Мой покровитель — Самурай

      На разворошённой постели были небрежно раскиданы коробки из-под еды, заказанной из ближайшего ресторана: пиццы и бургеров. Что-то было съедено, что-то надкусано, а что-то так и осталось не распакованным. С трудом дождавшись утра, Тэхён с голодными глазами, открыв сайты с доставками, стал заказывать всё, что первым попадалось под руку, оплачивая заработанными этой ночью деньгами. Счёт омеги пополнился на приличную сумму, которой хватит и на аренду квартиры, и на еду, а также ещё останется на мелкие расходы: такие как такси, маникюр, утренний кофе с круассаном из кофейни через дорогу.       Тэхён сидел среди этих коробок, откинувшись на изголовье кровати, прикрыв устало глаза. Он полчаса назад проснулся после хорошего дневного сна, опять набил живот тем, что осталось с утреннего пира, и медленно приходил в себя после этой странной ночи, оставившей на душе неприятный осадок.       После ухода Феликса он так и не смог сомкнуть глаз: всё думал и думал о том, что произошло между ними. Чем он теперь отличался от своего лучшего друга Наэля?       Сегодняшней ночью он, точно так же как и друг, получил оплату за то, что обслужил чужого альфу. Без Чонгука он падает вниз, где нет совести и чувства гордости. Если так дальше продолжится, то ему ничего не останется, как с пустым кошельком напрашиваться к знакомым, чтобы приютили после окончания аренды квартиры, и слёзно выпрашивать деньги у Наэля. В голове омеги крутилась одна и та же мысль на повторе, словно заезженная старая пластинка: он и Чонгук должны воссоединиться. Тэхён готов абсолютно на всё ради любимого мужчины. На всё.       Тяжесть в полном желудке начала немного отпускать, и Тэхён, вспомнив о вчерашнем поручении Феликса, с усилием воли открыл заспанные глаза, чтобы взглянуть на время. Уснул он примерно в десять утра, объевшись до тошноты, а сейчас, судя по всему, время близилось к вечеру. Взглянув на электронные часы, на которых стрелки показывали почти пять часов вечера, омега сполз с кровати, направляясь в ванну. Через несколько часов он должен быть бодр и свеж. Когда ночь спустится на Сеул, а Чонгук приедет в свой особняк после рабочего дня, Тэхён обрадует его своим внезапным приездом в гости. Попасть в особняк — миссия омеги на сегодняшнюю ночь.       В девять вечера Тэхён был полностью готов к выходу. Такси подъехало к дому, и он, накинув чёрное пальто и запрыгнув в остроносые кожаные сапожки, посмотрел в последний раз в круглое зеркало у входа, поправил уложенные лёгкими завитками волосы и выпорхнул из квартиры, надеясь на удачный исход ночной поездки к горячо любимому альфе.       В гнетущей тишине салона такси Тэхён нервно поглядывал в телефон, отсчитывая каждую минуту. Пятьдесят долгих минут они ехали на этой старой хонде, собирая, как назло, все красные сигналы светофоров. Волнение накатывало на омегу волнами: то охватывало с головы до ног, заставляя неконтролируемо стучать пальцами по подлокотнику, то отпускало, позволяя на несколько минут расслабить напряжение в каждой мышце тела.       Как ему попасть в дом? План действий он так и не придумал, а значит, будет импровизировать. А вдруг в особняке на самом деле живёт Юнги? Как тогда сдержать себя и не расцарапать разлучнику лицо? Вопросы в голове Тэхёна росли в квадратичной прогрессии, а вот ответов, к сожалению, на них он не знал.       Как только такси остановилось у ворот особняка Чонгука, Тэхён, расплатившись с водителем, вышел из машины, громко хлопнув дверью. Идея спектакля пришла в его голову, как только его ноги коснулись земли. Неповторимая актёрская игра должна помочь ему попасть хотя бы на порог этого дома. Импровизация так импровизация. Хороший актёр должен уметь выкручиваться из любой ситуации.       — Отпустите ворота, господин! — крикнул один из охранников, выбегая из небольшого домика для охраны, который стоял рядом с воротами и служил комнатой отдыха для альф. Скрип и скрежет ворот, необъяснимая в столь поздний час возня на территории, шум и дикий ор заставили охранников подпрыгнуть со стульев, побросав всё из рук.       Тэхён повис на железных прутьях, раскачиваясь в разные стороны, как обезьяна. Пальто валялось на земле, вымазанное в дорожной пыли и опавших листьях, а сам он в одной рубашке и брюках пытался перелезть через высокие ворота, громко воя нечленораздельные фразы.       — Господин! Спуститесь! Упадёте, господин! — в один голос просили охранники. Вдвоём подбежав к воротам и убедившись, что опасности нет, стали подхватывать омегу под локти, просовывая руки через прутья. Под жёлтым светом фонаря один из них всё-таки узнал омегу: — Господин Тэхён? Что вы здесь делаете? Вы очень пьяны.       Тэхён повис на прутьях, откидывая голову назад. Бордовые волосы мягко качались, повторяя хаотичные движения омеги, переливаясь в свете фонаря оттенками красного и фиолетового. Опираясь ногами на кованые узоры, он тянулся вверх, но тут же соскальзывал снова вниз. Охранники только мешали, дёргали, пытаясь снять его с прутьев, при этом не пытаясь открыть для этого ворота.       — Чон… гук! Чонгу-ук! — орал что есть сил омега, намеренно кривляя голос, делая его более похожим на пьяный. — Впустите меня к нему! Откройте эти чёртовы ворота! — тряс прутья, вцепившись в них пальцами до побелевших костяшек.       — Господин Тэхён, успокойтесь. Если господин Чон разрешит, мы вас непременно впустим, — пытался наладить контакт один из альф, пока другой отошёл позвонить Чонгуку.       — Чонгук! Я… очень… очень, — наигранно икал Тэхён, — напился в баре! Я пил мартини! И… текилу! И какую-то водку я тоже пил! Мне плохо, любимый… — давил из себя слёзы, швыркая носом перед лицом охранника.       Второй охранник вернулся, а вместе с ним заскрипели ворота, открывая каменную дорожку к особняку.       — Проходите, господин Тэхён, — только и успевает сказать охранник, а омега уже быстро спрыгнул с ворот и, обогнув их, быстрым шагом направился к особняку.       Позабыв о пальто, Тэхён так и шёл в одной рубашке по каменной дороге, чеканя при каждом шаге невысокими каблуками. Ноябрьский ветерок гулял в его волосах, гладил нежную кожу шеи, вызывая мурашки. После этой ночки он, скорее всего, сляжет с температурой.       Дверь оказалась закрытой, и Тэхён, подёргав несколько раз за ручку, принялся по ней колотить, сжав ладонь в кулак.       — Открой, любимый. Мне так плохо! Холодно… Я так замёрз, Чонгук… — тянул жалобно омега, уже царапая дверь.       Дверь резко распахнулась, обдавая Тэхёна потоком тёплого воздуха и ослепляя ярким светом от ламп.       — Перестань орать, — недовольно и коротко. Холодно и безразлично.       Тэхён проморгался, прежде чем увидеть любимого альфу во всей красе. Он так давно его не видел. Он так сильно по нему скучал.       Чонгук был, как всегда, неотразим: влажные волосы, чёрная широкая футболка и такого же цвета спортивные штаны. Такой домашний и мягкий, но в то же время такой чужой и отстранённый. Тэхён явно отвлёк альфу от какого-то важного дела.       — Позволишь войти? — прошептал Тэхён, бегло осматривая Чонгука, который стоял в проёме дверей, держа в одной руке полную тарелку с дольками мандаринов.       — Нет. Не приходи сюда больше, — альфа пытался закрыть дверь, но Тэхён схватился за неё руками. Если закрывать, то с его пальцами.       — Даже не спросишь, зачем я пришёл?       — Нет.       — Пусти хоть погреться! — Тэхён не сдержался и сорвался на крик. — Ты с омегой? Да?!       — Нет. Охрана вызовет тебе такси, — Чонгук отцепил руки омеги от двери и захлопнул её перед самым его носом.       Тэхён, сражённый таким безразличием, плюхнулся на задницу на ступенях крыльца. Заплакал. Теперь уже настоящими слезами. Разве он заслужил к себе такое обращение? Как будто незнакомцы, и между ними никогда ничего не было. Схватившись за грудь, Тэхён сжал пальцами рубашку, сотрясаясь в удушающей истерике. Обида встала поперёк горла, перекрывая воздух. Болит совсем не сердце. Кажется, болит сама душа.       Он так и не выполнил поручение Феликса — лишь в очередной раз опозорился, ещё ниже опустившись в глазах Чонгука. На что надеялся? После провального плана Феликс наверняка будет очень зол на него, и стоит только догадываться, на какие ещё безумные идеи он будет толкать омегу.       Уже в такси, полностью успокоившись, Тэхён окончательно признал сегодняшнее поражение, решив, что сам виноват, выбрав неверную тактику. Он не готов опускать руки и просто так пустить на самотёк свою жизнь, которую он выстраивал по кирпичику годами. Сейчас не время сдаваться. Чонгук стоит того, чтобы ради него разбить коленки и лоб в кровь, ползая перед ним, унижаясь, повинуясь, поклоняясь… Ну а пока Тэхён отправится в ночной клуб забыться: запить эти две поганые ночи чем-нибудь крепким, потанцевать и от души повеселиться в компании незнакомых ему людей.

***

      — Ты готов?       — Да.       Ножницы в руках Чимина заскрипели, ловко отрезая отросшие белоснежные волосы Юнги, что сидел сейчас с закрытыми глазами, полностью вверяя свою голову другу.       — Я, конечно, не профессиональный парикмахер, но… — отложив ножницы, Чимин взял прядку волос и пшикнул на неё из пульверизатора, следом проходясь расчёской.       — Но я тебе доверяю, — тихо засмеялся Юнги, боясь дёрнуть головой и услышать от Чимина пару «ласковых» слов.       — Но отрезать пару сантиметров вполне могу, — продолжил Чимин, орудуя ножницами, ровняя длину возле шеи омеги.       Юнги сегодня приехал в гости к Чимину, который вот уже пару недель как жил вместе с сыном в доме Хосока. Некоторые коробки с их вещами были до сих пор не распакованы, зато просторная светлая детская была полностью обустроена.       Шикарный трёхэтажный особняк, как сказал Хосок, был в полном распоряжении двух его любимых омег. Маленький Юми, несмотря на страх и риск Чимина, быстро освоился в новом доме и вот уже несколько дней спал один в своей новой комнате, хотя обычно засыпал рядом только с омегой. И Хосок пришёлся омежке по вкусу: красивый альфа, носящий каждый раз его на руках и покупающий им с папой каждый день цветы, легко растопил детское сердечко. Его папа был с этим мужчиной счастлив, а значит, и он может с ним подружиться.       