Круги и треугольники

Ложь. Тогда он молча ушёл, да и Седрик тут же ретировался, придумав тысячу на удивление невнятных оправданий. Когда дышать стало почти невозможно, щёку обожгло. Удивление оказалось сильнее боли. Она услышала смиренно возмущённое: — Мой князь! А затем равнодушно брошенное в ответ: — Сам просил. Холодно. Темно. Сыро. Элион сфокусировала взгляд и обнаружила себя среди каменных стен пещеры. За воротник платья, как нашкодившего котёнка, её брезгливо держал Фобос. Было странно ощущать вес его руки — настоящий, — слишком долго брат казался бестелесным призраком. С их рукавов капала вода, а в её обуви, казалось, могли бы завестись головастики. По телу пробегала мелкая дрожь от кусающего сквозняка и тщетно скрываемого стыда. Увидев, что Элион пришла в себя, Фобос поспешно отпустил её и отошёл, нервно дёрнув запястьем. Она осталась посреди мелководья. Калеба было не видно. На фоне нервно маячил Седрик, а прямо в неё впился взглядом брат, такой же промокший, но, кажется, совершенно не обеспокоенный этим фактом. Она недоумённо смотрела на него и была почти готова улыбнуться из-за узнавания — наконец знакомое, раздосадованно-скучающее, реальное лицо с синяками под глазами и лёгкой щетиной. Хотелось коснуться ещё раз, чтобы убедиться, что видения окончательно ушли, хотя напоминанием об этом уже саднил след пощёчины. С лёгким удивлением она осознала, что рада брату — вот такому, — больше, чем тому, кого только что видела. Может, она просто не знает, чего хочет? — Вы же её заморозите, — из полумрака почти синхронно выглянули силуэты четырёх статных женщин, волосы которых даже в тени отливали золотом. Они казались единым существом, и взгляд Элион невольно соскальзывал с одной на другую, почти мучительно пытаясь найти отличия. Горящая щека перестала казаться ей достаточным аргументом, что она всё ещё в месте, которое привыкла называть реальностью. Она мучительно пыталась понять, где точно находится, куда делся Калеб и что тут делает Фобос и эти незнакомки. Почти геометрически выверенная правильность черт — можно было бы привести в академию, чтобы там сделали макет для первокурсников, — испытующе смотрящие на неё льдисто-голубые глаза, сложносоставные платья с летящими юбками, которые на сквозняке жили собственной жизнью. Она никак не могла определиться, кого женщины перед ней напоминают больше: древних богинь или кукол Барби. Эти четверо выглядели так, как будто только что сошли с холста. А может быть, с храмового постамента. И всё-таки что-то сломанное, ненатуральное, наводило на мысль об игрушечном магазине. В них было болезненно знакомое — она уже видела эту искусственную правильность черт и хищность, небрежно спрятанную за вежливой улыбкой. Её глаза удивлённо расширились, как только она услышала подтверждение своей догадки: — Седрик, познакомишь Её Величество с семьёй? В последний раз я видела Вас в колыбели, — при озвучивании титула женщина впереди улыбнулась Элион иронично, но добродушно, словно милостиво соглашаясь играть в игру, где та королева. Она не повысила голоса, вокруг неё не вились шипастые лозы, за ней не стоял Кандракар — только едва слышно шелестел грязноватый водопад, — но представить, что