Розы и вино

      Дин ненавидел это время. Эти дни. Он ненавидел каждый день месяца, проведённого порознь. Даже не месяца — полтора.       Полтора месяца прошли без Ангела.       Хотя… Даже не так. Они не прошли — протянулись. Медленно, тягостно. Больно. Будто кто-то подцепил тонкую полосу кожи и ежечасно вытягивал нить, постепенно оголяя плоть. Тошно. Мучительно и едва терпимо.       Дин ненавидел эту зависимость. Ненавидел бояться. Он легко мог прожить без синеглазого генерала, мог забыть его и стереть из головы и сердца, но он боялся.       Как только Ангел покинул его, оставив плащ — самый первый, которым укрыл его тогда, на балконе, и который Дин вернул, надеясь либо выпросить прощения, либо обратить внимание на жалкого себя, — Дин не находил себе места. До прихода Ангела и после его ухода Дин не узнавал себя.       Давно закрытое, спрятанное ото всех сердце открылось, явилось, чтобы отдаться в руки мужчине с чарующими глазами и голосом.       И то было больно.       Генерал Киэло, которым он восхищался с юности, которым одно время жил и которого боготворил, в жизни оказался совсем другим. Неожиданно другим. И Дин, не имея дурных мыслей и просто желая познакомиться с тем, кто спас его, кто не дал утонуть в бездне отчаяния и кто являл собой символ свободы, влюбился.       Дин влюбился.       Впервые.       Он даже к Дику ни разу не испытал подобного, находясь с тем в браке! Ни одной тёплой эмоции. Хотя пытался. Помнил опыт матери, которую тоже выдали замуж по расчёту, и пытался брать с неё пример. Пытался посадить в себе ростки чувств.       Не выходило!       Дин с шестнадцати лет знал, что и кто его ждёт, хищно сверкая глазами. Он готовился, пытался побороть отвращение, пытался разглядеть в жаждущем взгляде что-то кроме слепого обожания к кукле. Кукле! Дин был куклой для мужа. Послушной до некоторых пор, а после — затравленной и забитой.       В Норде у него не было слова, не было вздоха. Дворец приходился ему золотой клеткой.       Заморские яства, дорогие украшения, громадные подносы с драгоценными камнями и золотыми монетами, слитками, фигурками… Ткани и ковры, созданные руками великих мастеров… Всё в красном, оранжевом и жёлтом. Его клетка так и пылала цветами заката над пустыней.       Дин ненавидел эти цвета. Он не видел родного моря, не мог дышать запахом соли и мнимой свободы.       Полтора года супружеской жизни он напоминал себе птицу в золотой клетке. На него смотрели, им любовались, им восхищались. Его любили. Но только как вещь, как дитя Розы Пустыни.       У него не было личности.       Муж любил танцы, а Дин любил хорошо выпить и прогуляться по ночному городу. Сжав зубы, нацепив на лицо обольстительную улыбку и надев лучший наряд, Дин танцевал. Выцарапывал из себя танец, лишь бы ненадолго сбежать. Лишь бы хоть на мгновение скинуть тяжесть стен и потолка с плеч.       Дик вёлся. И даже разрешал ему прогуляться вместе с Чарли, которую, слава всем пескам, Дик разрешил взять с собой в новый дом, и стражей. Только длилось это от силы первые полгода супружеской жизни.       После танцы заканчивались кроватью, неприглядными синяками на теле от пальцев, что сжимали слишком сильно и не обращали внимания на скулёж и шипение, и болезненной сцепкой, которая обещала беременность. Дин не позволял себе плакать — не его удел, но когда в тебя вбиваются почти что насухую, потому что ты слегка не такой, как все, и не можешь потечь перед мужем, альфой, как бы это сделал любой другой омега… Было больно. И чаще всего не обходилось без крови, но после, поняв, что Дик глух к его мольбам и тихим слезам, что рождались и скатывались по щекам сами собой и вопреки всему, Дин либо готовился заранее, либо старался как можно меньше попадаться мужу на глаза. Однако, даже будучи подготовленным и имея масло под рукой, он не мог спастись от сцепки.       Каждый раз заканчивался болью и искорками в глазах от распирающего раздражённые стенки прохода ощущения. И после, выдержав эту пытку в нелюбимых руках, Дин не получал ничего из того, что хотел. О чём хотя бы чуточку желал.       Ни прогулок, ни мнимой свободы. Дик даже вино запретил! Мол, алкоголь дурно влияет на омежий организм… Не то чтоб Дин был согласен, но дети, на воспитание которых смог бы отвлечься, не получались.       То ли к лучшему, то ли наоборот.       Зато в первое время, пока Дик вёл себя нормально и позволял ему покидать дворец в сопровождении стражи и Чарли, Дин успел выпросить ятаган четвёртого генерала Киэло. Аукцион был тот ещё, как и последующая плата…       Дин терпел ровно полгода. Выдержке могли бы позавидовать слуги, которым приходилось убирать последствия ночей.       После же, когда нервы сдали, а Дик начал переступать всякие границы, в число которых входил запрет на встречи с родственниками — родственниками! Дик не давал ему возможности увидеться с родным братом! — Дин начал отвечать. Опыт молодости, тренировки с советником отца, Бобби, и его сыном, Бенни, не прошли даром.       