. Спустя десяток шагов он обходит Тэхена, не убирая руку с чужого запястья, прижимается своей грудью к широкой спине и продолжает идти. От него настолько тепло, что Тэхену становится жарко, потом с замиранием сердца чувствует преграду носком кед. — Поднимай ногу так высоко, пока не найдешь опору. И вставай. Тэхен выдыхает через нос и делает так, как сказано. Теперь Чонгук дышит ему между лопаток и окольцовывает его стан сильными руками, словно не может позволить упасть. Это ощущение завораживает — впервые тот его держит так. Чонгук вдыхает в его спину горячий воздух и говорит: — Посмотри. Тэхен лишается кислорода и слов, когда открывает глаза. Звезды так близко. Они сияют ярко и их словно можно потрогать, стоит лишь дотянуться, и вот они прыгают тебе в руки. Небо бесконечно и тянется над подсвеченным, словно огоньками светлячков, городом, будто над блестящим океаном, но никак не могут осветить гладь. Остывший ветер — волны, которые раскачивают кровь внутри него. Он не видит, где кончается этот океан; его ноги подгибаются от эмоций, а облака, подсвеченные электричеством от зданий, выглядят как мягкие перины. На крыше небоскреба царит тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра, который играл с их волосами, и размеренным дыханием за его спиной. Город внизу живет своей жизнью, в то время как он стоит на краю, наблюдая за его пульсацией. Он разворачивается и смотрит сверху вниз на Чонгука — глаза его сконцентрированы на скульптором выточенном лице, обрамленном волнистыми прядями, растрепанными шаловливым ветром. Тэхен поправляет это безобразие, локтями упирается в плечи Чонгука и смотрит вперед — мигающая радиовышка, стеклянные потолки и дальние звезды, обнимающие луну, отражаются в зеркальных окнах, словно хотят осветить собой весь мир. Чонгук бьет его лбом по груди, и Тэхен ойкает, потеряв равновесие. — Спускайся? — Конечно, — Тэхен сразу же соглашается, отрываясь от счета холодных звезд, и теперь ищет их в темных глазах напротив. Они смотрят друг на друга секунд десять. — Ну и? — хмыкает Чонгук. — Ну и что ну и? Спускай меня. — А? Не хочу. — Ни хатю, — скорчив морду, Тэхен очень, очень старательно передразнивает соулмейта. «О боже», — выдыхают ему в ответ, а потом рывком тянут вперед, навстречу к обрыву, от чего Тэхену приходится схватиться за его плечи. — Серьезно, Чон Чонгук! — в ответ он слышит лишь несдержанный смех. Тэхен пытается вырваться из объятий, но тот, похоже, не собирается его отпускать. Ветер свистит в ушах. — Ты же догадываешься, что я не умею летать? — Тэхен сдувает упавшую на глаза челку, пытаясь подойти ближе к безопасному краю, но ему мешает Чонгук. — Я не уроню, — он отвечает, и в глазах его вновь мелькает этот безумный блеск; обычно после этого следуют ненормальные события, и этот момент не становится исключением — он решает, что пора немного развлечься. Он наклоняется вперед, и Тэхен, не ожидая этого, вновь теряет равновесие и чуть не падает спиной на сорок этажей вниз. — Эй! — восклицает он, хватаясь за плечи держащего его мужчины еще крепче. — Ебнулся? — Чонгук вместо ответа лишь смеется; его смех разносится по крыше, как эхо самой Радости. — Да ты просто ненормальный, — с сарказмом добавляет Тэхен, наконец, отталкивая Чонгука и спрыгивая с выступа. Он бросает на фигуру напротив строгий взгляд, но в нем уже нет той серьезности, что была секунду назад. Чонгуково лицо было трудно различимо из-за упавшей на него тени, но что-то подсказывает ему, что тот не отрывает от него взгляда. У него огнем обжигает метку, и он еле слышно шипит, прижимая холодную ладонь к шее. — Меня прямо торкает, когда ты так себя ведешь, — вдруг роняет Чонгук, приближаясь к севшему на прорезиненное покрытие крыши Тэхену; его