The Glory

Палец кровоточит, и, кажется, начинается воспаление. Вчерашний порез стоило обработать сразу, а теперь в рану попали инфекция и моющее средство. …щиплет. И плоть, и душу. Разъедает так, что по краям отмирают живые ткани, не в силах сопротивляться инфекции. Суа заливает палец перекисью водорода, морщась — не столько от пощипывания раны, сколько от мерзкого шипения лопающихся пузырьков. …свой пузырь она вчера тоже проколола. Теперь нет никакого потенциального барьера, который мог бы защитить. Если правда всплывёт с такой же лёгкостью, с которой Томас Рид одобрил проклятые снимки, даже не распорядившись, чтобы лицо Ёнсо заблюрили, то Суа покойница. …никакая перекись не поможет. Только если утопиться в ней. Но пока Шин Суа сама топила тревогу в сигаретных затяжках, интернет топил её уверенность в правильности совершённых поступков. И даже заевшая в голове пластинка, повторяющая одну и ту же мантру «Ён сама виновата», никак не успокаивала. Обычно, когда случается подобный кризис, то в особняке собирается целый консилиум. Меган отчитывает Хёнджина за неосторожность, иногда Грег становится случайным свидетелем, иногда Феликс. Суа всегда подгадывает момент, когда стоит принести алкоголь. Сынмин тоже выслушивает ругательства в свой адрес, если есть за что. Сегодня всё иначе, и это настораживает. Возможно, было бы немного спокойнее, если бы Суа получила звонок от Томаса Рида, но он молчит. А её взбудораженная фантазия рисует в голове ужасные картины, стирая графитовые мелки в труху и превращая их в грубые линии обезображенной реальности. Но нет, нужно успокоиться. Ведь с Томасом у них давно этот договор. Он скорее всего просто занят звонками в редакцию — телефон там сегодня точно не затыкается. Может, Меган уже даже связалась с юристами. Но «G&G» всегда гарантирует безопасность своих сотрудников. Им не привыкать принимать жалобы и иски от знаменитостей — такое там каждую неделю, когда появляется очередная жалкая сенсация. Он точно позвонит, просто нужно набраться терпения и успокоиться. Но сделать это пока что не получается. И Суа нервно теребит упаковку пластырей, а пальцы постоянно соскальзывают — рана гноится. — Давай помогу, — знакомый голос звучит мягко, но Суа всё равно вздрагивает от неожиданности, оборачиваясь на Сынмина, только что вошедшего в дальнюю кухню. Ещё одна спица в клубке, доставляющая дискомфорт. — Всё нормально, я сама, — отказывается она, но Сынмин уже подходит ближе, забирая из её рук пластырь. — Ты где так? — хмурится он, глядя на порезанный палец. Откладывает пластырь в сторону и берёт со стола ватный диск, которым аккуратно промакивает остатки перекиси с хрупкой кисти. …перестаралась. Почему она так быстро неслась, что реальность настолько сильно отстала. А теперь вот нагоняет, давая понять, что не игра всё это. Не запрограммированная матрица и не мираж. Тут всё взаправду, и Сынмин сейчас с такой нежностью обрабатывает порез, что хочется и вовсе отрубить себе руку по локоть. Ведь так раньше делали с ворами? Шин Суа украла последние крупицы безопасности. Вторглась в их крепость и разрушила её изнутри, как самый настоящий паразит. Термит, точечно и терпеливо прогрызающий для себя новые лазейки. Не имеющий силы остановиться, даже когда вся конструкция уже трещит и вот-вот рухнет. Нет ничего вечного — в конечном итоге всё и так превратится в жалкую стружку. Она не сожалеет о содеянном — она сделала всё, чтобы выжить. Не волнует благополучие племянницы — Ёнсо знала, на что идёт ради этого опьянённого жизнью отморозка. А Хёнджин и подавно должен быть благодарен за такой ажиотаж вокруг своей персоны. Ведь уже ходили слухи, что он теряет популярность. Семья? До них тоже нет дела. Они далеко, так что не придётся краснеть, глядя в разочарованные глаза матери и старшей сестры. «Суа, как ты могла?» — это всё, что они могут сказать. Но ей нечего на это ответить, ведь оправдываются лишь те, кто чувствует вину. А Суа просто делала свою работу. Покоя не даёт лишь то, что шестерёнки адского механизма наконец-то закрутились с чудовищной скоростью, и Суа собственноручно сорвала все предохранители. Сейчас важно сохранять хладнокровность и рассудительность. Лишняя суета может вызвать подозрения — одна ошибка, и ничего уже нельзя будет исправить. Это место окончательно прогнило. Суа не хочет быть погребённой под завалами саморазлагающейся помойной кучи. Не Суа превратила это место в сточную канаву. Оно само себя извратило до омерзения. Даже дружба с Сынмином не перебивает смрад, которым пропитались стены особняка на Кэролвуд Драйв и души людей, принадлежащих ему. Потому что это место — действительно клоака. Зыбучие пески, притворяющиеся безобидным пляжем. Но кристально чистый оазис — лишь жалкий мираж. Отсюда не выбраться, и от этой грязи не отмыться. — Ты уже видела? — голос Сынмина возвращает к реальности. — Что? — на мгновение Суа даже забывает, что и так знает, о чём он спрашивает. Поэтому выходит вполне искренне. — Новости в интернете, — украдкой смотрит на неё из-под растрепавшейся чёлки — обычно, его укладка выглядит аккуратнее. — Про Ёнсо и Хёнджина. — А, — отстранённо произносит Суа, вспоминая все варианты диалогов, которые отрепетировала у себя в голове. — Да. Этот разговор был предсказуем, поэтому приносит лишь извращённое удовлетворение. Будто самое страшное, о чём можно переживать, начинает случаться, но его ожидание оказывается намного хуже. Вся следующая неделя будет протекать вдоль скалистых берегов, корни сплетен которого уходят глубоко в жёсткую почву гранитной действительности — её не пробить, можно лишь найти щель и попытаться