Розы и вино

Дин устал. Устал от времени, от жизни и солнца с песком. Устал от непомерной тяжести тоски и разрывающего сердце чувства. Устал от одиночества, с которым должен был срастись за прожитые годы и которое никто не мог побороть, и глупого ожидания, с которым жил. Устал от чужих запахов и взглядов. Устал от своего тела, которое временами таяло от слабости без альфы, и воспоминаний. Устал от невозможности пить вино родных краёв, от чьего вкуса выворачивало наизнанку, и заедать пустоту в груди локвой, которую приносила ему тётя в разных её видах. Устал от этой пустоты и своей «правильности», которая запретила быть счастливым с единственным человеком, подарившим ему это самое счастье. Дин устал от себя. Устал беспокоиться за других и не давать жить ни себе, ни Касу. Устал и ненавидел себя. Жизнь была противна, и сам себе он был противен. Дин задыхался. Иногда даже не получалось пропустить через лёгкие этот жгучий воздух и приходилось перебираться через правильности-неправильности и пережитки прошлого, чтобы уткнуться носом в оставленную Касом одежду. Запах грозы успокаивал. Ласково приглаживал невидимую вздыбленную шерсть и привносил негу в тело, но в плату просил слёзы. И слёзы текли. Тихо, бесшумно. Солёная влага впитывалась в генеральскую одежду и бесследно исчезала в ней. Дин скучал. Скучал так, что сердце сводило, скучал так, что из-за неведомых жучков совести, которые на этот раз заняли его сторону, треща о неправильном выборе, расчёсывал предплечья едва ли не до крови, но всегда останавливался, помня о некой связи. Эти жучки твердили, что он должен был выбрать не народ Миражей, не будущее самих Миражей, а себя и их с Касом счастье. Вот только просыпалась и вторая сторона, которая не позволяла взять эгоизму верх и стереть символы, срисованные с потайных проходов. Миражи с народом Каса заслуживали счастья. Дети Миражей заслуживали будущее, а их султан заслуживал быть любимым другим человеком, который сможет и осчастливить всех, и выносить в своём чреве то самое будущее. Кастиэль заслуживал лучшего, заслуживал не лжи, а… Дин бы отдал всё, что когда-либо имел, лишь бы султан забыл о нём и зажил прежней жизнью. Дин бы отдал всё. Даже себя, свою душу — в этой жизни ему всё равно ничего не светит, и проживать её остаток с осознанием, что предал любимого человека… Дину было сложно. Болела душа, излеченная его султаном, болело тело, когда-то с пят до макушки обласканное его султаном. Болело… Да всё болело! Жизнь в Торрэно была мукой. Маска едва держалась на лице, но Дин старался. Пытался продержаться ту пару дней, которую потратил на перерисовку символов, пока Чарли с другими начала поспешные сборы. И переносил эти символы на одежду и вещи. Надумывал расстаться с подарком Каса здесь же, но не смог — хотел оставить побольше напоминаний. Тогда пришлось позади сапфира нарисовать символы против магии джиннов. Был и неприятный разговор с Сэмом, в котором Дину пришлось лгать брату пуще прежнего, твердя, убеждая и частично признаваясь, что у него были отношения с четвёртым генералом Киэло, в которых он искал выгоду и развлечение, предупреждая, что эти отношения закончились не на самой весёлой ноте и что генерал может вернуться по его душу. Дин просил защиты. Защиты от того, кого безумно любил и кого хотел спровадить в лучшую жизнь. Сэм злился, даже пару раз попрекнул его за такое распутство, но потом, видимо, что-то увидел в зелени глаз старшего, раз поутих и согласился встать на его сторону. Вот только сжатые кулаки и холод не совсем понравились Дину, но то было лучше мягкого разговора. Сэм должен был думать, что его брат ненавидит генерала, и тогда бы Кас поверил оставленной записке, давшейся не с первого раза. Весь путь до Диросы, который пришлось пройти по воде на парусном судне и через все прелести морской болезни, о которой раньше только слышал, Дни провёл в каюте под присмотром Чарли. Подруга молчала, хмурилась и временами смотрела на него тяжёлым взглядом, от которого становилось тошно. Ещё хуже. Дин всё ждал крика, как в день, когда в последний раз видел Каса, но ничего не происходило. Никто ничего не говорил. Одна лишь душа стенала ночами напролёт, да мучали сны, в которых его преследовало до последней реснички знакомое, родное сердцу лицо. Во сне Дин позволял себе сожалеть, что на этом всё, тосковать, что эти сны — последняя возможность взглянуть на Каса… И в каждом сне Кас рвался к нему, но розы сковывали тело султана и не давали сдвинуться ни на шаг. И тогда Дин слышал его шёпот. Такой родной, чуть хрипловатый шёпот: «Не стоит печалиться, совсем скоро я заберу тебя и сделаю своим. Обещаю, Дин». И это было ужасно. Сны стали благословением и проклятием. Они терзали и рвали сердце на куски. Они… Дин и ждал, и боялся ждать. И в то же время не мог ждать — был недостоин ждать чуда. Не был достоин спасения и возвращения. Народ Диросы был спокоен, ленив и излишне учтив. Дироса была маленькой, но богатой страной, которая срослась с Торрэно в момент брака Джона и Мэри. Однако слава её произрастала не только из богатства, но и из того, что легло в суть названия: розы. Повсюду росли розы. Фруктовые сады, наличие травы и обычной земли вместо песка. Резные каменные заборы, по которым ползли виноградные лозы, ограждали жилые участки с личными садами и низенькими каменными домами, хозяева которых соревновались в объёме своего кошелька. Чистые улочки, рынок есть только в порту. Ни одного бедняка — градоначальник, который приходится ему дядей, с каждой души на ежегодной основе взимал столько золота, что хватило бы прокормить всех людей Киэло. Однако золото тот не хранил, а вкладывал, и потому Дироса процветала год от года, а на её величественные сады многие приезжали с разных уголков света. Дироса была красивой, богатой и жаркой страной, состоящей из одного города. Красные дома с золотыми вставками, прекрасный дворец на её окраине в окружении самого большого сада. Палящие солнце, немного пресной воды и фонтаны. Весь народ в шелках и золоте, омеги с веерами под боком у напыщенных альф, стражи патрулируют город верхом на красавцах-жеребцах, чей цокот копыт вливается в далёкий шум прибоя и шелест зелени. В садах разгуливают павлины, а в сердце того сада, что при дворце и куда не впускают посторонних, можно встретить их редкий белый окрас. Семья со стороны матери встретила не слишком радушно, свысока окинув сына Мэри презренным взглядом, но в итоге последнее слово осталось за дядей — Дину разрешили «погостить». Возможно, расскажи Дин о поездке отцу и пошли тот весть в Диросу, было бы чуточку проще. Но так нельзя. Дин предпочёл оставить отца в неведении и Сэма попросил о том же. Ему выделили самые дальние покои, где он почти не пересекался с семьёй, если его самого не звали на завтраки и ужины. Но зато был и плюс — тишина и балкон с видом на сад, в котором он любил подолгу плутать, ступая босиком по нагретому солнцем камню, а потом сидеть на бортике фонтана и рассматривать кружащиеся на воде лепестки роз и травинки с листочками. Никто не задавал вопросов и не докучал. Почти. Была одна омега, которая тоже