Ocean people.

      Юнги — наблюдает, а Сокджин как будто специально делает так, чтобы все в нем выглядело привлекательно.       У него нет возможности контролировать свои взгляды, когда они останавливаются на Сокджине, и то, как он выглядит и ест. Его губы блестят от масла, которое сочится из свиной грудинки, и, похоже, он ужасно по ней соскучился.       — Боже, я так скучал поэтому, — бормочет он, поднимая глаза, и Юнги быстро переводит взгляд в свою тарелку, отправляя в рот большой кусок мяса.       — Надоело каждый день есть изысканную еду? — Тэхен хихикает, продолжая жевать с открытым ртом.       Джин издает тягучий стон, который звучит почти непристойно, и Юнги пытается притвориться, что не слышит его.       Он садится в углу стола, напротив Чимина. Сокджин сидит на другом конце, Намджун — между ним и Чимином. Рядом с Юнги — Чонгук, а перед Джином и рядом с Чонгуком — Тэхен. — Ты даже не представляешь, — он отпивает содовую и поднимает глаза. — Я имею в виду, мне нравилось все, что у меня было, и, конечно, мне понравилась еда, но ничто не сравнится с корейской кухней.       Все они соглашаются, с энтузиазмом рассказывая о своих любимых блюдах. Сокджин рассказывает им о самых странных блюдах, которые он пробовал во Франции, и о лучших из них, о том, как в некоторые дни ему просто хотелось есть вредную пищу или как он столкнулся с несколькими снобами, которые осуждали его каждый раз, когда он пытался добавить что-то обычное в их блюда.       Пока он говорит, Юнги понимает, что несмотря на то, что он громкий, он в то же время тихий, как будто он стильный и утонченный, даже когда на самом деле не старается. Например, как он кладет соломинку в рот или как держит палочки для еды, и как он никогда не говорит с набитым ртом, совсем не так, как остальные.       Он задается вопросом, был ли он таким до кулинарной школы, присущ ли Сокджину стиль, или он был таким же, как все остальные, издавал неприятные звуки, когда жевал, открывая рот, смешивая самые странные ароматы.       — Ладно, хватит о еде, расскажи нам о парнях, — голос Чимина снова отвлекает Юнги от его упрямых размышлений об упомянутом мужчине.       Не новость, что Чимин одержим идеей узнать, на что похожи поцелуи французов. Они с Тэхеном часто называли друг друга «мудаками-сомелье», что Юнги поначалу находил ошеломляющим и чересчур откровенным, но потом научился этому не удивляться. Чимин постоянно говорит, что их с Тэхеном пятилетний план состоит в том, чтобы путешествовать по миру и трахаться с иностранцами.       — Ах, Чимин, серьезно? — На этот раз Намджун — тот, кто спрашивает.       Глаза Чимина расширяются от возмущения и раздражения, как будто Намджун глубоко оскорбил его.       — Серьезно, хен. Ким Сокджин-хен провел годы во Франции, узнавая обо всем, я, конечно же, спрошу его о французских мужчинах, — Чимин поворачивается к Сокджину, кладет локти на стол и закрывает лицо руками, которые имеют форму тюльпана, чтобы поддерживать его.       Сокджин, похоже, забавляется таким поведением Чимина, и его смех разносится по всему столу очень заразительной волной. На этот раз он смеется почти беззвучно и от этого сотрясается всем телом, а широкие плечи слегка поворачиваются в стороны. Его глаза еще больше закрываются, а губы обнажают идеально белые зубы, в которых нет ни кусочка еды, как будто он только что почистил их.       — Ах, Чимини, французские мужчины — обычные, — он пренебрежительно машет рукой, как будто говорит о самой глупой и неважной вещи, что, по-видимому, расстраивает Чимина.       Чимин надувает губы.       — Обычные? Бу, — хнычет он, драматично падая на стол и издавая неприятные звуки, как будто Сокджин был астронавтом, который только что вернулся с Луны и заявил то, что было самым обычным, — Разве они не целуются лучше, чем корейские мужчины?       Сокджин с улыбкой пожимает плечами, но Юнги замечает розовый оттенок, который легко проступает на мочках его ушей, и улыбается про себя, потому что ему хочется каким-то образом узнать этот секрет.       — Держу пари, они не владеют языком лучше, чем Мин Юнги, — снова поддразнивает Тэхен, вырывая его из задумчивости и привлекая к нему всеобщее внимание.       