Розы и вино

      Закрыв за собой дверь, Кастиэль прислонился к гладкой поверхности и окинул взглядом просторную комнату ещё раз. С улыбкой.       Обычно его неизменные покои в Киэло несли в себе мрачность, скудность и смертельную скуку. Теперь же…       Его принц оживил комнату.       Холодные синие и чёрные тона стали теплее. Ярче. Наполнились солнцем. Поселили в себе изумруд и цвет листы.       Широкая кровать с балдахином обзавелась новыми подушками различных форм и размеров, что лежали у изголовья и создавали тёплый уют. Так и хотелось прилечь на неё и прижаться к принцу, чтобы проспать следующие сутки. Рабочий крепкий стол из тёмного дерева едва ли не ломился под фруктами, сладостями и винами, что так и твердили: «Здесь побывал Габриэль». Тёмный ковёр с синими всполохами виноградных лоз украшали нежные лепестки роз и стоящие штыками незажжённые свечи, которые облюбовали и другие поверхности. Воздух, что обычно был спёрт и наполнен следами пыли, запахом старых рукописей и тяжестью металла, приобрёл свежесть и сладость любимой пшеницы.       Однако не столько волновало и вызывало трепет новое убранство, как тот, кто сотворил его.       Стена против входа, где должно было располагаться окно, имела значительную выпуклость на месте балкона — выгибалась дугой, расширяя и без того просторную комнату, — и по периметру этого внутреннего балкона тянулись окна с узорчатыми решётками, что мягко пропускали ветерок, рассеивали тусклый свет заходящего солнца и рисовали им на ковре и мягкой софе. Начинались же эти окна как раз с этой софы изогнутой формы. На ней же покоились ещё одни подушки. Однако солнце рисовало не только на предметах и полу, но и на любимом и желанном сердцу человеке, что, облокотившись, полубоком сидел в самом центре, будучи окружённым ореолом света, и смотрел прямо на него.       Веснушчатое лицо открылось синеве — того платка больше не было. На полных губах улыбка, на дне изумрудных болотц застыл некий вопрос с предвкушением, волосы и лоб украшены тикой с изумрудным камешком, на место которого Кастиэль бы очень хотел поставить бинди — метку замужних. В ухе вновь серьга. Тело сокрыто всё тем же балахином, который носили омеги в Киэло, однако под тем и правда ничего не оказалось. Голень, выглядывающая из-под ткани, была покрыта лишь витками хны да цепочками браслета, что тянулись водопадом от выпирающей косточки к большому пальцу.       Кастиэль сглотнул.       Сердце принялось с новой силой гонять кровь по венам, предвкушение закололо кончики пальцев. Захотелось схватить любимого в охапку и прижать к себе, чтобы больше никогда не отпускать.       Точно вечность не видел.       — Ты долго, Кас, — с улыбкой пробурчал Дин, склонив голову к плечу. Украшения брякнули от простого жеста. — Однако… я видел тебя с султаном в саду. Что нужно было твоему отц… ему?       Пропустив исправление мимо ушей, Кастиэль, осторожно минуя свечи, подошёл к Дину и протянул руку. Дин неторопливо принял её и поднялся с тихим бряцаньем золота.       Кастиэль вдохнул поглубже.       От возлюбленного пахло свежестью после принятия ванны и ароматными маслами, и Кастиэль не мог не наклониться к его шее, чтобы вдохнуть истинный запах, который даже сильно пахнущие масла не были в силах скрыть. Дин доверчиво наклонил голову в сторону, открывая перед ним больше возможностей. И тогда-то Кастиэль не смог сдержать поражённого хмыка.       На медовой шее покоилось подаренное им кружево.       — А, Кас? У тебя что-то случилось? — продолжил допытывать Дин, не получив ответа.       — То, как я смотрю на тебя, вызывает вопросы, — пробормотал Кастиэль, касаясь губами кожи. — Но не проси отворачиваться! Не проси глядеть на других. Это не в моих силах, и ты это прекрасно знаешь, мой свет. Мой взгляд всё равно устремится к тебе…       — Неужели и у Чака на меня виды? — обречённо проскулил Дин, хотя в медовом голосе плескалось довольство со слов Каса.       — Не посмеет! — пообещал Кастиэль, впиваясь в медовую шею губами, чтобы оставить красную метку, и сжимая принца в объятиях под его резкий выдох. — Никому не отдам.       Над ухом раздался смешок. Пальцы забрались в смольные пряди, ероша их.       — Не хочешь искупаться после дороги?       Щелчок пальцев — из караванщика, забывшего, что на свете есть вода, которая способна смыть песок и грязь и почти что оживить, Кастиэль обратился в опрятного человека. Генерала, султана. Пускай называют, как хотят.       Главное, чтобы Дин звал его любимым.       — Чарли не зря завидует твоей магии, — усмехнулся принц, лениво потёршись щекой о щёку. — Знаешь, Кас, путь был таким долгим… Уже давно подобного не совершал.       — Но ведь это не помешало тебе раздобыть подушки и цветы… да ещё и свечи с яствами, — хмыкнул Кастиэль, оставляя поцелуй под ухом. — А ведь у тебя есть собственные покои.       Дин медленно вздохнул.       — Гейб щедр и желает тебе счастья, а после долгой разлуки… Я желаю тебя, Кас.       