захаживала в сад. И если сначала та молча глядела на него издалека, то с каждой новой встречей начинала подходить всё ближе и ближе, пока в один день и вовсе не присела к нему, отзеркалив позу у фонтана. Однако та никогда не говорила, и имени её Дин не спрашивал, как и не начинал разговор. Было не до этой девчонки, которая заплетала светлые волосы в косы и босой ходила в дорогом наряде. К концу первой недели пребывания в Диросе сердце утонуло в боли. Оно разрывалось, вырывало жгучие слёзы и протяжный скулёж, приглушённый подушкой, и билось так быстро, что могло в любой момент споткнуться и остановиться, попросту уставши биться. Тогда он больше суток провёл взаперти, пока к нему с балкона не пролезла Чарли. Только ради подруги Дин притворился, что всё нормально, а слёзы, текущие по щекам, — это… так. Глазам сухо вне Миражей, но скоро он привыкнет, как заново привыкнет и к народу, и к духоте. Чарли, конечно же, ничему не поверила и просто сидела рядом. И тем самым выгнала его в сад. Желая успокоиться в одиночестве и разобраться, что могло породить такую боль, он проходил мимо высоких подстриженных кустов и оглаживал их бархатные бока ладонью. И в один момент почувствовал острую боль. Поперёк левой ладони появилась красная полоса, словно бы его полоснули кинжалом, но не ранив, а только окрасив. Однако след ни в какую не желал смываться в тёплой воде фонтана, а ещё позже ту же руку вновь обожгло, но гораздо сильнее — и сам след, расплывшись вширь, потерял ровные очертания, тем самым напомнив пламя. Шипя и держа руку в воде, Дин в какой-то степени даже радовался, что боль была физической и внешней — мог отвлечься от внутренней. — Что это? — удивлённо протянул чей-то звонкий и незнакомый голосок. — Что с твоей рукой, вдовец? Не ожидав, Дин дёрнулся и обернулся. За спиной стояла та самая босая девчонка в ярком оранжевом одеянии и с парой светлых косичек, что свисали с тонких плеч. — Тактичности тебе не занимать, мелкая, — зло фыркнул Дин и сжал дрожащую ладонь в кулак, тем самым пряча странный след. — Вообще-то я твоя тётя, пускай и младше лет на десять, — лениво протянула та и, обойдя его, присела на каменный бортик, закидывая ногу на ногу. — Меня зовут Тиана. — Тиана, — пробормотал сквозь зубы Дин, но не припомнил такого имени. Да и в целом семью матери знал плохо — те вели скрытную жизнь, но, видимо, дед везде преуспел, взяв пример с султана Киэло. Хотя эта девчонка имела почти тот же набор черт, что и Мэри, и правящая семья Диросы: солнечные локоны волос и серо-зелёные глаза. — Ладно, поверю. — Так что с твоей рукой, вдовец? — Будто моего имени не знаешь! — поморщивший, огрызнулся принц с новой порции боли. — А ты назовись, соблюди приличия! — съязвила та и по-детски высунула язычок, утроившись подбородком на раскрытых ладонях. — Дин я! — в той же манере процедил Дин и резко замолк. Оскал пропал с лица, как спавшая маска, и сердце окутал страх. Эта рана на руке… Это ведь не его рана, но тогда… «Что с тобой, Кас?» — шевельнул губами Дин, но не издал ни звука. Нельзя было произносить любимое имя — тот услышит и точно явится за ним. А этого было нельзя допустить, это бы порушило все старания Дина, и сделало бы его муки напрасными. И всё же сердце начало тревожиться за султана. Что с Касом? Понял ли он, что Дин ушёл? Прибыл ли в Торрэно и нашёл ли записку? Как отреагировал? Возненавидел ли его? И вчера его ли то боль была? Правильно ли он поступил, выбрав Миражи и их народ, а не себя рядом с Касом? Что с его Касом?.. С того дня лицо принца стало ещё мрачнее, голос его не звучал, глаза были пусты. Воздух сжигал изнутри, розы не радовали глаза, боль напоминала яд, который отравлял и медленно убивал. Вино, которое всегда помогало приглушить чувства, не лезло в горло — его тошнило от одного только запаха. То вино было не из Миражей. Есть не мог — аппетита не было, но приходилось что-то жевать под пристальным и иногда жалостливым взглядом Чарли, которая лишь разок осмелилась на просьбу: «Позволь помочь вернуть всё на круги своя». И получила в ответ отрицательный кивок. Одно лишь стало утешением — локва. То, что любил Кас, и то, что по неизвестной причине приноровился есть Дин ещё в Миражах. На завтраке длинный стол, за которым собиралась семья, всегда имел местечко для нескольких широких подносов с разнообразными фруктами, к которыми тянулась рука, а спустя пару дней наблюдательная Тиана заранее выхватывала самые яркие плоды, собирала их на небольшом блюдце и совала ему. — На, Дин, — тихонько произнесла девчонка, — тебе же нравится. В любое другое бы время и в другой жизни Дин бы обязательно улыбнулся ей, но его хватило только на приподнятый уголок рта. Другие жеста не заметили, как и не обратили внимания на их парочку в самом конце стола — были увлечены собственными разговорами, от величия которых тоже тошнило. — В Миражах локва слаще, — тихонько вздохнул Дин, откусывая выращенный в Диросе фрукт. — О, ты, торрэнец, пробовал локву Миражей? — удивлённо вскинула брови Тиана и откусила от пышной булочки. — И как она? Жаба не задушила твоего отца? Или умерший муж баловал? Глубоко вздохнув, Дин на миг прикрыл глаза и сжал челюсти так, что желваки заходили. — Ты больно язвительна для омеги, — пророкотал Дин, бросая прищуренный взгляд на Тиану. Пшеница гневно колыхалась, но никто её не слышал. Девушка звонко фыркнула и тем самым привлекла на них взгляды старших, которые посыпались на принца. И тут же притихла вместе с воцарившейся тишиной, опустив голову и немного скатившись по стулу вниз. Дин лишь вскинул бровь. И что? Где вся бравада? Всё, истаяла? Люди продолжили есть, и тогда Тиана вновь села ровно и расправила плечи. Снова на юном лице показушная важность и заносчивость. — Язвительна? Есть с кого пример брать! — прошипела Тиана, спрятав рот за очередной булочкой и покосившись на него. — Будто не слышал слухов, которые о тебе ходят! Вздохнув в очередной раз, Дин увёл последнюю булочку из-под носа мелкой и, молча выйдя из-за стола, направился к выходу, как всегда и делал. В спину впился негодующий взгляд, и принадлежал тот — Дин был уверен, как и уверен в том, кем являлся, — Тиане. Весь его завтрак состоял из нескольких локв и булочки, которую увёл. Чарли точно привяжет его и будет кормить насильно… Однако стоило по дороге в покои надкусить румяную булочку, как оказалось, что и в той есть локва, но в виде сладкой кашицы. Прямо как те, которые он ел в Миражах. Не совсем то, что подавали во дворце Миражей и что просила душа с телом, но сойдёт. Да и это — чуть более питательное, чем обыкновенное заедание болезненных чувств фруктами. Ступив на порог своей комнаты и удостоверившись, что никого нет, Дин позволил себе выдохнуть и прижать руку к груди, накрепко сжав зубы. Снова ныло сердце. Снова душа томилась в тоске. И снова он, поддавшись своей слабости, достал из тайничка одежду Каса и его подарок. И всё ради того, чтобы до вечера, пока не явится Чарли, пролежать в ворохе одеял с подушками и одежде возлюбленного. Снова свить гнездо, наполненное двумя так подходящими друг другу ароматами. Это гнездо должно было