The Glory

Черт, и зачем Ёнсо вообще решила зайти сегодня в интернет? Ей тут же на глаза попались свежие фотки Алексис в костюме. Конечно, гениально было выбрать тематику «Алисы в стране чудес». Лекси очень подходит роль Алисы, как и идёт голубой цвет платья, которое слишком короткое для детской сказки, но недостаточно развратное для взрослых шалостей. Ёнсо косится на свой подготовленный костюм Мисы из «Тетради смерти», понимая, что без Троя она ни за что не наденет леопардовый топик и чокер. Будет достаточно короткой клетчатой юбки — у неё была похожая в начальной школе, и как будто размер остался тот же, а Ёнсо выросла в три раза. Но если бы они всё ещё были с Минхо вместе, то Ён бы, по-видимому, достался бы костюмчик Голубой гусеницы. Но Ёнсо уже сейчас как будто откусила не с той стороны гриба — и как она только согласилась с Троем на эту авантюру. Они должны были покорить всех своим парным костюмом в закусочной, но вместо этого Ёнсо предстоит пойти туда самой. Этот идиот решил, что купаться ночью в океане двадцать девятого октября — шикарная идея. Шикарная, если хочешь проснуться на утро с бронхитом. Даже через телефон Ёнсо слышала, как что-то неестественно демоническое клокотало у Троя в лёгких каждый раз, когда он заливался кашлем. Его костюм тоже у неё — лежит одиноко в пакете, принимая свою бесполезность. Крис в образе Безумного Шляпника — ему подходит. Минхо — Чеширский кот. Тут тоже попадание в яблочко. И Ёнсо отбрасывает телефон в сторону, прежде чем успевает заблокировать экран — слишком долго пялилась — нельзя так. Не стоит думать о том, до чего ей больше не должно быть дела. Хорошо еще, что чулки не в сеточку, а то её бы точно приняли за девушку лёгкого поведения. Хотя, судя по фоткам с вечеринки у Ли Ноу дома, которые Алексис успела выложить, там никто в театр не собирается сегодня. Но ведь эта ночь и создана для того, чтобы смешаться с демонами — может, даже и своими собственными. Поэтому Ёнсо натягивает под клетчатую юбку короткие велосипедки, поправляет чёрные чулки и плотно зашнуровывает грубые ботинки. Но она не настолько хочет сойти за грешницу, чтобы всё же выйти в одиночку из дома в этой леопардовой тряпке. Наверное, она бы хорошо подошла для совращения какого-то дьявола этой ночью, но Ёнсо бы со своими чёртиками справиться. Чёрная блузка и красный бант на шее — тоже неплохо смотрятся. А с желтоватыми волосами не самого качественного парика сочетаются вообще идеально — ну она теперь точно девочка-анимешница. Наверное, саму «тетрадь смерти» брать ей нет смысла — бога смерти ведь сегодня рядом не будет. Но других вариантов для наряда у неё, естественно, нет. Поэтому Ён ещё раз поправляет бантики на волосах и подкрашивает напоследок губы помадой — вот теперь готова. Сегодня она не будет Ким Ёнсо — сегодня она будет кем угодно, но только при условии, что этот кто-то наслаждается жизнью. …она это заслужила. Слишком уж долго она оплакивала Большой взрыв под названием «любовь Ли Минхо». Нужно двигаться дальше — завтра на календаре будет новый месяц, а у Ким Ёнсо начнётся новая жизнь. Всё, что должно уйти в преисподнюю, уйдёт этой ночью. …главное, чтобы она сама туда не последовала. — Не понял, — серьёзный мужской голос вынуждает Ёнсо оторваться от набора смски. — Ты куда так вырядилась? Хёнджин стоит на дальней кухне, держа в руке протеиновый коктейль — что он вообще тут делает в такое время? Он разве не должен быть на какой-то вип-тусовке, пытаясь сразить всех своим Хэллоуинским костюмом? Но его серые спортивные штаны и майка как-то слабо вяжутся с вечеринками. Скорее уж он собрался на вечернюю пробежку. — Я отчитываться должна? — вопросительно выгибает бровь Ёнсо и не может сдержать усмешку — Хёнджин пялится. — Если ты выходишь из дома в таком виде, то да, — негодует он. А это Ёнсо ещё закинула леопардовый топик в комод. — Если старпёров не предупредили, то сегодня Хэллоуин. А это мой костюм, — она разводит руки в стороны, кокетливо поворачиваясь из стороны в сторону, чтобы Хёнджин мог получше разглядеть её наряд. А может, она зря сегодня не в леопарде? — Во-первых, я не старпёр, — совсем по-старпёрски оправдывается он, выставляя руку вперёд. — А во-вторых… — …а во-вторых, я сейчас пойду смотреть свой сериал, а потом лягу спать до двенадцати, — заканчивает вместо него