Сезон дождей

Чувство волшебства и окрыления от взаимной симпатии и, кажется, его первой настоящей влюблённости кончилось для Чонгука неожиданно и очень быстро. Настолько неожиданно это происходит, что даже его самого повергает в некое подобие шока. Хотя ему давно уже пора было привыкнуть, что от самого себя ему следует ожидать чего угодно. Особенно нервного срыва, как раз и ставшего причиной его очередного глубокого самокопания и утягивающих на дно его личной бездны разрушительных размышлений о том, позволено ли ему вообще быть счастливым в этой жизни. Так сильно возымели на него эффект эти вскользь брошенные слова медсестёр. Столько лет прошло, а глубоко в душе он всё тот же маленький мальчик, который вместо слов поддержки услышал лишь «приговор». Счастливым. Позволено ли ему быть любимым. Так же, как всем людям вокруг. И, быть может, если он позволит себе понаглеть, то чуточку сильнее. В счёт того, что у него так нечестно забрали. На тот момент за ним уже какое-то время, как закрылась входная дверь его дома, а Тэхён, ещё несколько минут счастливо глазевший ему вслед, всё же поехал к себе. Впервые за бесконечно долгое время Чонгук был счастлив и на ненадолго расслабился, забыв о своей «особенности». Он привычно занимался уже рутинными для себя делами, попутно ворча насчёт всё того же песка, который нанёс с пляжа, и планируя, как всё же позовёт Тэхёна к себе в гости и уже с порога ошарашит тем, что тот должен ему уборку всего дома. Улыбался глупо собственным мыслям, пока добирался до кухни, где выгрузил половину содержимого рюкзака, намереваясь немного позже заняться посудой. По пути в свою комнату вспоминает про подаренное фото. Чертовски захотелось вновь на него взглянуть — Тэхён уступил ему право владения фотографией, а потому Чонгук забрал её с собой, спрятав в карман штанов. Вот он — тот самый момент, положивший начало конца. Извечная иголка в стоге сена, волос кошки в кружке с кофе, капля кетчупа, упавшая на белую футболку. Всё хорошее для Чонгука кончается внезапно и сразу. И неминуемо навсегда. В тот момент, когда в процессе доставания фото его правую ногу вновь прорезает сильной болью от спазма. От такого неожиданного болевого шока он по инерции хватается за ногу, выпуская из пальцев фото, что тут же летит куда-то на пол. Всё тело уже привычно сковывает болью, а мышцы ног непрекращающимися скручивающими спазмами. Словно его режут наживую. Пока хватается за болевшую ногу, даже кажется, будто мышцы той сокращаются, пытаясь сбросить возникшее напряжение. Глаза не раскрывает — настолько тяжело в этот момент ощущать дневной свет. Грудь будто зажимает в тиски, и он отчаянно старается выровнять дыхание, пропуская воздух через сжатые зубы. Выдохнуть боль. Та как всегда внезапная. Пронзительная. Заставляющая пожалеть о существовании. Никуда не исчезающая. Он терпит и терпит, по его собственным ощущениям, он проводит в полусогнутом положении не меньше вечности. На самом деле — меньше двух минут. На целую вечность он выпускает из мыслей тот факт, что в руке больше нет фотографии. А когда понимает… Боль ещё довольно долго отдаётся яркой вспышкой в голове, глазах и мышцах, но Чонгук пытается не обращать на ту внимания, как только замечает упавшее фото. То, как назло, лежит далеко, и ему будет довольно непросто его поднять, находясь на таком расстоянии. А случайно наехать колесом на него ему совсем не хочется. Несмотря на не утихающую дрожь во всём теле, он опрометчиво не ждёт, пока приступ отпустит полностью. Словно фото и есть его спасительная таблетка. Таблетка или амулет — как угодно. Такая поспешность становится для Чонгука большой ошибкой, потому что дотянуться до фотографии с первого раза, попытавшись сделать это, продолжая находиться на том же месте, где и был, он не смог. В результате, пока он пытался кое-как поддеть карточку, согнувшись в три погибели, мышцы скрутило новым спазмом, и он попросту упал на