являться предвестником запаздывающей течки, которая, вполне вероятно, без его альфы не начнётся. Омежья сущность снова притихла. Наверное, даже ослабла. И то, возможно, к лучшему — не будет в разгар течки звать и умолять Каса вернуться, как делал это в первый раз в Торрэно после долгого «отдыха организма». Так Дин и пролежал до самого вечера, частично дремля и теряясь в безликих тёмных снах, из которых раз за разом его вытаскивал хрипловатый болезненный шёпот. Когда стемнело и Дин в очередной раз вырвался из пут сна, в комнату пробрался свежий запах сырости. Дождь и гроза. Сперва, ещё ничего не понимая, Дин задержал дыхание, боясь пошевелиться и тем самым развеять родной аромат. Но сердце радостно ускорило шаг. На целый миг Дин поверил, что Кастиэль, вопреки всему и всем символам, старательно выведенным рукой принца, нашёл его. Целый миг надежды. Дин даже успел поверить, что этот кошмар закончится, Кас простит его и заберёт обратно. И эта надежда разбилась, когда Дин медленно обернулся к выходу на балкон. То был не его любимый, а погода. Обычная погода. Настоящая гроза, заслонившее небо брюхастыми сизыми тучами. Неспешно поднявшись, Дин накинул на плечи плащ Каса, но тут же убрал его, как и остальные вещи, в сундук. Если он выйдет и попадёт под дождь — а он собирался дождаться скорби неба, — то запах Каса сотрётся с вещей. А так нельзя. Так Дин точно умрёт — что-то в подсознании твердило об этом. В итоге поверх лёгкого траурного одеяния, с которым перестал носить всякие украшения, Дин накинул вышитый розами плед и босиком ступил на балкон, вдыхая наипрекраснейший аромат полной грудью. Этот вздох был первым глубоким за всё то время, проведённое вне земель Каса. И был он ошибкой — перед дождём стало ещё более душно, чем обычно, и Дин невольно закашлялся, сжимая пальцы на краях пледа и другой рукой вытирая испарину со лба. Громыхнуло. Солнечные земли попали в мохнатые лапы мрака, тучи громоздились друг на друга, красуясь оттенками серого, сизого и местами тёмно-фиолетового. Плодовые деревья вдалеке громко шелестели листвой под переменчивым ветром, павлины испуганно вскрикнули и сложили хвосты. Одни лишь алые бутоны роз подняли свои тяжёлые головы и раскрыли лепестки навстречу первым каплям. И Дин тоже подошёл поближе и, устроив одну руку на перилах, подставил лицо небу и дождю. Непогода бушевала, вила вихри из сорванной листвы и дождевых капель, число которых увеличивалось с каждой секундой. Ветер путался в отросших пшеничных волосах, заставлял ресницы трепетать. Светло-коричневый плед на плечах покрылся россыпью тёмных точек, которые соединялись, сливались и налегали друг на друга, постепенно меняя основной цвет пледа на более тёмный, но никак не влияя на золотые нити роз. Волосы промокли, по лицу скатывались холодные пресные капли, мешаясь с горячими солёными. Дробь дождя, музыка буйных ветров и дрожь человеческих губ. Чужая гроза и одинокая мокрая пшеница. Холод и боль, которую не может смыть дождь. Буря внутри и избавление от излишка чувств. И пускай Дин был один в ледяных объятиях природы, чувство одиночества не посещало его. Со временем стало спокойно, не так тяжело, но не одиноко. Хотя принц и был уверен, и проверял, что поблизости никого нет. Совсем. Прислушавшись не к окружающему миру, а к внутреннему, Дин заметил одну странность. Он стремился остаться один и оставить прошлое в прошлом для благополучия любимого человека, однако это самое прошлое не желало оставлять его. Дину казалось, что Кас где-то рядом. Не в той зияющей дыре в груди, которую Дин не знал, как заштопать, а где-то… Рядом. Будто бы одновременно и в нём, и нет. Будто бы… Дин не находил слов странному ощущению. Оно было далёким и знакомым. И потерялось столь же внезапно, как и пришло к нему, когда его схватили за шиворот и затянули внутрь, как щенка. — Эй! — возмутился Дин, потирая глаза и глядя на друга детства. — Чего пришёл, Бенни? — Хорошее же у тебя «спасибо», Высочество, — фыркнул друг, складывая руки на груди. — Ты пропустил ужин и снова заставил Чарли волноваться. Дин, зачем так страдать по предателю? Зелень на миг припала к левой ладони с красным следом поперёк неё. Непроизвольный, наполненный недовольством рык вырвался из груди, пшеница стала колкой, но уколоть и подчинить никого не смогла. Дин резким движением скинул насквозь промокший плед на пол и, глядя исподлобья, шагнул к Бенджамину. Тот чуть вскинул подбородок, чего раньше не происходило, но прибегать к феромонам не спешил. Рычание сплелось с дождём, верхняя губа приподнялась в оскале, оголив клыки, не присущие омеге. — Не смей, — прорычал Дин, глядя в спокойные глаза альфы. — Моё терпение… Горячая — по сравнению с ним — ладонь прошлась по лбу, убрав прилипшие пряди в сторону, и остановилась на щеке. Рык сошёл на нет, но оскал никуда не делся. Пламя многочисленных свечей, освещавшее покои, неспокойно качалось на тонких фитилях. — Знаешь, Дин, а тебе с длинными идёт куда больше, чем Сэму. Оскал сполз с лица, Дин непонимающе нахмурился. Однако не успел он понять чувства, поселившегося в глазах приятеля, как отвращение подступило к горлу и кулак встретился со скулой Бенни. Тот сразу же охнул и согнулся, накрывая пострадавшее лицо ладонью и наконец-то отцепляясь от него. Дин отступил назад, прикрывая рот ладонью и пытаясь глубоко дышать, чтобы утихомирить пустой желудок, который рвался наружу. Но стоило ему отвлечься и встать полубоком, как сначала раздалась пара шаркающих шагов, плечо с силой сжали пальцы, а уже после его самым хамским образом припечатали к стене, накрепко схватив за лицо и надавив двумя пальцами на щёки так, что рот непроизвольно приоткрылся. И тогда пришёл страх. Пока на нём метка Дика, Бенджамин, как незначимый альфа, не мог сильно влиять на него феромонами. И принц вполне мог сам за себя постоять — когда-то он почти что одолел самого Кастиэля, генерала Киэло и султана Миражей, — но сейчас, будучи в потрясении, оцепенении, из-за которого руки повисли вдоль тела, и без толики силы из-за постоянного недоедания, Дин испытал страх перед чужой силой. Ему вспомнился Дик. Вспомнилось то время мучений, боли и унижений. Вспомнилась сила, которая задавливала любые его порывы сопротивления и душила. Но у страха было два корня. И схожесть Бенджамина с Диком — второй. Первый же был… Дин не хотел, чтобы его трогал кто-то, кроме Каса. Не хотел принадлежать ещё кому-то. Не хотел предать того, к кому не собирался возвращаться. Взгляд альфы потемнел, воздух наполнился тяжестью чужих, отторгающих феромонов, в которых Дин не собирался разбираться. Сердце забилось чаще, и с губ должно было сорваться имя любимого, который бы обязательно — Дин не просто верил, а знал это, — появился бы, но шёпот заткнули грубым поцелуем. Губы опалило предательство. И тогда оцепенение спало. Кровь вскипела в жилах, кончики пальцев закололо от ярости, и кулак во второй раз встретился с лицом наглеца, разрывая поцелуй. Однако на этом Дин не остановился. Не успел Бенджамин выпрямиться, как второй удар пришёлся на другую часть лица. Звериный рык и озлобленный скулёж сплелись воедино