Аберрация чувств.

      В нос ударил острый смрад чеснока, надоедливый гомон множества голосов вызывал неистовое раздражение, словно закрадывался под самую кожу, надолго оседая в мыслях. Люди восторженно ахали и охали, расступились и мигом отводили взор, когда лицезрели идущего подле них человека. Ремесленники переставали работать и бросали неразделанные куски мяса, отдавая честь присутствию столь значимого человека — Уважаемый Доктор Рацио, — послышалось сзади, от чего тот самый Доктор обернулся, постаравшись сменить усталость на лице снисхождением, — Позвольте понести ваши сандали. — Не стоит, — отрезал Веритас, несмотря на очевидную тяжесть от сделанных из золота сандалий.       Веритас Рацио — младший брат Фараона, что был благословлён всевидящим богом Ра. Однако воспринимал Веритас брата в качестве отца, ибо его мать, Фаранак, погибла при родах. Она вышла второй раз замуж, после смерти мужа и по совместительству бывшего правителя верхнего и нижнего Тамери, а затем, когда совсем юный Кавех Дираши вступил на пост полноправного правителя государства, родила второго сына. Вот только богиня деторождения была к ней немилостива, и женщина не выжила. Кавех, на чьи плечи лёг столь тяжкий груз, был вынужден взять воспитание брата на себя. Вот только ситуация вовсе не была столь печальной, ибо его жизнь красной нитью пронзала любовь. Самая светлая и искренняя, на которую только был способен мужчина. Она заключила его сердце в цепкие объятия, предотвращая уныние и тоску.       Рацио не любил ажиотаж вокруг своей персоны. На дух не переносил лестные комментарии в свой адрес, невольно кривился, когда ощущал на себе любопытные взгляды. Впрочем, он не считал себя достойным звания будущего наследника. Его отец был простым чиновником, а значит и наследовать престол он не имел права. Однако все поголовно твёрдо настаивали на ином. Несмотря на то, что сам Веритас старательно делал вид, будто его никоим образом не волновало мнение общественности, это было вовсе не так. Порой его думы становились по-настоящему гнетущими и вынуждали проводить долгие часы в рефлексии и самобичевании. Однако жизнь текла своим чередом, как текли воды священного Нила, дарующего благодать.       К слову, в настоящий момент Рацио возвращался из городского университета Фив, где совсем недавно закончил читать ежедневные лекции. С самого детства Аль-Хайтам, супруг его уважаемого брата и вкупе с этим главный визирь, говорил о том, что образование должно быть доступно для всех. Веритас впитывал информацию как губка, внимая каждое слово.       Мерными шагами он ступал вдоль широкой дороги, желая не смотреть на свободно щеголяющих в городе коз и овец. Однако картинка ближе к окраине города преображалась: небольшие домики, которые громоздились друг на друга, сменялись храмами и садами. Веритас совсем не любил городскую суету, так что его настроение заметно улучшалось с каждым шагом.       Величественные храмы даже привыкшему человеку казались громадными. Рацио точно был уверен, что в одном из них — а именно в храме Осириса — находился Кавех, проводя ежедневный ритуал с омовением священной статуи. Казалось, словно ничто на свете неспособно прервать эту идиллию, учитывая отношение народа к Живому Богу. Однако в какой-то момент Веритас уловил гневный крик, что было непозволительно во время прогулки Фараона.       С каждой минутой крик становился чётче и яснее, а недоумение в глазах Веритаса всё больше и большее. Он, услышав шёпот позади себя, ускорил шаг. — Ты никудышный! Мне так тебя рекламировали, так хвалили, а ты бесполезный! Говорил ведь, что я выиграю в сенет! — несдержанная брань разгневанного мужчины была слышна на всю округу.       Вокруг столпились люди, потрясённые проявлением высшей степени бестактности по отношению к фараону; однако возразить никто не решался, ибо завидев стремительно идущего Веритаса все отходили, тем самым позволив ему разобраться с возникшей ситуацией.       