спину подпирает ограда из кирпичной кладки, на которой он стоял еще пять секунд назад. Чонгук встает на четвереньки и двигается навстречу размеренно, словно зверь, вышедший на охоту. — Как именно? — Тэхен внимательно следит за тем, как Чонгук постепенно становится единственным, что он видит перед глазами. Тот нависает над ним, как туча, но не прикасается. — Так, словно терпеть меня не можешь. — Почему «словно»? Я тебя на дух не переношу. — Вряд ли. — Это еще почему? — Потому что я могу сделать вот так. Он улыбается дико и резко садится на бедра Тэхену, от чего тот удивленно вдыхает и рефлекторно выставляет руку вперед, чтобы не дать Чонгуку сблизиться, но его собственные мышцы предают его, позволяя горячему телу навалиться сверху. — Остановишь меня? — с вызовом произносит Чонгук, наклоняясь ближе, так что их дыхание смешивается в воздухе с напряжением. Он губами едва касается тэхеновой скулы, а того дергает, как от удара. Тэхен рукой тянется к шее мужчины, но тот ее перехватывает с неожиданной силой и сжимает там, где красуются синяки. Каждый его инстинкт кричит о том, что необходимо отстраниться, но он остается на месте, будто прикованный кандалами. Его мозг плавится как масло под июльским солнцем, когда Чонгук со вкусом проводит языком по его линии челюсти. Его сердце колотится в груди, и каждый вдох дается ему тяжелее, чем когда-либо еще. Он словно стоит на краю обрыва; ему просто не верится в то, что это происходит в реальной жизни. — А ты случаем не потерял свой хваленый самоконтроль? — он тихо подкалывает в ответ на исполняемые Чонгуком действия. Его голос даже не дрожит, но, когда тот отрывается от его скулы, он не может не отвести взгляд. Чонгук нависает над ним с самоуверенной улыбкой, его кольца пирсинга поблескивают при холодном свете луны. Тэхену хочется с размаха врезать по нему изо всех сил кулаком, чтобы стереть это самодовольное выражение, но его правую руку все еще держат в плену. Чонгук смотрит на него так, что Тэхен понимает: ему конец. Он его прикончит. Его губы слегка приоткрыты, а с глаз сыплются искры веселья. — Все не дождешься этого? — спрашивает Чонгук, его голос звучит низко и обольстительно. Он наклоняется ближе, и Тэхен ощущает жар его тела, который проникает в самую душу. Их дыхание смешивается, и он ловит себя на мысли, что это чувство захватывает его с головой и лишает здравого рассудка. — Хочешь, чтобы я был неуправляем? — Я… — начинает Тэхен, но слова застревают у него где-то в горле. Он не знает, что сказать, и его ладони начинают потеть, а по спине пробегает холодок, от которого его всего передергивает. Чонгук смеется; это легкий, почти насмешливый звук, который заставляет Тэхена почувствовать себя уязвимым. Он отворачивает голову, но Чонгук не дает ему возможности разорвать зрительный контакт. — Нет, скажи так, чтобы я понял, — говорит он, пока губы касаются уха Тэхена. Тэхен не доверяет его напевающему голосу. Отвечает мысленно, неуверенный, что его связки вывезут: «Я не знаю». — Ты не знаешь? — Чонгук приподнимается на руках так, что его волнистые пряди падают набок, демонстрируя бездонные глаза. Смотреть на него страшно. Тэхену он все больше напоминает зверя, разгоряченного, готовящегося порвать его на части, а пазлы в голове складываются. Чонгук и вправду настоящее чудовище. — Ты ведь мог бы просто сказать «нет». Он уже ничего не слышит, кроме размеренного дыхания напротив, ничего не видит, и внутри него все переворачивается. Он и вправду мог, только вот один нюанс — не захотел. В момент, когда у Тэхена в голове пролетает эта мысль, Чонгук не ждет ни секунды дольше — наклоняется и целует, и перед глазами у Тэхена подрываются целые вселенные. Он целует его со вкусом; в своей властной манере