неровными стежками. Дин не слушал здравый смысл, не внимал пропущенным ударом. Просто выплёскивал накопившиеся эмоции и лишь неведомым чудом, заложенным в инстинктах, успевал увернуться либо отразить удары, нацеленные на живот. Принц прекрасно понимал, что в утробе никого нет и уже не будет, но сама сущность брала над ним контроль, запоздало восполняя то, что однажды не смогла. И, наконец, оправдав, что четвёртый генерал никогда не поддавался ему, Дин припечатал альфу к стене и сжал его шею, перекрыв дыхательные пути. Ярость застила глаза, сделав из юной зелени вязкое болото. Врождённое превосходство и первичное воспитание отца, который ждал сына-альфу, взяли своё и возвысили его над сыном советника. Лицо Бенджамина стремительно багровело, сильные пальцы безуспешно пытались отцепить от себя принца, царапая его кожу. И тогда самодовольный альфа наконец-то испугался. Дин чуть ослабил хватку, позволив вдохнуть человеку, с которым рос и которого считал надёжным другом, и приблизился лицом к лицу, не переставая рычать. Он довольствовался своим превосходством, которое вернулось в порыве эмоций. Довольствовался силой своего тела. Но большее довольство доставлял тот, кто видимым только ему миражом стоял за спиной и кто смог бы ещё более изощрённо отомстить за каждый синяк и насильный поцелуй. — Ты хоть знаешь, Бенни, — с издёвкой выдохнул Дин, совсем не соображая, — на чьего омегу поднял руку? А, Бенни? Знаешь, кому я… Дин заткнулся. Он никому не принадлежал, и никто не стоял за его спиной. И теперь единственный, кто постоит за него, — это он сам. В груди разлилось кислое, как не самая спелая локва, чувство. Дин потёр грудь в попытке притупить его, но ничего не вышло. Он не стал терять голову тогда, в Торрэно, и его сердце было принудительно оставлено при нём. — Пошёл прочь, Бенни, — в итоге прошипел Дин, отпуская и отходя на безопасное расстояние. Альфа упал на колени и прижал ладонь к шее. — Прямо в Торрэно, Бенджамин! — вновь начав раздражаться, воскликнул Дин и отошёл ещё немного, опуская взгляд на ладонь со следом и произнося уже тише, негодующе и непонимающе: — Да что вам всем надо от меня?! Неужели других омег нет?! Почему именно я, а не кто-то нормальный и подходящий?! — в смятении перешёл он на шёпот и даже не стал обращать внимания на то, как Бенджамин побитым псом покинул покои и как Чарли тихонько подошла к нему со спины. Хрупкая ладонь легла на плечо. Зелёный взгляд бросился в сторону подруги, поджавшей губы и вновь смотрящей на него с какой-то материнской тоской и сожалением. И этот взгляд никогда не нравился ему. Словно он права выбора — пускай и глупого — не имел. — И как давно ты тут? — безэмоционально бросил Дин. — Зашла, когда ты начал душить его, — на миг опустив взгляд произнесла та. Однако Дин бы не сказал, что та сочувствовала Бенни. — Я приготовила всё для купания, пойдём? — слабо улыбнувшись, вопросила та и, не дожидаясь ответа, потянула в сторону выхода. Полумрак коридора разрезала одинокая свеча. Чарли, как и в детстве, когда они шли пакостить, держала его за руку и уверенно вела вперёд. Однако Дин смотрел под ноги и пытался побороть дрожь в теле, которую не заметил ещё в покоях, когда смог дать отпор приятелю. — Вот и пришли, — тихо оповестила Чарли, когда они спустились на первый этаж и прошли чуть дальше, зачем свернув. — Мне так нравятся эти крошечные купальни в Диросе — и воды не так много надо натаскать, и выглядят странновато… славно. Ну, что скажешь? — Ага, — равнодушно бросил Дин, не следя за языком, — для двоих тесно. Проигнорировав вздох подруги, Дин стянул промокшую длинную рубаху и по привычке передал её ожидавшей Чарли, как и прочие немногочисленные вещи с себя. Вполне обыденные действия, в которых не было чего-то необычного и из ряда вон выходящего — откуда во дворце взяться личной жизни со всей этой прислугой? Да и к царской немощности его приучили, но в более старшем возрасте, стоило стать вдовцом, отбился от этого. Почти. Кроме тех случаев, когда был в полнейшей сумятице. — Ты скован, — верно подметила Чарли, стоило ему забраться в ароматную из-за масел и горячеватую воду по самый нос. — Неужели думаешь, что я не успела чего-то разглядеть за эти годы, а? Принц фыркнул и тем самым пустил пару пузырей на поверхность. Прикрыв глаза, он вдохнул поглубже и на несколько долгих мгновений ушёл под воду. Вода мягко обняла, забрала дрожь и напомнила то ли кокон, в котором прячется гусеница до своего обращения, то ли материнскую утробу, в которой царит безопасность. Вот только в этом мирке спокойствия нет воздуха. И то ли оно к лучшему — он сможет задохнуться и навсегда покинуть этот отвратный мир, в котором нет Его, — то ли к худшему. И если бы не Чарли, хлопнувшая его по макушке, Дин бы остался там, в воде. — Кха, Чарли! — возмутился он, по-собачьи встряхиваясь и кидая прищуренный взгляд на подругу. — Что? — как ни в чём не бывало смотрела на него Чарли, сложив руки на груди. — Не припомню, чтобы у тебя имелись жабры для долгих сидений в воде. Чего ты… Подруга не закончила, но взгляд стал холоден. Однако светлые глаза приковались не к зелени принца, а к его рукам на бортиках. Дин проследил за её взглядом, и тот опустел. Рука, частично покрытая неприглядная расцветающими синяками, скрылась в воде. И через миг появилась обратно, чтобы зачесать мокрые волосы назад. — Подстрижёшь меня? — Что, так противны комплименты нашего Бенни? — пробормотала Чарли, проведя мягкой тряпицей по широким плечам. Дин нахмурился и вскинул голову. — Ты же сказала, что видела совсем немного! — подловил Дин. — И сколько ты успела увидеть? Чарли пожевала губу, посвятив всю себя делу. Причём весьма усердно. Вон, даже щёки, чуть припорошенные веснушками, покраснели до цвета сочных персиков, а брови сошлись к переносице. Однако то не было смущением. Злость. — Достаточно, чтобы завтра самолично спровадить его, — пробурчала та и запустила руку в отросшие русые волосы, чуть оттягивая их. — Так что, Дин, хочешь лишиться длины волос? Наверняка они нравились Ка… Ему и такими, — запнувшись, быстро исправилась подруга. — Режь, — остался на своём Дин. Смиренный вздох окутал заднюю часть шеи. Тонкие пальцы оставили его волосы, раздались лёгкие удаляющиеся и после приближающиеся шаги. Дин чуть скатился вниз, коснувшись подбородком воды, и наклонил голову, пряча глаза. Первые пряди упали на воду, колосьями распушаясь на её глади. Кастиэль любил его всяким и каждую его часть. Но то, кажется, было так давно, что поверить сложно и нельзя — всё в прошлом, погребённом под тяжёлыми песками сожаления, отравленными им самим песками, что должны были породить гнев в глазах цвета неба, в глазах цвета моря, в глазах, в которых вилась магия. В глазах, которые смотрели с настоящей любовью, а теперь взглянут с противоположным чувством. С ненавистью. Дни летели цветочными семечкам по небу, вили на небесном полотне колючий узор из стеблей роз. Узор был прекрасен и в тот же момент уродлив. След не сходил с ладони, огонь костра посреди песков, куда они сбежали с Чарли на одну ночь, сожрал вещи генерала. Дин отпустил. Но не смог