эту женщину ослушались, Элион не могла. Элион предположила, что это его самая старшая сестра, Сильвия. На вид та была не старше Фобоса. Элион знала, что у Седрика были сёстры. Он охотно рассказывал истории об их любовных похождениях и попытках занять место при дворе, но никогда не говорил точно, где те сейчас. Про мать же он и вовсе почти никогда не упоминал прямо. В его историях она выступала невидимым призраком, раздающим дары и кары — скорее функцией, нужной для сюжета, чем персонажем. Седрик повернулся к женщине: — Не самое подходящее время, матушка, — заметил он непривычно сухо. Элион подняла брови. Вероятно, это выглядело не очень вежливо, но представить эту женщину матерью Седрика никак не получалось. Несмотря на его юность, она выглядела так, что при должном проявлении фантазии могла бы показаться младшей сестрой. — Леди Селена Хоффман, — не обратив внимания на Седрика, продолжила женщина. — А это мои Сильвия, Сирена и Сийя. Они польщены Вашим визитом. Девушки, пластмассово улыбаясь, почти синхронно кивнули, тихо, как привидения. — И особенно, — продолжала Селена, — я рада видеть здесь Вас, князь Фобос. Фобос наконец отвернулся от Элион и смерил Селену ледяным взглядом. Последний сделался ещё тяжелее, чем несколько мгновений назад, когда князь смотрел на сестру. На неё он смотрел словно из сна, на самом деле не интересуясь ни ей, ни этим местом. При взгляде на фрейлину матери в его глазах пробежали живые искры. Пробежали и погасли. — Я...приятно познакомиться, госпожа Хоффман...со всеми вами, — сдавленно выпалила Элион, нервно ища взглядом Калеба или Корнелию. Где они? Что происходит? — Раз все представлены друг другу, мы наконец можем перейти к тому, как чувствует себя Элион, — всё также непривычно прохладно продолжал Седрик. — Элион, как ты? Помнишь, что произошло? Элион отрицательно мотнула головой. Вокруг неё взвились холодные капли. — Князь Фобос оказал нам услугу, — почтительно кивнул Седрик. И она почти вспомнила начало.

***

Света в пещере становилось всё меньше, но Элион шла легко, изменив привычке запинаться о мелкие камни. Она обогнала Седрика и уже не слышала ни его, ни Калеба, хотя те были лишь в паре шагов. Они о чём-то говорили, но Элион воспринимала только слегка позвякивающую тишину, разливающуюся по телу. Обманчивость тихих переливов сменилась бьющим требовательным гулом. Это не были голоса. Она не слышала ни просьб, ни обещаний — и всё-таки ощущала их кожей. Она шла, не видя. Неровности камня, блеск кристаллов, островки мха — всё, что раньше ей захотелось бы зарисовать в блокнот, — не имело значения. Оно исчезало, утопая в подёргивающемся мареве, сузившим взгляд до узкой полоски туннеля. Гул растворялся в ней, обещая подарить возможность и ей раствориться в нём. Однако усыпляющая темнота, плывущая рядом, резко осыпалась, столкнувшись с блестящей водной поверхностью. Элион почувствовала рядом движение чего-то знакомо живого, но взгляд не могла оторвать от озера — чужого, не принадлежавшего этому миру. Что-то потянуло назад, но Элион уже подошла к воде и заглянула в её зеркало. Позади было слышно не в такт звенящее, протестующее, но настолько тихое, что внимания оно не стоило.

