The Glory

Щекотно. Обнажённую ногу гладит струящийся по комнате поток прохладного воздуха, пробирайщийся через открытый балкон. В кровати пусто, но соседняя подушка примята — Хёнджин был здесь. Точнее, Ёнсо до сих пор в его спальне. …и в его сердце. Уже утро, и длинные тюли едва заметно колышутся, будто боятся быть замеченными и нарушить чей-то безмятежный покой. Что было вчера? Полное безумие. Неудержимый ураган поцелуев, вздохов и слов о любви. С улицы пахнет свежестью дождя, и Ёнсо вдыхает полной грудью, переворачиваясь на спину — блаженство. Вот бы время остановилось сегодня утром. Застыло в таком положении, будто киношные декорации. Чтобы не нужно было идти на работу, переживать об экзаменах в конце семестра и беспокоиться о непредсказуемом будущем. Просто быть здесь, разглядывать масляные лепестки новой картины — в прошлый раз тут висела другая — и быть счастливой. Кобальтовая лужа шёлковым водопадом стекает по спинке кресла. Кажется, Хёнджин успел убрать бардак, который они вчера тут устроили. И Ёнсо встаёт с постели, прикрывая наготу смятым одеялом, будто стесняясь кого-то. Только в комнате больше никого, и первая мысль, которую генерирует ещё не до конца проснувшийся мозг — Хёнджин во дворе. Нижнее бельё лежит на комоде, и Ёнсо одевается, а вот вечернее платье так и остаётся дремать на кресле. В гардеробной совсем не страшно — Ёнсо даже сама себе поражается. Проходит внутрь, разглядывая ровные ряды развешенной одежды, и тянется за спортивной кофтой, скучно висящей в самом углу одного из шкафов. Великовата, что даже прикрывает ягодицы. По пути приходится заглянуть в свою спальню, но лишь для того, чтобы натянуть первые попавшиеся пижамные штаны и износившиеся кеды. Всё-таки уже декабрь на дворе — даже если за окном солнечная Калифорния. Удивительно, как всё вдруг изменилось. Особняк ещё спит, но Ёнсо чувствует, как пульсирует жизнь в этих стенах. А щёки заливаются краской, стоит лишь спуститься на первый этаж и открыть входную дверь. Ён точно не в себе — любовь сорвала ей остатки крыши, но запустила новые химические реакции, будто пытаясь создать ранее не открытые элементы в периодической системе. Удары бейсбольной биты пронзают неподвижный воздух и электризуют кожу под спортивной кофтой. Конечно же, он опять там. Отбивает мячи, распыляя по идеальному газону аэрозоль перманентного напряжения, и даже не замечает, что больше не один. — Ты такой красивый, — не может сдержаться Ёнсо, наблюдая за ним какое-то время. — Так и будешь оттуда любоваться? — усмехается он, готовясь к следующему удару. На плечах выделяются тейпы, выглядывая из-под излюбленной чёрной майки, а взгляд Ёнсо блуждает по контурам напряжённых мышц, будто по лабиринту, из которого нет выхода. …да и бежать из него желания тоже больше нет. — Я только подошла, — отчего-то смущается, едва вздрагивая от резкого звонкого удара. — Врёшь, — Хёнджин всё же поворачивается на неё, улыбаясь одним уголком рта. — Отработаем удар? — протягивает биту, и Ёнсо подходит ближе, обхватывая деревянную рукоять. Желание почувствовать близость намного сильнее, чем страх промазать по мячу. И Ёнсо сглатывает подступивший к горлу ком, когда Хёнджин встаёт сзади вплотную, прижимаясь пахом к её бёдрам. Чёрт, он ведь тоже хочет её — Ёнсо чувствует его возбуждение и млеет от горячего дыхания над ухом. Ну почему она сначала не сходила в душ? Неужели так сильно хотела его снова увидеть? …почувствовать. Но сейчас плевать на всё это. Он так близко. Обнимает сзади, держа свои руки поверх её, будто опасаясь, что Ёнсо сбежит — или промажет. А она поворачивает на него голову, глядя снизу вверх, будто он и есть её цель. Вот только Ёнсо никогда не стремилась заполучить его. Хёнджин сам её выбрал. И теперь страшно вспоминать, как начинались их отношения. …забыть тоже невозможно. Стоит подумать обо всём, как тут же хочется получить подтверждение всему происходящему. Так что Ёнсо бесцеремонно тянется к его шее, целуя пульсирующую вену, и тут же отстраняется, будто обожглась. Настоящий. Теперь он смотрит на неё, будто поймал с поличным, а где-то сбоку раздаётся писк питч-машины, готовящей свой снаряд. Только Ёнсо не заботит, что они с Хёнджином уже оба проиграли. Как и Хёнджина, похоже, не заботит ничего, кроме Ёнсо. Резкий рывок, и вот Джин уже стоит прямо перед ней, а мяч с глухим шлепком ударяет его в спину. — Ты что? — спохватывается она, растерянно глядя, как Хёнджин едва заметно морщится от боли. — Синяк ведь будет. Если у Ёнсо снесло крышу от любви к Хёнджину, то сам Хёнджин уже давно рассудок потерял. И его не заботит собственная безопасность — это задача телохранителей. Его волнует лишь сохранность Ёнсо. И если бы он мог посадить её под стеклянный купол, то сделал бы это. — Да плевать, — произносит он, не сводя взгляд с её губ. Вытаскивает из кармана пульт управления и заводит руку за спину, чтобы выключить аппарат с мячами. А затем отшвыривает в сторону вместе с битой, которую забирает из рук Ёнсо. Кажется, зря она его раззадорила — теперь это точно ловушка, в которую они оба угодили. Больше нет препятствий, как и нет предрассудков. Как и нет свободного места между ними. Лёгкие обжигает утренняя прохлада, а губы горят от жарких поцелуев. …такими Ёнсо их всегда будет