The Glory

— Я чувствую себя глупо, — честно признаётся Ёнсо, чувствуя, как Хёнджин самостоятельно берёт её за руку, помогая выйти из машины. Глаза завязаны, день близится к концу, а по голым рукам бегут мурашки — холодно. Но Хёнджин пообещал, что они быстро зайдут в помещение — можно и потерпеть. Повязка на глазах немного смущает — есть неприятные ассоциации. Только пока Хёнджин рядом, Ёнсо может не беспокоиться, что с ней что-то случится — он защитит. — Потерпи полминуты, — просит Хёнджин, ведя Ён куда-то. Ничего не объяснил, кроме как-то, что они едут на свидание, о котором она просила. А Ёнсо просила о чём-то? Она совсем не помнит. Но Хёнджину прекрасно удалось создать интригу. Макияж и причёска в салоне красоты, арендованном только для неё. Платье и идеально подобранные туфли-лодочки на тонких шпильках. Он что, присвоил себе не только её лифчик, но и ещё пару вещей? Иначе, откуда Джин смог так точно угадать её размеры? Интересно, он сам выбирал для Ёнсо образ или попросил Элайзу помочь? Тот факт, что он познакомил Ён со своей подругой — большой шаг. Как будто это придаёт их отношениям физическую форму. Чувства теперь не эфемерны, а осязаемы даже для окружающих. И это настолько же пугает, насколько и отрезвляет — всё реально. …они реальны. Больше не холодно. И когда сзади холпает дверь, становится понятно, что они с Хёнджином зашли в какое-то помещение. — Я могу открыть глаза? — Ён нетерпеливо тянется к синему шёлковому платку на лице, которым Джин аккуратно завязал ей глаза. Повязка тоже идеально подобрана в тон её сапфирового платья на тонких бретельках. Слишком красивое и практически невесомое, что ещё пару минут роса мурашек покалывает предплечья после вечерней прохлады — дождь собирается. …наконец-то собьёт калифорнийскую жару. — Ты такая нетерпеливая, — недовольно бубнит Хёнджин, и Ёнсо чувствует укол вины за своё желание поскорее получить всё и сразу. Джин явно старался сделать это свидание особенным, а она опять гонит вперёд, не в силах совладать с детским любопытством, которое уже давно пора искоренить. Детей не возят на свидания кинозвёзды. — Всё, я жду, — она всё же убирает руки от лица, чувствуя, как Хёнджин переплетает их пальцы, осторожно ведя дальше куда-то по коридору. Ощущение, что Ён уже догадывается, куда они приехали. Карамельная сладость скрипит на зубах зёрнышками нераскрывшегося попкорна, а несуществующие пузырьки газировки взрываются на языке почти природными рефлексами. А когда Хёнджин останавливается и самостоятельно снимает с Ёнсо повязку, то она уже знает, что скажет: — Кинотеатр? — Ён ведь правда мечтала сходить с ним в кино. — Я исполнил твоё желание? — Хёнджин стоит сзади и наклоняется к её уху, щекоча дыханием шею. Никаких очередей, никакого долгого ожидания своей очереди за попкорном и ни единого человека. Этот зал арендован полностью для них, и Ёнсо утопает в мягком красном кресле, понимая, что никогда раньше не была в вип-зале и вряд ли побывает тут ещё когда-то. — Нравится? — Хёнджин уже изучает меню, лежащее на подлокотнике, и Ёнсо отрывает взгляд от изящных линий подсветки, встроенной в стены и потолок кинозала. — Спрашиваешь ещё? — усмехается, наблюдая, с каким серьёзным лицом Хёнджин выбирает закуски. Он выглядит здесь вполне естественно. Элегантный костюм, чёрная рубашка без галстука, дорогие часы на запястье — он сама роскошь. С непринуждённым видом заказывает у подошедшего к ним официанта вино, марку которого Ёнсо с первого раза даже не сможет выговорить. И советуется по поводу закусок. А Ён непроизвольно расправляет плечи, понимая, что находясь рядом с таким Хван Хёнджином, стоит постараться соответствовать — даже если в зале кроме них больше никого нет. — К вину подайте креветки в горгонзоле, тартар из лосося, брускеты, закуски из артишоков… — перечисляет он, даже не подглядывая в меню, будто помнит название каждого блюда наизусть. — Ты пробовала фуа-гра? — теперь он обращается к Ёнсо, и она отрицательно качает головой — ничего из этого не пробовала. — И фуа-гра, — подытоживает он, захлопывая меню в кожаном переплёте и откладывая его на столик по левую руку. — Хочешь ещё что-то? Он снова поворачивает голову на Ёнсо, и она неловко закусывает щёку изнутри, не зная, насколько будет уместно попросить более привычные снеки для похода в кино. — Ванильную колу и солёный попкорн, — неловко улыбается она, поднимая взгляд на официанта. — Пожалуйста. — Здесь свой повар, он приготовит всё, что ты захочешь. Даже если в меню нет, — Хёнджин явно негодует, ведь когда есть возможность продегустировать авторское меню одного из лучших поваров Беверли-Хиллз, Ёнсо просит дешёвый попкорн и химозную газировку. — Да? — она будто прежде не догадывалась об этом. — Тогда, можно ещё орешки в шоколаде? — ну, кто бы сомневался. Хёнджин одёргивает себя позже, чем