Юнги чувствует себя так, словно он только что выбрался из пещеры, и солнечный свет ослепляет, и так было последние годы, жить с Тэхеном и Чимином — все равно что жить в студенческом общежитии, когда тебя будят посреди ночи, выплескивают в лицо ведро холодной воды и орут «вставай». Ритуал посвящения, которому нет конца, один из тех фильмов, когда ты проживаешь один и тот же день снова и снова, и Юнги уже должен был привыкнуть к этому.       И он думал, что так и есть, но, опять же, они впятером редко общаются с людьми, которые не являются частью группы. По крайней мере, обычно.       Они ходят на вечеринки, знакомятся со случайными людьми, и Юнги много трахается, стыд покидает его тело вместе с нужным количеством алкоголя, после концертным адреналином и возбуждением. Однако заводить новых друзей, общаться, привыкать и узнавать кого-то получше — это не обычное явление, и это действительно выходит за рамки зоны комфорта Юнги.       Он ерзает на своем сиденье, потому что обычно не отличается застенчивостью, но и не считает себя открытой книгой. Юнги едва ли может вспомнить, когда в последний раз он открывался кому-то, кто был не Намджун, и даже с ним он держал все в секрете, раскрывая лишь малую часть.       Правда в том, что сам Юнги на самом деле не знает, что спрятано в нем большую часть времени, как, например, та маленькая комната в вашем доме, которая заполнена множеством предметов, о существовании которых вы даже не помните, но которые увеличивают объем, занимают место, накапливают пыль.       По какой-то причине его никогда по-настоящему не раздражали эти шутки, пока среди них не появился незнакомец, кто-то, кто его не знает, и он сам не знает.       Юнги закатывает глаза, глядя на Тэхена, но он чувствует на себе взгляд Сокджина, и это обжигает настолько, что он смотрит на него, пытаясь найти намек на то, о чем тот думает. И Юнги на самом деле не знает, почему он вдруг решил, что это имеет значение, ведь он никогда не был тем, кого волновало мнение незнакомцев о нем.       Но его волнует.       Глаза Сокджина снова ничего не выражают, просто бездонная темная яма со свечением по краям, что говорит о том, что он присутствует при разговоре, но не более того.       — Хен, — Тэхен воспринимает закатывание глаз Юнги как должное, потому что обычно он так и делает. Он снова обращает свое внимание на Сокджина, — Я действительно не могу поверить, что за годы, проведенные во Франции, ты не встретил ни одного мужчину, который бы покорил тебя.       Сокджин переводит взгляд с лица Юнги на Тэхена, и Юнги чувствует себя так, словно слон только что убрал лапу с его груди, наконец-то освободившись от тяжелого взгляда незнакомца.       — Я имею в виду, у меня были отношения, да, но… Знаешь, есть люди, и есть другие, — пожимает он плечами, слишком грациозно для такого широкоплечего человека.       — Что ты имеешь в виду? — Спрашивает Чонгук, его глаза расширяются от любопытства и останавливаются на лице брата, как будто он хранит в себе всю мудрость мира.       И действительно, похоже, что он хранит.       — Ах, на первом курсе я действительно кое с кем познакомился, и это было приятно. Все было так, как и должно было быть, — он берет соломинку в пальцы и играет со льдом в бокале, не опуская глаз, — Но, видишь ли, есть люди, с которыми ты встречаешься, и между вами вспыхивает искра страсти, и ты не можешь держать свои руки при себе, так оно впрочем и было, мы встречались почти год, даже съехались на какое-то короткое время, а потом все закончилось.       Юнги чувствует, как любопытство распирает его мозг, как у ребенка, которому хочется сладкого, ожидая, когда он закончит свою мысль.       — Потому что он был человеком первого сорта, из тех, кто что-то делает с тобой, но поверхностно. Не поверхностно, как неважные разговоры и поверхностные моменты, а поверхностно, как берег. Берег иногда бывает бурным, волны скручиваются и разворачиваются одна под другой, ударяют тебя в самое нужное место, переполняют, увлекают тебя и движутся против тебя. Это хорошо, но это проходит, понимаешь? Вместо, ну, не знаю, океана.       