The Glory

Дни идут, а Ёнсо будто застряла в финальной октябрьской ночи. И это уже совсем не смешно, потому что каждый раз, когда взгляд падает на хэллоуинский костюм, который до сих пор лежит на кресле, сердце подскакивает к горлу, застревая в трахее. Может, виновата напускная мистическая атмосфера? А может, измученная душевными терзаниями душа Ким Ёнсо. Но выбросить его никак не получается. …Хёнджина выбросить из головы не получается. Его прикосновения будто клеймили её, и теперь почувствовать что-то другое кажется уже невозможным. Средний палец на правой руке уже ноет от долгого письма — переписывание конспекта в тетрадь для Ёнсо как медитация. Но даже режущая боль у крайней фаланги не перекрывает то, что липкой карамелью запуталось и в парике на кресле, и в клубке мыслей самой Ён. Эта притворная ночь была такой настоящей — такой искренней. Невозможно просто забыть. Теперь хочется, чтобы каждый день был таким — полным свободы ощущений. …полным любви. Они совсем ничего такого не делали. Просто веселились, танцевали, гуляли, держались за руки. Чёрт, они ведь гуляли, держась за руки. Ладонь с грохотом падает на стол, а ручка откатывается в сторону, а затем и вовсе шлёпается на пол. Это уже ненормально — ненормально пятый день думать только об одном. И Ёнсо встаёт с места, подходя к креслу и хватая с него костюм. Кажется, та ночь и правда была зачарованной. Потому что пока Ёнсо запихивает вещи в пакет, а потом и в шкаф, её рецепторы будто до сих пор улавливают сладость карамельных яблок, искры фейерверков и близость Хёнджина. Он ей столько раз уже признавался в своих чувствах, а она всё игнорировала. Зачем? Потому что не могла ответить взаимностью? Потому что думала, что это неправильно? Потому что любить Хван Хёнджина неправильно? Или потому что ему нельзя любить её? А что бы она ответила ему сейчас? Вот если бы в эту минуту в дверь спальни постучали, а на пороге стоял он? Осторожно спросил, не разбудил ли её, а потом бы сказал, что им нужно поговорить. Смогла бы она решить или опять бы струсила? На часах уже почти полночь, а Ёнсо не может себя заставить лечь спать. Ведь стоит выключить свет, стоит закрыть глаза и накрыться одеялом, так сразу же перед глазами алеет обнажённое сердце. Только пока непонятно: хёнджиново или её собственное. Рука сама тянется к телефону, и Ёнсо забирает его со стола, плюхаясь на кровать. В Сеуле сейчас четыре часа дня, а в трубке уже звучат гудки томительного ожидания, пока Джисон не снимает трубку: — Прости, сразу не мог подойти, — сбивчиво произносит он, будто бежал. — В кабинете разговаривать не очень хотелось, пришлось выйти на лестницу. Нормально слышно? — Нормально. — Как твои дела? — по звукам в трубке слышно, что Джисон идёт куда-то по лестнице, стуча ботинками по ступеням. — А вот дела ненормально, — вздыхает Ёнсо, прикрывая веки и глубоко вдыхая обжигающий лёгкие кислород. …и с каких пор ей стало тяжело дышать? — Опять Минхо? — с пониманием уточняет Джисон, зная, как сильно это её мучило в последние недели. И дело уже будто не в том, что он её бросил, растоптав все чувства — разбив на трассе не только сердце Ёнсо и бампер кабриолета, но и их любовь. А будто виной всему недосказанность, с которой Ён проживала каждый день, борясь с желанием написать или позвонить первой. Дать ему возможность высказаться. …дать возможность себе его отпустить. Разговор с Крисом позволил понять, что Ли Ноу тоже нуждается в этом. Но как они встретятся и посмотрят друг другу в глаза? Как не наделают ещё больше глупостей? Это кажется сейчас невозможным, отчего ещё более невыносимым. Как и жизнь с этой чёртовой недосказанностью. Будто Ёнсо выдрали глотку, лишая не только кислорода, но и возможности закричать о помощи. — Хёнджин. Ответ короткий. Настолько же короткий, насколько и внезапный. Хотя, как будто и весьма ожидаемый. — Всё так серьёзно? — голос Джисона то ли уставший, то ли разочарованный. И Ёнсо даже понимает почему. Любить Хван Хёнджина опасно. Наверное, даже опаснее, чем смотреть на звёзды с Ли Ноу. Потому что от пирса до космоса — сто километров по вертикали. А от Ёнсо до Хёнджина — какие-то метры по коридору налево. …а той ночью и жалких сантиметров не было. И это изводит по сей день. Потому что знать, что где-то там голливудские знаменитости живут свою богатую жизнь и чувствовать ладонь одного из них на своей талии — разные вещи. И это так странно. Только Ёнсо всё равно хочется верить, что всё правильно. Будто эта мысль даёт ей возможность почувствовать себя и правда особенной. Будто у её пребывания здесь есть какой-то сакральный смысл. …будто она тоже что-то значит. — Кажется, да. И меня это пугает, — когда-то душа Ким Ёнсо научится уживаться в собственном теле, но как будто не в ближайшее время. — Ты же не хотела его подпускать. — Похоже, я уже это сделала, — она прикладывает ладонь к глазам, будто стыдится увидеть разочарование на лице Джисона даже через телефонный звонок. Но они слишком давно знакомы, и, даже не глядя на него, Ёнсо в красках представляет, как бы Джисон сейчас пытался скрыть гримасу разочарования на своём лице, находись они с Ён в одной комнате. — Когда? — На Хэллоуин. — Ты не говорила. — Боялась, что это окажется правдой, — хотя это и так правда. Просто Ёнсо будто не может свыкнуться с этой мыслью в своей спальне. Размера двуспальной кровати мало, чтобы Ён могла перекатиться на другую сторону, уступая место этой мысли. Отчего появляется ощущение, будто Ёнсо загнана в угол. А самое страшное — что ей нравится. — Так что было? — всё же спрашивает он, стараясь делать голос более непринуждённым. Будто не хочет сейчас расквасить Хёнджину лицо за то, что тот впутал Ён в свои сети. — Или о таком мне лучше не знать? — нервно усмехается он, хотя явно переживает. — Нет, ничего такого, — она тут же пытается разрядить обстановку. — Мы просто тусовались на вечеринке у нас в закусочной. Танцевали, а потом гуляли, держась за руки. А потом за нами приехал Чонин, и я уснула в машине. Так что дальше всё было сумбурно и как будто не по-настоящему. Ну как в тумане, понимаешь? — ей так не терпелось этим с кем-то поделиться, что сейчас Ёнсо просто тараторит, пытаясь не вдаваться в подробности, которых явно хотел бы избежать Джисон. — А когда я проснулась утром и посмотрела на костюм, который бросила на кресло, то всё это на меня свалилось, как люстра с потолка. Короче, костюм я спрятала только сейчас. — Потому что боялась забыть? — Потому что боялась, что этот день закончится. Намеренно делала вид, будто если она сейчас снова наденет эту проклятую юбку и растрепавшийся за ночь парик, то тот день начнётся сначала. …всё для них с Хёнджином начнётся с начала. И эта мысль томилась в бульоне её собственного адового котла, который Ёнсо умышленно не доводила до кипения, поддерживая в нём невыносимую температуру. Забавно сейчас осознавать, что она сама это с собой делает. Ведь раньше было ощущение, что это Хёнджин изводит её — а он не виноват. Может, в чём-то он точно не святой, но к душевным пыткам Ёнсо не имеет никакого отношения. Сейчас уже даже кажется, что наоборот: что если она сама наконец-то оставит всё позади, то сможет обрести свободу и покой. …а может, ещё и любовь. — Ён-а, почти неделя прошла, — напоминает Джисон, и Ёнсо громко выдыхает: — Знаю. Но знать и понимать — разные вещи. И Ёнсо совсем не представляет, как ей поступить дальше. Как сделать всё правильно, чтобы больше не оступиться? Возможно ли вообще найти обходной безопасный путь или она так и будет идти по подвесному мосту над скалами, слыша, как трещат доски под ногами? Ведь один неверный шаг, и Ёнсо снова рухнет на груду осколков несчастных сердец — даже мысль об этом невыносима. — Тот день закончился. — Но всё остальное осталось, — надежда в собственном голосе пугает Ёнсо до чёртиков. Ведь нестерпимо хочется верить, что всё происходящее между ними той ночью — не одноразово. А ведь толком ничего не было — даже поцелуя, даже его попыток. И если даже от банальных танцев и невинного держания за руки у Ёнсо срывает крышу, то что может случиться, если переступить эту черту? Если стереть границы, если довериться и открыться? Что с ней будет, если после всего этого Хёнджин разобьёт ей сердце? — Что именно? Их диалог уже походит на допрос. Но рассказать об этом ещё кому-то Ёнсо просто не может. Ни Трою, ни Алексис, ни Сынмину — неправильно будет рассказать всё от и до кому-то из них. А держать внутри уже нет сил, иначе Ёнсо действительно чокнется. — Он сказал, что я нравлюсь ему, — оказывается, так неловко об этом говорить. Будто Ёнсо обычная влюблённая девочка. И похоже, такая и есть — какой ужас. — А то ты до этого не знала этого? — усмехается Джисон, словно ему и так всё давным давно очевидно. Как будто все вокруг такие умные, а Ёнсо единственная идиотка. — Знала. Чёрт, Джисон, я знала, но не хотела придавать этому значения, что ли. И от этого откровения и правда становится немного легче. Она ведь действительно игнорировала все порывы Хёнджина на сближение, виня его в том, что он что? Просто влюбился? Это запрещено? Потому что, похоже, что Ёнсо пыталась запретить это не только себе, но и ему. Будто старалась всё за всех контролировать, но с треском провалилась. — А теперь? — А теперь для меня это многое значит, — и слова встают посреди горла, перекрывая дыхательные пути. Будто не из комнаты весь кислород выкачали, а словно саму Ёнсо выкинули в открытый космос, полный неизученных чувств, где сплошной вакуум. Это страшно, потому что абсолютно неизведанно — потому что запретно. Но от этого влечение не уменьшается, а наоборот. Хочется наконец-то раствориться, и, кажется, Ёнсо от одной мысли об этом уже тает, будто пломбир на раскалённом бордюре. — То-то я для тебя теперь «Джисон», а не «оппа», — смеётся Хан, пытаясь немного снизить градус и так вышедшей из-под контроля обстановки. Обычно между ними меньше неловкости. Конфузы случаются только если кто-то из них влюбляется. А Ёнсо за последнее время бьёт собственные рекорды. — Просто… — она мнётся. — Просто это и правда как будто серьёзно, — ей ведь так хочется в это верить. — Он смотрел мне в глаза и говорил об этом. И обнимал. Я уже говорила, что мы танцевали? — Да, упомянула. — Ёнсо закрывает лицо руками, чувствуя, как полыхают щёки. А Джисон уточняет: — Только я не понимаю, как он додумался припереться в закусочную с тобой? Не обижайся, но ты ведь… — он явно хочет сказать слово «обычная», но отчего-то не делает этого. — Он ведь звезда — его все знают. Неужели проблем не будет? А если вас кто-то сфотографировал? — Джисон понижает голос, будто боясь, что его кто-то подслушает. — Ты хоть представляешь, что может начаться, если эти снимки попадут в сеть? Тебя же разорвут на кусочки. Он явно гиперболизирует случившееся, потому что продолжает распинаться об опасности связи с такой звездой, как Хван Хёнджин. — Оппа, — Ёнсо мягко пытается успокоить его поток мыслей, но Джисон не может остановиться: — А если журналисты потом начнут