успевает произнести: — Ён. — Ну что? — она смотрит на него так, будто её лишают единственной в жизни радости. Он не должен себя так вести. Если Ёнсо хочет грызть воздушную кукурузу, то пускай. Это всё сегодня для неё — он не в праве ей что-то запрещать. — Ничего, — усмехается он, поднимая взгляд на официанта: — Для девушки ванильную колу и солёный попкорн. — Официант явно сдерживает усмешку, но ему слишком хорошо заплатят за этот вечер, чтобы он позволял себе такие вольности. Поэтому мужчина лишь кивает, удаляясь из кинозала, а Хёнджин уже чувствует, как Ёнсо буравит его взглядом. — Что? — в его тоне нет раздражения, просто не хотелось бы добавлять неловкости в этот вечер. — Тебе стыдно за меня? — она смотрит в упор, не моргая, и мысли Хёнджина путаются в её трепещущих ресницах: — Нет, с чего взяла? Почему он постоянно забывает, что она другая? Почему ожидает стандартного поведения, хотя знает, что Ёнсо не такая, как все те девушки, с которыми ему доводилось проводить время в последние годы? Она не избалована роскошью. Не имеет корыстных целей и не выпрашивает бриллианты. Ей от него только и нужно, что внимание — они нуждаются друг в друге. Хёнджин сам готов бросить к её ногам все драгоценности, которые только сможет достать. — Ну, тут свой повар, который может приготовить нам даже морские звёзды, а я заказала попкорн и газировку. Хёнджин готов купить ей настоящую звезду, если она ей понадобится. Люди ведь так ещё делают? — Я хочу, чтобы этот вечер прошёл идеально, — не врёт. — И если ты хочешь давиться кукурузными чешуйками и провоцировать кариес газировкой — кто я такой, чтобы запрещать? — он произносит это с едва заметной усмешкой, но без сарказма. За шутками он прячет свои истинные чувства. Только в этом нет никакого смысла, потому что Хёнджин и так знает, что чувствует — Ёнсо тоже это знает. И если она будет когда-то готова, то он расскажет о ней всему долбаному миру. Но пока — мир не заслуживает её. Хёнджин сам частично не заслуживает, но всеми силами старается это исправить. — Ну почему ты такой? — усмехается она. — Идеальный? Да что он несёт? Хёнджин знает, что не идеален. Но как же хочется быть таким для неё. — Заботливый, — Ёнсо накрывает его ладонь своей, чуть сжимая. Когда она первая дотрагивается до него, то эти прикосновения кажутся такими особенными. Хочется, чтобы они отпечатались на его коже, непрерывно напоминая о ней. — Дай-ка подумать, — задумывается Хёнджин, театрально потирая подбородок свободной рукой. — Наверное, потому что я люблю тебя? — он снова смотрит ей в глаза, и Ёнсо не отводит взгляд. Лишь неконтролируемо улыбается, пока в её глазах отражается его любовь. — Наверное, — усмехается она и целует Джина в губы. И он прикрывает веки, чтобы сконцентрироваться лишь на ощущениях, что щекочут его нервы и терпение. Поэтому он не даёт Ёнсо углубить поцелуй, хоть и сам этого желает. Смотрит теперь только на экран, где уже крутится стандартный ролик про эвакуацию в случае пожара. Вот только внутри Хёнджина уже всё полыхает, что вот-вот расплавятся кости. …эвакуироваться бесполезно. — А что за фильм? — Ёнсо точно не желает прерываться, но садится ровно, всё ещё держа Хёнджина за руку. — Ты, вроде, говорила, что хочешь увидеть меня на большом экране. Так что это последний из снятых, — Хёнджин гордится этой кинолентой. — Я за него получил больше всего номинаций. Жаль, взял в итоге не все. Этот факт, конечно, бьёт по его самолюбию. Он ведь столько сил вложил в этот проект, пытаясь доказать самому себе, что ему всё под силу. Но эти промахи — ерунда. Если — или, скорее, когда — он возьмёт Оскар, то никто и не вспомнит об этих мелочах. И он сам предпочитает не думать о плохом. Даже не попадал в крупные скандалы за последние недели — и ради себя, и ради Ёнсо. — С ума сойти, — Ён елозит на кресле, ощутимо сжимая руку Хёнджина. — Мой парень — кинозвезда, — усмехается она, будто не веря собственным словам. — А ты только сейчас это поняла? — её наивность иногда доводит его до исступления. Она будто именно то, что он не искал, но в чём безумно нуждался — его противоположность и идеальный недостающий пазл. Золотая нить в гобелене его истрепавшейся жизни, выставленной на всеобщее обозрение. Все восхищаются им, не замечая изъяны — или не придавая им значения. Он — Хван Хёнджин. Ему можно творить абсурдные вещи, а все вокруг будут обсуждать эти поступки, будто подлинное искусство — насмехаться, восхищаться, завидовать или презирать. К нему невозможно быть равнодушным. Трогать чужие сердца — его хлеб. Вот только почему сам творец истощён? Художник должен быть голодным. Вот только быть жадным до воплощения своих идей в жизнь совсем не то же самое, что быть сожранным заживо. А Хёнджин хорошо знает, каково это — быть разорванным в клочья стервятниками дешёвых газетёнок. Насыщать других, но