Вместо салона красоты, в который Юнги так боялся ехать, они нашли другую альтернативу. Чимин в свой выходной с воодушевлением решил взять на себя ответственность за волосы друга. Расположившись в гостиной напротив большого настенного зеркала, омеги разложили всё необходимое на низком столике, в том числе краску для волос, и, включив песни одной известной группы в Сеуле, начали творить красоту.       — Когда Юми из садика забирать? Мы успеем закончить? — Юнги переживал, что всё затянется надолго, а маленький ребёнок будет ждать, когда папа его заберёт домой.       Чимин посмотрел на друга в отражение зеркала и ответил, успокаивая, положив ладони омеге на плечи:       — Не переживай, мы всё успеем с тобой. И волосы сейчас покрасим, и кофе выпьем. Мы успеем, даже если будем делать всё как черепахи.       Юнги опять рассмеялся, разглядывая в зеркале новую длину волос. Как и хотел: не коротко, но в глаза ничего не лезло, а ушки, наоборот, чуть прикрыты. У Чимина действительно золотые руки. Что ни попроси — сделает в лучшем виде. Осталось закрасить отросшие чёрные корни в любимый блонд.       — Ну что? — Чимин взял со столика приготовленную краску и кисточку в руки. — Зайчик будет снова полностью беленький, — хитро улыбается, начиная размазывать краску по волосам.       — Зайчик уже проголодался, — Юнги млел от прикосновений Чимина, прикрыв глаза. Второй день он почти не отходит от холодильника, хватая в рот всё, что плохо лежит. Плотно поев перед приездом в гости, омега снова чувствовал, что в животе пусто. Хотелось мяса или сладкого, а может — острого. А лучше всё и сразу.       — Так, значит, к кофе попросим разогреть нам что-нибудь посущественней, да?       — Спасибо.       Закончив с покраской волос, омеги сели за длинный обеденный стол, который для них накрыли. Друзья ели, смеялись и болтали о том, как в будущем они обязательно откроют свой бизнес и будут сильными независимыми директорами каких-нибудь цветочных магазинчиков.       — Я больше не могу, Юнги. Кусочек пирожного в меня не залезет. Не залезет… — Чимин откинулся на спинку стула, расстёгивая пуговицу на домашних шортах.       — Чимин… Я, по сравнению с тобой, бездонная бочка, — смущаясь сказал другу Юнги, — не чувствую, что наелся, — пододвинул к себе тарелочку с квадратным кремовым пирожным, посыпанным сверху орешками. Корит себя, ругает, ведь дома всё уплетать — куда ни шло, но в гостях так стыдно.       — Слушай! Юнги, а не потечёшь ли ты скоро?! — пронзило озарение Чимина, отчего он широко открыл глаза, смотря прямо на поедающего пирожное друга.       — Течка? — Юнги так и замер с ложкой у рта, не меньше удивлённый открытием. Её так давно не было, что он попросту про неё забыл.       — Течка, Юнги. Она самая!       — Может, всё же не она?       — Ой, не знаю, Юнги, не знаю… Живот болит? Тебе жарко? — Чимин подскочил на ноги и бросился к Юнги, трогая лицо, руки и, забравшись под футболку, живот.       — Чимин, щекотно! — роняет ложечку на стол, сжимаясь всем телом под натиском любопытных рук друга. — Не… не боли-ит!       — Смотри мне! Надо Чонгука предупредить! Да, точно! Скажу Хосоку, чтобы передал ему.       — Не надо…       — Надо!       — Чонгук обещал свозить меня завтра на природу. Если он узнает, то поездка сто процентов будет отложена! Постельный режим мне обеспечен! Прошу, не говори…       Чимин упал обратно на стул, тяжело выдыхая.       — Вот скрутит тебя где-нибудь в лесу! Вспомнишь ещё Чимина… — омега посмотрел хитро на Юнги, уже тише добавляя: — Бесстрашный зайчик.

***

      В гостиной, пропахшей сигаретным дымом, сидел в гордом одиночестве тот, кто в последнее время только и делал, что заливал вырывающуюся наружу черноту крепким алкоголем. За закрытыми шторами в приятной обволакивающей полутьме Феликс с закрытыми глазами слушал давящую тишину особняка.       Несколько дней назад он выгнал всех помощников по дому, желая остаться одному. Не было больше ни клубов, ни борделей, ни омег. Было только одно сводящее с ума чувство. Съедающая внутренности тоска по сбежавшему мужу окончательно затянула петлю на его шее. Лёжа на диване, накатив виски или соджу, Феликс с закрытыми глазами прокручивал картинки их совместной жизни. Вспоминал голое нежное омежье тело, кружащий голову запах, голос и зарёванные красные глаза. Их вечные игры в «кошки-мышки», борьба, его непокорность, хитрость сводили с ума, возбуждали так, как ни один омега не смог бы. Разорванная одежда, кровь и бесконечные слёзы сделали Феликса зависимым, наркоманом без дозы, который слетал с тормозов. Юнги ушёл, забрав с собой вкус к жизни, и, испробовав всё, Феликс понял, что никто не в силах вернуть его. По венам Юнги пустил бы, да нет его нигде. Затерялся. Испарился. Как будто и не было его в этом особняке. Сном был, больной фантазией, миражом, галлюцинацией, но не реальностью…       В одних трусах он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и курил, стряхивая пепел прямо на пол. От него разило всевозможными запахами из-за того, что почти неделю он не принимал душ — волосы, когда-то уложенные волосок к волоску, торчали засаленные во все стороны. Феликс ограничился стенами одной гостиной, отлучаясь только до унитаза и холодильника. Он сидел и ждал новостей от Тэхёна, проверяя телефон каждый раз, когда на него кто-то звонил или отправлял сообщения. Игнорировал всех, ожидая лишь один номер, но вот уже прошла неделя с той ночи в доме омеги, а обратной связи Феликс так и не получил, чем был очень недоволен. Тэхён сам не выходил на связь, и телефон его был недоступен. И если бы не разбитое состояние альфы, неожиданно подкосившее его, то он бы давно наведался в квартиру омеги и вытряс всю информацию, которую тот смог узнать.       