берет свободной рукой Тэхена за затылок и притягивает к себе, словно хочет сожрать его целиком. Поцелуй горячий и резкий, переполненный жадностью, не оставляющий шанса отказаться, но губы Чонгука все равно так мягки; лишь металл от колец на нижней щекочет его своей твердостью, и Тэхена это заставляет млеть. Чонгук берет над Тэхеном верх. Зубы прикусывают его нижнюю губу, заставляя того едва слышно низко застонать, и от этой невольной случайности у него ухает в груди. Его рот захватывают языком, Чонгук проникает внутрь так, словно проверяет границы, тестирует его терпение, звереет и делится этими ощущениями с ним, и глаза Тэхена застилает пелена — он не разбирает, что есть его чувства, а что — Чонгука, которому всего недостаточно. Рука, до этого удерживающая запястье Тэхена, внезапно скользит к его шее, туда, где неустанно горит метка, и он нажимает на нее так сильно, что на коже остаются красные следы. Это прикосновение грубое, даже болезненное, и оно заставляет Тэхена поморщиться. Чонгук разрывает поцелуй и тянет Тэхена за волосы, резким движением откидывая его голову назад и оголяя шею. Тэхен с трудом дышит, и к нему за секунду возвращается восприятие. Он рефлекторно пытается привстать, но это только усугубляет ситуацию — Чонгук еще раз откидывает его назад, и Тэхен бьется затылком о кирпичную преграду, разделяющую их от бесконечного падения вниз. Чонгук кладет свою татуированную руку на лебединую шею и медленно смыкает на ней пальцы. И смотрит, как Тэхен задыхается, и не может налюбоваться этой картиной. Мужчина под ним прерывисто глотает воздух, пока рука сжимается все сильнее, будто петля; его глаза прикрыты, а губы покраснели из-за кровоподтеков. В этом холодном освещении он особенно красив. — Ну, что скажешь? — губы, украшенные металлическими кольцами, растягиваются в злорадной улыбке, когда он это говорит. Тэхен не отвечает — сложно сосредоточиться на внятном ответе, когда тебе едва дают дышать, а язык тяжелым грузом лежит во рту. Но тело говорит за него: напряженные мышцы и пульс выдавали его больше, чем любые слова и мысли. Чонгук чувствует это, и его напряженная рука надавливает чуть сильнее, заставляя того захрипеть. Это давление заставляет выгибаться, но Чонгук удерживает его на месте, как хищник, держащий во рту добычу. Тэхен не хочет, чтобы Чонгук почувствовал его напряжение внизу живота, и пытается обеими руками отодрать чужие бедра со своих, но тот как назло садится на нем поудобнее, демонстрируя превосходство в силе и показывая, что он уже прекрасно осведомлен о состоянии его тела. Его глаза черны, как эта ночь, когда он снова встречает тэхенов взгляд — от него исходит неподвластная сдерживанию аура. Чонгук наблюдает за ним с не скрываемым восторгом, его глаза горят темным огнем, который лишь усиливается при виде того, как Тэхен пытается вырваться, но его движения все теряют в своей уверенности с каждым мгновением, словно сомневаясь в нужде освободиться. Чонгук продолжает сжимать его шею, проверяя пределы, исследуя, насколько далеко можно зайти, прежде чем Тэхен сдастся. Ему нравится эта борьба, нравится, как Тэхен напрягается под его хваткой, как его грудь судорожно вздымается в попытке вдохнуть. — Я могу сделать так, что ты будешь умолять меня прийти в себя, — шепчет он, наклоняясь ближе, так, что его губы снова касаются горячего уха Тэхена. — Просто ответь на вопрос, — продолжает Чонгук. Затем он ослабляет хватку ровно настолько, чтобы Тэхен смог сделать несколько вдохов и выдохов, а после этого резко сжимает снова, почти до боли, на ее грани. Тэхен выгибается под ним, тело реагирует незамедлительно. Его руки пытаются схватить запястье Чонгука, но это лишь усиливает его наслаждение, и Тэхен из-за их связи это