Кастиэль чуть отстранился и взглянул в хитрую, чуть разморённую лаской зелень.       — Значит, не устал?       Уголки полных губ приподнялись ещё выше, позволяя синеве очертить клычки.       — Устану, — вкрадчиво произнёс принц, подняв и опустив брови, пока руки плавно перетекли на застёжку плаща, с лёгкостью разделавшись с той.       Ткань спала с плеч и с шуршанием растеклась по полу, придавив одни лепестки цветов и взметнув в воздух другие. Солнце почти село, погрузив комнату в приятный полумрак, однако скудного освещения вполне хватало, чтобы полюбоваться своим принцем. Лёгкий ветерок, принёсший на хвосте порцию цветочного аромата из сада и далёкие голоса людей, потревожил пшеничные пряди и свободное одеяние киэльцев. В зелени глаз поселилась решимость.       — Зажги свечи, — прошептал Дин.       И Кастиэль зажёг.       На тонких фитильках враз вспыхнули синие огоньки, но через пару мгновений синий поглотился привычным жёлто-красным. Тёплым. На стенах закружились в танце тень со светом; чёрный с синим, разбавленные зелёными изумрудами, переливались драгоценными камнями, а в любимой зелени глаз, от которой не могла оторваться синева неба, засела мягкая искорка.       — У меня есть небольшой подарок, — прошептал Кастиэль одними губами.       — Когда же успел? — поражёно шепнул в ответ Дин, обняв его лицо ладонями и преисполнившись восторгом.       Кастиэль улыбнулся.       — Мне повстречалась одна роза, — поведал он и, не отрывая взгляда от любимого, ещё раз щёлкнул пальцами. На ладонь лёг тот самый бутон необычайно мягкой розы, впитавшей в свои бархатные лепестки цвет персика. Зелёный взгляд тут же устремился к цветку. — Красив, не правда ли?       Дин отрывисто кивнул, рассматривая бутон. Зелень восторженно вспыхнула, а в собственном сердце разлилось тепло при виде такого трепета.       — Чудесный! — ещё раз кивнул принц. — Ни разу не встречал ему подобных.       — Потом поведу тебя в сад и покажу беседку, увитую этими цветами, — с ласковой улыбкой пообещал Кастиэль. — Либо посажу их для тебя в Миражах, — чуть тише добавил он, и на веснушчатых щеках вспыхнул румянец.       Дин поджал губы, всё ещё разглядывая персиковый бутон розы.       — Но сперва… пожалуйста, позволь, — попросил Кастиэль и, не дождавшись ответа, осторожно завёл ножку цветка за тику над ухом.       Зелёный взгляд метнулся вверх и в сторону, куда тонкие пальцы со всей осторожностью перенесли и вплели цветок. Пара мгновений — раздался мягкий смешок.       — И кто из нас двоих красивее?       — Мой ответ никогда не изменится, — перенял улыбку Кастиэль, с любовью оглядев лицо любимого. — Но ты, Дин, заставил меня поволноваться с этой одеждой и такой беспечностью.       — Что, не нравится? — поднял брови Дин. — Ты же наполовину киэлец, а киэльцы любят прятать своих омег. Разве не так? — недоумённо пробормотал принц.       Сердце запнулось. Кастиэль не смел вдохнуть.       Он прекрасно знал, что Дин играет с ним, но всего одна фраза…       — Своих омег? — едва слышно переспросил Кастиэль, боясь спугнуть. — Ты бы хотел стать моим, Дин? Только моим?       Мягко огладив щёки большими пальцами, Дин слегка склонил голову набок. Пламя свечей кружилось в зелени, что напомнила болотный вихрь, который затягивал всё глубже и глубже. И этот вихрь, опутывая со всех сторон, будто бы тихонько шептал: «Не выберешься».       Но Кастиэль и не собирался выбираться.       Наконец, Дин медленно кивнул. Сердце упало и тут же взлетело куда-то вверх, к облакам, едва не закружив голову и не поставив на колени перед принцем.       — Гейб проговорился, что ты родился примерно в этом месяце, — неспешно произнёс Дин, скользя взглядом по лицу, обрамлённого ладонями. — Вот я и подумал подарить то, чего у тебя, великий султан, никогда не было. Себя, Кас, — тише прежнего закончил он. Смущённая зелень встретилась с ошарашенной синью. — Но это не только по этому поводу! — спешно выпалил Дин, пока Кастиэль стоял с приоткрытым ртом, не в силах поверить в услышанное. — Я… уже давно раздумывал над этим.       Не без труда захлопнув рот, Кастиэль едва удержался от желания попросить Дина повторить.       Его принц, его стихия… желал покориться? Ему?       Верно ли он понял? То ли услышал?       — Кас? — с ноткой тревоги позвал Дин, изломив брови домиком. Уголок его губ нервно дёрнулся. — Неужели позабыл, что являешься альфой? Или не хочешь меня?       — Хочу! — пылко шепнул Кастиэль, мигом развеяв сомнение и накрыв ладони принца своими. — Однако хочешь ли этого ты, Дин? Я весьма благодарен Габриэлю за неумение держать язык за зубами, но… ты ведь не обязан. Я ведь видел, что тебе бывает некомфортно под моей лаской. Так что… не стоит заставлять себя, мой свет. Пожалуйста. Твоё доверие и возможность быть рядом и даровать тебе улыбки — вот что важно для меня. Остальное же…       Кастиэль не смог договорить. Рот заткнули поцелуем, выбив весь воздух из лёгких. Однако не успел он ответить ворвавшемуся в его рот языку, как Дин легонько укусил его за нижнюю губу и тут же отошёл на шаг, выпутывая ладони.       — Дин…       Руки повисли вдоль тела. Синий взгляд проследил за кошачьей поступью, от которой не отставал звон невидимых глазу украшений. Дин остановился недалеко от изножья кровати и обернулся через плечо, бросив на него несколько хищный взгляд из-под ресниц. Огонь на миг вспыхнул в зелени глаз и тут же скрылся за чёрной тканью.       Дин принялся неспешно стягивать просторное одеяние через голову, постепенно оголяя кожу. Кусочек за кусочком. Медленно и настолько дразняще, что даже чарующе. Будто бы распечатывал великую картину, пробуждая её от давнего сна.       Кастиэль сглотнул.       От самых пальцев ног до колен тянулись тёмные узоры, напоминающие цветочные завитки с острыми капельками росы, нежные лозы и дикие вихри, поверх частично прикрытые золотыми украшениями. Бёдра, упругие ягодицы, ямочки на пояснице. Ткань ползла всё выше, открывала синему взору всё больше. Позвонки, литые мышцы чарующе перекатывались под медовой кожей, до которой не достала хна. На шее сидело чёрное кружево с тонкими цепочками и капельками. Запястья и предплечья увиты хной и окольцованы браслетами: широкими и тонкими, гладкими и с вереницей бубенцов.       Отброшенный балахин с шуршанием опустился куда-то за кровать.       Легонько развернувшись и тут же с кошачьей грацией опустившись на край кровати, Дин сложил ногу на ногу и, оперевшись на руки, наклонился назад, слегка выпячивая грудь и демонстрируя изрисованных хной торс. Зелень, всё ещё выглядывая из-под ресниц, томно скользнула по застывшему султану и лишила покоя мурашек, что тут же шальными стаями забегали по телу.       Судорожный вздох вырвался из груди от вида принца. Кастиэль возвёл глаза к потолку.       — Кас, мне холодно, — роптал Дин, чуть покачивая верхней ногой.       Кастиэль не сдержал смешка. Лучась вожделением, синь вернулась к принцу, сполна обласкивая того вниманием.       — Мы не в пустыне, где ночи действительно холодны, — беспечно пожал плечами Кастиэль, хотя бархатный голос звучал низко и вкрадчиво, вторя его плавной походке.       — В пустыне было одиноко и холодно, — жалобно выдохнул Дин, вытягиваясь на кровати и заводя руки за голову, — без тебя, Кас.       Остановившись в шаге, Кастиэль вопросительно поднял брови.       На лице спокойствие, однако сердце грозило вот-вот пробить рёбра в небывалом волнении и выпрыгнуть прямиком в руки своего принца. Кастиэль волновался. Жаждал, сгорал от нетерпения и боялся. Боялся причинить боль. Боялся навредить и нечаянно смять хрупкий цветок — хрупкое доверие принца.       — Не ты ли запрещал и запрещаешь мне, султану Миражей, быть рядом? — негромко спросил его Кастиэль.       В ответ Дин усмехнулся и поднял ногу, уперевшись пальцами ему в колено.       — А ты слушаешься, — с нескрываемым удовольствием промурлыкал принц и лукаво прикрыл один глаз. Не отрывая пальцев от штанины, он двинулся выше и остановился напротив выделяющегося бугорка. Стоило чуть надавить пальцами — получил пульсирующий ответ и потемневшую синь, вслед за которой начала разрастаться любимая гроза, обещавшая хороший шторм, который укроет от всех невзгод. — Твоё тело действует быстрее тебя, Кас.       Раздался вздох.       Кастиэль опустился и почти что пропал из виду, и Дин было подорвался, но то оказалось лишним. Голень, что совсем недавно висела в воздухе, подобрали сильные пальцы, аккуратно поддерживая. Принц приподнялся на локтях, желая понаблюдать за тем, что выдумал Кас.       Когда же зелень встретилась с синью, Дин сжал губы и ненадолго задержал дыхание, лишь бы не всхлипнуть от обилия накативших волной феромонов и мужчины у его ног.       Со всей осторожностью и трепетом поддерживая его ногу, словно та — драгоценный хрусталь, белоснежные пальцы опустились ниже, неспешно перескакивая по золотым браслетам к стопе. Губы коснулись кончиков пальцев, и те вздрогнули от неожиданности. В синь закралась тревога, но короткий кивок со стороны Дина прогнал её.       Губы запорхали по его коже точно бабочки. Бабочки, что обжигали своими крылышками и разжигали желание. Одна стопа, вторая… После же раздался шёпот.       — Я бы омыл твои ноги в брачную ночь, — обожгло хриплое дыхание кожу. Горячая щека прижалась к голени, легонько потёршись о ту.       Дин молча упал на перины и возвёл глаза к балдахину, не в силах придержать и утихомирить сердце с шумным дыханием. Губы продолжили свой ход, зелень спряталась за веками.       «Именно поэтому я и отдаюсь тебе, Кас, — мысленно обратился к нему Дин. — Чтобы однажды это произошло… И тогда, когда буду уверен, я бы станцевал для тебя в ответ, мой султан»       К губам присоединился язык вместе с редкими сдержанными покусываниями.       