Последняя капля упала в чашу терпения альфы. Завтра же Феликс возьмёт себя в руки, вернёт прежний лоск и отправится сам к тому, кто думает, что может вот так просто уйти с радаров, забыв про сделку с самим чудовищем.       Незапертая дверь распахнулась, впуская свежий холодный воздух с улицы в гостиную, которую не проветривали без малого неделю. Тихие лёгкие шаги по паркету заставили Феликса поднять опущенную голову и посмотреть, щурясь, на гостя. Не выходивший на связь явился сам.       Тэхён прокашлялся в воротник своего чёрного пальто, вдохнув невозможно спёртый запах, и, аккуратно присев на диван, средним пальцем поправил солнцезащитные очки в массивной чёрной оправе, сползшие вниз с переносицы.       Феликс, не веря своим глазам, встал с кресла и шатаясь подошёл к Тэхёну. Липкой ладонью он провёл по мягким омежьим волосам, убеждая самого себя, что ему не кажется.       Вернувшись назад и плюхнувшись в кресло, Феликс в предвкушении облизнул губы. Внутри него был огонь противоречия — узнать, что муж всё это время был с другим альфой и находился у него под носом, или узнать, что Юнги там нет, и опять теряться в бесконечных догадках о его местоположении. В первом случае измена — ещё большее предательство, чем побег, но это предательство, у которого есть адрес. Наверное, это всё-таки лучше, нежели не знать ничего.       — Как тебя пропустила охрана? — тихо начал разговор Феликс.       Тэхён выдержал паузу, поправил нервно ещё раз очки и ответил:       — Там… какой-то туповатый на посту был.       — Ладно, уже неважно, — Феликс взял со столика бутылку с виски и налил немного в стакан. — Объясни, будь добр, где ты, блядь, был всю неделю! Ты забыл, с кем имеешь дело, Тэхён?! — опустошив стакан, он с грохотом поставил его обратно на столик.       — Мне нужно было прийти в себя после встречи с Чонгуком, — безэмоционально произнёс омега. Он сидел словно статуэтка в своём чёрном пальто: весь собранный, натянутый как струна, почти без движений. Только губы немного двигались, тяжело выговаривая ответы. Чёрная безликая тень. — Я только вторые сутки трезвый.       — Так мы с тобой, дорогой, на одной волне, оказывается! На алкогольной! — засмеялся альфа, откидываясь на спинку кресла. — Как видишь, я тоже не просыхаю. Приехал бы ко мне, всё веселее вдвоём.       — Хотел побыть в одиночестве.       — И что же у вас произошло, что ты почти на неделю выпал из жизни? Рассказывай, видел моего муженька? — Феликс приложил указательные пальцы к вискам и стал их массировать. Голова раскалывалась так, что хотелось приложиться ею со всей силы об стену.       — Он прогнал меня. Не пустил за порог. Был так груб со мной. Как будто я никто. Так, грязь… с его ботинок…       — Юнги ты не видел, я правильно понимаю?       — Нет, не видел.       — Значит, он был злой? Как думаешь, почему? — альфа пытался понять из этого хоть что-то.       — Ну, я орал… А вообще, с ним в доме кто-то был. Я отвлёк его своей выходкой. Мандарины в тарелке? — Тэхён пожал плечами. — Он от них красными пятнами покрывается и чешется. Что к чему? Странно это…       — Что ты только что сказал? — Феликса как будто холодной водой окатили. Переспросил, хоть и с первого раза прекрасно расслышал. Уже всё понял. У предателя был адрес.       — Что… что именно повторить? — немного теряясь, спрашивает омега.       — Всё! С самого начала и подробно! — Феликс вспыхнул как спичка, подскочил на ноги, начиная щеголять перед Тэхёном в трусах.       — Я устроил истерику у ворот, охрана меня пропустила, — нехотя вспоминал ту ночь омега. — Кричал, скребся, будто бездомная кошка, в дверь.       — Дальше, Тэхён! Дальше!       — Он открыл… И Чонгук был… был нервный, так смотрел на меня. А эти мандарины… — Тэхён снял очки и уже громче продолжил: — Почищенные! Каждая долька отдельно от другой! И их целая тарелка! Это он не для себя, не для себя их нёс…       — Сука! — Феликс схватил стакан со столика и кинул об стену. — Я знал. Я знал! Знал, чёрт возьми! Окрутили они меня, конечно, как ребёнка, — следом полетели пустая бутылка соджу, пачка сигарет и стеклянный столик, разбиваясь на мелкие осколки.       Тэхён, не ожидавший такой реакции, испугался, вжался всем телом в диван, стараясь не издать и звука. Не хотелось полететь в стену, как этот несчастный столик.       — Феликс, объясни мне, пожалуйста, что ты знал? — робко прошептал омега.       — Мой любимый муж жить не может без этих мандаринов.       — Совпадение?       — Вот увидишь. Чонгук и Юнги — любовники.