Вокруг них слышен шорох, шум людей, громко разговаривающих за столиками, машины на улице, плач детей. Однако их небольшая группа молчит, впитывая слова Сокджина, как будто он читает роман, как будто он раскрывает большой жизненный секрет, который должен знать каждый. Он использует слишком сложные слова, разговаривает так, словно находится в книжном клубе с кучей докторов наук по литературе. В нем нет высокомерия, он не звучит высокомерно или претенциозно. Он звучит естественно и привлекательно.       — Люди из океана? — Чонгук нарушает тишину, но его голос звучит мягко, как у любопытного ребенка, который не умеет читать и боится, что серия их любимого мультфильма закончилась большим «продолжение следует».       — Люди океана, — улыбается Сокджин, в его глазах нежность, но на самом деле она ни на что не направлена. — С теми, кого ты знаешь, у тебя возникает чувство узнавания, в тот момент, когда ты видишь их, ты понимаешь, что они должны быть с тобой до конца всего этого. Не такой мимолетный, как на берегу, но ты знаешь, где таится глубина, — он делает глоток из своего бокала, и Юнги замечает, что даже Чимин и Тэхен ведут себя необычно тихо. — Берега удивительны, иногда это все, что тебе нужно, но самые настоящие чудеса — в океане.       Вдохновение стремительно разливается по венам Юнги, слова проникают в него настолько, что ему хочется слушать их еще, или развить творческий порыв, который во многом напоминает торнадо.       — Франция сделала тебя романтиком, Джин-хен, — хихикает Чимин, и вот так сразу же туман серьезности рассеивается, превращаясь во что-то более мягкое.       — Теперь ты говоришь как поэт, — вмешивается Тэхен.       Мочки ушей Сокджина стали пунцовыми, хотя его лицо осталось спокойным.       — Хен всегда так говорил, — Намджун тихим голосом обрывает поддразнивания Тэхена, и в тот момент, когда Джин поворачивается к нему, кажется, что он почти сожалеет об этом.       Они смотрят друг на друга, и в их глазах что-то мелькает, как будто они ведут телепатический разговор, взгляд Сокджина пронизывает насквозь, и на секунду Юнги надеется, что он никогда не попадет под этот пристальный взгляд.       Юнги бросает взгляд прямо на Чонгука, а затем…его сердце немного разрывается от того опустошения, которое младший так отчаянно пытается скрыть, как будто он пытается спрятать динозавра у себя под кроватью.       Юнги знает, он точно знает, что бы ни было между Намджуном и Сокджином, какая бы близость и бессловесное общение у них ни было, это не то, в чем Чонгук, кажется, так уверен.       — Может, и так, но Тэхен и Чимин никогда не обращали на это внимания, потому что скорее всего он никогда не использовал слово «член», — Юнги пытается сменить тему, чтобы Чонгук почувствовал себя немного лучше.       Симфония стонов и хихиканья, которые разносятся по всему столу, и от которых становится легче дышать, как будто воздух был густым и почти плотным, а потом превратился в нечто менее обжигающее в их легких. Чонгук улыбается, и в его глазах не хватает обычного блеска, но Юнги принимает это, потому что это лучше, чем раньше.       С этого момента начинается разговор, много поддразниваний и шуток, но глаза Сокджина встречаются с глазами Юнги, и на этот раз в них есть что-то похожее на благодарность, и впервые Юнги не чувствует себя неловко из-за того, что их взгляды пересеклись, потому что теперь он знает, что Сокджин знает, и ему немного легче оттого, что он не единственный, кто это видел.       Он чувствует себя немного менее сумасшедшим, немного менее ответственным.       Тогда становится еще хуже, потому что его глаза продолжают бросать любопытные взгляды, как будто он пытается запомнить его лицо настолько, чтобы всегда узнавать, запечатлеть в памяти, но в то же время что-то в его сознании ругает его за это, чувство, что он в чем-то не прав, возвращается, напоминая ему, чтобы напомнить ему, что он каким-то образом ставит Сокджина в неловкое положение.       