Столь бурную реакцию у мужчины вызвал всего один юноша. Подойдя ближе, Веритас разглядел в руке человека хопеш, направленный в сторону его, очевидно, раба. — Послушайте, я не говорил этого, если бы я играл за Вас, то… — послышался уверенный, но тихий голос раба, вот только ему помешали договорить вопли хозяина. — Молчать! Я отдал за тебя фамильную драгоценность! — Молчать я посоветую исключительно Вам, — вмешался Веритас. Он свёл тонкие брови к переносице, почти побагровел от моментально накатившего негодования и сжал руки в кулаки. — В священный момент визита Живого Бога Вы посмели нарушить его покой своей вульгарной бранью. Стоит ли говорить, что за такое может грозить смертная казнь?       Человек подле него, услышав это, потерял дар речи, он выронил хопеш из дрожащих рук и попятился назад, смахивая со лба капельки пота. Осознание тотчас его настигло: он сам попал в ловушку и, более того, захлопнул за собой дверцу. — Это совсем не то, что вы подумали. Это ведь мой раб. А я его хозяин, — постарался оправдаться мужчина, указав пальцем на скорчившего донельзя недовольную гримасу юношу. — Когда врата в храм Осириса распахиваются фараоном, непозволительно трогать даже домашний скот. Такое поведение может кончиться лишением руки, — твёрдо стоял на своём Веритас, сложив руки на груди.       Только сейчас Рацио удостоил раба взглядом и принялся рассматривать его перепачканные в грязи бисквитные волосы, что от отсутствия ухода спутались в мелкие колтуны. Они чуть отрасли, и самые кончики касались, к огромному удивлению, широких плеч. С его бёдер свисала грязная повязка, которая больше напоминала разорванные лохмотья, нежели привычную глазу набедренную повязку. Справедливости ради, для рабов это было не в новинку. Единственное, что по-прежнему сохраняло своё великолепие — это очи. Их блеск завораживал, пленил и не оставлял равнодушным никого. В них читались отчаяние и усталость, однако от этого сиреневые глаза с зелёными, словно драгоценные камни, вкраплениями не казалось менее впечатляющими. На его коже, смуглой от частого нахождения на солнце, виднелись отчётливые рубцы от плети.       Веритас не единожды лицезрел жалкое состояние рабов. Вот только с детства научен Кавехом, что устоявшаяся рабская система Тамери давно себя изжила. Именно поэтому он воспринимал подобное действо, за коим, к слову, наблюдала целая толпа перешёптывающегося народа, не только как унижение дорогого брата, но и как принижение человеческого достоинства.       В какой-то момент Веритас перестал рассматривать раба и бросил свой взор на перепуганного мужчину. — Я забираю его с собой. Пусть осквернение Живого Бога останется на Вашей совести.       На этих словах раб встрепенулся, невольно съёжился, но своё волнение и нарастающую тревожность скрупулёзно старался скрыть за флёром безразличия к происходящему. — Конечно-конечно, — тотчас засуетился провинившийся мужчина. — Я дал ему имя Авантюрин. — Не волнует, — отрезал Рацио, а затем развернулся и жестом указал слугам позади, чтобы они принимались идти. — Пойдёмте, — обратился он уже к Авантюрину, который мигом встал и робкими шагами поплёлся следом.       Под чрезвычайно громкие возгласы толпы Веритас в своей привычной манере продолжил направляться ко дворцу.       Только сейчас, в момент молчания, что с ужасающей силой давило на черепную коробку, Авантюрин позволил себе разглядеть того, кого должен называть спасителем. Вот только внутри него бушевал целый ураган смешанных эмоций и чувств, что без устали кружились в его мыслях, мешая здраво осмыслить ситуацию. Доверять людям он не привык. Морально уже готовился, что увешанный украшениями человек сделает ему плохо. Быть может, даже хуже, чем прошлый хозяин.       