***

      Стоя на коленях возле кровати омеги, Чонгук, боясь нарушить чужой сон, почти не касаясь нежно поглаживал кончики пальцев тёплой ладошки, выглядывающие из-под одеяла. Юнги спал, шумно дыша, а реснички дрожали, реагируя на цветные картинки спокойного сновидения. Солнечные зайчики прыгали по стенам, потолку, спускаясь на мягкое одеяло и белоснежные омежьи волосы, разметавшиеся по огромной подушке. Утреннее солнце обещало сегодня хороший день для того, чтобы выйти из дома и насладиться теплом перед скорой зимой.       Чонгук не мог насмотреться на ангела, что светился сейчас в лучах солнца; спустившийся на грешную Землю; выбравший его — взрослого, с тяжёлым прошлым и погрязшего в криминальном мире альфу; оставшийся в этом доме рядом с ним; дарующий спокойствие, нежность и любовь. Будить его сейчас сродни согрешению. Невинный, чистый — таким Юнги видел Чонгук. Беззащитный. Маленький. Хрупкий. Почти прозрачный. Словно распустившийся бутон цветка, вокруг которого так много разрушительной, губительной, смертельной силы. Цветку в одиночестве не пережить эту силу — сломается, лишится один за другим лепестков, и лишь только в надёжных руках садовника можно сберечь и продлить его божественную красоту. К несчастью, у садовников тоже могут быть осечки: за плечами каждого из них своё маленькое кладбище погибших цветов.       — Я… проспал? — внезапно сонно спросил Юнги, пугая Чонгука своим неожиданным пробуждением. — Прости, читал до трёх часов ночи… — омега потянулся, зевнул, прикрывая рот ладошкой.       — Десять утра. Поспи ещё, — Чонгук потянулся ближе к омеге, целуя в лоб. — Поедем позже, — альфа смотрел с нежностью, перебирая светящиеся прядки, упавшие на подушку.       — Не уверен, что вновь засну…       — Могу забраться к тебе под одеяло, погладить спинку, — искушал омегу, шептал сладко, губами задевая чужое ухо.       — Тогда тем более не засну! — рассмеялся Юнги, изворачиваясь от альфы, целующего шею и ключицы, выглядывающие из-под ворота ночной рубашки.       Забравшись на кровать, Чонгук сел к изголовью, усадив Юнги к себе на бёдра, прижав его голову к своей груди. Сердцем к сердцу. Юнги закрыл глаза, слушая мирно стучащее сердце альфы.       По вечерам они частенько так сидят, прижавшись животами друг к другу, крепко обнимаясь. Неважно — смотрели фильм или болтали ни о чём, молчали в тишине одной из спален. Нежничали, обменивались энергией и сердцебиением. Сплетались друг с другом, объединялись.       — Помнишь, что снилось? — спросил Чонгук. Его руки забрались под ночную рубашку омеги и медленно гладили нежную кожу спины.       — Да. Снова тот же, что и неделю назад…       — Расскажи мне его ещё раз, — может, на этот раз они разгадают послание.       — Я в твоей комнате… Открываю дверь. Попадаю в яркое светлое пространство, — Юнги сделал паузу, вспоминая детали сна, а вспомнив, продолжил: — Там было очень красиво. Я иду по выложенной камнем дорожке. Зелёная листва с двух сторон от меня, цветы, белые колонны, обвитые лианами. Идти очень тяжело. Ноги совсем не слушались меня. И дышать так трудно. Как будто задыхаюсь.       — Что же это может значить? — обеспокоенно спросил альфа. Руки на спине омеги замерли, притихли, словно тоже обдумывали странный сон.       — Не хочу разгадывать, — омега прижался ещё ближе к Чонгуку. — Пусть это будет просто ничего не значащий сон…       — Пусть, — альфа зарылся носом в макушку омеги, вдыхая раскрывшийся за последние пару дней запах, и повторил чуть слышно: — Пусть…

***

      — Не бойся, они давно ждут тебя, Юнги, — Чонгук выманил омегу из особняка, уводя за руку на задний двор — в самый удалённый уголок, добраться до которого можно было только через зимний сад и крытый бассейн. Юнги по своей воле так и не решился дойти до этого места, посмотреть, где так сильно любит проводить свободное время альфа.       — Это они тебе сами сказали? — стиснув ладонь альфы, Юнги еле поспевал за ним, иногда дуя губы, обдумывая события следующих минут. Он до жути боится подходить и близко к тому месту, наслушавшись ужасных историй от охранников. А если его сейчас разорвут на части, как кролика или зайца?       — Конечно, я их понимаю, — абсолютно серьёзно ответил альфа, оглядываясь назад, чтобы посмотреть на семенящего за ним омегу. Чонгук шёл первым по узкой каменной дорожке, не выпуская из руки ладошку Юнги, боясь, что он может споткнуться об какой-нибудь выступ.       Время было уже почти два часа дня, и они давно должны были уехать за город на природу, как и обещал Чонгук, но Юнги, проснувшийся в десять утра, уснул во второй раз, разомлевший в крепких объятиях, и спал сладким сном последующие пару часов.       Самочувствие омеги сегодня немного отличалось от вчерашнего дня. Глаза слезились, реагируя на яркий свет; в ногах была непривычная слабость; низ живота тянуло, и это не предвещало ничего хорошего. Юнги молчал, не желая откладывать поездку на неопределённый срок.       По его подсчётам, он будет в своём уме примерно до вечера, прежде чем тело охватит жар, а сознание затмится на ближайшие пару дней. Чимин был прав, предупредив ещё вчера о приближающейся течке. Страшно, как ни странно, не было: подавители, прописанные врачом, были у Чонгука, так что волноваться не о чем. Он будет принимать таблетки, облегчающие симптомы, и все эти дни проведёт в кровати, отсыпаясь и не мешаясь Чонгуку.       