разлагаться изнутри. И если такое когда-то случится с его Ёнсо — он будет готов уничтожить всех причастных. …себя в первую очередь. — Честно? Как будто да, — усмехается Ёнсо, словно действительно не думала об этом раньше. Хёнджин знает, что она всё ещё смотрит на его лицо, любуясь бликами света от экрана, что щекочут его щёки. Он знает, чего она хочет, и ждёт, но сам не реагирует — не сейчас. — Смотри на экран, — спокойно произносит он, смотря вступительные титры начавшегося только что фильма. — Так мне тебя лучше видно, — тихо произносит она, будто её голос может помешать невидимым зрителям. Если Ёнсо нужно видеть его перед собой, то Хёнджину нужно её чувствовать. Он освобождает свою руку от её пальцев, перекладывая на голое колено — теперь очередь Хёнджина тонуть под мягкими волнами сапфирового платья, пока он ласково поглаживает ногу Ёнсо, слегка массируя гладкую кожу. Пока что ему этого достаточно. Но Ёнсо всё же подаётся к нему, смазано целуя в линию челюсти, не желая оставлять в покое. Приходится всё же повернуться к ней и тут же угодить в ловушку влюблённых губ, смакующих его собственные, будто глоток желанной приторной крем-соды. Но если пить слишком быстро без остановки, то разорвёт изнутри. Приходится отстраниться — официант вовремя принёс напитки. Хёнджину не повредит перебить вкус яркого поцелуя белым вином. Забавно, что Ёнсо думала, что будет смотреться нелепо, жуя свой попкорн, но Хёнджин чувствует себя более неуместно, наслаждаясь изысканными закусками. А когда ему на колени падает солёное облако попкорна, он лишь усмехается, не обращая внимание на дурачества Ёнсо, которая кидает в него очередным снарядом воздушной кукурузы. Джин так и знал, что она не съест всё ведро в одиночку. Третья попытка бомбардировки заканчивается для неё успехом, ведь терпение Хёнджина заканчивается вместе с сухим брютом в бокале. — Эй! — Ёнсо даже подскакивает от неожиданности, когда Джин собирает со своих колен весь попкорн и кидает обратно в Ёнсо. А что? Она думала, будто может творить всё, что ей вздумается, и никаких последствий не будет? — Ты первая начала, — ведёт плечом Хёнджин, отставляя пустой бокал на столик с закусками. — Я пыталась привлечь твоё внимание, — будто оправдывается она, собирая зёрнышки попкорна, затерявшиеся в волнах её платья. — Зачем? — Поцеловать хочу, — обиженно бубнит Ён, и Хёнджин не рискует лишать её такого удовольствия. Притягивает к себе за подбородок и смачно целует солёные от попкорна губы, будто правда пробуя частичку моря. Нужно быть аккуратным — морской водой легко отравиться. Но выбирая между мгновенной одинокой смертью сейчас и мучительной потом, Хёнджин предпочитает второе. Они не могут просто так исчезнуть — он не позволит. — Поцеловала, — отстраняется он, хотя собрал ещё не всю соль с чужих губ. — Теперь смотри фильм, — убирает руку от её лица и усаживается в кресле ровно. — Этого мало, — снова с досадой вздыхает Ёнсо, а Хёнджин многозначительно приподнимает брови, делая вид, что выбирает закуску. — Ты же хотела посмотреть фильм, — напоминает он, останавливая свой выбор на тартаре из свежего лосося. Уже собирается положить в рот кусочек брускетты с аппетитными кусочками рыбы, как Ёнсо тянется к его руке и кладёт два воздушных зёрнышка на его закуску. — Кино без попкорна не кино, — отвечает она на его косой вопросительный взгляд. Скорее всего, раньше бы Хёнджин и не поверил, что согласится съесть такое блюдо. Но сейчас ему не кажется отвратительным подобный бутерброд — он до сих пор помнит яичницу и тосты, нехотя приготовленные для него Ёнсо. Так как он может проигнорировать её заботливый жест сейчас? Пусть он весьма странный и совсем неаппетитный — Хёнджин съест. — Ты знаешь, что твоя красота в простоте? — он искренне так считает. Как-то Ёнсо предположила, что ему захотелось развлечься с дурнушкой, но как же она ошибалась. Его не забавит её лёгкость — она пленит его. …уже пленила. С первого дня, с первой ссоры, с первого шага навстречу и с первого поцелуя. Он будто мгновенно попал под её чары, сам того не осознавая. Его просто тянуло, а она всё дальше отдалялась. Художник должен быть голодным, чтобы не терять своей хватки. И Хван Хёнджин не привык отступать на полпути. — А ты знаешь, что слишком сильно вгоняешь себя в рамки? — ломает бровь Ёнсо, явно не шутя и попадая прямо в яблочко. Для рамок с гербарием его грёз пора открывать отдельную галерею — или колумбарий. Ведь до появления Ёнсо во всех его полотнах не было жизни. — Для этого ты мне и нужна, — на полном серьёзе произносит он, потому что жизни без неё не представляет. ...ведь не жизнь это. — Вдохновлять на жизнь? — она почти права, за исключением маленькой детали: — Добавлять в неё яркие краски, — исправляет Хёнджин и в полумраке видит, как Ёнсо морщит нос, расстраиваясь, что опять не угадала.