преследовать тебя? Если узнают, где ты учишься или работаешь?.. — Джисон, — уже серьёзнее произносит она, но он не затыкается: — Что если они навредят тебе? Будут следовать по пятам. Если ты потом не сможешь нормально доучиться? Не найдёшь работу?.. — Хан Джисон! — буквально выкрикивает в трубку Ёнсо, и Хан наконец-то замолкает. — Прости. Я слишком тебя накрутил? — Ты накрутил только себя, — вздыхает она. — Мы были в костюмах. Никто его не узнал. Мы сказали, что его зовут Сынмин, и Эш даже пыталась к нему подкатывать. Забавная ситуация вышла. Потому что когда Ёнсо пришла после вечеринки на свою смену, то Эшли тут же поинтересовалась, не спрашивал ли «Сынмин» о ней. А Ён даже не сразу поняла, о чём она говорит. И, кажется, Эшли расстроилась, узнав, что «Сынмина» не интересуют знакомства — Ёнсо всё же взяла на себя смелость заявить о подобном. Да и вряд ли Хёнджин бы обиделся. Он, наверное, вообще уже об Эшли не помнит. Он бы и Ёнсо, скорее всего, забыл через пять минут, если бы она не поселилась в его доме и не мозолила ненароком глаза. …а теперь она его забыть не может. — И как же ты позволила им флиртовать? — усмехается Джисон. — Я не видела этого, но с удовольствием бы посмотрела. Мне Хёнджин рассказал потом. Да и Эш, похоже, рассчитывала на какое-то продолжение общения. Хотя, похоже, что они просто обменялись парой фраз, пока мы с Чанбином отходили в кладовку. — Не думаешь, что он пытался вызвать ревность? — Джисон не оставляет свой оправданный скептицизм. Кто-то же из них должен оставаться в здравом уме, потому что Ёнсо уже чувствует, как медленно сходит с ума, будто скатываясь с холма, следом за опадающими с августовского неба звёздами. На дворе уже ноябрь, но она будто и правда застряла на границе летнего голливуда и звёздного неба над ангельскими улицами спящего Лос-Анджелеса. Тогда она не хотела находиться рядом с Хёнджином, но всё равно поехала с ним. Сейчас ей очень хочется, чтобы он оказался рядом, но особняк этим вечером пустует. Иронично. — Скорее уж пытался избежать неловких ситуаций, — усмехается она, переворачиваясь на живот. От воспоминаний их незапланированного пикника в парке на лице Ёнсо появляется лукавая улыбка, которую она зачем-то пытается скрыть. Но Джисон и по голосу понимает, что Ён совсем лишилась рассудка. — Его забота меня пугает. — Меня тоже, — она берёт себя в руки, уже говоря серьёзно и без ужимок. — Но меня тянет… — она даже не успевает закончить свою мысль, как Джисон перебивает: — На солёненькое? И Ёнсо закатывает глаза, возвращаясь с небес на землю. Вот как она могла подумать, что их откровенный разговор будет до самого конца серьёзным? — Оппа, ты иногда такой… — Какой? Остроумный? — смеётся Джисон, явно довольный своей дурацкой шуткой. А может, он лишь пытается за ней спрятать собственное беспокойство. …или осуждение. — Дурной. — Да кто бы говорил. Ты тот ещё подарок, Ён-а, — в его словах нет грубости или ещё чего-то негативного. Но Ёнсо подозревает, что он всё же не одобряет её чувства. Конечно же, он не будет ломать её розовые очки прямо сейчас. Но спать спокойно, как раньше, будет уже не так просто — Ёнсо ведь бодрствует на другом конце света и ломает очередные дрова в лесу своей размеренной жизни. — Поэтому мы и дружим? — с надеждой спрашивает она, хотя и так знает, что дружат они по многим другим причинам. А дурость у них общая на двоих. Без Джисона здесь иногда всё же одиноко. Интересно, могло бы всё обернуться по-другому, если бы он всё же поехал вместе с ней? Такое вообще было бы возможно? Потому что наивные мысли о том, что встреча с Хёнджином всё же была и так предрешена, не позволяют Ёнсо объективно оценивать ситуацию. В её голове она всё равно лежит на этой кровати, наматывает на палец прядь у виска и чувствует себя почти на седьмом небе. А всё потому что в ушах звенит не только голос Джисона, но и признание Хёнджина. — Не только, но отчасти поэтому тоже, — произносит он ни к чему не обязывающую фразу, включая зелёный свет навязчивой неловкости. Пауза затягивается, а дурацкая улыбка медленно сползает с её лица, вместе с Ёнсо растекаясь по пледу, на который она укладывается боком, подпирая голову свободной рукой. — Так что мне делать? — в тот раз ответ на этот вопрос Ёнсо так и не получила. В этот раз она решает попытать удачу снова. — А что ты хочешь сделать? Вломиться к нему в комнату? Или зайти туда, пока его нет, и дожидаться на кровати с клубникой в зубах? — Нет, совсем нет, — Ёнсо тут же морщится. Даже неловко думать об этом. Хотя комната Хёнджина находится на этом же этаже чуть дальше по коридору, и Ёнсо даже иногда слышит, как он проходит у неё под дверью — как её собственное сердце в этот момент барабанит в висках. Но она никогда не выходит к нему. И тем более, не заходит в его спальню. Хватило того, что он уже сводил её на экскурсию в свою душу. — Может, мне уже хватит его бояться? А ей ведь и правда страшно. За всеми этими шутками и жеманством кроется настоящая паника, которую Ёнсо никак не может унять. Светлячки внутри неё будто взбесились, и теперь бьются о грудную клетку, точно пытаясь вырваться наружу — непривычно. Хотя это как будто знакомое чувство. Но теперь такое сильное — абсолютно не контролируемое. — А ты боишься его? — Нет, я боюсь себя, — она обессиленно плюхается на матрас лицом вниз. Забавно, что в этой оранжерее с плотоядными цветами неизученных чувств самой опасной оказалась ядовитая лоза её неуверенности. Потому что Ёнсо уже поняла: она не других опасается — она