помнить. Его руки пытаются сорвать с неё не только остатки сна, но и спортивную кофту. А сама Ёнсо путается в густых волосах у Хёнджина на затылке, чувствуя подушечками пальцев, как по его шее бегут мурашки. Они так счастливы. Здесь и сейчас — в объятиях друг друга. Что не хочется, чтобы этот день начинался. Не хочется, чтобы над холмами рассеивалась дымка, а счастье заканчивалось так скоро. Но Хёнджин самостоятельно отстраняется, напоследок потираясь кончиком носа о её щёку. — Совсем стыд потерял, — сдавленно бормочет Ёнсо, чувствуя его руки на своих бёдрах. — Стесняешься меня? — сладость в его голосе звучит инородно. Обычно он так тянет слова лишь когда пьян. …любовь тоже лишает трезвого рассудка. — Иногда просто побаиваюсь, — усмехается Ён, глядя, как его губы растекаются в коварной ухмылке. — Боишься, что красавица угодила в логово чудовища? — Я не боюсь чудовища, — теперь смотрит ему прямо в глаза, будучи абсолютно серьёзной. — Я боюсь, что кто-то сможет разрушить нашу сказку. Он улыбается. Обхватывает её лицо ладонями, притягивая чуть ближе, будто плохо видит, и смотрит в упор, точно пытаясь прочитать мысли. Даже как-то не по себе от его спокойствия. Хёнджин привык вести себя так, будто весь мир у его ног, а Ёнсо — нет. — Я не верю в сказки, — произносит он, не моргая. — Но верю в судьбу. Отчаянное желание обрести новый смысл для своей бесполезной жизни сделало его одержимым. И Хван Хёнджин прочно вбил себе в голову мысль, будто Ёнсо и есть его спасение. Единственная звезда, свет которой видно даже посреди дремучего мегаполиса. Глоток пресной воды в океане из пролитых от отчаяния слёз. И редкая жемчужина на дне Марианской впадины его опустевшей души. Зависим ли он? Да. Но это больше не алкоголь и не случайные связи. Не экстремальные виды спорта и не дорогие покупки. Теперь это её улыбка. Её смущённый взгляд, который она пытается отвести, когда он так близко. Её наивная простота и до невозможности глупые мысли. Если кто-то в целом свете и предназначен ему судьбой, то это точно она. Хёнджин в последние годы столько цветов нарисовал, но самый удивительный расцвёл под его забором августовским вечером. И Хёнджин сделает всё, лишь бы увековечить эту хрупкую красоту их сумасшедшей до одури влюблённости. — У меня сегодня смена в кафе, — Ёнсо откровенно пытается увильнуть от волнующего сердце диалога. Хёнджин слишком любит распыляться в словах — очень страшно им верить. Он ведь не всесилен, хоть ей и безумно хочется ему довериться. Отключиться от всего прочего и быть только в хёнджиновых объятиях. …без них так пусто. — А у меня дела в Даунтауне, — тихо произносит он, будто встающее из-за деревьев солнце может их подслушать. Прикосновения его горячих пальцев к её губам приводит в ступор. Точно Ёнсо смотрит на грузовик, несущийся на неё с безумной скоростью, а свет его сапфировых фар парализует волю и разум. Как будто уже и так известно, что это начало конца, но Ёнсо продолжает стоять, испытывая судьбу и своё сердце. — Значит, увидимся вечером, — вздыхает она, осторожно убирая его ладони от своего лица. Ён не знает, чем закончится сегодняшний день, но точно уверена, что кто-то когда-то всё же узнает об их отношениях. Возможно, что этот «кто-то» уже знает — ей стоит подготовиться. — Уже ускользаешь? — с неподдельным сожалением Хёнджин переплетает их пальцы, до последнего удерживая Ёнсо рядом с собой. — Если мы сейчас не остановимся, то я точно опоздаю. У него — как и у грузовика — нет тормозов. Так что, видимо, Ёнсо придётся на этот раз самой побыть дорожным знаком «Осторожно, дикие животные». — Может, уволишься? — неожиданно спокойно предлагает он, глядя с осторожностью. Уже знает, что Ёнсо будет противиться. — Зачем? — это место — её второй дом. Там безопасно. Там она может быть просто Ёнсо: студенткой Университета Южной Калифорнии, родом из Пусана. Не спасительным кругом, не музой, не возлюбленной кинозвезды Хван Хёнджина. Такой, какой её знают все остальные. Оставить это место кажется невозможным. — А почему нет? — похоже, он и правда не понимает. — Тебе ведь больше не нужны деньги на жильё. Странно слышать от него такое. Ведь Хёнджин лучше других знает, что дело не всегда кроется в деньгах. — Хочу быть независимой, — такой ответ ему должен быть понятен лучше. Ёнсо любит его безвозмездно. Всё, чего она ждёт от него — такой же безвозмездной любви. Остальное не должно его волновать. — Я не настаиваю, — выдержав небольшую паузу, он всё же кивает. Неужели сомневался в ответе? Прошедшей ночью Ёнсо всецело доверилась ему. Так что анализировать услышанный ответ она не видит смысла. Если начнёт копаться в притянутом за уши подтексте, то лишь всё испортит. — Ладно, — улыбается она, вставая на цыпочки и целуя Хёнджина в уголок губ. — Буду думать о тебе весь день. Любовь в его глазах кристаллизуется драгоценными воспоминаниями, а сказанные без единого сомнения слова отпечатываются подкоркой пожизненным клеймом: — Я каждый день только о тебе и думаю, — произносит он, не давая даже на мгновение усомниться в своей преданности.

☆☆☆

