Омега + Омега. Укради меня у луны

I

      Где бы я ни оказался, я всё время бегу. От людей — больше, чем от себя. От себя — так же, как от людей. Где бы я ни оказался, я — чужак. Дело не только в том, что я всё детство прожил в доме с трупами и в итоге сделал из этого неприкасаемую тайну. Я просто другой. После встречи с Китом всё стало понятней… и еще запутаннее, чем было.       Я повертел в руках дурацкую афишу бродячего цирка. Не сложно догадаться, какое у меня отношение к циркам и зоопаркам… Оборотень как участник представлений — это вообще за гранью добра и зла. Может ли он себя контролировать?.. Да, спору нет, мне интересно, что с ним не так, но… я не хочу, чтобы Кит мог обращаться по желанию. Ему всегда чудовищно больно, и он весь ломается, и это очень ослабляет его физически и разбивает морально. Я забрасываю афишу подальше в бардачок и лезу в телефон.       Кит снова за рулем, а я снова не в духе.       — Мне жаль, Йен, — Кит просит прощения за всё, что случилось на ранчо.       — Мне тоже, — говорю я.       Это перестало быть романтичным. Наша поездка. Бегство, в которое мы друг друга втянули. И наконец то, что он привязался ко мне, как к луне; то, что я сковал его, как луна. Он сказал: «Ничего не будет, как раньше». Но я не из тех болванов, которые считают, что любимый человек может и должен заменить весь мир. Не хочу для него такой жизни… в которой он каждый день будет моим личным стражем и никуда от меня не денется. И не потому, что он так решил, а потому, что слишком напуган возможной потерей… И я уверен: он пойдет на безрассудные поступки. Из-за меня. Сумеет подавить волка в себе. Отказаться от стаи и общины… Бежать… Пока в итоге это не сведет его с ума… и, может, тогда луна победит.       Кто будет быстрее? Я или луна…       Мне не нужны ничьи жертвы. От романтических драм и трагедий меня тошнит. И я не дама в беде, чтобы безвольно стоять, когда какой-то ублюдский мальчишка улыбается мне, считая, что у него есть на меня права. В этой стране права есть у того, кто умеет метко стрелять. Это называется самооборона.       Кита напрягает, что я молчу почти час, и он спрашивает:       — О чем читаешь на этот раз?       — Ты знал, что получить разрешение на оружие так сложно?       Вот что понадобится сделать: обратиться в отдел полиции по месту жительства и напрячься с бумажками. Заполнить заявление, запастись документами и справками, выложить всю подноготную своей сомнительной биографии, оплатить госпошлину и приступить к ожиданию. Ждать придется от двух недель до двух месяцев. И в итоге можно получить отказ. Потом еще нужно купить пистолет и зарегистрировать. Но пистолет мне необходим сейчас, я не могу возиться с этим тысячу лет. И мне, бывшему школьнику и сегодняшнему распиздяю, который не пошел ни учиться, ни работать, вряд ли доверят оружие. А то, что я связался с оборотнем, — это, как говорится, мои личные половые сложности.       Кит спрашивает:       — Достать тебе разрешение?       Я открываюсь от экрана и смотрю на него. Как будто забыл, с кем имею дело. Община заминает убийства, что им какие-то разрешения?       Я киваю. Мне нужно уметь за себя постоять. Настолько, чтобы даже волк в Ките мог ослабить внимание, мог отойти…

