Темные берега

Штормград, Элвиннский лес

Спустя многие дни утомительной дороги следопыты въехали в Штормград, время было далеко за полночь. Они невыносимо устали, покрылись плотной дорожной пылью, провоняли пóтом и лошадьми и уже даже смотреть не могли на осточертевшие походные харчи, не то что их есть. Гнали оставшиеся мили бешено, несмотря на усталость, и даже пролетели мимо Златоземья, последнего и довольно крупного поселения перед столицей, не заехав в него. Чонгук хоть и понимал, что в многолюдное место им сейчас соваться не стоит, однако не преминул на последнем привале выразить свое величайшее недовольство. Он усердно пережевывал жесткую солонину, а лицо его выражало такую мировую скорбь, такую непосильную тоску, что у Чимина, привязанного к дереву, аж зубы сводило, а Намджун только устало возводил к небу глаза, моля всех известных ему богов, чтобы это странствие наконец-то завершилось. — …и ни одного кабана, — вспоминал Чонгук позапрошлый вечер, когда Хосок притащил практически приготовленного зверя, — даже самого захудалого. Весьма забавно было наблюдать, как гордый боевой маг лихо скакал меж вековых дубов, прячась за их стволы. Одной рукой он придерживал полы своего плаща, как девица на королевском балу придерживала бы подол платья, а другой — целился в беззаботно разгуливающее животное. Животное не обращало никакого внимания не него, вероятно даже не заметив, но это не мешало Хосоку ломать его любимую комедию. Но, несмотря на это, охота оказалась успешной. Пара огненных стрел — и жареная кабанина была подана к позднему ужину. — Что ты хочешь, город слишком близко, откуда здесь кабаны? Ешь, что есть, и не ной, — Хосок криво усмехнулся в ответ и протянул Чимину кусочек жесткого мяса, эльф невозмутимо открыл рот и принял его. Развязывать ему руки для приема пищи было абсурдно, как само собой разумеющееся, однако морить голодом тоже не являлось удачной затеей — того и глядишь, что не дотянет до города и сгинет. И так уж повелось, что ответственность и заботы на себя каким-то случайным образом взял Хосок, когда в первый вечер в дороге вызвался кормить Чимина из своих рук, предполагая под этим великую шалость. Воистину, прожитые десятки лет и вся серьезность их службы в принципе не смогли искоренить из Хосока некое совершенно детское ребячество, которое нет-нет да проявлялось, иногда даже в самых не предрасполагающих к этому ситуациях. — Эльфья нянька! — фыркнул Чонгук, наблюдая за этой картиной. — Странно, что он до сих пор тебе пальцы не откусил. — Брось, возможно, то последний достойный ужин этого поганца в его жизни, — маг протянул Чимину еще один, последний, кусочек, а затем и бурдюк с питьевой водой. Хосоку думалось о том, что они могли хладнокровно убивать и калечить, если это было необходимостью, но никто из отряда не был жестоким по своей натуре. Ворон был безоружным пленником, преступником, убийцей, и за это его ждала справедливая расплата, но не сейчас и не от их рук. Чимин невозмутимо отпил несколько больших глотков и поблагодарил своего невольного помощника: — От поганца слышу. Мальчишка… И спасибо, — а затем исподлобья и со злой усмешкой взглянул на Чонгука и тихо добавил: — Я не людоед, и на его пальцы у меня совсем другие планы. — Рот, что ли, тебе завязать, поганец, а? — возмутился было Хосок, но в итоге лишь неопределенно махнул рукой. — Ай, черт с тобой… Они все устали, на злорадство сил уже не оставалось. Намджун и вовсе не участвовал в этом разговоре, съел быстро и молча свою порцию и лег спать без пожеланий доброй ночи, мечтая просто оказаться дома. В этот оборот солнца был последний беспокойный сон под открытым небом. В столице Чимина ожидало мало что, и ничего из этого не было обнадеживающим. Но так ли уж мало — заключение, суд и наказание? Первым же делом по приезде в город его доставили в тюрьму. Мощная каменная крепость располагалась рядом с кварталом магов, что был у ее юго-западных стен, а