Мой покровитель — Самурай

      Тёплый жёлтый свет от лампы скользил по взмокшему обнажённому телу омеги, освещая ключицы, тяжело вздымающуюся грудь, подрагивающие колени и сжатые пальчики на ногах, придавая им золотой оттенок. Юнги лежал на спине поперёк кровати, сдвинув бёдра к самому краю, почти свесив их с неё. Колени были согнуты и широко разведены, а стопы блуждали по напряжённым плечам и спине Чонгука.       Стоя на коленях перед кроватью, он, согнувшись между омежьих бёдер, ласкал, целовал и кусал нежную порозовевшую кожу там, где до этого вечера он и трогать не смел. Языком альфа проник в сжимающееся горячее нутро, нежно обводя чувствительные стеночки, проходясь по ним с каждым разом всё с большим нажимом, заставляя Юнги протяжно, с тяжёлыми глубокими выдохами стонать. Чонгук чувствовал, как его волосы больно тянут в разные стороны каждый раз, когда он переходил от желанной дырочки к истекающему розовому члену, смыкая плотно влажные от смазки губы на блестящей в жёлтом свету головке. Сжав крепко мягкие омежьи бёдра, он плавно опускал голову вниз, касаясь носом впалого живота, а затем поднимал вверх, сжимая на маленьком члене как можно сильнее губы и прижимаясь к нему языком.       Юнги подрагивал всем телом: давил пятками в чужие широкие плечи; наслаждался временной свободой от боли, выпив прописанные врачом подавители; сгорал от накатившей волны удовольствия, что скоро должна была удариться о берег и забрызгать всё вокруг белой морской пеной.       Выпустив омежий член изо рта, Чонгук поднялся с колен и, вытерев тыльной стороной ладони рот, лёг на бок рядом с Юнги, прижавшись так близко, насколько это было возможно. Альфа прижался губами к изгибу между шеей и плечом омеги, мокро целуя, засасывая тонкую кожу, слегка кусая — желая попробовать на вкус своего сладкого мальчика. Правую руку Чонгук протиснул Юнги под голову, укладывая её в изгиб локтя, а левой обхватил всё ещё твёрдый омежий член, жаждущий долгожданного освобождения, и начал быстро по нему водить, то открывая, то закрывая розовую головку.       Яркая волна-вспышка пробежала по телу Юнги с ног до головы. Содрогнувшись несколько раз, он, сжав колени вместе и поджав на ногах пальцы, выплеснул скопившуюся белёсую жидкость, попадая себе на живот, грудь и плечо альфы, почти прижавшегося к его груди. Приятная лёгкость охватила тело, давая Юнги долгожданную паузу — небольшую передышку перед новой скорой волной возбуждения. Крепко стоящий член альфы, натягивающий ткань спортивных штанов, только приближал это возбуждение.       — Устал? — Чонгук чмокнул легко в носик омегу и тяжело, с придыханием продолжил: — Мой мальчик будет спать? — провёл ладонью по влажному животу, слегка касаясь чуть опавшего члена.       Юнги лениво открыл глаза и стал обводить взглядом любимые черты лица перед собой, задерживаясь на маленьких родинках — чёрных точках — и распухших губах. Подняв руку, в которой почти не было силы, и положив её на щеку альфы, он начал нежно поглаживать ровную гладкую кожу, даря таким образом свою нежность и любовь.       — Ты… разве не будешь… заниматься со мной сексом? — Юнги посмотрел Чонгуку в глаза, ожидая от него положительного ответа.       — Нельзя, мой хороший, сейчас нельзя, — альфа потёрся носом об ладошку на своей щеке. — Врач запретил. Тебе будет очень больно.       — Но я буду терпеть. Я смогу, — жалобно просил омега, готовый пустить слезу. — Пожалуйста, ты ведь тоже хочешь? — Юнги убрал ладонь с лица альфы и положил её на чужое возбуждение. Твёрдый набухший член под его ладонью отозвался — дёрнулся, будто негласно соглашаясь с омегой.       — Хочу. Очень хочу… — прошептал в растрепавшуюся белую макушку Чонгук; он держался из последних сил, не сдавался, хотя глаза невольно закрывались от настойчивой проворной ладошки.       — Войди в меня… Войди, прошу, — Юнги потянулся к губам альфы и получил желаемый поцелуй.       — Обязательно, обещаю тебе, но потом. Сейчас же я буду любить тебя только руками.       — Значит, ты меня не любишь, да? Больше не любишь? — глаза Юнги заблестели, а губы задрожали, предупреждая альфу о предстоящих слезах. Слова Чонгука как будто и не слышали, не хотели принимать за правду, так как в голове омеги сейчас было совершенно всё по-другому. Его альфа отказывал ему в том, в чём он так сильно нуждался.       — Что ты такое говоришь, мой хороший? — альфа аккуратно взял Юнги на руки и устроился вместе с ним у изголовья кровати, усадив омегу к себе на бёдра лицом к лицу. — Люблю, — ласково, тихо. Прижал к себе, крепко сжимая в руках обмякшее, разнеженное тело. — Люблю…       — Я… хочу быть всегда рядом с тобой, — по-своему признался в своих чувствах Юнги, пытаясь замутнённым сознанием объяснить то, что на душе. Что в его понимании значит «люблю». — Может быть, ты спрячешь меня в свой кармашек и будешь носить с собой? Да, я бы хотел… сидеть, спрятавшись внутри, и лишь иногда выглядывать, чтобы посмотреть на пугающий мир, — удивительно чётко проговарил свою мысль.       Чонгук улыбнулся, признавая, что только что услышал самое милое признание в любви. Сегодня Юнги в первый раз открыл ему свои чувства. Знать, что твои чувства взаимны, сравнимо с крыльями, раскрывшимися за спиной. Божественный подарок это или судьбы, а может быть, самой Вселенной — неважно. Важно другое: им позволили встретиться, полюбить, соединиться, словно двум частичкам, которые когда-то потеряли друг друга в бескрайнем космосе.       — Прости, что не нашёл тебя раньше и не уберёг от встречи с ним. Хотел бы я повернуть время вспять…       Юнги обхватил руками шею Чонгука и прижался к его груди, опять падая в морок течки. Раскрывающийся с некоторых пор запах бергамота окутывал его, лаская со всех сторон: обезоруживал, опьянял и завораживал сознание. Вязкая смазка вновь потекла по бедру, скатываясь крупными каплями на штаны альфы. Усевшись поудобней на бёдрах Чонгука, он задрожал, тихо постанывая, и стал медленно двигаться по выступающему бугром крепкому чужому члену взад-вперёд, дразня просыпающегося зверя ещё больше.       Почувствовав жар возбуждения, исходящий с новой силой от омеги, Чонгук понял, что и сам начинает понемногу терять связь с реальностью. Гон приближался, разжигая внутри пламя, которое могло сжечь всё вокруг. Зверь просыпался, облизывался на любимый запах. Чонгук, повинуясь желанию Юнги, завёл руку ему за спину и медленно погрузил в него указательный палец, на что сразу же получил одобряющий выдох. Второй рукой альфа прижимал Юнги к себе, положив горячую ладонь ему на шею: так близко, что его ухо опаляло чужое горячее дыхание. У обоих сводило внутренности от желания большего; лихорадило, ускоряло биение сердца — казалось, вокруг них даже воздух был горяч и наэлектризован. Ещё чуть-чуть — и посыпятся искры, взрываясь над их головами и приземляясь светящимися звёздочками им на волосы.       Глубокой ночью всё затихло.       Обернув уставшего сонного омегу после душа в большое белое полотенце, Чонгук унёс его на руках обратно в комнату и забрался с ним на кровать. Вскрытая ампула со шприцом лежали на тумбочке и незаметно подглядывали за тем, как альфа в темноте укладывал к себе на грудь белый свёрнутый комочек. В тишине было слышно лишь шуршание чистого постельного белья и тихое сопение омеги. Растратив последние силы и уняв на время пыл, Юнги теперь проспит сладким крепким сном до самого утра, тем самым давая отдохнуть и Чонгуку.       Прежде чем закрыть глаза и погрузиться в сон, Чонгук решил какое-то время насладиться чудом, мирно спящим на его груди. В сумраке он перебирал влажные омежьи волосы, не в силах убрать от них руку. Всё гладил и гладил, сам себе улыбаясь, прокручивая в голове завораживающий цвет глаз и голос, смех и такую красивую улыбку — и конца этому списку не было. Каждый миллиметр был желанен, горячо любим, занежен и обласкан.       — Сокровище моё… — чуть слышно; будить совсем не хотелось. — Каждый день только и думаю, что же нам с тобой делать? Куда мне тебя спрятать? — Чонгук закрыл устало глаза, сдаваясь сну. — Я… больше, чем люблю тебя… Есть ли этому название?

***

      Под одеялом стало невыносимо жарко, и сквозь сон Юнги сначала вытащил из-под него левую руку, закинув её над головой, а затем и левую ногу, опуская поверх одеяла. Чистое отглаженное постельное бельё шуршало при малейшем движении и пахло кондиционером — лёгкие мягкие цитрусовые нотки перемешивались с холодным свежим запахом высокогорного белоснежного снега.       Сон медленно покинул тело омеги, вынуждая лениво открыть глаза, потянуться и откинуть давящее тёплое одеяло в сторону. Оглядевшись вокруг, Юнги был приятно удивлён: он спал всё это время в комнате Чонгука. Несмотря на свою занятость, альфа отошёл от дел и почти не спал, посвящая омеге всё своё время и силы. В этих стенах, заполненных сейчас обеденным солнцем, он был ни день, ни два, а почти шесть — шесть долгих дней и ночей. Так долго течка у Юнги никогда не длилась, не была настолько болезненной, затмевающей разум. Все эти дни прошли для него как в тумане: он то просыпался от волны возбуждения, а в какие-то моменты и невыносимой боли; то засыпал изнемождённый, уставший, спокойный на мирно вздымающейся груди альфы. Чонгук мыл его тело, трепетно и аккуратно переодевал в чистую одежду — свою, будь это ночная рубашка или футболка на несколько размеров больше омеги, — менял постельное бельё и кормил, как маленького ребёнка, с ложечки.       В комнате один — оно и понятно: жар течки спал, смазка больше бесконтрольно не текла, сознание ясное. Теперь нет необходимости сидеть рядом и сторожить его, ведь там, за пределами комнаты, жизнь не останавливалась ни на секунду — за шесть прошедших дней у Чонгука накопилось немало работы.       Юнги сел, облокотившись спиной на мягкие подушки. Тело, как на автопилоте, принялось изучать голые ноги и руки, которые не закрывали рукава футболки, на наличие ссадин, синяков и ярких болезненных отметин предыдущих дней, проведённых в забытье. Он так всегда делал, с тех пор как вышел замуж за Феликса: осматривал, щупал тонкую кожу; плакал, ощущая себя грязным, осквернённым, разодранным голодным диким зверем. Заклеивал пластырем красные полосы от чужих ногтей, разбитые губы и брови; мазал кремом сине-фиолетовые, багровые синяки и засосы, которыми было усыпано всё тело.       Сняв футболку через голову, оставаясь в одних трусах, Юнги начал внимательно рассматривать своё тело. На животе, как и до этого, лишь порозовевший продольный шрамик, грудь — без единого пятнышка. Юнги в недоумении лихорадочно щупал себя, не веря своим глазам. Он цел и невредим? И это спустя шесть дней в присутствии альфы в одной комнате? Спрыгнув с кровати и кинувшись в ванную комнату, Юнги на ходу стянул с себя и трусы, оставаясь полностью обнажённым. Что-то же должно было остаться? Он как сумасшедший хотел найти на себе хоть одну отметину, которая бы принадлежала его альфе. Сейчас это было осознавать так странно — Юнги не отдавал себе отчёт в своих чувствах. Жизненно необходимо увидеть результат их совместных ночей: то, что было с Феликсом — совсем другое. Здесь же была любовь и только любовь, отпечатки которой так хотелось носить на коже. Смотреть на них, вспоминать, чувствовать, фантазируя о чужих губах и руках вновь и вновь. Вновь и вновь.       