Вот только любые попытки оборачивались против него же. Силы были равны, но Дик, будучи тем, кто поставил метку принадлежности, душил своими феромонами.       Дин ненавидел этот запах. Ненавидел терпкость фруктов. Ненавидел локву.       Ко второй годовщине свадьбы Дин с помощью Чарли раздобыл клинок. Целый месяц он вынашивал план, решался. Вены куклы, коей он стал, зудились от желания пронзить сердце мужа, который ни разу не посмотрел на него как на человека. Ни разу не спросил его мнения. Который до хруста сжал и сломал его крылья, так и не дав им ни разу раскрыться!..       Весь месяц до годовщины Дин провёл как на иголках. Он постоянно поглядывал в сторону спрятанного под грудой золотых украшений кинжала. И думал.       Жалостливые взгляды сыпались со всех сторон. Даже от Чарли! Но Дин их совсем не замечал.       Он стал тенью себя прежнего. Искажённым отголоском. Затравленной мышью под пристальным взором множества чужих ему людей.       В день годовщины свадьбы он наконец-то решился. Решился вернуть отобранную свободу. Решился согрешить.       Покинув праздник и уйдя в отведённые ему покои — в клетку, в место без окон и воздуха, — Дин принялся выжидать момента. Прекрасно зная, что Дик явится, он ждал. И пил. Горькое вино не его земель мутило рассудок, притупляло всякие чувства и по крупицам одаряло смелостью. Дин готовился. Но в какой-то момент пришло отчаяние.       Кувшин с вином оказался опрокинут, а кинжал отброшен. Удар кулаком прошёлся по стене. Ровно по тому месту, где когда-то находилось широкое окно, а теперь — каменный заслон.       Удар, удар, удар… Ещё удар! И на каждый удар приходился звон золотых колокольчиков и монет, которыми он был увешан с головы до пят.       Костяшки заныли, кровь украсила стену.       Однако та не поддалась. Выход не появился. Ничего не изменилось и не изменится.       Полувсхлив-полурык прорвался сквозь сжатые зубы. Дин резко отвернулся от стены. Взмах одежд сопроводил звон. Шаг по мягкому ковру, с низким ворсом которого игрались отсветы огней в получашах, — звон. Взмах рукой, чтобы отодвинуть алый атлас, — бряк.       Задумчиво взглянув на свою кисть, застывшую на уровне глаз, Дин пробежался пальцами по мягкой ткани и сжал ту, оттягивая вниз.       Антураж комнаты совсем не нравился. Начиная с этих лент, свисающих с потолка, и заканчивая подушками — всё выбирал Дик. Мужу нравилось смотреть на огонь и танцы с его участием — настоящим или фигуральным.       Дин же ненавидел эти цвета.       «Я не смогу, — осознал он вполне ясно, несмотря на дурман в голове. — Дик не даст убить себя и отомстит. Обязательно отомстит. И не только мне…»       Вместе с мыслями, что кружились чёрными воронами, неосознанно начал кружиться и он сам. Так же, как и когда-то кружилась в танце его мать, погружаясь в мысли и отдавая всю себя.       Комната плыла перед глазами, фальшивые и живые языки пламени плясали вокруг, подражая ему. Сам огонь подражал танцу. Губы, приподнявшись в отчаянной улыбке, мурлыкали знакомую с детства песнь, пока сердце сжималось от каждого шага. Каждого мгновения.       Вот-вот явится Дик, и тогда всё решится. Вот-вот либо ему воздастся за дерзкий уход, либо освободится из клетки.       Вот-вот…       Глубокий вздох, и мягкая алая пелена накрыла с головой. Тело стало легче, улыбка более дерзкой, а движения — развязнее.       На мгновение показалось, что вместе со спёртым воздухом в него вдохнули жизнь. Но в этом месте жизни не было места. И теперь точно не будет.       Пускай вино и ударило в голову, что получилось весьма подло и неожиданно, но Дин всё равно заприметил за алой пеленой высокую фигуру. Дик. Нашёл его. Вот только не спешил заходить, как делал это обычно. И, видимо, поэтому сердце не стало сжиматься в неприятном ожидании, как и улыбка — сползать.       Когда же Дин отвернулся — за спиной раздался едва слышимый шелест. Но он его не услышал. Почувствовал. И замер.       Та ночь была ошибкой, которую Дин едва помнил. Ему казалось, что ему явился спаситель. Человек, который вызволит его. Дарует свободу и не даст окропить руки кровью.       Ошибся.       Хотя время провёл весьма недурно.       Альфа, нашедший комнату, обращался с ним достаточно нежно для того, кого занесло попутным ветром. С ним впервые обращались настолько хорошо. Он должен был бояться любой близости, тело должно было помнить всю боль, причинённую ему близким человеком — мужем, — и противиться чужим рукам и губам, но в тот момент что-то взяло верх. То ли выпивка, то ли ещё что — Дин не знал. Скорее, выпивка. Что же ещё?       Ночь, к сожалению, запомнилась смутно, как и лицо незнакомца, слова, сказанные в той комнате, и много чего ещё… И ведь Дин ни разу не перебирал настолько, чтобы забыть всё подчистую! Умей он так — терпел бы Дика подольше.       Либо спился.       