Ghost and his Shadow

      Общепринятым мнением было, что самый страшный Гоуст — кричащий и готовый броситься на свою жертву, но МакТавиш знал лучше. По-настоящему опасным лейтенант Райли был, когда затихал. Когда был в ярости, но замирал на месте, не говоря ни слова и просто смотрел, стоя или сидя в самой расслабленной позе из возможных. Не скрестив руки на груди, не напрягая плечи или спину, не смотрящий грозно из-под бровей, глазами обещая смерть. Нет, все это было не так страшно, как когда Саймон начинал сливаться с пространством, обманывая весь мир своим спокойствием. Если взгляд Райли становился пустым и ничего не выражающим или и вовсе мягким и ласковым, а не внимательным, цепким и пристальным, вот тогда стоило начинать волноваться и бояться. Не бежать. Бежать было уже поздно. Ведь, как когда-то посмеялся капитан Прайс, если ты увидел перед собой череп, значит ты уже труп. Гоуст в такие моменты начинал походить на хищника, залегшего в зарослях, обманывавшего свою добычу, делая вид, что дремлет и сыт, чтобы потом, когда по своей глупости подойдут ближе, он вцепился в глотку и свернул шею одним движением руки.       И спустя час из медицинского центра лейтенант вернулся именно в таком настроении. На первый взгляд все было в порядке. Райли вошел в просторное помещение, где они обсуждали, как отследить Брукстоуна, сел к остальным за стол, расслабленно откинувшись на спинку стула, который чуть скрипнул под его весом. Газ спросил в порядке ли их малышка, и Саймон кивнул, глядя при этом на разложенные бумаги… Но потом Джонни встретился с ним взглядом, и все внутри него похолодело. На него смотрели не внимательные острые карие глаза, которые, казалось, видели даже душу. Нет. Это были пустые черные дыры, в которых не осталось ничего живого. В медицинском центре что-то произошло. С Амелией. Не в физическом плане, Гоуст не соврал бы об этом остальным, но, вероятно, лучше бы у нее разошлись швы. С этим его другу было бы куда проще справиться.       За три часа Саймон не проронил ни единого чертова слова. Он едва шевелился. Тенью последовал за остальной командой в медицинский блок, когда они захотели проверить Амелию. Он никак не отреагировал, когда им посоветовали прийти позже, потому что девушка спала и будить ее было нежелательно. Он просто следовал за ними, пока они не оказались в столовой. Они шли к своему столу, но солдаты, вокруг, конечно болтали. Разумеется, в том числе и об Амелии. Мужчины были теми еще сплетниками, хоть обычно эту черту и приписывали женщинам, поэтому уже вся база знала и о том, что Шэдоу доставили на эвакуационном вертолете первой, отдельно от остальных, и о собрании, что было четыре с половиной часа назад, видели как ей в штаб помогал добраться Роуч, а обратно на руках нес Гоуст. Конечно, конечно, они говорили об этом. — Не понимаю из-за чего столько шума? — Слушай, она первой туда пошла. Сам же видел, как она две недели не поднимая головы тренировалась. Говорят, если бы не она, все бы пошло по пизде. — Нет, я понимаю. Правда. Но с ней все носятся, как с хрустальной. Ранили и ранили. Кто из нас пулю не ловил. Раздули из мухи слона, честное слово. Может она трахается с кем-то наверху, поэтому…       Соуп едва успел перехватить Гоуста, преградив ему дорогу и схватив за обе руки: — Не надо, — прошипел он другу в лицо. — Лучше пусти, Джонни, — ласково посоветовал Саймон, тепло глядя прямо в глаза. — Я не хочу ломать тебе кости. — Я понимаю, что ты хочешь проломить этому придурку череп, но если сделаешь это, у нас могут возникнуть трудности, с беспрепятственным убийством Брукстоуна, — выпалил МакТавиш, в голове ища хоть что-то, что могло остановить машину для убийства, в которую сейчас превратился Гоуст. Райли дернулся, явно не впечатленный. — И малышка точно не оценит шумную компанию в лазарете, — черный глаза сощурились в недовольстве. Амелия. Разумеется. Грязный прием — использовать младшую Прайс, о слабости Саймона к которой официально знал только Джонни, но им были не нужны лишние трупы на чужой территории, когда ситуация и так стала щекотливой. — А еще она явно не обрадуется, если у нас будут из-за нее проблемы. Потому что будет чувствовать себя виноватой в этом. Ты же знаешь. Хочешь чтобы она винила себя? — Иди нахуй, МакТавиш, — зарычал на него Гоуст, а потом, оттолкнув, ринулся прочь, не оборачиваясь, но никто и не пытался его окликнуть, не желая стать следующей целью. — Я думал он в норме, — хмыкнул Роуч, скрестив руки на груди. — Нет, он в ярости, — качнул головой Джинни, устало потерев лицо. — И он не успокоится, пока не взорвется. — То есть пока не убьет кого-нибудь? — уточнил Газ, скептически выгнув бровь. — Я думал, он и тебе сейчас шею свернет. — Не повезет тем, кого он найдет на платце, — пробормотал МакТавиш. — Может его к малышке отвести? — предложил Гэррик, и, поймав вопросительный взгляд капитана закатил глаза. — О, брось, я же ну слепой и не тупой. Если сравнить с его поведением раньше, он стал самым общительным солнышком