Юнги первым делом наклонился вперёд, трогая ладонями мягкие бёдра. Нет — ничего.       Уже расстроившись и потеряв всякую надежду, он потянул за внутреннюю часть левого бедра: увидел и замер на миг — нашёл, наконец-то нашёл. Три розовых пятнышка, совсем уже бледные, еле заметные; ещё сутки — и они остались бы незамеченными. Очень красивые, ровные кругляшки располагались почти рядом друг с другом, близко-близко к складочке, где бедро переходит в самое сокровенное. Там его целовали как минимум три раза. Как максимум? Скорее всего, сотню раз…       Зеркало над раковиной открыло больше тайн. Юнги застыл от увиденной картины в отражении. На молочной коже всё ещё горели следы от любимых губ. Изгиб шеи — что слева, что справа — был усыпан разноцветными пятнышками. Почти все уже начинали терять свой яркий окрас: одни были бледно-жёлтого цвета, другие розовые, чуть красноватые — всего три. И только один, что светил болезненно-бордовым цветом, затерялся далеко от остальных — чуть ниже мочки уха; скорее всего, ему меньше суток. Так сильно он пылал на коже на фоне остальных отметин. И нет. Боли омеге он не причинял.       Счастливый. Улыбка расцвела на порозовевшем лице. Юнги внимательно рассматривал, считал каждый кругляшок на шее в отражении, довольно смеясь себе под нос от переизбытка нахлынувших эмоций. Ладонями по ним водил, гладил почти невесомо, тыкал по каждому указательным пальчиком. Чонгук все шесть дней выцеловывал ему шею…       Осознание, что что-то было упущено, к Юнги пришло не сразу. Только когда он вдоволь насмотрелся на себя в зеркало — сонного и обласканного, — в голове вдруг замигала красная лампочка, оповещая омегу о том, что самое главное место в своём теле он не осмотрел. Они же дошли до конца? Должны были — непременно должны. Жаль, Юнги из этих дней, проведённых в комнате Чонгука, не помнит почти ничего.       Юнги завёл правую руку за спину и средним пальцем скользнул между ягодиц. Нахмурив брови, он с сосредоточенным лицом — былого веселья как не бывало — стал трогать, кружить вокруг сжатых складочек. Сухо и узко. Не опухло. Совсем не болит. Странно? Убрав руку из-за спины, он выставил ладонь перед лицом, высматривая одну болезненную вещь, к которой никогда не привыкнешь, хоть Юнги и видел её много-много раз. Крови на пальцах не было. Что это всё значит? Они не дошли до конца — Чонгук не позволил?       В растерянных чувствах Юнги привёл себя в надлежащий вид и спустился на первый этаж позавтракать или пообедать — скорее всего, пообедать, так как стрелки на часах приближались почти к двум часам дня.       Обед не лез, как бы он вкусно ни выглядел. Чашка с лапшой на говяжьем остром бульоне, от которого шёл пар, так и осталась нетронутой. Пары глотков прохладной воды из стакана оказалось достаточно, чтобы смочить горло. Большего не хотелось. Пропал аппетит.       В голове крутились мысли о недавнем открытии. Когда альфа любит, хочет омегу — они занимаются любовью. В понимании Юнги достаточно лишь одностороннего чувства. Феликс так делал. И все так делают, разве нет? Почему Чонгук так не сделал? Может быть, всё дело в том, что альфа брезгует его брать после другого, а сказать не решается. Юнги для него грязный, использованный.       Мозг окончательно перестал фильтровать нескончаемые мысли, всё больше загружая омегу тяжёлыми неправильными умозаключениями. Хорошие моменты вмиг забылись, как и горячие признания в любви. Юнги как сидел на стуле за обеденным столом, зависнув на одной точке — подставке для салфеток, — так и сидел не шелохнувшись, даже когда спустя сорок минут горничная убрала остывший обед и поставила кружечку с горячим ароматным чаем.       Из внутренних терзаний Юнги вернул в реальность неожиданно возникший перед лицом букет цветов. Пришлось проморгаться, чтобы сфокусировать свой взгляд на красивых белых лепестках. Настолько глубоко закопался в себе, что даже не обратил внимания на звук приближающихся шагов и шорох бумажной обёртки цветов.       Чонгук чмокнул белую макушку и сел перед омегой на колени, в одной руке так и продолжая держать букет белых роз — Юнги их не взял, сидел молча, хлопая ресничками, и лишь наблюдал за альфой, обдумывая только ему известное.       — Хорошее настроение в комнате осталось? — Чонгук положил букет омеге на колени и взял его ладошки в свои руки, прижимая их к своим губам.       — Ты сегодня рано… — только и смог выдавить из себя Юнги. На Чонгука не смотрел, как тот целовал его грязные руки. Цветы на коленях рассматривал — сказочно красивые.       — Приехал на тебя посмотреть, — Чонгук приложил омежьи ладони к своей щеке. — Мне пришлось уехать рано утром. Вчера вечером тебе стало лучше, поэтому я со спокойным сердцем поехал решить кое-какие дела. Ты расстроился, что не увидел меня рядом в кровати, когда проснулся? Прости, пожалуйста, дурака… — оставил поцелуи на тонких запястьях.       Юнги тяжело выдохнул, не в силах устоять перед этим мужчиной, — окончательно запутался в своих мыслях. Если бы Чонгук брезговал, разве целовал бы сейчас так его руки?       Он посмотрел затравленно на цветы, потом на альфу, опять на цветы — надо было что-то ответить: солгать или рассказать правду — не молчать же немой куклой, время от времени моргая, смотря по сторонам пустым взглядом.       — Да… Я немного удивился, когда проснулся один… Тебя потерял… — Юнги смотрел на ворот белой рубашки альфы не в силах поднять взгляд. Врал, как провинившийся мальчишка, а самого тошнило от выдуманного оправдания своим тараканам, испортившим настроение.       — Мне кажется, тебя беспокоит нечто другое? — Чонгук встал с колен и, положив букет с омежьих колен на стол, взял Юнги на руки. Сел на стул, усаживая омегу на свои бёдра, и прижал белую макушку к груди. — Не стоит стесняться меня. Не было ничего такого между нами за прошедшие шесть дней, за что тебе было бы стыдно, — крепко сжал в руках омегу, чуть покачивая, словно ребёнка. — Я прав?       Сердце в груди альфы громко билось. Юнги прикрыл глаза и слушал: слушал и успокаивался, прижимаясь к Чонгуку как можно ближе.       — Я говорил, кажется, непристойные вещи, грязные? — прошептал совсем тихо Юнги, уткнувшись в чужую грудь, но Чонгук всё прекрасно расслышал. — Не такой. Я… не такой, Чонгук, я не говорю так никогда. И не буду больше. Это было очень пошло, да?       — Из того, что ты говорил мне, не было ничего пошлого. А если и было — забыл, как будто и не слышал.       — Зачем я тебе такой, Чонгук? — вдруг срывается с омежьих губ дрожащим голосом.       Чонгук замер, не ожидав такого вопроса. Был застигнут врасплох. Ситуация с плохим настроением оказалась куда серьёзнее, чем выглядела на первый взгляд.       — Какой? — альфа поднял голову Юнги за подбородок кверху, чтобы посмотреть тому в глаза, уже блестящие от слёз.       — Использованный.       — Что? — надеялся, что показалось, неправильно услышал.       — Ты не спишь со мной, потому что я грязный? Столько месяцев прошло, а мы с тобой так и не сделали это… Мы разве не встречаемся?       — Встречаемся. Как со всем разберёмся — сразу поженимся, — серьёзно ответил Чонгук, а сам в шоке пребывал от услышанного. — Юнги, только богам известно, как я хотел и хочу тебя, моя любовь. Каких усилий мне стоит сдерживать себя и зверя. Не смей даже думать так о себе… Грязь носит на себе тот, кто совершает ужасные бесчеловечные вещи, но никак не ты или другой беззащитный омега, — альфа нежно прижался к губам Юнги. Несколько раз легко поцеловал — ответа так и не получил. — Это случится, Юнги. Придёт время, и я обещаю, что не выпущу тебя из кровати. У нас с тобой столько дней впереди — вся жизнь… Я хочу, чтобы твой первый раз был особенным. Наш первый раз… — поглаживал одной рукой омеге спину, а другой перебирал белоснежные любимые прядки волос. — Ты должен его хорошенько запомнить, и это точно не стоило делать во время течки, да?       Тишина вдруг повисла в столовой.       — Отнесёшь меня в комнату? Или тебе пора уезжать? — Юнги несмело протянул руки к розам и взял их, прижимая к груди. Чонгук на время заткнул его жужжащих тараканов в голове: его слова звучали вполне убедительно. — Спасибо. Они очень красивые… — зарывается носом в букет, вдыхая запах роз.       — Останусь с тобой. Остальное подождёт до завтра, — Чонгук поднялся со стула с омегой на руках. — Они похожи на тебя, — кивнул он в сторону цветов. — Как увидел их, то сразу подумал: «Так же прекрасны, как и мой мальчишка».       Юнги сжал букет крепче, пряча довольную улыбку в белых пышных бутонах. В крепких руках альфы было спокойно: тело расслабилось, а мысли затихли — надолго ли?       Они не спеша поднялись на второй этаж. Пока один блаженствовал на руках, тихо помалкивая и смеясь, другой же не переставая болтал, а перед дверью своей комнаты и вовсе сказал, что сейчас устроит омеге фотосессию с букетом белых роз. И возражения не принимались.

***

      Чимин сел на кожаное кресло и пододвинулся как можно ближе к столу, за которым с некоторых пор ему приходилось работать. Так и не смирившись с работой уборщика, Хосок решил придумать для своего омеги новую должность. Теперь Чимин был главным по сценическим костюмам и реквизиту. Если раньше омеги бегали с этим сами, тратя на это своё внерабочее время, то сейчас всё легло на плечи Чимина. Омеги на общих собраниях рассказывали ему свои пожелания, а он в свою очередь ездил по всему Сеулу в поисках нужной ткани или, например, необычной бижутерии. В конце месяца им предстоит представить новую концертную программу, а это значит, что в ближайшие недели работы у них невпроворот.       Сейчас омега занимался тем, что ему действительно доставляло удовольствие. Своё рабочее место любил, где каждая вещь была подобрана не абы как, а с душой. Розовые блокноты и тетради, в которых они рисовали наброски костюмов; разноцветные ручки и фломастеры, стикеры в форме сердечек — зелёные и лиловые, крем для рук, бальзам для губ и духи — всё это и не только было аккуратно расставлено на полукруглом деревянном столе. Красивое кожаное кресло на колёсиках — как вишенка на торте. В оборудованном для Чимина кабинете, кроме стола, стояли два вместительных шкафа, рейлы и три велюровых диванчика, где на общих собраниях располагались омеги. Костюмов, реквизита и всего остального было так много, что некоторые из них приходилось хранить в картонных коробках, настенных деревянных полках и крючках. В кабинете Чимина, кроме его рабочего стола, творился поистине хаос, в котором бы и чёрт ногу сломит, но это был радующий душу беспорядок, ни капли не раздражающий. Даже если Чимин и вляпывался в какие-нибудь блёстки или перья, то он лишь смеялся, продолжая бегать по борделю и Сеулу всего-навсего чуть ярче обычного. В солнечных лучах разноцветные блёстки переливались на его коже и одежде, сверкая то на шее, то на ладошках, а иногда и на штанах, если омега, случайно задумавшись, садился на коробки.       