☆☆☆

— Дождь собирается, — Ёнсо озвучивает очевидное, выходя из машины. На крышу Бэ-Эм-Вэ звонко падает первая капля, и по голым предплечьям бегут колючие мурашки. Ёнсо обхватывает себя руками, пытаясь согреться, а подушечки пальцев колит собственная кожа, будто синяя хёнджинова роза пытается усмирить свои шипы. Цветам нужны колючки, чтобы защищаться от окружающего мира. Но Ёнсо нет надобности в этом — пока она рядом с Хёнджином, он её защитит. И это чувствуется в его словах, взгляде и нежности, с которой он накидывает ей на плечи свой пиджак, приобнимая и провожая к особняку. — Ты вся дрожишь, — произносит он, идя с ней в обнимку по двору. — Уже совсем холодно, — едва не стучит зубами Ёнсо, поворачивая на него голову. Хочется запомнить этот момент, ведь он такой особенный. …Хёнджин для неё особенный. — Так зима на календаре, — усмехается он, опуская взгляд на Ён. — Смотри вперёд, а то споткнёшься, — предостерегает Джин, а Ёнсо поджимает губы, пряча глупую улыбку. — Ты ведь подхватишь, — она желает не допускать сомнений. Ёнсо счастлива. Прямо сейчас, торопясь зайти в дом, чтобы не попасть под дождь и не простыть от порывистого ветра, несущего свинцовые тучи, которые под собственной тяжестью вот-вот рухнут на Кэролвуд Драйв, придавливая под собой её обитателей. Надвигается настоящая буря, но Ёнсо игнорирует её предвестников. И когда Хёнджин подхватывает её, отрывая от земли, Ёнсо лишь смеётся, обнимая его за шею и наклоняясь, чтобы поцеловать. О том, что Джин сам может споткнуться, и тогда они оба рухнут — речи быть не может. Думать можно лишь о приятных вещах: о том, какие нежные у него губы, крепкие руки и дурманящий аромат дорогого одеколона, который будет ассоциироваться теперь с этой ночью. Каблуки звякают о первую ступень главной лестницы, но Ёнсо продолжает целовать Хёнджина, стоя теперь с ним на одном уровне. И отстраняется от него лишь когда мерзкая дождевая капля ударяет по кончику носа. — Пошли внутрь, — Хёнджин берёт её за руку, поднимаясь по ступеням ко входу. — Сейчас ливень начнётся. Но подаренные лодочки будто намертво застревают в каменных ступенях, не позволяя сделать и шага. Хёнджин оборачивается, озадаченно глядя на Ёнсо, а она толком и объяснить не может, почему стоит. Она ведь ещё никогда не заходила через этот вход — он только для хозяев. А всё это время Ёнсо находилась в невесомом состоянии с неопределённым статусом. Значит ли это, что теперь она не просто случайная гостья в этом доме? — Забыла что-то в машине? …скорее, забыла обо всём на свете. — Нет, пошли скорее, — улыбается она, решаясь шагнуть на следующую ступень. Может, ей уже пора сделать шаг не только на этой лестнице? Хёнджин ведь тоже заслуживает, чтобы к нему тянулись. А Ёнсо тянет к нему со страшной силой. Даже будучи рядом с ним и держа за руку — ей этого недостаточно. Жадничать нехорошо, но Ёнсо всё же пожадничает. Прибавляет шаг и прежде, чем Хёнджин успевает взяться за ручку входной двери, встаёт перед ним, преграждая путь. На улице уже темно — практически полночь. Вот-вот пойдёт дождь и разразится молния. И, возможно, завтра Ёнсо задохнётся от духоты, в которой наутро погрязнет весь город, будто Лос-Анджелес обтянули парниковой плёнкой, превратив город ангелов в оранжерею человеческих душ. Но сейчас есть только он и она — всё остальное не имеет значения. — Я люблю тебя, — произносит Ёнсо, глядя Хёнджину прямо в глаза. — Хочу, чтобы ты знал это. Но никакой реакции. Ни радости, ни удивления. Хёнджин как смотрел на неё без посторонних эмоций, так и смотрит сейчас. Может, так и выглядит шок? Ёнсо никогда не произносила этих слов вслух, чтобы иметь представление, как мужчины реагируют на подобные признания. Она же не могла этим всё испортить? Если бы Хёнджин собирался прекратить их сумасшедший роман, то сделал бы это до того, как позвал сегодня на свидание. А значит, он хотел услышать это — так что теперь? — Сможешь повторить? — просит он, всё ещё не разрывая зрительный контакт, будто ища подвох. — Хочу, чтобы ты знал, — как можно увереннее произносит Ёнсо, чтобы развеять сомнения, если таковые у него возникли. — Не это, — качает головой Хёнджин, сильнее сжимая пальцы Ёнсо, словно проверяя, а реальна ли она. Но Ёнсо настоящая — рядом с ним она такая, какая есть. И её любовь тоже настоящая. Может, скептицизм Хёнджина активировался после двух бокалов вина, которые он выпил ещё в кинотеатре? Сама Ёнсо пила только газировку. Но он ведь не мог опьянеть от такой мизерной — по его меркам — дозы. — Я люблю тебя, — чётко произносит Ёнсо, повышая голос, чтобы порыву ветра не удалась разорвать слова на несвязные звуки. Где-то вдалеке слышатся отголоски грома. В воздухе пахнет озоном, а ноги Ёнсо уже подкашиваются даже не от волнения, а от холода. Но она не сдвинется с места, пока не убедится, что Хёнджин всё расслышал правильно. — И я люблю тебя, — неожиданно отвечает он после затянувшейся паузы. Так что пусть по Кэролвуд Драйв пройдёт хоть настоящее торнадо. Теперь Ким Ёнсо готова принять даже собственную глупую смерть, ведь в этот раз она успела сказать о самом важном. Она только не успевает произнести на его признание своё простецкое «знаю», как Хёнджин притягивает её к себе, чтобы запечатать любовь на подрагивающих от холода губах. Тяжёлая дверь с грохотом закрывается за их спинами, и Ёнсо едва слышно взвизгивает, понимая, что сейчас они могли разбудить немногочисленных обитателей дома. — Не шуми, — шипит она, боясь, что Суа их застукает. Она ведь и так рано или поздно узнает, только Ёнсо не хочется, чтобы именно этим разговором