Оказавшись возле огромного вольера, Юнги невольно отшатнулся назад, замотав отрицательно головой, отказываясь подходить к железным прутьям ближе чем на два метра. Слушая каждый вечер вой, он и представить не мог, как выглядят те, кто его издаёт. Таких собак Юнги никогда не видел, чему был несказанно рад. Из вольера на него смотрели две пары глаз, внимательно изучая с ног до головы, поворачивая время от времени большие морды в бок. Принюхивались, прислушивались. Два чёрных пса расслабленно лежали на брюхе, прячась под навесом от солнца. Ни намордников, ни цепей, прикрепленных к кожаным ошейникам, не было.       Чонгук первым зашёл в вольер, открыв замок ключом, который прятал под оставшимся со времён стройки поломанным кирпичом.       Гор и Сет переключили своё внимание с омеги на хозяина, высунув языки наружу и виляя купированными хвостиками. Присев рядом с псами, Чонгук начал гладить обоим животы, отчего они завозились на спине, подёргивая задними лапами. Сейчас это были не безжалостные убийцы, готовые к любой команде хозяина, а любимые домашние питомцы, скучающие по рукам, что выкармливали их молоком почти с самого рождения.       — Заходи, Юнги, Гор и Сет тебя не тронут, — заверил Чонгук омегу, но звучало как-то не очень убедительно на фоне двух больших псов.       — Я… не могу, Чонгук. Прости, но я боюсь их, — неуверенно сказал Юнги, переминаясь с ноги на ногу, готовясь бежать в любую секунду подальше от вольера.       — Я их покормил. Они спокойны, я бы даже сказал, ленивы. Стоит мне сейчас уйти, как они быстро захрапят. Но их надо тоже вывезти в лес. Засиделись в вольере, — альфа гладил морды, проходясь по ушкам и захватывая немного холку. — Юнги, они поедут с нами. Надо познакомиться уже вам, мальчики.       — С нами в машине? Может, я не поеду?       — Нет, они поедут в другой, — Чонгук поднялся на ноги и вышел из вольера к Юнги. — Если ты не едешь, тогда и мне нет смысла ехать. Гор и Сет только рады будут остаться дома. Только вот и ты, и они засиделись в четырёх стенах. Надо немного развеяться, подышать лесным воздухом, и вообще-то я сегодня буду учить тебя стрелять, — заключил омегу в объятия.       Чонгук разглядывал своего мальчика, смотря сверху вниз, любуясь обесцвеченными прядями волос, колышущимися на лёгком ветру, порозовевшими щёчками и искусанными прошлым вечером губами. Их поцелуи уже не были такими невинными, наоборот — с каждым днём пламя разгоралось всё больше и больше. Голову друг другу кружили, искушали, но дальше не заходили. Единственный раз, придя в себя после того, как он забылся, послушал рвущегося наружу зверя, на Юнги уже не было футболки и джинсов. Безумно страшно было совершить ошибку, напугать, сделать больно, хоть и близость иногда сводила с ума, доводила до грани, обрыва, с которого им так хотелось спрыгнуть вдвоём. Зачем-то растягивали это сладкое, томящее напряжение между тел, словно магнитом притягивающихся друг к другу.       — Идём. Они знают не только плохие команды, но и хорошие, например, такие как «рядом», «охранять», «защищать», — Чонгук обхватил ладонями лицо омеги и заглянул в карие глаза, зрачки в которых почти не разглядеть даже при солнечном свете.       — А «охранять» и «защищать» разве не одно и то же? — Юнги положил свои ладошки поверх чужих.       — Когда они охраняют, то просто не подпускают никого ближе чем на три метра, могут лаять или рычать. Если стоит задача защищать, то тех, кто нарушил дозволенную границу к охраняемому, они будут уже кусать, — встав за спиной Юнги, толнул его вперёд, заводя в вольер. — Я рядом. В любом случае первым сожрут меня. Ты успеешь убежать, — альфа тихо рассмеялся, пока омега почему-то был очень серьёзен и зажат.       — А вот и убегу, Чонгук. Буду бежать и даже не оглянусь назад, — Юнги немного успокоился, заметив, что Гор и Сет даже не обращают на них внимания. Они всё также мирно балдели в теньке, иногда громко вздыхая.       — Давай подойдём к ним ближе? Им надо с тобой познакомиться.       Подойдя совсем близко к Гору и Сету, они присели, чтобы быть на одном уровне с ними. Чонгук в итоге всё равно был к псам ближе, немного закрывая собой омегу, который, казалось, вот-вот упадёт в обморок — так ему было страшно.       — Ладошку, Юнги, — Чонгук попросил омегу протянуть ему руку.       Сжав губы и нахмурив брови, Юнги с трудом протянул руку Чонгуку, мысленно прощаясь со своими красивыми пальчиками.       Чонгук взял ладонь омеги, протянул запястьем вверх сначала к мокрому носу Гора, а затем и к носу Сета.       — Это мой омега, запоминайте его запах. Он — наш, — чётко и медленно проговорил альфа, будто они понимали человеческую речь. Несколько раз повторил трюк с омежьей ладонью, чтобы Гор и Сет успели запомнить. — Наш, свой, один из нас.       Мокрые носы тщательно изучали тонкое запястье, ладонь и холодные, немного подрагивающие пальцы омеги. Юнги не отрываясь, как заворожённый, следил за тем, как наводящие одним своим видом ужас собаки, не произнося и звука, изучали его запах. Гор и Сет спокойно сидели, иногда заглядывая в глаза то омеге, то хозяину, который их не переставая хвалил, теребя за уши.       — Ой! — Юнги вскрикнул, почувствовав, как Сет несколько раз облизал ладонь. Сердце омеги от испуга упало в пятки.       — Всё хорошо, — Чонгук поднялся на ноги, потянув за талию и омегу. — Ты вкусный. Я их прекрасно понимаю. Увидели омегу и растаяли, мои парнишки, — он увёл наконец-то Юнги из вольера, закрывая за собой дверь на ключ.       — А они… милашки? — неуверенно произнёс только что возникшую мысль омега. — Они полюбят меня? Как думаешь?       — Думаю… — Чонгук наклонился к чужим губам, шёпотом открывая правду, — думаю, они влюбились в тебя с первого взгляда… Собственно, как и их хозяин, — альфа поцеловал Юнги, вторгаясь языком между приоткрытых губ, не давая и секунды на размышления, убеждал, доказывал силу своих слов обжигающим головокружительным поцелуем.

