Плач огненной птицы

      Подкрадывалось раннее утро, мягко заглядывая в окно нежно светлеющим небом. Шептало на ухо отдаленными голосами птиц и звуками постепенно просыпающегося племени, когда Кэйа открыл глаза, с удивлением обнаруживая себя в пустой хижине. После многих месяцев жизни на этих суровых землях, где вынуждено разделяешь свое скромное жилье с другими рабами, и после долгого совместного пути с Дилюком, это одиночество и тишина показались ему странными и непривычными. Забытая роскошь, о которой, оказывается, весьма приятно вспомнить. Можно не думать, едва вынырнув из сна, о собственном лице, о чужом присутствии, что одним своим тихим дыханием не дает невольно в полной мере расслабиться, а просто лежать и отрешенно пялиться в потолок. Наедине с самим собой и лениво переплетающимися в голове мыслями, подобно этим хитрым перекладинам из веток, составляющим свод.       Кэйа все еще не понимал, какого черта до сих пор здесь делает. Его поступок шел вразрез со всем, что вбивалось в подкорку с юности. Вырезалось беспощадно под кожей через боль и нежелание, оставаясь равнодушным к мокрым следам на щеках. Отсекалось хладнокровно все бесполезное и лишнее, заложенное материнской лаской и любовью, будто суровый скульптор вырубал планомерно из послушного куска камня свое детище, заточая внутри ревущую и разрывающуюся от тоски душу. Так было нужно. Этот жестокий творец бы не одобрил добросердечного желания помочь, и ощущалось перед ним что-то похожее на стыд, все же, он вырастил выкинутого мальчишку, взяв под свою ответственность. Кэйа мучился от сильного и неприятно подтачивающего, едкого чувства, что облажался в Натлане целиком и полностью, задержавшись здесь слишком долго. Подвел, вдобавок отплатив за вложенное в него время и усилия непозволительной своевольностью и нарушением строгих правил, по которым надлежало действовать и в целом существовать, чтобы выжить.       Разве стоили этого слова о том, что он хороший человек?       Ладонь осторожно легла на грудь, прямо над бьющимся сердцем — все еще жжется внутри теплом, будто наглотался тлеющих углей. Смех, да и только. Зато как хочется вновь поверить в эти слова, что приведут лишь к погибели, ведь путь добродетели и чести не для него. Сгорит, стоит лишь выйти из тени и ступить на залитую светом дорогу. Обрушит на себя мощной лавиной гнев и разочарование и понесет следом наказание, что не будет милосердным. И все же, это трепещущее внутри крохотным огоньком тепло отчаянно хотелось сберечь. Укрыть в ладонях, словно хрупкого, еще совсем голого птенца, спрятать от окружающего холода и жестокости, вскормить, позволив опериться и расправить гордо крылья, но Кэйа знает, что ему не позволят этого. Вырвут из рук и раздавят прямо на глазах тяжелым сапогом с отвратительным хрустом тонких костей под грубой подошвой, как когда-то уже загубили в душе все прекрасное и теплое, старательно посеянное матерью, обожгли ледяным морозом нежные ростки, сделав его тем, кто он есть.       Беззвучно, боязливо и осторожно губы прошептали первые слова песни, что он считал лишь колыбельной. Кэйа слышал ее каждый день в далеком детстве, засыпая под нежный, успокаивающий голос и мягкие касания рук, пока однажды они не исчезли без следа, сменившись промозглым холодом и равнодушным взглядом. Пока не остался один, нигде не найдя матери.       Плач о прощании, не колыбельная. Тихое пение заполнило хижину, словно Кэйа нерешительно пробовал заново на вкус слова песни, отдающие теперь тоской и страшной горечью, понимал наконец заложенный в куплеты смысл. Его мать не знала, который день будет последним. Она прощалась каждый вечер с легкой, полной нежности улыбкой, которая выжглась в памяти. Кэйа не помнил ни лицо, ни голос, что навсегда утеряны, размыты безжалостно временем, но эту улыбку ему не забыть никогда. Тогда он еще не понимал многих вещей, а сейчас, повзрослев, осознавал, сколько на самом деле любви было к нему у матери, несмотря ни на что. Она могла его ненавидеть, но не стала. Мудрая женщина. Невероятно стойкая и сильная. Лучшая натланская кровь.       