Авантюрин смотрел на подведённые красным очи, на массивный усех из белого золота, что переливался под жгучими солнечными лучами, на тонкий плащ из легчайшей, почти прозрачной ткани, окутывающей плечи словно дымкой, придавая черты изящества и изнеженности. На первый взгляд вещь казалась настолько лёгкой, что была сравнима с сотканным воздухом. К изумлению мужчины, одежды Веритаса Рацио имели чёрный цвет, который во всём Тамери не носил практически никто. Он в целом не то что бы подходил — общаясь со своим хозяином, Авантюрин был изрядно осведомлён в этом! — под местные стандарты красоты: нос с чётко выраженной горбинкой и тонкие губы, чрезвычайно непривычные для здешних жителей.       В какой-то момент его начало напрягать столь подозрительное молчание со стороны Рацио, который не потрудился объяснить Авантюрину совершенно ничего. Он безмолвно шёл ко дворцу, куда уже вернулся фараон.       Авантюрин много чего успел узнать о нынешнем правителе. Он внимательно слушал разговоры всех своих хозяев, однако единого вывода так и не сумел сделать, ибо о Кавехе Дираши ходило множество слухов. Так, например, мужчина узнал о мужеложестве Живого Бога. Из-за процветания государства мало кто решался высказать своё мнение, но это не отменяло множества грязных слухов, от которых порой уши вяли. — Прошу прощения, но Вы не сказали мои теперешние обязанности, — стушевавшись едва слышно просипел Авантюрин, надеясь, что эта вольность сойдёт ему с рук. Его не воспринимали как человека. В руках состоятельных людей он был всего-то безликой и бесправной игрушкой, чьё мнение не учитывалось вовсе. Он давно не помнил родную землю, свою семью и то, как именно оказался в лапах рабовладельцев. Он хранил лишь смутные отголоски воспоминаний, порой призрачно блуждающих в его снах. — А? — на миг Веритас потупил взор. От брата он перенял неприязнь к рабской системе, отменив которую гнев народа мгновенно обратится на власть. Вот только что делать с человеком подле себя он понятия не имел. — Что ж, это будет решать Живой Бог, — первое, что смог выпалить мужчина, не ударив в грязь лицом.       Авантюрин многозначительно хмыкнул, поправил волосы, от которых ему самому стало мерзко. Прежде его всегда использовали для того, чтобы тот приносил удачу, будто являлся живым воплощением Рененутет. Его унижали по поводу и без, несколько раз чуть не воспользовались телом в своих целях, однако всё обошлось в лучшую для мужчины сторону, если не считать уродливую россыпь шрамов, разумеется. Что от него хотят сейчас он понятия не имел. Вряд ли представители знати имели какие-либо трудности с материальным положением! В голове мрак, на душе неспокойно и тревожно, а от тягостного молчания Веритаса склизкий страх увеличивался в стократной степени.       Когда в поле зрения начал вырисовываться контур поистине впечатляющего дворца, Авантюрин невольно ахнул. Ещё никогда он не был так близок к столь роскошному месту, от которого так и веяло богатством.       Рацио махнул рукой, что-то тихо сказал слугам, после чего те закивали и поспешили ретироваться. Теперь обстановка стала ещё более напряжённой.       Однако Авантюрин решил отвлечься на эстетическое удовольствие. Он блаженно сомкнул глаза, однако тотчас их распахнул, ибо это великолепие хотелось рассматривать долго-долго, чтобы гладь дворцового пруда отпечаталась на изнанке век, а плеск воды стал музыкой для ушей. Тенистый коридор с фресками на стенах восхищал, а при попытке разглядеть потолок начинала болеть шея, так что он остановил взор на колоннах, исписанных различным орнаментом: здесь и символ солнечного божества уаджет, и анх, крест с петлёй наверху, обозначавший жизнь, и священные скарабеи, символизирующие воскрешение мира и солнца, и изображение лунного диска — знака Хатхор, богини красоты и любви. На первый взгляд казалось, что это выглядит несколько аляписто, однако если смотреть на символы некоторое время, то создавалось впечатление, словно от каждого миллиметра веяло гармонией.       В конце коридора, вокруг роскошного золотого трона, толпились люди. Как только те завидели Веритаса, отошли в сторону, позволяя фараону, восседающему на троне, разглядеть брата.       