себе не доверяет. И как будто её подсознание всегда работает в противофазе со здравым смыслом, что порядком выводит. У неё вообще был хоть малейший шанс провести дни в Калифорнии лишь за зубрёжкой билетов к экзамену, а не под гидравлическим прессом собственных сомнений, который сковывает похуже, чем лиана хёнджиновой любви? — Почему? — Вдруг я опять влюблюсь, а он разобьёт мне сердце? — это теперь её главный страх. — А разве оно уже не разбито? — это чистая правда. — Вроде, немного склеилось, — Ёнсо не уверена на все сто процентов. Но то, что после хэллоуинской ночи ей перестал мерещиться на каждом углу Ли Ноу — это факт. Теперь ей мерещится Хван Хёнджин. И не просто мерещится — он и правда повсюду: в рекламе по телеку, на обложках журналов и на билбордах. Будто действительно следит за ней, не давая прохода. И если раньше она удачно игнорировала его глянцевый взгляд со всех сторон, то теперь будто специально ищет встречи с ним. И в предыдущие недели Ёнсо бы ликовала, узнав, что Хван уехал куда-то на несколько дней. Но теперь, услышав краем уха их разговор с Меган о том, что в ближайшие дни Хёнджина ждёт плотное расписание в рамках рекламной кампании одного из брендов люксовых украшений, Ёнсо загрустила. Теперь его нет по утрам на поле для гольфа, нет в гостиной на диване за чтением сценария и нет на дальней кухне во втором часу ночи. Он приходит, когда Ёнсо уже спит — а она ведь до последнего ждёт, чтобы услышать его шаги в коридоре. И уходит ещё до того, как она успевает поднять свинцовую голову с подушки. Они снова будто живут в параллельных мирах и никак не могут пересечься. И вот как после такого пытаться верить в судьбоносность их встречи? — Ты спокойной жизни не ищешь, да? — с грустью вздыхает Джисон, и Ёнсо уже знает ответ: — Я о ней уже давно забыла. Эта жизнь добавила меня в чёрный список. Как только начинает всё налаживаться, так появляются очередные палки в колёсах мчащейся на полной скорости вагонетки, в которой Ёнсо оказалась по воле случая. И выпрыгнуть на полном ходу — смерти подобно. Остаётся только подскакивать на кочках и делать вид, что эта встряска ещё не раздробила все её кости. — Однако, у тебя не всё так плохо. — Это правда. Но всё равно нет ощущения, будто я беру от жизни всё. — Две недели назад ты плакала мне в трубку и говорила, что жизнь вообще кончена, — напоминает Джисон, ведь именно так Ёнсо и заявила ему в один из телефонных разговоров. Вот до чего её довела любовь Ли Минхо. Теперь страшно думать, до чего может довести любовь Хван Хёнджина. Потому что очевидно же, что не до алтаря. — Вот зачем вспоминать о плохом? — скулит Ёнсо, стараясь не позволять себе снова зацикливаться на прошлых тревогах. Ей ведь практически удалось оставить всё в прошлом — там пусть и остаётся, а она попытается двигаться дальше. — Просто хочу тебе напомнить, что ещё недавно ты убивалась по другому парню, — а Джисон будто и правда издевается. Садист. — Кстати, ты вроде думала, что любишь его. — Я любила. Обманываться незачем. Это точно было настоящее — сомнений быть не может. Иначе бы Ёнсо не было так хреново при малейшем упоминании Ли Ноу. А его имя будто специально всегда мельтешило перед глазами — как и его лицо. …как и скрежет последних слов их раскрошенной в труху любви. — А сейчас? — Сейчас мне нельзя его любить, — потому что если Ёнсо продолжит это делать, то точно застрянет. А вагонетка, несущая её в счастливую жизнь на полной скорости, при малейшей остановке разлетится в щепки. …проще не оглядываться. — А другого можно? — у Джисона будто перед глазами шпаргалка с самыми откровенными вопросами, обнажающими даже запретные мысли. — Я не пробовала. — Попробуешь? — Возможно, — если не струсит. Потому что для такого явно потребуется много смелости, а у Ёнсо она в дефиците. Кажется, вся её решимость растратилась на переезд в Америку. А дальше Ёнсо словно живёт по инерции, потому что пытаться как-то противостоять этой силе кажется невозможным. Ён будто безвольная кукла, вот только управляет ей совсем не кукловод. И, видимо, пока она не поймёт, как взять на себя управление, то так и будет изводить себя домыслами: а как бы могло быть по другому? — Больше не боишься? — Теперь я знаю, что может случиться, и буду осторожна, — но это она сейчас так говорит. Ведь Минхо она тоже долго держала на расстоянии, а во что это вылилось? В реки слёз, заливающие обезвоженные долины её тоскливой печали. — Сама хоть в это веришь? Этот вопрос вызывает у Ёнсо едкую усмешку. Приходится даже перекатиться обратно на спину, чтобы не задохнуться от собственной искренности. — Спроси что-то полегче. Потому что я понятия не имею, что ему говорить при следующей встрече. И вообще, говорить ли с ним? Ощущение незаконченности преследует её ещё с Хэллоуина. Как будто если бы они в итоге поцеловались, то неловкости было бы меньше, чем после невинно откровенных танцев, прогулки и проклятых яблок в приторной карамели. Эта ночь осела на дёснах такой же вязкой патокой, что теперь хоть упейся водой, но всё равно вкус не перебьёшь. И Ёнсо до сих пор будто там — покрывает лицо Хёнджина некачественным бесцветным гримом, чтобы потом он открыл для неё своё закупоренное яркими красками сердце. — Если он опять признается тебе в чувствах, ты признаешься в ответ? — Джисон серьёзен. Но так же серьёзно продолжать данный разговор у Ёнсо совсем не осталось сил: — Всё, я сбрасываю звонок, — нервно усмехается она, зная, что Джисон на другом конце провода тоже улыбается. Они и так