выжить. …и Суа нашла эту щель. — Ты как? — кажется, Сынмин искренне обеспокоен. — Я? — вопрос немного сбивает с толку. — Наверное, переживаешь за Ёнсо? — Сынмин аккуратно вытирает с её пальца влагу и достаёт из упаковки новый пластырь. — Да, сестра её убьёт, — вздыхает Суа, наблюдая не за его действиями, а подмечая, как тревожная тень скользит по щеке, заправляя за ухо чёрную прядь отросшей чёлки. Но это вовсе не её тревога — Сынмин, похоже, искренне обеспокоен происходящим. А когда завтра новости будут по всем каналам — даже на другом конце света, — то старшая сестра будет просто в ужасе. Наверное, тут же позвонит Ёнсо и будет требовать её возвращения домой. И Суа, скорее всего, тоже позвонят. Но она пока не решила, возьмёт ли трубку. Есть более важный звонок, который она не может пропустить. Ведь как только Томас Рид даст отмашку, что можно ехать в офис и подписывать новый договор, то Суа тут же сожжёт все мосты и исчезнет с радаров этой тонущей лодки. — Ей сейчас совсем непросто, — голос Сынмина царапает барабанные перепонки, точно диск с абразивом. Он наклеивает пластырь на порез и снова смотрит на Суа, отпуская её руку. — Журналисты пришли за ней в закусочную. Повезло, что Минхо был рядом. — Её бывший? — это звучит странно. — Они общаются? Эта вселенская трагедия, развернувшаяся у Суа под носом, казалось, совсем уничтожила Ёнсо, превращая в одну из полуночных теней, скользящих по коридору первого этажа, когда все остальные обитатели уже давно спят. Очень жаль, ведь если бы этого не произошло, то, может, она бы уже съехала отсюда, и ничего бы не случилось. Ей не стоило так надолго задерживаться в этом доме — позволять Ему привязывать к себе. Ведь теперь она тоже стала частью этой Чёрной Жемчужины — не нужно было прикасаться к проклятому золоту, ведь больше никаких удовольствий не светит. Проклятье может снять лишь пролитая кровь, и Суа собственноручно пустила её. — Нет, не общаются, но… — Сынмин будто осекается, как-то неоднозначно глядя на Суа: — Вы вообще не общаетесь, что ли? — Её вечно нет дома, а у меня полно работы, — хмыкает Суа, словно это лишь вина Ёнсо в том, что они отдалились друг от друга. — Если забыл, она уже давно живёт в элитарной комнате, так что о любимой тёте вообще, наверное, забыла. Странно ещё, что Ёнсо до сих пор не переехала окончательно в хозяйскую спальню. Хотя, может, и не так уже странно. Ведь зачем она Хвану? Выкурить её оттуда будет сложнее, а так, всегда можно будет списать всё на жалкую наивность малышки Ён. Неужели она и правда думает, что их ждёт долго и счастливо? — Не говори так, будто она заняла твоё место, — он больше не смотрит на неё, выбрасывая плёнки от пластыря в мусорное ведро. …туда же отправить бы его наивность. — Не неси чепухи. Ты же знаешь моё отношение к Хвану, — пресекает Суа. — Просто я говорю о том, что раскрытие их отношений было лишь вопросом времени. Кажется, это самое глупое, на что могли надеяться эти влюблённые дураки. Ладно Ёнсо лишена здравого смысла, но Хван — он чем думал? Ощущение, что только тем, что не даёт покоя между ног. Но переживать об этом Суа не будет. О них есть кому позаботиться — Мегера точно всё уладит в короткие сроки, а через месяц Хёнджин и не вспомни о случившемся. В его жизни было столько скандалов, что даже считать бессмысленно. А Ёнсо… Ей стоит уже собрать волю в кулак и выкинуть треснувшие розовые очки в помойку. Потому что в конечном итоге они всё равно окончательно разобьются, больно царапая живые ткани. И доктор не поможет, и последствия будут необратимыми. Так что Суа даже чувствует некую гордость за то, что смогла преподать племяннице действительно ценный урок. — Так ты знала? — он так удивляется, будто такой же наивный, как и Ёнсо. — Все в этом доме знали. Ведь в стенах особняка чужие тайны против воли становятся уже твоими собственными. Нейтралитета здесь не существует, потому что даже молчание можно использовать как оружие. И поговорка «меньше знаешь — крепче спишь» полностью теряет свой смысл, как и пленники этого места потеряли самих себя. Не обязательно жить здесь двадцать четыре на семь. Но если имеешь хоть малейшее отношение к этому месту, то оно уже не отпустит просто так. Самое парадоксальное во всём этом — что люди, ступившие на эту землю, сами её и прокляли. — Боюсь, ты права, — внезапно соглашается Сынмин, убирая аптечку обратно в подвесной шкаф. — Я очень переживал, что может случиться что-то подобное, — теперь он опирается одной рукой о каменную столешницу, стоя к Суа лицом. — Что их застукают? — усмешка сама пачкает вишнёвые губы. — Что Ёнсо снова разобьют сердце, — поясняет он. — Но я не предполагал, что это будет настолько безжалостно. Суа даже не замечает, как до сих пор ухмыляется. Безжалостно? А что, стоило им посочувствовать? Стоило признаться, что она всё знает, и посоветовать быть осторожными? Когда была возможность, Суа практически вопила о том, чтобы Ёнсо неслась отсюда как можно дальше. Чтобы не позволяла кружить себе голову и туманить разум едкими парами абсентной одержимости. Ведь Хван буквально одержим ею — вытеснил алкоголизм паразитической похотью. …Ён тоже заразилась. Но у Суа нет медицинского образования, чтобы ставить подобные диагнозы. И нет лаборатории, чтобы разработать вакцину от этого проклятого вируса. У неё врождённый иммунитет — жаль, что он не передаётся по наследству. — Разве можно разбить сердце с любовью? — кажется, она никогда не любила по-настоящему. — Думаю, что больнее всего бьёт именно любовь, — Сынмин думает, что уже всё знает, но тоже ошибается. — Да ты поэт, — вскидывает брови Суа, начиная чувствовать лёгкую