в мире. ЭлТэ в ней души не чает. — В лицо ему только это не ляпни, — ухмыльнулся Роуч, поражаясь, что дожил до того момента, когда Гоуста назвали «солнышком». — Только если умереть не хочешь. — Да-да, умник, — пренебрежительно фыркнул Газ. — Делать-то что? Варгас точно будет не в восторге, если Гоуст кого-нибудь покалечит. — Ничего не делать, — остановил рассуждения Джонни, двинувшись к ряду с едой. — Словами мы его все равно не успокоим, только еще больше разозлим. Будем просто надеяться, что он найдет идиота, который сам согласится с ним потягаться в рукопашную. А лучше нескольких. И надо спросить у Варгаса, есть ли сегодня или завтра какая-нибудь операция, на которой будут рады машине в лице нашего лейтенанта без тормозов.       Гоуст не успокоился. Ни через день, ни через два, ни спаррингуясь часами, ни вернувшись с задания с незнакомой командой по локти в крови. В этот раз его ярость казалась ненасытной и всепоглощающей. Если раньше с ним просто предпочитали не контактировать лишний раз, зная, что не получат ответа, то теперь избегали и обходили стороной, хотя ни разу за это время лейтенант ОТГ-141 не напал без предупреждения. Он не распускал руки, но все словно чувствовали, что тот был на грани. Один неверный вздох, и взорвется. На обсуждениях планов по поимке Брукстоуна Гоуст не высказался ни разу. Даже к Амелии он приходил только ночью, когда та спала. Он не будил ее, не говорил с ней, не спрашивал как ее самочувствие. Он просто стоял в дверях, смотрел, смотрел, смотрел, а потом уходил, не проронив ни единого слова, чтобы рухнуть в кровать и закрыть глаза, проваливаясь в темноту, и на следующее утро повторял все заново.       Когда пошел пятый день, МакТавиш мысленно помолился всем известным богам, перекрестился и принял единственное верное решение. Найти Гоуста не составило труда. Он подтягивался на турнике, обливаясь потом, потому что уже никто не соглашался на спарринг с ним, а злобу лейтенанту как-то выпустить было нужно. Поэтому он тренировался. Безостановочно, доводя свое тело до предела и куда дальше. Как он еще не задохнулся в своей балаклаве и не потерял сознание от жары — загадка века. Вероятно, держался только на врожденном упорстве, что вело его вперед по жизни все эти годы. — Надо поговорить. — Свали нахер. — Это приказ, лейтенант Райли, — стиснув зубы, чуть повысил голос МакТавиш.       Гоуст замер на полпути вверх, словно задумался, а потом разжал пальцы и с глухим стуком соскочил на землю, встречаясь со своим капитаном лицом к лицу. — Ты должен взять себя в руки. От тебя народ шугается. — Когда было иначе? — Ты знаешь о чем я говорю. Хватит. Не знаю, что произошло тогда между вами с малышкой в мед-блоке, но ты должен решить это. — Ничего между нами не произошло.       Между ними ничего не произошло. С ним ничего не произошло. Но Амелия… каждый раз, закрывая глаза, он видел ее рыдания и снова чувствовал то всепоглощающее бессилие. Он ничем не мог ей помочь. Он никак не мог забрать ее боль. Это была не пуля, которую он мог принять на себя, не оскорбления, которые он мог пресечь и наказать длинные языки, не проблема, которую он мог решить. Между ними ничего не произошло. Саймон просто был в отчаянии от собственного бессилия и злился еще больше, когда понимал, что это чувство не утихало в груди, сколько бы времени не проходило. Ему все еще было больно на нее смотреть, пусть цвет лица Амелии и стал здоровее, на ресницах не было слез, а Газ и Роуч, обсуждая ее между собой, сказали, что она активно шла на поправку и осложнений не наблюдалось. — Ладно, — хмыкнул МакТавиш. — Тогда что случилось? — Райли стиснул зубы и отвел взгляд, не собираясь рассказывать чужие секреты. Они ему не принадлежали. Ее слабость не была предназначена для общества. Если Амелия показала свою боль ему, это не означало, что о ней должны были знать остальные. — Гоуст, говори. — Мне нечего сказать. — Блядство, Гоуст, ты не в себе! — МакТавиш раздраженно ущипнул себя за переносицу, а потом, шумно выдохнув, шагнул ближе к другу, заглядывая в лицо и переходя практически на шепот. — Саймон, мне нужно знать, что произошло, чтобы помочь тебе. Чтобы помочь Амелии, если ей это нужно. Я не читаю мысли. Дай мне, блять, хоть что-то. — Не могу. — Что? — Джонни нахмурился в непонимании. — Я… не могу тебе это рассказать. — Не можешь… Тогда иди и поговори с ней. — О чем? — Гоуст издал мрачный смешок, поднимая на друга тяжелый взгляд. — О чем угодно. О погоде, о белых стенах, а долбанной дохлой мухе на подоконнике. Гоуст, ты не в норме. И, да, мне глубоко насрать на то, что о тебе и нас думают окружающие. Но когда ты в таком состоянии… Ты озверел. Это и хорошо, потому что едва ли что-то может тебя остановить, но мы оба знаем, что ты не крови ищешь. Не только ее. Это может стоить тебе жизни. — Даже не попытаешь проманипулировать мной, сказав, что она спрашивала про меня? Что беспокоится? — Саймон скривился в отвращении к самому себе. Он вел себя, как идиот, но ничего не мог поделать. Это давно вышло из-под какого бы то ни было контроля. Если раньше он был спокоен всегда, то теперь беспокоился без остановки. — А это не очевидно? — Джонни усмехнулся, а в его голубых глазах появилось уставшее тепло привязанности к его сложному и сварливому другу. — Конечно она спрашивала и беспокоится. — Иди к черту. — Я-то пойду. Ты только к ней не глубокой ночью зайди. Поговори и успокойся. — Так точно, капитан. — А теперь вали в душ, от тебя воняет, — он сморщил нос, скосив взгляд на пятна пота, занимавшие почти всю площадь футболки, которую, вероятно, можно было выжимать. — И это, кстати, тоже приказ.       