Едва слышная песня разрывала на части грудь, сдавливала до боли горло, но Кэйа упрямо пел до конца, чувствуя, как жжет глаза, чтобы с последними прозвучавшими строками безжалостно затушить невыносимое, разрушающее тепло внутри собственными руками. Зажмурившись, выдрать с корнем, вытравить это ощущение, так напоминающее о временах, когда в голову еще вкладывались представления о доброте, заботе и любви, искренне веря, что из него вырастет хороший человек. Прости, матушка. Не выросло.       Проклятый Дилюк, которому взбрело в голову говорить ему всякие бредовые вещи, выбивая почву из-под ног. То, что Кэйа за ним вернулся, пожалев, еще ничего не значит. Одного поступка маловато для того, чтобы обелить душу и заявлять о добром сердце.       Кстати, где он сам, интересно?       Прощаясь с нахлынувшими воспоминаниями, запирая их обратно под тяжелый замок, Кэйа сделал медленный вдох и выдох, возвращаясь в реальность, вспоминая кто он и где. Некогда тосковать и жалеть о прошлом, которое осталось лишь едва различимым призраком в памяти.       Глубокий вдох, выдох. Пальцы раздраженно смахнули влагу с ресниц, стирая представший образ женщины перед глазами.       Откровенно бесполезное занятие, и вообще, пора вставать и жить очередной день, который обещает быть интересным. Пора закончить все оставшиеся в Натлане незавершенные дела.       Лениво выползая из хижины, Кэйа потянулся, намереваясь немного погреться под ласковым утренним солнцем и насладиться коротким бездельем, пока вокруг привычно снует просыпающееся племя, но чуть не столкнулся нос к носу с Дилюком в дверях, едва отодвинув цветастую занавесь. Легок на помине.       — А вот и ты. Все-таки заблудился? — елейно растянул было губы Кэйа, однако его обыкновенное выражение не налезло на лицо из-за пробившегося вперед удивления, стоило лишь приглядеться получше. Это утро, пожалуй, стало еще страннее.       — Неужели потерял меня? — буркнул Дилюк, нетерпеливо топчась на пороге. Непривычно всклоченный и неопрятный, будто одевался впопыхах, еще толком не проснувшись, — Дай пройти.       — А вы полны неожиданных сюрпризов, Господин Дилюк, — даже не подумав сдвинуться с места, ехидно протянул Кэйа, еле сдерживая рвущуюся наружу выразительную улыбку, — Интересные у тебя способы… нагулять крепкий сон.       — Не понимаю, о чем ты, — раздался безразличный ответ, с пробивающимися все отчетливее нотками раздражения.       — Для того, чтобы строить из себя сейчас благопристойность, тебе следовало замотать свою шею получше, — опустив многозначительный взгляд с его лица ниже, сказал Кэйа, с интересом изучая яркие следы бурной ночи на бледной коже.       — Это не!.. — спешно прикрыл шею Дилюк, краснея и осекаясь в ответ на саркастично вскинутую бровь, — Ай, катись в Бездну! — прошипел в итоге, отодвигая его с прохода и скрываясь в хижине. Однако тряпица вместо двери не могла спасти и оградить от настойчивого желания обсудить такое незаурядное событие.       — Забавно получается. Спасал тебя я, а ты упал в объятия к другому, — наигранно обиделся Кэйа, заходя следом, но его голос откровенно смеялся над вспыхнувшим ярким смущением и злостью, — Это несправедливо.       — Прости, что?! — едва не задохнулся от возмущения Дилюк, разворачиваясь к нему с ошарашенным лицом, — Ты совсем уже совесть потерял?       — Чтобы потерять совесть, нужно для начала ее иметь, — усмехнулся он, окидывая лукавым взглядом с головы до ног, — Я предупреждал тебя не заводить натланскую жену, так ты решил пойти еще дальше. Я в восхищении, — Кэйа буквально кожей чувствовал, как бесит Дилюка, как чуть ли не летят во все стороны искры, высекаемые словами, но получал от этого небывалое, острое удовольствие, — Как спалось с вождем?       — Сходи к нему сам, раз так интересно, — он отвернулся, складывая руки на груди и невольно открывая вид на оставленные метки еще лучше. Прекрасный контраст.       — Мне, в отличие от тебя, будут грызть шею далеко не так ласково. Лишнее кровопролитие совершенно ни к чему, когда есть ты, глубоко прочувствовавший всю натланскую страсть своей…       — Если ты закончил, то я хотел бы поспать, — с нажимом произнес Дилюк, перебивая.       — Ах, да. Прости, что докучаю. Действительно, у тебя такой крайне затраханный вид. Очень неблаговоспитанно с моей стороны, — состроил скорбное лицо Кэйа, прикладывая руку к груди в деланном раскаянии.       — Ты! — едва сдерживая кипящий гнев, вскинулся Дилюк, делая предупреждающий шаг навстречу, — Тебя вообще хоть воспитывали? Я в жизни не встречал такого нахала!       Другое дело. К таким словам он привык.       — Сочту за комплимент, — склонился в изящном реверансе Кэйа, будто на нем были не грубые натланские одеяния, а роскошный костюм, пошитый лучшим кутюрье Фонтейна, — Позвольте полюбопытствовать, у вас в Мондштадте подобное раскрепощенное поведение считается в рамках приличия? Думаю, стоит заскочить как-нибудь в гости в столь свободный и… ветреный край.       — Пошел вон! — прожигая разъяренным взглядом, двинулся на него Дилюк, вынуждая игриво увернуться и спешно ретироваться из хижины с озорной улыбкой на лице, будто нахулиганивший мальчишка.       Попасть под горячую руку или получить по хребту тяжелым мечом не хотелось, так что Кэйа решил, что до вечера попадаться на глаза больше не стоит. Он и так с лихвой налюбовался живыми, несдержанными эмоциями, жалящими электричеством под кожей, впрыскивающими в кровь азарт и выжигающими остатки тоски за ребрами. Теперь, с правильным настроением, пора бы заняться насущными делами. Для начала было бы неплохо позавтракать, например.       Отношение племени к Кэйе переменилось в лучшую сторону. Если раньше оно было настороженное, памятуя о прошлом, то теперь его уважительно привечали, как желанного гостя, едва заметив на улице. Успевай только раздавать улыбки во все стороны, купаясь во внимании. Не составило труда завязать разговор с пожилым кожевником, откровенно скучающим в своей мастерской на фоне сохнущих, растянутых на рамах шкур. Слово за слово, и вот его уже настойчиво хотят накормить, не принимая никаких возражений.       — Молодому воину не пристало ходить голодным. Тело дóлжно хорошо кормить, чтобы мышцы были сильны, — приглашая на задний дворик, причитал старик, — Вы, молодняк, совсем о себе не думаете. В вас много дури, на которой прете, а лет через пятнадцать-двадцать взвоете, какими дураками были и не берегли себя, — указал он на место за низеньким, добротно сколоченным из досок столом.       — Как хорошо, когда есть кому о нас подумать и позаботиться, — мило улыбался Кэйа, без стеснения присаживаясь прямо на землю, пока перед ним выставляли плошки с нехитрой снедью.       — Гладко стелешь, хитрец! — хрипло и доброжелательно усмехнулся старик, щуря живые глаза, обрамленные сеткой глубоких морщин, — Займи-ка лучше свой рот делом. Я соберу тебе еще с собой, отнесешь хозяину, а то и носа из хижины не показывает. Вождь ему благоволит, молодой и падкий на красоту. Ох уж эта горячая кровь, — присел он сбоку за стол, мягко ворча, пока Кэйа послушно набивал желудок овощами, тушеными с мясом, — Забирал бы ты дитя Мураты и уходил. Его душа не принадлежит этим землям. Ты же — семя Натлана, взросшее в чужом краю. В тебе совершенно нет нашего огня. Вам обоим здесь не место.       — И то правда. Мы не задержимся, злоупотребляя вашим гостеприимством, — заискивающе покивали в ответ.       — Ты ешь, ешь! Не поддакивай мне тут, — махнул на него жилистой рукой кожевник, — Ты уже злоупотребил всем, чем можно было. Твоя удача, что увезли за пустошь, а то бы сгинул в клетке. Да и наша тоже, чего уж тут, — вздохнул он, — Кто мог подумать, что именно ты однажды поможешь племенам, избавив от безбожников и их прислужника.       — В этом не столько моя заслуга… — неловко огладил пальцами глиняную плошку Кэйа, криво улыбаясь.       — А то я не знаю! — перебил его старик, строго косясь за болтовню, — Вы бы по одиночке не вышли из того лесу. Один в поле воин, да не на долго. Береги хозяина. Ты с ним свободный человек.       — Благодарю за еду и мудрые наставления, но признаться, у меня к вам есть небольшая просьба, — перевел тему Кэйа, крутя в руках деревянную ложку, — Изготовите мне пару маленьких мешочков?       — От чего же нет? Сделаю, работы у меня сегодня как раз немного, — поднялся кожевник, опираясь о стол и с кряхтением потирая поясницу, — Но сначала — доешь!       