— Уже знаешь, где встретишь Рождество? — что-то меняется, но любовь Эшли к вечеринкам — никогда. — Не думала об этом, — честно признаётся Ёнсо, складывая ровную стопку из меню. — А ты? Можно было бы слетать домой к родителям, ведь праздники и придуманы, чтобы проводить время с близкими. Вот только Ён пока не уверена, что ей важнее — увидеть семью или провести время с Хёнджином. Они ещё не обсуждали эту тему. Хван точно не поедет к своей семье. А если останется один на праздники, то Ёнсо не сможет спокойно отдохнуть. И вариант предложить ему полететь в Корею вместе с ней тоже отпадает. Это очень внезапный вопрос — у Ёнсо нет пока на него ответа. — Чанбин предлагает работать всю рождественскую ночь. Будет вечеринка, но не для нас, а для тех, кто остался один на праздники, — поясняет Эш. — Так что, если у тебя нет планов, то я бы не отказалась от твоей компании. Отчего-то становится грустно. Эшли всегда такая жизнерадостная, но почему-то складывается ощущение, будто это лишь её привычная маска. Неужели Ёнсо так плохо её знает? Если так подумать, то они и правда не общаются вне работы. Где она живёт, с кем дружит и есть ли у неё вообще друзья? В обеденные перерывы она листает модные журналы, а в рабочие — делает телевизор погромче, чтобы не пропустить ни одной сплетни. Но Ёнсо никогда не слышала от неё каких-то планов о звёздной карьере. Ощущение, что Эшли все двадцать четыре на семь находится в закусочной. — Тебе не с кем провести Рождество? По реакции становится понятно, что вопрос её сбил с толку: — Нет, с чего взяла? — хмурится Эш, хотя ещё минуту назад улыбалась. — Просто стало интересно, — пожимает плечами Ёнсо, оставляя картонки с меню в покое. — Зачем работать в праздники, если есть возможность провести время с семьёй? Ей это кажется нелогичным, а вот для Эшли всё вполне разумно: — Потому что я не хочу видеться со своей семьёй, — произносит это таким тоном, будто Ёнсо не понимает простых вещей. — Опять слушать, что мои ровесники уже заканчивают университет и строят карьеру. А я даже парня не могу найти и вообще работаю официанткой, — она нервно протирает и без того чистую столешницу барной стойки, избегая с Ёнсо зрительного контакта. — Начнут сравнивать с кузиной, у которой в моём возрасте было уже два ангелочка, или с троюродной сестрой, которая в прошлом году поступила в Гарвард, — каждое слово сочится обидой и отчаянием. У Эшли ещё всё впереди — Ёнсо уверена в этом. Просто в неё никто не верит, и это грустно. — Бесит, — выплёвывает она, отшвыривая тряпку. Хочет ещё что-то добавить, поднимая взгляд на Ёнсо, но замирает, смотря куда-то за её плечо: — Ты только не паникуй, — совсем тихо произносит Эш, едва шевеля губами, что Ёнсо приходится податься вперёд, чтобы расслышать: — Что? — Не паникуй, — всё так же тихо произносит она, глядя теперь Ёнсо в глаза: — Там Ли Ноу. — Что? — Ён кажется, что она всё ещё не так её расслышала. Но стоит человеку сзади подойти слишком близко, как воздух буквально электризуется от тока, бегущего по её венам: — Привет, — этот голос Ёнсо теперь слышит в ночных кошмарах. И как в замедленной съемке она поворачивает голову на незваного гостя, чувствуя, как сковало все мышцы. Он здесь — чёртов Ли Минхо сейчас здесь. Стоит справа от неё и изучает меню, которое знает наизусть. Сколько они не виделись? Почти два месяца — после Хэллоуина Ёнсо перестала считать дни. Он не выходил на связь, не писал, не звонил, не появлялся в кафе. Крис просил Ёнсо о встрече с ним, но она тогда отказала. Сказала, что не готова — неужели Кристофер Бан проигнорировал её просьбу и умолчал? Но как долго она ещё сможет всё игнорировать? Ей разбили сердце — было смертельно больно. Похоже, правда — преступник всегда возвращается на место преступления. И вот Минхо тоже вернулся. Искромсал её душу, оставил одну истекать слезами обиды и одиночества, а сам сбежал. Прятался и избегал встреч — струсил. Признался ей в любви, а потом будто забыл об этом. — Мы можем поговорить? — чёрт, он смотрит прямо на неё, а Ёнсо не знает, хочет ли вообще его видеть. …она не была сегодня готова. — Да… — мнётся. Страшно. — Да, давай присядем, — отстраняется от стойки слишком быстро, проходя мимо Минхо к столикам. А осознаёт происходящее, лишь когда понимает, что сидят они на том самом месте, где встретились в первый раз — это будто насмешка над их расколовшейся на острые осколки любовью. — Ты хотел поговорить? Вопрос скорее для неё самой, чем для него. Ёнсо не понимает, хочет ли говорить — есть ли то, что ей хочется ему сказать? …или услышать. По лицу Минхо сейчас сложно что-то прочитать. Вроде он такой же, каким Ёнсо его помнит. А вроде совсем чужой. К этому стоит привыкнуть — теперь они чужие. — Я не хотел, но мой психотерапевт сказал, что если я хочу продвинуться дальше, то мне стоит поговорить с тобой, — кажется, у него пересохли губы, которые он с трудом старается не кусать. Такое поведение ему не свойственно. — Ты ходишь к психотерапевту? Кажется, Ёнсо впервые видит человека, который действительно обратился к специалисту. — Приходится, — грустно усмехается он, перебирая пальцами невидимую пряжу. — Для тебя это странно? Опять смотрит в упор. Оказывается, это невыносимо тяжело — нести его бремя. Возможно, Ёнсо успела погорячиться на его счёт. — Нет, — говорить с ним всё ещё очень странно. — Просто, я не думала, что всё так серьёзно. …она уже давно о нём не думала. А теперь сидит напротив и не понимает, правильно ли