В общем, Дин ни черта не запомнил, кроме образов, огня, обжигающих прикосновений и… Ему было хорошо. Действительно хорошо. Насколько, что он даже забылся в ощущениях и позволил случиться сцепке с незнакомцем…       Впервые он не только испытал странное наслаждение от силы альфы, но и не почувствовал боли. Совсем. Поэтому и забыл о небольшом казусе ночи.       Страшнее стало потом, наутро, когда он понял, что Дик так и не явился. И на второй день тоже, и третий… Этого времени как раз хватило, чтобы утопить чужой запах благовониями и смыть с себя остатки. На четвёртый день оказалось, что муж неплохо провёл время в компании омег за пределами дворца. Вот только к ночи пятого вернулся и выбил все воспоминания о том, что близость может доставлять удовольствие.       С тех пор минуло достаточно времени, за которое Дин успел и обрести долгожданный подарок судьбы, и лишится его, а потом лишится и мужа, что стало наилучшим событием в жизни.       Время текло бесцветным ручейком. Струилось шёлковой лентой по солёным ветрам и кружилось вереницей одинаковых дней. Месяцев.       Лет.       С тихой радостью и злорадством накинув на плечи белый траур, Дин и жил дальше, и просто существовал. Переходил изо дня в день.       Так продолжалось почти что два года, пока на пути ему не повстречался Кроули. Дальше жизнь приобрела более яркие краски. Стала чуточку интереснее. Наполненной. Возродилось старое увлечение, а новое, связанное с генералом чужой страны, крепло.       Так Дин жил до двадцати семи: траур на лице, в душе искра. Маска и бокал вина.       Новая супруга отца доставала знатно, как и её сынок, однако Сэм и, что удивительно, сам Джон затыкали им рты. Брат защищал его, а отец извинялся. И извинялся весьма… скрыто. Ни разу не подошёл, чтобы поговорить насчёт случившегося. Молча принял его обратно — и всё.       О большем и мечтать не нужно, и всё же… Грызло. Грызло странное чувство. Горькое.       Побывав разменной монетой и вернувшись побитой собакой домой после продолжительного лечения в Моргане, где чуточку лучше узнал избранную брата, Дин обнаружил в саду котёнка пантеры. Импала являлась подачкой. И тем пушистым, когтистым и зубастым комком, за которым нужно было следить. Ухаживать и оберегать. Любить.       Только отец ни разу не признал, что именно он принёс её, а ведь Дин первое время ощущал отцовский запах на чёрной шерсти.       На протяжении долгих лет Дина всё устраивало в жизни. И будни, и маски, и белый. Короткие ночи с незнакомцами, в которых он мог занимать ведущую роль — благодаря метке его запаха никто не слышал, а покорить себя не позволил бы. Тайные прогулки по родному городу. Дурачество с Чарли, Бенни и реже — с другой немногочисленной прислугой, которую знал с детства. Которым мог доверять. Позже Сэм наконец-то женился на дочери главенствующей семьи Морганы — страны, что прославилась целительными источниками и солёными озёрами, — и они подарили Торрэно наследника. Джека.       Джесс не повезло со здоровьем — беременность и роды изнурили её. Дин искренне переживал за возлюбленную брата, но то, что благодаря недугу им пришлось уехать в Моргану, а грудного ребёнка оставить во дворце…       В душе Дин радовался такому повороту.       Корил себя и всё равно радовался, что мог проводить всё своё время с племянником. С крошечным существом, которое дарило его лицу давно позабытую улыбку.       Джеку исполнилось всего четыре месяца, когда во дворце начали ходить слухи о скорой помолвке Адама. Правдивая весть оказалась весьма радостной. Даже для Дина с Чарли — мелкого зануду скоро заберут, и после этого жизнь покажется мёдом.       Именно так считал Дин, пока однажды его приближённые не принесли ещё одну весть…       Наследного принца Киэло, принесённого в жертву зануде-Адаму, должен был сопровождать один из четырёх генералов. Последний из них. Тот, кем Дин восхищался с восемнадцати. Почти десять лет.       Прошёл как раз месяц с того момента, и Дин, едва заслышав гул толпы и хлопушки, накинул на голову платок и понёсся под ворчание Чарли на башню. И ведь даже не заметил, что на руках мирно посапывал Джек! Но, благо, того шум никак не потревожил, и Дин смог немного понаблюдать за шествием, надеясь заприметить нужную фигуру по простому описанию: чёрная одежда.       Такой тип и правда нашёлся в толпе. Правда, с расстояния поразглядывать особо не вышло, да и капюшон чёрного плаща первое время, пока не оказался скинут ветром, мешал. Но Дин был уверен, что странно одетый тип — четвёртый генерал.       Позже догадка подтвердилась.       Распирающее чувство не поддавалось описанию. Совсем. Так и не отдав ребёнка нянькам, он поспешил в главный зал. Несколько долгих минут и немного дыхательной практики — вошёл.       Михаила узнал сразу же — видел своего ровесника и раньше, когда по молодости тот пытался пробраться к нему в мужья через Джона. Даже метка, белый цвет и не самое примерное прошлое не остановили напыщенного альфу. Ну явно ещё один брак ради выгоды государств! Однако султан Торрэно не согласился. Ни благодарить, ни спрашивать Дин не стал.       