Авантюрин затаил дыхание и неотрывно глядел на Живого Бога, который больше походил на слиток золота, чем на человека. Когда он поднялся и устремился к ним, было видно, что тяжесть украшений заметно затрудняла движения. Красные драгоценные камни, вероятно, рубины, усыпали всё его тело: несколько ожерелий наслаивались друг на друга, а одно из них и вовсе устилало широкие плечи. На его голове была корона-пшент, представляющая собой две соединённые короны: белую вытянутую и ярко-красную снизу. — Веритас, это?... — Кавех вопросительно изогнул бровь, поочередно метая взор меж братом и неизвестным человеком возле него, по внешнему виду которого было ясно кем он являлся. — Во время твоего посещения храма Осириса один мужчина посмел нарушить покой. Этот человек едва не пострадал от его руки. — И что ты планируешь делать?       Авантюрин желал провалиться сквозь землю от стыда, оказавшись в самом Дуате. Он никогда и подумать не мог, что сможет находиться в нескольких шагах от Живого Бога, иметь честь смотреть на величие дворца. Ему оставалось лишь сконфуженно пялиться в пол, испытывая жгучий стыд, стремительно распространяющийся по организму, сковывая его тело. Тревожность достигла своего апогея, руки, которые он держал за спиной, бесконтрольно задрожали. Авантюрину оставалось только надеяться, что его позорное проявление слабости и страха останется незамеченным. — Делать? С ним? — Веритас похлопал перламутровыми очами, однако уже в следующее мгновение постарался сделать беззаботное выражение лица. — Он ведь может… Остаться? — Остаться-то он может, — натянуто улыбнувшись молвил Кавех. Уже через несколько секунд улыбка испарилась, и тот тяжело вздохнул. — Горе луковое, я, конечно, рад, что ты принимаешь так близко мою идеологию, но нужно ведь понимать, что конкретно ты хочешь. — Пусть слуги приведут его в порядок, — Рацио пожал плечами, затем потёр переносицу большим пальцем, а после развернулся и поспешил погрузиться в свои мысли, в то время как ничего непонимающий Авантюрин старался незаметно рассмотреть фараона, за что получил недовольный взгляд от Веритаса. — На фараона нельзя смотреть. Это неуважение. — Правда? — У Авантюрина вспыхнули щёки пунцовым от запредельной неловкости, он отскочил на несколько шагов, мысленно ругая себя за проявление истинных эмоций. Он мастерски умел их скрывать, но он всё ещё учился доводить этот навык до идеала. Старался изображать из себя донельзя довольного своим никчёмным рабским существованием, делал вид, словно нисколько не скучает по родным краям и по семье. Мужчина давно для себя решил: ему следует прятать свою многолетнюю ненависть к себе за эфемерной гордостью. Вот только на данный момент получалось всё ещё неидеально, пусть он и многого достиг. В любом случае, ему обязательно нужно извлечь выгоду из своего нынешнего положения. — Веритас, не дави на нашего гостя, — Кавех развернулся, дал какой-то знак вельможам, после чего те разбежались по сторонам. — Кавех, это не будет тебя тяготить? — внезапно поинтересовался Рацио. — Аль-Хайтам как хороший советник взял на себя некоторые обязанности, так что в моём графике есть грамм свободного времени, — Дираши почесал затылок, стянув неудобную корону с головы. — Постойте, я останусь здесь? — наконец вмешался Авантюрин, уняв дрожь в руках. — Ты до сих пор не понял? — Кавех ласково улыбнулся, потянувшись рукой к щеке мужчины, проведя по ней большим пальцем.       Веритас от изумления округлил глаза.       Авантюрин застыл на месте, в нём зародилось неведомое ему прежде отрадное чувство, словно он и впрямь получил благословение от Живого Бога.       В какой-то момент мужчине пришлось отойти от секундного ступора, ибо к нему подбежали с разных сторон слуги. Они неохотно потащили его в неизвестном направлении, а Кавех напоследок помахал рукой, изобразив на лице добродушную улыбку, утянув за собой Веритаса.