ощущает так, словно это он сидит и с упоением душит себя. Чонгук тянет за волосы Тэхена снова, наклоняя его голову так, чтобы их взгляды встретились. В этот момент он хочет, чтобы Тэхен смотрел на него внимательно. — Или тебе нравится, когда я решаю за тебя? — его рука опускается с шеи Тэхена вниз, по груди, нащупывая линии тела, изучая каждый изгиб. Его прикосновения чередуются между резкими и почти нежными, пока Тэхен старается отдышаться; он дразнится и остается этим довольным. Тэхен ощущает каждый дюйм его ладони так остро, что ему кажется, что даже воздух вокруг них стал густым. Горло Тэхена сухое, ему не удается произнести ни звука. Он чувствует, как кровь стучит в висках, а сердце колотится так, что, кажется, оно вот-вот вырвется наружу. — Ты думаешь, что можешь молчать? — тихо спрашивает Чонгук, его голос звучит, как заговорщический шепот грозы перед бурей. Когда пальцы Чонгука доходят до бедренной кости, Тэхен на мгновение замирает, его разум мельком надеется, что это прикосновение — последний рубеж. Но Чонгук не останавливается. Он резко сжимает бедро Тэхена, и боль, вспыхнувшая в этом месте, отзывается электрическим разрядом по всему телу, и заставляет его тело дрожать под его прикосновениями, как тетива отпустившего стрелу лука. Чонгук резко отодвигается на долю секунды, только чтобы вернуться с новой силой, его пальцы сжимаются на крепкой внутренней стороне бедра жестче, а губы находят шею Тэхена, оставляя там горячие следы от поцелуев, которые балансируют на грани удовольствия и издевательской боли. Он кусает, обжигает кожу там, где красуется его же имя. Все, что осталось, — это Чонгук и его неизменно выбивающее кислород громкое присутствие, и Тэхен цепляется за плечи Чонгука, его длинные пальцы сжимаются, но в этом жесте больше отчаяния, чем реальной попытки отстраниться; руки его бессильны. Этот хаос невыносим — ему хочется кричать, но из его горла вырывается лишь сдавленный звук, приглушенный, как если бы сам воздух отказывался ему подчиняться. Чонгук снова тянет его за волосы, заставляя их взгляды встретиться, и мир вокруг рассыпается на части. У Тэхена кружится голова. Он чувствует жар, который исходит от мужчины на нем, дыхание его невыносимо горячее. — Ты именно этого хотел? Хотел, чтобы я сошел с ума, да? — Чонгук улыбается, его глаза вспыхивают темной радостью. Когда он договаривает свои слова, они врезаются в сознание Тэхена, заставляя каждый нерв в теле напрячься еще сильнее. Он разрывает последние нити самообладания Тэхена и чувствует, как по телу прокатывается новая волна жара, смешанная с чем-то нестерпимо сладким. Тэхен с трудом контролирует сбившееся дыхание, его мысли хаотично мечутся, но он знает, что для Чонгука они — не больше, чем открытая книга. Трудно притворяться, когда всякую твою мысль слышат и тут же претворяют в жизнь. Чонгук видит все — каждую сомнительную эмоцию, каждый страх и желание. Этот факт заставляет его внутренне кипеть. Он уверен, что ему и отвечать-то незачем — Чонгук знает прекрасно ответ на вопрос, которым мучает его последние пять минут, но просто не может отказать себе в удовольствии посмотреть, как Тэхен переступает через свою гордость, как через мусор. Он смотрит за метаниями своего предназначенного несколько мгновений и неожиданно прерывает поток мыслей своим проникающим на задворки сознания голосом: «Не думаешь ли ты, что сопротивление только делает тебя еще более желанным?» Тэхен едва сдерживает ярость, когда слышит слова Чонгука. Это не просто насмешка — это провокация, вызов, которому он не может ответить так, как того хочет. Он чувствует, как его внутренний мир накаляется, и в нем зреет странное желание. Тэхен ненадолго закрывает глаза, собираясь с мыслями, и