угрозу. — Спасибо за помощь, — демонстрирует обработанный палец, но больше ничего не добавляет. Просто отстраняется от столешницы, собираясь обойти Сынмина, но резко останавливается, чувствуя чужое прикосновение на своём запястье: — Не хочешь поговорить? — Сынмин осторожно держит её руку, но ощущение, будто это не пальцы, а холодный металл полицейских наручников. …будто Суа уже поймана с поличным. — А нам есть о чём? — она знает, что есть. Сердце неприятно клокочет в груди, и совладать с этим вовсе не выходит. Получается лишь смотреть на руку, взятую в плен, и понимать, что если дать слабину, то и самой можно оказаться пленницей. — О нас с тобой. Сымину явно хочется большего — Суа знает это. И всегда знала. Как и знала, что ничего у них не выйдет — даже дружить, как оказалось, не получилось. В этих стенах она делала много неправильных вещей. Но самой главной ошибкой стала близость с Ким Сынимном. — А, ты об этом, — она осторожно высвобождает руку, неловко улыбаясь. — Ты ведь понимаешь, что мы оба напились. Я не хотела бы портить нашу дружбу. …изначально она и дружить не хотела. Но заходя в вольер хищников, очень важно иметь хоть каких-то союзников. И до недавнего времени у них было вполне стойкое трио. Так в какой момент Сынмин с Чонином переметнулись на вражескую сторону? Или они всегда там были? Сочувствие их главному мучителю походит на стокгольмский синдром. Да им всем здесь нужен не инфекционист, а психиатр. Потому что таблетки лишь временно приглушат симптомы — Феликс Ли это уже любезно продемонстрировал. А вот выкорчевать зло поможет лишь опытный нейрохирург, способный провести гигиеническую чистку черепных коробок. Распутать все узлы нейронных связей, которые старательно накрутил Хван Хёнджин, путая мысли и лишая возможности выбраться из лабиринта, в котором он и есть главное чудовище. — Но она уже испорчена, — Сынмин продолжает сверлить взглядом лицо Суа, дожидаясь, когда она наконец-то посмотрит ему в глаза. — Я не думала, что всё так усложнится, — она всё-таки поднимает взгляд, ведь этот разговор не приносит боли, а лишь тревогу и раздражение. — Ты для меня не чужой человек, — он слишком хороший — такие всегда найдут способ пострадать. — Давай просто попробуем? — Отношения? — выключить надменный тон получается с натяжкой. — Да, — кивает Сынмин и, кажется, с трудом выдерживает её взгляд: — Почему ты так смотришь, будто я наивный подросток? — Потому что в этом доме я не хочу строить ни с кем отношения, — но на самом деле хочется сказать, что он и правда наивный — но не подросток, а дурак. — А чем он плох? — правда не понимает. — Чем? — приподнимает брови Суа. — А ты сам не видишь, что происходит вокруг? — и в какой момент она стала факелоносцем на этих Олимпийских играх, где все уже заведомо проиграли? — Это место — развращает. Люди здесь теряют рассудок, и Ёнсо живое тому доказательство. — Боюсь, что дело вовсе не в месте, — не соглашается Сынмин. — Люди сами принимают решения. И Ёнсо поступала так, как считала правильным. А последствия, к которым это привело — не её вина. — А чья? Моя? — выпаливает Суа, тут же прикусывая язык. …проболталась. — Нет, не твоя. И не моя. И не Хёнджина, — он не понял, и слава богу. — Всегда будут какие-то препятствия. И что, теперь избегать любых трудностей? — Трудностей? — кисло усмехается Суа, отводя взгляд в сторону и скрещивая руки под грудью. — Не тебе говорить мне о трудностях, ладно? Я последний человек, который будет их избегать. Но ещё один балласт в виде отношений с тобой мне не по силам. — Почему? — Потому что я просто не хочу. Карьера, успешная колонка в «Glory&Gossip» — вот ради чего всё. В этом уравнении нет слагаемого отношений. Нет привязанности, нет сострадания. Если Суа будет сочувствовать каждому, то своей цели никогда не добьётся. …ей тоже никто не сочувствует. Ну и зачем тогда всё это? Нужно продержаться всего несколько дней, а потом заговорить об увольнении. Списать всё на то, что Суа больше не может работать в доме, где её племянница теперь не просто случайная гостья. Это выглядит вполне логично, так что вопросов вызвать не должно. Но сначала нужно дождаться хоть каких-то новостей от Томаса Рида — оказаться ни с чем Суа всегда успеет. — Ты не хочешь отношений вообще или именно со мной? — Сынмину нужен ответ, и Суа знает, что сказать, чтобы он точно больше её не беспокоил по этому вопросу: — С тобой, — равнодушие бьёт больнее, чем любовь — Суа знает это. — Потому что мы долго дружили, и случившееся в ту ночь — пьяная ошибка. Мне жаль, если это конец нашей дружбы, потому что мне и правда нравилось проводить время с тобой. Друзей у меня не так много, но ты скрасил мои дни пребывания здесь. — Сейчас просто время неподходящее или я тебе настолько противен? — И время не подходящее, и я тебе тоже не подхожу. Поверь, так будет проще. — А кто подходит? Феликс Ли? — с издёвкой усмехается Сынмин, зная о том, о чём хотел бы вовсе не знать. — Господи, это не твоё дело, — закатывает глаза Суа, чувствуя, как вся кипит от раздражения. — Я просто не хочу отношений. Ни с тобой, ни с ним, ни с кем-то ещё. У меня сейчас и так полно проблем, чтобы тратить время на бесполезные вещи. — Тогда зачем соврала? — вопрос вылетает со скоростью пули. — Я не хочу отношений, а с тобой особенно. Ясно? Пауза затягивается, но Сынмин всё же выдыхает: — Ясно. — Не обижайся, прошу. Я не хочу разбивать тебе сердце или типо того, — жаль, что единственный человек, к которому она не испытывала отвращение в этом доме, так жестоко предал их дружбу. Но и Суа тоже виновата — не стоило с ним спать. — Можешь считать, что я делаю это из-за любви. Сказать больше нечего, так что Суа наконец-то идёт в сторону коридора, чтобы проверить входящие письма на почте — вдруг уже завтра её ждут для подписания контракта? На душе становится легче, как только дверь кухни закрывается за её спиной. Впереди лишь полумрак коридора, и Суа ленится включить лампы, чтобы осветить себе путь — она и в темноте найдёт дорогу. Теперь начинает казаться, словно один из швартовых концов, держащих её корабль в этой проклятой гавани, наконец-то оборван. Осталось избавиться от остальных и отправиться в долгое плавание, оставляя позади тонущие лодки врагов и разбитое с любовью сердце.