лишиться подарка и носил его, как и полагается, на шее, спрятав за лентой белого шёлка от любопытных глаз. Однако одни глаза всё же раскрыли его тайну. Та, кто ежедневно баловала его локвой в разном виде, и та, из-за кого он начал переедать, заедая тоску. Тиана. Мелкая баловала его, но причину Дин понял гораздо позже. — У тебя глаза пустые, когда ты один, Дин, — однажды произнесла она, когда они сидели ясным днём в тиши сада на траве. — С чего ты взяла, мелочь? — сухо усмехнулся Дин и закинул в рот новый кусочек лукума, отряхивая пальцы от посыпки. — Самая умная нашлась? Ещё жизнь не прожила, а уже в глаза других лезешь, — бубнил он, как недовольный жизнью старец. Тиана молча смотрела на него, пока под платьем не согнула ноги в коленях и не обняла их, устраиваясь подбородком на острых коленках. — У мамы был такой же взгляд, — тихо поведала та. И, пожалуй, девчонка впервые использовала в своём тоне грусть. Дин прислушался и даже перестал жевать, но так и не повернулся к ней. Однако продолжения не последовало, и принц вздохнул, теряя толику интереса к чужой судьбе. — Моя мама была последней женой, — всё же продолжила та, — и самой несчастной. Она постоянно жила в ожидании, что кто-то придёт за ней, но этот «кто-то» никак не приходил. Она могла бы, как и все нормальные, жить мной — своим ребёнком, — но ей нужен был неизвестный мужчина… Мама была не самой умной, тут я соглашусь, но… — Тиана усмехнулась, и Дин обратил на неё взор. Взгляды встретились, девичьи губы поджались. — Отец убил того альфу, а мама не знала об этом и после нескольких лет ожидания умерла от тоски. И сейчас у тебя тот же взгляд, Дин. — Измены идут за нами по пятам, — вздохнул Дин и перевёл взгляд на танцующего вокруг пахучей розы шмеля. — И ты не права, я не… — Ты вдовец, но до почившего мужа тебе и дела нет. Хотя столько лет я только и слышала, что безутешный старший принц Торрэно носит траур по супругу, — весьма метко бросила свои слова Тиана, — но на деле всё обстоит иначе. Кто тот человек, по которому скучаешь? Кто подарил тебе это ожерелье на шее? Кого ты хочешь увидеть, Дин? — Того, кого нельзя, — слетели с губ слова. — Кого, Дин? — Великого султана, чьё имя у меня под запретом, — ещё тише произнёс Дин то, что нельзя. Доверился. И за что? Неужели за какую-то локву?! Однако возмущение в свой адрес быстро поутихло. Хотелось поговорить, и плевать, что рядом была девчонка, которая жизни не видала. — Великого султана?.. — задумчиво повторила Тиана и, надув губки, начала загибать пальчики, отсчитывая: — Из султанов знаю только твоего отца, потом Чака… Что, неужели в этого развратника?! — в ужасе прошипела девушка. Дин сморщил нос от отвращения, глядя на неё. — Ты совсем?! — возмутился он, хлопая себя по груди. — Иди в дом, мелочь, тебе уже голову напекло! Тиана успокоилась и вскинула брови. — А кто ещё остался? — растерянно произнесла та, почёсывая затылок и переведя взгляд на траву. — Всех назва… ла. — Девчачье лицо просветлело, рот приоткрылся, выражая потрясение от некого осознания, и Дину то совсем не понравилось. — Великий, да? — начала она медленно вскрывать правду его уставшего сердца, которое волнительно сжалось. — Няньки рассказывали сказки об одной стране, а Хокку говорил, что был в их порту… Да я и сама из их порта заказывала локву! — хлопнула она в ладоши. Дин провёл ладонью по лбу, по привычке желая зачесать волосы назад, но теперь те были коротки. Русый ёжик уколол ладонь. Тиана медленно повернулась к нему, и от её пронзительного и шокированного взгляда хотелось закрыться. — Это, что, подарок от самого султана Миражей?! — склонившись к нему, тише жужжащей пчелы прошипела та. Ссутулившись, Дин обнял себя и отвернулся, даже не пытаясь опровергнуть чужие слова. — Дин, ты что, с небес упал и рассудок потерял?! Почему ты здесь, а не там, в Миражах, за один взгляд на которые люди готовы душу продать?! — Тиана, ты не поймёшь, — качнул головой Дин. — У тебя ещё вся жизнь впереди, и лучше бы тебе никогда этого не понимать. — А я хочу понять! — капризно шлёпнула рядом с собой Тиана. — Расскажи! А я, так уж и быть, поделюсь своим секретом. Дин скептически выгнул бровь. Какие ещё секреты могут быть у этой девчонки? — Я не собираюсь это обсуждать, — отрезал он, не терпя возражений, хотя отчего-то захотелось посетовать на жизнь и бесполезную омежью сущность. — Султан должен беспокоиться о будущем своего народа, — всё же сорвалось с языка, когда к его профилю прилип испытующий взгляд обиженной. — Ему нужен молодой, здоровый супруг… как ты, Тиана, а не как я. Тиана не ответила. Вместо слов боковое зрение уловило движение, и через пропущенное мгновение в лоб прилетел звонкий щелбан. Дин зашипел и потёр ушиб, косясь на распаявшуюся мелочь. — Правильно Чарли тебя слабоумным называет! — фыркнула та, сведя тонкие брови к переносице и тем самым породив между них морщинку. — Я-то думала, что у меня нормальный племянник, а в тебе не больше ума, чем в павлинах сестры! Рычание, больше похожее на ворчание, заклокотало в глотке мужчины. Только девчонка не придала ему значения. — Вот я бы на твоём месте осталась! — воскликнула та и, если б стояла, наверняка бы притопнула ногой. — Надо выбирать то, что имеем сейчас, потому что завтра этого может не быть! Вот я ни за что не упущу следующий шанс и убегу с Хокку! Слова мелкой нашли некий отголосок внутри. Как колокольный звон, который порождает другие, врезаясь боками в рядом висящие колокола. Снова заколола совесть. Но иначе. В нём заскулила та часть, которая хотела бы вернуть всё на свои места. Только поздно. Уже поздно что-то возвращать и самому возвращаться, поджав хвост. Рука сжалась в кулак, ногти впились в ладонь, оставляя отметины. Сердце изнывало, тянулось куда-то… Тянулось туда, где его не ждали. Дин надеялся, что его никто и нигде не ждал. — Что за Хокку? — решил отвлечься он, зацепившись за имя, которое уже второй раз звучало из уст тёти. Та самодовольно хмыкнула. — Мой будущий муж и сын пирата, который заберёт меня отсюда и не позволит отцу выдать меня за толстосума! — на одном дыхании похвасталась Тиана, вскинув подбородок. Дин едва не прыснул со смеху. — Сын пирата? Мелкая, где хоть встретила такого? И пошло… Дин пожалел, что спросил, когда девчонка мечтательно вздохнула, но то была плата за собственное признание и возложение некой ответственности насчёт правды на девичьи плечи. Пока солнце не начало садиться, Тиана трещала о неком Хокку, который, похоже, действительно существовал. И не только существовал, но и «имел самый неповторимый и вкусный запах»! Дин бы поспорил с мелкой. И этот мальчишка был, скорее, сыном торговца не самой светлой репутации, но пришлось прикусить язык, чтобы не развеять образ пирата из влюблённой головы. Дин слушал этот восхищённый щебет и поражался с силы и наивности молодых. И лишь слегка опасался за эту мелочь, решившую покинуть золотую клетку и броситься в объятия неизвестности, где её только и ждали. Но нашлось и восхищение. Тиана оказалась сильной особой, которая не боялась перемен и была готова бросить всё ради любви. Глупо. Но, возможно, стоило