затем, когда вновь открывает их, в его взгляде загорается искра, похожая на ту, что постоянно сверкает в глазах его предназначенного — это сходство заставляет Чонгука громко выдохнуть. Тэхен медленно опускает руки, проникая ими под футболку мужчины змеей, ощупывая его кожу, водит по мышцам стального пресса, словно ищет слабые места. Он чувствует, как Чонгук напрягается под его прикосновениями и сжимает челюсть, и это подстегивает его не останавливаться — эта реакция ведет его к победе. Тэхен начинает поцелуями пробираться от шеи к ключице Чонгука, оставляя за собой мокрые следы. В момент, когда он хочет языком огладить свое сиреневое имя на чужой шее, его грубо тянут за волосы, заставляя поднять взгляд. — Все еще не уверен, что это описание для «терпеть не могу», — говорит он, хотя на лице его — нескрываемое восхищение. Тэхен не отнимает своих теплых рук от чужого тела и нащупывает пульсацию его сердца. — Ты меня просто принуждаешь, — говорит Тэхен, и сам от своего тона вздрагивает. Его низкий голос гармонировал с движениями, которыми он награждал горячий торс напротив. В противовес своему ответу он продолжает целовать его, чувствуя, как Чонгук подается к нему ближе — его дыхание становится не таким глубоким и размеренным, как все это время до. Касаться руками тела, изводящим его своей красотой с момента знакомства, ощущается так, словно он пытается хватать воздух в космосе. Господи, если ты есть, спасибо тебе. Он почти теряет сознание, когда из горла Чонгука вырывается низкий стон, и подается бедрами вперед. В тишине, прерываемой лишь их громкими вдохами-выдохами и переплетением шороха от рук, они резко слышат пиликанье. Тэхен замирает не сразу; он поднимает голову, чтобы встретиться с взглядом Чонгука, который только что отошел от захватывающего момента. Тело, сидящее на нем, поворачивается на звук, а потом подрывается с облюбованного места на чужих бедрах. Тэхена, привыкшего к исходящему от него жару, словно в ледяную воду бросают сразу после адского пекла, и он на подрагивающих (затекших) ногах встает рядом. Он выглядывает из-за спины Чонгука и видит мужчину в черной униформе, подсвеченного лампами у входа на крышу. Судя по его недовольному тону, он отчитывает их на португальском, а затем показывает куда-то наверх. Тэхен пытается рассмотреть, что там, но ему мешают несосредоточенные отблики ночной темноты. Чонгук ему отвечает невозмутимо и отворачивается, показывая, что разговор закрыт, и принимается разглядывать тяжело дышащего и зацелованного человека напротив. Тэхену снова на глаза упала челка, и Чонгук ее небрежно смахивает. Услышав, что дверь хлопнула, он коротко говорит: — Тут камеры. — Я думал, ты спросил разрешение, чтобы попасть на крышу, — глупо спрашивает Тэхен. Он сильно хрипит и сразу же прокашливается. — Кто в здравом уме одолжит ключ-карту от крыши небоскреба? — фыркает Чонгук и направляется в сторону выхода. И правда — Тэхен об этом не подумал. Он смотрит на широкую спину, удаляющуюся от него, а затем в последний раз бросает взгляд с вершины на тянущую его вниз бездну. — Я ее украл для тебя. Тэхен, подобно сателлиту, неторопливо шагает навстречу к держащему для него дверь мужчине. Он видит на его лице тень разочарования, но когда всматривается повнимательнее, ничего не замечает и делает вид, что ему показалось. Они спускаются на этаж вниз, чтобы вызвать лифт, и стоят на краю пустого пролета небоскреба. Стеклянные окна пропускают яркие огни ночного города, погружая все вокруг в мягкое свечение. За их пределами не видно ничего, кроме разноцветных огоньков фар машин — блестящих жучков, ползущих вдоль асфальтовых дорог. Ночной ветерок иногда касается стекла, как будто старается проникнуть внутрь, но в здании, несмотря на