Юнги отводит взгляд, когда Сокджин начинает говорить, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, только не на его лице. Это странное чувство — осознавать, что смотришь на кого-то, как будто внезапно осознаешь свою плохую осанку и пытаешься исправить ее, как только вспоминаешь, но не замечаешь, как снова поднимаешь плечи и горбишь спину. Естественность, с которой вы возвращаетесь к автоматическому действию, даже не замечая этого.       Он пытается напомнить себе, что смотреть на кого-то — это нормально, а смотреть на того, кто рассказывает историю, — еще более нормально. Не нужно слишком много думать об этом. Он пытается напомнить себе, сколько раз за время разговора его глаза встречались с глазами Намджуна или Тэхена, погружаясь в болезненное осознание, которое превращает его в хаотичную мешанину мыслей, несмотря на каждое его движение.       Юнги пытается быть естественным, пытается, по крайней мере, выглядеть естественно, глядя на Намджуна так, как он обычно делает в любой ситуации. Это кажется вынужденным, неестественным, Намджун не говорит, на самом деле, он стал тише, чем когда-либо, и Юнги прекрасно знает почему.       По крайней мере, он думает, что знает.       Затем он двигается, пытается играть с палочками для еды, пока Сокджин рассказывает восторженным ребятам об одном из своих приключений, Чонгук отвлекается от боли, которую, как знает Юнги, он испытывал несколько минут назад, Чимин громко хихикает и падает, как будто он жидкий, растекаясь и касаясь всего и вся, безгранично. Тэхен с его широкой улыбкой и выразительностью ко всему, что ему говорят.       Несмотря на то, что никто не смотрит на Юнги, он чувствует себя роботом, неуместным и изучающим, как будто все видят, насколько ему некомфортно, как будто он внезапно разучился быть самим собой, как вести себя беспечно.       — Я… — перебивает он, стараясь говорить мягким тоном, но у него вырывается хриплый стон, который режет разговор, как кинжал, привлекая к себе нежелательное внимание. — Я пойду… — он поднимает пачку сигарет, которая внезапно отяжелела в его кармане, как будто шепчет: «Используй меня, я здесь».       Руки Сокджина подняты, прядь волос падает ему на глаза, и кажется, что Юнги только что прервал очень напряженный разговор, и что ему здесь не место. Тэхен и Чонгук останавливаются всего на секунду, чтобы вежливо кивнуть Юнги, а Чимин продолжает что-то бормотать громким голосом, напоминая Юнги, что ему следовало бы обратить внимание на разговор. Намджун выглядит так, словно он заперт в своем собственном сознании, и Юнги в этот момент лучше понимает, что к чему.       Он поворачивается и уходит с чувством неловкости, чувствуя вину и досаду на себя за то, что не может понять свои собственные действия, свое нежелание участвовать в жизни общества, отсутствие навыков общения.       Холодный воздух ласкает его кожу с такой силой, что по спине пробегают мурашки, и он прищуривает глаза, потому что ветер обжигает их. Он зажимает сигарету между губами, закрывает их и прикрывает ладонью, пытаясь прикурить, — борьба с ветреной ночью, которую он отказывается проигрывать.       Дым скользит по его горлу, вызывая ощущение жжения, которое кажется почти уютным в морозную ночь, отчего он сразу же чувствует себя немного легче и не так одурманен облаками. Он вдыхает воздух и чувствует, как он выходит через его ноздри, запрокидывает голову и смотрит, как дым смешивается с облаками над головой, пока он не перестает различать их.       — Можно мне одну? — голос, возвращающий его к реальности, знаком, но не настолько, чтобы он его узнал.       Нос Сокджина, кажется, подкрашен тем же красивым и ярким оттенком красного, который весь вечер окрашивал мочки его ушей, а его губы выглядят еще краснее. Юнги требуется несколько секунд, чтобы осознать тот факт, что Сокджин обращается к нему и о чем он говорит.       Юнги тупо смотрит на сигарету, мирно тлеющую в его пальцах, а затем снова на Сокджина, нахмурив брови.       Сокджин хихикает над замешательством Юнги и чувствует себя немного неловко, когда предлагает старшему свою сигарету, вместо того чтобы дать ему новую. Сокджин выглядит удивленным, но, тем не менее, берет её, глядя, как он зажимает сигарету между своими пухлыми губами и посасывает с видом богемы, закрывая глаза, как будто пробует рай на вкус, и выдыхает его, словно выдыхает, стена дыма дарит Юнги секунду уединения и умиротворение, удерживающее его от того, чтобы пялиться так, будто он только что осознал, что делает.       