i know my boyfriend is a witch

Алтан так и не понял, в какой момент Вадим решил, что встречать его с универа каждый его свободный от стажировки день будет замечательной идеей. Но из плюсов было следующее: 1) Гречкин реально отъебался от него, точнее, начал подкатывать примерно в два раза меньше и только в здании универа, видимо, помня обещание Вадима подправить его кривые пальчики; 2) в цветочном у Алтана появился очень даже неплохой помощник: Вадим, несмотря на существенный недостаток в виде никогда не затыкающегося рта, оказался крайне полезным — теперь Дагбаев, не испытывая ни малейших душевных терзаний, всю грязную работу скидывал на него. Перетаскать огромные бутыли с водой? Вади-и-им! Привезли особо большие горшки с цветами, которые Алтан в жизни бы не поднял? Дракон, помоги!; 3) Алтан признал, что чья-то компания, пусть и такого придурка, была ему необходима. Кто-кто, а Дракон профессионально умел скрашивать одиночество. Так что Дагбаев даже периодически общался с ним, как с адекватным человеком. Он просто очень помогает по работе и с ним интересно оправдывался он перед собой. Он просто очень вкусно готовит и симпатичен тебе отвечал внутренний голос почему-то голосом Серёжи. Это не так не сдавал позиций Алтан. Пизди дальше ржал Разумовский. Это стало чем-то вроде из устоявшегося ритуала: выйти из здания универа под ручку с Разумовским, издалека завидеть массивную глыбу 2х2, выслушать парочку подколов от Серёжи, в ответ пообещать никогда больше не пускать его за порог своей квартиры, попрощаться, отпуская Серёжу в свободный полёт до метро, чтобы он упорхал к своему это-всего-лишь-секс, пойти на встречу Вадику, подпирающему плечом забор (или это забор подпирал плечо Вадика?), чтобы уже с ним поздороваться и выслушать парочку подкатов сродни «Твои родители случайно не ювелиры? Тогда откуда у них такое сокровище?», закатить глаза, послать в пешее эротическое, с гордым независимым видом принять уже привычный шопер, незаметно, как казалось Алтану, рассматривая содержимое — каждый раз новое, Дракон удивлял своими кулинарными навыками — спуститься в метро, доехать до цветочного, до вечера слушать трескотню Вадика на фоне, делая вид, что он не слушает (на самом деле Алтан ловил каждое слово). И так по кругу. Алтан не привык заниматься самообманом и действительно признавал, что он вовсе не был против такой традиции. *** В целом, Серёжа очень даже зря боялся выхода в универ. Он довольно быстро перезнакомился с одногруппниками и влился в компанию, уже даже успел помочь парочке ребят скорректировать программы, которые выдавали ошибки. Но дома, честно говоря, ему тоже очень даже хорошо сиделось. Теперь Разумовский метался через весь Питер туда-обратно по маршруту: дом (его)-университет-дом (уже Олега)-цветочный (иногда, когда Вадим стажировался)-дом (Алтана). Хоть частный вертолёт покупай, ей-чёрту. Олег устроился на стажировку в итальянский ресторан — как Серёжа и предсказывал, лол — и теперь пропадал до вечера на работе. А вечер и ночь он был занят Разумовским (во всех смыслах). Так и жили. Проводя очередной вечер в квартире Олега, Серёжа сидел на стуле за обеденным столом и, даже не пытаясь скрываться, откровенно разглядывал Волкова. Даже не разглядывал, а, прямо говоря, любовался. Оба признали, что в бытовых делах Разумовский профан и лучше ему просто тихонько сидеть, не действуя продуктам на нервы. Разумовский не выдерживает, встаёт и подходит к Олегу со спины, обвивая крепкое тело руками и утыкаясь лбом между лопаток. Олег тёплый, как печка, Разумовского так и тянуло прикасаться, млея от тепла, исходящего от пышущего жаром тела, и обниматься-кусаться-ласкаться-целоваться. Серьёзно: за эти две недели Серёжа настолько привык к обществу Олега, к тому, что он готовит ему еду, к постоянным поцелуям во всех возможных (и невозможных тоже) местах и держаниям за руки, к этой вечно щемящей в груди нежности, что, если смотреть со стороны, то, наверное, даже можно было подумать, что они пара. И тут Серёжа похолодел: они как пара. А ведь действительно, это так: почти всё свободное время они проводили вместе, а если вместе не физически, так виртуально, по переписке или звонкам. Пока Волков готовил или занимался в зале, а Разумовский учил лекции, кодил или делал расклады, они просто слушали тишину и тихие шорохи из трубки, кожей ощущая присутствие друг друга. Серёжа практически прописался у Олега в квартире, перетащив большую часть своих баночек к нему в ванную, знал его любимые блюда, знал, что он обожает спать с приоткрытым окном, знал, что он не мерзлячий совершенно, ему хоть бы хны, не то что Серёже, вечно кутуящемуся в очередной свитер, знал, что он очень хочет завести себе собаку, знал, что хочет в будущем набить тату на спине, знал-знал-знал его уже почти наизусть. Это было даже не о тех знаниях привычек и увлечений Волкова, которые он приобрёл из общения с ним, это было о чём-то внутреннем, интимном, тонком: будто он всегда знал Олега, как бы ни менялись внешние факторы. Это ведь и делало пары парами? Серёжа понял, что слишком очарован: Олег из его головы даже на перекур не выходил. Разумовский будто врезался в него на скорости света и они спаялись вместе. Но, блять, нельзя. Он не может так близко, буквально под кожу, впустить другого человека. Этого нельзя допускать. Ты уже допустил, зай ржёт эта никогда не затыкающаяся в его голове ехидна, исправно комментирующая происходящее. Не отпускающее чувство нежности, желание заботиться, тактильничать и постоянно целоваться-обниматься именно с Олегом не оставляли пространства для манёвра. Они кричали о том, что Серёжа стремительно влюблялся, осознавая это только сейчас, на этой небольшой кухне, наблюдая за тем, как Олег готовит, и обнимая его. И обомлевая от ужаса. Нет. Нет. Пожалуйста. — Олеж, ты не против , если я сегодня у тебя на ночь не останусь? — стараясь не давать просачиваться тревожным интонациям в голос, спросил Разумовский спину Олега, немного отстраняясь и, вопреки внутреннему месиву из отрицательных эмоций, нежно проводя пальцами между лопаток, ведь Олегу так нравится. А в голове навязчиво крутилась только одна мысль: бежать. Спрятаться. Не писать и не звонить. Нельзя. Хотя безумно хочется. — Хорошо, конечно. Что-то случилось? Ты не заболел? Ты весь бледный какой-то, — Олег повернулся в объятиях и теперь с теплом смотрел на Серёжу, прикладывая тыльную сторону ладони к его лбу, — Температуры нет вроде. — Нет, всё оки, правда. Недосып немного. Я просто договаривался с Алтаном сегодня ночёвку устроить, — так откровенно Серёжа ещё никому и никогда не врал. Ему было стыдно, но страх с лихвой перекрывал голос совести и чувство вины за такое наглое вранье. — Хорошо, конечно. Ты ведь поужинаешь? Уже почти готово. — Да, конечно. Попрощались они так же скомканно, как в их первый раз — по большей части из-за того, что Серёжа запинался на простых словах и прятал глаза в пол — и Олег ещё как минимум три раза спросил, всё ли в порядке и не обидел ли он Серёжу, на что Разумовский с остервенением мотал головой и, как заведённый, отвечал: «Нет, всё в порядке». Ага, в полном. Сбегая по лестнице — лифты Серёжа ненавидел — Разумовский в экстренном порядке отправляет Алтану пару сообщений. Видя, что в сеть тот не заходит и, судя по всему, не собирается, припечатывает звонком — так Алтан отвечал в разы быстрее. Как только Алтан берёт трубку, Серёжа сбрасывает, а сообщения отмечаются прочитанными. И в ответ моментально прилетает «Сучонок. Да, приходи, сейчас чай заварю.». Серёжа едет в метро, слушая на репите песни «селфхарм», «заново» и «птичка» из нового альбома монеточки и держится на последних морально-волевых, чтобы не разрыдаться, как девочка, которую только что бросил парень. Хотя ощущал он себя именно так. И на строчках «Вечно плачу, а ты пахнешь, как эти шампуни без слёз, как забота, как дом, как способность всерьёз и надолго любить, бесконечно любить» он не выдерживает. Монеточка слишком ювелирно описывала его ситуацию. Описывала их. Серёжа лазит по карманам в поисках пачки носовых платков — всегда с собой носит, нос на холоде течёт постоянно — и обнаруживает