***

За день до вечера в комнате Юнги

      Чонгук закрыл на телефоне приложение с календарём, задумался, повернув голову к окну в кабинете врача, который в прошлый раз осматривал Юнги, и принял неизбежное. Гон должен был прийти только через две недели, но это может произойти и раньше, ведь его любимый омега со дня на день потечёт.       Раскрывшийся сладкий запах малины окутал весь особняк, дразня, пробуждая зверя, который в порыве желания и страсти, затмевающей сознание похотью, не будет джентльменом и тем, кто отличался бы выдержкой, терпением к объекту своих любовных фантазий. Зверь сорвётся с цепи, и тот, по кому он сходит с ума, может не выдержать его сжигающего дотла необузданного желания — по крайней мере сейчас. Для того чтобы подтвердить свои догадки, Чонгук решил приехать на консультацию.       — Господин Чон, вы проверили? Через две недели? — решил сам спросить врач, не дождавшись ответа от альфы.       Чонгук посмотрел на омегу и уже знал, что тот скажет на его ответ. Если ещё по дороге в клинику у него были сомнения, то сейчас почему-то они развеялись, словно туман.       — Да. Две.       — Вы же понимаете, что он наступит раньше из-за приближающейся течки вашего омеги?       — Этого я и боюсь, — Чонгук опять отвернулся к окну. Серое, к горизонту почти сине-фиолетовое грозовое небо отражало подавленное, обеспокоенное состояние альфы. Сегодня или завтра всё случится, а он, как мальчишка, казалось, не был готов. Пугала только одна мысль о том, что Юнги может пострадать от его рук.       — Вам ни в коем случае нельзя заниматься любовью, господин Чон. Как бы омега ни просил, ни умолял вас — не поддавайтесь искушению, — врач открыл свои записи в блокноте и стал их просматривать, листая быстро светло-розовые страницы.       — Я бы не посмел. В гон я не смогу себя, скорее всего, контролировать, а Юнги, мне кажется, ещё не готов. Таблетки мне плохо помогают, — Чонгук достал из кармана чёрного пальто зажигалку и начал крутить её между пальцев, обдумывая, что делать дальше.       — Нет. Вы меня не поняли. В любом случае вам нельзя с ним спать, — омега замолчал, читая внимательно свои записи, проводя по ровным строчкам карандашом.       — В прошлый раз вы сказали, что с Юнги всё хорошо, — Чонгук непонимающе посмотрел на пожилого врача, ожидая скорейшего объяснения.       — Да, так и есть. Но в этот особенный период для него всё немного по-другому, — омега закрыл блокнот, подтвердив свои предположения.       — Это как?       — Я вам уже говорил. Из-за долгой задержки течка будет болезненной. Гормоны за это время накопились. Матка немного опустится вниз и увеличится. Её стенки будут очень и очень чувствительны, как и вся репродуктивная система. Подавители, что я прописал, лишь немного снимут жар и облегчат спазмы в низу живота, но на этом всё.       — Я понял.       — Господин Чон, ему будет очень больно, если в него войдёт что-то длиннее и толще двух пальцев.       — Да, я запомнил.       — Вы должны быть готовы противостоять омеге. Он будет настойчив. Будет упрашивать, но вам необходимо держать себя в руках.       — Мне уехать? Но как я его оставлю? Если наступит гон, подавители мне мало чем помогут: таблетки меня не берут, так сказать… — Чонгук встал с диванчика и отошёл к двери, напоследок взглянув на врача.       — Я знаю, господин Чон, поэтому хочу вам посоветовать купить кое-что другое.       — Что, например?       — Вместо таблеток купите новые улучшенные подавители в ампулах.       — Такие разве есть?       — Теперь да. Вкалываете себе, допустим, в плечо содержимое одной ампулы и почти сутки будете в ясном сознании.       — А я могу Юнги купить такие же?       — Нельзя. Организм должен самостоятельно пережить этот период. Сильные подавители сделают ему только хуже. Гормонам необходимо освободиться.

Вечер следующего дня

      Лунный свет ласкал обнажённое тело омеги, освещал его ноги, нежил невидимыми руками плавные изгибы бёдер и обводил белые прядки волос, упавших на мятую простыню. Юнги лежал на правом боку, зажав скомканное одеяло между ног. Левой рукой и ногой, согнутой в коленке, он прижимал к себе как можно ближе толстое одеяло, чтобы почувствовать хоть что-то, что могло бы успокоить внутреннюю дрожь нахлынувшего час назад возбуждения, которое крепко держало оборону и никак не хотело спадать. Прозрачные капельки, выступающие из розовой головки, оставляли мокрые пятнышки на одеяле, в то время как липкая тягучая смазка, наоборот, пачкала внутреннюю сторону бёдер, с которых стекала медленно на постельное бельё, превращаясь в холодные влажные круги.       Первые небольшие спазмы в низу живота начались ещё днём, когда они были посреди леса. Сжав губы, Юнги терпел, стараясь не подавать виду, что с ним что-то не так, ведь хотелось как можно дольше задержаться в таком сказочно-красивом месте, в которое его привёз Чонгук. Они так хорошо проводили время, что если бы он решился резко оборвать это всё, то с его стороны такой поступок можно было расценить как преступление, название статьи которого «Самовлюблённый омега захотел домой, пока остальные наслаждались отдыхом».       Расположившись на полянке, все разбрелись кто куда. Охранники готовили мясо и следили за Гором и Сетом, а Юнги с Чонгуком недалеко от них учились стрелять по пустым стеклянным бутылкам. Когда им судьба ещё предоставит такой душевный тёплый денёк?       Вернувшись домой после захода солнца, Юнги сразу же закрылся в своей спальне и, стянув всю раздражающую одежду, залез в полную горячей воды ванну. Грелся, хотя дрожал совсем не от холода; пытался расслабить напряжённые мышцы живота, охватившие спазмом; скрёб ногтями зудящую кожу.       