делает, позволяя увидеться. Когда она нуждалась в нём — Минхо ушёл. Сжёг мосты, а пеплом усыпал их пляж — Ёнсо так и не рискнула вернуться туда. Слишком много воспоминаний. Слишком много чувств. Есть ли смысл ворошить прошлое, когда у неё только-только началась новая жизнь? Потому что начинает казаться, что лёд равнодушия трещит под ногами слишком быстро — так не должно быть. — Я тоже не думал, — пауза. Он как будто сам не понимает, зачем здесь находится. Опускает взгляд на свои беспокойные пальцы, и Ёнсо хочется накрыть его руки своими, лишь бы он перестал теребить раскалённый от напряжения воздух. — Я должен объясниться. Ты меня выслушаешь? Не смотрит. Лишь постоянно надавливает ногтями на подушечки своих пальцев, будто только это помогает ему оставаться в сознании. Он не в порядке — до сих пор не в порядке. Сейчас Ёнсо видит это. Но как не замечала раньше? Была слишком ослеплена влюблённостью или Ли Ноу просто хорошо притворялся? Если он сейчас не прекратит нервничать, то его тревога может передаться и ей — это будет хуже герпеса, которого у неё нет. — Знаешь, я тоже не хотела говорить с тобой, — в прошедшем времени, потому что сейчас она понимает — пора это сделать. Пока они не поговорят, то так и будут стоять на той проклятой небесами обочине, топча подошвами осколки собственных сердец. — Ты обижаешься? — голос не дрожит, но Минхо его контролирует лучше, чем свои руки, на которые Ёнсо смотрит, будто под гипнозом, не замечая, как сама кусает губу. — Уже нет, — кажется, это правда. Душевная боль, что сравнима с физической, затмила собой всё. Кажется, Ёнсо прошла все стадии принятия, наконец-то обретя покой. Остаётся надеяться, что Минхо тоже освободится из коварной ловушки собственного разума. Как же всё-таки легко обмануться. Вынудить себя поверить в сладостную ложь — проще, чем столкнуться с реальностью. Подавить негативные чувства, сделав вид, что всё хорошо. …рано или поздно ведь и правда всё наладится. Надо только дождаться. План практический идеальный — жаль, что не рабочий. Более того — смертельно опасный. Эта ошибка стоила Минхо любви. Сожалеет ли он теперь об этом? Скорее всего. Хочет ли всё вернуть обратно? Как знать. — Ты забыла меня? — он опять смотрит на Ёнсо, а она боится посмотреть в ответ. Неужели всё же хочет? Сердце щемит от вопроса и взгляда, что точно прицел снайперской винтовки прожигает мишень между её бровей. Он прежде спрашивал, обижается ли она — нет, она не обижается. Она злится. За то, что бросил. За то, что исчез и ничего не объяснил. За то, что сейчас сидит здесь и ждёт на свой жестокий вопрос ответ, который ему точно не понравится. Но сможет ли Ёнсо так с ним поступить? Даже после всего, что он с ней сделал. Даже после того, как буквально уничтожил. Сейчас не время и не место говорить о том, что у неё уже новые отношения и новая любовь — ещё более всепоглощающая. Минхо знает о Хёнджине и Ёнсо больше, чем знают другие. Но ему не стоит вот так узнавать об их отношениях. Хочется похвастаться. Хочется сделать так, чтобы Ли Минхо ещё больше пожалел, что бросил тогда Ёнсо на чёртовой обочине. Но не такой ценой. Не когда он уже сломлен. Не когда пытается собраться буквально по частицам. Ёнсо не возьмёт на душу такой грех. — Я могу не отвечать? — она всё же смотрит ему в глаза. Пытается считать его эмоции, да не выходит. Как же они отдалились — чужие совсем. Больно не от того, как всё закончилось. Больнее, что этому вообще было суждено случиться: встретиться в этом кафе, влюбиться и раствориться в космическом пространстве, как остаткам взрыва сверхновой. Это была прекрасная любовь. Такая простая, что и вовсе казалась невозможной. Но она была — Ёнсо всё помнит. Каждую мелочь, каждое слово, каждый поцелуй. И Минхо, кажется, помнит — от этого ещё тяжелее. Будто кто-то поставил кассету со старым видео школьных будней, которые Ён надеялась больше никогда не увидеть. Отрицать глупо, а признаваться стыдно. Но Ли Минхо навсегда останется её первой настоящей любовью — этого теперь не отнять. — Твоё право, — произносит он и снова замолкает, не отводя от неё взгляд, будто мазохист какой-то. …или садист. Ворошит воспоминания одним лишь своим присутствием. Заставляет задыхаться даже с маской ИВЛ на лице. Морозит голые лодыжки, хотя сегодня душно, как в парнике. Аномальная жара накрыла Лос-Анджелес. Ночью выпала месячная доля осадков — по телевизору сегодня сказали, — а днём шпарит беспощадное солнце, испаряя не только влагу, но и притворные маски. — Так ты будешь говорить? — на интервью они не договаривались. — Да, прости, — Минхо приходит в себя, отводя на мгновение взгляд в сторону. — Я очень долго прокручивал в голове нашу встречу. Пытаясь предсказать исходы: предугадать твои слова и реакции. Но понял, что пока это не произойдёт, то я и дальше буду изводить себя догадками, — кажется, ему и правда приходится прилагать усилия, чтобы вот так открыто об этом говорить. — Поэтому я пришёл объяснить всё и не жду, что ты мне что-то ответишь, — ему не нужны ответы, ему нужно освобождение от тяжёлого груза прошлого. — Я не буду задавать вопросов в конце. Мне только нужно объясниться и получить твоё внимание. Больше ничего. …больше ничего. Вот так? Теперь это точно будет конец? Долгожданная развязка их