Омега + Омега. Укради меня у луны

I

      Кит говорит: нет никого хуже глупых подростков. Кит говорит: всем нам якобы кажется, что мы бессмертные, кажется, что ничего нам не навредит, но правда в том, что нам вредит абсолютно всё, и фигурально, и буквально, и оборотень мне не товарищ. Кит говорит: это детство. Только ребенок может считать, что все вокруг ему обязаны, но они — нет. Никто никому не обязан, мир создан для одиночек. Он таким запутанным образом требует от него отвалить.       Кит заявляет мне:       — Ты не понимаешь, о чем просишь. Завтра полнолуние, и я слечу с катушек, а у тебя течка. Знаешь, чего ты не хочешь, Йен? Я скажу тебе.       Он припечатывает меня к дереву, и он всё еще совершенно нагой. Я силюсь смотреть ему в глаза. В эти голубые злые глаза…       Он говорит:       — Ты не хочешь, чтобы тебя поимел оборотень, даже если этот оборотень — омега. Держись от меня подальше. Ты понял?       И я теряюсь. Потому что я просчитался. Я думал: он спас мне жизнь, будучи не в себе… Я говорю это вслух.       Он поворачивается ко мне спиной, он берет мои вещи. И я вижу, как он борется с собой, сжимая ткань в руках. Вещи пахнут домом. Моим домом. Мной.       Он отвечает:       — Ты ошибаешься.       — Хочешь сказать, ты просто не поделил с кем-то мою задницу? Хочешь сказать, ты спас меня, потому что захотел выебать первым?       — Послушай, Йен, — он огрызается и смотрит мне прямо в глаза, натягивая мои шмотки. — Когда тебя возьмет перекинувшийся альфа, он будет единственным. После него только могила. И поверь, твоей остывающей задницей уже никто не сможет воспользоваться.       Он пытается меня запугать. Но у него не выходит.       Я спрашиваю:       — Почему ты тогда заскулил?       — Что?       — Ты заскулил.       Я давлю на него, я требую ответ. Потому что он не хотел меня брать. Он ходил вокруг. Он не приближался, он только обнюхивал. А затем он дал мне сбежать. Если он подрался за мою задницу, вот он я. Пришел сам к нему в лапы. Тепленький и готовый. Предлагаю смотаться вместе.       И я уверен, что он не врубается: выбора у меня особо нет.       Расклад такой:       — Я живу в Айдахо.       Тринадцать часов на машине до дома. Я не знаю, успею ли доехать, потому что у меня никогда не было течки.       Я говорю тише:       — Мне не уехать.       Я не могу просто гнать куда глядят глаза. Снимать отель, вызванивать родственников. Я не могу. Я даже не знаю, что со мной будет.       И Кит, осознав, повышает голос:       — Зачем ты вообще сюда приехал, если у тебя скоро течка?!       — Потому что ее никогда не было до этого, ясно?!       Он замолкает. Мы смотрим друг другу в глаза. И он осознает, осматривая меня вдруг… впервые осматривая внимательно.       Он спрашивает:       — Сколько тебе лет?       — Семнадцать.       Он тяжело замолкает. А потом хочет знать:       — Ты понимаешь, что с тобой будет?       — Приблизительно. И мне это не нравится.       Если не сказать больше. Я чертовски напуган. Сердце у меня колотится в глотке. Мне не к кому бежать. Я никого здесь еще не знаю. И, судя по тому, что он сказал, дела у меня плохи.       — Ты уже спас мне жизнь, — говорю я. — Сделаешь это еще раз?       Кит усмехается. Его явно веселит та легкость, с какой я произнес это. Ни капли благодарности. Но зверь в нем остановился? А затем бросился в заранее проигранную схватку. Из-за меня. Он мог погибнуть. Он чуть не погиб. Я ему это говорю.       И он снова затихает. Обдумывает. Решает. Решается:       — Есть дом. В паре часов езды.

II

      Кит командует: возьми все свои вещи, все до единой, запихивай в тачку — и вперед.       Меня пытаются поймать наши вожатые. Они спрашивают:       — Йен, куда ты делся? Вы как сквозь землю провалились. Ты видел Майка? Он был с тобой?       Мне некогда им отвечать. Кит торопит:       — Быстрее.       Мы садимся в машину. Когда я завожу мотор, Кит говорит:       — Его убили.       И я не понимаю:       — Что?       — Парня, который к тебе приставал.       Я не трогаюсь с места. Я смотрю прямо на Кита. Он не смотрит в ответ. Он открывает в моей Ярис окно. Он отворачивается, чтобы дышать. В салоне пахнет кровью, несмотря на то, что я затер пятно на сидении и всё давно высохло.       — Что ты имеешь в виду…       — Ты зря приехал в таком состоянии, Йен. Мы не люди. И мы хуже, чем звери.