Хоть оплаты старик брать и не захотел за такую мелочь, Кэйа все же настойчиво спросил, чем может помочь, не желая прослыть к вечеру неблагодарным. Знает он этих пожилых натланцев. В итоге, ему указали на крышу хижины, бурча, что надо бы сменить плетение в одном месте, да вот только сам залезть не может из-за ноющей спины. К полудню от довольно тяжелой работы, в добавок к уставшим плечам, спина заныла уже у самого Кэйи, сосредоточенно и с силой стягивающего веревкой все новые и новые ветки. По коже градом стекал пот от палящего лишь жарче и ярче высокого солнца. Волосы, завязанные в небрежный пучок, постоянно из него выбивались, мешая. Короткие пряди у лица неприятно облепили лоб, и то и дело приходилось их смахивать, зачесывая пятерней назад. От выматывающего труда Кэйа уже начал отвыкать, но все же полгода в Натлане научили его многому по хозяйству. Чинить оказалось нужно, без приуменьшения, всю крышу. Стоило лишь вытащить одно звено плетения, как за ним следом, будто карточный домик, посыпалось и все остальное, иссушенное солнцем и изъеденное вредителями. Хитрый какой старик. Состроил из себя саму скромность, заверяя, что там немного только подлатать нужно! Зато в покрасневших руках, с вздувшимися от работы мозолями, теперь были плотные, красивые мешочки из тонкой и мягкой кожи, и Кэйю еще раз настойчиво накормили сытным обедом, вручая на прощание довольно объемный сверток для Дилюка.       Возвращаться было хоть и не безопасно, но, тяжело вздохнув, он пошел на риск. Не шататься же весь день по племени с едой, которую к вечеру останется только выкинуть, а Дилюк может даже сменит гнев на милость за такое заботливое подношение. Что может быть лучше, чем досыта поесть после столь утомительной ночи. Всерьез выводить его из себя было сейчас не сподручно, да и не хотелось.       — Я тут подумал, — осторожно отодвинув занавесь и заглянув в хижину, Кэйа тут же напоролся на мрачный и тяжелый взгляд, — Что тебя стоит чутка прикормить, — покачал он перед собой ароматным свертком, как выставленным белым флагом и символом добрых намерений, — Для налаживания дипломатических отношений.       — Хм, — снизошел до ответа Дилюк, продолжая накладывать мазь на запястье и игнорируя чужое присутствие.       — Шею тоже намажь, — посоветовал Кэйа, слыша в ответ злое пыхтение носом, — Нет, ну если ты хочешь любоваться этими трофеями еще неделю, то кто я такой, чтобы тебе запрещать?       — Ты можешь хотя бы сделать вид, что ты знаешь, что такое «тактичность»? — вновь поднял недовольный взгляд Дилюк. Выглядел он, словно только недавно проснулся, еще с не сошедшим красным следом от циновки на щеке.       — Ты просишь меня врать? Что-то новенькое, — наигранно усмехнулся Кэйа, ставя рядом с ним сверток и осторожно присаживаясь напротив, — Я просто удивлен. Ты казался мне весьма чопорным, а тебе, оказывается, вовсе не чужды человеческие грехи и слабости.       — От тебя это звучит, как похвала, но в этом нет ничего, чем стоило бы гордиться. Ты прав, это совершенно неподобающее поведение, — с глухим стуком глиняной посуды, убрал мазь в сторону Дилюк, отчего-то избегая смотреть на него.       — Жалеешь?       — Нет, — прозвучал спокойный и уверенный ответ, несколько удивив.       — Тогда к чему это смущение и самоосуждение? — склонил голову к плечу Кэйа, любопытно щурясь, — Просто получай удовольствие, раз тебе этого хочется.       — Не всегда можно делать то, что хочется, — возразил упрямо Дилюк, поднимая глаза.       — А разве кто-то держит над тобой по ночам свечку? С кем ты спишь — это твое личное дело. Или хочешь однажды стать тем благопристойным, семейным джентльменом, который, уезжая в командировку, первым делом бежит в бордель, снимать себе мальчика, а к любимой жене и притронуться не может? Я таких повидал достаточно. Печальное зрелище, — скривил лицо Кэйа.       — Откуда же? Был тем самым мальчиком? — небрежно фыркнул Дилюк, не проникнувшись обрисованной картинкой и горделиво не желая ее на себя примерять.       — Возможно, — загадочно стрельнул взглядом Кэйа.       — Вранье. Ты где вообще был? — оценили его несвежий и запачканный вид, меняя тему, — Тебя гоняли вокруг племени и по земле валяли все утро?       — Нет, у меня всего лишь день начался с починки крыш, — распутал низкий пучок на голове Кэйа, устало вздыхая и вытаскивая из волос мелкие щепки и прочий прицепившийся мусор.       — То-то же ведешь себя лучше. Не зря говорят, что труд облагораживает, — заявил с надменным лицом Дилюк, неприкрыто ехидничая в отместку за утро.       — Возьму тебя в следующий раз с собой, для профилактики, а то ты все больше начинаешь язвить, — тихо рассмеялся Кэйа. За строгим воспитанием-то кроется много всего интересного.       