невероятной любовной истории выглядит как отчаянная исповедь за столиком в забегаловке. Вместе они путешествовали по Вселенной, а сейчас будто сидят на пыльной обочине рукава Млечного Пути, оплакивая потухшие с рассветом звёзды. Конец света разве такой? Почему не быстро? Почему не от мгновенного взрыва, а от медленного накаливания каждого атома в атмосфере? Это ведь чудовищно больно — чувствовать, как начинает кипеть собственная кровь, сворачиваясь в отвратительные комки когда-то живой плоти. — Говори. Я буду слушать. Пусть это произойдёт — больше нет сил ждать. Конец либо наступит прямо сейчас, либо никогда. Так зачем вообще пытаться сдержать термоядерный синтез беспощадной правды? Сердце Ёнсо всё равно пассивно разлагается от остатков радиоактивного распада их с Минхо прошлого. — Я рассказывал, что мы с Сюзи попали в аварию. Помнишь? — начинает он, исподлобья глядя на Ёнсо, будто думает, что она могла забыть. — Тогда играла та же песня, и у меня сорвало крышу, — будто зазубрив, он чеканит каждое слово — может, сам боится забыть, что хочет сказать. Или просто торопится поскорее сорвать этот пластырь и дать старой ране затянуться самой. Он ведь оберегал эти воспоминания слишком сильно — они начали гнить. И Минхо прогнил, сам того не замечая. А когда спохватился, то уже кричал от боли отмирания собственного сердца посреди трассы между Лас Танас Бич и Биг Рок — кретин. Он до сих пор себя за это ненавидит. Нужно было раньше обратиться за помощью. Признать, что он не может вынести всё в одиночку. Не избегать, не игнорировать, а делать всё возможное, чтобы освободиться. Набить татуировку было правильным решением — он ещё одну скоро набьёт. Но только когда будет уверен, что ад закончился, а его собственные демоны превратились в обычные тени. Но даже в момент, когда небо рухнуло, а серпантин дороги обвил его шею, он думал лишь о ней. Плевать, если бы Минхо пострадал сам — он и так к тому моменту уже умирал изнутри, делая последний отчаянный вдох. Но Ёнсо не виновата, что он такой слабый. Не виновата, что влюбилась, что открылась ему. …только Минхо виноват. Во всём, через что ей пришлось пройти после того дня. Это его ответственность. И Ён имеет полное право злиться и ненавидеть его — он сам готов молить об этом. Именно поэтому температура ненависти к самому себе оказалась адской. И ему не нужно прощение — он его никогда не сможет заслужить. Нужно лишь увидеть в глазах Ёнсо понимание его раскаяния. Пускай сейчас он выглядит как ничтожество — он ведь и есть такой. Использовал Ён в своих целях, чтобы забыться. Заставил влюбиться и влюбился сам. А потом сам же всё и разрушил. В кармане лежат наушники, а в телефоне песня стоит на повторе. …он больше не избегает. И если он сегодня смог наконец-то дослушать её до конца, значит, находится на верном пути, который больше не ведёт в преисподнюю чудовищной ночи. А рассыпается песчинками белоснежного пляжа, где небо на горизонте вязнет в океане. Где облака из керамики трещат на капоте кровавого кабриолета, а любимый голос искажён ужасом до неузнаваемости. Всё осталось там — его мысли и обречённая любовь. Но превращать это в очередную многолетнюю каторгу точно предельный мазохизм. Минхо достаточно настрадался, чтобы геройствовать в чужой сказке. И если он останется главным злодеем, то ладно — кто-то же должен. На большее он не способен, а разрушать прекрасное — легко. Красавица пришла в его заколдованный замок и решила остаться, а он её прогнал — жизнь, оказывается, не такая уж сказка. Счастливый конец не в любви к кому-то, а в любви к себе. Ведь восхищаться другими проще, чем хвалить себя. Находиться в окружении других проще, чем наедине с собой. Разговаривать с другими легче, чем услышать себя. …и Минхо наконец-то постарался услышать. Не игнорировал, не противился и не отрицал. Ему жизненно необходимо было увидеть сегодня Ёнсо. Посмотреть в глаза, осознать реальность происходящего. Неважно, что ей будет нечего ему сказать — она ему ничего не должна. «Нужно просто прийти», — зудящая мысль не давала покоя, пока перезвон дверного колокольчика не сработал как дефибриллятор. Сердце ёкнуло, но не от боли — от облегчения. Ёнсо всё такая же: в своей салатовой форме, с волосами, убранными в низкий хвост, из которого выбивается отросшая чёлка. А глаза ясные, что приходится периодически отводить взгляд, будто долго смотришь в полдень на солнце. Внешне она не изменилась — всё такая же прекрасная. Только общается теперь холодно — он заслуживает, поэтому принимает. Крис сказал, что приезжал к ней — вот придурок. Минхо очень боялся, что он этим сделал всё только хуже. Накрутил себе, что Ёнсо даже видеть его после такого не захочет. Как будто Минхо такое ничтожество, что не смог сам к ней прийти и подослал друга. Он и есть ничтожество, только никого не подсылал. В глаза смотреть больно, говорить — сложно. Совладать с собственным телом тоже будто нереально. Он едва сдерживается, чтобы не оторвать себе пару ногтей — злится. Злится и ненавидит сам себя. Что будет потом? Когда он закончит и неловко попрощается с ней. Он вот так просто уйдёт, не оглядываясь? Больше её не потревожит или снова попытается всё вернуть? Как будто от него ничего не зависит. Это Ёнсо может решить, есть для него обратный