пол, не удержавшись в кресле. Физической боли от падения он почти не испытывал. Но вот моральную… Всё то, что нужно было ощущать в теле — всё было в душе и голове. Словно пластырь содрали, а под ним всё никак не заживёт. И швы расходятся вновь и вновь. Истекая душевной болью. Это далеко не первое его падение и не первый «содранный пластырь». Т̶о̶ш̶н̶и̶т̶ болит от осознания собственной никчёмности. По крайней мере, ему так кажется. Всегда. Очень удобно себя жалеть, находясь в его ситуации. Понимая, что вот такая она теперь его жизнь — даже фото с пола поднять не в состоянии. Почти невозможно смириться с тем, что многие самые обыденные и простые дела даются теперь с трудом. А даже если кажется, что привык, раз за разом рано или поздно он вновь возвращается на новый круг самобичевания, что он «не как все». Промахи ощущаются обиднее. Ведь попыток, да и желания стараться зачастую не так и много у него. Он устал. Давно и сильно. Тринадцать лет как устал. И Тэхён от него обязательно устанет. Рано или поздно. Он ещё долго лежит на холодном полу, забивая абсолютно на всё, что творится вокруг и вне. Не обращает внимания на неудобство, прохладу, саднящую кожу морскую соль, пылью покрывшую почти всё его тело. На спутанные от воды волосы. На звонящий телефон. Хотя телефон раздражает поначалу. На кота, который каким-то мистическим образом оказывается в дверном проёме, ведущем из гостиной. Чонгук закрывал дверь на террасу. Он уверен на сто процентов. Хотя сейчас его это не побеспокоит, даже если та открыта настежь. Кот медленно подходит, глядя ему прямо в глаза и словно пытаясь гипнотизировать. Привлечь внимание к себе, перевести мыслительный поток в другую сторону. Ложится у живота аккурат подле одной из рук и впервые за всё время их с Чонгуком «общения» потирается пятнистым ушком о негнущиеся пальцы. В глубине души Чонгук ему благодарен за эту доброту. Но не может позволить себе расслабиться — перед глазами всё ещё маячит упавшее фото. Вот же оно — совсем рядом. Поднимись и возьми. Поднимись. Гнетущие мысли проносятся в голове с бешеной скоростью. Если он даже простой клочок бумаги поднять не в состоянии, зачем ему ввязываться в какие-то там отношения? Зачем быть для кого-то подобной ношей? Чтобы однажды Тэхён случайно нашёл его вот такого, плачущего на полу в своём доме? Не желающего ничего и никого слышать; жалеющего себя, потому что чёртова авария разрушила его жизнь? Какому умственно адекватному человеку вообще захочется возиться с таким, как он? Внутренне Чонгук кричит на весь дом, рыдает, бьёт кулаками по полу и даже орёт, что есть мочи, словно раненный, обозлённый зверь. Внешне всё выглядит совершенно не так. Внешне сейчас он угасает, роняя совсем тихие, горькие слёзы на прохладный деревянный пол своего дома, медленно подбирается пальцами к краешку фото и не глядя убирает его обратно в карман. Он бы очень хотел посмотреть на то ещё раз, но знает, что станет только больнее, ведь, по его мнению, такая жизнь не для него. Счастье, что изображено на маленькой фотографии — это не про его жизнь. Помечтал и хватит. Меньше всего он хочет вновь становиться чьей-то проблемой. Он сейчас вообще ничего не хочет. Раствориться бы прямо на этом полу. Рассыпаться в мелкий песок, смешавшись с тем, что он нанёс с пляжа. Позже кто-то придёт сюда и выметет из дома весь мусор, включая и его. Но ему тогда будет уже всё равно.               