Судорожно выдохнув под нарастающим огнём возбуждения, Дин забрался повыше и, согнув ноги в коленях, полностью раскрылся перед возлюбленным. Страха не было. Ничуть. Одно лишь нетерпение, предвкушение и…       Пожалуй, он всё же волновался.       Однако знал, что Кас не причинит ему боли. Да и феромоны любимого альфы, которым он поддался, плавили разум, вили из него верёвки и раскрепощали.       Спустя столько лет он позволил себе просто… расслабиться.       Дин расслабился. Перестал рычать и огрызаться. Доверился. Вернулся к истокам.       И всё ради того, чтобы получить право остаться подле Каса.       В какой-то момент его султан избавился от одежды и забрался к нему, продолжая осыпать с ног до головы поцелуями и поглаживаниями, словно бы оставляя на всём, чём можно, свой след. Держа руки за головой, Дин извивался, выгибался навстречу и позволял стонам слетать с губ, прекрасно зная, как они воздействуют на возлюбленного.       Стоны заглушил поцелуй, сливший губы воедино. Запустив пальцы в смольные пряди, Дин притянул Кастиэля ближе, слегка сменив угол, и толкнулся. Сладкий аромат пшеницы разлился по горячему воздуху, переплетаясь в грозой. Получив в награду стон с императорских губ, Дин улыбнулся в поцелуй и огладил бок, спускаясь ниже и по-хозяйки сминая ягодицу. Губы потеряли тепло других, что перетекли на шею, но принц ничуть не огорчился, получив возможность говорить.       — Не бойся, Кас, — тихо шепнул он в самое ухо. Кастиэль вздрогнул. — Бери, что хочешь. Я весь твой, о великий султан. Только не кусайся… Не стоит.       В ответ Кастиэль рыкнул, и Дин не смог удержать хриплого смешка, ероша смольные пряди ещё сильнее.       Танец губ возобновился.       Полностью отдавшись ласкам, Дин не подпускал к себе ни одной мысли. Однако некоторые всё же прорывались, подмечая детали.       Кастиэль был необычайно нежен. Его возлюбленный напоминал огонь, что плавил воск и на таком покорном материале выводил узоры тонким пёрышком.       Кастиэль рисовал им. Управлял. Показывал то, что так долго и тщательно скрывал внутри себя. То, что Дин видел, и то, что смог подпустить к себе только сейчас, наконец-то найдя в себе силы поверить султану Миражей.       И не зря.       Его возлюбленный был ласков и очень мягок для того, кто являлся альфой. Грозным генералом. Великим правителем Миражей. И в каждом движении, в каждом поцелуе и поглаживании кричала любовь. Привязанность. Самая настоящая! Та, о которой Дин даже мечтать не смел.       Обилие смазки, которая неведомым образом вернулась в его жизнь, напомнив о том, что он — омега, и смущало, из раза в раз покрывая веснушчатые щёки румянцем, и позволило пальцу Кастиэля с лёгкостью проникнуть внутрь. На мгновение сжавшись от нахлынувших ощущений, о чьём существовании успел позабыть, Дин получил очередной пылкий поцелуй, который позволил расслабиться. К одному пальцу довольно быстро присоединился второй. Короткое, будто бы случайное надавливание на точку внутри едва не подбросило на месте.       Выгнувшись навстречу и тем самым коснувшись своим членом Кастиэля, Дин не нашёл слов для мольбы о повторении. Однако слова не потребовались. На замену им явился весьма красноречивый стон.       — Люблю, — вшёптывал Кастиэль ему в кожу. — Люблю больше всего на свете.       На каждое признание в любви находился стон. На каждое прикосновение тело давало ответ, о существовании которого Дин никогда не представлял. Однако тело реагировало. И разум шёл бок о бок с ним.       Дин желал Каса.       Когда же пальцев стало казаться мало, смазка обильно выделялась, исключая любые крохи боли, а желание скручивало внутренности в затейливые узлы, коими полнилась его кожа, Кастиэль, с нажимом пройдясь по внутренним стенкам прохода, вынул из него пальцы. Дин досадливо заскулил.       — Дин, ты точно уверен? — обеспокоенно спросил Кастиэль, глядя на него. От любимой сини остался тонкий ободок, а зрачок затягивал, будто бы ночь над пустыней.       Дин вздохнул. И откуда в его Касе столько терпения?       И всё же негодование взяло верх.       — А что, остановишься, если захочу? — дерзко прошипел Дин, злясь с ситуации. Он же всё ясно объяснил! Так чего же Кас трусит и медлит?       К его удивлению, Кастиэль кивнул.       Гнев и возмущение тут же отступили. Вина наравне с нежной любовью переплелась с желанием и страстью, смягчив веснушчатые черты.       Дин терпеливо вздохнул и накрыл розоватую от внутреннего жара и света свечей щёку ладонью, легонько щекоча ту подушечками пальцев.       — Глупый султан, — беззлобно усмехнулся он. — Подари мне будущее.       Кастиэль недоумённо моргнул, однако не успел тот задать очередного вопроса, как Дин затянул в поцелуй и обхватил его член рукой, небрежно поглаживая, лишь бы раззадорить. И это случилось.       Недолго посомневавшись, Кастиэль всё же поддался ему и вошёл в подготовленный собой же вход. Медленно. Очень осторожно, что не обошлось без тёплых чувств на сердце и противоположного желания поскорее вкусить огня. Отдаться. Только Кастиэль не торопился. Совсем. И настолько отличался от прочих альф, что в груди поселилось и умиление к любимому мужчине.       