☆☆☆

Минхо выходит за несколько кварталов до своего дома. Для всех троих эта поездка оказалась личной пыткой. Ёнсо старается не шевелиться, неподвижно глядя на пустующие улицы. Ещё не так поздно, чтобы все уже легли спать, но, кажется, этот день выжал соки из каждого в этом городе. От Хёнджина тоже не исходит инициативы поговорить — это хорошо. Но напряжение в салоне не спадает до самого конца. И даже когда Ён выходит из машины уже возле особняка, тщетно стараясь не хлопать дверью седана, тяжесть неподъёмного груза всё равно никуда не исчезает. — Ён, — Сынмин тут же оживляется, как только Ёнсо заходит с улицы в дальнюю кухню. — Прости, не сейчас, — отмахивается она, полностью игнорируя буррито, которые Сынмин достаёт из микроволновки, будто ждал именно её прихода. — Спасибо за тачку, — Хёнджин заходит в кухню следом и кидает Сынмину ключи от машины, которые тот ловит на лету левой рукой, чудом не роняя тарелку с буррито. Оба на взводе, и Сынмин лишь растерянно смотрит им вслед, пока широкая спина Хёнджина не скрывается в дверях коридора. Слышатся тяжёлые шаги — Джин идёт сзади, но Ёнсо не оборачивается. Потому что как только она остановится, он точно начнёт неприятный для них обоих диалог. А разбираться с чужой ревностью сейчас вовсе нет никакого желания. Все знают, что Ёнсо встречается с Хван Хёнджином — это просто катастрофа. Телефон отключён, и все мысли лишь о том, что как только он снова включится, Ёнсо придётся объясняться с матерью. Конечно, возможно, она ещё не в курсе произошедшего — было бы замечательно. Но чёрт, это больше не тайна — это достояние общественности. Новая конфета в блестящей фольге, которую журналисты нетерпеливо разрывают, чтобы попробовать начинку. Хочется, чтобы они все переломали свои идеально выбеленные зубы о карамель чупа-чупса, привкус которой до сих пор печёт на губах, будто пена зубной пасты, которой Ёнсо будет пытаться стереть воспоминания перед сном. …это не поможет. Доза глюкозы уже попала в кровь, и Ёнсо не может совладать со всеми химическими реакциями, происходящими в организме. Где-то внутри её атмосферы падают звёзды и рушится небосвод. И это не завораживающее зрелище — это конец. Конец спокойной жизни, конец беззаботной любви. Чем они это заслужили? Почему? Дверная ручка легко поддаётся, и Ёнсо заходи в свою спальню, собираясь захлопнуть дверь. Но Хёнджин выставляет руку вперёд, заходя следом. — Давай поговорим, — просит он невыносимо спокойным голосом. — Я хочу побыть одна, — абсурдная вещь звучить предельно правильно. Весь день она только и желала оказаться в объятиях Хёнджина, но теперь — хочется сбежать. Хотя бы на какое-то время освободиться от его влияния и просто ощутить себя свободной. Потому что сейчас — она будто в плену. Осмысление собственного бессилия загоняет в ещё больший угол, и Ёнсо, не зная зачем, начинает складывать вещи, которые пару дней назад вытащила из стирки, но всё руки не доходили прибраться. О чём она думала всё это время? На каких розовых облаках поселилась, если сейчас падает вниз, сгорая от трения с жестокой реальностью. Это не тот мир, о котором она мечтала. Это что-то постороннее. Что-то, к чему она никогда не стремилась и чего никогда не желала. Жить чужими грёзами совсем неправильно. Она же явно не на своём месте. И всё, что казалось истинным, теперь просто ничто. Подступающие слёзы разрывают носоглотку, но Ён через силу сдерживает их. Наверное, она либо очень выносливая, либо невыносимо тупая. Столько времени игнорировать очевидное — да кто вообще в состоянии? Нет, Ёнсо явно не в себе и понимает это, когда Хёнджин перехватывает её руку, не позволяя сложить последнюю футболку: — Как ты? — заботливо спрашивает он, забирая у неё футболку и откладывая в сторону. — Я ничего не понимаю, — Ёнсо давится словами, глядя на него с такой надеждой, словно он может всё исправить. …но он не может — она это и так знает. — Прости, — сейчас всё, что он может — извиниться. — Мне жаль, что они пришли за тобой. Успокаивающие прикосновения к дрожащим пальцам дарят то, о чём Ёнсо на самом деле мечтала — близость. …любовь. Но принять их сейчас уже не кажется верным. …страшно. — Ты ведь знал, что они придут, — произносит Ёнсо, и голосовые связки неприятно дребезжат, что слова скрипят на зубах песком просёлочной дороги. — Я всё исправлю, — он хочет сказать, что Меган уже занимается возникшей проблемой, но осекается. …сам прогнал её. Кажется, поторопился. Но гордость сильнее чувства безысходности, которым его пытается заразить Ёнсо. Чёткая уверенность в том, что они всё преодолеют, держит Хёнджина в ежовых рукавицах, позволяя сохранять самообладание. Да, он злится. Да, готов разорвать в клочья того, кто посмел сделать те снимки. Но прямо сейчас от этой ярости не будет толку. Ёнсо на взводе, и ему нужно постараться привести её в чувства. Только в первый раз страшно — потом будет легче. — Ты знал, что так случится, — продолжает Ёнсо, не сводя с Хёнджина взгляд, будто собираясь выбить из него желанный