Подле принца же преклонил колени тот, кого Дин знал заочно. Тот, о чьей военной жизни знал всё.       Тот, кто спас его.       Падший Ангел.       Весьма красивый мужчина для того, кто жил на поле боя. Статный, имеющий силу и…       Это ведь была лишь мнимая покорность.       Вороные волосы человека, что только что вышел из песчаной бури, прикрывал свободный капюшон того же цвета. Одежда темна — точно не сопровождающий знать, а самый настоящий ассасин, пришедший по их души. Кожа бледна. Неожиданно бледна для человека пустыни. Но одежда надёжно скрывала бледность, оставив зелёному взору в наслаждение одни лишь аккуратные, но наверняка сильные кисти рук и лицо, что поразило только больше и заставило родиться в груди некому чувству.       Восхищению.       Дин ощутил на себе всю силу восхищения.       Черты лица мужественны и в тот же момент аккуратны. Величественны. Габриэль, с которым он познакомился абсолютно случайно и которого невзлюбил Сэм, не обманул, когда на все лады расписывал лик четвёртого генерала.       Было в мужчине что-то, чего ни султану Торрэно, ни этому павлину-Михаилу не добиться. Что-то врождённое. Сильное.       До мурашек под кожей притягательное.       Возможно, всему виной взгляд.       Ещё ни разу, уж сколько жил, Дин не видел таких глаз. Ему встречались голубые, серые, смешанные, но такие… Ни разу. Глаза мужчины напомнили бескрайнее небо над головой — чистое, вечернее. Ясное и свободное. И в то же время они несли в себе бурю синих вод.       У генерала был невероятный взгляд. Пронзающий — точно стрела. И то была только сила, а уж каков оттенок… Сразу вспомнилась одна старая легенда, о которой любила рассказывать мама в детстве.       И по непонятной причине этот человек стоял на коленях! Когда же мужчина — великий генерал, покоритель песка и несущий бурю — поддался его словам и поднялся… Дин едва поверил, что жив и что всё — явь. Вот только после генерал ушёл, чем вызвал в сердце тоску и досаду.       Генерал всё понял. Догадался о его личности, понял, чьих слов послушался, и ушёл.       В тот момент у Дина едва ли руки не опустились. Но и не опустились бы — на руках покоилось ценное дитя. Однако на душе остался осадок.       Огрызнувшись пару раз, получив уничтожающий взгляд от второй супруги отца, Дин покинул зал под предлогом, что устал. Передал ребёнка Чарли, чтобы та поскорее ушла и перестала пытаться прочесть его эмоции, и пошёл бездумно петлять по дворцу. Так он и наткнулся на Адама. Мелкую, но весьма противную занозу в заднице — при виде младшего в речь так и вплетались несоответствующие принцу слова и фразы.       Адам, конечно же, был недоволен. Впрочем, как и всегда. Веря в свою безнаказанность и поддержку в виде притаившихся слуг, вылил на него ушат свиного дерьма.       Ну подумаешь, поязвил при альфах! Подумаешь, представил Торрэно не в самом лучшем свете. Какое ему дело? Тем более Михаил — один из тех, кто пытался сосвататься к нему много лет назад. И Адам это знал. Поэтому и кидался пуще прежнего.       Не сказать, что слова братца задевали.       Меченый? Так после смерти Дика его только так и кличут, когда видят метку. Отец всё спускает с рук? Так нелепым образом вину заглаживает, когда мог бы просто поговорить со своим ребёнком. Портит жизнь? Надумывает. Если Михаил намерен жениться, то доведёт дело до конца. Почему не мог… сгореть вслед за Диком?       Потому что был убит.       Пока Адам вовсю о чём-то там верещал по которому кругу, Дина поглотили не самые приятные мысли и воспоминания. В этот же момент солнечная погода резко переменилась — ветер принёс бурю. Адам заткнулся.       Дин поднял глаза и встретился с синью.       Вздох застрял в груди. Адам что-то пролепетал и унёсся, но Дин его совсем не заметил, с немым шоком рассматривая высокую фигуру в чёрном. Генерал Киэло. Вернулся. И заблудился — о чём сообщил весьма — весьма! — приятным голосом.       До одури и лёгкого головокружения приятным голосом.       Несколько мгновений — Дин отбросил растерянность. Губы сами собой растянулись в улыбке, и тело, следуя за подсознанием, само понесло его. Душа ликовала от одной мысли о том, что генерал был другого мнения о нём. Вот только…       Всё оказалось не так. Проводив генерала до покоев, Дин услышал вопрос, повергший его в неприятный шок.       Генерал спутал его с кем-то другим. Видимо, с Сэмом. Такое происходило не в первый раз — спасибо телосложению и прочим особенностям, которые не вписывались в омежьи рамки. Дин впервые расстроился по этому поводу.       С тех пор, жутко боясь новой встречи и отвращения в глазах цвета неба, Дин всячески старался не появлялся лишний раз во дворце, из-за чего пришлось сократить встречи с племянником. А если и появлялся, то так или иначе натыкался на фигуру в чёрном. Немножко наблюдал и скрывался.       