в правом нечто продолговатой формы в шелестящей обёртке. Достаёт из кармана инородный предмет, который он туда точно не клал, и несколько секунд с читающейся на лице крайне активной мозговой деятельностью (не хватало только значка «загрузки» на лбу) смотрит на его любимый сникерс с арахисом, приклеенной запиской не грусти и кривым сердечком, нарисованным чуть ниже. Его любимый сникерс с арахисом, приклеенной запиской не грусти и кривым сердечком смотрит на него в ответ. А он плачет ещё сильнее. Ну почему Олежа такой? *** — Ну и что у тебя на этот раз стряслось? — с порога спросил Алтан, видя зарёванного Разумовского с покрасневшим от слёз носом и слипшимися в треугольнички ресницами и протягивая ему его любимые синие тапочки в форме когтистых лап Салли из «корпорации монстров». — Алтан-мне-кажется-я-в-него-влюбляюсь, — скороговоркой протараторил Разумовской с лицом, на котором капс локом было написано блять пиздец нет. С пятой попытки, хватаясь за плечо Дагбаева, надевает таки несчастные тапки: то равновесие терял, то ногой промахивался. — Интересно девки пляшут. Да, зай, тебе не кажется. Я тебя по-моему предупреждал, не? — Знаешь, сейчас не совсем подходящее время для твоего злорадного я же говорил, оставь это на попозже, ладно? — Да, ты прав. Так чего такого в том, что ты в него влюбляешься? — Всё! Я его просто не заслуживаю со своими заёбами! Я буду трястись каждую ссору, боясь его потерять, буду устраивать эмоциональные качели, чтобы проверить, всё ли ещё он любит меня любым, утону в созависимости, слившись с ним в одно целое, так, что не отодрать без серьёзных повреждений! Я не могу! Меня слишком травмировала смерть… мамы. Я не могу больше никого потерять. У меня просто сразу включается режим беги-беги-беги, иначе тебе будет больно! Я не знаю, что с этим делать! Я просто впадаю в панику, когда осознаю, что позволил кому-то подобраться слишком близко ко мне! Моя любовь один раз уже вышла мне боком, я не готов к повторению. Я не могу. — Стоп, Серёж, тише, вдох-выдох. Дыши. Давай по порядку: да, ты можешь всю жизнь бегать от своих чувств и желания кого-то любить и быть любимым. Тебя сделает это счастливым? — Ну… нет. — Окей. Если вы расстанетесь, тебе будет больно, но ты продолжишь дальше жить? — Ну да, продолжу. — Супер. Итого, мы имеем следующее: ты сможешь исцелиться и стать счастливым, как раз находясь с кем-то здоровым — в данном случае с Олегом — в отношениях, ты сам этого хочешь. Ты выживешь, если вы расстанетесь, пусть тебе и будет очень больно. Это нормально — быть уязвимым, особенно в отношениях, но, если Олег хороший человек, он никогда не станет использовать это против тебя. Здесь нужно только быть уверенным в здоровой менталке партнёра и его чувствах. — Как вообще можно быть уверенным в выборе партнёра? Я никогда этого не понимал. Всё чаще, смотря на семьи с кучей детишек, гуляющие в парках и на детских площадках, я задаюсь вопросом: а счастливы ли они от того, что выбрали такую жизнь? Эти заёбанные мамочки, которые тратят всю свою жизнь на то, чтобы родить и воспитать детей, счастливы ли они в этой рутине? Довольны ли своим выбором? Эти уставшие отцы, которые работают буквально 7 дней в неделю по 24 часа, они счастливы в этом? В этом море ответственности? Они всё ещё любят друг друга? Они счастливы жить по такому заезженному шаблону с кучей ограничений? Они смогли пронести сквозь года и сохранить то, что было между ними в самом начале? Или они уже вовсю изменяют друг другу, чтобы урвать хоть немного от той жизни, которой больше никогда не смогут жить? — Разумеется, нельзя быть уверенным в выборе партнера. Это та вещь, в правильности которой можно убедиться только на практике. Когда живёшь вместе с человеком, понимая, сходитесь вы в бытовых делах или нет; когда засыпаете вместе и понимаете, дополняют ваши характеры друг друга или нет; когда видите друг друга в самых разных состояниях и понимаете, готовы ли вы и в горе, и в радости именно с ним или нет. Это непростой процесс, никто не говорил, что это будет раз плюнуть. Но если вы