***

Шум ей никогда не нравился, хотя сегодня она была готова терпеть. По белым стенам галереи пробегали трещины тумана. Элион старалась не замечать их. Вокруг сгрудились студенты художественной академии и, удивительно, довольное большое количество праздных зевак. Кое-где мелькали представители издательства. Все они сливались в одно цветное пятно, переливающееся от грязно-бурого до небесно-голубого. — Элли! Вот ты где! — Корнелия помахала ей с другого конца выставочного зала. Её фигура ярким жёлтым акцентом горела на фоне монотонной хляби. — Поздравляю! Я это всё уже миллион раз видела, но, знаешь, в таких декорациях твои работы особенно впечатляют. — Это всё ужасно неловко, но мисс Тилл настояла, что я должна участвовать в выставке. — И была абсолютно права. — Я просто хочу стажировку и контракт, а галереи...Здесь слишком шумно. У Элион кружилась голова — вероятно, от многолюдной духоты. И всё-таки она улыбалась. Увидеть написанные ей акварели на стене музея было наивной мечтой. Как ей казалось, недостижимой. Картины перед глазами временами расплывались, но затем возвращались на место. Сказочные сады таяли в дымке, а стилизованные феи выцветали на глазах. Поталь осыпалась, чтобы тут же вернуться на место — пол оставался идеально чистым. Яркий свет и нервозность? Да, они. И всё. — Мне нравятся твои пейзажи, — вынырнула из пятна толпы тонкая живая Хай Лин. Её работы были не хуже, а место в издательстве всего одно. И Хай Лин всё ещё смотрела на картины потенциальных конкурентов с щенячьим восхищением. Элион невольно улыбнулась ещё шире — казалось, духоту зала развеял свежий бриз. Если место получит Хай Лин, Элион не расстроится. Интересно, будет ли в ней достаточно света, чтобы искренне радоваться, когда её кандидатуру и правда отвергнут? Зыбь, ползущая по стенам, разрасталась. Женщина за спиной словно возникла из ниоткуда: — Элион Портрейт? — спросила она. Элион никак не могла рассмотреть её лицо, хотя стояла в нескольких шагах. — Да, — кивок получился неестественно медленным. — Меня зовут Элис, — дальше она определённо назвала фамилию, но Элион никак не могла её расслышать, — я из «Точки». Хотела лично взять Ваши контакты. Не будем спешить, но я определённо проголосую за Вашу кандидатуру. Какой сегодня день? Почему Элион никак не может вспомнить? — Мне нравится работа с цветом, и Ваши сюжеты... Что было утром? Она приехала сюда из академии? Кто ещё был с ней? Она помнит, что кто-то очень важный был с ней, только кто? — Не думала, что снова буду с таким искренним интересом рассматривать фей. Слова — тягучие и сахарные, — заставляют чувствовать себя застрявшей в варенье мухой. Певучий голос резко срывается на диссонансное дребезжание. — Буду рада работать вместе. Только Элион не сможет работать с ней. Почему? Почему так тяжело дышать? — Они очень живые, но больше всего мне понравилась та ваша работа, — кивок в серую пустоту. Больше там никого. — Знаете, он очень похож на Вас, Элион. Кто? Она не помнит, чтобы рисовала что-то ещё. Паутина пространства сжимается вокруг неё, искажается и звенит электрическим напряжением. Рама картины разрывает туманное марево. Поталь, акварель, немного гелевой ручки — мисс Тилл бы не одобрила последнюю. Элион не помнит картины, которую совершенно точно нарисовала сама — слишком видна её рука. Лозы тянутся к фигуре человека, кажущейся такой хрупкой на фоне массивных побегов. Они закрывают её от мира — или мир от неё. Синий цвет поглощает зелёные пятна, словно этот сад оторван от земли. Человек поднимает голову — ореол пушистых серебряных волос похож на нимб. Только глаза у него ледяные, такие ледяные, что Элион вздрагивает, потому что она видела этот взгляд, видела не так давно, хотя туман вокруг шепчет, что это был только сон. Человек — или тот, кто кажется человеком, — смотрит