Ёнсо, пародируя его манеру. — Я собирался на пробежку, — обиженно бубнит он, закатывая глаза. — Я догадалась, — пожимает плечами Ёнсо, ещё раз окидывая взглядом его спортивную одежду. — Хорошей тренировки, — она уже собирается пройти в сторону выхода, как он снова тормозит её: — С кем ты идёшь? — Сама, — цедит она, недовольно оборачиваясь. И прежде чем Хёнджин успевает сказать что-то ещё, добавляет: — Если тебе так хочется меня контролировать, то пошли вместе. А слушать нотации — у меня нет настроения. И так погано. — Вот ещё. Никуда я не пойду, — фыркает, делая глоток протеина. — Чтобы на утро все заголовки пестрили моими фотками с тусовки школьников? Я не самоубийца. — Я не школьница. — По твоему прикиду так и не скажешь, — причмокивает он, слизывая с уголка губ капельку коктейля. — Хорошей тренировки, старпёр, — она снова отворачивается, уже собираясь открыть входную дверь. — Скажи, куда хоть поедешь? — уже без доли сарказма произносит он. — Чтобы я сразу Сынмину адрес скинул. И это звучит так... Мило? Мило и странно, что Ёнсо даже снова оборачивается на него, чтобы убедиться, что сейчас никто не приставил к затылку Хёнджина пистолет и не угрожает ему. …он действительно переживает за неё. — Правда. Если хочешь, у меня есть костюм Троя — он заболел, — она тоже не шутит. Ёнсо не знает, почему Хёнджин сейчас дома — это на него не похоже. Он и свой праздник отменил, и на чужой не пошёл. Но это ведь не значит, что он не одинок в этот день. …он по жизни одинок. И Ёнсо совсем не сложно предложить ему безобидную вылазку. Учитывая, что в костюме, который выбрал для себя Трой, Хёнджина даже мать родная не узнает. Он задумывается, будто правда решает, но потом лишь криво усмехается, снова делая глоток. В горле пересохло от волнения или от собственного занудства? — Забудь, — небрежно бросает он, мотая головой. — Повеселись, но не слишком сильно. А то мне реально придётся за тобой приехать. Это его напускное безразличие даже веселит. Хёнджин может говорить всё, что угодно, но у него на лице написано, что он не хочет сидеть дома один, когда Ёнсо где-то веселится. …без него. — Нет, я серьёзно, — она уже полностью на него разворачивается, делая несколько шагов навстречу. — Тебя никто не узнает. Это у нас в закусочной будет. Посмотришь, где я работаю, с друзьями познакомлю, — она лукаво улыбается, видя, что он уже не так категорично отводит взгляд. — Костюм прям как для тебя сшит. Будет весело. Поверила бы Ёнсо, если бы ей ещё пару недель назад кто-то сказал, что она будет уговаривать Хван Хёнджина пойти с ней на вечеринку в парных костюмах? Звучит как полное безумство — им и является. Но как говорят, чем чёрт не шутит, а для себя Ёнсо решила, что даст волю всем чёртикам из своей черепной табакерки. И один из них стоит сейчас в нескольких метрах, допивает залпом свой протеиновый коктейль и облизывает губы, будто берёт непреднамеренную паузу на размышление. В его голове целый лабиринт из обид, спутанных в его собственную живую изгородь. Живую. Хван Хёнджин живёт в этом лабиринте, словно Минотавр, пожирая любого, кто попадает в его владения. Но Ёнсо ещё жива — абсолютно точно жива — мертвецы не могут чувствовать всего, что чувствует она. А значит, для них двоих есть шанс. — Так что, говоришь, за костюм там у тебя? — причмокивая губами и ставя пустую бутылку на стол, произносит Хёнджин, глядя куда-то в пустоту каменной столешницы. — Заинтересовался? — Ёнсо делает ещё шаг навстречу. — Пф, — фыркает он, закатывая глаза. — Просто интересно, что там твой дружок придумал, и всё. — Примеришь? — не отступает она, сверля его взглядом, будто так сможет разглядеть хёнджинову истинную сущность. Он хочет, абсолютно точно хочет пойти с ней и повеселиться. Ему это нужно. За последнее время Хёнджин пережил слишком сильный стресс, так что смена обстановки пойдёт ему на пользу. И если он отменил собственную вечеринку, потому что боится осуждений окружающих за своё счастье — как же он может радоваться жизни, если его лучший друг две недели назад чуть не умер — то сегодня ему нечего бояться. Это останется их маленькой тайной. — Я просто примерю, — спокойно произносит он, будто убеждая в этом себя, а не Ёнсо. А затем произносит самую откровенную на свете ложь: — У меня уже есть планы на вечер, и я не буду менять их ради тебя.