ответ силой. — Я надеялся, что с нами этого не произойдёт, — он искренне в это верил. Как и сейчас верит. Все вокруг, будто сговорившись, твердили, что им с Ёнсо не быть вместе. Что кто-то из них не справится. Но проигрывать — не в его конституции. Когда кто-то твердит, что у Хван Хёнджина ничего не получится, то он готов пойти на многое, лишь бы доказать обратное. С отцом сработало. Хёнджин в Голливуде. Купается в роскоши и внимании, когда где-то в Сеуле его родитель бесится, что не смог обуздать сына. Ненависть и тяга к противостоянию долгие годы не давали Хёнджину сдаться. Так что и сейчас он этого не сделает. Никто не верит в их любовь? Он утрёт всем нос. — Ты знал, — хрипло произносит Ёнсо, будто сорвала голос. Но силы её покидают, и делать вид, что всё в порядке, больше не имеет смысла. Хёнджин прекращает гладит её руку, и по коже от кисти до плеча пробегает электрический ток, будто Ён сейчас дотронулась до ядовитой медузы, вовсе не заметив её в кристально прозрачной воде. — Знал, — коротко отвечает Хёнджин, глядя ей в глаза. Хрупкая рука выскальзывает из его пальцев, будто горсть песка, частички которого неприятно царапают подушечки пальцев. …он не может удержать её. — А я — не знала, — безжизненно произносит Ёнсо, и лицо её будто каменеет, запечатывая всё живое под гипсовой маской. — Мы справимся, — в своих словах он уверен. Осталось заставить поверить в них Ёнсо. — Не говори так, будто знаешь всё наперёд. — Я знаю, что люблю тебя, и мы справимся, — сомнений быть не может. Ни малейших. Он слишком дорожит тем, что между ними. Так что даже не допускает возможности, что в конечном итоге может и сам ошибаться. Одержимость? Возможно. В отличие от других привычек, вызывающих у Хёнджина привыкание, Ким Ёнсо не вредит его здоровью. Возможно, лишь количеству нервных клеток. Но, в общем и целом, она — его спасение. Запретный плод имеет губительный вкус, цена за который слишком высока. — С чем? — отчаянием пропитано каждое слово. — С чем мы справимся? Со сплетнями? С репортёрами под окнами? С полным отсутствием личной жизни? Её реакция ожидаема. Хёнджин уже прокрутил в голове возможные сценарии дальнейшего развития событий, и в каждом из них Ёнсо опускает руки на этом моменте. — Ты привыкнешь. Он тоже прошёл через это. Сдавливающее рёбра бессилие — что вздохнуть страшно, ведь это приносит лишь боль. Но она притупляется, как и важность всех прочих однодневных событий, о которых через недели будут помнить лишь глянцевые страницы выброшенных в мусор журналов. Это часть бесконечной шахматной партии, где вместо пешек выступают чувства, от которых стоит отказаться, если хочешь выиграть битву. Одно из них — стыд. Из раза в раз на Хёнджина выливается это помойное ведро отборных отходов его собственной канализации. Меган всегда говорила, что «на этот раз» ему не отмыться, и что? Что с того, что она кричала, швырялась в него газетами, осыпала ругательствами по чём зря? Он живёт, как и жил. Главное переждать бурю, а на утро все лужи высохнут сами. Меган сейчас нет рядом, но её голос ревёт в голове Хёнджина громовыми раскатами. Лукавая улыбка едва не царапает его губы, но Хёнджин сдерживается, ведь перед ним стоит вовсе не Мэг. — Ты себя вообще слышишь? — а вот у Ёнсо в голове не укладывается, как его язык вообще поворачивается говорить такое ей в лицо. — Я выбрала тебя, а не репортёров, — тычет пальцем ему в плечо, будто пытаясь понять, точно ли он не запрограммированный киборг, лишённый эмпатии. — Я тебе поверила, а в итоге оказалась загнанной в угол. Если бы Минхо не было рядом, то я вообще не знаю, как бы… — Почему он вообще был с тобой? — бесцеремонно перебивает Хёнджин, упуская, в какой момент этот гад просочился в их идеальную жизнь. Или сегодняшний скандал создал брешь в завесе, что теперь всякая нечисть лезет буквально из преисподней? Да этот Ли Минхо должен благодарить Бога, что Хёнджин не вышвырнул его на полном ходу из автомобиля, когда тому хватило ума показать Ёнсо паршивую статью. — Это сейчас не имеет значения, — её желание избежать этой темы лишь сильнее провоцирует: — Ещё как имеет, — Хёнджин скрещивает руки на груди, давая понять, что делать вид, будто ничего не произошло, он не собирается. — Вы сидели вместе в закусочной и мило ворковали. Я видел снимки, — даже не замечает, как ядовитые капли сказанных слов больно обжигают чужое сердце. Глаза Ёнсо округляются, а его собственные губы кривятся от презрения. — Да, фотки с ним тоже есть в сети. — Это наше с ним личное дело, — цедит Ёнсо, наотрез отказываясь давать какие-либо объяснения. Мир, в котором эти двое знакомы друг с другом, слишком странный для понимания. Потому что, находясь с каждым из них по-отдельности наедине, Ёнсо забывала о существовании другого. Будто проходила не через кованные ворота, ведущие по ту сторону живой изгороди, а прыгала в кроличью нору. Отрывалась от действительности, будто принимала седативные препараты. Проклятье, да она ведь тоже самолично попала в эту ловушку, принимая террариум за райский оазис. — Нет, — острое слово рубит воздух, будто меч самурая. — Что значит нет? — Нет значит нет, — качает головой Хёнджин, сглатывая шершавый ком зудящей ревности. — Я имею право знать, что у тебя за дела с бывшим. Потому что теперь ты — моя. — Твоя? Это не звучит мило или заботливо. Это — ужасающе. Губы дрожат, а подступающие слёзы жгут слизистую, словно едкие отходы радиоактивного производства, за работу на котором не платят компенсацию. Ведь любить Хван Хёнджина — изнурительно. Прощать его, терпеть… Господи, да ведь Ёнсо столько вытерпела ради него. А взамен он отбирает её