Он отворачивается, когда дым достаточно рассеивается, и глаза Джина снова встречаются с его глазами, на этот раз его зрачки слишком темные, почти такие же темные, как небо над ними.       — Не знал, что ты куришь, — бормочет Юнги так естественно, как только может, забирая сигарету у Сокджина, кончики их пальцев соприкасаются, и его холодную кожу покалывает там, где ее касается теплая кожа Сокджина, и он снова смотрит в ночь.       Как только эти слова произносятся вслух, Юнги съеживается, потому что он ничего не знает о брате Чонгука, кроме того, что он брат Чонгука и что он раньше жил во Франции, изучая кулинарию.       — Одна из привычек французов, которая прижилась, — его голос звучит непринужденно, как будто разговор не имеет смысла, что на самом деле так и есть.       Губы Юнги без его разрешения кривятся, прежде чем он снова выпускает дым и передает сигарету обратно Сокджину.       — Пока у тебя нет привычки не принимать душ, я думаю, все в порядке, — удается ему сказать, потому что то, как Сокджин говорит, без загадок и с естественностью, каким-то образом облегчает ситуацию, как будто Юнги увидел монстра в темноте, но когда он включил свет, то все, что там было, — это пальто на вешалке.       Сокджин хихикает на фоне шума машин и собственного мысленного шуршания Юнги, и в этом смехе есть такая теплота, что его смущение растворяется, как сахарная вата на кончике языка.       — Боже, нет, — он с улыбкой выпускает дым и искоса смотрит на Юнги, который понимает, что на его лице отпечаталась собственная улыбка, забавляясь смехом Сокджина.       На этот раз он не отводит взгляд, хотя чувствует непреодолимое желание, просто думая о том, что так просто ему не сбежать, притвориться, что ничего не произошло. Кроме того, он наконец-то может полностью завладеть лицом Сокджина.       — Знаешь, раньше я думал и надеялся, что это стереотип, — он проводит длинными пальцами по волосам, и они снова идеально ложатся на место, как будто локоны Сокджина — это нечто такое, что нельзя трогать, — Как употребление улиток или грубость.       Юнги фыркает, слушая эти примеры, глубоко затягивается и щурит глаза, прежде чем выдохнуть и снова посмотреть на него.       — Я имею в виду, что не все привычки полезны, — заключает Юнги.       — Поэтому я курю, — словарный запас Сокджина богат и естественен одновременно, как будто он не пытается казаться утонченным, но не может этого избежать.       Юнги пожимает плечами, фыркнув.       — Я имею в виду, я тоже.       Сокджин улыбается ему, закрыв глаза и вздрагивая плечами в своем кожаном коричневом пальто, которое выглядит так, будто стоимость квартиры Юнги, и он понимает, что на самом деле Сокджин не накрашен и что он выглядит естественно хорошо.       Между ними воцаряется тишина, наполняя этот промежуток мирным и уютным ощущением, которое удивляет Юнги, заставляя его чувствовать себя комфортно даже во время своего дискомфорта, нервозность немного улетучивается вместе с сигаретой.       — Итак, — голос Сокджина прорезает толстый слой тишины, звучащий не как шум, а как часть самой тишины, как один из многих инструментов, играющих в песне, — Я знаю, я только что вернулся, и мы только что встретились, но… Юнги смотрит на него, старший рассеянно облизывает губы и это все еще выглядит как отрепетированное движение, грациозное и возвышенное, в хорошем смысле этого слова. — Я подумал, не мог бы ты дать мне свой номер телефона, чтобы мы могли поужинать вместе?       В этот момент Юнги словно парит над своим собственным телом и чувствует себя окрыленным. Есть что-то, что-то такое, чего он не узнает внутри своего тела, что кричит глубоко-глубоко, чтобы он кивнул, и это голос, которого он никогда раньше не слышал, но который очень похож на его собственный. Сокджин не похож ни на кого из тех, кого он видел раньше, не похож ни на одного из парней, которые спрашивали его номер телефона, прежде чем узнали о его сексуальной ориентации. Не только потому, что Сокджин красив, и Юнги признает это, но и потому, что лицо Сокджина заставляет Юнги смотреть на него, просто находясь в одном месте, и потому, что слова Сокджина совсем не звучат неловко и, самое главное, они не кажутся странными.       