Другой альфа не только бы не стал обсыпать его поцелуями с ног до головы, желая сделать приятно, но и не принялся бы растягивать, посчитав, что омега должен быть готов всегда и ко всему. Кастиэль же был… другим. Абсолютно.       Кас был любимым.       Войдя до конца и вызвав синхронный вздох, Кастиэль навис над ним. Блаженно сомкнув веки, зелень спряталась от сини, в которой наравне с беспокойством плавилась жажда. Самая настоящая. Показывающая, насколько он желанен султану. И эта жажда вполне могла сжечь к чертям и его, и весь мир вокруг.       Однако, вопреки всему, она ласкала. Как тёплые волны, что поглаживали песчаный берег.       Широко мазнув ладонью от затылка до лопаток, а после обратно, чтобы зарыться пальцами во взмокшие тёмные пряди, Дин вслепую притянул лицо Кастиэля. Губы с нежностью, которой он научился рядом со своим султаном, обсыпали любимое лицо. Нос, щёки, губы. Нежно. Мягко и ласково. Так, как того желала внутренняя натура.       Однако одни лишь губы с руками действовали со всей возможной нежностью.       Не получив никаких продвижений со стороны возлюбленного и в уголке сознания поражаясь выдержке Каса, Дин принялся двигаться сам. Неспешно, понемногу. Пробуя и вспоминая. Надеясь найти то, что доставит давнее, разовое и забытое наслаждение.       И в какой-то момент Дин всхлипнул и замер, зажмурившись покрепче. Острые песчинки прошибли насквозь, пустив дрожь от живота до самых кончиков пальцев на ногах, и те поджались, комкая покрывало.       — Ка-ас, — позабыв, что может скалиться и приказывать, жалобно простонал Дин и приоткрыл глаза.       Кастиэль смотрел внимательно. Точно завороженный пламенем хищник.       — Не закрывай глаза, — повелевающе прошептал султан в самые губы. — Смотри только на меня, Дин. Мой принц.       И Дин смотрел.       Точно будучи в глазах Кастиэля хрупкой куколкой, лишний выдох на которую мог бы разбить её, он не нашёл в себе ни капли возмущения. Трепетное отношение к себе не оскорбляло. Нежности, глупые слова любви и сладость рук радовали. Томили. Опьяняли разум подобно вину из императорских закромов.       Комната полнилась шлепками о кожу, звоном монет.       Дин плавился в любви султана. Качался на волнах блаженства и тонул в море. Взмывал в небеса и снова падал, чтобы в очередной раз взлететь — и всё быстрее, быстрее и жарче. И из раза в раз, сколько уже был знаком с этим человеком, поражался ему.       Кастиэль, отдаваясь вместе с ним любовному экстазу, взлетая и падая, всё равно умудрялся всячески угодить ему. Волновался, похоже, не столько за своё удовольствие, сколько за его, Дина.       Необычный альфа. Не такой, как все. И только его.       В один момент, как только показалась вершина и Дин был готов сорваться с небесной выси в последний раз, чтобы в судорогах забиться и освобождённо притихнуть в любимых руках, зелёный взгляд остекленел на один вздох.       От бдящей сини не укрылась отрешённость, никак не связанная с наслаждением.       А зелень же видела не синий балдахин над головой возлюбленного, а красный. Алый. Пламя свечей озаряло комнату, плясало в опьянённой синеве, путалось в волосах и отражалось в капельках пота.       Огня было много. Целый пожар. И этот пожар…       Дин же знал его.       Но то был лишь краткий миг. Вспышка воспоминания, внезапное осознание и понимание, что поселили настолько едкую и сильную смесь чувств, что слёзы сами собой брызнули из глаз.       В один момент Дин всё вспомнил и понял, что жил в глупом неведении.       Кастиэль уловил смену настроения — в синь прокрался страх, — но Дин не позволил ни сказать ему что-то, ни отстраниться. Скрестив ноги за спиной Каса, он, сильным рывком впечатав султана в себя, ударил по внутренней точке головкой его члена и оттого непроизвольно сжавшись. И именно в этот момент, несмотря на всё, обоих накрыла жгучая волна, унёсшая их на задворки небес. Семя окропило животы. Горячие толчки внутри и раздутый узел, на время соединивший их и в большинстве случаев обещавший желанную — или не очень — беременность, на краткий миг погрузили в себя с головой.       Вот только слёзы продолжали течь, зубы с силой сжиматься, а тело дрожать то ли от наслаждения, то ли от накрывшего отчаяния.       Широко поглаживая одной рукой лопатки возлюбленного, а второй прижимая его за шею к себе, лишь бы тот не выбрался и не увидел его слабости, Дин плакал. Сцепив зубы, он беззвучно рыдал.       В самый неподходящий момент, который только можно найти.       Но Дин не ведал, что его возлюбленный, его великий генерал и султан, его Кастиэль… он тоже плакал. Солёные дорожки бежали по румяным щекам, мешаясь с потом, и бесследно утопали в медовой шее и подушке. Только если принц знал причину, по которой родились его слёзы, то султан… Кастиэль чувствовал, что Дину плохо. Не физически. Морально. Он чувствовал это в запахе, чувствовал дрожь. И неведомым образом ощущал эмоции возлюбленного на себе.       