разговаривали слишком долго — Джисону может влететь от начальства за отсутствие на рабочем месте. А произнесённых слов и так хватит для того, чтобы Ён до самого рассвета не могла перестать ворочаться в постели, накручивая на себя не только чистые простыни, но и практически прояснившиеся мысли. — Трусиха, — смеётся он. — Пока, — фыркает Ёнсо, уже чувствуя, как веки начинают тяжелеть, а тело медленно становится ватным. Она устала. Так что, когда Джисон тоже говорит «пока» и сбрасывает вызов, она нехотя принимает сидячее положение, потирая переносицу. Сегодня уже явно нет сил на учёбу — лучше встать пораньше. Но есть ли в этом смысл? Ёнсо решила переписать конспект, чтобы как-то отвлечь себя от Хёнджина, но теперь ей нечего бояться. По крайней мере, она больше не хочет его избегать. Не хочет делать вид, что в его присутствии сердце колотится как очумелое. Что она сама будто умом тронулась, ведь абсолютно точно влюбилась. Чёрт, она ведь правда влюбилась. Но как давно? В ночь на первое ноября, пока грызла яблоко в карамели, чувствуя покалывание искр фейерверков где-то под рёбрами? Или где-то в коридорах кровеносной системы спящего особняка на Кэролвуд Драйв? Есть ли вообще та самая точка невозврата, от которой можно отсчитывать начало новой эры её безумной жизни? Кажется, будто ответа на этот вопрос и вовсе не существует. Она будто всегда чувствовала что-то к Хёнджину. Будь то плохое или хорошее — внутри всё переворачивалось в обоих случаях. И Ёнсо даже не может себе представить, как бы всё же протекала её жизнь в городе ангелов, если бы судьба не столкнула её с одним из падших.

☆☆☆

На кухне горит только светильник над барной стойкой. Ужасно хочется спать, но Ёнсо всё же спустилась вниз, чтобы перекусить чем-то, ведь ужин она благополучно проигнорировала. И может, она бы могла сейчас закинуть в рот пару виноградин и запить их соком, который уже второй день смотрит на неё с полки, как и она на него. Но не судьба. — Ты пьёшь? — только и может спросить она, застывая на месте и глядя на Хёнджина, сидящего на полу в дорогом костюме. — Ага, — равнодушно произносит он, криво усмехаясь и облокачиваясь спиной о дверцу нижнего ящика кухонного гарнитура. — Уходи. Он не смотрит на неё, а лишь прикрывает веки, будто прислушиваясь лишь к шагам. — Что-то случилось? — никуда она не пойдёт. Не так Ёнсо себе представляла долгожданную встречу — не посреди ночи, не когда Хёнджин пьян, а она уже одним глазом смотрит долгожданный сон. Только, похоже, что этой ночью сбывается лишь один кошмар, и принадлежит он Хван Хёнджину. — Нет, ничего не случилось, — веки теперь открыты, но Джин смотрит лишь в пустоту перед собой, будто Ёнсо здесь вообще нет. — Просто я опять выслушал от отца, какое я ничтожество. — Ты же знаешь, что это не так, — ужасно больно видеть, как Хёнджин себя изводит. И Ёнсо понимает, что от одного её слова ничего толком не изменится. Вряд ли он по щелчку пальцев сможет выкинуть из головы слова отца и заткнуть за шиворот все годы их противостояния. Но напомнить ему всё же стоит — он не такой, как говорит отец. Он бесценный. — Вставай, — она всё же подходит ближе, протягивая Хёнджину руку. — Хватит тут сидеть как бездомный. — А я и есть бездомный, — Хёнджин лишь фыркает. И только на долю секунды задерживает взгляд на ладони Ёнсо, прежде чем поднять голову и посмотреть ей в глаза: — Он сказал, чтобы я больше не думал возвращаться. Понимаешь? Он выгнал меня. И Ёнсо совсем не понимает: он сейчас действительно смеётся над нелепостью ситуации или пытается сдерживать слёзы обиды. Потому что сапфиры в его радужках блестят так, будто вот-вот превратятся в жидкий кобальт — по-прежнему прекрасный, но такой токсичный, что хочется отойти на пару метров обратно. Но если Ёнсо сейчас это сделает, разве это не будет означать, что она опять сбегает от него? — Почему он так сказал? — у Ёнсо в голове это с трудом укладывается. У Хёнджина один из самых роскошных особняков во всём Беверли — его жизнь одна из самых роскошных. Чтобы оказаться на помойке, ему действительно придётся хорошо постараться. Но сейчас он почему-то выглядит так, будто это Ёнсо приютила его у себя на коврике в прихожей, а не он пустил её в свои хоромы, когда общежитие затопило дерьмом до третьего этажа. — Потому что я заступился за Феликса, когда отец назвал его наркоманом, — без единой эмоции произносит Хёнджин, отворачиваясь. Подносит к губам бутылку абсента — Ёнсо давно такого не видела — но глоток не делает. — Сказал ещё, что я тоже скопычусь. Уёбок, — и всё же собирается сделать глоток, но Ёнсо перехватывает его запястье, вынуждая замереть: — Алкогольная зависимость тоже чревата последствиями. — Любая зависимость чревата последствиями. Не знала? — он поднимает лишь взгляд, и Ёнсо ужасно хочется запить чем-то это неприятное послевкусие его терпких слов. Любовь ведь тоже наркотик — причём очень сильный. И Ён теперь как никто другой понимает, чем сулит такой передоз. Но что самое страшное — хочется ещё. Будто угроза разорванного в клочья сердца — ничто, по сравнению с часами удовольствия, которые схлопываются лишь до мгновений близости, которых всегда будет мало. И вместо ответа она опускается рядом с Хёнджином на пол, чувствуя, как он следит за каждым её действием. — Все мы наркоманы в какой-то степени, — обречённо произносит она, протягивая руку в ожидании бутылки, которую Хёнджин неохотно вкладывает ей в ладонь. — Будешь пить? — интересуется он, продолжая смотреть на её безэмоционально-фарфоровый