сойдётесь в этом, у вас всё действительно будет навсегда. А если не сойдётесь, значит, вы не были созданы друг для друга, и это не страшно. — Я не знаю, Алтан. Мне до пиздеца страшно. Это буквально был «дзынь», прямо как в «монстрах на каникулах», ещё в тот момент, когда я увидел его фотку в переписке. Я смотрю на него и думаю: боже, он ведь идеальный. Он мне сегодня, пока я не видел, подложил в куртку сникерс, написал не грусти на записочке и нарисовал там сердечко. Наши отношения буквально описывает «селфхарм» монеточки и половина песен нервов. Он блять готовит мне и кормит меня нормальной едой, чтобы я «не ел всякую гадость», будто ему ничего это не стоит… Он смотрит на меня, как на главное сокровище, как на его персональное солнце, как будто ему безумно повезло… Он всегда придерживает мне двери и берёт за руку, когда мы переходим дорогу, потому что обычно я, не глядя по сторонам, иду на красный. Понимаешь, это всё мелочи, которые он делает неосознанно, не придавая им значения, а я чувствую себя подтаявшей лужицей мороженого после каждого такого жеста, это ощущается так лично, так интимно, так искренне, так по-настоящему… Он въелся мне в кровь, как будто этот дешёвый дым от его сигарет! Что могу ему дать я? — На этот вопрос знает ответ только он. Но ты не задумывался о том, что, вообще-то, люди, которые считают, что это просто перепихон, так себя не ведут, как ведёт себя Олег? Ты точно так же въелся ему в кровь, залез под кожу, пустил себя по его венам, если он ведёт себя так. Ваши отношения с самого начала ни разу не смахивали на просто-перепих-ничего-больше. Вы оба заигрались, только, пока ты занимался самообманом, он не надевал розовые очки и был согласен на это с самого начала. Так может, он тоже в тебя влюбляется? — Это невозможно. Это так сложно. Мне нужно время. Да, я очень хочу этого, бегать от этой мысли вечно — то же самое, что гоняться за собственным хвостом по кругу — бессмысленно. Но я хочу ещё раз всё обдумать. Я так боюсь пожалеть. — Хорошо. Если тебе станет от этого легче, то почему нет? Страх перемен и потери — это нормально. Но, знаешь, эти чувства и делают нас живыми. — Я тебя очень люблю, золотце, ты знал? Что бы я без тебя делал? — Гнил бы в своей квартире, глубоко несчастный, слушал депрессивные песни ланы, лампабикта и элли на маковом поле, вечно плакал и, в конце концов, растворился в своём горе и умер. — Да, точно, спасибо, что напомнил. Оставшийся вечер они слушали песни винтажа, серебра, время и стекла и особое внимание уделяли «кис кис кис» монеточки. Отметка настроения с «пиздец хуйня» постепенно поднималось до «как же ахуенна жизнь». Алтан то и дело отвлекался на дзынькающий телефон и Серёжа таки не выдержал, наблюдая за тем, как губы Дагбаева в очередной раз расплываются в глупой улыбочке: — Женихи пишут? — Нах сходи. Это Вадим. — А он чем не жених? — Тем, что он клоун первого класса и каждый раз убивает мою душевную организацию очередным тупым подкатом или особо тупой шуточкой. — Золотце, мне с этого ракурса прекрасно видно, как краснеют твои щёки, я не слепой. Когда это ты успел парня себе завести? — Никакой. Он. Мне. Не. Парень. Мы просто общаемся. — Ага, знаю я по себе такое просто общаемся. Колись, чё у вас? — Я реально скоро колоться начну, вы оба меня до ручки доводите по очереди. У нас с ним ничего не будет, потому что он заинтересован во мне только как в сексуальном партнёре. — Ты не думаешь, что если бы это было так, он бы уже от тебя отстал? Зная тебя, ты явно не один раз давал ему понять, что у вас не будет ничего больше дружбы. А такие мачо обычно съёбывают в закат, как только понимают, что их обломали. Так может, у него реально серьёзные намерения или он хочет с тобой общаться? — Хз. Может и так. — А что к нему чувствуешь ты? — Ничего. — Пизди больше. — Мудила. — Дрочила. Очевидно, разговор был исчерпан. Уже спустя минуту Серёжа с Алтаном во всю горланили «кис кис кис кис мяу мяу от тебя офигеваю воу воу воу ты наркотик я тебя ревную котик», понимая, что серьёзных разговоров они наговорили на неделю наперёд.