Что такое любовь для киллера?

На улице очень светло. Огай сидит в своём кабинете после того, как провёл очередной приём. Работать было тяжело, как так выходит – непонятно. Но уже вторую ночь подряд ему снятся непристойности с участием Юкичи. Из-за таких снов врач начинает немного теряться: в голову лезет слишком много мыслей, когда он пытается размышлять об этом всём. Слишком много противоречий, но врать самому себе бесполезно – ему нравятся такие сны. Через пару секунд он смотрит на время в телефоне. Следующий приём только через час... или он просто забыл о ком-то? — Быть такого не может. Кто угодно, но не он. Он никогда не забудет о приёме и потому немного расслабляется, прикрывая глаза на пару секунд. За одно мгновение атмосфера вокруг меняется, банальные мысли заполняют разум. «Как там Кёка, Дазай? У них всё хорошо? Не голодны? Никто не обижает? Боюсь, что с ума сойду, если узнаю о том, что им сделали больно» — как ни странно, в нём присутствуют отцовские чувства. Возможно, если бы он двадцать лет назад узнал о том, что будет растить двух приёмных детей, то не поверил бы, однако какая разница? Главное, что именно сейчас, в настоящем, его душа и сердце спокойны, когда эти двое в порядке. И он доволен этим. А конкретно в данный момент он расцветает ещё сильнее, встречая в жизни разных людей. Дорогих ему людей. Внезапно для Огая, в кабинет кто-то постучался. Он принял более властную позу, как бы «приходя в себя». — Да, войдите. Внутрь входит секретарша, молодая девушка. Почему-то именно таких всегда и было полно возле него, и, похоже, будет. — Извините за беспокойство, но к Вам посетитель. Он говорит, что не записывался ранее, мне впустить его? — И кто же этот наглец? Вы узнали его имя? — Ринтаро ухмыльнулся. Появившаяся хитрая ухмылка на губах только красит его. — Вроде бы... Фукудзава Юкичи, — секретарша назвала имя. И услышав одно только это имя, Мори понимает, что сердце начинает биться немного быстрее, чем до этого. Но он сохраняет обладание, не давая себе показать те чувства, что так быстро и легко зародились в нём. На самом деле, больше похоже на сильный порыв ветра; вроде и ничего особенного, только вот что-то да в этом есть. Что-то необычно приятное. — Прошу прощения, мне впустить его? — Конечно, впусти его. Мори не может отказать самому себе в этом удовольствие. Всё внутри нагревается, когда в кабинет заходит мужчина с длинными волосами и серыми глазами. На нём прекрасная юката. Как и ожидалось, он выглядит великолепно. — Прости за то, что без предупреждения. Секретарша выходит, закрывая дверь кабинета и оставляя двух мужчин наедине. Огай приятно улыбается в знак приветствия и подмечает, что Юкичи не с пустыми руками. В них находится букет, состоящий из тюльпанов бело-розового цвета. — Здравствуй, Юкичи, — Мори встаёт с места, подходя ближе. Вид, что находится перед ним, словно услада для глаз. Фукудзава, весь такой суровый, немного нервничает перед доктором, хоть и профессионально держит лицо, из-за чего это почти не заметно. Но Мори не обмануть: он видит, он знает, он чувствует. Вперемешку с этим всем в его руках находится красивый и нежный букет. Кому он собирается его подарить – не столь важно для Огая, он просто не может оторвать взгляд. Такой контраст выглядит слишком притягательно. — За все два дня мы так и не пообщались, вот и подумал заглянуть, — это полная правда; пообщаться даже по мобильному у них не вышло. — Собственно, вот и заглянул, что ли. И ещё... — мужчина потягивает букет. — Это мне? — Если тебе не нравится... Фукудзава не огорчился даже ни на секунду. Он с самого начала понимал, что