путь или нет. А сам он забрёл в чащу, откуда не может пока найти выход. Скитается от одного упавшего дерева к другому, осознавая, что сам же их и погубил. Отмахивается от назойливых комаров воспоминаний, что впиваются в обнажённую душу, оставляя зудящие проколы. Его никто не спасёт — потому что не сможет отыскать. Минхо либо сам найдёт путь обратно, либо обречённо сгинет. — Я не знал, что можно настолько вернуться в прошлое за какие-то секунды, — откровение, которое даётся ему проще всего. Добавить больше нечего. Остаётся только посмотреть ей в глаза, чтобы окончательно себя добить. Но Минхо пытается надышаться перед концом, отводя взгляд в сторону окна — улицы Беверли пульсируют жизнью, ещё не потухшими мечтами и вспышками фотокамер. — Райли, — произносит он, всё ещё не до конца осознавая, верна ли его ужасная догадка. Ёнсо молчит, а Минхо переводит на неё взгляд, даже не замечая, в какой ступор её привело забытое прозвище. — Ты можешь поднять салфетки с пола? — Прости, что? — она не понимает, что за ерунду он несёт, но это первое, что пришло на ум. — Салфетки на пол упали, подними их, пожалуйста, — он даже натягивает фальшивую улыбку, чем окончательно сбивает Ёнсо с толку. И раз она никак не может понять, что сейчас нужно просто делать, что он говорит, то Минхо нарочно задевает локтем салфетницу, сбрасывая со стола. Слева противно звякает пластик о напольную плитку, а справа роговицу щиплет очередная вспышка. Ёнсо раздражённо закатывает глаза, наклоняясь под стол: — Ты издеваешься? — шипит она, протягивая руку, чтобы поднять салфетницу. — Там мужик с камерой, — Минхо тоже наклоняется под стол, перехватывая запястье Ёнсо. — Туриста испугался? — она раздражённо смотрит на их руки, пытаясь освободиться и выпрямиться, но Минхо не позволяет: — Турист не будет фоткать тебя через окно на огромный объектив, — говорит тихо, но чётко, чтобы Ёнсо наконец-то перестала сопротивляться. Закрадываются неприятные подозрения, и мысли бешеным потоком сметают всю пыль, которая прежде закупоривала дыхательные пути, мешая говорить. …почему адреналин так трезвит? — Я что, знаменитость какая-то? — фыркает Ёнсо, укоризненно глядя в упор. Непонятно, её больше раздражают тревоги Минхо или его пальцы на её запястье. — Зачем ему это? Она будто искренне не понимает, чем вообще обусловлена паника. А Минхо не понимает, как можно быть такой бесстрашной, находясь в тесной близости со скандальной знаменитостью. Ёнсо уже забыла, как испугалась, когда в особняк вломились грабители? К обычным людям в дома редко вламываются — для этого надо быть очень невезучим или заниматься нелегальными вещами. — Не знаменитость, но живёшь у одного актёра. Или уже съехала? — он тоже не особо контролирует свой тон, как и силу, с которой держит руку Ёнсо. Если отпустит её прямо сейчас, то вряд ли снова когда-то сможет прикоснуться. Она испарится, как наваждение, будто и не было вовсе. Их любовь уже догорела при входе в земную атмосферу — пора и Минхо спуститься с небес на землю. Ёнсо как будто теряется на долю секунды, а Минхо не знает, чем это обосновано. Но отчётливо видит в её глазах панику, с которой Ён справляется практически моментально: — Не неси чепуху, — она хмурится, пытаясь прекратить эту неловкость, будто ей и вовсе не интересно всё происходящее. Но пульс на её запястье вот-вот разорвёт сосуды. Прежде она была напряжена, но не волновалась особо. Пусть Минхо сейчас и не в себе, но его эмпатия никуда не делась. Как и материал, который он уже успел изучить о Ким Ёнсо за время их отношений. Больше не держит. Если она считает его заботу неприемлемой, то Минхо не будет настаивать — просто отпустит. Хоть где-то проявит силу воли и прислушается к совести. Она больше не его — и была ли его когда-то? Минхо признавался в любви сам, но от неё этого не требовал, хоть и ждал. Говорил, что ей не обязательно отвечать ему взаимностью, но так наивно рассчитывал, что она всё же признается в ответ — не дождался. Каких-то десяти секунд не хватило для того, чтобы он услышал то, чего так желал. А теперь продолжает жить с мыслью, что Ким Ёнсо и не любила его вовсе. …так будто проще. Проще было кричать на неё. Проще разбивать собственное сердце и проще жить сейчас. Если бы знал, что она его любит, то позвонил бы в ту же ночь. Сам бы примчался в полицейский участок, чтобы забрать её. Получил бы пощёчину и тысячу пьяных слов ненависти. Смочил бы плечо рубашки её слезами, а губы утопил в чужой обиде. Как она жила все эти недели? Что чувствовала? Сказала Крису, что не хочет видеться с Минхо, потому что просто злилась или потому что была уничтожена? Есть ещё вопрос, который его волнует, но который он не осмелится задать. Потому что сейчас не место, потому что Ёнсо сейчас и не ответит. Может, когда-то у него ещё появится шанс, но точно не сию секунду. Он и так отнял у неё слишком много времени. Тонкое запястье без труда выскальзывает из его ладони, а Минхо даже не может смотреть, как Ёнсо выпрямляется, оставляя его наедине с расколотой на части душой и небрежно валяющейся салфетницей. — Их там трое, — перепуганно шепчет Ёнсо, сползая обратно на пол, будто бесформенная субстанция. Видимо, она обеспокоена. Ситуация больше не кажется лишь его нервозностью — Ёнсо сама в ужасе. Теперь