До того момента, пока генерал не выпрыгнул из окна второго этажа, не понёсся за ним и не объявил, что желает встречи. Не только Джо пребывала в шоке, хотя Дин видел, что и ту, и Чарли распирал восторг с предвкушением. Один лишь Дин в их кругу недоумённо хмурился и не понимал, чего от него хотят.       И всё же, собравшись с духом, вышел. Найти генерала оказалось легче лёгкого — грозой в ясную погоду веяло только от одного человека. И тот оказался с соколом.       Волнение, надёжно сокрытое под уверенностью, степенностью и дерзостью, стёрлось, стоило ручной птице завладеть вниманием. Конечно, потом оно перетекло на хозяина необычного запаха, но!.. Птица!..       Дин не смог устоять перед пернатым существом.       Когда-то и у него был ручной сокол, но забрать его в Норд не вышло… Дик. Этим всё сказано. После он и не пытался привязываться к животным, если исключить красавицу Импалу. А тут этот генерал с птицей… Да такой послушной, что гладить — одно удовольствие.       И вольной.       Пожалуй, любовь к пернатым досталась ему от Мэри.       И эта же любовь сподвигла Дина сделать шаг к птице и её хозяину. Второе отразилось в голове только в тот момент, когда мужчина присел к нему. Да так близко, что уловить запаха не составило труда.       Тяжеловатый запах. Замысловатый. Столь же необычный, как и его хозяин. Дин ещё ни разу не встречал не только людей с таким цветом глаз, но и запахом, что являл собой грозу. Сырость дождя и скорые раскаты грома.       Падший Ангел и правда являлся предвестником… Нет. Источником бури. Он являлся источником бури. Он рождал её.       Интересно.       Весьма интересно.       Так и начались странные, неоднозначные отношения, которые представляли собой то ли дружеские, то ли приятельские. Дин не знал. Зато волновался каждый раз, стоило увидеть мужчину с хаосом на голове и небесами в глазах. Сердце трепетало птицей, когда зарождалась мысль о нём. Кожа покрывалась мурашками от неповторимого, чарующего голоса с хрипотцой, а внутренняя сущность то вела себя вполне покорно, то дерзила и игралась, желая вывести альфу на эмоции. Тот почти не поддавался. Зато своего взгляда не прятал. И в том взгляде Дин видел… интерес?       Дни текли неспешно, но были до краёв наполнены жизнью. В кои-то веки.       Ангел не принимал его за слабака, никогда не поддавался на тренировках, никогда не ставил на место и не говорил, мол, омеги себя так не ведут… Он принимал его.       В то же время внутри Дина росло чувство. Непривычное, очень тёплое. Как солнце. Как нагретый солнцем мягкий песок.       И породило его многое.       Запах грозы и хриплый бархат, непривычная бледность кожи и неповторимая синь глаз, растрёпанные вороные волосы и скромные улыбки на мягких устах… Долгие встречи и ожиданья. Разговоры ни о чём и краткие расставанья…       Дин что-то замечал и в себе, и в Ангеле.       Ангел спускал с рук всё. И смотрел такими глазами — такими… мягкими, чуть искрящимися и наполненными жизнью. Наполненными обожанием. Иногда хищным, но эта «хищность» никогда не казалась опасной. Не напрягала. Совсем. Она даже нравилась — так и хотелось лишний раз подразнить, вывести из себя, спровоцировать, покорить…       Дик и прочие альфы смотрели на него совсем иначе.       И каждый брошенный взгляд Ангела нравился ему. До мурашек. До сбившегося пульса.       До возрождённой веры в лучшее.       Конечно же, Дин понимал, что значили эти взгляды, которые тот, похоже, почти и не старался скрыть… Неужели не получалось?       Но самым страшным для него стало не то, что он в очередной раз стал объектом чьего-то обожания, а то, что…       Он испытывал нечто подобное.       Не зря же он вынуждал Чарли пыхтеть над рисунками хны? Но замечал ли их генерал — Дин так и не понял. Зато их заметил Бенни и несколько раз неплохо так поддел его, заставив Дина краснеть перед Ангелом, который становился невольным свидетелем таких сцен.       А однажды… Ангел слегка запоздал. Да настолько, что Дина после плотного обеда сморило в сон прямо на балконе. Зато сны на свежем воздухе снились потрясающие.       Он ни разу не видел подобных мест — разве что слышал и читал. Вместо родных песков — золотое море колосьев, море пшеницы, которой он когда-то пах, пока Дик не умер. Ветер играл травинками, перекатывал пушистые верхушки, окружавшие его со всех сторон. И нёс бурю. Небо, так напоминающее неожиданно ставший любимым цвет глаз, постепенно темнело.       Во сне Дин, распахнув объятия ветру, упал в золотое море. Но падал он медленно, словно тонул в чём-то плотном, а когда небо, пронзённое молнией, треснуло — неожиданно проснулся.       И проснулся ровно в тот момент, когда солнце, окрасив воды и немногочисленные облака в огненный, готовилось утонуть. Ангел склонился над ним, а сам он оказался укрыт от бриза плащом. Задержанный в груди вздох — чуть прохладные губы коснулись его макушки.       