Горе, ненависть, тоска. Безграничная любовь и столь же глубокая печаль, разрывающая сердце.       — Дин… Дин? Свет мой? — обняв, звал его Кастиэль, ошарашено глядя в никуда. Запах грозы тщетно силился успокоить своё пшеничное поле, но то не поддавалось ему, не слышало. — Я сделал что-то не так? Причинил боль? Тебе больно от сцепки? Мне не стоило поддаваться твоим словам, да? Прости… Пожалуйста, прости! Я всё исправлю… Я всё… я…       Запах горечи, от которого слёз становилось лишь больше, сдавил горло. Кастиэль замолчал. Губы молча продолжили за него, лаская медовую кожу, приобретшую солоноватость, поцелуями.       Беззвучные рыдания не стихали ни на миг. Если слёзы могли иссякнуть, то дрожь в груди и конечностях не желала покидать обоих.       — Дин? — найдя в себе силы, сиплым голосом вновь позвал его Кастиэль спустя некоторое время. И как он мог допустить такой промах? Как не уследил за Дином? Знал же, что тот ни с кем не был, а тут сразу этот узел!.. — Прости меня. Я исправлюсь, обещаю… Только скажи, что мне сделать, чтобы…       — Это был твой ребёнок, Кас, — прервал его слабый и хриплый шёпот. Кастиэль застыл. Пальцы принялись с небывалой нежностью перебирать тёмные пряди, судорожный вздох прорвался сквозь зубы. — И в ту ночь это был ты, так ведь? Тогда, в Норде. Это ведь ты спас меня и от убийства, и от возможного самоубийства. И это ты подарил мне дитя. И ты убил этого ублюдка, что отнял моего ребёнка. Он убил нашего ребёнка, Кас.       Обрывки воспоминаний собрались воедино. Витраж сложился, пропуская сквозь себя свет далёких дней. Однако Кастиэль совсем не заметил, что эти воспоминания принадлежали не ему.       То была память Дина.       Развернувшись на бок, Кастиэль без лишних слов прижал возлюбленного к себе, окутывая грозой и желая спрятать от злого мира. От мира, который так несправедливо обошёлся с его жизнью.       То были давние события.       Первый обморок от истощения прямо на лестнице, невозможность есть и не отступающая тошнота. Слабость и боль. Бессилие. Но если спросить Дина о самых тяжёлых и страшных событиях своей жизни, то в этот список ни за что не войдёт беременность, которая высасывала из него все соки. На первом месте стояли события злополучного дня.       Дня, когда Дик напился настолько, что пришёл убить его дитя. Но откуда старикашка узнал об измене, когда никто ничего не видел, — неизвестно. Но Дин не знал и ненавидел этого человека с длинным языком.       С годовщины свадьбы прошло четыре месяца, когда Дик начал в пьяном бреду заявлять, что чадо не от него. А ведь сначала тот радовался, что наконец-то судьба смиловалась над ним и у него будет наследник. Вот только кто-то пустил слух. Слух о том, что омега изменил и ребёнок не от законного супруга.       Следом начались дни настоящего пекла, посвящённые ненависти со стороны, пожалуй, всех, кроме Чарли, которая и поддерживала, и доставала всё, что понадобится.       И всё же, несмотря на царившую на душе радость от одной только мысли, что под сердцем растёт его частичка, его крошечное спасение в этом золотом мраке, Дину было тяжело. Тревожило не столько скотское отношение к себе, сколько отношение к ребёнку.       Никто, кроме него и Чарли, не ждал это дитя.       Со дня, когда Дин вкусил настоящую ласку и чужую любовь, минуло полгода. Чарли по его просьбе ушла за местными закусками — когда появлялся аппетит, то стоило хвататься за него двумя руками, — а сам он готовился ко сну, разглядывая себя в бронзовое зеркало в пол. Кожа да кости. Точно ожившая высушенная мумия.       И всё же он был рад.       Мурлыкая под нос мамину песнь и поглаживая живот, Дин застыл и болезненно-изумлённо охнул. В ладонь пнулись и заодно что-то отбили внутри.       Губы растянулись в улыбке, в зелени растеклась нежность. Счастье затопило до краёв, грозя выплеснуться наружу. Становилось совершенно наплевать на внешний вид бедняка, который за последние полмесяца и крошки хлеба не видел, на синяки и косые взгляды, на шёпот и укор ото всех. Становилось наплевать на всё и всех, ведь у него был он. Ребёнок. И его чадо должно было через несколько месяцев явиться на свет, и тогда… Дин защитит его. Во что бы то ни стало.       Однако в этом жесте он совсем не разглядел тревогу малыша.       Счастье, рождённое явлением настоящего чуда, настолько поразило и пленило, что мир остался где-то там, далеко. За ширмой.       И чужие шаги тоже.       Удар пришёлся по виску и опрокинул на ковёр. Следующие посыпались хаотично, мешаясь с пинками и пьяной руганью человека, что звал себя его мужем. Дик избивал его, называл ублюдком. Совершенно не обращая внимания, что этот самый «ублюдок» ждал ребёнка. Их ребёнка! Будучи в ошарашенном состоянии после первого удара, Дин на инстинктах прикрывал живот, блокировал те удары, которые мог, и даже умудрялся изредка дать отпор, даже не ведая, откуда только взялась сила, если раньше ему и себя-то было тяжело удержать на ногах. А ещё Дин кричал, чтобы и хоть чуточку облагоразумить муженька, и кто-то пришёл на помощь. Но никто не шёл.       