она сидит на корточках под столом, глядя на Минхо с такой паникой, что он понимает всё без слов. Поперёк горла застревает имя, которое он хочет произнести, но вместе с тем и проблеваться. Он и так уже на девяносто процентов уверен, что окажется прав. Пусть десять процентов останутся на ошибку. — Ты встречаешься с ним? — сглатывает он, не в состоянии вздохнуть. …аномальная жара виновата. Ёнсо не нужно отвечать — всё очевидно. Минхо слишком много о ней знает, чтобы поверить откровенному вранью: — Что? — делает вид, будто услышала что-то немыслимое. — Нет. С чего взял? Попытка засчитана, но это не пробы на драматическую роль во второсортную постановку, далёкую от Бродвея. Они граничат с Западным Голливудом, и люди здесь годами выгрызают для себя лакомые куски на передних планах. На лужайках перед их домами растут райские яблоки, а дворники подметают звёздный прах, из которого потом создают настоящие бриллианты. Может, из праха их с Ёнсо любви тоже можно было создать драгоценность. Нагреть до преобразования углерода в графит, а потом опять нагреть, подвергая высокому давлению. Минхо казалось, что они уже прошли первую стадию — разрушили всё. Как и вторую — накалились до предела. Воздух за их столиком ионизировался, будто ещё немного и вчерашняя гроза снова разразится прямо над их головами. Но, кажется, этого всё равно недостаточно. Когда в химической реакции появляется посторонний элемент, то вся цепочка прерывается. И, похоже, что Минхо — ингибитор в собственной сказке со счастливым концом. …он с крахом провалил пробы на главную роль. — Да с того, что блядские папарацци тебя фотографируют, — не сдерживается в выражениях, потому что внутри всё кипит. …от ревности и от обиды. Почему она молчит? Потому что нечего сказать или потому что есть слишком много, о чём им стоит ещё поговорить? В солнечном сплетении всё вот-вот коллапсирует, что планета выйдет из зоны обитаемости. Это и есть настоящий конец света. Молчание хуже слов, дробью стреляющих в сердце — курок, и всё кончено. Тишина напоминает космический вакуум, откуда нет выхода. Где каждую секунду рождаются сотни тысяч звёзд, но на миллионы километров нет ни единой души. А стоит попытаться приблизиться к чему-то столь прекрасному, как Земля, по которой ходит Ким Ёнсо, как можно уничтожить её и сгинуть самому. Минхо не стоит нарушать этот хрупкий баланс в их Вселенной. …будто он уже его не нарушил. — И что делать? — она не даёт ответ, но заданный наперекор вопрос и так подтверждает очевидное. Минхо знает лишь то, чего не стоило делать. А для насущных проблем у него нет решений. Он ведь в прошлом застрял — как может советовать, куда двигаться дальше? — Надо уходить, — другого выхода нет. Ёнсо согласно кивает, готовясь подняться на ноги — наивная. Он едва успевает преградить ей путь рукой: — Только не вставай. Манит её жестом, на четвереньках проползая вдоль пустующих кабинок — хорошо, что время обеда уже прошло, и в закусочной всего пара человек. Дверь на кухню легко поддаётся, и Минхо придерживает её, чтобы Ёнсо смогла проползти следом. У поваров сейчас перерыв на собственный перекус, так что никто не обращает внимания на Ёнсо с Минхо, семенящих вдоль металлических столешниц в сторону подсобки. — Ли Ноу? — раздаётся со спины голос Чанбина, и Минхо тут же останавливается, чувствуя толчок в спину — Ёнсо врезалась. Сердце гнёт рёбра и сдвигает позвонки, пытаясь дотянуться до неё — контролировать это сложно. И Минхо даже не смотрит на неё, когда оборачивается на Чанбина: — Давно не виделись, — улыбается он, как будто ничего не произошло. Как будто он не исчезал на несколько недель с радаров, избегая любых мест, где мог теоретически пересечься с Ён. Удивление Чанбина понятно — ощущение, что весь Беверли знает, что между ними произошло, — Минхо и самому удивительно здесь находиться. — Бин, — Ёнсо резко оборачивается, а её смелость даже как-то пугает. — Я могу уйти? В другой день отработаю. — А что случилось? — Чанбин переводит взгляд с неё на Минхо, пытаясь понять ситуацию, но они и сами не до конца понимают. — Я всё решу, переоденься, — Минхо осторожно дотрагивается до её плеча, тут же убирая руку, как только она снова поворачивается к нему, глядя снизу вверх. — Уйдём вместе. Ничего не говорит. Лишь кивает, будто согласна на всё, что он ей сейчас предложит. Неужели, теперь пришла его очередь её спасать? Вот только это расплата или наказание? Они оба это никак не осознают до конца. Как в тумане, Ёнсо вводит пароль на своём шкафчике, тут же роняя на пол свёрнутые джинсы. Буквально сдирает с себя салатовую форму, комкая и закидывая в шкафчик, не сразу находит у футболки перед и не может совладать с пальцами, пытаясь застегнуть пуговицы на кардигане. Чёрт возьми, это безумие какое-то. Сомнений быть не может — все узнали. Но как? Откуда? Пальцы путаются в растрепавшихся волосах, которые Ёнсо пытается причесать, чтобы прикрыть лицо. А мысли путаются в тугие узлы, натягивая нервы до предела. Разве это возможно? Такое происходит только с кинозвёздами, а Ёнсо обычная. Пытается улизнуть незамеченной, будто натворила что-то. Но ведь любовь не преступление. Так почему же она чувствует себя такой виноватой? Чья-то кепка с эмблемой баскетбольной команды висит на крючке у