II

      В штате Вайоминг находится центр помощи омегам. Это чуть ли не единственная такая организация. Нет, они не отвоевывают наши права, не устраивают митинги и не подают заявления в суды. Здесь просто предоставляют временное убежище, помогают покинуть штат или страну, сменить документы и личность. И получить разрешение, да.       Мы входим в церковь, но изнутри это здание больше похожее на крепость. Кит знаком с местными. Не знаю, с кем он не знаком… На половине заправок у него есть приятели, и все говорят, что им жаль Клайда. А затем изучают меня взглядом, но спрашивают редко.       — Среди оборотней быстро разносятся слухи, да? — говорю я.       Кит отвечает:       — Это как одно большое шумное общежитие, ты привыкнешь.       Волонтеры из церкви очень приветливы. Почти все омеги. Кое с кем из них Кит спал. Откуда я знаю? Им неловко из-за меня. Никаких сцен ревности, они все очень тихие. Как те, кто смирился, что им ничего не светит. Не столько с Китом, сколько в целом с другим омегой. Странное смирение — для тех, кто помогает другим отстаивать себя. Но я уже начинаю понимать, что никто никого не отстаивает, и всё, чем они занимаются здесь, — бегство и временные меры… всегда — временные, если не можешь на постоянке держать палец на спусковом крючке.       Пока мне оформляют документы, ставлю Кита в известность:       — Если ты меня бросишь, я не буду таким хорошим песиком, как твои бывшие. Только попробуй появиться на моих глазах с кем-то другим. Просто чтобы ты знал: я учиню драку.       Кит усмехается. И пытается скрыть довольную улыбку. Он удерживает мою руку. И сознается:       — Я никого никогда не бросал.       Это так похоже на него… и вдруг настолько несправедливо, что я говорю:       — Они ведь знали, что упускают, да?       Киту смешно, и он целует меня у всех на виду, притянув к себе за подбородок. Он говорит:       — Ты просто отчаянный, Йен… и как будто не понимаешь, во что я тебя втянул.       — Я получаю разрешение на оружие. Ты уверен, что я не понимаю?       Киту смешно. Но глаза у него грустные и холодные, как прозрачная вода в озере Тахо.       Я шепчу:       — Еще ты подаришь мне пистолет, и мы будем в расчете.       Он говорит:       — По рукам.

III

      Чем Кит зарабатывает на жизнь?.. Не то чтобы я хочу спрашивать, но иногда интересно. Я надеваю под куртку оперативную кобуру и пристраиваю Глок у сердца. Никогда ничего не клал в потайной карман, теперь кладу магазин. Куртка становится на порядок тяжелее. Эта тяжесть — успокаивающая.       Кит выглядит, как человек, который потакает моим капризам.       — Ну что, теперь тебе спокойнее?       — Да. Но я еще плохо стреляю.       — Тир?       Насмешливо хмурюсь и говорю:       — Я тебя умоляю…       — Ладно, поищем уединенное место.       Есть очень много плюсов в том, чтобы встречаться с оборотнем, кроме возможности «уединяться» в классных домах на отшибе: например, любые документы делают по щелчку пальцев. Кит меня заверяет: это официально и весь фокус в связях. У меня нет причин ему не верить.       Мы садимся обратно в Ярис, и Кит занимает пассажирское. Он лезет в бардачок и разворачивает афишу.       — Зуб даю, ты против цирков, — говорит он мне.       — Особенно бродячих.       Животные в бродячих цирках страдают от стресса, болезней и неправильного питания. К тому же я в целом с большим скепсисом отношусь к их дрессировке и выступлениям на публике. Я говорю это Киту.       Кит указывает на изображение воющего волка. Он слишком приятно выглядит, не как монстр…       — Думаю, это уловка, — говорит Кит.       — Не веришь, что он настоящий?       — Не верю, что это может быть безопасно.       — Я тоже.       Кит хмыкает. И спрашивает:       — Едем?       Я застываю в растерянности. В целом нам по пути…       Что меня улыбает в вопросе Кита — он предлагает посмотреть на что-то опасное. И я расплываюсь:       — Мне кажется, я тебя порчу…