Ангел поцеловал его. И, судя по задержке в такой позе и глубоким вдохам и выдохам, дышал им. Слушал его запах.       И столь же быстро убежал, даже не заметив, что Дин проснулся и во все глаза уставился на него.       А потом Ангел пропал, чем посеял смятение в душе. Не появлялся весь день. Дин ждал его, ещё ждал, послал Джо проверить, где генерал, и…       Оказалось, что тот не покидал своих покоев.       Дин не понимал. Но хотя бы перестал метаться и залёг у себя в комнате вместе с плащом, насквозь пропахшим Его запахом.       К вечеру явился сокол, но, к сожалению, не его хозяин. И на следующий день тоже. И ещё два. После же Дину, который ходил мрачнее тучи и только в обществе Джека мог снова улыбаться, посчастливилось поймать генерала взглядом. Только тот отпрянул и ушёл.       Дин совсем не понимал.       Следующий день прошёл в задумчивости. Да настолько глубокой, что снова потянуло танцевать почти в открытую — в материнском саду.       Танец притупил мысли, оставил лишь звон колокольчиков и монет, фырчание Импалы под ногами, журчание воды из старого фонтана и шум собственного дыхания. Кружась под собственную песнь, Дин невольно вспоминал себе мать и её исполнение… Пожалуй, люди зря звали его Розой Пустыни. Ему было далеко до Мэри.       Солнце, прорывающееся сквозь купол, лишённый стекла, грело макушку, плечи, и в какой-то момент, приоткрыв глаза, Дин увидел Его.       Испуг прошиб стрелой.       Но чего же испугался? Да того, что выдал себя с головой! Выдал, что мог танцевать в трауре! Выдал, что… ничем не отличался от типичных омег.       Страх пробрался до костей, охладил тело и прошиб потом. Однако Ангел тоже испугался. И кто сильнее — Дин даже не сообразил.       И всё же Дин упал в колючий куст, расцарапав спину и руки. Больно, но та боль была где-то далеко. Не замечалась. Совсем.       Ангел поднял его и на миг прижал к себе. Запах любимой грозы впился в лёгкие.       Через несколько дней, Дин, пускай и напился, пытаясь найти в себе смелость, но всё же — не без помощи Чарли — пригласил генерала на балкон и поцеловал его под хлопки фейерверков. Так Дин заполучил второй плащ — наутро поймал Чарли, пришедшую проведать их, и попросил поскорее забрать и спрятать вещицу.       Ангел ни о чём не спросил.       Вместо этого попытался поцеловать его, но у Дина сработал некий рефлекс, и он перекрыл путь к своим губам пальцами.       Он не смог дать приблизиться к себе. Желал об этом, но боялся. Боялся повторения тех лет и отношений с мужем.       Боялся, что им воспользуются и причинят боль. Боялся вновь оказаться сломанным. Однако Ангел — мужчина, который прославился на весь восток своими походами и завоеваниями, мужчина, который не должен был испытывать страха… Боялся.       Дин увидел страх в сини глаз.       И сердце кольнуло от сожаления, что он не мог сделать этого человека счастливым. Не мог дать ему счастья, будучи сломанным другим.       Будучи сломанным самой судьбой.       — Ангел, я совсем бездушный человек, который не подпустит к себе, — приподняв один уголок губ, глухо прошептал Дин, не понимая, чем заслужил ответный интерес со стороны этого потрясающего мужчины. — Так что, если захочешь сбежать, буду только рад твоему благоразумию.       Дин надеялся, что Ангел сбежит. Молил об этом. Он не хотел красть поцелуи в одностороннем порядке, зная, что, если тот попытается надавить на него силой, попросту ударит и оборвёт общение.       Вырвет росточки из сердца и прогонит генерала прочь.       Вот только у Ангела были свои планы. И совсем другие думы.       — Я не уйду, — хрипловатым голосом, который каждый раз пробирал до мурашек, прошептал Ангел, улыбаясь одними глазами.       Округлив глаза, Дин едва сдержал судорожный вздох. Но чтобы не выказать своей слабости, нахмурился и отнял руку от прекрасного лица.       Он верил и в то же время боялся верить.       — И душа у вас красивая, — слегка прищурившись, продолжил Ангел. — Я вижу.       Дин совсем растерялся.       Приоткрыв рот, он желал возразить, но в итоге закрыл обратно и, насупившись, отвёл взгляд.       — Я же просил звать по имени и на «ты», Ангел… — едва слышно прошептал он, чувствуя панику в запахе грозы.       Так и начались… самые желанные и весьма странные отношения.       Ангел позволял ему всё. Абсолютно. Дин мог и целовать его, всегда получая ответ, и просто быть ближе — гораздо ближе, — чем обычно. Мог зачаровывать синий взгляд походкой, лёгким покачиванием бёдер и прочими уловками, на которые велись все: и женщины, и мужчины; и альфы, и омеги, и беты. Однако любой другой альфа на месте Ангела давно бы пригвоздил его к стенке и взял то, что хотел, но только не Он.       И как так? Он же явно привлекал генерала, и тот сам шептал ему нежности. Редко, но шептал.       Позже Дин осознал, что выдержка генерала невероятна. И стал лишь больше играться с ним. Зачем? Боязно, но играться с огнём весьма интересно. Забавно. Да и вдруг Ангел однажды устанет от подобного обращения и уйдёт? Так было бы лучше.       