Омега + Омега. Укради меня у луны

I

      Жить с оборотнем странно. У него свои привычки. Он плотно занавешивает шторы, чтобы свет луны на него не падал. А еще он действительно лунатит. И страдает бессонницами. И я никогда не знаю, что случилось с ним на этот раз: он вышел на улицу, потому что ему не спится или потому что спит? Глаза у него открыты в обоих случаях.       Кит говорит: лунатизм почти у всех древних. И связан с фазами луны. Кит говорит: ему велели вести дневник, чтобы это отслеживать.       — Ты ведешь? — спрашиваю я.       — Нет.       Мы побывали на самых знаковых пляжах северной Калифорнии — и движемся к Лос-Анджелесу. Вода становится теплее, пейзажи всё больше напоминают открытки с пальмами.       За пару недель мы сменили четыре бунгало. И я понял, что Кит тоже кочевник. Но жить оседло, когда в каждом штате можешь совершенно бесплатно заселиться в любой симпатичный дом на сколько захочешь, странно. Я так ему и говорю. Мир слишком большой.

II

      Мы захаживаем в самые потайные места на пляжах. Я ищу уединения и почему-то пытаюсь сбежать. Не столько чтобы уйти от Кита, сколько проверить: когда он хватится? Он идет по моим следам так легко и безошибочно, что иногда становится не по себе.       За вратами в другой мир, там, на пляже Пфайффер с фиолетовым, и розовым, и цвета бензинового пятна песком, когда он ловит меня в воде, будто нашел на другой планете, я спрашиваю его:       — Ты теперь меня не оставишь в покое?       Он пялится на меня, обожженного солнцем, и прижимает к скале. Он опускает взгляд, будто хочет поцеловать. И меня обдает жаром… всех ночей, проведенных вместе. Я знаю, что целоваться с ним — горячо и невыносимо.       Нас накрывает холодной волной. Кит отмирает и отплывает. Я продолжаю его ненавидеть.

III

      Как минимум три последних утра подряд я катаю истерики, что Кит снова в моей постели. У него такой растерянный вид, что даже становится жаль.       — Конечно, ты был не в себе, — говорю я. — Бывают ночи, когда иначе?       Я вылетаю на улицу, хлопнув дверью. И точно знаю, почему на него злюсь. Он морочит мне голову. Или себе.       Кит находит меня сидящим на утесе. Морской свежий ветер треплет мне волосы и вздувает футболку. Он садится рядом. Он говорит:       — Ты выглядишь как пламя, когда закат.       Я снова дерусь с ним. Под шум прибоя. Он придавливает меня к земле весом своего тела, и я замираю.       На берег накатывает волна за волной, размывая чужие следы. В небе кружатся чайки. Всё вдруг становится тише. Мое тело — ожидание, напряжение и желание.       Я тихо говорю:       — Можно мы просто трахнемся, чтобы меня отпустило?       И Кит, глядя на мое лицо, сознается:       — Меня не отпустит…       Он отлипает и ложится рядом. Я не знаю, отпустит ли меня Кит. Во всех смыслах слова. Переспим мы или нет.       — А сейчас-то у тебя всё под контролем? — спрашиваю я. — Тогда, наверное, я могу ехать? И ты не станешь меня останавливать?       — Йен…       — В чем твоя проблема? Тебя смущает мой возраст или мой пол?       — Меня смущает, что моя жизнь полна дерьма и проклятья.       — Тоже мне новости.       — И я не могу тобой обладать…       На какую-то секунду я просто впадаю в бешенство. Пока не вспоминаю, что он ебаный оборотень.       И всё равно я на него срываюсь:       — А я тебе вещь?!       Кит отвечает спокойно:       — Когда тебя захочет взять альфа, он не посмотрит на то, что ты мой. Я в этом смысле… Мне будет тебя не отбить.       Я вспоминаю, как нашел его окровавленным в траве, и молчу.       А потом резко поднимаюсь и ухожу в бунгало.

IV

      Я переселяю свой маленький «огород» из дома в дом. Микрозелень шустро прорастает микролесом. В этот вечер я срезаю ее подчистую. И вырываю с корнем то, что осталось. Всё летит в мусорку.       Я одалживаю у Кита ключи без спроса. Оставлю Мустанг в автосервисе, заберу Ярис и свалю. Вот какой у меня план. Кит без меня не пропадет.       Когда я подхожу к машине, он появляется прямо за моей спиной, и я вздрагиваю.       Он спрашивает:       — С тобой можно?       — Я собираюсь в Стоктон за моей малышкой.       Кит ничего не отвечает. Он просто садится на пассаржиское.