с других сторон была окружена городскими каналами. Во внутреннем дворе собралось немало служащих, они оцепили пространство по периметру еще до того, как были прикрыты массивные кованые ворота. Двор освещался множеством ярко горевших факелов. Несмотря на глубокую ночь, отряд был лично встречен комендантом тюрьмы — капитаном Вилларом Хиллом. — Намджун! — радостный, Хилл протянул старому другу руку в приветствии и окинул всех взглядом, точно подметив, насколько же они были вымотаны. — Долго же вы отсутствовали. — Я сбился со счета, капитан. Месяц? Больше? — Намджун устало улыбнулся, повел плечами и крепко сжал его грубую ладонь. — Это дело войдет во все руководства для новобранцев! Я с нетерпением жду подробностей, — восторженно произнес капитан Хилл, но сразу же осекся и добавил: — Но, конечно, позже. Вам следует хорошенько отдохнуть. Возьмешь себе и парням пару недель отгула? — Думаю, да. Прямо сейчас мы сдадим тебе пленника, завтра я вернусь в штаб, проверю своих и как там справляется на моем месте Маленький Джо, и да, неделю минимум… — Намджун взглянул на Чонгука и Хосока и увидел их обессиленные, но довольные лица, — а может, и больше. — Коротышка Джо хорош! Думаю, тебе не стоит беспокоиться, — улыбнулся капитан Хилл, вспомнив этого следопыта, что всегда оставался за главного в штабе, если сам Намджун отсутствовал. Маленький Джонни не был в восторге, но в силу своего опыта и репутации ничего не мог поделать — ему доверяли больше всех в плане организации всех рабочих моментов и он был правой рукой капитана следопытов. — Ну что тут у нас? — комендант закончил на этом короткое приветствие и перешел, собственно, к делу. — Это и есть тот самый неуловимый Сумеречный Ворон? — Да, капитан, — ответил Хосок, они вместе с Чонгуком крепко держали эльфа с обеих сторон, — он, поганец, что ни на есть самый. — Коу! — капитан Хилл раскатистым голосом позвал командира стрелков. Коу без промедления кивнул нескольким стражникам, и они быстро окружили Чимина, невольно заставив следопытов отпусти его и отойти чуть поодаль. — Отвести на нижний уровень и заключить в камеру с двойным охранным заклятием, — отдал приказ комендант. — Есть, капитан! — кивнул Коу, и конвой повел Чимина в обозначенное место. — У-у, недурно! — Хосок даже присвистнул. — Нижний уровень. Он там не испустит дух раньше времени? Там вообще кто-то сидит? — Не испустит, проследим, — ответил Хилл, — и нет, эти камеры пустуют с тех самых пор, как последние приспешники Братства покинули их и отправились на эшафот. — Ха, даже от одной мысли неприятно, — Хосока передернуло, и проскочила крохотная мимолетная искорка сочувствия эльфу, но так же быстро исчезла. Штормградская тюрьма состояла из собственно каменной крепости и подземной части. В крепости располагались служебные помещения, казармы, тренировочные площадки, и особое место занимал штаб следопытов. И они, и тюремная служба равнозначно подчинялись напрямую командору Маттингли. Подземная часть являлась местом заключения и делилась на три уровня, самый нижний из которых был предназначен для особо опасных преступников. — Пойдем уже, я тела не чувствую, — позвал Чонгук и кивнул коменданту: — Капитан. Намджун и Хосок тоже попрощались с Хиллом, и все вместе они удалились со двора в казармы, в свой штаб, где имелись помещения в том числе и для отдыха. Чимина же стража в гробовом молчании сопроводила в назначенное ему место заключения. Сам заключенный оказался несколько удивлен тому, что никто не заговорил с ним, не попытался оскорбить, унизить или ударить. Поэтому украдкой он успел осмотреться. Пространство едва освещалось несколькими тускло горевшим факелами, закрепленными на стенах. Уровень был разделен на несколько — Чимин насчитал одиннадцать — маленьких одиночных камер. Все они были пусты, и даже он смог ощутить отголосок сильного магического поля, которое затрагивало каждый уголок. Его провели в самую дальнюю от входа камеру, закрыли