Раскрыв свой блокнот, Чимин остановился на чистом листе и написал в самом верху чёрной гелевой ручкой дату и месяц. Посмотрев на время, он поднял голову, чтобы посмотреть на собравшихся в кабинете омег: присутствовали не все.       — Всем привет, кого не видел! — начал с приветствия собрание. — Где Наэль и Ян?       Омеги завозились на диванчиках, переглядываясь, — молча решали, кто должен ответить.       — Ян сказал, что вчера съел просроченные суши, — отозвался один из омег.       — И? — изогнув бровь, спросил Чимин, хотя и так всё понял. — Нам необходимо утвердить его костюм. Надо покупать ткань.       — Он всю ночь в туалете просидел. Сейчас спит.       — Хорошо, пусть поправляется. А Наэль?       Уже другой омега, зажатый со всех сторон, выглянул, чтобы Чимин увидел его.       — Чимин, к Наэлю пришёл друг. Я его звал, звал, а они меня послали. Даже обидно как-то стало…       — Наэль как обычно… — Чимин тяжело выдохнул, стуча колпачком от ручки по столу. Не бордель, а детский сад какой-то. У них как по расписанию каждую неделю беседы по поводу плохого поведения. — Я потом с ним поговорю.       Чимин отметил в блокноте тех, кого нет. С ними он пообщается позже.       — Так, мои хорошие, перейдём к делу. Быстренько всё обсудим, и я вас отпущу. Слушаю ваши пожелания…       — Чимин, мне… мне не хватает чёрных перьев, — первым отозвался скромно сидящий омега, спрятавшись за спинами других. — И у нас закончился клей для накладных ресниц.       Чимин слушал и одновременно записывал в блокнот то, что необходимо будет купить.       — Завтра куплю, солнце, — посмотрев на свои записи, Чимин ненадолго задумался, вспоминая то, что хотел спросить. — Льюис, ты придумал, что будешь показывать? Песня? Танец?       Утончённый белокожий омега лет девятнадцати отлип от друга и посмотрел на Чимина — наконец-то на него обратили внимание.       — Танец, Чимин. Это будет танец живота! — Льюис подскочил с диванчика и, громко смеясь, начал трясти бёдрами, раскинув руки в стороны. — Я буду как та омега из бразильского сериала!       — Какая омега? — Чимин не сразу понял, о ком идёт речь.       — Ну, Чимин! Ты должен знать этот сериал, — Льюис, устав трясти бёдрами, завалился на диванчик, втискиваясь между омегами. — Там учёный создал клон одного парня. Потом этот парень и его клон любили одну замужнюю омегу, которая жила в Марокко.       — Да, помню… Этому сериалу уже два десятка лет, — согласился с омегой Чимин. — Хорошая идея, Льюис. Костюм? Реквизиты будут?       — Конечно! Костюм… Это будет что-то лёгкое и прозрачное. Верх, наверное, сделаем из шифона, а на низ… хочу повязать платок, расшитый монетами!       — Потом нарисуешь мне. Что-то ещё? — на всякий случай уточнил Чимин, делая заметки в блокноте.       — Несколько длинных разноцветных платков, арабские украшения и сабля!       — А сабля-то тебе зачем? — вдруг спросил кто-то из омег. — Зарежешь кого-нибудь ещё…       — Я положу её себе на грудь и буду танцевать! — пробурчал в ответ Льюис.       — Да в тебе пластичности, как у ветки с дерева! Саблю он положит на грудь. Да, конечно… Ну и бред, — язвил с другого диванчика зеленоглазый блондин. — Льюис, чем ты там трясти собрался? Одна кожа да кости…       — Это я-то не пластичный?! Сейчас пяткой в лоб получишь, как раз заценишь мою растяжку.       — Только попробуй. Сразу в окно полетишь у меня!       — Ты совсем страх потерял?! — подскачил на ноги Льюис, медленно подходя к своему задире.       — А ты бесишь меня!       Закрыв лицо ладонями, Чимин из последних сил пытался не встрять в скандал. Хотя так хотелось оттянуть обоих омег не совсем приличными словами.       — Хватит! Успокоились оба! — Чимин понял, что дело, кажется, идёт к драке, и без его слова всё закончится выдранными волосами. — Перерыв десять минут, и продолжим.       Вытурив всех из кабинета, Чимин почувствовал, как горит лицо — может, сказалась духота в кабинете, а может быть, поднялось давление на фоне криков.       Телефон в его руке завибрировал, как только он зашёл в уборную. Чимин открыл кран с холодной водой и, приняв вызов, зажал телефон между плечом и ухом. Свободными руками он стал мочить лицо водой, тем самым немного его охлаждая.       — Я готовлю ужин и забыл кое-что. Чимин, ты не помнишь, сначала мясо окунать в яйцо или в муку? — раздалось с другого конца вызова.       — Зайчик, сначала мука, потом яйцо и только в конце панировочные сухари, — с улыбкой ответил Чимин.       — А, точно… Приедете сегодня к нам на ужин? Я хочу увидеть тебя…       — Я тоже соскучился сильно. Хочу приехать, очень хочу, — Чимин закрыл кран с водой и вытащил из диспенсера бумажное полотенце, протирая им мокрые, покрасневшие от холодной воды ладони. — Юнги, давай я сейчас поговорю с Хосоком, думаю, он будет только за! — выкинув мокрую бумагу в урну, он сразу же вышел из уборной, тихо прикрыв за собой дверь.       За закрытой дверью одной из кабинок, как оказалось, был необнаруженный немой слушатель. От того, что он только что узнал, у него отвисла нижняя челюсть. Простояв в оцепенении пару минут, переваривая до конца информацию, ему пришлось всё-таки выйти, тихо ступая по плитке тяжёлыми ватными ногами. Одно имя, долетевшее до ушей, смогло со всей силы ударить под рёбра, выбивая весь воздух из его лёгких.