последний кислород. То, что между ней и Минхо — не его дело. Эта любовь прекрасная от начала и до самого конца. И Ёнсо бережёт драгоценные воспоминания, будто осколки разбившихся вдребезги сердец. Алмазная крошка тоже имеет ценность, а сигаретный пепел — нет. От Хёнджина пахнет табаком, а Ёнсо уже и забыла, что он курит, когда нервничает. Сразу как-то не обратила внимание — от шока все рецепторы будто атрофировались. Зато теперь многое проясняется. — Мы с тобой вместе, и я имею право знать, что тебя связывает с бывшим парнем, — ревнивые слова уродуют любимый голос, что хочется заткнуть уши. — Напомню, он разбил тебе сердце, и ты ревела на этой самой кровати каждую ночь, — Хёнджин пренебрежительно кивает в её сторону, но зрительный контакт не разрывает. — Забыла уже? Трудно поверить, что ещё утром они не могли оторваться друг от друга, а теперь вот так отталкивают. — Нет, Хёнджин. Я ничего не забыла, — к большому сожалению, Ёнсо теперь помнит абсолютно всё. — И поэтому, когда он пришёл ко мне наконец-то поговорить, я согласилась его выслушать, — жалела в моменте, но сейчас понимает, что поступила правильно. — Похоже, для тебя это будет шоком, но до тебя у меня была другая жизнь. — И с моей помощью ты как раз пыталась от неё сбежать, — губы Хёнджина кривятся в отравляющей сердце ухмылке, а у Ёнсо чувство, будто она только что обнаружила на своей любимой клумбе змеиное гнездо. — Твоя ревность выглядит глупо. — Зато твоя беспечность — всегда очаровательна, — теперь он вычурно улыбается, растягивая губы в омерзительную ниточку. — Ты хочешь поссориться? — сейчас самое неподходящее время, чтобы обсуждать такую ерунду, как встреча с Ли Минхо. Может, при других обстоятельствах Ёнсо бы и рассказала Хёнджину правду. Выбрала бы подходящий момент, обдумав всё услышанное, и поделилась. Потому что скрывать ей от него нечего, а вот Хёнджин — наврал. — Мы уже ссоримся, — цокает он, устало закатывая глаза, словно ему уже наскучила эта перебранка. — И кто это начал? — Твой чёртов бывший! — впервые за диалог Хёнджин повышает голос, повергая Ёнсо в лёгкий ступор. Приходится даже моргнуть несколько раз, чтобы окончательно убедиться, что ревность в родных глазах действительно очерняет его взор. — Мой чёртов бывший оказался рядом, когда я была просто в ужасе от происходящего, — Ёнсо тоже повышает голос, но не хватает сил, чтобы звучать устрашающе. Скорее, это больше похоже на предсмертный писк, доносящийся из захлопнувшейся мышеловки. — Понимаю, сочувствие не входит в твои заводские настройки, но Минхо тоже было не в кайф со мной возиться. Только об этом ты, конечно, вряд ли подумал. — Серьёзно? — он надменно вскидывает брови, абсолютно не желая взглянуть на ситуацию с другого ракурса. — А мне показалось, что вы мило проводили время, пока я не приехал. — Да мы разлагались изнутри, — голос срывается от отчаяния. — Ты хоть можешь представить, чего нам обоим стоило там находиться? Чего мне это стоило? Хёнджин ведь знает, как тяжело она отходила от расставания. Да, она плакала на этой кровати бесконечно тёмными ночами. Но как её можно в этом винить? А в том, что она смогла двигаться дальше? Он ведь сам желал быть с ней — всё это время. Твердил, что Ёнсо изменила его жизни — что без неё и жизни вовсе не было. Может, он наивно думал, что до него у Ёнсо тоже ничего не было. Что он стал её святыней, а их любовь — триумфом всей жизни. …это не так. Страх потерять Хёнджина — никуда не делся. Он лишь усиливается: с каждой минутой, с каждый словом. Точно Хёнджин прямо сейчас втыкает очередную иголку в её и так едва живое сердце. — Конфету могла бы и не брать, — заметно тише хрипит он. Остыл, но злиться не перестал. — Не нужно упрекать меня в том, что ему удалось то, чего не удалось тебе, — Ёнсо тоже старается вернуть себе самообладание и не повышать больше голос. Но когда Хёнджин в очередной раз не может сдержать раздражение, складывается ощущение, что он всё же плохой актёр. И появляется мерзкое желание уколоть его в ответ, да побольнее. — И что же? — Хёнджин вскидывает руки, не в состоянии совладать с собой. — Что он смог сделать, чего я не смог? Яд уже скапливается во рту, вместе с вязкой слюной, комок которой Ёнсо с трудом проглатывает, прежде чем всё же решается сказать это вслух: — Позаботиться. Он смог позаботиться обо мне. Едкие капли обиды всё-таки долетают до Хёнджина, проникая глубоко под кожу, точно стеклянная крошка. Зудят в солнечном сплетении, раздражают слизистую во рту и просачиваются в кровь, причиняя нестерпимую боль во всём теле. Она и правда это сказала, а он и правда сейчас уходит. И кости дребезжат в унисон с оконными стёклами, когда Хёнджин хлопает дверью в её спальню, а через несколько томительных секунд — и в свою. Стены песочного замка не просто рушатся. Их буквально смывает приливом у Ёнсо на глазах, а она ничего не успевает сделать. Лишь растерянно опускается на пол, прислоняясь спиной к матрасу. Достаёт мобильник из кармана и несколько раз жмёт на кнопку блокировки, вовсе забывая, что батарея разряжена. Взгляд хаотично мечется по углам, пока не замечает провод возле изголовья кровати. Ёнсо тянется к нему, не находя в себе сил подняться на ноги, и ставит телефон на зарядку. Экран включается не сразу, и всё это время Ён сидит, буравя его взглядом, будто в оцепенении. Мыслей так много, и они будто даже не связаны между собой. Теперь все знают об их отношениях — Минхо знает. Суа наверняка тоже уже в курсе. Завтра две консультации перед экзаменами, которые нельзя пропустить. Подарки к Рождеству надо успеть купить до того, как прилавки в магазинах опустеют. Город постепенно