взять с неё пример. Только поздно. Да и возраст далеко не тот. Спустя ещё какое-то время, когда до Диросы дошла весть, что свадьба Михаила и Адама назначена на самый удачный для этого день, до которого оставалось меньше месяца, в саду на Дина наткнулся неожиданный гость. Тиана начала посещать его всё реже, и всё чаще она возвращалась с запахом рыбы и соли в волосах. Чарли с ним почти не говорила, лишь смотрела издалека с тревогой во взгляде, часто поджимала губы и всячески теребила его раны, не давая забыть одного важного человека. Но Дин и сам не мог забыть. Как бы ни старался, как бы ни отвлекался и какие только маски ни примерял — внутреннего себя утихомирить не мог. Сердце за время разлуки не переставало поскуливать раненой псиной, ночи были темны и безлунны. Холодны и увиты нитями сожалений. Вино могло бы помочь забыться на время, но даже мысли не мелькнуло зажать нос из-за неприятного запаха и опрокинуть в себя чашу. Распробовать чуть вяжущий вкус. Вкусить спокойствия. Вот только рука тянулась к еде. Стоило чуть пропасть из мира в неприятных мыслях, от которых сводило живот и не хотелось дышать, стоило только представить ненависть своего султана по отношению к себе, стоило только… Руки сами тянулись к еде, и не успевал принц сообразить, как уже что-то да жевал. Но не чувствовал сытости. Чувств не было — ни толики. Жизнь будто бы застыла, покрывшись трещинками на старой стене. Потеряла значимость. И вскоре он не понимал, зачем дышит и ест, зачем продолжает нести бремя жизни? Ради чего и кого? Чувств не было, но вместе с этим их было так много, что это даже удивляло. Только радостными они совсем не были. Они были вязкими, как болотная трясина, и ледяными, как небо в пустыне. И когда на уставшую голову упала мысль прекратить эту бессмыслицу и освободить всех, включая Чарли и Его, к нему явился тот, о ком Дин уже успел позабыть. Кроули. Как туча средь погожего дня. И его появление весьма насторожило, напугало и поселило семя надежды. Его могли найти. Кас мог… — И откуда ты тут? — прошипел Дин, поднимаясь с бортика фонтана и быстро осматриваясь, чтобы никто их не увидел. — Кроули, как ты!.. — Птичка напела, — небрежно бросил мужчина, отряхивая рукав. Цепкий взгляд тёмных глаз прошёлся по его фигуре, напомнив широкое опахало, которое скользнуло сверху-вниз. Взгляд был оценивающим. Пробирающимся куда-то внутрь и едва ли не ощупывающий его. И тот оказался настолько неприятным, что Дин, желая прикрыться, обнял себя, одну руку устроив поперёк живота, а вторую приподнял повыше и накрыл шею с подарком Каса. — А ты, погляжу, времени зря не терял, — с непонятной эмоцией присвистнул Кроули, чуть нахмурившись. — Захочу — хоть завтра в форму вернусь, — зло фыркнул Дин, отворачиваясь. Язык так и просился на колкости в свою защиту, а будь он действительно тем, кого играл на сцене, шерсть на загривке поднялась бы дыбом. — На себя бы хоть раз взглянул… — Товар должен иметь надлежащий вид, чтобы его хозяин не знавал бедности… Ну-ну, проклятие ты доставучее, не рычи и не перенапрягайся так, а то… — Кроули глянул в сторону и скорчил лицо так, что то испещрили морщинки. Причём не только от недовольства, но будто бы и опасаясь, и смиряясь с чем-то. — В общем, ты заказан на свадьбу двух государств. И возражений принимать не хочу. — Помнишь, с кем говоришь? — расправив плечи, важно вздёрнул подбородок Дин. Кроули вновь окинул его взглядом. — Вижу только блёклую тень, а не человека, который мог обвести вокруг пальца любого, — резко выдал Кроули, безжалостно ударяя по больным местам. — А ещё я вижу скорбящего вдовца, а не старшего принца Торрэно, который лишь носил маску траура. По кому ты скорбишь, Дин? По генералу Киэло? Слова холодными и скользкими змеями пробирались в душу. Сердце окутал страх. — Хватит! — скалясь и взмахнув рукой, рявкнул Дин. Сердце отбивало частую дробь в ушах. — Хватит! Я соглашусь, если заткнёшься! Кроули выпрямился и заложил руки за спину, удовлетворённо ухмыляясь. Мысли кружились воронами над падалью, зубы скрипели от силы сжатия челюстей, а кулаки дрожали. Всё тело дрожало, и бисеринки пота проступили на лбу. Праздник обещал быть шикарным — целых два государства решили породниться и навсегда пресечь мелкие стычки. И на свадьбе брата будут многие. И Торрэно, в котором пройдёт торжество, и Киэло. А в Киэло были генералы, один из которых заставил трястись его так, что дрожь передалась и губам. И то была ломка. Каждая клеточка тела загорелась предвкушением, что он ещё разок сможет увидеть Его. И вместе с предвкушением его объял ужас. Дин не хотел ненависти и пустоты. Но и рассчитывать ни на что не мог — не смел. Не был достоин после своего предательства. — Но при одном условии, Кроули, — тише шелеста ветра в кустах роз, произнёс Дин и, подняв взгляд, горящий несмелым огоньком, ещё тише выдвинул то самое: — Хочу сам выбрать наряд. — Что ты задумал? — Станцевать в последний раз. Уходя, Кроули бросил очень странную фразу, которая пошатнула мир принца: «Ты ведь не чувствуешь себя одиноким, Дин. А знаешь, почему так? А, Проклятие? Потому что часть султана Миражей осталась с тобой. Он сам её отдал. Безвозмездно. Ты ощущаешь тоску из-за невозможности увидеть его… А всего-то не стоило злить одну злопамятную ведьму». Кроули исчез столь же внезапно, как и пришёл. Именно — исчез. Как только смысл дошёл до Дина, что всё сотворённое — одна сплошная ошибка, жгучие слёзы повисли на ресницах, тяжёлыми каплями скатываясь по щекам. Но Дин не замечал их. Он звал Кроули, чтобы тот вернулся, чтобы тот всё объяснил… Но того не было. Исчез. Чарли нашла его на том же месте, где он сидел до появления Кроули. Вид у подруги был весьма испуганный, и с того дня вопросы о его самочувствии участились, как и визиты Чарли стали длиннее. Вот только Дин не понимал, что именно её тревожило. Как и было велено, ближе к свадьбе Дин вернулся вместе с прислугой в Торрэно, опередив родственников из Диросы. И пожалел. Одного взгляда на светящуюся пару, которая совсем скоро должна была связать себя узами брака, тошнило. Дин завидовал. И каждую ночь, стоило остаться одному, сожалел. В Торрэно он старался не показывать след на ладони и вёл себя тише прежнего, пару раз показавшись на глаза отцу и советникам. Однако одно осталось неизменный — его походы к Джеку, который значительно подрос, стал активнее и вовсю пытался в слова, зовя Джесс мамой и порождая вздохи умиления. И самым настоящим и тёплым лучиком света стало то, что малыш узнал его. Помнил. А если бы ещё произнёс «дядя» или «Дин», то принц бы растёкся лужей, как и прочие омеги с бетами. Только на второй день пришёл Сэм, и по лицу брата Дин догадался, что что-то не так. Сердце оступилось в волнении. Тем же днём Дин узнал, что Кастиэль и правда побывал в Торрэно, и нашёл подтверждение, что записка дождалась своего адресата. Сэм не вдавался в подробности, но и Дин не просил их. Не стоит. Да и лицо брата странно покраснело, будто бы тот испытал приступ гнева или удушья. Но одно брат всё же донёс до его ушей. Кастиэль пребывал в ярости. Ненавидел его. В Диросе Кроули нёс бред. Полнейший