Почти не думая о том, что делает, он забивает на грязь после себя, на уличную одежду и на то, чтобы хотя бы умыться после пляжа. Собираясь с силами и не без труда забравшись обратно на кресло, добирается до своей спальни и укладывается в кровать. Прям так — в чём был весь день. Он не знал, хотел ли умереть, лежа вот так на кровати почти без движения. Но перестать существовать на какое-то время — точно. Поняв, что этого не выйдет просто так, потянулся за телефоном. Смотреть на пропущенные вызовы и сообщения не стал — почти не глядя, написал Юнги короткое смс о том, что перегрелся на солнце и, кажется, немного простыл, поэтому на работе завтра не появится. На смене в любом случае должен был быть ещё и новенький, так что вдвоём они вполне справятся. Чонгук понимал, что друг, скорее всего, завтра, если не уже, заподозрит что-то неладное. Но этим сообщением надеялся выиграть себе хоть немного времени на то, чтобы обдумать своё положение и главное — разобраться с тем, что сказать Тэхёну. Хотелось ли ему вообще думать над этим? Нет. Он не стал удобнее организовывать пространство кровати. Заблокировав телефон, он убирает тот в сторону, после так и оставшись лежать на боку, спрятав под подушку согнутую в локте руку. Мысль о том, чтобы спрятаться от самого себя и окружающих так и блуждала на задворках сознания. Жаль, что нельзя закрыть глаза и перестать быть на какое-то время. Поговорить с Тэхёном… Объясниться… Ужасно было то, что он не хотел ему ничего говорить и объяснять. И не потому что Чонгуку всё равно. Как раз наоборот. Ему настолько «не», что пусть лучше его бросят, нежели он сам в кои-то веки вслух озвучит все те страхи, что столько времени держат его будто в клетке, не давая жить жизнь. Не хотел он говорить с Тэхёном… Боялся. Всего и сразу. Вот если бы тот сам догадался обо всём и просто исчез из его жизни, было бы проще. Было бы чертовски больно. Почти невыносимо. Но Чонгук давно привык к одиночеству и ещё не настолько успел привыкнуть и, главное, поверить, что может быть по-настоящему кем-то любим и желанен, что со временем обязательно отойдёт и успокоится. Возможно, ему повезёт, и это случится даже раньше, нежели он ожидает. Ужасно было, уже почти заснув, услышать уведомление о сообщении от Тэхёна. Да, он поставил на его контакт отличную от привычного звонка мелодию. И очень болело в груди в тот момент, когда он решил так и оставить сообщение непросмотренным и без ответа. Не хочет, чтобы Тэхён видел в чате отметку «прочитано». Пусть решит, что Чонгук занят и посмотрит его сообщение позже. А к тому времени он, может, придумает, что ему ответить. Хотя бы в сообщении. А если и нет… Всегда можно сказать, что простыл. Или правду. Дождь начался в тот момент, когда Чонгук последний раз взглянул на телефон, лежащий на прикроватной тумбочке — там же сейчас лежало их общее фото. Он прикрывает глаза, смазано стирая последние солёные дорожки с щёк, и просто лежит, игнорируя необходимость поесть или банально — посетить ванную комнату. Зная, что чем дольше он игнорирует потребности своего организма, тем хуже делает себе, всё равно предпочёл тихо лежать в ней, надеясь, что всё как-нибудь само разрешится. Он бы не рискнул произнести вслух, как именно он был бы не против чтобы всё разрешилось.              

***

Тэхён заходит в свой дом окрылённым. Он и в самых оптимистичных своих вариантах развития событий не мог предположить, что этот день пройдёт настолько хорошо. Конечно же, у него были некоторые опасения. Он был готов даже к тому, что Чонгук на половине пути попросит развернуть машину и вернуться домой, и нисколько бы его не винил. Поэтому тот факт, что они не просто всё же провели вместе день на пляже, но и добились огромного прогресса в интеграции Гука в окружающий мир, делает Тэхёна невероятно счастливым. Возможно, даже больше, чем то, что Тэхёну достался его первый поцелуй. И не только первый, но и все последующие, от которых кружило голову и горела каждая клеточка в теле. Он не помнит, когда последний раз ощущал настолько сильное желание и притяжение к другому человеку. Хотелось не только изучать и брать, хотелось отдаваться в ответ. Он закусывает губы, пока стоя под душем, смывает с себя песок и морскую соль. Улыбка так и просится на лицо, и её вовсе не хочется контролировать и скрывать. Да он всему миру готов кричать о том, как счастлив. Сквозь потоки воды рассматривает свои намыленные ладони и пальцы, уносясь в