закончился сегодняшний день. Ей вообще не хочется, чтобы он когда-то заканчивался — разговаривать тоже не хочется. Хочется обнимать, целовать и любить его — любить Хван Хёнджина. — Сквозняк, — с усмешкой произносит он, скидывая с плечей Ёнсо свой пиджак и притягивая её к себе за талию. Всё внутри него кричит о желании заполучить Ёнсо целиком и полностью. И она не против. Лишь смеётся, когда Джин нагло задирает синее платье, сдавливая ягодицу. Нельзя тут оставаться — хочется спрятаться ото всех. Чтобы этот момент принадлежал лишь им двоим. И Ёнсо с трудом останавливает Хёнджина, который жадно осыпает поцелуями её ключицы, намереваясь спустить тонкую бретельку платья с её плеча. Но и на лестнице он не может удержаться, чтобы не заключить Ён в объятия, буквально вдавливая в себя. Как же приятно — всё почти как в первый раз. И эта мысль вызывает очередной неконтролируемый смешок, который тут же вязнет в желанном поцелуе и растворяется в полумраке. Сопротивляться бесполезно, да и не хочется вовсе, как и не хочется думать о последствиях. …хочется быть здесь и сейчас. Стать частью неудержимой стихии: ветром, уносящим прочь воздушного змея; солнцем, расплавляющим бетонный городской скелет; временем, замедляющим увядание природы и души; самой жизнью. …тишиной и бурей. Сбивая косяки и срывая с губ друг друга признания в любви, они топчутся по коридору второго этажа. Минуют гостевую комнату, как и комнату Ёнсо. Несколько дверей, за которые Ён никогда не заглядывала, и тумбу с вазой, которая летит на пол, с треском разлетаясь на крупные осколки. Ёнсо взвизгивает от неожиданности, а Хёнджин практически мгновенно подхватывает её на руки — боится, что она поранится, и опускает обратно на пол, лишь когда они оказываются в его спальне. Ёнсо не думала о том, что вновь попадёт сюда. Как и сейчас не думает ни о чём постороннем, когда скидывает лодочки, параллельно пытаясь совладать с непослушными пальцами, чтобы расстегнуть оставшиеся пуговицы шёлковой рубашки Хёнджина, буквально сдирая её. Джин торопливо избавляется от золотых запанок, звякающих где-то под ногами, и отшвыривает рубашку куда-то в сторону. Чуть наклоняется, чтобы подхватить бедро Ёнсо под коленом, и проводит пальцами по её ноге, запоминая изгибы и будоража нервные клетки. Из груди вырывается едва слышный стон, который он глушит поцелуем. А Ёнсо тает от предвкушения, когда он задирает ткань её платья. Ей приходится подпрыгнуть, чтобы обвить ногами его торс, вжимаясь всем телом и мысленно моля ускориться. Хотя Хёнджин уже сам еле держится, несдержанно массируя её ягодицы, пока подходит к кровати. Лопатки утопают в матрасе, а Ёнсо тонет в волнах удовольствия, когда Хёнджин стягивает с неё бельё, так и не сняв платье. Ласкает, будто лепестки нежной розы, проводя пальцами по низу живота и внутреннеей стороне бёдер, но не тратит время на пустые прикосновения. Ведь чувство наполненности Ёнсо ощущает лишь когда он спускает свои брюки, в спешке нащупывая презерватив в ящике прикроватной тумбочки, и уже не торопясь входит, давая привыкнуть. Внутри Ёнсо всё беспощадно плавится, что только захлебнувшись в волнах оргазма ей удастся немного остыть и вновь обрести физическую форму. Ритмичные звуки нарастающего темпа пульсируют в висках, проникают в сердечно-сосудистую систему и накаляют провода нервов. Кажется, воздух вот-вот заискрит, что есть вероятность сгореть дотла. За окном настоящая буря, но аквариумный вакуум хёнджиновой спальни защищает от разбушевавшейся этой ночью стихии. Дождевые капли барабанят по оконным стёклам второго этажа, комнату то и дело рубят разряды молнии, громовыми раскатами звеня по незащищённым плотными шторами окнам. Хёнджин в сотый раз признаётся в любви, а Ёнсо искренне отвечает ему взаимностью, глядя в глаза и царапая его напряжённые плечи. Чувствует как пульсируют мышцы и как бешено колотится собственное сердце, прежде чем разлететься настоящими хрустальными осколками. И тонет — в собственном теле, в объятиях Хёнджина и в их общей безрассудной любви.

---------в особняке часом ранее---------

Электронные часы на микроволновой печи беспощадно отсчитывают минуты до полуночи, будто издеваются. Если за оставшееся время Суа не придумает что-то, то ей придётся пойти на крайние меры. Потерять место в этом особняке или лишиться мечты? Выбор, кажется, очевидным. Но Суа он, почему-то, даётся с трудом. Придётся предать семью — она понимает. Как и то, что Ёнсо всё равно никогда не сможет жить с Хван Хёнджином долго и счастливо. Они из разных миров — Суа думала, что Ён осознаёт это. Они ведь были на одной стороне, так когда это изменилось? С чего вдруг эта мелочь решила, что готова погрязнуть в трясине разлагающихся звёзд? Карьера Хвана идёт вверх, так же как и растёт количество скандалов вокруг него. Неужели Ёнсо не понимает, что в один прекрасный день она сама станет сенсацией? Она правда такая наивная, что думает, будто они одни в целом мире? Это же бред. Дешёвое вино вяжет язык, но купить нормальное — значит вызвать ненужные подозрения. А все эти годы Суа удавалось оставаться в тени. И прежде чем совершать поступки, последствия которых будут необратимы, Суа прокручивает в голове все варианты — и удачные, и плачевные. Вторых, конечно же, больше. Но ведь в жизни есть такая штука, как удача. Суа только на ней и вытягивает. Так что, может, стоит наплевать на всё и поступить так, как она всегда делала? Выбрать себя, а не других. Но чёрт, старшая сестра никогда не простит, если из-за Суа пострадает её ненаглядная дочурка. Как будто Суа всё заранее подстроила — бред же. Все