Гоуст проворчал что-то очень похожее на ругательство, но, разумеется, починился. Почти всю свою сознательную жизнь, с восемнадцати лет, он провел в армии, так что солдат в нем почти всегда побеждал. Подчиниться же приказу МакТавиша, который, как Саймон знал в глубине души, не желал ему вреда, было даже проще. Смыв с себя пыль и пот и проигнорировав существование Газа, который сидел с бумагами прямо на кровати, он двинулся в сторону медицинского центра, дорогу в которую его ноги знали наизусть, хоть прошло всего пять дней.       Головой он прекрасно понимал, что с ним происходило и почему. Понимал поведение окружающих. Но его чувства, как все несчастья и бедствия, заключенные до этого в ящике Пандоры, бесконтрольно вырвались на свободу, стоило приоткрыть крышку. И он не мог найти в себе силы загнать их обратно или просто упорядочить.       В жизни военных не было месту привязанностям и отношениям в привычном понимании этого слова. Они держались вместе, потому что каждый день шли под пули, прикрывая спины друг друга. Не удивительно, что, как бы они не сопротивлялись, чем дольше находились вместе в живых, тем крепче скреплялись звеньями нерушимой связи. Они понимали друг друга, хотя в нормальной мирной жизни за стенами баз становились отшельниками, не способными вернуться с войны. Не было ничего поразительного в том, как они все привязались к Амелии. Сработало все и сразу: их гиперболизированный инстинкт защитников, пусть головами они и понимали, что девушка может справиться не хуже их самих; их чувство ответственности перед Прайсом, ведь малышка была его младшей сестрой, пусть Джон ни разу ни единым словом не обмолвился о том, чтобы парни присматривали за ней, а от опеки сама Амелия шла винтом; их внутренняя жажда справедливости, вспыхнувшая с новой силой, когда они узнали о том, что девушка пережила в прошлом. У них не было и шанса не привязаться к ней, особенно учитывая то, что Прайс даже отдаленно не была обузой. Она была скорее козырем. Чем-то необычным, неординарным, выходящим за рамки, чего никто не ожидал. Как яд на острие ножа.       Они четверо были привязаны к ней. Не могло быть иначе. Они все беспокоились о ней в ту ночь. Они все были в ярости из-за предъявленных обвинений. Они все были готовы закрыть ее собой, отстаивая ее честь. Они все мечтали убить Уильяма Брукстоуна. Они все, видя ее слабую и бледную, хотели взять ее на руки, обнять и уберечь. Это были их инстинкты, как отношение старших к детенышу — обязательно предоставить самое теплое и безопасное место в середине стаи, чтобы согревать теплом тел со всех сторон. Но сам Саймон… Он не просто беспокоился. Он почти бросился в сторону ближайшей лестницы, чтобы добраться к Амелии и сделать то, о чем она в шутку попросила его — забрать ее оттуда. Он был не просто в ярости от обвинений, был не просто готов закрыть ее собой. Он вмешался, рыча слова сквозь стиснутые зубы. Он не просто мечтал убить ублюдка. Он планировал показать ему, что ад — несбыточная мечта, по сравнению с тем, что ждало его от рук Гоуста, и он знал, что сделает это. Он не просто хотел взять ее на руки, обнять и уберечь. Он хотел спрятать ее так глубоко в своей груди, где не достала бы ни одна пуля и даже скальп, за самой крепкой стеной. А увидев ее слезы, беззвучные крики и рыдания, почувствовав ее хватку на своем запястье… Что-то в нем переклинило. Почти так же сильно, как когда он нашел свою бездыханную семью в крови. И, что самое страшное, его это не пугало. Не ужасало то, какую силу над ним имели слезы и боль одной единственной женщины. Скольких женщин он сделал сиротами и вдовами собственными руками? У скольких матерей отобрал сыновей за эти годы? Его никогда это не волновало. Но увидев Амелию в слезах…       Это был коллапс всего того, что он построил в себе за годы. Но он прошел так незаметно, что в какой-то момент Саймон просто оказался на руинах, даже не ощущая страха от осознания произошедшего. Был только он и его маленькая тень, которая стала частью его жизни, каждого дня, словно так и всегда должно было быть. Словно она — его часть, которой всегда не хватало. И ведь так оно и было? Все в этом мире отбрасывало тени, делало вещи настоящими, ощутимыми, реальными. И у него должна была быть. И ею оказалась Амелия. Его маленькая тень. Неотделимая, необходимая.       