это глупо. Разве мужчинам дарят цветы? К тому же, разве делают это другие мужчины? — Наоборот, — доктор принимает букет. На его лице вырисовывается мягкая улыбка. Он вдыхает аромат и чувствует покой. Если говорить по правде, то темноволосый довольно-таки часто получает цветы в благодарность от различных мамочек. Только вот этот букет отличается от всех остальных. Он особенный. Его подарил Фукудзава, и этого уже достаточно, чтобы получить отдельное местечко в сердце и памяти врача. — Мне очень нравится, спасибо тебе. Ты сделал мой день лучше. Тем не менее, позволь поинтересоваться, зачем ты подарил мне этот букет? А твоему приходу я рад в любом случае. Светловолосый осознаёт, что ему отрадно наблюдать за реакцией Мори, которая была, насколько он понял, позитивной. Сам не замечая того, мужчина расплывается в улыбке и с теплотой в глазах смотрит на Мори, прежде чем ответить на вопрос. — Ну, скажем так, за последнее время мне стало легче. Когда я начал общаться с тобой... я немного забываю о реальном мире. И цветы – в благодарность за это всё. — Значит, я для тебя, как наркотик? — интересуется педиатр. — Если выражаться более подходящим образом, то скорее, как лекарство. Ринтаро садится за стол и аккуратно кладёт цветы на него, немного в сторонку, но так, чтобы можно было продолжать смотреть на них и греть душу. Юкичи тоже садится. — И ещё, мне бы хотелось извиниться. Ну, знаешь, за то, что... Взгляд врача меняется на более лукавый. — За то, что ушёл тогда, даже не попрощавшись? — Именно. Но на то были причины... — мужчине становится неловко из-за чувства вины, которое начало нарастать. — Я понимаю, не беспокойся об этом. — Правда? Слава богу. Врач снова улыбается и переводит взгляд на цветы. Они слишком манят. Так-то это первый подарок, который ему подарил светловолосый. Юкичи это подмечает, и его радости нет предела. Может быть, Мори чувствует всё то же самое? Неужели они разделяют каждое удовольствие, каждое ликование при встрече с глазу на глаз? — Знаешь, тюльпаны – это цветы, что могут означать зарождение любовных чувств... — Любовных, значит... хочешь принять их от меня с таким посылом? Мори тихо посмеивается. — Если можно, то я буду только «за». Хватило лишь пары слов для резкого молчания. Фукудзава, услышав такие слова, немного смутился, ведь всё это было шуткой, которая почему-то ушла в уже другое русло. Тем временем Огай явно пытается разобраться в том, что он сказал только что. Когда же до него доходит, как это всё звучало, на бледном лице мужчины появляется еле заметный глазу румянец. — Я не совсем это имел в виду! Не подумай ничего такого... само вырвалось. — Что-ж, бывает, конечно, всякое... Если хочешь, то просто забудем. На самом деле киллер не забудет. И похоже, что не только он... — Может быть, и вправду стоит, — короткая пауза — только мне всё равно интересно, с каким посылом дарил их мне ты. Только ли с благодарностью? — Огай опёрся на локти. — А разве должно быть что-то ещё? — Конечно нет. Прости, всего лишь небольшое любопытство. Фукудзава перевёл тему. — Накахара Чуя – вроде так зовут мальчишку, с которым дружит Дазай Осаму? — О, точно, всё верно. А почему ты спросил? — мужчина вопросительно приподнимает брови. — Просто, похоже, между этими двумя действительно какая-то особенная связь. Я такого никогда не видел. Они кажутся такими отдалёнными, но близкими только друг другу. Или, может быть, это потому, что они – подростки, а я уже слишком стар, чтобы понять их и то, о чём они думают, — взгляд светловолосого стал более задумчивым. Наверняка он думает о том, что скоро и его сыновья вырастут. Может