воспоминания о том, как трепетало под ними чужое тело. Намыливаясь, не может не думать и о том, как сам Чонгук изучал его ладонями. Поначалу несмело, но с каждой минутой распаляясь всё сильнее, тот позволял себе всё больше вольностей. И Тэхёна это нисколько не смущало. Как же ему это нравилось! Наверное, впервые ему отчаянно хотелось быть в паре на равных. Хотелось, чтобы Чонгук трогал. Хотелось видеть в его глазах желание. И чувства. Те самые, от которых в женских романах пальцы на ногах подгибаются, а между рёбрами в груди каждый раз невидимые бабочки прокладывают новые невидимые маршруты. И, чёрт возьми, он правда видел это в нём! Он не мог ошибиться. Не могут так врать нескончаемо алеющие щёки и трепетный, испуганный, но жаждущий взгляд глубоких карих глаз. Невозможно так хорошо сыграть чувства. Впервые за долгое время, стоя в ванной, стерев пар с запотевшего зеркала, Тэхён увидел в отражении счастливого человека. Уставшего не от жизни и себя самого. А просто от насыщенного событиями и физической активностью дня. Уставшего, но счастливого. Пусть руки болят сколько угодно, если боль эта от ношения на руках любимого человека. Казалось бы, что особенного, да? Просто съездить на море, провести там полдня, поплавать, повеселиться… Впервые поцеловать человека, в которого влюблён. Только всё было иначе, нежели раньше. Воодушевление, желание жить и изучать вместе с Чонгуком этот мир. Преодолевать трудности, которые могут возникнуть, планировать будущее — хотелось всего. Всего того, чего он сам давно не испытывал, живя свою повседневную, рутинную жизнь в Сеуле, пусть и в любимой квартире и на любимой работе. Он не испытывал ничего подобного в своих прошлых отношениях, хотя всегда стремился к полной отдаче. Быть может, от того, что стремился только он. Быть может, от того, что человек был не тот. Он не знает, почему жизнь складывается так или иначе. Заваривая себе кофе, Тэхён думает лишь о том, что то, в каком направлении она течёт сейчас, ему определённо нравится. Хочется прикладывать усилия, искать новые места, куда ещё отправиться с Чонгуком. Или просто валяться на диване. Изучая Чонгука. Даже работать хочется. Чтобы зарабатывать деньги для совместного будущего, а не для одинокого прожигания жизни. Чтобы приходить домой с работы и знать, что тебя встретят. Или самому забирать его с работы — это, в сущности, не так и важно. Важно то тепло и любовь, которые хочется дарить. Важно то, как эти чувства разливаются в груди сейчас, когда он счастлив. Всегда — когда Чонгук рядом. Как множатся, становясь сильнее в тысячи раз, когда тот улыбается. От задумчивого помешивания сахара в горячем напитке отвлекает телефонный звонок. Поглощённый своими мыслями и воспоминаниями о прошедшем дне, Тэхён отвечает не глядя. — Алло? Почему-то думал, что это звонил Чонгук. — Ты самый неблагодарный сын в мире, — наигранно возмущённый голос матери разбивает его фантазии о разговоре с парнем в пух и прах. — Ма-а-а-а… — Я рожала тебя столько часов. Без анестезии, мучалась девять месяцев с токсикозом… — Ты преувеличиваешь… — Тэхён откладывает чайную ложечку в сторону, гипнотизируя напиток. Будет слишком неуважительно, если он прямо в процессе отчитывания отхлебнёт из кружки? — Ночами не спала… — И я тебя за всё это очень люблю. — Тэхён решает повременить с первым глотком. — А этот неблагодарный сын даже позвонить раз в неделю не может, чтобы я не волновалась! — Я… — Хотя бы сообщение! — Ну, маа-а-ам. Я был занят. Тэхён всё же берёт кружку в руку и готовится сделать глоток кофе. — Если ты не встретил любовь всей своей жизни, из-за которой забываешь отвечать на мои сообщения, то я ничего не хочу слышать, Ким Тэхён! Но кружка с кофе вновь опускается на столешницу, а Тэхён прикусывает нижнюю губу, несколько секунд раздумывая над ответом. — Тэхён? — несколько секунд, которых хватает его маме, чтобы заподозрить что-то. — А если встретил? Он отчётливо