высоту, тепло. Тэхен устало выдыхает, глядя на свои ноги, которые все еще набиты ватой — и от сумасшедшего подъема на сороковой, и от того, что было после него. Тэхен чувствует нужду заполнить эту напряженную тишину, состоящую из недосказанности, его ноющего рта и быстрого стука сердца. Высота не дает ни шанса на бегство, и их молчание — тяжелое тело, которое можно разрезать ножом. Тэхен опирается спиной на закрытые двери лифта, чуть прищурившись, и с ленивой улыбкой спрашивает: — Ты ел трдло? — Кого блять? — недоуменно переспрашивает Чонгук, бросив на него быстрый взгляд. — Трдельник. Булка такая. Боже, жизнь отдам, чтобы сейчас его съесть. Когда я был в Чехии в командировке, ел их постоянно. Чистый набор массы, — Тэхен усмехается и игриво напрягает свой точеный трицепс. Чонгук коротко фыркает. — Нет, Тэхени, я не летаю в Европу. Тем более в командировки, — отвечает он с легкой насмешкой в голосе, чуть приподняв одну бровь. Лифт все не спешит подъезжать, и время, кажется, замедлилось в этих застенках стекла и бетона. — Я уверен, что еще пять секунд назад был старше тебя на год, — лениво протягивает Тэхен, констатируя факт, и пинает младшего по бедру. Тот лишь бесстыдно смеется, но не уворачивается. Он и так не утруждал себя называть Тэхена хёном, коим тот ему являлся, но «Тэхени» — уже не очень вежливо. Чонгук скрещивает руки на груди, его татуированный рукав выделяется на фоне простой белой футболки. Он смотрит на Тэхена своими огромными, сверкающими глазами. — Ну и что? Зато я красивый, сексуальный и настоящий талант, — отвечает Чонгук с такой легкостью, словно это было непреложной истиной. Его уголок губы так дергается, будто он едва удерживает себя от того, чтобы не рассмеяться. Какой же он придурок, думает, верно, Тэхен, но все же решает подыграть. — Да ну, а еще? Чонгук смотрит на него без единого намека на смущение. Его голос становится ниже, чуть более хриплым, он приближается к Тэхену почти вплотную и горячо выдыхает прямо в ухо, исколотое серьгами: — И еще я трахаю твою мать. На мгновение воздух становится плотнее, будто даже ветер за окнами затаил дыхание. Тэхен отодвигает от себя Чонгука, упершись ладонью в твердую грудь, и в его глазах вспыхивает что-то между удивлением и смешинкой: — Вау. Когда ты родился, дьявол точно сказал что-то по типу «у-у-у, конкуренция». Чонгук расплывается в широкой, самодовольной улыбке, его глаза блестят от восторга. Он не отвечает сразу, давая Тэхену насладиться собственной колкостью. Тэхен же отпихивает его подальше от себя. Кажется, даже застывший воздух в пространстве посмеивается. — Если ты голодный, я сразу скажу, что ночная кухня в Сан Паулу несъедобна, так что я могу отвезти тебя к себе. Я все равно хотел приготовить карбонару, — предлагает Чонгук и зачесывает волнистые пряди назад, въедаясь своими глазами под кожу. От мысли, что Тэхену вот с ним придется быть на его территории, у него пробегает холодок по спине. Тэхену сделалось страшно от того, как ему снесло башню напрочь. Страшно представить, чем бы закончилась их шаловливая вылазка, если бы не незваный спаситель. Мимо пролетают цифры на табло лифта, и Тэхен чувствует, что вот-вот сорвется с места. Это ощущение не исчезает, оно только нарастает, как будто Чонгук за руку все время подводит его к черте, где слова перестают иметь значение. Тэхен не успевает ответить, как раздается резкий звон — лифт наконец-то прибывает. Двери открываются, обнажая пустую кабину. Но вместо того, чтобы войти внутрь, они оба останавливаются на пороге, молча глядя друг на друга. Чонгук первым заходит в лифт, он двигается медленно и бросает короткий взгляд на Тэхена, как будто зовет его за собой, не говоря ни слова. Тэхен следует за ним, его шаги чуть