Только вот он понимал, что и Джонни прав. Гоуст был не в себе. Он потерял контроль. И это могло стоить ему жизни. Чего МакТавиш не сказал, но так же, несомненно, знал — это могло стоить жизней им всем. Потому что Саймон уже был готов нарушить устав и приказ ради Амелии. Он бы не смог по-другому. А в их работе это было непростительно и непозволительно. Недопустимо. Потому что как когда-то давно сама Прайс и сказала, цель была выше них самих. Задача должна была стоять на первом месте. Выживание команды имело большее значение, чем жизнь одного конкретного бойца. И это становилось куда большей проблемой.       Думая обо всем этом, Саймон сам не заметил, как дошел до медицинского блока и… чуть не столкнулся с Амелией, выходившей из здания с пакетом своих скудных вещей в руках, уже одетая в привычные песочные брюки карго и легкую белую майку, под которой были видны свежие бинты на ее поврежденном правом плече. Она замерла на месте, уставившись на него в непонимании и легком замешательстве, словно Гоуста не должно было быть на базе и вообще этом континенте. Даже моргнула пару раз, словно стараясь отогнать наваждение. А Саймон смотрел на нее, способную самостоятельно стоять на своих двоих, медленно успокаивая ту часть себя, что не могла вдохнуть вот уже сколько дней. — Привет, — голос Амелии снова был наполнен силой и твердостью, как это было всегда. — Я… думала ты на задании. — Почему? — он чуть нахмурился. Он уходил. Один раз. Надеясь, что насилие поможет ему справится, но ничего не вышло. — Не важно, — она поджала губы, отведя ненадолго взгляд, словно стараясь уложить что-то в своей голове, после чего кивнула, приняв какое-то решение. — Есть новости по Брукстоуну? — Я уже говорил, что тебе не нужно об этом думать. Почему тебя выписали? — Господи, Гоуст, — она устало закатила глаза, а потом двинулась вперед. — Ладно, спрошу у Газа или Джонни. И меня выписали, потому что я уже в норме. Мне не нужны сильные обезболивающие, а, значит, незачем занимать койку. — Тебе нужен отдых. — Да, Алехандро уже говорил. И запретил мне тренироваться и даже стрелять, пообещав отправить меня в увольнительную, если поймает за упражнениями, спаррингом или чем-либо еще. — Полковник Варгас? — Да, он часто заходил, — пожала здоровым левым плечом Амелия. — Чувствовал вину и ответственность, полагаю. Бред конечно. — Он дал добро на это задание. — Я сама виновата в том, что меня обнаружили, а я вовремя это не заметила и не свалила с точки, — легко отмахнулась Прайс, ведя себя точно так же, как и до операции, словно ничего не произошло. Словно Брукстоун не был жив. Словно ее не подозревали в работе на две стороны и не обвиняли в измене. Словно не было той ее истерики. Словно все как всегда. — В любом случае нужно поскорее отследить этого ублюдка, чтобы он снова не пропал на пять лет. Думаю… — Амелия, — Саймон поймал ее за запястье, заставляя снова замереть и обернуться к нему. — Ты что-то зачастил называть меня по имени… — пробормотала она, опустив взгляд на его пальцы, сейчас не скрытые перчатками, касавшиеся ее теплой и нежной кожи. — Что?       В его голове были сотни вариантов ответов: прекрати делать вид, что все в норме, когда это не так; ты не будешь участвовать в его поимке, тебе нужно восстанавливаться; я не хочу, чтобы ты снова переживала это, поэтому останься в кровати, а мы обо всем позаботимся; я называю тебя по имени, потому что для меня ты не только лейтенант с позывным «Шэдоу» — но все они застряли где-то в горле, зацепившись за гланды, как рыболовные крючки. — Я не был на задании, — вместо всего этого сорвалось с его языка. — Просто я всегда приходил, когда ты спала. — Почему? — Амелия чуть расслабилась и даже сделала полшага к нему, нахмурив брови. — Я был… так себе собеседником и поддержкой, — он чуть прищурился, всматриваясь в лицо, стараясь увидеть, понять, дошел ли до нее смысл его слов. — Да, ведь обычно ты так разговорчив, — она криво усмехнулась, чуть поддразнивая, и это ощущалось так привычно, что напряжение начало отпускать его горло, а мужские пальцы разжали тонкое женское запястье. — Ладно, не важно. Ты и не должен был сидеть у моей кровати и подтирать мне сопли.       Должен был. Обязан. Но он проглотил эти слова, как и все те сотни минутой ранее. — Не знаешь где сейчас Джонни? Хочу посмотреть, что вы нашли, пока… — Ты ела?       Амелия запнулась на полуслове и уставилась на него в замешательстве, словно Саймон говорил на японском или еще каком-то иностранном языке, который она прежде едва ли слышала. Она моргнула, открыла было рот, ее губы уже сложились, чтобы издать верный звук, но тот так и не сорвался с ее языка. Девушка стояла в смятении, в полной прострации, не понимая. Весь этот разговор слишком отличался от тех, что они разделяли прежде, а Гоуст… Саймон смотрел на нее с какой-то странной эмоцией в карих глазах с золотыми крапинками, которую Прайс не могла определить или распознать, как бы ни старалась. — Завтракала, — смогла наконец ответить она. — Тебе нужно поесть. — Обед уже закончился. — И? Тебе нужно поесть.