пошло не по плану с самого начала. С первого появления Ёнсо в особняке карточные стены тайного убежища Шин Суа начали рушиться. И если в те дни самым страшным казалось увольнение из особняка Хвана, то сейчас проснулась совесть, а Суа с ней и так не очень ладит. Сегодня они поехали на свидание. Суа подслушала, как Хёнджин договаривался с Меган, чтобы та организовала закрытый показ в частном кинотеатре. И видела чехол от костюма. Обычно, это её работа — гладить вещи, избавляясь от всех заломов и складок на идеально скроенных пиджаках, рубашках и брюках. Начищать обувь, развешивать всё на вешалки. Но в этот раз всё было иначе. Может, конечно, Хёнджин не хочет привлекать её к тому, что касается Ёнсо — почти благородно. Но это только мешает. Если бы удалось заполучить снимки с камер возле бутика Тиффани или адрес кинотеатра — Суа бы смогла выкрутиться без привлечения племянницы. Но она ничего не знает. Она даже не понимает, насколько близки отношения между Ёнсо и Хёнджином. …она и представить не может, насколько. В её глазах — это лишь интрижка. Типичная для него и убийственная для Ёнсо. Ведь когда племянница поймёт, что ею всё это время пользовались — как и всеми остальными девушками, которые прошли через спальню, джакузи и бассейн Хван Хёнджина — то будет уже поздно. А Суа без зазрения совести позлорадствует. Ведь она пыталась предостеречь, но Ёнсо и слушать не стала. Могла же переехать в общежитие, как только появилась возможность. Да и на жильё уже точно накопила денег. Но Ёнсо совершила ошибку, которую Суа не может себе позволить — выбрала другого, а не себя. — Тут кто-то есть? — доносится из коридора, и Суа вздрагивает, едва не роняя полупустой бокал. — Джин! — кричит Феликс, и по голосу, что теперь звучит громче, становится очевидно — Феликс Ли направляется в дальнюю кухню. Отчего-то сердце начинает биться чаще. Но это, скорее, от нескольких глотков полусухого из Волмарта, а не от волнения. С чего бы ей волноваться о Феликсе? После его эффектного попадания на больничную койку с передозом, вокруг него все так и носятся, как с пиратским сокровищем. Но это золото точно проклято — Суа не прикоснётся к нему. Конечно, в духовном смысле. В физических прикосновениях к Феликсу Ли она никогда не отказывала ни себе, ни ему. Он всегда был для неё соломинкой — болтливый до чёртиков, особенно, если выпьет или накидается наркотой. Простой такой, как четвертак, что не воспользоваться этим шансом было бы весьма глупо. И Суа осушает до дна бокал, видя в конце тоннеля свой личный синий огонёк спасения. — Никого нет, — произносит она, как только в кухне появляется Феликс, в очередной раз выкрикивая имя хозяина особняка. — Мы одни, — добавляет она, решая идти сразу ва-банк. …раньше это работало. — Привет, — как-то без энтузиазма здоровается он, подходя ближе. — Джин трубку не берёт, а я ждать не мог. Когда вернётся, не знаешь? В голове сразу мелькает мысль, что Феликс уже достаточно реабилитировался, как и выжил из ума, раз решил прийти к своему собутыльнику в такой поздний час. Он же явно не собирался смотреть с ним ситком до утра и жевать мармеладных мишек. — Он не посчитал нужным меня уведомить, — пожимает плечами Суа, наливая вино в опустевший бокал. — Составишь компанию? — она поднимает на Феликса взгляд, осторожно подталкивая в его сторону наполненный бокал, стараясь не расплескать вино. — Я пытаюсь больше не пить, — Феликс смотрит на бокал, но в его голосе не слышится сомнений. Это подстава. — Жаль, — вздыхает Суа, понимая, что первая часть отработанной схемы дала сбой. — Кстати, как реабилитация? — Успешно, — кивает он, не распыляясь в подробностях. Это совсем не похоже на их прежнее общение. — Я пойду. Передай ему, чтобы позвонил, даже если будет уже поздно. Я спать не собирался. И, не дожидаясь ответа, он разворачивается в сторону коридора, откуда и пришёл. А Суа едва подавляет ноты отчаяния в голосе: — Может, останешься и дождёшься? — произносит она, и этого хватает, чтобы Феликс всё же притормозил. — Мне здесь делать нечего, так что я пойду, — он лишь оборачивается через плечо, явно не собираясь задерживаться. Суа не помнит, был ли такой раз, когда Феликс Ли не захотел с ней остаться. Есть подозрение, что после передозировки он стал импотентом — такое ведь бывает с наркоманами. Но Суа не может напрямую спросить об этом. Подобный вопрос точно отобьёт всякое желание. Поэтому она оставляет бокал в покое и подходит к Феликсу, осторожно кладя руку ему на плечо. Ведёт ладонью по ткани потёртой футболки, пачкая подушечки пальцев о татуировки на его локте. Опускается ниже, но ничего не происходит. Феликс просто стоит, всё ещё глядя на Суа через плечо, и молчит. А когда она поднимает на него взгляд, пытаясь переплести их пальцы, то невольно замирает, уже понимая, что это может стать их последней встречей. — Ты обижаешься, что я не позвонила спросить о твоём здоровье? — она продолжает играть свою роль наивной горничной, но в голове бешено крутятся шестерёнки. — Так у меня нет твоего номера. — Нет, — с хрипотцой в голосе отвечает Феликс, отнимая руку. — Ты не обязана это делать, — он всё ещё смотрит в упор и не двигается, а Суа хочется отступить на шаг. Но она не делает этого, стойко выдерживая его безразличие. — Я пришёл к другу. Но его нет, и я ухожу. Как будто Суа раньше не догадывалась, что когда-то этот день наступит. Что её синяя птица счастья, несущая золотые яйца пьяных сплетен, протрезвеет и упорхнёт из клетки, в которую даже не подозревала, что угодила. Но отчаяние сильнее здравого смысла — на кону стоит слишком