Вот только тот не уходил, а Дин прикипал к нему всё больше и больше.       Как-то раз Ангел совершил невероятное и уснул под деревом в части сада, отведённой под его западный дворец. Найдя его в таком состоянии, Дин испытал нечто настолько умилительное при виде спящего мужчины, что едва ли не замурчал от нахлынувших чувств. И всё-таки тихонько замурчал песнь матери, когда сел рядом и уложил Ангела головой к себе на колени.       Тот день, когда Дин заполучил поцелуй от генерала, который был желанен, и третий плащ, прошёл замечательно. Почти. Если не считать вечера и пропажи Ангела.       На второй день тоже царила тишина. Джо и Гарт повторяли одно и то же: генерал в своих покоях, ни с кем не говорит и не реагирует.       Сердце болезненно сжалось от дурного предчувствия.       Дин никак не решался пойти к нему. По двум причинам: не хотел, чтобы из-за связи с ним на такого прекрасного человека смотрели косо, и боялся своего предчувствия. То ни разу не солгало. В итоге Дин залёг в комнате вместе с Импалой. Пристроившись к тёплому и мягкому боку кошки, он окружил себя Его плащами. Запахами.       Впервые за свою жизнь соорудил нормальное гнездо, хоть течка и не ожидалась, а сам он навряд ли мог ждать ребёнка. Да и Ангел не был его альфой.       Зато именно такое гнёздышко приглушило чувство плохого и даровало размытое ощущение объятий с Ангелом.       На следующий день ничего не изменилось. Никаких новостей от Джо, которая постоянно проведывала генерала. И сам Дин не мог подняться из сооружённого гнезда и нацепить маску «Всё замечательно».       Хотелось скулить. Так, как скулит животное в миг боли и отчаяния.       Давно Дин не чувствовал себя настолько разбито. Он пропустил всё, что только можно. Даже не смог подпустить родного брата, Сэма, к себе, запретив пускать во дворец всех. Кроме одного.       В начале третьего дня в голову закралась мысль.       А что, если Ангелу надоела эта игра? Что, если альфа устал терпеть выходки омеги? Что, если устал чувствовать себя во второй роли? Устал быть… куклой?       Чёрт.       А ведь верно. Дин настолько затерялся в своих чувствах и страхах, что совсем не заметил той грани, когда влечение стало не выражением чувств, а попыткой прогнать Ангела. Использовать его. Получить ту кроху тепла, о которой раньше и мечтать не смел.       Но ведь Дин боялся потерять Ангела.       Боялся потерять человека, который позволил взглянуть на мир с другой стороны. Который показал, что, когда любят, это прекрасно, а не страшно. Не опасно до синяков на теле. До удуший. Избиений.       Дин не был готов потерять дарованное пустыней синеглазое сокровище.       И в тот момент, когда солнце третьего дня только поднималось над песками, он решил для себя. Решил всё. Если нужно будет — отдастся. Бархатный голос с хрипотцой скажет — утонет в сини глаз. Прикажет — станет таким, каким его хотят видеть. Слабым, немощным. Покорным. Нуждающимся в поддержке и защите.       Станет любым, лишь бы синеглазый ангел был с ним.       Стена, которую он возводил вокруг себя долгие годы, дала трещину. Его панцирь и маска уверенности были готовы спать. Точнее, они уже спали, разбившись на тысячи тысяч осколков.       Желая встретиться, объясниться и сказать, что готов измениться… Желая хоть как-то привлечь к себе внимание, Дин передал Чарли плащ — тот самый, которым Ангел впервые укрыл его, который был с ним, Дином, дольше всего и успел пропитаться… хоть каким-то запахом. И, услышав, что генерал ничего не ел, попросил принести тому локвы. После переместился в дальний зал с выходом на балкон, где впервые поцеловал Ангела, и принялся ждать.       Ждал долго. Мучительно. Сердце изнывало, предчувствуя какую-то беду. И она случилась.       Ангел явился к нему. На устах улыбка, но в глазах печаль. Он явился к нему… Не ушёл… Никуда не сбежал…       Явился…       Чтобы сообщить, что покинет его.       Холод проник в тело, сковал каждую клеточку, каждую частичку его естества. Казалось, его с головой опустили в ледяную воду. В воду, что на деле являла собой страх. Панику. Липкое предчувствие беды.       Дин верил этому предчувствию. Верил, что случится нечто хуже ухода Ангела.       И тогда он начал молить. Отказываться от какого-то непонятного подарка, который был совершенно не нужен без дарителя. Он твердил, что пустыня опасна. Для всех. И в душе плевать хотел, что перед ним генерал, прошедший через сотни сражений.       Ангел не слушал его.       И тогда Дин явил ему свою слабость, явил себя, который не мог справиться с ситуацией. И получил в ответ ласковые слова.       Ангел ушёл.       И с тех пор Дин возненавидел каждый день своей жизни. А жизнь будто ненавидела в ответ, посылая кошмары и внезапные синяки с ссадинами. Дин не знал и не понимал, откуда они брались, но, чтобы никого не волновать, стал ходить в более закрытой одежде. Вот только Чарли, знающая его с малых лет, сразу заподозрила неладное. Пришлось признаться в своей неуклюжести.       