***

— Нет, нет, нет, малышка, даже не надейся, — Газ выхватил из рук подруги папку, не давая посмотреть. — Тебе уже сказали. Отдыхать и не забивать мозги ничем бесполезным, как, например, Уильям Брукстоун. С этим разберемся мы. — И что мне тогда делать?! — всплеснула руками Амелию, зло уставившись на Кайла. — Газ, отдай, — потребовала она. — Не могу, — невинно пожал плечами тот, садясь напротив Прайс на ее кровати, убрав папку себе за спину, где девушка не смогла бы ее достать. — Мне запретили и Соуп, и Гоуст, и полковник Варгас. — Займи себя вот этим, — вошедший Роуч поставил на тумбочку рядом с кроватью подруги стопку потрепанных книг на английском языке. — Я вас обоих придушить готова. — Вперед, — улыбнулся Гэррик. — Ты всегда можешь попытаться. Но, прости, сейчас мы больше боимся команды из нашего капитана, лейтенанта и полковника, чем тебя. — Что-то я не помню, чтобы так относились ко всем раненным. — Ты особенная, — подбодрил ее Газ, начавший перебирать томики. — Боже, — он брезгливо поднял одну из книг, на помятой обложке которой был изображен мужчина в одних джинсах, стоявший в весьма очевидно позе на коленях между разведенных ног женщины, сидевшей на столе, — кто их выбирал?! — Куда интереснее узнать кто это читал, — хмыкнула Амелия, не собираясь когда бы то ни было признаваться, что знала сюжет этого бульварного романа, ведь читала его три с половиной года назад в одном из перелетов. Как таковой истории там не было, зато сцены секса были весьма пикантными. Прайс моргнула, отгоняя воспоминания, а потом зло уставилась на друзей. Эти хитрожопые засранцы! — Мы не закончили! Или отдайте мне папку, или я пойду к полковнику. — Да пожалуйста, иди. Если сможешь.       Прежде, чем Амелия успела спросить, что могло ей помешать, Газ подался вперед, а потом лег на нее сверху, придавливая к кровати, с криком: «Роуч, вяжи!» — и почти лающий от смеха сержант начал заворачивать этих двоих в одеяло, как бурито, не давая вырваться. Прайс пыталась брыкаться, сбросить с себя этих придурков, но была скована в движениях не только из-за ранений, но еще и крепких рук Газа, что хохотал, обнимая ее и не собираясь отпускать. Столь желанная ею папка упала на пол, под кровать, бульварный роман полетел следом. Роуч уже почти справился с их коварным планом, когда в дверях казармы появились Соуп и Гоуст. Оба затормозили, увидев троих своих товарищей, запутавшихся в простынях и издававших звуки больше походившие на крики чаек, чем на смех. — Я хочу знать, что здесь происходит? — поинтересовался МакТавиш, прислонившись плечом к косяку двери. — Мы планируем связать ее, чтобы не лезла к документам и отдыхала, — пыхтя, но уже больше не пытаясь продолжить свое дело, сказал Роуч, не завалившийся сверху на незаконченное бурито только чудом. — А потом будем читать ей бульварную порнушку вслух, чтобы сны приятными были, — поддакнул Газ, не разрывая объятий. — Джонни, скажи этим придуркам отпустить меня! — пискнула Амелия и… Роуч накрыл ее голову подушкой. — Джонни! — она снова начала извиваться, но Кайл держал крепко, глядя на МакТавиша самыми честными глазами. — Придурки, — констатировал капитан. — У нее был ушиб позвоночника неделю назад, идиоты, — рыкнул Гоуст. — Отпустите, — секунда, и Газа с Роучем словно ветром сдуло. Подойдя к кровати, в которой Амелия с новой силой заворочалась, стараясь выпутаться из закрутившегося вокруг ее тела постельного белья, он поднял с ее лица подушку, скептически выгнув бровь. — Ты-то до этого как докатилась? — Я просто хотела посмотреть документы, — обиженно проворчала покрасневшая от жары и недостатка воздуха Прайс. — Ладно, они правы, лучше читай порнуху, — со всей серьезностью хмыкнул Райли и… отпустил подушку, которая плюхнулась обратно девушке на лицо. — Гоуст! — Соуп, Роуч и Газ загоготали, сложившись в три погибели, тогда как как Амелия забилась в простынях с новой силой. — Гоуст, черт тебя дери! — Боже, малышка, прекрати! — едва ли не плача, взмолился Джонни, подходя к кровати, сняв несчастную подушку с лица подруги и начав помогать