слышит, как госпожа Ким на долю секунды затаивает дыхание, и ещё отчётливее, как тут же в её голове работают мыслительные шестерёнки, уже планируя, что она сможет надеть на свадьбу сына. Да, Тэхён всегда пытался намекать родителям на то, что девушкам он предпочитает парней. Но никогда не говорил этого прямо, не называл имён и не сильно распространялся о своих партнёрах. Настолько не сильно, что родители так и продолжали думать либо очень умело делать вид, что встречается Тэхён с девушками. Всего пару недель назад в разговоре с мамой Тэхён отмёл мысль о том, чтобы рассказать о Чонгуке хоть что-то. Теперь же… Что-то изменилось. И вероятно, что эти изменения больше касаются самого Тэхёна. Он не знает, случилось ли это сегодня после первого поцелуя с Чонгуком. Или, быть может, и вовсе в тот момент, как они только встретились взглядами. Или в эту самую минуту что-то всё же встало на свои места и придало ему уверенности. Нет, не так. Уверенность тут ни при чём. Это Чонгук. Тэхён хочет познакомить его с семьёй. Хочет, чтобы если и рассказать о своей половинке, то: «Мама, папа, знакомьтесь — это Чонгук». Не так, конечно, но… — Как её зовут? — А мама словно улавливает его настрой. Тэхён отваживается. Молчит очень долго. Лето успевает закончится, он не замечает, как стынет кофе, и осенние листья, облетая с деревьев застилают весь его задний дворик. Кажется, он даже успевает состариться за эту целую минуту молчания, пока окончательно собирается с силами, чтобы шагнуть в пропасть. — Чонгук. Его зовут, — он делает секундную паузу, — Чонгук, мам. И разговор их вновь замирает. Он вновь слышит долгий, тяжёлый вздох матери. Ещё громче — как резко она поднимается со стула — того самого, на который так и не купила накладки на ножки, чтобы те не скреблись о кафель. Отчётливо представляет её выражение лица. По крайней мере, ему так кажется. И он бы очень хотел сказать, что совсем не боится того шока и взгляда с отчётливыми нотками разочарования, которое, как ему кажется, и присутствует сейчас на лице его мамы. Но он боится. Изменит ли это что-то в его чувствах к Чонгуку и в нём самом? Нет. Приходит наконец время сделать глоток уже подостывшего кофе. Хоть немного протолкнуть ком напряжения из горла в желудок. Может, тот хоть там переварится и исчезнет. — Мам, я… Тэхён, на самом деле, не знает, что собирается сказать. Раньше было проще. Отнекиваться, выдумывать причины, злиться на то, что суют нос в личную жизнь. С чужими людьми так и вовсе легко. Не устраивает — до свидания. Но родители — это другое. Проглоченный кофе сковывает тисками кишки. Его бы даже могло начать тошнить, будь он совсем юным подростком. А сейчас… — И, — женщина наконец подаёт голос, — этот Чонгук. Он… — Она пытается подобрать слова, но Тэхён не уверен, с какой целью. Что бы не ранить его или же просто оттого, что до сих пор приходит в себя. — Он… — Он замечательный. На другом конце звонка слышится долгий, тихий выдох. — И ты счастлив? — Сейчас? — Тэхёна удивляет постановка вопроса. Да и в принципе продолжение диалога. — Да, сейчас. — Впрочем, голос матери по-прежнему звучит немного отрешённо и на несколько тонов холоднее обычного. — Сейчас и теперь. С, кхм, с ним счастлив? — Да, — признаётся тихо и искренне, — очень. Так, что дышать больно от страха, что это закончится. Он вновь слышит тихий выдох. Только на этот раз с оттенком принятия. Будто бы. Ему бы этого очень хотелось. — Я позвоню тогда попозже. — Хорошо… Мам, я… — Ты всё ещё мой неблагодарный сын, которого я рожала долгие часы без анестезии, Ким Тэхён. Но мне нужно немного времени. — Конечно. — И ещё, — Тэхёна аж подёргивает от внезапной строгой нотки в голосе мамы, — наш сегодняшний разговор не освобождает тебя от обязанности сообщать мне о том, что ты жив, здоров и хорошо питаешься! Если ты вновь забудешь о том, чтобы писать мне… — Я буду! Обязательно! Я хорошо ем! Чонгук, он, он — повар, готовит мне… — Хм, — женщина ухмыляется в трубку. — Это уже звучит интересно. И Тэхён чувствует — говорит она это не для его успокоения. На душе его легчает.               