профиль. — Ты же пьёшь, значит, и мне можно, — она наконец поворачивает на него голову, чувствуя, как млеют пальцы, что бутылка вот-вот выскользнет. — Я выпил только шампанское на банкете. — Это тебя оправдывает? — всё так же без эмоций произносит она, замечая, как взгляд Хёнджина на мгновение опускается на её пересохшие от жажды губы. …жажды его? Так близко. Будто миллиметры между ними сокращаются, но Ёнсо не двигается. Это Хёнджин её целует, а не она его. Без предупреждения, без лишних слов. И понять это удаётся будто даже не сразу. И её губы приоткрываются не так охотно, как хотелось бы им обоим. И мыслей слишком много, что явно портит момент. Поэтому Ёнсо боится пошевелиться, ведь кажется, будто она всё-таки уснула и всё это лишь мираж — плод её воображения, а не сбывшаяся потаённая фантазия. Это был очень поганый день. Такой отвратительный, что Хёнджин решил, что если он всё же припадёт к бутылке, то хуже уже не будет. А в итоге припадает к губам Ёнсо, будто надеется, что она сможет заполнить собой все образовавшиеся пустоты. Ссоры с отцом, как плесень, разрастались годами на стенах хёнджиновой непокорности. И теперь там зияют дыры, которые отец выедал из Хёнджина чайной ложкой, не обременяя себя мыслями о его благополучии. Есть только он и его желания — на желания Хёнджина ему всегда было плевать. Может, даже и к лучшему, что теперь Джина там не ждут — это упростит жизнь. Он уже давно принял решение никогда не возвращаться в отцовский дом — не возвращаться в Корею и не иметь ничего общего с этим местом, которое он больше никогда не сможет назвать домом. Это уже давно не его дом — пришлось потратиться на новый. И ему комфортнее среди бесчисленных пустых комнат на Кэролвуд Драйв, чем внутри обезвоженной оболочки, в которой заключена его израненная обидами душа. Но неправильно это — неправильно использовать Ёнсо, как затычку, для зияющих дыр в его оборонительных стенах. Это он должен её защищать, а не она его. Он не имеет права требовать от неё покровительства, потому что сам собирался быть её щитом. И Хёнджин отстраняется, виновато потирая переносицу — что он, чёрт возьми, творит? Обещал ведь, что не притронется. А сам что? …какое же он всё-таки ничтожество. — Прости меня, — бормочет он, стыдясь посмотреть ей в глаза. Даже игнорирует то, что Ёнсо делает глоток абсента, корчась от жгучей горечи сорокаградусного алкоголя и отставляя бутылку в сторону. — Это была минута слабости, давай забудем? Но никакого ответа на его предложение не следует. Лишь едва ощутимое дыхание свежих паров алкоголя с нотами полыни пробегает вдоль воротника его белой рубашки — он даже не снял костюм, когда вернулся домой. Шея тут же покрывается пеплом догорающего расстояния, разделяющего их с Ёнсо. И Хёнджин поворачивает голову, растерянно глядя, как она сама тянется к нему за поцелуем. Мучительно медленно прикасается к его губам своими, глядя прямо в глаза, словно спрашивая разрешения. Но ей не нужно этого делать — ей можно делать с ним всё, что угодно, а он будет только молить, чтобы она не останавливалась. Лишь бы была рядом, лишь бы не была равнодушна. И Хёнджин едва приоткрывает рот, позволяя Ёнсо скользнуть кончиком языка по верхней губе, будто пробуя кислую конфету на вкус — вдруг ей не понравится. Вдруг он окажется слишком едким для её чувствительных рецепторов, что захочется тут же отстраниться и сплюнуть. Хёнджин поймёт, если она сейчас оставит его сидеть тут в одиночестве — её он не сможет осудить. Сам бы от себя сбежал, если бы была такая возможность. Но она ещё сидит здесь и даже будто придвигается ещё ближе, уже увереннее целуя его и подаваясь вперёд. И это приводит Хёнджина в ступор — что нужно сделать? Как ему реагировать на её ласки? Он будто не заслуживает их, не заслуживает тепла — не заслуживает любви. …её любви. — Не надо, — шепчет он прямо в поцелуй, потому что не в силах отстраниться. — Не надо делать это из жалости. Потому что это унизительно. Он даже прикрывает веки, потому что выносить зрительный контакт больше не в состоянии. И когда Ёнсо всё же отстраняется, то он как будто с облегчением выдыхает. Так будет правильнее — пусть уходит. Пусть это недоразумение закупорится в бутылке формалинового абсента, к которой он сегодня больше не прикоснётся. Отнесёт обратно в подвал и будет лишь тоскливо вспоминать, глядя на позолоченную этикетку, как мог выпить до дна, но добровольно отпустил. Кажется, Ёнсо ушла, так что Хёнджину больше не стоит бояться самого себя. Вот только стоит открыть глаза, и спокойствие тут же разлетается на мелкие осколки. Как бокал шампанского, который Хёнджин швырнул в стену, как только отец сбросил телефонный звонок. Она сидит напротив — сидит и смотрит в упор, будто изучает каждый миллиметр его лица, каждую морщинку и каждый изъян. …у Хёнджина много изъянов. И главный из них — его нездоровая зависимость от Ким Ёнсо. Отец был прав — он наркоман. А его наркотик сейчас придвигается ближе, что их колени теперь соприкасаются, а сердца начинают входить в резонанс. У Хёнджина никогда не было проблем со здоровьем, но сегодня ночью он абсолютно точно заработает себе если не сердечный приступ, то как минимум тахикардию. — Разве тебя можно забыть? — серьёзно спрашивает она, и у Хёнджина будто нет возможности увильнуть от ответа. — Легко, — он чуть подаётся вперёд, но лишь для того, чтобы она хорошо разглядела в полумраке его едкую ухмылку. Иронично, что время от времени Хёнджин мечтает о том, чтобы о нём все забыли. Чтобы