С приближением вечера в племени нарастало возбужденное воодушевление. Сегодня будет долгожданный праздник в честь чужеземцев, которого так ждали, ведь славную победу грех не отметить как следует. Даже Дилюк, казалось, хмурился меньше обыкновенного, более расслабленный и, наконец, привыкший к традиции собираться у Огня. Кэйа, молчаливо шагая рядом, задумчиво то и дело косился на него. Что-то едва уловимо изменилось в светлом лице и во взгляде, вынуждая смотреть внимательнее. Иначе. Видеть все отчетливее не только удобный инструмент, что поможет покинуть Натлан, но и просто человека. Уставшего, боящегося поднять глаза, когда приоткрывается душа, а за плечами высоким пламенем горит людоедское племя. Требовательного к себе, стыдливо отворачивающегося, когда позволяет в тишине хижины прозвучать смелому признанию, что не жалеет о ночи, проведенной с мужчиной. Этим можно было воспользоваться. Вытащить аккуратно наружу страхи и сожаления, чтобы после безжалостно давить на них, манипулировать…       Кэйа одернул себя, мечась в противоречивых чувствах и выходя на площадь к яркому Огню, где уже собралось шумное, галдящее на разный лад племя. Сегодня ему есть, что преподнести в дар, возвращая назад причитающееся Мурате и освобождаясь от груза данного обещания. Смуглые, натруженные ладони хлопали по голым плечам в приветствии, пока он пробирался ближе к костру сквозь толпу, оставив Дилюка, как и свои мысли, позади. Его окликнул женский голос, приближаясь, и в руки вложили родной меч, кивая в уважении и смягчая взгляд янтарных глаз. Кэйа коротко склонил голову в ответ, улыбаясь от того, что почувствовал вновь знакомый вес и ощутил ладонями прохладную, серебристую вязь на ножнах, каждый сантиметр которой был изучен. Сейчас он был искренне рад, что вернулся. Не оставил малодушно в Натлане клинок, принадлежавший когда-то матери. Пускай воспоминания о ней поблекли, но гордая сталь сияет все также ярко, храня ее несломленный дух, если верить местным суевериям. Служит вещественным, осязаемым напоминанием, что она действительно когда-то жила, а не приснилась однажды вместе с теплыми руками и чарующим голосом.       Два обручальных браслета с витиеватой резьбой по темному дереву легли на ладонь. Кэйа не знал этих людей, чьи жизни оборвались из-за чужой злобы, ревности и алчности. Хотелось бы верить, что теперь они обретут покой, вернувшись домой, в объятия пламени, но он не считал, что по ту сторону есть хоть что-то, кроме пустоты и забвения. Пускай вместо него верит племя, тянущее все громче песню о перерождении души в жаркой огненной стихии. Она выплавит заново тела, возродит из праха и пепла новую жизнь.       Огонь радостно дрогнул, затрещал, принимая подношение. Сверкнула сталь меча, опущенная в кострище в воинском ритуале прощания. Полоснуло по ладони нагретое лезвие, и Кэйа, задумчиво смотря на вытекающую из пореза вместе с болью темную кровь, не знал, сочтут это за оскорбление или же примут, как знак уважения. Он ведь Проклятое дитя, плод оскверненной женщины. Имеет ли право? Взгляд скользнул по собравшемуся племени, находя в толпе статную фигуру вождя, внимательно наблюдающего за ним. Встретился со светлыми, пронзительными глазами, ловя короткий кивок и прикрытые на миг в разрешении веки. Кэйа усмехнулся ему в ответ , вскидывая руку и позволяя багряным каплям крови сорваться в зашипевший в удовольствии Огонь, завершая нехитрый ритуал. Он был не обязан этого делать, просто захотелось проститься с Натланом красиво, признавая силу людей, живущих здесь, и уважая их законы, пусть они суровые и жестокие.       Мелькнула сбоку вскинутая в похожем жесте бледная ладонь, угощая пламя еще одной порцией крови и племя уважительно зашумело, отбивая о грудь кулаками. Кэйа вопросительно посмотрел на вставшего рядом Дилюка, не сводящего глаз с костра с застывшим на лице меланхоличным выражением.       — Завтра мы уйдем, — произнес он задумчиво, — Выказать на прощание свое почтение Натлану будет не лишним.       — Мы с тобой сошлись в желаниях, — слабо улыбнулся ему Кэйа, разворачиваясь и уходя к заждавшемуся веселья племени.       