начинают украшать к празднику, но на контрасте с пальмами и зелёной травой это смотрится, по меньшей мере, странно. Мама наверняка попросит Ёнсо приехать на праздники, но как она теперь покажется ей на глаза? Где-то отдалённо слышится хлопок двери, а в висках стучат тяжёлые шаги, что Ёнсо практически на автомате оборачивается и, затаив дыхание, смотрит на дверную ручку, которая вот-вот сдвинется с места. Но Хёнджин проходит мимо — это точно он, больше некому. И Ёнсо выдыхает. Видеть его снова вовсе не хочется. Они и так много лишнего сказали. Сейчас лучше побыть порознь и остыть. Ведь, находясь рядом, они лишь больше разгораются — и от ненависти, и от любви. Телефон вибрирует, автоматически включаясь, как только аккумулятор набирает жалкие пару процентов энергии. Ёнсо тут же отворачивается от двери, сдвигаясь с места и подползая ближе к телефону, чтобы не отключать его от сети. К большому разочарованию, как только открывается интернет-браузер, ей в лицо не прилетает пачка фотоснимков. Даже приходится задуматься, как лучше написать свой запрос. Но Ёнсо просто пишет «Хван Хёнджин», и третий предложенный вариант поиска переносит её в гниющую библиотеку омерзительных сенсаций. Ну, вот оно. Наконец-то! Как только открывается новостной портал «G&G», Ёнсо чувствует поганое удовлетворение. Теперь никто не может помешать сковырнуть подсохшую корочку с едва затянувшейся ссадины. Но на это раз Ён расковыривает не разбитую когда-то коленку, а собственную душу. Только виной тому не снимки, от вида которых густеет кровь. Целая куча комментариев, каждый из которых Ёнсо читает, полностью осознавая, что все эти люди обсуждают — её. Ни одного хорошего слова — критика, осуждение, презрение и разъедающая ревность. Чем больше их становится, тем быстрее Ёнсо старается их пролистать, как на зло заостряя внимание лишь на негативе. Не закрывает страницу, а наоборот, будто ищет что-то, сама не зная что. Тонет в этом чане с жидким перегноем людской злобы, действительно задыхаясь. В груди щемит. Настолько невыносимо, будто там мишень вместо солнечного сплетения. А стрелы с маниакальным наслаждением медленно разрезают её тело по слоям, входя всё глубже и растягивая эту пытку — доводя до агонии. Все ненавидят её. Осуждают. Пытаются уличить в корыстной выгоде от отношений с кинозвездой, при этом даже не имея понятия, кто она. …какая она. Все эти люди — не знают её. Но их слова так больно ранят, как будто Ёнсо и сама себя презирает. Может, им всем просто хватает смелости сказать об этом? Потому что Ёнсо трусит даже отложить в сторону телефон, снова и снова пролистывая страницу вниз, дожидаясь новых комментариев, которые появляются практически в реальном времени. Даже плакать больше нет сил. «Не лезьте в чужую жизнь. Займитесь своей». Комментарий незарегистрированного пользователя вызывает нервный смешок. Так нелепо, что почти мило. Как пролетающий над ночным городом самолёт, бессовестно притворяющийся звездой. Из-за искусственной засветки настоящие звёзды не видны, но навигационные огни непреодолимо притягивают к себе внимание. Светлячок с оторванными крыльями лишь может смотреть на их свет, лёжа на холодной земле и посылая слабый сигнал SOS. Она наконец-то закрывает вкладку. Этого небольшого импульса оказывается достаточно, чтобы сдвинуть могильную плиту, под которой душа Ёнсо оказалась запертой заживо. Что она может сделать? Да ничего, кроме как набрать номер лучшего друга, совершенно не думая о разнице во времени. — Ён-а? — удивляется Джисон, поднимая трубку практически сразу. — Ты занят? — У меня совещание через десять минут. Что-то случилось? — голос обеспокоенный. Хорошо, что в Корее сейчас день. Была бы ночь, подобный звонок мог спровоцировать ещё более тревожную реакцию. — Катастрофа, — более ёмкое определение вряд ли можно подобрать. — Не пугай. — Джисон, я в ужасе, — признаётся она, прикрывая глаза в бессмысленной попытке сбежать от реальности. — Все знают. Все! — совсем не пытается говорить тихо, ведь смысла в этом нет никакого. Даже если под дверью стоит Хёнджин, не решаясь зайти. Даже если Суа сейчас тоже там и всё слышит. Пластырь сорван, но кожа под ним вся испрела, и зрелище это не из приятных. На душе тоже погано. От собственной глупости. От беззаботности и жалкой наивности, с которыми Ёнсо игнорировала саму суть. …суть Хван Хёнджина. Находиться рядом с ним значит быть под прицелом. Мишенью в тире, где вместо манекенов — живые люди. — Как это произошло? — теперь голос едва резонирует в динамике, как будто Джисон вышел на лестничную площадку, чтобы поговорить без посторонних. — Я не знаю, — она понятия не имеет, в какой момент всё стало необратимо. — Джисон, что делать? — страх закупоривает гортань, точно пытаясь задушить. — А Он что говорит? — Джисон не произносит чужого имени, да и Ёнсо будто не хочет сейчас его слышать. — Он — кретин. В неё буквально вцепились журналисты, беспощадно врезаясь в кожу клыками фотовспышек, обновляя шрамы. А этого придурка как будто больше всего волновало присутствие Минхо. Да он же просто не в себе. Или это Ёнсо чокнулась? Минхо ходит к психотерапевту, но они все нездоровы. — Пару дней назад ты говорила по-другому, — едва усмехается Джисон, пытаясь сбить напряжение. Но это как пытаться потушить половой тряпкой пылающую кухню. Эффекта никакого, лишь рискуешь надышаться угарным газом и обжечься. Ёнсо вот уже обожглась. Ошибочно подумала, что на пепелище хёнджиновых надежд она сможет вырастить цветы. …какая же дура. Она теперь горит вслед за ним. — Всё летит к чертям, а он делает вид, что это в порядке нормы, — его слова будто теперь высечены