прямо на неё. Она очень виновата перед ним. Так виновата, что лозы с картины легко рвутся к ней, сжимают и душат. Она не чувствует ни их веса, ни их шипов, но воздуха больше не хватает. Туман вокруг становится тяжёлым, как плотное одеяло. Она смотрит на пол и видит, что аккуратной плитки больше нет — только красное и липкое. Всё заполнил алый, и нет больше никого, даже глаз человека с картины больше нет, потому что Элион падает дальше и дальше, потому что она не может уйти с Элис, потому что она обязана вернуться, даже если не знает, куда. Двери башни перед ней захлопываются. Освобождённые руки ищут замок. Элион кажется, что счёт идёт на секунды, но несгибающиеся пальцы не слушаются и вязнут в тяжёлом воздухе. Она бьёт по дверям, зовёт, сама не понимая, кого. Она чувствует, что может уйти — пока ещё может, — но снова бросается на дверь в нелепой попытке попасть внутрь. Она должна успеть открыть двери, пока всё здесь из больнично-белого не стало болезненно-алым. Тогда она снова увидит ледяные глаза, и всё станет правильно. И это место, которого никогда не должно было существовать, наконец исчезнет. Дверь нехотя проглатывает её, а потом съедает и свет. Вокруг темно, но она слышит удаляющиеся шаги. Теперь он — снаружи, а она — здесь. Только он не попытается открыть. Элион не осуждает, она заслужила, хотя не помнит, чем. Не тем ли, что сама отпустила его сюда? Темнота вокруг почти материальная, тяжёлая до боли в плечах. А Элион всё смотрит в неё, хотя знает, что её ледяной человек уже ушёл. Ждёт, потому что здесь есть ещё кто-то, кого она чувствует его частью. Своей частью. Так нельзя думать, это мыслепреступление, глупость и присвоение чужого. Но какое теперь дело. Новая золотая фигура встаёт перед ней. Безупречный, как и всегда. Элион любила его таким, но уставшим и ворчливым — больше. Тогда ей было легче поверить, что он живой. Ей нравилось в него верить. Это почти как вера в Санта-Клауса — приятный обман, которому суждено рассыпаться с появлением первых ростков здравого смысла. Но Элион выбирает их прополоть. Если первый был соткан из лунного серебра, то этот светится ярко, как солнце. Может ли солнце отражать свет луны? Когда Элион лучше помнила, она думала, кто из двоих в большей степени нужен другому, но к однозначному выводу так и не пришла. Ей хочется коснуться его перед тем, как он уйдёт. Она знает, что он уходит, что он не останется с ней, потому что тот, первый, уже запирает двери. Она не хочет мешать им и не смеет претендовать на то, чтобы существовать— для них и в целом. И всё-таки, когда темнота вокруг становится гуще, а его свет — дальше, она вскрикивает: — Седрик! Он не оборачивается. Снова липкий красный, теперь на деревянных досках праздничного помоста. Вокруг толпа — она ревёт зверем и пожирает сама себя. Синяя форма гвардии становится алой. Алый падает к ногам Элион. Толпа уже не разбирает ни королевских кругов и треугольников на груди, ни лохмотьев мятежников. Она кричит, и этот крик врастает внутрь, чтобы звучать каждый раз, когда закрываются веки. Элион с болезненным интересом всматривается в открытые глаза собственного трупа — тот похож на марионетку, у которой обрезали нити. Перед ней кукла, обречённая вечно смотреть, как брат снимает с её головы корону и как Седрик недвижимо стоит в нескольких шагах. Лорд наклоняется легко, и его руки не дрожат. Он по-настоящему не видит Элион — ни ту, что лежит перед ним, ни ту, что стоит рядом. Элион смотрит, как лёгким движением он закрывает мёртвой принцессе глаза. А потом взгляд Элион ловит князь. Слова застыли в горле и отдают металлом. Одними губами она спрашивает: — Зачем? Что-то шепчет ей, что красный исчезнет, если она позволит потоку унести себя. Он великодушно не потребует много. Дыхание — это так мало, если все, кто лежит на площади — кроме неё, — встанут. Элион закрывает глаза и проваливается в тёплую золотую тишину. Вокруг розы. Она помнит: Седрик оказался на земле так быстро, что она даже не заметила, как тот выпустил её руку. — Приветствую Вас, мой князь. Элион смущена. Она виновато смотрит на брата. Фобос обращается к ней с мягким укором: — Тебе не стоит выходить из замка одной. — Извини. Я не хотела мешать. — Ты не помешала, но мятежники могут встретиться даже здесь. Впрочем, я как раз искал тебя, — в его радушии ощущается что-то диссонирующее. Словно поверх видеоплёнки наложили другой звук. И всё же Элион улыбается. — Я знаю, что у тебя накопились вопросы. Раз Седрик, — он бросил в сторону лорда уставший взгляд, — не справляется, ответы могу дать тебе я. — Седрик, — Элион сочувственно смотрит на последнего, — делает очень много. Просто есть вещи, которые мне и правда тяжело принять. Я не выросла здесь. Фобос понимающе кивает. Элион кажется, что он похож на манекен ещё больше, чем обычно. — Ты никогда не останешься одна. Я буду рядом, сестра. Солнце играет на листьях. В саду непривычно тепло, и Элион чувствует удушье. — Шептуны позовут тебя сегодня вечером, если ты не против. Сможешь спросить всё, что тебе угодно. Я отвечу. Элион с энтузиазмом кивает и пытается сохранить остатки самообладания, когда радостно выдыхает: — Спасибо. Его рука оказывается у неё на макушке и треплет волосы. Прикосновение ощущается пластиковым. Элион кажется, что вокруг неё клубится туман, но тот тут же развеивается. По телу пробегает холодок. Всё в порядке, правда? Фобос исчезает легко, как тень. Седрик довольно щурится от солнечных лучей: — Князь в последнее время всё чаще выходит из глубины Сада. По-моему, ты действуешь на него благотворно. Элион улыбается вновь: — Хотелось бы. — У меня есть час. Уделишь время и мне? — от рук Седрика веет знакомым теплом. Элион поднимается на носки, но всё ещё едва достаёт до его подбородка. Лорд насмешливо смотрит на неё и наклоняется, прижавшись к её лбу. Их взгляды встречаются, и Элион заворожённо замирает. Сердце стучит так, что, наверное, его слышат даже Шептуны. Откуда-то приходит мысль, что брат не будет злиться за такое фривольное поведение в его святыне. Седрик бережно привлекает её к себе и оставляет поцелуй на краю губ. Она помнит прикосновения Седрика. Она ощущает их сейчас, но по спине ползёт странный холодок, а сквозь ароматы цветов пробивается болотистый запах затхлой воды. Ей хочется открыть глаза, но они наливаются свинцом.

***

Раньше он такой лёгкости в её походке не замечал, и это заставляло насторожиться. Элион выглядела так, словно видит впереди цель, что было явлением крайне непривычным. Седрик настороженно коснулся её плеча: — Всё хорошо? Она не отреагировала. Не дёрнулась, не покраснела, не убрала его руку. Просто продолжила путь, не сводя взгляда с туннеля. Седрик нервно перевёл взгляд на идущее рядом олицетворение земного Чиполлино. Тот тоже выглядел странновато. Ещё пару минут назад призывавший на голову лорда всевозможные кары, сейчас он словно не видел ни его, ни свою драгоценную королеву. Седрик нахмурился. Он не чувствовал в воздухе ничего подозрительного. И от мысли, почему его интуиция молчит, ему становилось неуютно. Впереди заблестела поверхность озера. Металлический лязг заставил Седрика резко уйти в сторону, чтобы избежать столкновения с мечом повстанца. Метамур, кто выдал беглому Шептуну оружие с гербовой печатью Эсканоров? Где вкус Элион? — Ты... — прохрипело это неразумное дитя Сада, — знал! Седрик знал множество вещей, включая обширный список потенциально постигших Калеба умственных недугов, но промолчал. Во-первых, говорить, постоянно уворачиваясь от острия, было неудобно. Во-вторых, Элион не обернулась, и ярость Шептуна становилась всё понятнее. К счастью, выглядел тот