двери. Ёнсо потом извинится перед хозяином за настоящую кражу, а сейчас ей нужно избежать кары за несуществующее преступление. Два стука, и дверь из кухни открывается: — Готова? — Минхо не заглядывает, дожидаясь ответа. — Да, — давится воздухом Ёнсо, не понимая, от чего взбудоражена больше: от папарацци возле их закусочной или от Минхо, который бесцеремонно берёт её за руку, выводя в общий зал. Эшли нет за барной стойкой — наверное, отошла в туалет. И Ёнсо натягивает козырёк кепки себе на лоб, едва за стеклянными дверями виднеются чьи-то фигуры. — Всё нормально, это просто клиенты, — успокаивает Минхо, пропуская посетителей внутрь. Может, обойдётся? Даже если фотографы и сделали несколько снимков, то сейчас горизонт чист. Ёнсо нужно лишь добраться до особняка и сообщить Хёнджину о случившемся. Или лучше Сынмину? А может, сразу Меган? Она точно знает, как воевать с паршивыми журналистами, не позволяя размазывать грязь по интернету. Чёрт, Мэг точно её убьёт. И её, и Хёнджина — они уже мертвы. Звук дверного колокольчика теряется в шуме улицы. Пара шагов даются легко, и Ёнсо уже готовится вдохнуть полной грудью, как слышит от Минхо сдавленное: «Чёрт». Не может быть. Всё тонет в духоте проклятого Беверли-Хиллз, когда Ёнсо поднимает голову, тут же жмуря глаза из-за вспышки фотокамер. Что делать? Раздаются голоса — они спрашивают что-то, но Ёнсо слышит лишь обрывки любимого имени и скрежет затворов, будто ей счищают скальп. Козырёк кепки не спасает — всё прекрасно видно. — Уберите камеры! — Минхо выставляет руку, пытаясь сдержать уже пятерых журналистов, наступающих, будто стая оголодавших шакалов. — Как долго вы в отношениях? — кто-то протягивает Ёнсо диктофон, чуть ли не запихивая в рот, и она отшатывается в сторону, с ужасом глядя в глаза назойливой журналистке. — Я не… — Ёнсо не знает, что пытается сказать и зачем вообще открыла рот. Слова рыбной костью встают поперёк глотки, а ладони потеют от волнения, что хочется вытереть о джинсы. — Красавица, если хочешь нормальные снимки, то посмотри в камеру! — раздаётся с другой стороны, и Ёнсо зачем-то поворачивается, тут же опуская голову, чтобы козырёк кепки спас от выстрела фотовспышки. — Где вы познакомились? — женщина с диктофоном продолжает бомбардировать вопросами. — Назовите хотя бы имя! Да что им всем нужно? Проходит секунд десять, а для Ёнсо будто время замирает — утром она мечтала о таком, а сейчас молится, чтобы кто-то нажал кнопку перемотки. Очередная вспышка и очередная попытка Ёнсо выдавить из себя отрицание происходящего. Ладонь больше никто не держит, и Ён чувствует пустоту, заполняющуюся лишь торфяной паникой, из которой так просто не выкарабкаться. Но вспышки резко исчезают под джинсовой тканью куртки, которую Минхо набрасывает ей на голову, с осторожностью кутая в свои объятия: — Ничего им не говори, — произносит он прямо на ухо, перекрывая рокот фотокамер и поток вопросов. Они идут обратно. Ёнсо слышит звон колокольчика и щелчок замка на стеклянных дверях закусочной. — Я уже вызвал полицию, — это Чанбин. — Здесь есть запасной выход? — Минхо продолжает вести Ёнсо вглубь помещения, до сих пор не убирая куртку с её головы — это к лучшему. Она не знает как теперь смотреть ему в глаза. — Да, у меня машина там припаркована. Они продолжают идти куда-то. Слышится непонимающий голос Эшли, а Чанбин просит её дождаться полицию. Но стоит приглушённым звукам проспекта снова заполнить всё пространство, Ёнсо чувствует, как начинается паническая атака. В последний раз такое было лишь когда ей завязали глаза в гардеробной Хван Хёнджина. Но сейчас страшно не из-за темноты — невыносимо представить, что теперь весь мир может её увидеть. А ещё невыносимо дожидаться шанса посмотреть на Ли Ноу. — Ей нельзя домой, — серьёзно произносит Минхо, усаживая Ёнсо на заднее сиденье. — Куда тогда? На секунду звуки пропадают, и Ёнсо наконец-то стягивает с лица куртку. Чёрт, это та самая, которая лежала у неё долгое время. Почему он до сих пор её носит? Хорошо, что Ён всё же успела её вернуть. Но она снова в её руках, а они с Ли Минхо в одной машине. — Лучше ляг, — просит он, пристёгивая ремень безопасности, уже сидя на переднем пассажирском сиденьи. — А? — будто не в себе, Ёнсо отрывает взгляд от куртки в руках, глядя теперь на Минхо. Он смотрит на неё через плечо, а в глазах нет ни разочарования, ни злости — только искреннее беспокойство. — Ты в порядке? — уточняет он, видимо, замечая бледность на лице Ёнсо. — Да, — зачем-то отвечает она, понимая, что не в порядке. — Я скажу, когда можно будет сесть нормально, ложись, — спокойно произносит он, и Ёнсо лишь послушно кивает, укладываясь на сиденьи. Машина трогается с места, и с такого ракурса Ёнсо может видеть лишь игольчатые пальмовые листья, которыми утыкано грязно-голубое небо, кажущееся мутным из-за лёгкой тонировки стёкол. В салоне пахнет освежителем-ёлочкой, а парни то и дело обмениваются новостями, до которых Ёнсо нет дела. Сконцентрироваться на чужом диалоге не получается, а радио не работает. И Ёнсо чувствует, как обед подступает к горлу от вечных остановок на светофорах. Это — кошмар наяву. И дурно вовсе не от укачивания, а от осознания того, что сказка закончилась — настоящие чудовища всё же ворвались в их прекрасный замок.