ей выпутаться из ткани. — Не брыкайся ты, еще швы разойдутся. Я помочь пытаюсь. — Мне их и так должны завтра снять, — пробормотала Амелия, угомонившись. — Почему вы не дадите мне чертовы документы? — Потому что это больше не твоя проблема, — хмыкнул Саймон, севший на свою кровать, что все так же была рядом с ее. — Это с самого начала не была твоя проблема. То, что на тебя ее скинули даже пять лет назад — скотство, учитывая обстоятельства. — ЭлТэ прав, малышка, — все еще широко улыбаясь, поддакнул Газ. — Ты восстанавливаешься, чтобы потом и дальше высококлассно прикрывать наши задницы, а мы разберемся с мелким ублюдком, который портит экологию своим дыханием. — Вы смогли отследить его? — с надеждой спросила девушка, освободившись наконец от ткани. — Так, новое правило, — щелкнул ее по колену МакТавиш. — Ты не говоришь, не думаешь и даже не вспоминаешь об этом выродке. И это приказ, лейтенант Прайс. — Джонни… — Ничего не хочу слышать, — не дал ей возразить он, а потом, легко подхватив на руки, словно Амелия ничего не весила, поставил на ноги. — Не говорить, не думать и не вспоминать. Точка. А теперь обувайся и пошли. — Куда? — застонала девушка, чувствуя себя так, будто она семилетний капризный ребенок, оставшийся на попечении четырех пятнадцатилетних старших братьев. — Вы разве только что не выносили мне мозг тем, что я должна отдыхать? — Ты и будешь, — подтвердил Саймон, улыбнувшись под балаклавой. — Разве наблюдение за тем, как сержанты и лейтенанты гоняют новеньких, только приехавших на базу, не отдых? — Свеженькие? — серые глаза Амелии загорелись недобрым огнем. — Зеленые, как трава в мае, — ухмыляясь пропел Соуп. — Полные самомнения и уверенности в том, что они профессионалы своего дела. — Сделайте мой день идеальным. Кто их приветствует? — Лейтенант Карера и сержант Торрихос. — Боже, да! — она разве что не подпрыгнула от восторга, а потом за секунду натянула ботинки и первой ринулась на улицу. — Вперед, вперед, вперед, я не хочу пропустить ни секунды этого шоу!       Мужчины расхохотались за ее спиной и, широко улыбаясь и чуть толкаясь между собой — точнее Газ и Роуч — пошли следом за ожившей и взбодрившейся на глазах малышкой.

***

      Закаты на базе были невероятно красивы и никогда не повторялись. Небо окрашивалось в алые, оранжевые и малиновые цвета, завораживавшие своей почти неестественной яркостью. Амелия сидела у поля, где днем солдаты тренировались в стрельбе на дальние дистанции, неспешно курила и задумчиво смотрела туда, где должны были стоять мишени. Она прокручивала в голове ту ночь и пыталась понять, что сделала не так. Где допустила ошибку? Была ли причина ее обнаружения в медлительности? Или она выбрала неправильный порядок целей? Может где-то зажегся свет и отразился от линзы ее винтовки? Что она должна была исправить, чтобы подобная ситуация не повторилась? Она ведь не отвлекалась, верно? Она была уверена, что сосредоточилась на задаче, а ее руки были тверды. Она… — Я с другого конца базы слышал, как у тебя мысли мечутся. Прекращай.       Обернувшись, Прайс встретилась взглядом с почти желтыми в свете заходящего солнца глазами Гоуста. Он неторопливо шел к ней, лениво сложив руки в карманах, а потом опустился по правую сторону от нее на скамейку, упираясь локтями в колени, рассматривая лицо. Райли сел вплотную, так близко, что девушка могла почувствовать его тепло, соприкасаясь бедрами, и запах, который не забивала даже сигарета в ее пальцах, которую Саймон ожидаемо своровал, чтобы сделать одну затяжку, приподняв балаклаву, а потом вернуть ей, выдыхая вопрос вместе с дымом: — Мне идти докладывать Джонни, что ты опять ослушалась его приказа? — Я думаю не о нем, — даже не соврала Амелия, не брезгуя продолжить курить сигарету, фильтр которой секунду назад побывал в чужом рту. — Тогда что? — он склонил голову чуть на бок, так и не потрудившись опустить балаклаву на прежнее место. — Пытаюсь понять, где допустила ошибку, — сделав глубокую затяжку, девушка протянула Райли сигарету, которую они теперь делили. — Кроме того, что