быть, он перестанет понимать и своих мальчиков? Они тоже начнут от него отдаляться? — Вот это тема, — врач усмехнулся. — Но я скажу тебе так, Фукудзава: дети не могут отдалиться от родителей. А если и могут, то только в двух случаях. — В двух? В каких же? — Первый вариант – это если плохие родители; второй вариант – это плохие дети. В жизни бывает оба варианта, но если и те, и те хорошие – вряд ли они будут отдаляться друг от друга. Например, Осаму: каким бы «загадочным» он не казался, он хороший мальчик, и пока он доверяет мне, я понимаю, что я — хороший отец для него. Можешь считать мои слова не верными, но я думаю, что это так. — Нет, пожалуй, смысл есть. Это даже звучит легко как-то. — Звучит то легко, но на самом деле оставаться хорошим родителем очень тяжело, хотя, думаю, тебе ли не знать, — Мори неожиданно берёт Фукудзаву за руку. — Слушай, а каким ты был? Ну, точнее, расскажи про себя в подростковом возрасте. Юкичи задумался. Прошлое ему кажется каким-то серым; отправляясь всё дальше и дальше в юность, цвета казались всё более тусклыми. — Я был скучным. — Скучным? Ну и что это значит? — Огай несознательно, но ласково сжал руку мужчины. — Ну расскажи же мне! — теперь он больше напоминает ребёнка, который выпрашивает у отца игрушку. Фукудзава вздохнул. — Я был странным, мне так всегда говорили. В меня часто влюблялись девушки вокруг, но мне было неинтересно подобное. Круг общения тоже был маленьким. Наверное, самыми любимыми занятиями были те, что помогали мне забыться. — Забыться? — Да, забыться. Мне нравилось отстраняться от окружающего мира, быть наедине с собой и своими мыслями... — Стой, и тебе что, не было одиноко? — Тогда нет, но со временем я стал чувствовать пустоту. Для меня ничего не существовало – мир как мир, люди как люди. — У тебя не получалось влиться в нормальную жизнь? Пока все были под светом солнца, ты оставался в тени. Не так ли? — Огай, ты психолог? — Мне до этого далеко. Может и далеко до психолога, но поддержать хотелось. И темноволосый сам не понял, как начал гладить ладонь мужчины напротив. Его длинные и аккуратные пальцы проходились по светлой коже так нежно, что аж дыхание захватывает. Кажется, что ещё чуть-чуть, и сердце Фукудзавы будет биться ради Огая, кровь будь течь в венах тоже ради него. — Я рассказал тебе, может и ты немного откроешься мне? Тоже хочется послушать о том, каким был ты раньше. — А есть ли варианты, каким мог быть я? — хитёр как лис, Мори отвечает вопросом на вопрос. — Наверное, ты был отличным учеником в школе, твои оценки всегда были прекрасны и... — И? — Почему-то ощущение, что ты был бабником, с такой-то внешностью. В кабинете разразился громкий смех. Врач никогда ещё не смеялся так за последнюю неделю. Он протёр глаза от выступающих от смеха слёз в уголках. — Значит, вот каким ты меня считаешь? Обидно, знаешь ли. — Неужели? Прям-таки обидно? Тон разговора шуточный, так что они оба понимают, что на самом деле никаких обид нет. — Ну, тебе можно. Можешь обзывать меня сколько угодно, — Огай делает элегантный взмах руками. Фукудзава с улыбкой ответил: — Какая честь. — На самом деле бабником я не был никогда, а вот умным, пожалуй, да. Ты прав, оценки у меня были хорошими. Я был общительным, но лишь когда это было в моих интересах. Учителя любили меня, а я этим пользовался в своих интересах. — В который раз убеждаюсь в том, что ты очень хитёр. Прости, что считал тебя более легкомысленным. — Что ты, ничего страшного. Да и не сказать, что от той хитрости что-то осталось, — Мори отпустил руку Фукудзавы. — Знаешь, мне недавно Озаки сказала, что рядом с тобой я сам не свой. — Как