IV

      Мы едем в сторону Нью-Мексико через Колорадо по одной из самых живописных дорог на моей памяти: горы и бесконечный лес. Осень уже прошлась по нему с красками, и на вершинах белеет снег. В воздухе терпко и сладко пахнет опавшей листвой, свежестью и землей. Это напоминает мне о доме. В каком-то не самом приглядном смысле. О смерти. Хотя всё вокруг — жизнь, пусть и впадающая в спячку.       Мы ныряем из одного леса в другой, останавливаясь только на паре заправок и в нескольких городах.       В Колорадо нас застает дождь, и я сворачиваю по навигатору в сторону ближайшего дома. Уже очень темно, и дворники едва справляются. Мне почти не видно дороги. Кит говорит:       — Давай поменяемся?       — Ты хорошо видишь в темноте?       — Лучше, чем человек.       Кит пересаживается на мое место на первой же заправке, под первой же крышей. Когда я еду пассажиром, меня сразу начинает тянуть в сон, поэтому я отвлекаюсь на болтовню.       Не знаю, чего я ожидал от ранчо, говорю я Киту. Это было не плохое место. В смысле, мне даже понравилось там просыпаться. И вечера, и камин. И по ночам было очень тихо… Но я думал, Мелисса и Роб — семейная пара, и у них маленькие детишки, а не какой-нибудь Джонни.       Кит в своем репертуаре и спрашивает меня:       — Испугался?       Не уверен, что «испугался» — верное слово, но оно первым приходит на ум.       — Он еще мал, — говорит Кит. — Ему сложно контролировать инстинкты.       — Кажется, он тебя боялся…       — Он пережил меньше лун.       — Это влияет? Возраст.       — Чем старше оборотень, — говорит Кит, — тем тяжелее с ним справиться.       Маленький щенок не мог навредить Киту. Остерегался вступать в открытую конфронтацию. И всё равно ни во что его не ставил…       Но сейчас я спрашиваю не о нем. Я спрашиваю:       — Сколько лет твоему бывшему вожаку?       — Не бывшему. Много. Намного больше, чем мне или Робу.       — Я думал, ты вышел из стаи…       — Я омега, Йен. Мне не выйти самому…       — Но кто-то вроде Роба может забрать тебя в свою стаю?       Кит усмехается:       — Если я буду ему принадлежать.       — Если он тебя трахнет.       Киту не нравится, что я свожу всё их глубокое звериное к чему-то простому, приземленно-человеческому. Но сегодня у него нет настроения вдаваться в подробности. Он смотрит на дорогу. Он говорит:       — Вроде того…

V

      В Нью-Мексико почти не встретить бродячий цирк. Это большая редкость. Суровый жаркий климат и песчаные бури. Труппе с животными сложно передвигаться по этому штату. Да и люди здесь живут не слишком богатые. И к тому же они ценят свое наследие и традиции. Что им какое-то цирковое шоу перед масштабным празднованием Дня Всех Святых?       Но… этот бродячий цирк — необычный. В их программе не только волк… Они обещают говорить с мертвыми и плавать в аквариуме с сиреной. Заметив листовки, развешенные по городу, мы с Китом переглядываемся, как два скептика.       Нью-Мексико удалось по какой-то причине… уйти глубоко в историю, сохраняя архитектуру и в целом — культуру, и вместе с тем стать страшной колыбелью науки: именно здесь в годы Второй мировой Оппенгеймер развернул свой научный центр «Лос-Амос», чтобы разработать атомную бомбу. Именно здесь решили построить первый коммерческий космопорт, и еще неизвестно, что выйдет из этой затеи…       — Раньше я думал, — говорю я Киту, — что мне хочется жить долго. Посмотреть, как поменяется мир. Увидеть далекое будущее: летающие машины, суперкомпьютеры и всякое такое… Сейчас я думаю: к черту. Страшно представить, что еще придумает человечество, чтобы себя уничтожить. Ты знал, — спрашиваю я, — что мы заболеваем раком из-за того, что в нашем организме происходит сбой? Клетки начинают бесконтрольно делиться. Наши клетки. Даже ультрафиолетовое излучение может спровоцировать программу самоуничтожения внутри нас. Обычное солнце, я имею в виду. Если его будет слишком много, наш организм сойдет с ума и начнет убивать нас. Я думаю, мы запрограммированы на смерть.       Кит спрашивает:       — Тогда почему мы ее так боимся?       Пожимаю плечами. И усмехаюсь:       — Я спросил бы у бога… но не уверен, в какого я верю сегодня…       — Мы в Нью-Мексико, — говорит Кит, — можешь податься в католики…       — Католики, как правило, против контрацепции, прав женщин и омег, и считают, что ЛГБТ-сообщество — великое зло. И если первое меня не парит, то всё остальное — да.       — Ты родился в роскошное время… — решает Кит.