Омега, истощённый собственным чадом, по-хищному огрызался, пытался и защищал самое ценное, что у него было. Дин пытался сделать хоть что-то, добраться хотя бы до одного предмета, которым можно было бы защититься. Которым можно было бы оглушить эту тварь.       Вот только альфа, несмотря на неистовые попытки омеги, всё равно обладал природным преимуществом.       Тяжёлый запах фруктов, локвы, витал в воздухе и душил. Мутил сознание. Покорял. Однако Дин успел заметить мелькнувшись в руках мужа блеск стали.       Кинжал.       Если до этого ему было страшно за ребёнка из-за побоев, то страх при виде холодного оружия, сковавший внутренности в ледяные тиски, было невозможно передать. И если бы не так вовремя вернувшаяся Чарли…       Подруге тоже досталось, когда она, такая маленькая и хрупкая, но бойкая девчушка, всё бросив, понеслась на альфу. Разъярённый Дик скинул её со своей шеи, будто та — прилипшее пёрышко, но этого мгновения хватило, чтобы Дин успел перевернуться.       Почти.       Холодная сталь рассекла правый бок, но боли не последовало. Он просто не ощутил её. Не заметил ни глубокого ранения, ни горячей крови.       Клинок был готов ударить во второй раз и навряд ли бы промахнулся, но Чарли вновь не осталась в стороне. Грохот — дорогой резной табурет разбился о затылок альфы, и тот полетел тяжёлым грузом на пол.       — Было так больно, Кас… — шептал Дин в настоящем времени посреди груза воспоминаний, и его шёпот пронзал сердце многочисленными иголками. — В тот момент было не до боли, но… Чертовски больно, и я молился, чтобы это болели мои сломанные рёбра и кости, но болело всё тело, Кас.       Они сбежали с Чарли, не взяв ничего, кроме невзрачных плащей, которые бы скрыли их фигуры. Никто не помог им. Даже носа не казал, как и не помешал уйти. Слуги опасались гнева градоначальника.       Но побег не закончился удачей.       Разодрав босые ступни в кровь о жёсткий камень, которым были выложены тропинки в городе, Дин не смог пройти и трети пути. Кровавая дорожка зловеще тянулась за ним шлейфом, чуть поблёскивая в свете полной луны, но повинны в ней были далеко не ступни.       Дин помнил, как остановился, оперевшись на высокую стену. Звон в ушах, но отнюдь не монет. Гул. Какой-то шумный шорох невидимой листвы. И огонь внизу живота, чей жар растекался по ногам, а дальше — мрак.       Сознание померкло.       В следующий раз, когда очнулся и встретился с до ужаса знакомым потолком, было пусто и больно, но не физически. И легко.       Лежать на спине было… легко.       Слёз не было. Больше нет. Губы чуть дрожали, но глаза оставались сухи и с ненавистью взирали на Дика, стоявшего у изголовья кровати. Мысли полнились вереницей проклятий, однако ни одно из них так и не смогло обрушить потолок на этого человека. Дик не произнёс ни слова. Равнодушно смотрел на него и молчал. И так же молча ушёл, больше ни разу не показавшись.       Чарли не было. Дик, благо, не убил её, но прогнал, и подруга неведомым образом смогла в кратчайшие сроки связаться с Сэмом. Через некоторое время брат забрал его, предварительно закрывшись с Диком в комнате, а после покинув ту с рассечённой губой и разбитыми в кровь костяшками пальцев.       По инициативе градоначальника Норда официальной версией стало то, что его супруг потерял ребёнка ввиду слабого здоровья. Все беспрекословно приняли ложную истину, и даже вопросов о том, почему Дин уехал в Моргану, не возникло. Ведь там лечебные земли и невеста наследника Торрэно. Семья. Правду знали немногие, но и они не спешили распространять её. Незачем. Сам виноват.       Кроме подруги детства и брата, за Дина больше никто не заступился.       В Моргане жилось вполне спокойно. И тихо. Дин ни с кем не общался, просиживая дни с чаркой вина и гроздью винограда. Зелёный взгляд был устремлён в никуда.       Время шло. Через несколько месяцев с ним попытался заговорить приторно пахнущий незнакомец. Один из принцев Киэло. Габриэль. И тогда, перебрав с выпивкой, он впервые кому-то поведал пережитое. Дин не желал жалости к себе. Хотел просто освободиться. Слова сами выбрались наружу, и так совпало, что вся правда свалилась на плечи незнакомого киэльца, который ещё долгое время пребывал в шоке, потому и жалости места не нашлось. Сэм невзлюбил Гейба сразу же. И по той простой причине, что киэлец родился альфой, а любой альфа, который имел смелость приблизиться к Дину, вмиг становился врагом в глазах младшего.       Вот только поздновато начали оберегать. И всё же знание, что он не один, согревало душу.       Да и, если припомнить, Дин говорил не только с Габриэлем. Как только увидел Чарли с её синяками, порезами и ожогами, которых в последний раз при их побеге точно не было, с языка сорвалось: «Малявочка, мне так жаль».       