замедлены, но в груди вновь нарастает пульсирующее чувство. Двери лифта закрываются, и они остаются наедине в тесном замкнутом пространстве. — Закинь меня домой, будь добр. — Не хочешь ко мне? — словно с досадой спрашивает Чонгук и смотрит на него своими невозможными красивыми глазами. — Если бы нас в комнате запер маньяк, и у меня было всего две пули, я бы выстрелил в тебя дважды, — паникуя, признается Тэхен. От такого ответа Чонгук сначала зависает, а потом смеется. Он подходит поближе и выдыхает куда-то в район тэхеновой щеки. — Твое тело с твоим ртом никогда не соглашается. Что Тэхену ответить? Меня к тебе тянет, как пса к хозяину, но ты пугающий, самодовольный… — …и невозможный придурок, — Чонгук заканчивает предложение за него, даже не стараясь скрыть тот факт, что опять копается в его голове, и Тэхен отупело пялится на него. Чонгук снова смеется, этот глубокий, бархатистый смех, который обычно раздражает Тэхена до зубного скрежета, именно сейчас, в этот момент, заставляет его млеть. Чонгук стоит так близко, словно забирает своим присутствием кислород. Тэхен отводит взгляд, боясь, что, если будет смотреть слишком долго, тот на него набросится медведем. Чонгук, заметив это смятение, продолжает смеяться — тихо и низко, будто понимает, насколько невыносимо сложно Тэхену оставаться спокойным рядом с ним. — Я пугающий? — Чонгук наклоняет голову вбок, его взгляд становится изучающим. — Это комплимент? — Тэхен сглатывает. Ищет подходящие слова, но у него не получается ни за пять секунд, ни за десять. Лифт двигается, слегка раскачиваясь, будто собирается застрять. — Я все же заброшу тебя домой, — не дождавшись ответа, наконец произносит Чонгук, его голос снова приобретает расслабленные нотки. — Но ты знаешь, что можешь передумать. Тэхен хмыкает, быстро взвешивая все «за» и «против». Каждый раз, когда он находится рядом с Чонгуком, его эмоции напоминают ему поездку на американских горках, от которых захватывает дух. Находиться рядом с Чонгуком ему нравится — но каждый раз, когда тот становится серьезным или подходит слишком близко, Тэхен чувствует себя добычей, которую он своими когтистыми лапами затащит в руки к Аиду. Лифт мягко останавливается, двери открываются с тихим звуком, и они выходят в холл под светом огромных ламп. За стеклянными стенами холла виден ночной город, огни которого мерцают, как звезды, что он ловил руками совсем недавно. Чонгук первым направляется к выходу, его походка спокойная, и Тэхен вынужденно следует за ним. — Ты меня просто так отпускаешь? — бросает Тэхен, когда они подходят к черному джипу, и пытается казаться непринужденным, хотя внутри его колотит от нервного напряжения. — Я же не маньяк, — Чонгук усмехается, открывая дверь своей машины. — Хотя, если бы и был, у тебя было бы всего два выстрела, не так ли? Тэхен закатывает глаза, сдерживая смешок, но все же садится в салон, хотя внутренний голос все еще твердит ему, что лучше бы он не просил его подвезти. Но ведь в этом вся суть, верно? Он не признается, но ему нравится это постоянное ощущение риска, когда он рядом с Чонгуком. Нравится то, как легко Чонгук играет с его эмоциями, будто знает, на какие кнопки нажимать, чтобы заставить Тэхена волноваться, как старшеклассницу. Эти ощущения подсаживают на себя, словно героин. Когда машина трогается с места, между ними повисает странное молчание. Тэхен украдкой смотрит на профиль Чонгука, освещенный мягким светом приборной панели. Он слишком красив, слишком уверен в себе, и это пугает. Чонгук бросает на Тэхена быстрый взгляд и, поймав его, снова ухмыляется. — Ты правда не хочешь ко мне? — спрашивает он, на этот раз его голос более спокойный, как будто он просто хочет убедиться. Тэхен слегка прикусывает