он проснулся в обычной квартире, вышел на обычную работу, выпил обычный поганый кофе из пережаренных зёрен. Сел в общественный транспорт или вышел на кишащее людьми авеню, и никто не обратил на него внимание. Чтобы никто в этом городе не знал, кто такой Хван Хёнджин. Сейчас сложно себе это представить, но он был обычным парнем — даже деньги отца его не испортили. Хёнджин сам себя погубил. Непреднамеренно, конечно, но выкорчевал всё, что связывало его с прошлым собой — думал, что так станет счастливее. Вот только счастье не измеряется деньгами. Не исчисляется строками фильмографии на странице в Википедии и не определяется количеством фотонов сияющей славы, обжигающей больнее, чем калифорнийское солнце в летний полдень. От таких палящих лучей можно заработать себе не только рак кожи, но и рак души — если такое вообще возможно. Потому что иногда именно этим Хёнджин и занимался в последние годы — разъедал сам себя. — Тогда почему я не могу выкинуть тебя из головы? — Ёнсо говорит об этом так спокойно, а у Хёнджина в груди вулканы просыпаются. Если и есть лекарство от его хвори, то оно сейчас сидит прямо перед ним. И пусть Хёнджину потом будет стыдно за свои мысли, но он правда хочет, чтобы она его исцелила — потому что сам себе он больше не в силах помочь. — Почему? — настолько наивным он не был ещё никогда. — Влюбилась? — слегка ведёт плечом Ёнсо, еле заметно усмехаясь. — В меня? — отчего-то поверить в это сложнее, чем Хёнджин мог вообразить. Он ведь постоянно представлял этот момент — скорее даже просто фантазировал. Потому что услышать это взаправду — магии подобно. Или же он и правда сейчас в бреду находится — пора отказаться даже от шампанского на банкетах, а то совсем скоро Хёнджин рискует загреметь если не в вытрезвитель, то в психбольницу. — В тебя, — кивает она, придвигаясь уже совсем близко, что тепло её тела ощущается не только у колен, но и на бёдрах, в паху, в груди — она везде. — А когда? — боковым зрением видит, как она гладит воротник его пиджака, но сам смотрит лишь ей в глаза. — Я делаю это прямо сейчас, Хёнджин, — говорит тихо, но не настолько, чтобы он не боялся оглохнуть. Ведь если его барабанные перепонки лопнут от напряжения, как же он тогда услышит её голос снова? — Ты разрешишь мне? И почему она вообще спрашивает его об этом? Разве он может ей запретить? — Если ты готова, — хрипит он, потому что голос предаёт, а Ёнсо усмехается: — Я очень этого хочу. А ты? — Я не думал, что ты спросишь. Она уже опять совсем близко к его губам, но не целует — разрешения ждёт? — Почему? — хмурится она, правда не понимая. …её наивность его точно доведёт. — Потому что я невыносимо тебя хочу, — усмехается одним уголком рта, опуская взгляд на её губы — он не специально. — И что тебя останавливает? Вопрос, который Хёнджин и сам себе задавал не раз. Боязнь отказа? Страх потери? Вероятность того, что он опять окажется никому не нужным? Что его оттолкнут, не дав объясниться — не попытаются понять. Но с Ёнсо всё по-другому — она понимает его. Это чувствуется в её прикосновениях, просматривается в её взгляде, слышится в её словах. Она ведь видела его разного — и в бреду, и в отчаянии, и в счастье. Рядом с ней он действительно счастлив. Его улыбка — её заслуга. И у Ёнсо было столько возможностей избавиться от него, но она всё ещё здесь — после всего, что он ей показал. Неужели она говорит от сердца? Потому что если это обман из жалости, то Хёнджину лучше бы услышать горькую правду, чем сейчас прыгнуть в омут с головой, а потом больно удариться о песчаное дно её притворства. Но зачем ей притворяться? Ёнсо уже и так дала понять, что ей от него ничего не нужно. А вот ему — да. Она даже осталась в особняке, только потому что он попросил — иначе бы давно уже ушла. …не похоже на ложь. — Ничего, — качает головой он, подумав над вопросом несколько секунд. — И меня, — улыбается она, притягивая его к себе за воротник. И Хёнджину становится по-настоящему дурно, когда она самостоятельно целует его, щекоча щёку трепещущими ресницами. Вот он — эффект бабочки. Прикосновение её крыльев к его губам будоражит целое торнадо, срывающее кованые ворота, которыми Хёнджин огородил дремлющий сад своих чувств. Ему больше незачем бояться их. …незачем бояться самого себя. И когда Ёнсо ещё сильнее притягивает его ближе, Хёнджин уже самостоятельно углубляет поцелуй, будто пытается впитать в себя весь нектар её пьянящей любви. Кладёт руку ей на поясницу, чувствуя горячую кожу под задравшейся пижамной футболкой. А в голове лишь желания сорвать с неё одежду и расцеловать каждый миллиметр, чтобы спалить свои губы к чертям. И когда Ёнсо привстаёт, чтобы сесть ему на бёдра, Хёнджин неосознанно тянет край её футболки вверх. Чёрт, теперь его никто не целует. Но это длится лишь мгновение, которое уходит на то, чтобы Ёнсо помогла ему снять с себя футболку, которую Хёнджин отшвыривает куда-то под барную стойку. Теперь они ещё ближе. И пока Ёнсо нетерпеливо расстёгивает пуговицы белой рубашки у него на груди, он небрежно водит ладонями по её спине, чувствуя насмешливые мурашки под своими пальцами. Скользит одной рукой вниз по пояснице, обхватывая её ягодицу, а второй очерчивает изгиб ключицы, будто запоминая, как потом повторить эти же линии кистью на холсте — она его главное вдохновение. С тех пор, как он она побывала в его мастерской — там многое изменилось. Проснулось не только желание жить, но и сам Хёнджин проснулся. …проснулись его спящие цветы. Её кожа такая же нежная, как