За то, что взял с собой в Норд. За то, что досталось от Дика. За то, что не смог защитить ни тебя, ни…       — Когда мне сообщили о пожаре и о том, что Дик сгорел, — едва слышно шептал ему сипылм после слёз и оргазма голосом Дин, успевший опуститься пониже и устроиться макушкой под его подбородком, — я… Это… Даже не знаю, как назвать, — рвано хмыкнул он. — Я и радовался, что ублюдок сгорел, но вместе с тем мне было мало. Он заслужил бóльшей боли. Таких мук, которых ещё не придумали. Он…       — Если бы мне дали возможность, я бы убил его во второй раз, но не так быстро, — горячо прошептал Кастиэль, сжимая принца в объятиях. — И больше всего на свете жалею, что не додумался украсть тебя в ту ночь.       Дин хмыкнул, легонько потёршись кончиком носа об его грудь.       — Кас, ты подарил мне жизнь. Целых два раза и ещё один, — шептал в ответ принц. — Когда меня отдали в лапы тому ублюдку, ты, мой генерал, стал путеводной звездой, на которую стоило равняться, которая помогала не сломаться и не забыть то, кем я являюсь. И во второй раз, когда узнал, что к пожару причастен именно ты, Кас, Падший Ангел, я… Кастиэль, я полюбил тебя лишь больше. Тебя, генерала! Далёкую от меня личность. Благодарил мир за твоё существование. И ведь никогда не думал, что однажды встречусь с тобой воочию! А встретившись, полюблю в новом свете. Не за поступки и спасение — просто. За твой взгляд, голос, тело… За твою любовь ко мне, Кас.       Под наплывом чувств Кастиэль глубоко вдохнул, наполняя лёгкие любимой пшеницей, и оставил очередной поцелуй на макушке.       — Дин, ты не сердишься, что я украл у тебя ту ночь? — осторожно озвучил он то, что так долго терзало сердце и думы. — Что я стал причиной твоих страданий?       Принц ответил не сразу.       — Ни капли, мой султан, — мягко усмехнулся Дин в итоге. — Ведь ты был первым и единственным, кто ласкал меня с любовью. Кто дарил мне любовь. Ты стал тем…       Дин не закончил, но в воздухе так и повисло: «…чьего ребёнка я носил».       Зажмурившись и вновь вздохнув, Кастиэль собирался задать ещё один вопрос. Только смелости не доставало.       Широко мазнув ладонью от макушки до поясницы, он вспомнил о другом.       — Узел ослаб, — негромко сообщил Кастиэль. — Я могу…       — Не шевелись и не смей выходить, — весьма грозно шикнул на него принц, и Кастиэль не знал, радоваться быстрой смене настроения, либо же побеспокоиться за возлюбленного. Однако тот дышал гораздо спокойнее. Тело больше не сотрясалось в беззвучных рыданиях. Да и от медовой пшеницы не несло щемящей тоской, а только разморённой нежностью. И совсем немного чувствовался горький осадок. — Хочу заснуть так, — уже гораздо смущённее произнёс Дин.       — Конечно, мой свет, — не сдержал улыбки Кастиэль перед странной просьбой.       Свечи погасли под коротким взмахом пальцев, погрузив покои во мрак. Края балдахина с шорохом сошлись, отгородив их от мира. Тяжёлое одеяло подогнулось и прикрыло его принца.       Некоторое время прошло в тишине и мерном сопении под стрекот насекомых с улицы, пока один несдержанный вздох не покинул лёгкие. Дин вопросительно хмыкнул, выдав, что не спит.       — Позволишь в этот раз украсть тебя? — решился на мольбу Кастиэль. — Забрать в Миражи?       — И стать твоим супругом? — со странной в голосе эмоцией, похожей на сомнение, уточнил Дин.       Кастиэль волнительно облизнул губы. Сердце, что не так давно сгорало в тоске и гневе, сожалениях и потере, ненависти и хрупком счастье, робко ускорило свой ход.       — Стать моей парой, — в итоге несмело подтвердил он.       — Дай мне время, Кас, — не стал томить с ответом Дин. — Совсем немного времени и своей любви. И тогда, может, я обрету причину остаться.       Кастиэль с силой сжал зубы, глухо мгыкая в ответ.       Дин не слушал его. Не слышал его слов о том, что ему не нужны наследники, что у него есть советники, чьи потомки смогут поддерживать жизнь в Миражах после его ухода. Либо же упрямо не желал слушать, оставаясь на своём.       Его принц разделит с ним остаток вечности лишь в том случае, если сможет подарить Миражам наследника. Сам. От своей крови.       «Глупый, — мысленно ругал его Кастиэль. — Глупый и упрямый принц! Почему же ты не можешь перестать думать обо всём и всех на свете? Почему не желаешь пожить для себя по-настоящему? Почему… не желаешь себе счастья? Зачем эти условия для его достижения, когда счастье и так лежит перед тобой и только и ждёт, чтобы ты принял его?»       — Позволь защитить тебя, — шептал ему Кастиэль, даже не подозревая, что парочка предыдущих фраз отважными пташками слетела с его губ. — Позволь любить и оберегать. Позволь подарить тебе мир, Дин. Пожалуйста…       Стиснув зубы, принц молчал. Но несмотря на увещевания сердца, которое стремилось поставить на себе клеймо с помощью руки султана, Дин не собирался менять своего ответа.