Завершив разговор, он подходит к стеклянным дверям, ведущим на задний двор. Небо совсем затянуло чернотой, и оно вот-вот обрушится на город. Вновь доставая телефон, сначала думает позвонить Чонгуку, но, посмотрев на время и вспомнив о том, как насыщен событиями был этот день, решает начать с сообщения. Не хотелось будить, если он уже спит, а телефон не стоит на беззвучном режиме. «Привет, енотик. Как ты себя чувствуешь? Уже отдыхаешь? Я должен тебе чистку кресла, надеюсь, ты меня не сильно ругал. Обязательно всё возмещу». «Скучаю» — идёт отдельным сообщением. Очень — вслух. Тихая молния прорезает тучи где-то на горизонте, и на городок обрушивается один из последних сезонных ливней. Сообщения остаются непрочитанными даже спустя двадцать минут, но Тэхён не думает переживать. Он уверен, что тот наверняка уже спит, перегруженный всем произошедшим за день. Сам бы он, будь на месте Чонгука, валялся бы уже без задних ног. Впрочем, даже сейчас, спасаясь кружкой ароматного кофе, он чувствует физическую усталость и решает, что нужно и правда пораньше лечь.              

***

       Утром его сообщения по-прежнему остаются непрочтёнными, и в груди зарождается неприятное предчувствие. Он пока не может дать ему обозначение и как-то конкретизировать, что именно, по его мнению, не так, ведь случиться могло всё, что угодно. Может, и вовсе ничего, а Тэхён себя просто накручивает. Но от этой мысли не становится легче. Когда Чонгук не отвечает и на телефонные звонки, Тэхён, отставляя в сторону недопитый кофе, собирается на выход из дома. В голове крутятся самые разные предположения, начиная с того, что Чонгук плохо себя чувствует, что решил закончить всё с Тэхёном. Можно даже сказать, что едва ли вообще начав. А почему нет? Попробовал — понял, что не его. Всё обдумал и пришёл к выводу, что поторопился. Всякое бывает. Самым страшным для Тэхёна, конечно же, был бы вариант, если с Чонгуком что-то произошло и он не смог позвать никого на помощь. Номера Юнги у него до сих пор не было — как-то не подумал о том, что тот может ему понадобиться, а потому — единственным вариантом было отправиться к Чонгуку домой или в лапшичную. Первым делом Тэхён решает заехать к Чонгуку. Снаружи дом выглядит вполне себе обычно: в стороне молчаливо стояла припаркованная машина, а у входной двери не было слышно ни единого звука, будто дома никого не было. Тэхён уверен, что если бы кто-то был внутри, это было бы более заметно, а так… Абсолютная тишина и непрекращающееся воющее чувство тревоги в душе заставили его, оставив попытки звонить в дверь в ожидании, что ему откроют, отправиться в ресторанчик. По пути туда он ещё раз проверяет, не были ли прочитаны сообщения, и пробует дозвониться до Чонгука. Но ответом ему по-прежнему служат лишь долгие гудки. За недолгую дорогу до места назначения он успел оттарабанить пальцами по рулю так сильно, что под конец подушечки начали болеть. Параллельно перерывает в памяти все события вчерашнего дня. В какой момент что-то могло пойти не так? Что-то, чего он не заметил? Как выглядел Чонгук, когда они прощались? И на каждый вопрос, буквально — каждый, он находил лишь один ответ: всё было нормально. Да что там! Всё было даже более чем нормально. Он ведь видел это в его глазах, улыбке. Он, чёрт побери, это чувствовал. Поэтому, заходя в непривычно наполненное с утра посетителями заведение, он лишь надеялся, что с Чонгуком ничего не случилось и тот просто забыл телефон дома. Разрядившийся телефон. Да, к чёрту, пусть сломавшийся, на который тот забил до поры до времени, ведь надо на работу. Но только если это будет означать, что Чонгук в порядке и просто заработался. Либо что Юнги развеет его опасения, если Чонгук не в лапшичной. Только тогда настанет очередь переживать