лепестки фиалок, на которые он потратил всю фиолетовую краску, которая только у него была — всех оттенков, всех текстур, всех своих чувств. Но и этого будет недостаточно, чтобы хотя бы наполовину описать то, что он чувствует к ней — а чувствует он любовь. Поцелуи теперь более рваные и влажные. И Хёнджин выстилает дорожку из лепестков своей любви от ямочки под ухом к плечу, с которого стягивает лямку топика. А Ёнсо запускает пальцы в его волосы, путая не только угольные пряди, но и остатки его трезвых мыслей. …ещё немного, и он сам обуглится. Сгорит в её атмосфере, превращаясь из космического мусора в настоящую звезду. Засияет так ярко, что будет больно смотреть. Но это стоит того, чтобы чувствовать жизнь, пульсирующую под его ладонями и бурлящую в его венах. И Хёнджин уже собирается сказать ей об этом — сказать, что он правда её любит. И даже отстраняется, вынуждая на себя посмотреть. А сам пытается совладать с онемевшим от поцелуев и волнения языком, пока Ёнсо сдавленно дышит. Смотрит ему прямо в глаза и замирает, будто боясь сбить его мысли и дыхание ещё сильнее. Звук открывающейся двери крушит всё, что сейчас происходило между ними. И пока Хёнджин соображает, кто вламывается в его дом посреди ночи, Ёнсо мгновенно соскальзывает на пол и ползёт на четвереньках в сторону барной стойки, где бесформенной тряпкой валяется её футболка. — Тише, — смеётся Суа, голос которой Ёнсо узнаёт моментально. — Вдруг кто-то не спит. — Вряд ли он уже вернулся, — это точно Сынмин. — А в комнате Ён света нет. Судя по грохоту — они пьяные. И Ёнсо не знает, как ей сейчас выскользнуть из кухни незамеченной, да ещё и наполовину голой. — Что ты делаешь? — Ёнсо не видит Суа, но по копошениям в темноте можно догадаться, что они там как минимум обнимаются, а как максимум… — Хочу тебя, — бубнит Сынмин, явно целуя её. И единственный глоток абсента просится наружу. Потому что это как застать родителей за взрослыми играми — калечит психику. Хочется поскорее испариться и забыть всё, что её ушам не предназначалось. И Ёнсо осторожно высовывается из-за ножки стола, пытаясь через просвет разглядеть, что там вообще происходит. Но голого плеча касается чужая ладонь, и Ёнсо едва не вскрикивает от неожиданности, поворачивая голову на Хёнджина, который уже прижимает палец к своим губам, прося быть тихой. И пока в противоположном конце дальней кухни сдавленное дыхание смешивается с ноябрьской ночью, Хёнджин и Ёнсо, словно тени, выскальзывают в коридор, прикрывая за собой дверь. Ён тут же натягивает на себя футболку, а Хёнджин спешит отойти от кухни подальше, чтобы наконец-то и у него в ушах перестали пульсировать чужие стоны. Отчего-то становится так нелепо смешно, что Ёнсо толкает Хёнджина вглубь коридора, чтобы он поспешил, пока она из последних сил сдерживает смех. И в тусклом свете, что заливает паркетный пол из белого дуба, на лице Хван Хёнджина поблёскивает лунная дорожка белоснежной улыбки. А когда из его груди вырывается компрометирующий смех, Ёнсо срывается с места, хватая его за руку. То ли боится помешать Суа и Сынмину, то ли не хочет, чтобы кто-то узнал о них с Хёнджином. Но сердце бешено колотится, пока они бегут по неприлично длинному коридору первого этажа, буквально влетая в гостиную, а затем и на лестницу. И Ёнсо спотыкается о последнюю ступеньку, уже готовясь встретиться носом с полом, как Хёнджин ловко подхватывает её, не позволяя шлёпнуться вниз. Вот только всё уже и так катится к чертям, когда он снова целует её, бесцеремонно притягивая к себе. И Ёнсо ведётся на это, будто не в силах утолить жажду его близости. Прижимается поясницей к перилам, цепляясь за шею Хёнджина, словно давая понять — если она всё же рухнет вниз, то потащит его за собой. А он будто и вовсе не боится этого — держится лишь за неё, прижимая к себе за талию с такой силой, что ноги Ёнсо едва касаются пола. Но Хёнджин отстраняется и уже тянет её в сторону спален, не позволяя свалиться ни со второго этажа, ни с обрыва собственного благоразумия. И даже как-то обидно становится, когда он останавливается возле двери в её спальню, оборачиваясь и вынуждая отступить к стене. — Пора спать, — произносит он, нависая над Ёнсо. Одной рукой упирается в стену рядом с её головой, будто боится потерять равновесие, а второй нежно гладит её лицо, оставляя на линии челюсти щекочущую воображение полосу. — Ты устал? — смотреть ему в глаза больше не страшно. Жаль только, что в темноте не видно небесной синевы в его радужках. — Нет, но ты уже едва стоишь на ногах, — усмехается он, проводя подушечкой большого пальца по её нижней губе и чуть оттягивая вниз — блаженство. — Это из-за тебя они подкашиваются, — не может сдержаться она, поглаживая мятый воротник его рубашки. — Виноват, — снова усмехается он, и Ёнсо закатывает глаза, не в силах скрыть влюблённую улыбку. — Тебе правда пора. — А ты? — смущается она, понимая, что с ней Хёнджин сегодня не останется. — Не собираешься спать? — Рядом с тобой я точно не смогу уснуть, — шепчет он уже где-то возле её приоткрытых в ожидании губ. — Так может, к чёрту сон? — также тихо спрашивает, чувствуя электричество между их губами. — Я приду утром, — произносит Хёнджин, целуя. Спокойно и убаюкивающе. — Обещаешь, что никуда не уйдёшь без меня? — с надеждой спрашивает Ёнсо, поднимая на него взгляд и млея, когда Хёнджин снова целует её, но уже в лоб. — Я без тебя жить не могу, — произносит он, прижимая её к себе и утыкаясь носом в каштановую макушку. — И сам точно не смогу уйти.