V

      Мы мчимся в молчании минут десять. Я чувствую, что готов крутануть руль и разбить Мустанг в хлам. Мое лицо — красное от гнева. Я вообще всегда очень быстро краснею по любому поводу, и мне никак не скрыть своих чувств.       Кит просит:       — Останови.       — Только после аварии.       — Йен.       Я съезжаю на обочину и резко торможу. Кит выходит и садится на капот с моей стороны. И ждет, что я тоже вылезу. Я шарахаю дверцей так, что рискую перебить все стекла в машине. И подхожу к Киту.       Он тянет меня к себе.       Я делаю шаг, уткнувшись носом ему в шею, и глубоко вдыхаю.       Я говорю:       — Мне нравится, когда от тебя не несет луной.

VI

      Сижу в беседке. Продуваемый со всех сторон света. Море сегодня беспокойнее обычного.       Пока мы ехали назад, Кит сказал, что омеги не выбирают пару. Я вспомнил, как он возвращался ко мне, когда был в облике монстра. И как ложится рядом, когда слабеет его сознание во сне.       Я сказал ему:       — Но ты меня выбрал.       И он заткнулся.       Он молчит до сих пор.       В последние дни я много читал о лунатизме. Как обычно, в средневековье с этим боролись радикально: у инквизиции была чу́дная книжка под названием «Молот ведьм», в ней лунатиков считали одержимыми. Поэтому над многими оборотнями в темные века проводили обряды экзорцизма, чтобы изгнать из них демона. Но, увы, «одержимость» передавалась генами. Уж очень стойкий и заразный злой дух.       Первые приступы лунатизма упоминали еще шумеры. По легенде, одна принцесса никак не могла выйти замуж из-за своих странных привычек. Когда на нее падал свет луны, она поднималась с постели, выходила на плоскую крышу дворца и стояла у самого края. А вернувшись в опочивальню, ничего не могла вспомнить.       Древнеримская дева, наоборот, нашла себе мужа. Она мечтала об одном юноше — и как-то под влиянием луны вошла в его спальню. Они поженились.       Интересно, с какой целью со мной ложится Кит? Наверное, из чувств истинно платонических.       Я возвращаюсь в дом, сбросив с себя одежду. За недели, проведенные в компании Кита, я почти перестал стесняться собственной наготы. И почти устал провоцировать тем, к чему Кит относится слишком спокойно. Он следит за мной внимательным взглядом. Я всё еще засыпаю отдельно.       Кит приходит ко мне. Обнимает и вдыхает мой запах. Он меня сжимает, почти скуля. Но ему меня можно. Я хочу его даже без течки. И я вспоминаю, что он сказал. Когда учуял меня впервые.       Я спрашиваю:       — Ты всё еще не знаешь, что делать?       И опускаю его руку вниз, себе между ног. Мое лицо при этом до невозможности красное. И еще, наверное, рассерженное.       Кит вздыхает. Он говорит:       — Йен...       Как будто передо мной извиняется. Пошел бы он к черту.       Он тесно прижимает меня к жару своего тела, и я охотно подаюсь навстречу. Вот так. Мне это нужно еще с течки. Глупый Кит. Я знаю, чего хочу. Чтобы его рука двигалась по моему члену, чтобы он касался, чтобы он был близко. Его губы на моей шее, дыхание на коже — снова. Повторить на трезвую голову, чтобы узнать: проймет ли теперь до самых костей?       Пронимает.       Кит очень горячий. Я просыпаюсь каждое утро от того, что мне нечем дышать.       Мне нечем дышать. И я не хочу, чтобы он прекращал.       Он придавливает меня к кровати, заставляя лечь почти на живот. Целует в подставленную щеку. Я ловлю его, поворачиваясь, чтобы поцеловать, чтобы снова ощутить, какой у него раскаленный язык. Это почти как оказаться в объятиях костра. И он сказал про меня, будто я как пламя?..       Его губы опускаются мне на грудь, его рука — скользит вниз, касаясь ануса. Он усмехается, поймав каплю смазки. Всё еще хочу с ним подраться. Поэтому отталкиваю.       Кит послушно ложится на спину, и я, не выдержав без него даже пары секунд, забираюсь на него сверху, и вновь обнимаю, и вновь целую, замерев и приклеившись к нему почти намертво. Его горячий член упирается мне в промежность. Мне кажется, если он протолкнется внутрь — он обожжет меня. Мне кажется, если я войду в него — я сгорю. И я не знаю, что из этого не туманит мне рассудок.       