***

      Официант поставил на стол виски и, сложив пустые тарелки себе на поднос, решил уточнить у отдыхающих альф ещё раз:       — Господа, что-нибудь ещё желаете?       Альфы молча переглянулись между собой, и только Хосок вновь, в который раз за вечер, ответил за всех:       — Нет, спасибо, на этом пока всё.       Быстро поклонившись, официант поспешил удалиться подальше от этого столика. Обслуживать глав кланов не всем по душе. Несомненно, их уважали, но вместе с этим и безумно боялись.       Зал одного из лучших ресторанов Сеула был полностью занят в этот субботний вечер. Звуки тарелок, столовых приборов и бокалов раздавались то тут, то там, перекликаясь со смехом гостей и лёгкой, ненавязчивой игрой музыкантов, которые весь вечер исполняли знаменитые классические композиции на круглой сцене в центре зала.       — Самурай, что с тобой? — Намджун положил руки на стол и, опершись на них, наклонился чуть вперёд, чтобы заглянуть в глаза напротив сидящему Чонгуку.       — А что со мной? — Чонгук улыбался, оглядываясь по сторонам, скрывая от друга влюблённый взгляд. Неужели так заметно его счастье?       — Да всё такой же: невозможный красавец, похититель омежьих сердец и тот, кого боится весь Сеул, — Хосок засмеялся и похлопал Чонгука по плечу, как бы мысленно поддерживая его: «Смотри, друг, как я пытаюсь вместо тебя уйти от вопроса что-то подозревающего Намджуна».       Намджун ухмыльнулся, сощурив глаза, и оглядел двух друзей, которые и не подозревали, как со стороны были похожи на горящие лампочки.       — Вы кого хотите обмануть? Я не вчера родился. Омеги появились? Надеюсь, что ты, Чонгук, пережил свою больную влюблённость в чужого мужа?       Чонгук промолчал, лишь только загадочно улыбнулся, пряча горящий взгляд от друзей. Пусть хоть режут его на маленькие кусочки, но про Юнги он не скажет.       — Ладно, я скажу, так и быть, — откинулся на спинку диванчика Хосок, закидывая ногу на ногу. Взял, так сказать, весь удар на себя. — Я почти женат. Вот так вот, ребята. И сынок у меня есть, да… Сыночек-омежка, — альфа еле держался, чтобы не засмеяться с удивлённого лица Намджуна.       — Сын? Когда успел? Это шутка?! — Намджун бросил идею разговорить Чонгука и полностью погрузился в личную жизнь Хосока.       Хосок хитро посмотрел на Намджуна, взял бутылку виски и медленно стал разливать по бокалам. Растягивал удовольствие от ждущего его объяснений Намджуна.       — Шутка? Да какие уж тут шутки. Я — отец, — Хосок опустошил стакан и специально тянул паузу, намеренно раздражая друга.       — Хосок! Блядь, скажи нормально! — Намджун, понимая, что друг специально его выводит, решил обратиться к Чонгуку. — Я ему не верю. С него отец, как с меня балерина!       — Это правда. И Хосок отличный отец, как оказалось, — Чонгук глотнул виски из бокала, мечтательно засмотревшись в шумный зал ресторана. У них с Юнги будут же дети? Хотелось бы в это верить, что будут. Юнги станет прекрасным папой.       — Да, я отец самого прекрасного омежки на свете! Юми даже похож на меня, как будто это я его родил.       — Вы меня бесите. Невозможно разговаривать, ну просто невозможно! — Намджун рассмеялся, так как смысла ругаться с друзьями не было. За столько лет он привык к их выкрутасам.       — Рассказываю. У моего омеги есть сын. Я долго был одиноким волком, и тут раз — целая семья, — раскинул руки в стороны Хосок, чуть не скидывая со стола тарелку с закусками. — Я так счастлив, парни.       — Я… тоже хочу детей, — неожиданно тихо проговорил Чонгук, чем удивил друзей, притянув на себя две пары округлившихся глаз.       — Всё ещё будет, Чонгук. Ты как никто другой заслуживаешь семейного счастья… — подбадрил друга Намджун, прекрасно помня его пережитую трагедию.       Пропустив пару бокалов, альфы переключились с разговоров о личной жизни на не менее важные — рабочие. У Намджуна, как обычно, всё отлажено и без происшествий. Бордели приносили хорошую прибыль Хосоку. Только вот в делах «Белой розы» каждый раз возникали всё новые и новые проблемы. Чонгук и его парни рыскали по Сеулу в поисках подельников и хоть каких-нибудь зацепок, но каждый раз, выходя на очередной след, они в скором времени теряли его, оказываясь в тупике. А те, кто всё же попадался им в руки — будь это свидетели или исполнители, — никто из них так и не выдал того, чьи указания они выполняли, даже под мучительными пытками, после которых никто не выживал. Как оказалось, смерти они боялись меньше всего.       — Кто-то хочет занять моё место, — Чонгук застыл с бокалом в руке, гипнотизируя янтарную жидкость.       К этому заключению он пришёл давно. На его кресло главы очень сильно хотел сесть другой — кто-то совсем безрассудный, бесстрашный. И что-то подсказывало, что этот кто-то скоро может устать от обычных игр и перейти к более радикальным мерам. В любой момент этот человек может открыть охоту на самого Чонгука.       — Пусть только попробует, — резко выпалил Намджун, потирая ладонью лицо. — Проведём ему экскурсию по самым тёмным уголкам Сеула. Перед этим только расфасовав по чёрным пакетам.       — Звучит заманчиво, — захмелевшему Чонгуку по душе пришлась идея друга.       Разблокировав телефон, он посмотрел на время — в столь поздний час было с десяток пропущенных звонков, но ни одного — от Юнги. Дурная голова под действием алкоголя стала подкидывать Чонгуку совсем не романтичные мысли. Сейчас ему казалось, что Юнги не беспокоится о нём, не интересуется, где он в такое время, и вообще, скорее всего, не любит. Да, не любит. Почти сорокалетний альфа разве может рассчитывать на любовь? Райская птичка не может воспылать любовью к израненному старому волку. Не иначе как бес сейчас сидел на плече Чонгука, тихо повторяя на ухо разбивающие влюблённое сердце слова.       — Почему бы тебе не взять наших парней? — спросил серьёзно Хосок у помрачневшего Чонгука. — Кто знает, может, так быстрее выйдете на этого человека?       Чонгук залпом опустошил бокал с виски, посмотрел уже замыленным взглядом на друзей и немного подумав ответил:       — Нет. Я сам найду этого ублюдка. Ещё не хватало ваших ребят втягивать в это дерьмо.       — Зря. Очень зря, Чонгук… — Намджун был удивлён таким категоричным ответом друга. Сложив руки на груди, он поднял брови, всем видом показывая свою реакцию на отказ, как бы молча говоря: «Ладно, друг, тебе виднее. Но я бы так не сделал».       — Я домой. Хочу домой, — Чонгук резко оборвал тему разговора, от которой съеденный ужин хотел вернуться обратно на тарелку. Он достал из кармана пиджака портмоне, чтобы расплатиться.       — Стой. Погоди, Чонгук. Куда ты так торопишься? Хорошо же сидим, — пытался остановить друга Хосок. — Ещё скажи, что за руль в таком состоянии… — не успел договорить, как чужой голос наглым образом перебил его, обрывая фразу:       — Давно не виделись!       К ним за стол, усаживаясь рядом с Намджуном, присоединился Феликс. Он выглядел великолепно для человека, который должен не поднимая головы и не видя солнечного света искать пропавшего мужа. Бордового цвета костюм с чёрной рубашкой, идеально уложенные волосы и широкая хитрая улыбка были слишком далеки от образа убитого поиском альфы. Наоборот, Феликс сиял, внешне сверкая дорогой обёрткой и благоухая тяжёлым одеколоном, не подавая и виду, что на самом деле творится в его отравленной ядом душе. А под дорогим вышколенным образом творилось такое, что даже сам Дьявол, услышав его мысли, задумался бы об отставке и пустил одинокую кровавую слезу, жалея неизвестного ему омегу.       — Только сейчас вас увидел, представляете? Мой стол вон там, — Феликс указал пальцем в конец зала ресторана. — Вы как обычно без меня? Не понимаю, чем я так плох для вашей компании, — он пожал плечами и окинул тяжёлым взглядом друзей, останавливаясь на Чонгуке. Его он взглядом разбирал на составляющие, никак не понимая, что в Чонгуке так понравилось Юнги.       — Нашёл супруга? — гнетущую тишину нарушил Намджун, решив не отвечать на провокационный вопрос Феликса, а задать ему в ответ свой.       Чонгук взял со стола телефон и портмоне, встал и направился в сторону уборной, не желая лицезреть распустившего хвост павлина, от одного вида которого начинало сдавливать виски. Остаться и услышать ответ Феликса — велик соблазн, но не меньше искушала возможность разбить тому лицо за каждое сказанное слово о Юнги.       — Думаю, я на верном пути, Намджун. Скоро мой любимый супруг будет дома. Совсем скоро… — потеряв интерес к беседе сразу же после ухода Чонгука, Феликс как ни в чём не бывало встал из-за стола и отправился вслед за ним.       В небольшой уборной, в которой было всего две кабинки и одна раковина, было тускло и сумрачно благодаря нескольким слабо светящим бра на стенах, словно это и не ресторан вовсе, а обычный ночной клуб или бордель.       Входная дверь открылась, когда Чонгук, помыв руки, стоял опершись на них о раковину, пытаясь как можно быстрее протрезветь, чтобы уехать домой.       — Не вежливо, Самурай, вот так вот молча убегать из-за стола. Я, вообще-то, хотел с тобой пообщаться, — Феликс медленно подошёл к Чонгуку и встал за его спиной, через зеркало заглядывая ему в глаза.       — Закрой свой рот. Мне не о чем с тобой говорить, — Чонгук держался за раковину, усмиряя своё раздражение. Даже голос Феликса выводил его из себя.       — Ты глубоко заблуждаешься. У нас с тобой есть одна общая вещь, — как можно тщательнее подбирал колкие слова Феликс. — Точнее, моя вещь. По праву мне принадлежащая.       — Не понимаю, о чём ты, — Чонгук развернулся и оказался лицом к лицу с Феликсом, у которого улыбка, что сияла в зале ресторана, превратилась в оскал.       — Не понимаешь?       — Дай пройти, — пытался пройти к выходу Чонгук, но Феликс загораживал собой проход к двери.       — Поиграл — верни обратно. Хозяин ждёт свою игрушку. Спать не могу без неё.       — Не играю в игрушки с семи лет. И ты завязывай, — Чонгук толкнул в сторону Феликса, но тут же получил такой же толчок в ответ. Как будто Феликс только этого и ждал.       — Что, хочешь сказать, это не ты трахаешь моего мужа, а?! — не сдержался и выплюнул грубо.       — Закрой свой рот. Не выдумывай то, чего нет.       — Это я! — бил себя в грудь Феликс. — Это я был первым! Во всём. Он был невинным и чистым, нетронутым грязными руками, словно лесной цветочек, распустившийся, как только растаял последний снег, — опять толкнул в грудь Чонгука, да так, что тот ударился спиной об стену.       — Блядь, закройся, пока я сам тебе не закрыл твой грязный противный рот, — Чонгук оттолкнулся от стены и схватил за грудки Феликса, сильно встряхнув. Ещё чуть-чуть — и посыплется вся выдержка; драки не избежать. И своей реакцией Чонгук докажет, насколько Феликс прав.       — До сих пор помню, как Юнги кричал, бился в истерике подо мной, когда я лишал его девственности, — истерично засмеялся Феликс, наблюдая за изменившимся лицом перед собой.       Чонгук откидывает со всей силы Феликса на пол и, перед тем как выйти, хрипит низко последнее, заключительное:       — Нет его у меня. Но если в следующий раз ты позволишь в моём присутствии сказать в сторону Юнги хоть слово, то будем разговаривать по-другому. Да, я люблю твоего мужа. И что ты мне сделаешь? Вырвешь сердце? Думаю, и это не поможет.       Чонгук выходит из уборной, громко хлопая дверью. Зеркало над раковиной на несколько секунд задрожало.       Поднявшись с пола, Феликс спокойно отряхнул и поправил костюм, провёл ладонями по выбившимся из идеальной укладки волосам и тихо засмеялся, рассматривая своё отражение в зеркале. Любит он его! Феликс ушам своим не верит, может, показалось? Будет ли Чонгук его любить, после того как Юнги попадёт обратно в руки мучителю? Любить будет нечего: с грязью всё смешается, уничтожится, кровью зальётся — Феликс уж постарается.       Пусть сколько угодно Чонгук дурачит его: рано или поздно Феликс поставит его на место — спустит с небес на землю. Он уже на верном пути — не сойдёт с него, не собьётся, не поведётся на лживые речи. Они заплатят сполна за обман. Феликс клянётся. Ладонью по отражению проводит, фантазирует, как с омегой расправится.