Не кажется, что это невозможно, и Юнги не чувствует неловкости, отказывая. Ему грустно, как будто он действительно хотел сказать «да», но вспомнил о причине, по которой не может.       Сокджин не выглядит нервным, встревоженным или даже неуверенным. Он выглядит так, будто чего-то хотел и сделал все, что должен был, чтобы это получить.       Он выглядит уверенным.       — Э-э-э, — это всегда самые глупые звуки, которые вырываются наружу, когда его собственный голос нарушает тишину, тишину, частью которой является Сокджин, и голос Юнги звучит пронзительно и сдавленно, как шипение кошки, убегающей от разъяренной собаки и зашедшей в тупик. — Я натурал.       Окрыленный Юнги смотрит вниз на свое собственное тело, на сгорбленную позу и неловкое повизгивание перед мужчиной, который стоит во весь рост в позе рыцаря, у которого не отвисает челюсть и который поначалу ничем не выдает ни разочарования, ни смущения. Со стороны Юнги кажется еще ниже ростом, в то время как Сокджин выглядит еще более грациозным, когда с его губ срывается тихий смешок, такой же красивый, как дым, который он выпустил несколько минут назад.       — Действительно? — его брови приподнимаются так неуловимо, что Юнги задумывается, правильно ли он сказал или это какая-то чудовищная неправда.       Нет, он сказал все правильно, он натурал.       Почему же тогда он чувствует себя смущенным и задетым за живое?       — Да, — его смех, непохожий на смех Сокджина, звучит нервно и пронзительно.       Сокджин наклоняет голову набок, поджимая губы так, что кажется, будто он только что сошел с рекламы глянцевого журнала, а не вышел на перекур, прищуривая глаза и хмуря брови. Он засовывает руки в карманы пальто. Юнги был готов на все, лишь бы избежать пристального взгляда этого человека.       — Тогда, я думаю, французские мужчины привлекли мое внимание, — бормочет он, и его голос звучит так беззаботно и его так забавляет эта ситуация, что Юнги не понимает, почему у него самого так тяжело в груди, и беспокоится о последствиях.       — Может быть, — бормочет Юнги, больше для себя, чем для Сокджина.       Тишина, которая окутывает их на этот раз, кажется, ни в малейшей степени не беспокоит Сокджина, но она давит на легкие Юнги, как слон в общественном туалете.       Глаза Юнги, в очередной раз против его воли, украдкой бросают взгляд в сторону Сокджина, и он издает смущающе громкий вздох, когда обнаруживает, что мужчина смотрит на него. Сокджин выглядит естественно и беззаботно, но Юнги чувствует себя так, словно его подвергают психоанализу или анатомируют под микроскопом.       Он знает, что это чувство относится к нему, а не к Сокджину, который, кажется, не замечает внутреннего смятения Юнги.       Хотя у него есть незаданный вопрос, Юнги видит его в глубине глаз Сокджина, и он, возможно, воображает его или проецирует, потому что он сам задает его, и он тихий, но продолжительный, тяжелый и громкий в пустоте       Кажется, что Сокджин говорит:       «Ты смотрела на меня.»       Кажется, что вселенная кричит:       «Ты смотрела на него.»       Кажется, Юнги сам задается вопросом, его ли это вина, потому что он знает, он знает, почему Сокджин думал, почему он верил, что Юнги хотел этого, хотел говорить, смотреть, болтать.       «Ты смотрела на него.»       «Ты смотрела на него.»       «Ты смотрела на него.»       «Почему?»       «Ты смотрел?»       Сокджин слишком добр, чтобы упомянуть об этом, и вселенная слишком уважительна, чтобы сделать то же самое.       Но разум Юнги совсем не добрый и не уважительный, и он громко, как хор, повторяет вопрос, который звучит повсюду.       Юнги чувствует себя загнанным в угол, но он знает, что в этом виноват только он один.       — Думаю, теперь я присоединюсь к Тэхену и Чимину в клубе лишенных почувствовать на себе технику языка, — шутит Сокджин.       Юнги думает, что он знает что-то, чего не знает сам Юнги.       Юнги думает, что он милосерден.       Юнги смеется, но смех этот горький на вкус.