неважно, и меч в его руке скорее нелепо шарил во мраке, чем и правда целился в лорда, иначе ему пришлось бы проверить, как его новое состояние справляется с полной регенерацией. — Если объяснишь, что происходит, нам будет проще помешать Её Величеству утопиться, — заметил Седрик, беспокойно глядя на удаляющуюся фигурку Элион. — Знал! — вновь презрительно выдохнул Калеб. Оставив его, Седрик бросился к Элион. Он подозревал, в чём тут дело, а ещё знал, что скоропостижная кончина королевы точно не порадует Фобоса до тех пор, пока он сам не служит её причиной. Седрик схватил Элион за рукав и попытался развернуть к себе, но та уже стояла у самого края воды и не отводила взгляда от лежащих на ней бликов. Сзади слышалось скрипение. Калеб всеми силами старался не подходить к воде, но ноги сами несли его вперёд. Он тихо ругался и цеплялся за выступы камня, но страдания отрёкшегося Шептуна мало волновали Седрика. — Элион! — позвал он, глядя в её отрешённое лицо. Она стояла, холодная и неподвижная. Такая маленькая и бледная посреди большой тёмной воды. Из ярких цветов в ней остались только не соответствующие придворному протоколу вечные пятна краски на руках — он бы узнал её уже по ним, если бы возникла такая необходимость. Седрик мягко встряхнул её за плечи: — Элион. Элли! Молчание. Что она видела на дне? Калеб, тихо хрипя, упал на колени, заглянул в озеро и так же неподвижно замер. Это место всегда пользовалось дурной славой, но когда они с Фобосом были здесь в последний раз, то не обнаружили ничего по-настоящему опасного. Озеро питалась чужими иллюзиями — в каком-то смысле Седрику оно было почти родным. Он чувствовал себя здесь легко — то, что осталось от его магии, приятно резонировало. Но озеро не обладало достаточной силой, чтобы по-настоящему навредить магу. Даже Калеб должен был справиться — если это место вообще заинтересовала бы титулованная ботаническая ошибка, у которой и души-то не предполагается. Он попробовал взять Элион на руки — он всё ещё помнил болезненную хрупкость, из-за которой иногда боялся случайно сломать тонкие кости. Элион, казалось, вросла в землю. Вокруг неё тихо гудел магический купол — озеро впилось в окаменевшее тело с энтузиазмом голодного хищника. Седрик мог касаться, но не более того. Он видел, что её обувь насквозь промокла, и зябко поёжился. Заболеет. Она вообще легко простужается. Люди — слишком хрупкие создания. Элион нахмурилась. Уголки её губ поползли вниз. — Что ты видишь, Элион? — снова позвал он. — Мне жаль, но всё, что оно обещает — ложь. Говорю со всей серьёзностью специалиста. Когда она такая бесстрастная, то ещё больше похожа на Фобоса. — Ты знаешь, что такое иллюзии. Ты можешь проснуться. Её взгляд оставался таким же затуманенным. Седрик всматривался в воду, но не чувствовал ничего, кроме лёгкой магической вибрации. Он не был интересен озеру — они с ним были слишком похожи. Он всё ещё оставался нагом. Он понимал, как искушает возможность заглянуть в чужие желания и страхи. Возможно, переставить там что-нибудь на свой вкус — он сам проделывал это с Элион, и не имел ни малейшего желания ей делиться. На дне её глаз разрастался страх. Седрик пытался ощутить хоть часть былой магии. Кандракар не мог выпить его досуха, он ведь не назначенная их же сердцем земная пустышка. И сейчас он, видит Метамур, готов использовать свои способности во благо ближнего — немедленно выдернуть Элион из оцепенения. Фобос велел присмотреть за ней. Он разрешил ей жить — пока, — и сегодня Седрик не собирался позволить их шансу на возвращение домой пострадать. — Элион, я сам почти верил, когда ты создавала иллюзии. Жаль, у тебя не хватит характера, чтобы использовать это для дела. Но ты можешь хотя бы очнуться! — Седрик знал, что мотивационное речи на неё почти никогда не действовали, но молчать было