о том, что Чонгук просто передумал и, возможно, знать больше его не желает. — Добро пожаловать! — из-за стойки звучит знакомое громкое приветствие. Только вот голос этот принадлежит Такеши. — О! Это ты? Не ждал тебя сегодня тут увидеть. Юнги заканчивает приготовление блюда, подходит к Такеши и шепчет тому на ухо несколько указаний и, попутно протирая ладони о рабочий фартук, выходит к Тэхёну. — Выглядишь каким-то загнанным. — Он осматривает его с прищуром, уже начиная подозревать что-то неладное. — Что-то случилось? — Чонгук. Тэхён хмурится. Над переносицей залегает морщина, пока он думает, как лучше сформулировать вопрос. — Что с Чонгуком? — Он пропал. — Юнги поднимает одну бровь вверх, словно не понимая. — Он не отвечает на сообщения, звонки и… его нигде нет… Юнги ещё раз осматривает Тэхёна. Глаза того полнятся тревогой и неуверенностью. Заметно, что хоть он и пытался собраться, чтобы выйти в люди, но всё равно выглядит помятым и растрёпанным. Дослушав его, он прикрывает глаза на несколько секунд, что сопровождается тяжелым вдохом и выдохом. Тень злости и раздражения сквозит в выражении его лица. Что интересно, выглядит он при этом так, будто то, что сказал Тэхён, для него совсем не является новостью. И чем-то неожиданным. Да, видно было, как он поначалу явно занервничал, но и почти мгновенно взял себя в руки. Словно уже сталкивался с чем-то подобным. Словно для него слова о пропаже Чонгука — не что-то выходящее за рамки привычного уклада вещей. Тем не менее, продолжая выглядеть напряжённым, он указывает головой на выход, и Тэхён послушно следует за ним. Уже на выходе, даже не дожидаясь, когда закроется дверь, и не идя в сторону своего обычного места для курения, он быстро вытряхивает сигарету из пачки и закуривая продолжает разговор, привычно останавливая взгляд на противоположной стороне улицы. Будто на этой блёкло-жёлтой стене написаны ответы на все жизненные вопросы. Главное — посмотреть в нужный момент. — Значит, не отвечает… — Гримасу раздражения лице меняет задумчивость, будто несколько затяжек сделали своё дело, немного остудив его. — А вчера всё было нормально, я так понимаю? Тэхён хмурится, задумываясь. Вперивается взглядом всё в ту же стену, а после переводит его на Юнги, за эти несколько секунд вновь успев перебрать в памяти все события прошедшего дня. — Я, кхм, — от неловкости непроизвольно чешет затылок, трепля и без того плохо уложенные волосы, — я бы сказал, что всё было просто идеально. Юнги вопросительно выгибает бровь, явно ожидая больше конкретики. — Ну мы… Мы провели время на пляже и…он плавал… Юнги почти давится табачным дымом. — Он что делал?! Противоположная сторона дороги тут же становится ему неинтересна. Он вперивается в Тэхёна таким взглядом, будто у того внезапно вырос лисий хвост. — Ну, не сам, скорее, я его держал, но да. — Улыбка так и просится на губы, когда Тэхён думает об этой большой победе для Чонгука. — И мы целовались… Два лисьих хвоста. На этот раз уже обе брови Юнги ползут вверх, после чего он нервно усмехается и стряхивает лишний пепел с сигареты, облизывая нижнюю губу самым кончиком языка. — Вау, — улыбается, качая головой и глядя на асфальт под ногами. — Да уж… — Что? Что значат эти твои ухмылки и выражения? Что не так? Ты что-то знаешь? Вы общались? — Тэхён тараторит. — Нет. — Юнги закусывает нижнюю губу и вновь хмурится, поднимая глаза к небу. Щурится некоторое время, привыкая к яркому свету, а потом всё же возвращает взгляд к Тэхёну. Тот настолько взволнован, что не хочется лишний раз накручивать его своим долгим молчанием. Да и делает он это вовсе не специально. — И да… Он правда впечатлён тем, как далеко смог зайти этот парень. Даже восхищён. И совсем не удивлён пропаже Чонгука. Теперь уже не удивлён. — Что это значит? — Он написал, что приболел и останется на какое-то время дома. — Но я был там, и вокруг была сплошная тишина и…он не ответил на на один