на несколько замков и пару засовов, так же безмолвно стража удалилась. Оставшись в полном одиночестве, сначала Чимин сел и замер, задышал тихо-тихо, закрыл глаза и позволил острым органам чувств изучить окружавшее его пространство. Насколько это было возможно. Чувствительное обоняние раздражала едкая вонь. Чимин распознал в ней сочетания запахов — сырость, плесень, крысиное дерьмо, мокрый камень и отголоски душка немытых тел, который, по всей видимости, навечно въелся в самую суть толстых стен. На языке воздух ощущался так же — неприятно. Слуха коснулось едва уловимое журчание воды, омывающей стены снаружи, и всплеск вонзившегося в воду весла. Кап! Кап! Кап!.. Очевидно, камеры расположены ниже уровня воды в каналах, и где-то она с годами пробила себе дорожку внутрь. Шуршание маленьких коготков по каменному полу — крысы, стайка грызунов. Треск горевших факелов. И все это — в пронзительной тишине. Более он в данный момент не различил ничего. Чимин открыл глаза и оглядел свою клетýшку. Навскидку если считать, то шагов пять в длину и три, а если широким то и все два, шага в ширину. Единственное, что соединяло камеру со внешним, — зарешеченное оконце двери, но оно было прикрыто, да в ширину ладони толщиной полоска между дверью и полом. В дальнем углу стояло небольшое ведро, там же было узкое сливное отверстие. Подстилкой для сна служил тонкий, видавший виды и неведомо сколько тел матрас, постеленный вдоль одной из стен. Чимин переместился к нему, потрогал, прощупал — пальцы распознали мелкую солому. «Могло быть и хуже», — иронично усмехнулся про себя. Из личных вещей Чимину оставили одежду, которая на нем была. Он укутался в плащ, аккуратно лег в самый угол на теперь уже свою постель и погрузился в долгий тихий сон без сновидений. Утром — вероятнее всего — его разбудил лязг решетки. Один из надзирателей принес еду — глубокую миску какой-то каши, небольшой кусок солонины, хлеб и воду. Вечером уже другой тюремщик спустился забрать посуду, и вновь Чимин остался в одиночестве. Минуты, часы, дни. Они ни чем не отличались один от другого, и каждый он в голове мысленно отмечал, ведя счет. Во всяком случае по внутреннему ощущению времени ему казалось, что так оно и было — кормили раз в день. Чимин не собирался впадать в сожаления обо всех своих совершённых деяниях и тем более раскаиваться — для него это не имело никакого существенного смысла и никак не меняло прошлого. Он волей судьбы стал тем, кто он есть. Но пребывание в бездействии и полной изоляции просто не оставляло шанса не думать обо всем подряд. Родной дом помнился плохо, оставшийся далеко-далеко за Великим морем. Разве что леса — эльфийские леса помнились ему прекрасными. Настолько, что казалось, что на самом деле он все это выдумал, что никогда не видел ничего подобного. И теперь в бесконечном течении времени, без возможности понять, какой именно сегодня день, какой час, моменты прошлого начали преследовать его во снах. Чимину снились обрывки воспоминаний о том, как он бегал среди вековых деревьев, упиравшихся своими кронами в небесвод, как гонялся за большими мотыльками, пытаясь поймать их серебристые крылья. Из раза в раз. Затем его стали преследовать призраки прошлого. Лица родителей давно размылись, превратились в обезличенные пятна, и как бы он не старался, как бы не зажмуривал глаза, пытаясь их разглядеть и вспомнить, ничего не получалось. Пятна лиц и истошный вопль преследовали его несколько дней дней подряд, иногда Чимину казалось, что он слышит их наяву. И вновь день за днем лязг решетки, тюремщик, миска с похлебкой и ломоть черствого хлеба, тусклый отсвет факелов. Пища была настолько поганой, будто бы сварганенная из тех самых крыс подвальных и гнилого овса, но со временем постоянное чувство голода только росло, и он уже был рад каждой крошке, а на вкус вовсе не обращал внимания. Бесконечные дни в ожидании приговора. Чимин все же потерял им счет, сбился и