много, чтобы можно было мыслить здраво. Эта жажда будто вызвана неизлечимым вирусом, и организм Шин Суа не может с ним бороться. Они уже симбиот — какой смысл был во всём, если в итоге Суа останется ни с чем? — И ты просто так уйдёшь? — она хватает Феликса за руку, сильнее сжимая его ладонь и не давая покинуть кухню. Суа и так уже обречена — с багажом тех поступков, которые она совершила, в рай не пускают. А вот перспектива повышения в печатном издании «Glory & Gossip» сверкает перед глазами разноцветным фейерверком. Стоит сделать последний рывок и схватить заветный приз. Но пока что Суа лишь крепко держит руку Феликса, отчаянно надеясь сама не зная на что. — А зачем мне оставаться? — он опускает взгляд на их сцепленные руки, но Суа боится его отпустить, хоть и знает, что нужно. — Ради тебя и меня, — проглатывая ком в горле, ей удаётся говорить искренне, хотя, справедливости ради, стоит вычеркнуть Феликса из этого предложения. Это всё только лишь ради неё — она главная героиня своей истории. Ни Феликс, ни Ёнсо с Хёнджином не заслуживают славы так, как заслуживает она. Они ведь совсем не заботятся о себе. Им плевать, что будет дальше. Живут моментом, позволяют мимолётным удовольствиям туманить разум и отключать здравомыслие. Им просто везёт — ублюдки. А Суа из кожи вон лезет ради своей цели. И у Феликса есть сейчас последний шанс сделать что-то не только ради собственного эгоистичного благополучия. Думает ли Суа в этот момент о том, что на самом деле происходит в жизни Феликса Ли? А зачем? Она считает, что увиденного своими глазами образа раздолбая уже достаточно, чтобы составить о Феликсе верное представление. Задумывалась ли она когда-то, как Хван Хёнджин дошёл до такой распутной жизни? Вот ещё. Его пороки приносят Суа деньги — все в плюсах. Верит ли она в искреннюю любовь своей племянницы? Суа не подпускает к себе этого монстра. Любовь уничтожает и тянет на дно. Делает беспомощными и жалкими даже самых сильных. А слабых просто стирает в порошок, перетирая их сердца своими жерновами, словно муку высшего сорта. В этом городе пороков нет места для любви. Нет доверия людям и нет лазейки для жалости. Тут всегда светит солнце, расплавляя и души, и асфальт. Превращая в ничто надежды и зажигая новые звёзды. И в этом адском котле можно либо всплыть на поверхность первым, сбросив балласт, либо пойти на дно со своими принципами. Суа уже давно распрощалась с грузом неугомонной совести — ей нет места в её сердце. Какая разница, кто и как попал на Олимп, если голову уже украшает лавровый венок? И, вскарабкавшись по горе вафельных черепов, Суа уже почти на вершине — нельзя давать слабину. …падение с такой высоты — смертельно. — Суа, тебя и меня не существует, — Феликс говорит таким тоном, будто даже разочарован в её наивности. — Я думал, что ты это знаешь. …ещё как знает, но не сдаётся. — Я имела ввиду, можно же просто провести время вместе, раз ты всё равно здесь, — перевести всё в шутку получается слабо, и из груди вырывается бестолковый смешок. — Мы давно не виделись. Ты разве не скучал? Прямо сейчас Суа ненавидит себя — за беспомощность, слабость и отчаяние. От этой низости не будет никакого толку, но отпустить соломинку Суа не в силах. Она ведь и так летит с обрыва вниз — прямо в преисподнюю — только верить в это всё ещё отказывается. — Прости, но тебе стоит забыть об этом, — Феликс осторожно высвобождает руку от цепкой хватки Суа — она не заслужила такого отношения. Использовала его многие месяцы. Безвозвратно разменяла мораль на возможность получать сплетни из первых рук. А ломбард, в который она сдала свою бесценную совесть, не возвращает залоги обратно. Почему этот ублюдок так спокоен? Почему не грубит ей, не посылает куда подальше, если не желает больше их близости? Он должен презирать её уже сейчас, а он просто уходит. Серьёзно? — Почему? — Суа сама повышает голос, окликая Феликса уже на середине коридора. В доме никого нет. Одинокие бездушные стены, будто крепкая броня, отражают чужое отчаяние, и Суа чувствует, как пулемётная дробь собственного вопроса решетит плоть. Феликс не останавливается, а она всё равно ждёт, что он передумает. Смотрит ему вслед через открытый дверной проём и чувствует, как ёкает сердце, когда Феликс Ли замирает, прежде чем выйти через арку в гостиную. Нервные окончания пульсируют от томительного ожидания хоть какого-то ответа. Феликс мог бы сказать всё что угодно: что у него появилась новая девушка, что он наигрался с Суа и решил взяться за ум, или что он наконец-то набрался смелости признаться в любви своему менеджеру. Но Суа не в состоянии влезть в его мысли, хотя очень бы этого хотела. Она может лишь воспринимать его слова как плевок в свою сторону, будто она пустое место для всех этих выродков. — Это личное, и нам не стоит это обсуждать, — произносит наконец-то Феликс и скрывается из виду. Личное. С каких пор у него появилось что-то личное? Зубы скрипят от злости, что эмаль вот-вот треснет. И чтобы хоть как-то сбить напряжение, Суа разворачивается и ударяет кулаком о каменную поверхность барной стойки. Слёзы тут же прыскают, а резкая боль простреливает запястье. Это лишь лёгкий ушиб — утром не будет даже синяка. А вот внутри всё ноет, что никакой лёд из морозильника не реанимирует сломанные прутья грудной клетки. Бокал наполовину полон, но этого недостаточно. В бутылке ещё много вина, и Суа агрессивно хватает её за горлышко, делая жадные глотки. …начинает тошнить. То ли от количества дешёвого спирта, то ли от собственной дешевизны. И Суа игнорирует алые капли, медленно впитывающиеся в хлопковую