Но я всё еще обижаюсь. И тоже проверяю, насколько он меня хочет. Не только глазами, смотрящими на меня так томно и завороженно. Не только пульсирующим членом. Насколько он хочет меня в себя. Тоже. Я бы усмехнулся ему в губы, как он, убедившись. За то, что он усмехнулся.       И не то чтобы я делал это раньше, но я почему-то знаю, что мне делать с ним. Я проскальзываю в его тело пальцем. Кит прикрывает глаза, гнет брови. Я приближаю к нему лицо, почти касаясь его губ своими. И дышу в такт его дыханию. Ну же, детка, признайся, я свожу тебя с ума не хуже луны.       Злой страшный оборотень отдался бы мне и насаживается сам. Я дурею от того, какой он, от того, что мне всё с ним дозволено. Я ощупываю его внутри. Расскажи мне, Кит. Расскажи мне, когда тебе хорошо, что я должен сделать?       Мне так отчаянно хочется, чтобы он попросил. Чтобы заскулил, будучи человеком.       Сейчас он не выглядит, как тот, кто держит в себе монстра. Он выглядит как чертовски соблазнительный парень, с которым я хочу сделать совершенно всё и который отшил меня, когда я был беззащитнее всего. И я собираюсь заставить его стать беззащитным в ответ, вообще не понимая, как именно.       Он роняет тихий стон и сжимает руками простынь. Мне нужно услышать его еще. Мне нужно довести его до состояния, в котором был я сам во время течки. Ради мелочной мести. И я мешаю ему к себе прикасаться. С его члена сочится предсемя, и я бы взял его в рот, поэтому облизываю губы. И вместо этого целую его, и вся ласка достается его языку.       Он шумно дышит и чуть слышно постанывает подо мной. Я добавляю еще один палец, чтобы усилить давление, и он прогибается… Боже, Кит, это оказалось слишком легко, и мне хочется больше. Я зацеловываю его тело. Мне так нравится — когда он пахнет собой и не пахнет волком, когда он весь — желание и томление. Я почти готов тереться о него щекой, как кошка.       Кит молчаливый. Я знаю, потому что он ни о чем не просит. Я шепчу ему на ухо:       — Попроси…       Я говорю:       — У тебя есть выбор.       С кем спать и в какой момент разрешить. Или не разрешить.       Он меня целует. Обхватывает ногами. Его просьбы — немые.       Я вхожу в тугой жар его тела, он ужасно плотный, пара толчков — и я просто сорвусь. Он улыбается мне в губы. Он знал. Он спрашивает меня:       — Сколько протянешь?       Я по-прежнему его ненавижу. А он прикрывает глаза и всё-таки просит шепотом:       — Можешь подольше?       Когда он так — не могу. Не могу переключиться, перестать о нем думать, как ему нравится принимать, какой он внутри, как приятно в него толкаться… Узко и жарко. Я не могу.       Он роняет меня на спину, когда мне остается пара секунд. Он входит, не церемонясь, до того, что сыплются искры из глаз. Я крепко стискиваю на нем пальцы. Всё внутри меня пульсирует и пылает. Кит, ты знал?.. Что ты — первый.       Он берет меня медленно и глубоко, растягивая и приучая к новому ощущению. Подсаживая на это ощущение. Заставляя меня напрашиваться на движение, на соприкосновение наших тел, пока не станет совсем тесно. Всё быстрее и быстрее. Сердце нервно бьется мне в грудь, дыхание срывается, я слышу свой голос: хриплый и слабый. Жмурю глаза, цепляясь за него еще и еще.       Он тычется носом в мою шею. Припечатывается губами. Опаляет дыханием. Оставляет влажные поцелуи. Смыкает зубы. До боли. Я шепчу, потому что не смог бы вскрикнуть:       — Кит!..       Он зализывает укус, извиняясь. Он пытается чуть отстраниться и приподняться на руке. Его нос скользит по моему носу, его глаза полуприкрыты. Он ускоряет темп. И меня под ним выгибает. Я бы расцарапал ему всю спину — специально. Но вместо этого только стискиваю его крепче, сжимаясь вокруг его члена, и дрожу.       Он спускает в меня. На мне и во мне сплошные фантомные ожоги. От его прикосновений. От него всего. Всё еще нечем дышать.       Когда он отлипает, вечер кажется ледяным — и меня покрывают мурашки.       Открыто окно. Волны накатывают одна на другую. Развевается занавеска, и я прикрываю Кита, чтобы на него не упал лунный луч. Потому что я понял, что тащусь, когда он пахнет мной и не пахнет безумием.