звонок… — Конечно, не ответил, — почти беспристрастно, но со знанием дела отвечает Юнги, туша окурок и бросая его в импровизированную мусорку. — Конечно? — Он сбежал… — От меня? — От себя. От мира. — На лице Юнги проскакивает секундная хмурая ухмылка. — Думаю, что сейчас лежит в кровати, забив на все свои нужды и потребности, и думает о том, как побыстрее исчезнуть. — Что значит исчезнуть? — Тэхён тоже хмурится, пытаясь сообразить, о чём говорит Юнги. Ловит на себе его пристальный, немигающий взгляд. Будто Тэхён сам должен догадаться о том, что он имеет в виду. Через секунду его глаза расширяются наполовину лица. — Он же не… В голове мелькает мысль, что нужно срочно бежать к Чонгуку, выломать дверь, наверное, вызвать скорую. Всё это смешивается с поразительной медлительностью Юнги, который, кажется, и должен как раз бегать и делать всё это. — Он — да. — Тот вздыхает, всё же садясь на свою конструкцию из ящиков, и упирается локтями в колени, кусая нижнюю губу изнутри. — Не дёргайся. Я уверен, с ним всё в порядке. Пока что… — Пока что?! — Только один раз всё было настолько плохо, что мне и самому понадобился сеанс у психолога. — Он сводит брови, вспоминая прошлое. — Потом я переехал сюда… С тех пор на него, бывает, находит. Но со временем что-то подобное стало происходить всё реже. А сейчас… — Сейчас? — звучит выжидательно и настойчиво. — Сейчас что-то стало триггером. Тэхён внимательно смотрит на Юнги, впитывая информацию и очень стараясь понять. Осмыслить и решить, что же ему делать. Да и может ли он что-то в этой ситуации. — Не знаю, что именно. Не думаю, что проведённое вами время. Наверное, что-то после… Как я уже говорил: он боится. Он думает, что недостоин всего этого. Ну, то есть обычной жизни, любви — всего такого. Всего, что ты хочешь ему дать. Потому что он… — В инвалидном кресле, — Тэхён заканчивает его мысль. Возможно, не так, как тот собирался это сделать, но посыл он уловил совершенно верно. Юнги кивает, поднимая на него взгляд. — Его заклинило на этом. Что бы я ни говорил или делал. Чего бы он сам ни добивался. Всё может идти хорошо или хотя бы нормально, а потом — один какой-то момент и его триггерит. И он закрывается. В лучшем случае… — А в худшем? Не хочет жить? На этот вопрос Юнги лишь сжимает губы в тонкую линию, ничего не отвечая. — И что мне делать? — Едь к нему. — Он пожимает плечами и поднимается со своего места. — Мне пора спасать Такеши. Подозреваю, у него скоро начнут сдавать нервы. Одному всё же нелегко. Только Чонгук на такое способен из нас троих. Он улыбается, думая о друге. Но улыбка выходит горькой. — Он же игнорирует меня, что я могу? Не ломать же входную дверь. — Зачем ломать? Юнги диктует ему пароль от электронного замка Чонгука, который Тэхён не просто вызубривает, но и записывает в свой телефон вместе с его контактом. Давно уже пора. Да и будет не лишним, наверное, всё же написать позже, как Чонгук себя чувствует.        До дома Чонгука он едет, несколько раз почти нарушив правила дорожного движения, вовремя останавливая себя от подобной дерзости, вспоминая, что находится в чужой стране, и сбавляет скорость до максимально разрешённой, не забывая обращать внимание на светофоры. Городок небольшой, а Чонгук и вовсе живёт условно в двух шагах от своей лапшичной, поэтому времени в пути он почти не замечает. Физически. В голове его творится полный кавардак, а в груди всё сжимается от тревоги и волнения. Он не знает, что увидит, когда окажется внутри дома Чонгука, не знает и того, как тот воспримет его непрошенный приход, что почувствует, когда увидит его. И что он сам должен сказать или сделать. И это тревожит. До подступающей паники, скручивающей внутренности и саднящей сухостью горло. До мокрых ладоней, от которых на отделке руля остаются влажные следы. И лёгкой дрожи. На которую он не обращает внимания, потому что не о себе сейчас нужно думать. Наконец-то можно думать не только о себе.