бросил это бессмысленное занятие. Может быть, их прошло десять, а может, пролетели все сто. Теперь иногда казалось, что это тянулся все тот же день, когда Чимин впервые проснулся в тюрьме, и на самом деле он еще не закончился, будто вот только вчера его привели сюда. В очередной раз Чимин проснулся в холодном поту — воспоминания прояснялись. Так ему перед смертью боги показывают фрагменты жизни? За сотню прожитых лет ему этих картин накопилось. Горечь потери со временем растворилась, не оставила за собой места в настоящем. Чимин был слишком мал, когда случилась самая жестокая трагедия его жизни, которую он помнил лишь в общих чертах. Те самые страшные, по своей сути, но не по внутреннему восприятию, моменты, в которых он теряет родителей, и лишь кровь, и мертвые растерзанные тела. Это было много лет назад, во время ежегодного празднования великого Лунного фестиваля, когда все народы Азерота славят предков, победивших тысячи лет назад демонов Пылающего легиона, грозивших уничтожением всего мира. Они с родителями покинули родные берега Калимдора, чтобы отдать дань уважения предкам в Восточных королевствах в столице людей. Это путешествие обещало быть незабываемым для маленького эльфа пяти лет отроду, который в предвкушении подставлял лицо морскому ветру, пока корабль летел в порт Штормграда, рассекая волны и приближая их к далеким, еще неведомым мальчику землям. Ему было интересно все: увидеть много людей, посмотреть на коренастых бородатых дворфов и маленьких гномов. Он хотел узнать, что это за странные животные, на которых ездят люди, а затем прокатиться на подземном поезде до дворфийской столицы. Посмотреть на величественных грифонов и выяснить, чем они отличаются от гиппогрифов. Чимин собирался со всем своим детским воодушевлением изучить, какие деревья растут здесь и так ли они отличаются от родных, а есть ли тут большие мотыльки, за которыми тоже можно было бы побегать. Роковой случай прервал их паломничество, когда его семья и еще несколько ночных эльфов, посетив духов предков в Элвиннском лесу, направились в граничащий с ним Западный край. Они были ограблены, и все жестоко убиты одной из людских банд, разбойничавшей в этих местах. Чимину единственному посчастливилось выжить. Маленький мальчик спрятался среди растерзанных тел и там же был найден совершенно другой бандой. Его оставили вживых то ли лишь по доброте душевной главаря, что весьма сомнительно, то ли из соображений выгоды от использования эльфа. Чимина растили разбойники, естественно, попутно обучая своему ремеслу. Смышленый ребенок справлялся отменно, схватывал все на лету, у него словно имелся какой-то особый талант. Давали о себе знать врожденные способности калдорай — невероятная ловкость, способность скрываться и хорошо видеть в темноте. Он научился шпионить и красть, ни разу не будучи пойманным. Научился выслеживать, пытать и убивать, не испытывая мук совести. Его жертвы далеко не всегда успевали даже осознать, что с ними случилось. Чимин подкрадывался бесшумно и, ловким взмахом руки с зажатым в ней кинжалом прочертив линию на шее от уха до уха или вогнав лезвие в самое сердце, так же незримо скрывался. Тогда же, еще в те далекие времена, он получил свое знаменитое прозвище — Сумеречный Ворон. Незримый предвестник смерти и он же тот, кто ее лишает, ловкий, свободолюбивый и мудрый, в своем мировоззрении. Со временем, будучи уже взрослым, Чимин стал правой рукой главаря — Белоглазого Тони. Несмотря на всю трагичность судеб каждого, преступное существование и суровые негласные законы жизни, Тони любил Чимина как родного сына, и Чимин любил и уважал его в ответ, своих родителей он практически не помнил. Он же, благодаря своим бесподобным навыкам, остался единственным выжившим из всей банды после очередной облавы, в тот раз крайне удачной для блюстителей порядка и закона. Многие погибли, часть была брошена в тюрьму и потом казнена. Чимин отделался лишь шрамом. И