III

      Я гоню в сторону Карсон-Сити по пятидесятой трассе. Она протянулась на пять тысяч километров от океана до океана, от Калифорнии до Мериленда, с запада на восток. Она пересекает всю Неваду насквозь, и в 1986 году журнал «Life» прозвал этот отрезок «Самой одинокой дорогой».       Небо и природа. Горы, долины и пустыни. Место, где можно почувствовать себя последним человеком на Земле.       Но со мной сегодня — и я не помню, когда такое вообще случалось — пассажир. Который сказал мне, что его соклановцы (или кто они там ему?) прикончили моего знакомого. Из-за меня. Я думаю о Майке. Со смешанными чувствами. Он был на год младше.       Кит рассказывает мне, как сам был подростком. Рассказывает отстраненно и будто отсутствуя, будто рассказывать должен, чтобы отвлечь. Он говорит, что он постоянно ввязывался в драки. Которые случались из-за него в том числе. Его голос лишен эмоций, его взгляд кажется пустым.       Он произносит как факт:       — Если альфу подрал другой альфа, можно от него отбиться. Или добить.       Потом недобро усмехается. И добавляет:       — Я не хотел даваться. Из меня не вышел нормальный омега.       Я говорю, что тоже бы не хотел. И спрашиваю, слышал ли он, что существуют смешанные полы. Может, он вроде как не совсем омега, а что-то среднее. Я не разбираюсь в этом. И дальше бы жил в неведении. Но мой организм как-то забыл поинтересоваться, чего я хочу. Теперь, похоже, придется вникать.       Кит на секунду поворачивается ко мне. Его голубые глаза скользят по мне — и тут же теряют из вида. Он спрашивает:       — А ты как чувствуешь?       А я чувствую, что от него по-прежнему воняет волчьей шерстью, опасностью и кровью. А еще я стыжусь. И сжимаю пальцы на руле крепче. Со мной что-то неладное. Лихорадит.       Он знает. Он понимает по запаху. Он спрашивает:       — Я поведу?

IV

      Я говорю, что мне не нравится мой возраст. И что я не ожидал таких приколов со своим телом, такой подставы. Я говорю, что мне не нравятся переходные периоды. Так же, как взрослеть. Правда, все признаки переходов и взросления на лицо, начиная с бунтов и сепарации. Я говорю, что в семнадцать понял, что даже не знаю: будет ли когда-то возраст, в котором я почувствую себя комфортно, в котором я захочу остаться? Я говорю: детство тоже было отстойным.       И Кит соглашается:       — Да.       Он первый человек в моем окружении, который со мной соглашается в этом. И я спрашиваю:       — Почему?       Он отвечает:       — Я ничего не понимал. Не мог отстоять себя, не мог решать. Всё происходило само собой.       И я спрашиваю:       — Что изменилось?       Он замолкает на пару секунд. А затем признает:       — На самом деле мало чего. Но я выучил пару правил, по которым здесь всё работает.       — А если ты ошибаешься? — спрашиваю я. — В этих правилах.       — Надеюсь, я ошибаюсь, — говорит он.

V

      Мы едем второй час. Я сознаюсь, что не лажу со сверстниками. Даже если молчу о том, где живу. Я сознаюсь, что вечно иду пару кварталов, чтобы никто не узнал, где мой дом и какой он. И не приглашаю к себе. Когда моя жизнь вскрывается, тупицы начинают болтать всякое, и я меняю школу. Я называю себя кочевником, чтобы не называть всё, что делаю, бегством. Я сознаюсь, что последний год постоянно в дороге. Лишь бы не быть сыном своих родителей. Не быть там.       — А чем они занимаются? — спрашивает Кит.       — Обычно я вру, что мой дядя — врач, а мама — гример. Последнее всем очень нравится. Особенно в средней школе. Мои ровесники падки на всякое фальшивое дерьмо и шоу-бизнес. Они считают, моя мать работает где-то в кино, и берут с меня слово, что как-нибудь я проведу их на съемочную площадку. Я молчу, что она делает посмертный макияж трупам, а мой дядя — вскрывает их.       — А чем занимается твой отец?       — Живыми людьми.       Кит хмыкает. И я говорю: он жулик. И любит азартные игры. Но хорошо справляется с неутешными родственниками. Всегда знает, какие для них подобрать слова. В детстве я верил, что он ангельски добрый. Милосердный. Человечный. Я не такой. Но он тоже.       Я спрашиваю:       — Чем занимается твоя семья? Когда нет полнолуния.       — Они обеспечивают бизнесы вроде вашего…       Обеспечивают чем?.. Телами? Я затыкаюсь. Всё же я сын своего отца и знаю: о некоторых темных делах других людей лучше не знать.       Мы оба молчим. Но я и так выболтал уже достаточно. Выставил напоказ свой стерильный секрет. С трупным душком. Кита не воротит. Он взрослый. Если бы он был младше и без приколов, наверное, он бы что-то устроил. Но ему ровно. Он даже не удивляется. Будто в этом нет ничего такого. Будто в мире полно всякого. Будто это обыденность. Смерть для него — обыденность, вот что я понимаю.