вообще согласилась на это? — Гоуст. — Ладно, — цокнул языком он, а губы чуть приподнялись в ухмылке. — Хочешь мое мнение? — Я же все равно его получу. Валяй. — Ты не допускала ошибок. Было бы чудом, если бы тебя не обнаружили. Помимо дальных выстрелов, было слишком много не подконтрольных нам факторов. Поэтому я был против. Не забивай себе этим голову, — Гоуст окинул ее мягким взглядом, забавляясь почти детской обиде на лице, а потом осторожно коснулся спины Амелии, привлекая внимание. Только когда девушка повернула голову и посмотрела на него, он снова заговорил. — Миссия закончилась. Мы все вернулись. Остальное не имеет значения. Поставь точку.       Он почувствовал, как на мгновение Амелия напряглась всем своим существом, словно сопротивляясь его убеждениям. Она зажмурила глаза, а потом обессилено повесила голову, закрывая лицо ладонью. — Я не знаю почему так зациклилась, — пробормотала она. — Очевидно, ты бы уже забыла, если бы не этот ублюдок, — хмыкнул Райли, растирая ее напряженную спину, как делал это со своим племянником, когда тот был жив и долго плакал. — Нарушаем приказ капитана, лейтенант? — Это приказ для тебя, а не для меня, Ами, — улыбнулся Саймон, подушечками пальцев начав разминать мышцы спины девушки, если находил зажимы и узлы. — Серьезно? — скосив на мужчину глаза, она скептически выгнула бровь. — Сначала ты начинаешь постоянно называть меня по имени, а потом еще и сокращаешь его? Гоуст, это точно ты? — Не похож? У меня, вообще-то, тоже имя есть, знаешь ли. Или ты думаешь мать родила меня, посмотрела и решила, что «Гоуст» лучшее имя для младенца. — Нет конечно, — закатила глаза Амелия, тихо посмеиваясь. — Просто… — она махнула рукой, а потом опять захихикала, прикрыв рот ладонью. — Прости, никак не могу выбросить из головы образ младенца в балаклаве и маске с черепом. — Считаешь это уморительным? — Ты не можешь меня в этом винить, — она коварно ухмыльнулась, — Саймон.       Мысли в голове мужчины запнулись и замерли в недоумении и непонимании, а сердце почему-то забилось быстрее, хотя Амелия не сделала ровным счетом ничего. Только назвала его имя. Его имя, которое только капитан Прайс и Джонни использовали. И то всего около десяти раз за все годы знакомства. Он не использовал это имя уже слишком давно. Оно принадлежало избитому сыну алкоголика, который не мог защитить ни себя, ни своего младшего брата, ни свою мать. Оно принадлежало мужчине, на чье отражение в зеркале он старался не смотреть, слишком похожий на собственного отца. Никогда ничего хорошего не происходило, когда его звали так. Но сейчас… В голосе Амелии звучал весело и поддразнивающе, игриво, а серые глаза мерцали в ожидании его реакции на ее, как она думала, шалость. И едва ли все это можно было объяснить светом заходящего солнца. Но, главное, они не блестели от слез и не были затуманены тяжелыми воспоминаниями о прошлом. — Боже, видел бы ты свое лицо, — захихикала Амелия. — Ты не видишь мое лицо. — Я вижу твои губы. Они чуть приоткрылись, когда я позвала тебя по имени, и твои глаза распахнулись, а брови приподнялись, — девушка пожала плечами, а потом откинулась на руки, подставляя лицо последним солнечным лучам. — Может эта балаклава и помогает с анонимностью, но эмоции совсем не скрывает. У тебя слишком живые глаза. — Живые глаза… — он недоверчиво прищурился, а потом покачал головой. — Такое могла сказать только ты. — Да-да, страшный и ужасный Гоуст, я помню, — протянула Прайс, лениво помахивая рукой. — Мои колени трясутся от ужаса. — Слабо вериться в искренность твоих слов. Ты ни разу не отшатнулась от меня и не испугалась. — Как я могу бояться человека, который две недели подкармливал собаку, ошивавшуюся у нашей домашней базы, собирая кости от курицы в столовой каждый день? — припомнила ему Амелия с невозмутимым лицом. — Ты портишь мне репутацию. — Просто люди слепые идиоты, раз ведутся на какую-то маску. Это же просто ткань и маска. — Да нет, не только, — хмыкнул Саймон, но даже не попытался ее переубедить. Знал, что это ее настоящие мнение и мысли.