на подкорке, точно из камня, и Ёнсо не может от них избавиться. — Его только волнует, почему я виделась со своим бывшим. — Ты виделась с Минхо? — Джисон явно удивлён. — Да, — выдыхает Ёнсо, сползая чуть ниже и прислоняясь затылком к матрасу, что теперь над головой видно не ночные самолёты, а трещины отсыревшей штукатурки. — Чёрт. Это был худший день в моей жизни. — И опять из-за Минхо? — она ведь уже считала, что худший день в её жизни был, когда он разбил её сердце. Тогда казалось, что всё кончено. Жизнь больше не станет прежней, и Ёнсо тоже. В чём-то есть здесь правда — всё изменилось. Может, даже безвозвратно. Но ничего не закончилось. Жизнь продолжается, закручивая в водоворот человеческие судьбы, будто пытаясь взбить фирменный смузи. А Ёнсо словно вынуждают выпить эту бурду до дна, сковывая по рукам и ногам и лишая воли. В какой момент она стала заложницей? …этого дома и чужой жизни. От затянувшейся паузы становится невыносимо одиноко. Стены давят, а потолок может рухнуть в любую секунду. Не убежать, не спастись и никому не помочь. …даже себе. — Из-за всего, — Ёнсо просто плохо от каждой минуты трусливо убегающего дня. — Позвони мне, когда освободишься. — У тебя уже будет ночь. — Я всё равно не смогу заснуть. — Но тебе надо поспать, — настаивает Джисон, не желая допускать, чтобы Ёнсо губила своё здоровье. Ведь её спокойствие уже и так загублено. — Наутро станет легче. — Джисон, у меня завтра консультация перед экзаменом. Как я приду в универ, когда мои фотки по всему интернету? — даже думать об этом тошно, а произносить вслух — ещё отвратительнее. Хочется плакать, но глаза пересохли, что даже моргать больно. Поэтому Ёнсо просто прикрывает веки, надеясь, что это немного поможет облегчить боль. …но не срабатывает. — Может, никто их не видел? — пытается успокоить он. — Не у всех жизнь крутится вокруг колонки со сплетнями. Нет, не у всех. Но жители Лос-Анджелеса буквально варятся в одном бульоне. Если вселенные Хван Хёнджина и Ли Минхо сегодня столкнулись, — а когда-то это казалось немыслимым, — то в этом чокнутом мире возможно всё. Даже проснуться утром в объятиях суперзвезды. Даже самой оказаться звездой канареечных сплетен. — Нет, не могу перестать думать об этом, — жмурится сильнее, словно пугаясь кошмара. — Я теперь из дома никогда не смогу выйти. Всегда будет казаться, что меня преследуют папарацци. — Ён-а, успокойся, — строгий тон Хан Джисона немного отрезвляет. — Не обижайся, но ты для них никто. Завтра мало кто об этом не вспомнит. Тем более, когда экзамены на носу. Поверь, студентам сейчас точно до этого дела нет. — Они всё разрушили. Всё, понимаешь? — Ёнсо повышает голос, будто не только страшно думать, что все вокруг уже в курсе, но и что она сама может ошибаться. …снова. Это ненормально — ждать плохое лишь потому, что тревожно опять промахнуться. Ведь то, чего мы боимся, с больше долей вероятности всё же случается. Только парадокс в том, что Ёнсо не боялась потерять Минхо. Как и не думала, что с Хёнджином всё вот так может закончиться. И где она сейчас? Сидит на полу своей спальни с разбитым сердцем. Потерянная и снова брошенная. Но одиночество, оказывается, не всегда так ужасно, как повышенное внимание. И почувствовав себя точно в прозрачном аквариуме, Ёнсо начинает понимать борцов за права животных. Продавать живых черепашек в брелках — аморально. Продавать чужие жизни — омерзительно. — Не паникуй, — слова Джисона звучат как вялый щелбан — это вовсе не приводит в чувства, лишь ещё больше раздражает. — Я уже в панике. — Я слышу, поэтому и прошу не паниковать. Разве это первые сплетни о нём? Уверен, что всё разрешится быстрее, чем ты себе нафантазировала. — Джисон, в этом и проблема. Для него — это норма. Понимаешь? Он был готов. Может, даже именно этого и ждал. А я — не была. …это разъедает. — Даже если он знал, что он мог сделать? Не позволять тебе влюбиться в него? Ты бы этого хотела? — а теперь это уже не щелбан, а смачная пощёчина. — Я… Я не знаю, — хнычет Ёнсо, сползая полностью на пол и вырывая штекер зарядки из телефона. Растекается бесформенной лужей безнадёжных страданий, словно обречённо ждёт, когда уже и сама испарится. — Мне так плохо. В уголках припухших глаз скапливается тоскливый конденсат. — Мне нужно идти, — Джисону явно неловко, но он на работе. У него есть обязанности, и Ёнсо знает это. И так вторглась в его спокойный день, заваливая своими проблемами, точно грязным бельём. — Иди. Она отпускает его с лёгкостью, но сможет ли отпустить то, что утащило её на дно? — Я напишу, как освобожусь, и если ты не будешь спать, то позвонишь. Но если нет, то звони утром, когда проснёшься. Я дождусь твоего звонка в любом случае. Договорились? — Да. — Это ещё не конец света. Я далеко, но буду рядом, — напоследок говорит Джисон, прежде чем положить трубку. Но Ёнсо больше не верит чужим словам, и уверенность в его голосе вовсе недопустима. — А что, если это просто конец? — произносит в пустоту, ведь теперь её никто не слышит. Ещё утром всё было иначе. Ёнсо растворялась в объятиях любимого мужчины, а сейчас расщепляется на отдельные волокна липкой паутины, в которой, кажется, и встретит погибель очередной своей влюблённости. Кости тлеют, и собственное тело становится камерой пыток, откуда никогда не сбежать. Да и куда она пойдёт? Поворачивает голову в сторону рабочего стола, где лежит ноутбук — даже не будет пытаться его открыть. Просто смотрит на едва заметную макушку джакаранды, отчаянно пытающейся привлечь к себе внимание — цветы увядают. И внутри Ёнсо тоже что-то начинает безвозвратно вянуть, осыпаясь прахом потухших этой ночью звёзд.