VI

      Мы сворачиваем с дороги и доезжаем до ветхой, сгорбленной хижины. Я замечаю, что вход в подвал отдельно. Возле входа старые ржавые цепи. И я спрашиваю у Кита: оборотни правда приковывают себя в полнолуние? Он ничего мне не отвечает.       Кит открывает окна в доме. Он пытается вытравить пыль и затхлость. Но у него не выходит.       В комнате еще витает запах. Очень слабый, но я его различаю. Это запах Кита… без волчьей шерсти. Он приятнее, чем сейчас. Может, от того, что не такой сильный.       Я спрашиваю:       — У тебя меняется запах перед полнолунием?       — Меняется. Как перед течкой.       Чем пахну я?.. И насколько заметно, что тоже — кровью. Я боялся встать с сидения, когда ощутил. Внутри меня — выкручивающая, спазматическая боль. Кит застилает мне постель и предлагает лечь.       Я спрашиваю:       — С тобой?       Но он не настроен поддерживать мои тупые шутки.       Тогда я интересуюсь:       — У тебя здесь есть твои школьные фотки?       Он не понимает:       — Зачем?       — Интересно посмотреть на тебя мелкого. Когда ты был как я.       Может, тогда я смогу помечтать, что было бы, будь он со мной в одном классе. Спросить его:       — Ты бы со мной водился?       Кит честный. Он отвечает:       — Не знаю. Если бы ты сказал, что твой отец — врач, а мать — гример, я бы решил, что ты слишком приличный. Для такого, как я.       — У тебя что-то с самооценкой или не тянет на скучное?       — Может, и то, и другое. Когда мы проникнем в твой дом тайком, есть вероятность, что я поменяю мнение. Насчет тебя.       Пока только я проник в его дом. Который, зуб даю, он тоже держит в секрете.       Я спрашиваю:       — Ты уже проникал? К какому-нибудь из своих парней.       Он замолкает. И говорит:       — Ты не мой парень…       И я шучу:       — Всегда можно это исправить.       Он отвечает серьезно:       — Тебе это не нужно.       — Из-за разницы в возрасте или из-за того, что ты наполовину волк?       Кит меня остерегает:       — Это не то же, что волк. Будь я просто волком, всё было бы проще.       — Расскажешь?       — Мне пора уезжать. Я должен вернуться до темноты.       И я спрашиваю его, не понимая, флиртую или всерьез:       — Оставишь свой номер?       Оборотни не носят штанов после полуночи и не держат телефоны, думаю я. Но он диктует мне номер. И говорит:       — Мне придется взять твою машину.       Я знаю. И, всё еще не понимая, как я отношусь к тому, что он сказал про Майка, спрашиваю:       — Тебя за нее не убьют?

VII

      Когда Кит уезжает, я звоню ему, проверяя связь. Чтобы сказать: «Забыл спросить, сколько тебе лет. Много?». Мне кажется, оборотни стареют позже. Он выглядит лет на двадцать. Максимум на двадцать пять. И он в моем вкусе.       Кит не берет трубку. Я лежу в его постели и думаю. Если бы мы оба были подростками, какой бы он был? Я бы посмотрел на него, я бы за ним побегал. Я ему так и пишу. В сообщении.       Я чувствую, что мозги у меня плывут. Иначе на кой черт я строчу такую поебень? Доверившись непонятно кому. Монстру. В овечьей шкуре. Отдав ему ключи от своей тачки. Оставшись где-то в недрах Невады возле самой одинокой дороги в Америке.       И, пролежав минут десять, пробыв без него минут десять, отойдя от него, как от алкоголя или наркотиков, я начинаю осознавать. То, что случилось. То, что я в чьем-то доме. То, что Кит может кого-то сюда позвать. То, что он, сука, забрал мою машину. И не ответил на мой звонок, и у него вообще не было с собой телефона.       Я вдруг, только теперь, только сейчас спрашиваю себя: какого черта?