VI

      Да, размах этого цирка поистине поражает… Они собрали на пустыре полноценную ярмарку в честь приближения полнолуния. В центре возведен гигантский шатер. Играет дурацкая музыка, дикторы вещают о предстоящем цирковом шоу на двух языках, английском и испанском. Пахнет сахарной ватой. Везде дурацкие воздушные шары и плюшевые игрушки.       Кит говорит:       — Тир.       И я спрашиваю:       — Кого тебе выбить, детка? Хочешь серого волка?       Кит усмехается. И я понимаю, что мы нашли дело на ближайшие десять минут.       Мы выбрались днем. Но меня беспокоит, что сегодня — первая из трех ночей. Мы должны смыться до темноты.       Кит остро реагирует даже на дуновение ветра. Я стараюсь держаться поближе: так он становится спокойней. Его рука сжимает мою ладонь слишком сильно, и я всё время его одергиваю.       В тире мне выдают ружье и предлагают попасть по движущейся мишени. Я представляю лицо Джонни.       — О чем вы говорили с Робом? — спрашивает Кит.       — Не уверен. Но, кажется, он предлагал мне место в своей стае.       — Из-за сына?       Я молчу. Потому что в основном из-за Кита. Роб сказал: нам опасно быть вместе.       Делаю первый выстрел. И попадаю. Нужно еще два.       Кит спрашивает:       — Что ты сказал?       — Сказал, что это не обсуждается. Ты и я. Как у тебя там принято? Только ты обладаешь мной… Я тобой — точно.       — А, — усмехается Кит, — так ты за меня в ответе.       — Ты за меня тоже. Так всё и работает. Я очень влюблен в тебя.       Кит смягчается, а я злюсь. На Роба в том числе. Второй выстрел тоже попадает в цель.       Кит говорит:       — Я — больше, чем.       Больше, чем влюблен? Я мажу.       И поднимаю на него взгляд.       Он говорит:       — Я хочу того стремного волка. С красной луной.       Этот волк ее обнимает. И я говорю:       — Только если я потом вырежу эту суку из его лап.       Я пробиваю третью мишень, и Кит забирает волка. Он проводит рукой по луне со словами:       — Ты знал, что красной она бывает только в затмение?       Я знаю, что мои волосы — красные. И Кит говорит: я затмил всё собой.       Это меня смущает, и я бубню:       — У нас типа типичное свидание…       Кит хмыкает:       — Типа.       Потому что мы входим в шатер, где солнечный свет, проходя сквозь полосатый брезент, становится алым, как кровь.

VII

      Бродячие цирки… Клетки на колесах. Пахнет дерьмом и болезнью. И страхом. Цирк дает представление три дня и три вечера. Посреди них — ночь полнолуния. Я бы сказал: никакого секрета. Но днем и вечером Кит — человек, а главный кульминационный номер — обращение.       Я уже учуял оборотней среди зрителей. Кит тоже.       Как ощущается присутствие других древних? Так, будто каждую минуту у тебя могут отнять всё. И ты ничего не сделаешь.       Я обнимаю Кита и заставляю его дышать. Дышать запахом, который я не понимаю. Моим запахом. Он прикрывает глаза и устраивается у меня в руках удобнее. Волк в нем жмется щекой и становится ручным. Но я знаю: если кто-то подойдет к нему сейчас — его реакция будет такой же, как выстрел.       Я говорю ему:       — Ты так и не ответил. Насчет моего запаха.       Киту нужно пару секунд, чтобы собраться с мыслями. И сказать:       — Он очень чистый…       — Что это значит?       — В тебе мало от человека…       — Может, в таком случае, теоретически, я могу обращаться?       Киту смешно. И он говорит:       — Ты бы знал. Все бы знали…       — Я думаю, что не отказался бы.       Кит отстраняется и спрашивает:       — Для чего?       Мне вдруг неудобно. От его вопроса. Пристального взгляда. От напряжения, возникшего между нами вдруг. От одной моей фразы. Я просто предпочел бы… чтобы он был свободней — со мной. Если это возможно… Я усмехаюсь: если… И бросаю, будто это пустяки:       — Может, мой волк подружился бы с твоим.       Но это не пустяки. На охоте. И в целом… Если бы я тоже был древним, может, я бы не просто понял — эту тягу к крови. Может, смог бы разделить… эту ношу.       Кит пожимает плечами. И отводит взгляд. Свет вокруг гаснет, и я теряю из вида его выражение лица, осознавая, как мало знаю о нем-волке. Еще меньше, чем о нем-человеке.