он ушел в одиночное странствие по своей жизни, став самым знаменитым наемником среди маргинальной части людского общества. Верность и уважение к Белоглазому Тони не позволили Чимину прибиться к какой-либо банде, как бы его ни заманивали. Он привык жить так, как живет, даже и не думал когда-либо вернуться в Калимдор. Хотя подобные мысли иногда, очень редко, закрадывались в его голову, и Чимин пытался представить, как сложилась бы его жизнь, если бы события давно минувших дней не произошли и он не стал бы Сумеречным Вороном. Но время не повернуть вспять, не вернуться домой, не воскресить родителей, ушедших почти век назад, не вырасти обычным эльфом, а не превосходным убийцей. Чимин живет, придерживаясь своей морали и ценностей, обычно берет заказы от одних преступников, убивая других. Но он все-таки остается разбойником и убийцей, уже не видя для себя другого пути и годами ловко избегая правосудия. Так он и проводил часы, дни, недели за размышлениями и разговорами с самим собой и местными крысами, с оной из которых он будто бы даже нашел общий язык. Во всяком случае один крысеныш его не боялся, когда пытался украсть немного скудной пищи, а иногда и ластился, будто кошка.  Скрежет решетки вырвал Чимина из сна, в который он провалился после очередного витка путешествия по просторам памяти. — Недолго тебе осталось, нелюдь. — Впервые за время заключения он услышал человеческий голос. — Говорят, скоро суд и казнь. Хотя я не понимаю, на какой песий хрен этот самый суд? — Тюремщик сплюнул себе под ноги и всунул в камеру еду. Когда человек ушел, Чимин притянул миску к себе и одновременно с этим вгрызся острыми зубами в краюху хлеба, крепко держа ее исхудавшей рукой. Быстро съев почти все, что ему принесли, он выпил половину воды из бурдюка, а оставшейся умыл лицо и как мог волосы. Завтра омоет ноги, и так понемногу он старался поддерживать чистоту своего тела, насколько это было вообще возможно. Закончив с этим, Чимин практически рухнул на матрас, сел и прислонился к стене. Не успел он прикрыть глаза, как слух уловил шуршание уже знакомый стук маленьких коготков по камню. Чимин повернул голову в сторону двери и увидел, как под ней протиснулась черная крыса. Она сначала замерла, привстав на задние лапки, принюхалась, а затем быстро подобралась к Чимину. — Казнь. Хреновые дела, Хо, — сказал он, когда взял своего нового и единственного друга на руки и стал кормить специально оставленными кусочками в этот раз хлеба. Попутно делясь со зверьком своими мыслями. Он здесь слишком долго, словно это тоже часть наказания, чтобы помучался перед смертью, а не всего лишь проволочки бюрократии. Злосчастный заказ в чертовом аббатстве, первое в жизни неудачное бегство, вонючая клетка — и перед глазами отчетливо замаячила позорная виселица на штормградской площади, окруженная стервятниками, жаждущими посмотреть, как повесят самого Сумеречного Ворона. Под веками замелькали остервенелые лица, желающие получить от этого свое — извращенное — удовольствие под видом требования справедливости. Ибо никакого удовольствия в смерти нет. Чимину уже стало казаться, что он смирился с предстоящей казнью, ведь ничего иного ему не светило, и размышлял поначалу, скорее философски, чтобы постараться не тронуться умом перед самой смертью. Хотя в отдельные моменты ему казалось, что так было бы легче — сойти с ума и не осознавать, не чувствовать подкрадывавшегося страха, заставлявшего сердце в панике биться где-то в глотке и хватать ртом воздух, будто захлёбываясь. Такие моменты поначалу были крайне редки, и позже, когда он приходил в себя, уже вновь срабатывало его хладнокровие, оберегая от бессмысленных переживаний, ведь повлиять он ни на что не мог. Даже молиться богам считал себя не вправе, отняв столько жизней, хоть и не невинных в большинстве своем, но это не имеет значения. Хо наелся, пригрелся на груди Чимина и, кажется, даже внимательно все это выслушал.

◦☽ ◯ ☾◦