бред. Когда же Дин увидел киэльцев, внутри всё опустилось. Стало страшно, что и Кас с ними. И его ненависть тоже. Однако Чарли разведала, что четвёртого генерала ещё нет, как и некоторых других из знати, кто не решился добираться по воде. «Ещё». Кас должен был появиться. Дин ждал и боялся встречи. Сердце с душой жаждали воссоединения, тело дрожало. До самой свадьбы Дин просидел в покоях, пытаясь побороть желание сорваться с места, последовать за умоляющей его Чарли и прийти к Нему. Упасть на колени, извиниться. Вымолить себе прощение или заслужить гнев султана Миражей. И расставить всё по местам. Но Дин так и не решился, не нашёл в себе смелости. Остался наедине с подарком Каса, вдыхая слабый запах любимой грозы, который неведомым и наверняка магическим образом упрямо держался на нежном шёлке. В день свадьбы ему всё же пришлось покинуть укромное местечко, которое терзало приятными и счастливыми воспоминаниями. Одевшись поскромнее, Дин явился к началу торжества и притаился на одном из пустующих и украшенных пышными цветочными гирляндами балконов. Дворец преобразился. Стало ещё краше, чем в день совершеннолетия Адама, о котором ему во всех красках поведала Джесс. Повсюду красно-оранжевые цветы, цветочные гирлянды и навесы. Алые и золотые ленты, гобелены и ковры. Огонь в чашах радостно пляшет, музыка вьётся дымком благовоний. Народ клубится, веселится. Церемония только что закончилась, молодые соблюли все предписания и традиции обоих стран, выведя нечто исключительное. На лицах улыбки, глаза сверкают ярче звёзд. Красуясь бинди, брат превзошёл самого себя, нарядившись не только краше всех, но и в целом краше всех омег, которые когда-либо выходили замуж. Да уж, перестарались. Но Михаил, похоже, и правда любил этого мальчишку, а то и боготворил. Нашёл кого боготворить… И столько денег впустую на какое-то нелепое торжество… Зависть так и грызла, увидев вместо его сердца аппетитную кость и обратившись оголодавшей псиной, которой не терпелось разломить ту и добраться до мякоти. И совсем стало отвратно, когда молодые заняли места и получилось разглядеть лица. И правда счастливы. Даже Михаил не угрюм и суров, каким бывает на постоянной основе, а улыбается, глядя на омегу подле него. И не смотрит ни на кого другого. Стоило бы взять пример с толпы и порадоваться за пару, но Дин… не хотел радоваться. Не мог. Какой-то заносчивый сопляк, который доставал его и каркал вороной над головой, нашёл себе счастье, а Дин своё утратил. И всё же, когда его нашла Чарли, пришлось спуститься вниз. Ненадолго. Траурное одеяние притянуло чужие взгляды и вызвало недовольство на лице брата, но хмурые морщинки спрятались за золотом. Один лишь взгляд колол, да губы поджимались. Но всего несколько мгновений, стоило склонить голову в малом и незначительном поклоне, как Адам вновь растянул губы. В ухмылке. Довольствовался. Однако Дину хватило терпения, чтобы не закатить глаза на публике. Освободив место для следующих желающих поздравить, Дин вновь поднялся на балкон, взирая вместе с подругой на шумный праздник со стороны. И в один момент его сердце едва не остановилось. Среди огненных шелков и парчи зелёные глаза уловили цвет ночи. Высок, спокоен и велик. Взгляд блуждает по залу, одеяние, цветом не подходящее для свадьбы, облегает фигуру, приковывает к себе внимание и восхищение в глазах омег и дев. Статен и красив. На предплечьях наручи из тёмного металла, что не дают своевольничать чуть свободным рукавам. Плаща нет, но поверх рубахи — длинный, вышитый синими нитями, жилет, что напоминал сложенные крылья… Волосы, что были ещё более растрёпаны, чем обычно, — отрасли. Брови напоминают мечи, что сошлись друг с другом и рассекли лоб морщинками. Кастиэль. Его Кастиэль… Снова вернулся к той версии себя, которой был в самом начале их знакомства. Даже несколько холоднее. Стоя на балконе, Дин совсем не замечал, как пальцы впились в перила, а вторая рука сжалась в кулак напротив сердца. Совсем не замечал, как то самое сердце ускорило шаг и безуспешно пыталось подчинить тело своей власти, чтобы сорваться и прыгнуть прямо с балкона. Туда, в зал. К нему. С языка рвалось заветное имя, но челюсти накрепко срослись друг с другом. Глаза жгло, а щёки холодили мокрые дорожки. Дин не заметил ни наполненного отчаянием взгляда подруги, ни того, как осел на пол, не в силах смотреть без возможности подойти. Без шанса, что Его сильные руки обнимут, а губы сцелуют дорожки слёз. Мир остался за гранью, шум стих. Дин не понимал, что ему делать и куда двигаться дальше. Он уже не помнил ту причину, по которой решил лишить себя любви своего султана. Он знал лишь то, что его сейчас обнимают, но далеко не тот, чьи объятия так хотелось вспомнить. Чарли. Подруга села к нему и обвила его тонкими ручонками, прижимая к себе. Сколько прошло времени — непонятно. Как они покинули балкон и вернулись в западный дворец Дин тоже не помнил, но этого времени вполне хватило, чтобы успокоиться и привести себя в порядок. Чарли не рвалась поговорить, но все те разы, когда зелёный взгляд устремлялся к ней, девушка терзала свои зубы и смотрела в пустоту. — Нужно доиграть свою роль… — шептал Дин сам себе, но после обратился и к Чарли больше с мольбой во взгляде, чем с приказом: — Не делай глупостей, ладно? Нужно пережить сегодняшний день, станцевать для Него в последний раз и уйти. Я уйду, и ты будешь свободна, Чарли, — в разы тише закончил он, опуская взгляд. Чарли не ответила. Даже не подошла к нему, но сжала руки в кулаки — не столько от злости, а сколько от явного желания всыпать ему. Самой большой сложностью стало выйти на балкон, где был Он. Дин шёл по лестнице медленно, глубоко дышал и с замиранием сердца ждал. И когда голоса с хохотом начали светлячками отражаться от стен, а перед входом предстала стража, Дин набрал в лёгкие побольше воздуха, расправил плечи и поднял голову, входя. Левая ладонь со следом сжата в кулак. Взгляды вновь приковались к белой фигуре. И возмущённые, и мимо пролетающие. Но среди них находился тот единственный, под чьим вниманием ладони вспотели, пшеница волнительно задрожала от близости с грозой, а сердце пустилось вскачь. И лишь маска спасала его. И всё же один раз зелень не удержалась и мазнула по фигуре султана, который весь подобрался у колонны. Красив. Очень красив — и это меньшее, что бы Дин мог сказать о Касе. Любимый, родной и теперь такой далёкий… Однако стоило зелени зацепиться за расслабленную левую ладонь в перчатке, как на ум пришёл собственный след. На душе стало неспокойно. По какой причине Кас спрятал руку? Если он и поранился, разве не должен был излечить себя? Поранился… Почему Кас поранился? И как ещё не исцелил себя, раз и у Дина есть след? Пришлось увести взгляд и оборвать мысль — всё равно не узнает и не расскажут. Присев возле Джесс, на коленях которой пристроился лопочущий Джек, Дин заставил себя улыбнуться, тихо спросил о происходящем и поинтересовался, когда должен был появиться Проклятие. Джесс — светлая сострадательная душа — мягко улыбалась в ответ и всё пыталась заглянуть ему в глаза, словно бы это помогло разгадать