***

      Алехандро, шел в сторону здания, где была его комната, мечтая поскорее отдохнуть, когда заметил что-то странное боковым зрением. Остановившись, он моргнул, а потом повернул голову, ища то, что привлекло его внимание, но было пусто. Тьма среди зданий, в окнах которых уже погас свет, желтые лучи прожекторов, силуэты машин, припаркованных в ряд. А потом он увидел фигуру на крыше одной из казарм. Женщина. Она сидела там, наверху, и курила, пуская облачка сизого дыма. И на базе была только одна персона, которая могла сидеть с сигаретой на крыше здания в такой час, не заботясь о раннем подъеме, который должен был наступить через пять часов. Прикинув, что четыре или пять часов, все равно он не сможет выспаться, Алехандро сменил свой курс, вошел в казарму и легко поднялся по аварийной лестнице наверх. Как он и думал, это была Амелия. Она сидела на самом краю, прижав колени к груди и смотрела на горизонт в ту сторону, куда на закате улетела ее команда, чтобы вернуться с головой Уильяма Варгаса.       Услышав его шаги, как кошка Прайс чуть повернула голову на звук, вслушиваясь и словно определяя своего нежданного гостя, но потом вернулась в прежнюю позу, все так же всматриваясь в черноту ночи. Варгас не имел ни малейшего представления, сколько она просидела здесь, но, судя по горке окурков, очень и очень много, а не замерзла она, вероятно, только благодаря куртке, которая была слишком велика для нее. — Они вернутся, — не уверенный в том, что стало причиной такого ее поведения, сказал Алехандро. Девушка хмыкнула, давая понять, что слышит его, но так и не шевельнулась, лишь продолжила курить и вертеть что-то в руке. — Тебе стоит отдохнуть. Тебя выписали две недели назад, — снова никакой реакции. — То, что ты будешь сидеть здесь… — Полковник, вы знаете скольких солдат вы потеряли за все это время? — спросила Прайс, прикурив новую сигарету от окурка предыдущей. — Двести сорок восемь. Ты чуть не стала двести сорок девятой. — Вы помните каждого? — Да. Имена, фамилии, их лица, членов семьи, которым я приносил горестные вести, — он опустился на холодный бетон, садясь на расстоянии вытянутой руки. — А ты? — Двадцати трех. Знакомых, друзей, восьмерых из своей команды. До недавнего времени я думала, что пятерых убила сама. Оказалось только четырех, — она коснулась куртки на своих плечах и зарылась в нее плотнее. — Скажите, полковник, к этому можно когда-нибудь привыкнуть? — Нет. Боюсь, нет. — Ха… — Амелия шумно выдохнула, горько улыбнувшись, словно стараясь стать еще меньше, чем и так была. — Паршиво. — Они впервые ушли на миссию без тебя? — Нет. Это я впервые не пошла с ними. Так что все будет хорошо. — Тогда почему ты сидишь здесь?       Это был очень хороший вопрос. Последние пять лет она держалась благодаря мысли о том, что, пусть и прошла ад, но смогла убить того, кто истязал ее месяцами. Он насиловал ее и ломал, называя это любовью. Вталкивал в нее таблетки и колол наркотики, называя заботой. Носил лицо человека, с которым она хотела провести всю свою жизнь. Но он был мертв, ведь Амелия сама перерезала ему глотку. А он оказался жив. Она правда думала, что смогла оставить это в прошлом, но теперь ее товарищи ушли исправлять ее ошибку, пока Прайс сидела на базе. И они четверо пообещали принести ей голову Брукстоуна на блюде, словно в этом не было ничего такого. Словно они не уходили на охоту за ее личным демоном из прошлого. И что самое безумное… она только немного беспокоилась о своей команде и жалела, что не могла пойти с ними.       Что привело Амелию на эту крышу — она поверила своей команде. Их улыбкам и крепким, тяжеловатым и грубоватым, но теплым и искренним прикосновениям. Их обещаниям и заверениям, которые так легко слетали с языков, словно не было ничего более естественного. «Мы пропустили твой День Рождения, потому что не знали, так что считай это запоздалым подарком, ладно, малышка?» — подмигнул ей Джонни, когда она провожала их к вертолету, и Прайс не могла не улыбнуться этому бреду, качая головой. Соуп потрепал ее по волосам, как младшую сестренку, Газ крепко обнял, Роуч поцеловал в макушку, а Гоуст отдал ту самую маленькую деревянную бабочку, которую она вертела теперь в руках… — Потому что обещала не делать глупостей и не волноваться зря, пока они не вернутся. — А бессонная ночь на крыше — это не глупость и волнение? — Алехандро мягко рассмеялся, глядя на задумчивую девушку рядом с собой. — Не такая большая, учитывая то, что я давно привыкла не спать ночами ради заданий, а тренироваться мне все еще нельзя, — повела плечами Прайс. — Плюс, не хочу спать, когда они вломятся все в крови и пыли через пару часов. От недосыпа буду чувствовать себя еще хуже, чем после бессонной ночи. — Ты безоговорочно уверена, что они вернутся с успехом, да? — Они обещали подарить мне голову Брукстоуна на День Рождения, — хищно ухмыльнулась Амелия. — Разве у тебя скоро День Рождения? — Был летом. Подарок с опозданием. Голова вместо торта. Но, думаю, я смогу вставить в нее свечи и загадать желание. — Ты серьезно? — Почему нет? Это точно будет запоминающимся. — Мы точно говорим об одном и том же? — Варгас недоверчиво прищурился, искренне надеясь, что все это одна большая мрачная шутка. — Голова вместо торта. Человеческая отрезанная голова. — Думаете они не принесут ее? Хотите поспорить? — Скорее я думаю о том, во сколько раз увеличатся стопки отчетов, которые мне придется написать, чтобы объяснить, как на моей бозе оказалась отрезанная голова, — прыснул Алехандро, запрокидывая голову к небу, где сверкали яркие звезды. — Попросите о помощи Соупа. Из-за многих лет работы с Гоустом, он научился мастерски называть подобные вещи нормальными словами. — Например? — Ну… — Амелия кривовато, но тепло улыбнулась, вспомнив одну из последних их миссий, — один раз он смог доказать, что смерть работорговца, которого после допроса Гоуст совершенно случайно выкинул с восьмого этажа, была естественной. — Каким образом? — уже откровенно смеялся полковник. — Кажется, он приплел к этому гравитацию. Это же естественная причина смерти. — Ты шутишь, — девушка хмыкнула, и улыбка сползла с лица Варгаса, смившись чем-то средним между принятием и отчаянием от осознания того, сколько бумаг в скором времени будет на его столе. — Ты не шутишь. — Как вам будет проще, полковник.