ткань пижамной рубашки. Часы на микроволновке отсчитывают вздохи уходящего дня, будто циферблат тротиловой бомбы, а Суа, не моргая, гипнотизирует их, нервно пытаясь сообразить, что же делать. Бутылка пустеет, как и опустошается без того одинокая душа. В глубине особняка слышится грохот входной двери, и Суа уже знает, кто пожаловал. Залпом допивает вино из горла и идёт по коридору на звон девичьего смеха, игнорируя звук только что упавшей на пол пустой бутылки. Всё равно Суа встанет первой и уберёт осколки, и никто не узнает о том, что она пила в одиночестве. Только палец всё же порезала — придётся наклеить пластырь. Громкие шаги на каменной лестнице будто забивают гвозди в крышку её гроба. Она осторожно заглядывает за угол, видя лишь тени, ускользающие на второй этаж. И слышит невыносимо громкое дыхание, будто эти двое дерутся за общий воздух, перехватывая с чужих губ «я люблю тебя». Невыносимо. Находиться в этом доме, терпеть его омерзительных обитателей и делать вид, будто она одна из них. Жаль, что Ёнсо примкнула к стороне противника — она первой предала их семью. Суа не должна переживать о ней, ведь Ён отвергла её помощь. Хочет прогнить вместе с ними? Пускай. Суа окажет ей милость. Ноги заплетаются, но уверенность не покидает. И как только Суа заваливается в свою комнату на первом этаже, тошнить начинает ещё сильнее. В открытое небольшое окно врывается влажный ветер, разнося по тесному помещению аэрозоль первых капель долгожданного ливня. На улице настоящий ураган — давно пора прибить к земле эту невыносимую духоту. Оконная створка с трудом поддаётся, а дождевые капли всё настойчивее барабанят по подоконнику. И когда Суа всё же закрывает окно, сверкает первая молния — ослепительно ярко. Проходит несколько секунд до мощного раската грома — значит, стихия ещё далеко. Молния не бьёт дважды в одно и то же место. А даже если и бьёт, то сегодняшней ночью Шин Суа точно обезопасила особняк на Кэролвуд Драйв от ещё одного взрыва. Потому что она собирается ввести золотые коды собственных ядерных боеголовок. Под кровать попадают все вещи, которым не нашлось места в небольшом шкафу и тумбе. И Суа швыряет туфли, пустые пакеты и потерянные заколки, вытаскивая коробку из-под Джимми Чу, которые не удержалась и купила с самого крупного гонорара от редакции G&G. Сколько же шумихи было, когда Суа засняла пьяного Хёнджина с напарницей по предстоящему проекту — кадры и правда удивительные. Но не настолько ценные, как те, которые хранятся на жёстком диске, надёжно спрятанном вместе с камерой и прочими картами памяти в коробке Джимми Чу под её кроватью. У Ёнсо всё же есть парочка плюсов, а главный из них — её незаинтересованность в уборке. Да и в этой комнате она была лишь гостьей и приходила только переночевать. Так что хранилище останков чужой морали так и осталось необнаруженным. Но даже если бы Ёнсо сунула свой любопытный нос в коробку из-под дорогих туфель, то что бы она нашла? Запароленный жёсткий диск, фотоаппарат и пустые карты памяти для него. Эти вещи не вызвали бы никаких подозрений. А если бы и навеяли какие-то мысли, то Суа тут же смогла бы пресечь всё на корню — копаться в чужих вещах намного вредоноснее, чем иметь под кроватью фототехнику. Но всё обернулось ещё лучше. Ёнсо так увлеклась сначала одними отношениями, а теперь вторыми, что даже если она когда-то тайно обнаружила это хранилище и умолчала, то явно больше не думает о нём. Эта идиотка только и может, что добровольно запереть себя в клетке с ненасытным хищником. Жаль только, что её вопля о помощи никто не услышит. Тишина комнаты для прислуги надёжно блокирует посторонние звуки, что даже шум разбушевавшегося урагана, агрессивный стук дождя по стеклу и раскаты грома едва проникают в аквариум серпентария Шин Суа. Она устраивается на кровати, открывая ноутбук и подключая жёсткий диск. Вводит длинный пароль и открывает папку, в имени которой стоит роковая дата. Это не самые лучшие снимки — сделаны на телефон из окна дальней кухни. Но лицо Хвана видно потрясающе, как и лицо Ёнсо. До полуночи считанные минуты, и тратить время на ретушь глупо. Суа нужно поспешить, если она хочет соблюсти условия их договора с Томасом Ридом. Поэтому она лишь копирует в архив все снимки, нервно печатая текст письма: «Обещанный эксклюзив. Пусть замажут лицо девушки рядом с ним — она никто». Ползунок загрузки зависает на последних двух процентах, словно пытаясь дать шанс всё ещё раз обдумать — обратного пути уже не будет. Но если не это, то ничего. А остаться в проигрыше Суа не может себе позволить. Слишком много она уже сделала. ...слишком далеко зашла. И как только завершается загрузка, Суа будто загипнотизированная нажимает кнопку «отправить», с волнением глядя на всплывшую посреди экрана надпись «письмо отправлено». Стук сердца входит в резонанс с дождевой дробью, а в ушах гремит не громовой раскат, а адреналин. — Чёрт, — выругивается практически шёпотом, но понимает, что сама себя не слышит. — Чёрт! — переходит чуть ли не на крик, захлопывая ноутбук и вырывая штекер жёсткого диска, а следом отшвыривает технику в сторону, поджимая ноги и нервно кусая ноготь большого пальца. Теперь это точно принесёт ей либо долгожданный триумф, либо сотрёт в порошок. И вот теперь это решение уже не кажется таким правильным. Может, стоило попытаться выкрутиться за счёт старых снимков? Редактор ведь всё равно наврёт с три короба в колонке, публикуя слитые снимки. Накрывает ужас — что же будет, если правда вскроется? А самое страшное — что будет, если Ёнсо узнает правду? …она ведь никогда не простит.