***

      Авантюрину было чрезвычайно неловко, когда одновременно несколько людей тщательно отмывали его волосы и тело, а после мучительно долго возились с подбором гофрированной схенти, до жути неудобных сандалий и прочих украшений. Раньше он мог лицезреть подобное лишь из рук хозяина. А сейчас он ощущал на своём вымытом и душисто пахнущем благовониями стане тяжесть каждого камешка. Золотисто-жёлтые топазы сверкали медовым блеском в ласковых лучах дневного солнца. Он выглядел так, будто его благословил Хеджхотеп.       От Авантюрина исходил густой аромат туманно-мускусного сандала с ненавязчивыми нотками жасмина и терпким, едва уловимым, запахом мха. Его сандалии волшебно подчёркивали каждый пальчик, однако ходить в них было истинной мукой. Каждое движение давалось так тяжело, словно все его конечности были налиты свинцом. Белые ткани, признаться честно, как нельзя кстати подходили мужчине в данный момент. Помимо того, что в Тамери этот цвет был любим населением, у Авантюрина в груди возникло неведомое чувство очищения от прошлой жизни в бедности и горе. Он ощущал себя совсем другим человеком, как будто прошел процесс перерождения, словно находился там, где должен был всю жизнь. Его походка от непривычной тяжести почти не изменилась. Разве что самую малость!       Ему выделили небольшую, но уютную комнатку в самом конце дворца, однако Авантюрин не мог найти себе место в чужом помещении с давящей на него атмосферой. В воздухе будто витал тошнотворный запах тревоги, с которой Авантюрин был не в состоянии совладать. Находясь под впечатлением, он забился в самый угол комнатки, плотно сомкнув глаза. Он поджал колени к груди, стараясь подавить в себе круговорот мыслей. Зачем его притащили во дворец и нарядили в такое великолепие? Золотые браслеты тяготили вовсе не запястье, а ноющую от диссонанса и непонимания происходящего душу. Внутри него полыхало пламя сомнений, однако на данный момент он не мог сказать, что был недоволен своим положением. Вот только ему слабо верилось, что люди могут быть хорошими. Люди лживые, лицемерные и двуличные. Доверять им ни в коем случае нельзя. Но узнать их цель было необходимо.

***

      Аль-Хайтам горячо выдохнул в шею возлюбленного, помогая ему избавиться от массивного ожерелья, разминая напряжённые плечи.       Кавех мановением руки убрал со спины волосы, позволяя мужу размазать по рукам ароматное масло, принявшись массировать затёкшие мышцы. — Хайтам, Веритас сегодня привёл одного человека, — просипел мужчина, растворяясь под ласковыми ладонями супруга. Он томно вздохнул, ощущая молниеносный прилив сладостной экзальтации. — Я знаю. Мне сказали. — Не то что бы он имел желание говорить со мной об этом, но… — Кавех приподнялся на локтях, повернув голову в сторону Аль-Хайтам. Он глядел на него осоловелым взором. — Но я волнуюсь за него. Может, ты попробуешь с ним поговорить? — Я не силён в разговорах, — мужчина оставил смазанный поцелуй на скуле фараона, после чего тот едва нашёл в себе силы на недовольство. — Тебе невмоготу мне помочь? — Кавех, лежи спокойно. К тому же, Веритас всегда знает, чего он хочет. Быть может, нам обоим следует его не беспокоить. — Ты просто не видел его выражение лица в этот момент! — фыркнул мужчина, однако, вопреки своим словам, удобнее устроился на кровати. — Отдыхай, — Аль-Хайтам помог стянуть с Кавеха набедренную повязку, а затем начал массировать большими пальцами крестцовые ямочки. Его руки совершали будоражащие движения, что расслабляли уставшего за день Кавеха. — Ты знал, что я… — «люблю тебя» хотел продолжить он, однако искусные руки любимого мужа выбили из него очередной вздох, и тот задрожал, мысленно благодаря всех богов Эннеады за столь заботливого человека.                   Внезапно на кровать запрыгнула белая кошка, которая тотчас одарила обоих осуждающим взглядом. Она ластилась к лежащему и почти засыпающему Кавеху, который не мог себе позволить отодвинуться от кошки. — Хатхор, дорогая моя, я очень устал, —измученно протянул он.       Уголки губ Аль-Хайтама самую малость поднялись. По его мнению, Кавех тоже походил на кота. Гордого и невероятно красивого кота, которого он любил всеми фибрами души.       Дираши дотянулся рукой до белобрысого комочка и погладил требующую внимания кошку, после чего обратился к партнёру. — Скоро Сандэй из Вавилона приезжает.