Вновь по коже вели грубыми пальцами, размазывая узорами пеструю краску на груди и плечах, вплетались в волосы украшения, что мелодично звенели у лица, лаская слух. Праздновать народ Натлана любил и умел, и по таким вечерам Кэйа, пожалуй, даже будет скучать, как и по терпкому местному вину, что мягко бьет в голову. Так что сегодня он будет пить вдоволь, распевая с племенем лихие песни о легендарных сражениях с драконами и о страстных, сильных воинах. Мужчинах и женщинах, что зачастую этих драконов сражали, покоряя сердца суровых вождей. Будет танцевать, забываясь в веселье и утягивая за руки с собой в пляс скучающих девушек и парней. Будет шутить, флиртовать и смеяться, замечая на себе жаркие взгляды, общаться, собирая вокруг себя толпу слушателей, для которой у него есть множество увлекательных небылиц. Ведь сейчас можно просто веселиться и ни о чем не думать. Нужно. Однако все чаще племя спрашивало о безбожниках, желая узнать историю из первых уст. С этими вопросами Кэйа бесстыдно отсылал к Дилюку, что сидел подле вождя, о чем-то разговаривая, и даже последний не смог защитить его от собственного любопытного племени, разошедшегося в пьяном веселье, постепенно окружившего плотным кольцом. Тот, кто уничтожил пожирателей плоти, пусть и рассказывает. Не он здесь главный герой.       Расслабленно попивая в сторонке вино, Кэйа никак не ожидал, что его внезапно подхватят вдвоем под руки сильные воины, поднимая и волоча в сторону под общий громкий смех. Затащат в центр собравшейся толпы, усаживая рядом с Дилюком, и под недовольный взгляд вождя.       — Я не хожу на свидания втроем, — пьяно протянул Кэйа, заглядывая с грустью в свою опустевшую чашу, из которой расплескался весь ароматный алкоголь, пока его не особо аккуратно тащили в круг.       — Ты знаешь, что я умею заставлять тебя говорить по делу. Напомнить, или расскажешь все сразу как следует? — поинтересовался лениво вождь, вальяжно рассевшийся на земле у бревна по своей любимой привычке.       — Особенно с тобой.       — Племя желает знать про Пачи. Как ты понял, чем он промышляет в лесах, — окинул насмешливым взглядом Дилюк, поясняя, и Кэйа готов был поклясться, что знает, кому принадлежит идея приволочь его сюда, — Кто, как не ты, сможет поведать эту историю?       — Неужели ты не смог подобрать слов, чтобы емко рассказать о моем остром уме? К чему это излишний интерес к моей скромной персоне, — вздохнул он, осознавая, что никто из них не выберется из окружения, пока племя не утолит свое любопытство.       — Не смог оставить тебя скучать в стороне, ты ведь так любишь внимание, — склонился к нему Дилюк, щурясь и понижая голос до шепота, чтобы никто более не услышал, — А еще внезапно исчезать и приносить проблемы.       — Правильно. Не своди с меня глаз, — вырвалось против воли в тон ему, а выдержать прямой взгляд оказалось несколько сложнее, чем обычно, словно внутри натянулась опасно струна, и Кэйа поспешно отвернулся, громко выкрикивая в толпу на натланском, требовательно протягивая свою чашу, — Налейте хоть вина, а то в горле пересохло для столь утомительно долгих рассказов.       Все разошлись по своим хижинам далеко за полночь, нетвердо стоя на ногах и возбужденно громко обсуждая чужую славную победу. Шаткая походка была и у Кэйи, что сбился со счета выпитых кувшинов, отводя напоследок душу. То и дело уводило вбок, будто земля под ним кренилась, вынуждая с неловким смехом ловить все норовящее ускользнуть равновесие. Давненько он не напивался по-настоящему, до путающихся ног и обрывочных, поверхностных мыслей в голове.       — Пьяница, — раздраженно буркнули под ухом, подхватывая под руку, когда Кэйа в очередной раз чуть не свалился на ровном месте, споткнувшись о воздух.       — Отведешь меня домой? — хохотнул Кэйа, безвольно повиснув на чужом плече всей своей тяжестью.       — Пойдем уже, — вздохнул Дилюк, потянув вперед по темной улочке, — Отведу.       — А ты знаешь, где он?       — Кто?       — Мой дом, — пьяно улыбался Кэйа, пытаясь разглядеть плывущим взглядом его лицо.       — Не знаю. Ты не рассказал, — ровно произнес Дилюк, перехватывая руку поудобнее и не позволяя сползти ниже.       — Вот и я не знаю, — очередной тихий и легкомысленный смешок сорвался с губ, растянутых в отвратительно кривой улыбке, — Тогда куда ты меня ведешь?       — Не все ли равно, когда весь мир твой дом? — фыркнул он, припоминая слова, сказанные однажды самим Кэйей.       — Ты чертовски прав, — активно кивать головой оказалось плохой идеей, чуть не утянувшей их обоих в колючие кусты, но Дилюк удержал, бубня под нос ругательства, заглушаемые громким пьяным смехом, — Погоди, постой! Этот самый мир куда-то едет. Надо дождаться нашей остановки.       — Архонты…       Надежды, что позволят отоспаться вдоволь после хорошо проведенного праздника, оказались несбыточными и напрасными. Едва взошло солнце, как его безжалостно растолкали, морща лицо и веля собираться в дорогу. Пошарив вокруг себя сонным и вялым взглядом, Кэйа возмутился, где же носит похмельную фею, когда она так нужна, на что Дилюк недовольно закатил глаза, но все же ушел за завтраком, позволяя еще какое-то время бессовестно поваляться и подремать. После того, как растолкали во второй раз, грозясь вылить кувшин воды на голову, он прекратил строить из себя умирающего, нехотя отрывая тело от жесткой лежанки.       Сборы не заняли много времени, как и прощание с племенем, что вышло проводить их в путь и дать несколько советов, как лучше всего добраться до границы с Сумеру. Наметив на карте дорогу в обход все еще опасного и полного ловушек леса, Кэйа настороженно переглянулся с Дилюком, что так же оторвал взгляд от схематичных изображений рельефа, голубых вен рек и ориентиров на ветхой бумаге. Достаточно было лишь напряженного и хмурого выражения лица, чтобы понять, что в их головах сейчас промелькнула одинаковая мысль об одной оставшейся важной детали.       Прах. Украденная частичка древнего божества — вопрос все еще неразрешенный, и об этом не забыли. Ах, как жаль.       По собравшейся толпе разнеслись удивленные шепотки, прерывая их гляделки над несчастной картой, в которую с двух сторон вцепились намертво пальцами. Прислушавшись и разобрав, о чем тихо гудит племя, Кэйа насмешливо прыснул. Ну надо же, какие почести.       — Иди. Тебе оказали великую честь, — усмехнулся он, уступая, разжимая хватку и кивая на неспешно вышедшего к ним вождя.       Дилюк несколько растерянно оглянулся, прежде чем отмереть и подойти, на ходу складывая карту за пояс. Кэйа не прислушивался, о чем эти двое негромко ворковали на виду у всего племени, откровенно скучая в сторонке. Навряд ли о чем-то интересном, но когда ладонь вождя легла на бледную шею, притягивая, чтобы приникнуть к губам и урвать себе напоследок короткий, дерзкий поцелуй, он ошеломленно уставился на них. Дело было не в том, что отовсюду послышалось красноречивое улюлюканье, и не в самом поцелуе, а в том, что Дилюк, пусть и с красными ушами, вполне спокойно позволил, сам не ведая, как ударил этим по чужому самолюбию. Кэйа окончательно запутался в том, что творится в собственной душе, а потому было проще умело задвинуть сейчас все эти глупости подальше в пыльный и темный угол, чтобы не мешались. Бред какой-то. Ему что, снова пятнадцать лет, чтобы завидовать?       Лес, в который они вошли после полудня, мало чем отличался от соседнего, кипя жизнью на всех уровнях — от самой земли и до макушек высоких деревьев — но подсознательно ощущался другим. Спокойным и совершенно не враждебным, исхоженный племенем вдоль и поперек. Мягко шелестел ветер в кронах и заливались звонкой трелью птицы, высокие травы обнимали ноги, целовали кисти рук, оставляя на коже влажные следы сорванной росы. День в пути прошел спокойно, полный коротких разговор ни о чем, а вот вечером, стоило разжечь костер и устроиться на ночлег, Дилюк решительно сел напротив, требовательно протягивая руку.       — Давай сюда.       — Может, мы сделаем вид, что ничего не было? — с надеждой взглянул на него Кэйа.       — Ты должен был понимать, когда возвращался за мной, что я его тебе не оставлю, — взмахнули пару раз пальцы в поторапливающем жесте.       — Это жестоко! Я ради этого столько пережил, — трагичное лицо и самый жалостливый вид не помогли. Дилюк все так же равнодушно взирал, ожидая окончания представления, — Ладно. Тогда ты тоже должен был понимать, что просто так я ничего тебе не отдам, — цыкнул Кэйа.       — И чего ты хочешь? — раздался тяжкий вздох в вечерней тишине.       — Ты ведь идешь в Порт Ормос? Возьми меня с собой.       — Что? Ты серьезно? — уставился на него Дилюк, — После всего ты просишься идти вместе?       — Вот именно, после всего я хочу идти через пустыню вместе. За твоими крепкими и надежными плечами, как за каменной стеной. Ты не предашь, не обманешь и не бросишь. К тому же, я ведь говорил, что хочу завести кучу друзей по всему Тейвату? Почему бы мне не начать с тебя? — мило улыбался Кэйа.       — Не могу сказать того же самого о тебе. Ты надо мной явно издеваешься…       — Вовсе нет, сам подумай. Это, конечно, не пустошь, но и в пустыне хватает неприятных сюрпризов. Опасные пески, руины с ловушками, жестокие наемники, — он подался вперед, заговорщически понижая голос, — Вместе выгоднее. Мне — так точно. Посмотри на меня: на мне одна повязка да меч! — развел руками Кэйа, указывая на себя, и спешно поправился, — Ну ладно, две повязки, но сути это не меняет. Доведи меня до порта, купи мне билет до Инадзумы и на этом распрощаемся.       — Ты собрался в Инадзуму? — все еще удивлялся Дилюк, явно сбитый столку всеми его речами.       — Говорят, там очень красиво цветет сакура, — мечтательно подпер голову рукой Кэйа, романтично улыбаясь, — А еще на Ватацуми есть невероятный, потрясающий храм.       — Храм, да? — сердито поджал губы Дилюк.       — И от туда открываются замечательные виды. Так что? По рукам? — на протянутую ладонь, очерченную мягким светом от костра, посмотрели с сомнением, но, вздохнув, крепко пожали, — С вами приятно иметь дело, Господин Дилюк.       — Прах, — напомнили ему, высвобождая ладонь и поворачивая ее тыльной стороной вниз.       Кэйа не без сожаления полез за пояс, выуживая склянку с горсткой драгоценного пепла. Опустил на нее задумчивый взгляд, оглаживая пальцами нагретое от тела стекло, ловящее редкие отблески рыжего пламени на ребрах, и нерешительно протянул Дилюку, осторожно вкладывая в его ладонь. Тот лишь пренебрежительно хмыкнул, срывая крышку и равнодушно высыпая прах в костер под разнесшийся досадливый вздох.       — Отлично. А теперь давай сюда настоящий прах, — от такого заявления Кэйа аж подавился воздухом, неверяще уставившись на уставшее, снисходительное и несколько саркастичное лицо.       — Это!..       — Давай, давай, — протянул он ладонь заново, требовательно сверля темными, багряными глазами, — Даже не начинай устраивать мне свои представления.       — Я не!..       — Кэйа.       — Полгода в Натлане, Дилюк! Я сидел в клетке! Получал раны! Меня пытали! — взорвался в возмущении Кэйа, сердито сжимая его бледное запястье, — Заставляли драться и тяжело работать от рассвета до заката!       — А еще ты врал, подставлял людей и осквернил местную святыню! Ты совершил преступление и получил наказание, — зашипел на него Дилюк, дергая руку к себе, но сильная хватка не разжалась, — Мы с тобой договорились, что я беру тебя с собой в порт в обмен на прах. Либо ты отдашь мне его сам, либо я не постесняюсь забрать силой, и ты отправишься через пустыню один за попытку в очередной раз меня обмануть!       — Я ужасно продешевил. Требую пересмотра сделки, — сощурился Кэйа, упрямо сжимая губы в тонкую полоску.       — Никакого пересмотра не будет, — надменно вздернул подбородок Дилюк, — Имей хоть раз честь и достоинство и выполни свое условие.       — Я отдам тебе его в порту.       — Еще чего.       — Дилюк, пожалуйста, — смягчилась хватка на запястье, как и взгляд, в надежде растопить это ледяное сердце.       — Даже не пытайся.       — Давай ты просто оставишь его у себя? Идет? — умоляюще смотрел на него Кэйа, отчаянно пытаясь сберечь то, что досталось ему кровью и потом, через боль и страдания. Выторговать хотя бы крохотный шанс вернуть потом себе прах божества, цены которому нет, — Это очень важная вещь, прошу.       — Второй раз я на это не поведусь, — отрезал бессердечно Дилюк.       — Черт меня дернул за тобой вернуться! — спустя пару минут тяжелых гляделок, раздраженно полез во второй раз за пояс Кэйа, доставая плотный, туго перевязанный кожаный мешочек, — Мог бы и закрыть хоть раз свои праведные глаза за мой героический поступок и твое спасение!       — Ты поступил по совести, и я этого не забуду. Справишься и еще раз. Давай, — подтолкнули более мягкими словами.       — Это слишком дорого стоит. Мне не нравится.       Смотря на то, как равнодушно высыпают в потрескивающий костер пепел, Кэйа готов был нервно рассмеяться. Прятал затем молчаливо весь вечер взгляд, в конце концов отворачиваясь от света пламени и подгребая к себе сумку вместо подушки. Он был несказанно доволен тем, как все вышло. Ведь настоящий прах, в таком же маленьком кожаном мешочке, лежал сейчас под его головой, спрятанный под подклад, а Кэйа идет до порта с билетом в Инадзуму и в отличной компании, в которой определенно не заскучает шастать по песчаным дюнам.