губу, раздумывая, как лучше ответить. — Зачем ты вообще это предлагаешь? — наконец спрашивает он, поворачиваясь к Чонгуку, его голос напоминает собой лисью хитрость. — Хочешь отвезти меня к себе домой, привязать к батарее и кормить из собачьей миски карбонарой? Чонгук на секунду замолкает, будто обдумывая ответ, и затем медленно качает головой, положив руку на коробку передач. Его вены в этом тусклом свете выделяются, как ветви деревьев в осеннюю пору, а пальцы нежно гладят искусственную кожу. — Да. Тэхен моргает, его глаза расширяются на долю секунды. Он силится понять, шутит ли Чонгук или говорит серьезно. Он хочет что-то ответить, но тихий смех вырывается первым. — Чего? — Тэхен слегка трясет головой, уставившись на чужой невозмутимый профиль. Чонгук скользит по нему взглядом, а потом чуть пожимает плечами, сохраняя на лице выражение абсолютного спокойствия. — Ты ведь сам спросил, — отвечает он, будто речь идет о чем-то обыденном, но в его глазах мелькает тень игривости. Он наслаждается реакцией Тэхена. — Я просто ответил честно. Тэхен хмыкает, его пальцы нервно барабанят по колену. Он знает, что не сможет выйти из этого разговора победителем. Не с Чонгуком. Тот всегда находит способ повернуть все в свою пользу, и именно это бесит Тэхена больше всего. Как, блять, его вообще можно переспорить? — Ладно, — говорит Тэхен, прищурившись, его тон теперь более серьезный, но все же с оттенком издевки. — А что, если я соглашусь? Что дальше? Чонгук делает короткую паузу, как будто оценивает свои последующие действия. Его рука все еще расслабленно лежит на коробке передач, а другой он лениво барабанит по рулю, пока они едут по ночным улицам. Огни города вспыхивают и гаснут за окнами, создавая иллюзию того, что время и пространство вокруг них не имеют значения. — Надену на тебя ошейник и буду везде с собой таскать, — он прыскает, но глаза выдают его с потрохами, когда мелькают в зеркале заднего вида. Он, на самом деле, может это сделать. — Мне двадцать пять, я взрослый мужчина. Ты думаешь, что я на это соглашусь? Чонгук поворачивает голову и бросает на него один из тех взглядов, что делают раба королем, и с такой легкостью выбивает Тэхена из равновесия. — Думаю, что да, — отвечает он, его голос становится ниже, но звучит безэмоционально. — Потому что ты все еще не попросил меня остановиться. Тэхен прикусывает губу, смотря на Чонгука, и пытается понять, как дальше вести себя. Ему хочется закончить этот разговор, поставить Чонгука на место, но тот по сути остается прав. Машина резко сворачивает, и Тэхен понимает, что они подъезжают к его временному дому, когда видит знакомые фасады. Он вздыхает с облегчением и тянется к ремню безопасности, но осознает, что не пристегнулся — по причине того, что он Чонгуку доверял, как слепой котенок — матери, или так нервничал, что забыл, он определить не может. Он уже собирается открыть дверь, но вдруг останавливается, чувствуя, с какой силой у него печет метка. — И еще, перестань меня пилить глазами. Шея горит, — говорит Тэхен, смотря прямо Чонгуку в лоб. Тот растягивает свои губы в ленивой улыбке, молчит с несколько секунд, наклоняется ближе и шепотом, нежно-нежно, произносит: — Говорит человек, из-за которого я по ночам просыпаюсь с горящим от возбуждения телом, а потом смотрю картинки в голове с собой же. Ты бы хоть постыдился жаловаться. — Пиздец, — выдыхает Тэхен и вылетает из машины, как из горящего здания. Он идет настолько быстро, что чуть не врезается в Юнги, безмятежно курящего у подъездной двери. Он смотрит на него вопросительно, очевидно, видя, из чьего салона он вышел весь красный, и Тэхен поясняет, на ходу ища ключи по карманам. — Мы долбились. — В жопу? — В десна. — Френч? — Как ящерицы. — Красав.