***

      — Не спишь? — Чонгук открыл дверь своей, точнее уже их с Юнги, комнаты, и вместо ночного сумрака его встретил жёлтый свет от лампы.       Облокотившись на мягкие подушки и укрывшись одеялом, Юнги сидел на кровати и читал книгу. Он, можно сказать, утопал в белых больших подушках и такого же цвета одеяле, со стороны напоминая пышную сладкую зефирку, посыпанную сахарной пудрой.       Юнги положил раскрытую книгу на грудь и, приподняв один уголок губ, ответил, не сводя глаз с альфы, который в пару движений снял с себя всё и в одних трусах забрался к нему под одеяло:       — Конечно не сплю. Жду одного альфу.       Довольно закрыв глаза, Чонгук с облегчением выдохнул — его ждали, несмотря на поздний час. Он как можно ближе прижался к боку Юнги и положил голову тому на плечо. И нет на Земле прекрасней места, чем в их мягкой кровати в объятиях друг друга. Райских облаков Чонгуку не надо, если там с ним в обнимку не будет лежать его любимый маленький ангел.       — Почему не позвонил? Я ждал… — недовольно пробурчал альфа. Алкоголь остаточным явлением где-то всё ещё блуждал по венам.       — Ты ждал? Я не думаю, что могу тебя отвлекать… — прошептал Юнги, прикрыв глаза. Правую ладонь он запустил в чужие чёрные волосы, пропуская прядки сквозь пальцы.       — Звони мне. Всегда. В любое время. И… сообщения тоже пиши, хорошо?       — Хорошо. Зря, что ли, новый телефон на тумбочке лежит… Чимин, наверное, уже устал от меня…       Чонгук с трудом открыл глаза, вытащил руку из-под одеяла и взял раскрытую книжку, чтобы посмотреть на чёрно-белую непримечательную обложку поближе — не художественная литература, скорее научная.       — Что читаешь? — Чонгук сощурил глаза, читая мелким шрифтом название. — «Девять месяцев любви». Интересно…       — Про беременность. У Чимина одолжил почитать.       Чонгук одной рукой листал кое-как страницы, с умным видом рассматривая таблицы и схемы — это точно о беременности?       — Думаю, после тебя я тоже возьмусь за чтение, — Чонгук хоть и разбирался в этой, казалось бы, далёкой теме для альф, но лишним не будет. Дополнит свои познания новыми.       — Я прочитал, что после полостной операции, на матке долго заживает разрез — желательно не беременеть в ближайшие два года… Рубцы внутри и снаружи должны хорошо зажить. Иначе под действием веса малыша они, точнее тот, что на матке, может не выдержать, — Юнги с грустью проговорил то, что узнал из последней прочитанной главы.       — Как раз к тому времени мы с тобой освоимся в другой стране, — Чонгук без всяких предисловий огорошил омегу решением, принятым час назад в машине.       Юнги забрал у альфы книгу и отложил на прикроватную тумбочку. От обрушившейся на голову информации у него заколотилось сердце. Переехать в другой город он уже не считал возможным, так как Чонгук потеряет клан, а тут поменять страну? Может быть, Юнги сейчас спит?       — Где? — теперь Юнги смотрел альфе глаза в глаза. Предельно напуганный, прибитый таким заявлением. Даже голос предательски дрогнул, выдавая панику.       — Юнги, ты только не переживай, — альфа положил ладони омеге на щёки и начал их поглаживать большими пальцами, успокаивая. — Я видел Феликса. Он, кажется, всё знает, либо пытался сыграть на этом, думая, что я проговорюсь о нас.       — И… И что нам делать? Он всё это время, оказывается, не прекращал поиски? — растерянно спросил Юнги. Внутри похолодело, сердце перестало бешено колотиться — замедлило стук, будто и вовсе остановилось. Кошмар, от которого он так бежал, наступал теперь ему на пятки. Идея испариться или исчезнуть, подобно следам на песчаном берегу, на данный момент казалась не такой уж и странной. Юнги бы и в морскую пену превратился, только бы не столкнуться с надвигающимся ужасом.       — Мы улетаем в Токио.       — В Японию?       — Помнишь дедушку японца, который хорошо говорил на корейском, когда было собрание глав в ресторане? Господин Омори?       — Д-да…       — Господин Омори приютит нас, поможет освоиться в первое время.       — Но… Чонгук… Как же твой клан? Ты не можешь его вот так вот оставить! А родители? Не-ет, нет-нет-нет… — замотал головой Юнги. К чему такие жертвы? Ради него Чонгук бросит свою жизнь? Уж лучше он уедет один.       — Да, Юнги. Мы летим вместе. Завтра покупаю билеты, и будь готов — через пару дней покидаем Сеул, — Чонгук обнял омегу так крепко, как будто кто-то сейчас его отберёт.       — Но…       — Место главы передам своей правой руке — Кико. Он справится. Я в нём уверен. Хосок и Намджун помогут ему, если что.       — Как ты так можешь легко говорить о том, чего добивался столько лет?! Это твоё место! Ты не должен бросать дело всей своей жизни, Чонгук! — омега пыхтел, крутился в чужих горячих объятиях, но в итоге сдался и обхватил шею Чонгука. Держался за него как за спасательный круг.       — Могу, любимый, ещё как могу. Я уже всё решил. Тем более в Токио мне придётся вступить в клан господина Омори, поэтому большой разницы для меня нет. Не переживай за меня… — Чонгук поцеловал макушку омеги.       — А твои родители?       — Самолёты летают каждый день, Юнги. Опять же, мои парни, если что, им помогут.       — А если он полетит за нами в Токио?       — Духу не хватит сунуться в японский клан. Господин Омори терпеть его не может. И отличие японских кланов от наших — они ещё более жестоки. У них совсем другие законы. Даже если Феликс прилетит и хоть пальцем тебя тронет — я его убью. Если у нас за это мне снесут голову катаной, то там это будет считаться вполне обычным исходом мести за своего омегу. В Сеуле за убийство главы или его семьи — казнь, и неважно, кто прав, а кто виноват. Меру наказания для главы клана может выбрать только общеклановое собрание: взвешиваются все за и против, и только потом выносится вердикт. В японских кланах месть — превыше всего, особенно за семью.       Юнги внимательно слушал, боясь упустить и слово. Если он всё правильно понял, то Токио для них сейчас — самый подходящий вариант.       — Ты полетишь со мной… — прошептал себе под нос омега, до сих пор не веря в происходящее. В один миг их жизнь повернулась совсем в другое русло — только в счастливое ли?       — Всегда с тобой. Где ты — там и я. По отдельности не сможем. Я не смогу без тебя…