чужой секрет. Тихий вздох оповестил, что всё же не помогло. — Дин, посидишь с Джеком? — попросила та, чуть сложив светлые тонкие брови домиком. — Если, конечно, никуда не собираешься. — Конечно, Джесс, — усмехнулся Дин, забирая ребёнка. — Как тут отказать? — Спасибо, — искренне улыбнулась та. — Я ненадолго. Аккуратно встав из-за стола, девушка пташкой удалилась, и тяжёлый взгляд Сэма впился ему в профиль. Дин нахмурился и покосился в сторону брата, чуть качая головой и мысленно грозя, чтобы тот ничего не выдал на людях. Сэм фыркнул и отвернулся. Спину прожигал синий взгляд, к которому Дин не спешил поворачиваться, на коленях продолжал лопотать племянник, держа один палец во рту и поглядывая на обилие блюд. — Ну-ну, где ж твои приличия, наследный принц? — тихо пожурил мелкого Дин, вынимая у него палец и вытирая тому дорожку слюны с подбородка. Джек поднял голову с широко распахнутыми шоколадными глазами, которые ещё глядели на мир с наивностью, не познав всех его тёмных сторон. — Что так смотришь, мелкий? Чего хочешь? — Ваше Высочество, простите, — раздался рядом чей-то тихий, заискивающий голос. Дин чуть повернул голову в сторону неизвестного слуги. Тощий, как ломкий хворост, и ещё совсем мальчишка. И, судя по одеянию, из Киэло. И что слуге из Киэло надо от него? Но всё же Дин кивнул, ожидая, когда тот продолжит. — Наш султан решил побаловать маленького наследника и велел преподнести этот скромный дар. Дин опустил взгляд на поднос, покрепче обнимая Джека одной рукой. На золотом подносе покоились традиционные лакомства Киэло, которые Дин встречал на трапезах и которыми баловал его Кастиэль. От мелькнувшего воспоминания сжалось сердце. Вот только было одно «но» — преподнесённые яства красивы на вид и прекрасны на вкус, но ребёнку в жизнь не прожевать их. Столько детей произвести на свет и не знать, что те же орехи, украшающие и входящие в состав почти что всех сладостей, годовалым детям в жизнь не одолеть! Но и если отказаться — может внести раздор, и вот тогда-то найдётся то, что отец навряд ли спустит ему с рук. Вздохнув, Дин натянул улыбку на лицо и осторожно поднял небольшую центральную корзинку из песочного теста, украшенную грецким орехом. — Этого хватит, — натянул он улыбку на лицо. Слуга растерянно захлопал глазами и вдруг замер, зардевшись. Как видимо, до паренька дошёл абсурд и неуместность подарка. — Передам, что вам понравилось, — пролепетал тот и быстро скрылся из виду. Глянув на собравшихся за столом, которые, благо, занимались своими делами и не обращали на него внимания, как некоторые за спиной, Дин возвёл глаза к темнеющему небу, а потом опустился к платформе, на которой мужчины жонглировали огнём и вызывали хохот у подвыпившей толпы в саду. Скоро и его час. Последний раз. И очень бы хотелось, чтобы Кас увидел всё. Потому что танец, подготовленный к празднику, предназначался только для одного человека. Просто как подарок. Дар и расплата за прекрасное время. А потом Дин и сам последует совету Тианы и куда-нибудь сбежит, чтобы навсегда забыться и смочь отпустить. Пальцы поднесли к губам сладкую корзинку, душа качалась в некой тревоге, но в чём было дело — Дин не понял. Предпочёл не замечать, как и не замечать синего взгляда. Откусив сразу половину, Дин едва не выплюнул обратно. Мерзость! С каких это пор киэльцы разучились готовить?! Неприятно-кисло, но не так, как испорчено, а как… Дин не знал. Просто очень неприятно, но решил спихнуть на то, что в последнее время питался одной локвой — вот и привык к освежающей фруктовой сладости, а не к этой сахарной пасте из орехов… Но и не тошнило. Просто не понравился вкус, будто бы в нём было что-то лишнее. Поборов желание выплюнуть, с трудом прожевав и проглотив, Дин отложил вторую часть на стол и отвлёкся на ребёнка, который успел стащить маленькую гроздь винограда и теперь довольно обсасывал крупные ягодки. — Ну что ты за принц такой, Дже-ек? — проворчал Дин и потрепал его по светлым волосам. — Где же твои манеры, приятель? Вот возьму и папе твоему нажалуюсь, — продолжал добродушно ворчать он, пока не вернулась Джесс и не забрала мальчонку. Какая-то беседа ни о чём, взгляд, по-привычному и с сожалением ласкающий его спину и плечи и заставляющий терять связь с реальностью. Что это за взгляд? Это же он, Кас, так смотрит? Почему же Дин даже спиной чувствует незаслуженную теплоту и какую-то… Правда, что ли, сожаление? Но о чём сожалеет Кас? О потраченном с ним времени или существовало что-то ещё, что тревожило душу султана? И чего Дин сам ждал? Не он ли хотел всё прекратить во благо народа Миражей? Не он ли заявил, что сегодня будет его последний танец, потому что сердце больше не желает ручным волчком плясать под дудку для людей, когда желает из раза в раз дарить свой танец лишь одному человеку? Не он ли всё решил? Так почему же он продолжал ждать, что Кас наплюёт на всё и подойдёт к нему? Или Кас здесь был по тому самому делу, связанному с местью?.. И тогда до Дина дошло. Кастиэль решил отыграться на Чаке в день свадьбы его сына. Неприятное осознание холодным ветерком обдуло шею. Дин неосознанно повернул голову в сторону, желая оглянуться и посмотреть в глаза цвета неба с немым вопросом: «Ты решил подставить Чака, отравив Джека?». Но так и не осмелился. Не мог поверить, что его Кастиэль был способен вовлечь в свои дела неповинного ребёнка. И правда, отравить! Дин столько этих корзинок перепробовал, что мог вслепую найти их и по вкусу, и запаху. Но именно в этой было что-то не то. Что-то лишнее и очень явное, что тоже странно. Рука легла на шею и спустилась вниз, устраиваясь на животе, в котором будто бы что-то рыбкой копошилось и сжималось. Неужели правда яд? Но пока ничего не происходило. И почему он так легко смирился с этим фактом? Хотя, с какой стороны взглянуть. Злости не было. Может, беспокойство за Джека, но в целом Дин чувствовал кислое разочарование. Не ненависть. Сердце продолжало биться от царящей в нём любви, как парусное судно под попутным ветром плыть. Дин не участвовал в разговорах и ничего не ел, не пил. Кусок в горло не лез, а в желудке будто бы поселилось полчище муравьёв. Они жалились, кусались. Как кусались и мысли о стоящем позади Кастиэле. Время шло, вечер мирно тёк, небо стемнело, покрывшись первой россыпью звёзд. Народ чуть подустал, но никто не спешил расходиться. Все ждали Проклятие Фараона. В саду плясал огонь, развевая тьму, на круглой платформе кружились девушки в алых шелках, и на земле, и на балконе стоял гам. — Я что-то подустал, — прошептал Дин, дыша тяжелее и глубже. Лоб покрылся испариной. — Дин, ты совсем неважно выглядишь, — забеспокоилась Джесс, покачивая уснувшего Джека. — Может, лекаря позвать? — Просто устал, — повторил Дин, выдавив из себя улыбку. — Да и белому не место на празднике жизни, — уже более бодро хохотнул он и поднялся, избегая последующих вопросов и тревог и уходя к тому выходу, возле которого всё ещё стоял Кастиэль. Зелень поднялась к сини. — Это будет последний танец, — едва слышно и с вынужденной злостью прошипел Дин, поравнявшись, и Кастиэль округлил глаза. — Смотри внимательно, Кас.