Потеряв счёт времени, он и не заметил, как вода стала холодной, а время, в которое по плану нужно было выпить подавители, находясь ещё в своём уме, давно прошло. Юнги упустил момент, и теперь выйти из комнаты для него сродни мучению, испытанию. Тело не слушалось, грозилось упасть в объятия Чонгука, как только оно окажется за пределами комнаты; отдаться ему каждой клеточкой и миллиметром, с макушки до кончиков пальцев на ногах; подчиниться и умолять, умолять, умолять, чтобы им овладели… Почему Юнги не забрал таблетки раньше? Теперь уже неважно.       Боль нарастала каждый раз с новой силой, заставляя омегу кусать губы и тяжело дышать, потея всем телом. Жар накатывал волнами, орошая вспотевшую кожу маленькими каплями, скатывающимися при малейшем движении подобно рассветной росе. Зажмурив глаза, Юнги уткнулся в одеяло, зажатое между ног, и, слушая громко колотящееся сердце, воспроизводил в голове будоражащие бабочек в животе моменты из сегодняшней поездки.       — Вот так, Юнги… — Чонгук стоял позади омеги, прижавшись грудью к его спине. Помогал ему держать в руках пистолет и поправлял ноги, если он неправильно вставал в стойку. — Молодец, быстро учишься… — прошептал в ухо совсем нежно, ласково. Языком задел мочку — как будто случайно; дышал в омежью шею горячо, отвлекая от ожидающих смертельного выстрела бутылок.       Юнги прицелился, задержав дыхание, и нажал на курок, отпуская заждавшуюся пулю на свободу, помогая соприкоснуться ей с разрушением, для которого она и была создана. Зелёная бутылка разлетелась на осколки в разные стороны. Пуля попала туда, куда отправил её омега. Ровно и чётко. Пятая попытка и первая достигнутая цель.       — Попал! Я смог, Чонгук! — рассмеялся Юнги, откидывая голову на грудь альфы. Интерес к стрельбе после этого вспыхнул ещё больше. Хотелось теперь разбить все остальные бутылки.       — Мой мальчик, — еле слышно, на выдохе. Одной рукой Чонгук обхватил Юнги поперёк груди, а вторую положил на низ живота, прижимая плотнее к себе. Влажные поцелуи в шею выбили из омеги протяжный задушенный стон. Сладкий запах заполнил лёгкие альфы, ударяя в голову, вызывая в ней короткое замыкание, при котором он терял под ногами почву и падал, падал в пропасть.       Юнги откинул одеяло на пол — так сильно оно грело, поднимая температуру тела ещё выше. По смятой простыне он переместился к самому краю кровати, где не было мокрых пятен и ткань сохранила приятную прохладу. Поджав ноги к животу, омега лёг на левый бок, обхватив живот руками. Внутри жгло. Горело. Словно кто-то разжёг огонь, который разгорался с каждым спазмом всё больше, лаская языками пламени внутренности, опаляя их, как на костре. Маленький член был прижат к животу: истекал; подрагивал каждый раз, когда Юнги вспоминал обнажённого Чонгука в душе; намекал; взывал, прося уже сделать с ним хоть что-то. Юнги не выдержал и сжал его — влажный — в ладони, несколько раз проведя вверх-вниз. Дырочка стала сжиматься, пульсировать, выталкивая густую вязкую смазку. Вторая рука скользнула между зажатых скользких бёдер, нащупывая, кружа вокруг томящегося и изнывающего уже расслабленного колечка мышц.       — Ах… — на выдохе простонал Юнги, когда указательный палец оказался полностью внутри, скользнул мягко и свободно. Губы распахнулись, расслабленно, блаженно выдыхая. По телу разлилась приятная слабость, которая испарилась так же быстро, как и возникла.       Чтобы ещё раз вернуть пропавшее удовольствие, Юнги медленно вынул мокрый палец и вставил его в себя вновь, только чуть быстрее. Развернувшись на спину, он развёл согнутые колени в стороны и, отпустив член, схватился этой же рукой за набухший розовый сосок. Второй рукой омега не переставал плавно двигать, входя пальцем в горячее нутро. Казалось, что вот-вот — и всё закончится, но как бы Юнги не выгибал спину или не поднимал бёдра, конца и края не было его страданиям. Вдруг тело снова пронзила скручивающая внутренности боль, и, резко вынув палец из пульсирующей дырочки, он положил ладонь на живот, размазывая по нему липкую смазку.       — Как больно… — тихо прошептал в темноту, опять сжимаясь в комочек. Слёзы хлынули из закрытых глаз, ставя точку в этом мучении. Дальше истязать себя — пытка. — Чонгук…       Скатившись с кровати на пол, Юнги поднялся на дрожащих ногах и шатаясь вышел из своей комнаты. Весь потный, липкий, в засохших разводах от выделений, абсолютно голый — он шёл по ночному коридору особняка, опираясь о стены, чтобы случайно не свалиться на пол. Его тянуло в чужую комнату, в которой было спасение от мук: он так чувствовал, знал, сердцу своему доверял.       Дверь в комнату Чонгука была не заперта, и Юнги вошёл в неё беспрепятственно. В темноте он нащупал кровать, залез на неё в поисках того, кто избавит его от этих мучений. Постель была холодной, пустой — в ней никто не лежал. Юнги, завывая, начал ползать по ней, искать, не понимая, отчего кровать в сумраке такая большая; вновь плачет, роняя горькие слёзы на смятое одеяло.       — Чонгук? — совсем жалобно, между всхлипываниями. Ложится на спину, широко расставляя согнутые в коленях ноги в стороны, раскрылся, почти касался ими прохладного одеяла. Ладонями вытирал мокрые щёки, тяжело дыша и теряя от запаха альфы, осевшего в воздухе, последние нити с реальностью.       Облокотившись головой об угол шкафа, Чонгук не моргая смотрел на свою кровать, чуть подсвеченную лунным светом, и медленно вдыхал заполняющий комнату любимый запах. Юнги нуждался сейчас в нём, плакал, молил о чём-то совсем тихо и неразборчиво, а он стоял в темноте незамеченный и не мог унять дрожащих рук.       — Я здесь, мой хороший. Я здесь… — из темноты заверил низкий голос.       Юнги облегчённо выдохнул, успокоился, когда впалого влажного живота коснулась горячая ладонь.