VIII

      Цирковое шоу — целая история. О парне, полюбившем луну. Он одичал и превратился в зверя от того, что не мог с ней быть.       Сначала он просил сирену: пусть она уймет его тоску, он готов отдать ей сердце и тело. Он плавал, лишенный кислорода, в мутной воде, он задыхался, он буквально тонул — и всё равно, выбравшись и кашляя, помнил и видел одну только луну.       Он пришел к неупокоенным — с просьбой: пусть они возьмут его душу и страдания. Его пытались обескровить — и по-настоящему. Он падал вместе с дрессированными летучими мышами с высоты, пока акробаты легко перемещались между кольцами, будто гравитация над ними не имела власти…       Он говорил с мертвецами, спустившись в царство мертвых. Он ходил к гадалке, чтобы та его «отворожила» или стерла ему память. Она поила его снадобьями. Или ядами...       Он бросался к акулам и крокодилам. Сражался со львами и тиграми. Жил с волками. И каждый из этих живых существ, чуя кровь из вскрытых вен, пытался убить его взаправду.       В зале царила напряженная тишина, словно сама атмосфера трепетала от ожидания. Перестала перешептываться публика, когда этот парень, измученный и истощенный, был наконец помещен в клетку. Его глаза, потухшие от долгих пыток, затмевались тьмой…       В воздухе загрохотали ритмичные удары барабанов, словно ускоряющийся пульс. Они пытались скрыть этот ужасный звук… Звук, который я знал… Звук ломающихся костей.       Кит вскочил с места и вышел. На его кресле остались следы от когтей…

IX

      Кто тот безумец, который обращается в монстра по собственной воле?.. Может, он еще безумнее тех, кто не может вернуться.       Говорят, будет три представления. В первом его топят, во втором — жгут на костре, в третьем — «иллюзионист» расчленяет его тело. Но я думаю, все эти фокусы — не фокусы.       Они искусственно вводят его организм в состояние стресса. Когда он обращается, зверь в нем слишком слаб, чтобы попробовать напасть на зрителей… и залечить тяжелые раны, укрепить — истерзанное тело.       Я встаю за Китом и тоже выхожу до окончания шоу.       Этот оборотень показался мне еще ребенком, но я уже усвоил, что внешность их очень обманчива. Скорее всего, он просто ослабленный омега, не успевший повзрослеть.       Кит ждет меня на улице, и он в ярости. Он ничего не говорит, он ходит по ярмарке, пытаясь отвлечься. Я ловлю его в толпе.       Сколько всего задето в нем, сколько ран — расцарапано? Я притягиваю его к себе, и он затихает.       Кит уговаривает меня уйти. Он убеждает: здесь больше не на что смотреть. Он убеждает: мы зря приехали. Но я хочу знать. Мне кажется, что на такое по своей воле вряд ли согласишься…       Я прошу Кита:       — Может, нужна помощь.       Тогда он слабо, горько усмехается, и я понимаю: слишком поздно...

X

      Этот оборотень… Мы находим его, пробираясь через охранников. Я не чую рядом альф, и мне странно… Кто еще его заставил? Я пытаюсь с ним поговорить, но он совсем дикий… Он действительно как зверь. И плохо понимает по-английски. Он даже не умеет читать: такой вывод я делаю, пытаясь воспользоваться переводчиком в телефоне.       Глаза этого парня — безумные и влажные. Всё, что я понял: ему нельзя домой. Всё, что я успел понять…       Перед самым обращением… Кит становится очень быстрым. Настолько, что, когда он оказывается позади, этот ослабленный парень — он не сразу замечает. Кит сворачивает ему шею. И я цепенею. Я не понимаю: он сейчас...       Что он сделал?..       Кит дергает меня за руку и говорит:       — Идем.       Он говорит:       — Нужно спешить…       Я ничего не могу разобрать… Кроме одного: даже если я научусь метко, безошибочно стрелять… я просто не успею.