И получить сочувствующий взгляд.       С Сэмом Дин почти не виделся. Ну, точнее, виделся разок, поговорил с ним немного о том о сём, а потом речь зашла об Ангеле…       Ангел не нравился Сэму. Дин же не хотел слушать ничьих советов и предостережений, получать сочувствие и… порицание.       Что-то запоздали. Лет так на десять.       Сейчас же всё было прекрасно! Просто немного тосковал. Или много. Возможно, чуточку переусердствовал с тоской…       Но он не мог иначе!       Он скучал по Ангелу. Боялся за него. Не находил себе места и ждал. Даже танцевать перестал, как и видеться с Джеком — пришлось пожертвовать племянником, вокруг которого вовсю крутился брат, жаждущий прочистить мозги старшему.       И скучал настолько, что смастерил на кровати очередное гнездо из чёрных плащей и мягких подушек, в котором спал вместе с Импалой.       Ближе к концу месяца, прошедшего без Ангела, Дин обнаружил себя в купальне. Не сказать, что произошло нечто новое — последнее время он и так пропадал в тревожных мыслях, — но всё равно такая растерянность и потерянность удивляла. Куда же делась его дерзость, вольность и самодостаточность? Куда же делся тот Дин, который справлялся со всем в одиночку? Который нёс всё в себе и виртуозно менял маски?       Неужто ушёл вслед за Ангелом, оставив пустую оболочку, тело, позади?       Тихий вздох отразился от гладких стен купальни и пробежался по водной глади бассейна за спиной. Сидя на низком табурете с одной накинутой тряпкой на бёдрах, Дин поднял глаза на бронзовое зеркало, когда тонкие ручки обвили шею и тёплая грудь в шелках прижалась к его спине. Чарли.       Усмехнувшись озабоченной мордашке в отражении, Дин завёл руку за спину и потрепал причёску подруги. Чарли фыркнула и ущипнула его за плечо — чуть ниже синяка.       — Ауч… — болезненно шикнул Дин, тут же прогнав аккуратные пальчики своими и потерев продольный синяк. — За что?       — Я над этой причёской пыхтела, а ты!.. — возмутилась Чарли, но Дин знал, что то — лишь игра. И через секунду подруга улыбнулась и примирительно хохотнула. — Ладно, Растерянное Высочество, кого опять сшиб?       Дин опустил взгляд и выдохнул:       — Самому интересно.       Очередной вздох прокатился по пустой комнате, и вместе с ним открытую влажную кожу обдул забежавший через широкие окна ветер. Дин слегка повёл плечами. Зелёный взгляд вновь поднялся вверх, пробежался по оголённому торсу, длинному тонкому шраму на правом боку, что располагался ближе к тазобедренным косточкам, и остановился на шее. Там, повыше ключицы, располагался старый след от человеческих зубов. Зубов альфы. Дика.       Именно эта отметка однажды сковала его настоящий запах, а смерть Дика навсегда стёрла его. Сейчас же он пах чем-то своим. Обычным, человеческим. Не так, как раньше.       К сожалению.       Прошлый запах нравился многим, но из-за него эти многие принимали его за альфу.       Пальцы с чуть грубоватыми вследствие тренировок подушечками задумчиво огладили старый след зубов. Чарли поймала его движение взглядом.       Дин подавил вздох.       Вот бы на этом свете существовало нечто, что было бы способно избавить его от метки… Тогда бы он, наверное, стал более привлекательным для Ангела.       Но, к огорчению всех и вся, на свете подобных чудес не существовало. Разве что иногда кому-то везло — новый укус перекрывал старый. Вот только то, пожалуй, напоминало миф.       Миф…       Дин хмыкнул со слабой улыбкой.       — М? Что вспомнил, Дин? — тут же отозвалась Чарли, продолжая липнуть к нему.       — Да так, — прошептал он. — Одна из маминых историй.       Чарли задумчиво промычала.       — А! — внезапно воскликнула она. — Неужели про Миражи? Да, у генерала глаза и правда необычны. Глядя на них, постоянно пугалась и вспоминала те сказки госпожи.       — А мне нравятся, — шепнул Дин и наклонил голову вбок, прижавшись к подруге. Окинув взглядом блуждающую улыбку, которая появилась на его лице благодаря одной лишь мысли об Ангеле, Дин на выдохе неверяще прошептал: — Неужели и правда влюбился?       В ответ — вздох. Долгий. Наполненный терпением.       — Мы же это выяснили месяца так… два назад, Дин?       Спрятав улыбку за кашлем, Дин снова потрепал огненную макушку.       — Хочу увидеть его, — в которой раз признался Дин. Подобный разговор был не из первых. Только он никогда не произносил следующего: — И открыться.       На этот раз Чарли замерла. Ни смеха, ни хмыка.       — Уверен? Ты бы мог никогда не делиться этим. Ты даже Сэму не говорил!       Дин сжал губы.       Да, то было правдой. И ложь с недомолвками были во спасение. Дин спасал самого себя, разделившись надвое: вдовца, который просиживал дни взаперти и позволил себе влюбиться, и простого человека, следующего своему делу, привитому матерью, и… тоже влюбившемуся.       Дин хотел станцевать для Ангела.