невыносимо. Её лицо превратилось в маску, только в помутневшем взгляде напуганными искрами металась жизнь. — Я с тобой, — прошептал он. — Можешь не верить, но я не планировал, что день закончится так. Она бы, конечно, выбрала верить. Со стороны озера было глупо пытаться тягаться с Седриком во всём, что касалось Элион. Он чувствовал, какие иллюзии всегда казались ей наиболее привлекательными, и произнёс: — Ты знаешь, что я никогда не желал тебе зла. Ему показалось, что в её взгляде на секунду появилась осмысленность и мольба. Вероятно, поэтому он порывисто сделал то, что позже причислил к части хитрой манипуляции: — Давай же, Элион, возвращайся, — он наклонился к ней и медленно поцеловал в холодный лоб. Её волосы, мокрые от влаги, всё ещё хранили странный, но ставший привычным запах земного шампуня, которым она с завидным упорством продолжала пользоваться. Седрику показалось, что вокруг стало ещё холоднее. Ничего. Его подозрения укреплялись. — Бу! — резко послышалось над ухом. Седрик подскочил под переливы звонкого женского смеха. Увидев женщину напротив, материализовавшуюся из темноты, он скривился, как от боли. — Привет, зефирка, — жизнерадостно прощебетала та, — Жалко выглядишь. А слушал бы нашу маму, не был бы калекой. Седрик сделал глубокий вдох: — Здравствуй, Сильвия. — Даже не обнимешь? После стольких лет! — Прекрати это представление и позови мать. — Представления, милый, у всех нас в крови. Но теперь ты, возможно, и не понимаешь, — с деланным сочувствием вздохнула женщина, — Ты за корону волнуешься или за саму девочку? Я чуть не расплакалась от умиления. Мы все эти годы думали, что тебя больше интересует князь. Седрик проигнорировал её выпад: — Тебе не кажется, что покушение на жизнь королевы — это не то, что вам сейчас нужно? — Да где же тут покушение? — всплеснула руками Сильвия. — Это всё озеро, я просто слегка его направила. Ну, не мне тебя учить. Ты бы, кстати, и об изменениях здесь знал, если бы заглядывал к оставленным гнить родственницам чаще, чем раз в десять лет. — Я бы мог оставить вас гнить на рудниках. Тогда бы ты знала, что означает это слово. И я был здесь всего лишь три года назад. Сильвия рассмеялась: — Болезнь тебе не идёт. — Я здоров. — Ну да, наши болезни — они обычно либо лечатся, либо уж добивают. А ты, зефирка, остался в подвешенном состоянии до конца своего незавидного существования. Она лёгкой походкой подошла к Калебу и сменила тему: — Красивый, — Сильвия фамильярно провела по плечам замершего повстанца, — Это та твоя заноза ниже спины? Хочешь, утоплю? Я тебе уже лет пятнадцать ничего не дарила. Седрик фыркнул. Убить господина советника было легко — даже не понадобилась бы помощь сестры. Но Седрику слишком хотелось посмотреть в лицо повстанца, когда они с князем триумфально вернутся на Меридиан. Когда Калеб, живущий исключительно милостью князя, поймёт, что все его попытки выступить против создателя обречены. Он, отвергший высшее служение, заслужил не бесславную смерть — вечную жизнь и вечное покаяние. — Что ты показываешь им? — мрачно посмотрел на сестру Седрик. — Говорю же, ничего. Это всё озеро. Обычно оно любит питаться теми, кто видит хорошие сны, так что не думаю, что они слишком страдают. Хотя сопротивляющимся и кошмары демонстрирует. Кстати, о кошмарах: как тебе Кандракар? — Если хочешь услышать историю моего падения, позови мать и остальных. Не собираюсь повторять каждой. Сильвия хмыкнула: — Не бойся, не съест оно их. Наверное. Седрик тяжело посмотрел на сестру. Она примирительно подняла руки: — Уже иду! — на прощание она ободряюще похлопала его по щеке. — Мне жаль, что теперь тебя примут только в таком же обществе калек, — проникновенно шепнула она. Седрик всегда славился терпением, и сейчас понимал, что эта добродетель в ближайшее время потребуется ему, как никогда.