это? Что она имела в виду? Мори выпрямляется. — Видимо, когда я с тобой, я становлюсь слишком мягким. — Это проблема? Если хочешь, мы можем в любой момент разорвать общение, ты только скажи... — слова чуть не застряли, словно ком в горле. Он не хотел этого говорить. Лицо педиатра становится более серьёзным, он наклоняет голову вбок. — Почему ты в последнее время хочешь прекратить общение, Фукудзава? — Я не хочу этого, но мне кажется, что это не идёт на пользу, если я меняю тебя, и тебе это не нравится, и окружающим тебя людям тоже, то... — Когда я говорил, что мне это не нравится? А что насчёт окружающих меня людей: если они не готовы принимать меня любым, то тут уж ничего не поделаешь. Внезапно Мори поднялся с места и обошёл мужчину, подходя сзади, со спины, а затем, ухмыльнувшись, сказал: — Я ведь стал близок тебе, верно? Вот ты мне – да, — педиатр немного наклоняется и берёт прядь волос киллера, с довольным лицом рассматривает красивые волосы. Юкичи не дёргается и поддаётся. Ему интересно, что делает Огай. — Знаешь, Фукудзава, ты подметил, что у меня красивая внешность. Но я хочу сказать одно: ты прекрасен не только лицом, телом и так далее. У тебя есть чудесный характер... и когда-нибудь я добьюсь того, чтобы это всё было моим. Понял? Слова доктора неожиданные; ощущение даже, что он скачет с темы на тему, но почему эта кажется такой пикантной? — Хочешь и мной управлять, как учителями в школе? Огай вздыхает. Пожалуй, надо разъяснять намного яснее. Он убирает светлые волосы, открывая вид на мужскую шею. На ней много различных линий, всё это напоминало какую-нибудь картину, написанную самым умелым художником. Только эта и так прекрасная шея начинает смотреться ещё лучше, когда на ней оставляют засос. Мори сделал это умело. От одного прикосновения его губ Юкичи захотелось выгнуться в спине, по телу пробежали мурашки. Настолько приятное чувство, что интересно будет, если их губы когда-то прикоснуться друг к другу, на что это будет похоже? На рай? Мори смотрит на багровое пятно, и фиолетовые глаза приобретают хищный оскал, словно этого мало. — Ты не разорвёшь наше общение. Я близок тебе, и сейчас я доказал это. Ты позволил мне оставить этот засос на твоей шее и ни каплю не сопротивлялся, — Огай берёт Юкичи за подбородок и поворачивает, чтобы мужчина смотрел на него. В его действии не было нежности, а лишь грубость. Но и эта грубость была лучше, чем тысячи роз и признаний в любви. — Но, Фукудзава, близок ли ты мне? Светловолосый пытается понять суть слов врача, и до него быстро доходит, что имеет в виду Мори. — Хочешь сказать, что я поддаюсь тебе, но это не значит, что ты поддашься мне? Неужто Огай всё-таки не разделяет тех же чувств? Для него это игра? «Стоп, а какие чувства он должен разделять? Чувство удовольствия? ...или чувство любви?» — Когда мы встретимся в следующий раз, Фукудзава, оставь засос и на моей шее. Если, конечно, осмелишься, — врач отпускает мужчину и садится назад на своё место. Он с дьявольским блеском в глазах наблюдает. Фукудзава встаёт с места, поправляет светлые волосы, снова закрывая вид на шею и этот засос, который теперь, как проклятие, оставленное ангелом. Он направился к выходу, однако перед дверью остановился и сказал: — Если я тебе дорог, то скажи мне когда-нибудь всё, как есть, и не ставь перед выборами, от которых сердце болит. Киллер вышел из кабинета, оставляя педиатра одного. Дверь закрыта, и Огай один. — Прости, Юкичи, но это нужно для того, чтобы избежать в будущем такого же исхода, как сейчас. Ринтаро больше не хочет оставаться, как сейчас, один, в комнате с закрытым выходом.