☆☆☆

— Вы чокнутые, — Хёнджин уже пять минут разглядывает себя в зеркале — не может поверить, что он и правда до такого докатился. Модные бренды готовы глотки друг другу рвать, лишь бы он вышел из дома с их носовым платком, а он сейчас собирается показаться на люди в этом? Да он словно окунулся головой в гренадин. Кровавые пряди парика вот-вот сами вспыхнут от осознания собственного позора. Он рождён быть греческим богом, а не дитя преисподней. — Тебе идёт красный, — усмехается Ёнсо, усаживаясь на кровать прямо поверх вещей Хёнджина, которые он снял, прежде чем втиснуться в узкие кожаные штаны — Ён пришлось отвернуться, чтобы самой не испачкаться краской его алого парика. — Я похож на трансвестита, — он разворачивается на неё, гремя цепями, гирлянды которых полосуют его чёрную кофту и сдавливают пояс. — На бога смерти, — уточняет Ёнсо и тянется к тумбочке за косметичкой. — Мне нравится. И пока она шебуршит пластиковыми палетками теней, Хёнджин снова отворачивается к зеркалу, ещё раз осматривая свой образ. — Я как школьник-анимешник-переросток, — если его сегодня заснимут на этой идиотской вечеринке, то Меган сама его в преисподнюю отправит — и Ёнсо следом. Но он не может не пойти. Сидеть дома, зная, что Ён где-то веселится одна — ну уж нет. Не в такой короткой юбке. Он пойдёт за ней хоть в закусочную, хоть в ад — только бы не пожалеть потом об этом. …ведь лучше сделать и пожалеть. Но Хёнджин будет решать проблемы по мере их поступления. Он и так будет мучиться, если отпустит её одну. Да что там, разве он сможет спокойно наяривать круги по участку, как собирался? Он скорее уж сразу побежит следом за её такси — марафонец чёртов. С такой, как она, не нужен никакой алкоголь — Ким Ёнсо до одури ему нравится. — Иди сюда, школьник-переросток, — она хлопает по месту на матрасе рядом с собой. — Твоё лицо непозволительная роскошь для нашей закусочной. — Не хочешь, чтобы я был там самым красивым? — усмехается он, усаживаясь рядом. — Не хочу, чтобы потом у тебя были неприятности, — она уже тянется к его лицу кисточкой, но Хёнджин чуть отстраняется: — Я правда тебе там нужен? — недоверчиво спрашивает он, косясь на белую субстанцию, густо зачерпнутую искусственным ворсом кисти. Джин сомневается в Ёнсо, но не сомневается в себе — она абсолютно точно нужна ему. Хоть заплаканной в гардеробной, хоть в дурацком дешёвом парике и с нелепым макияжем. Любая. Какая бы маска безразличия не была на её лице, как бы Ён от него не бежала и как бы не старалась игнорировать его любовь. Она нужна ему любая, только бы была лишь его. — Я бы не предлагала, если бы не хотела, — кажется, для неё это очевидные вещи. Но Хёнджину важно услышать это своими ушами и от неё лично. Пусть смотрит ему в глаза — сегодня на ней голубые линзы, а на нём зелёные. Пусть произносит это своими губами — её вишнёвые, а у него теперь почти чёрные. Будто он выпил дешёвое вино из тетрапака, где только этиловый спирт и химозный краситель, перемешанный с гранатовым соком. За свою никчёмную жизнь он перепробовал сотни вин — от дешёвых до самых элитных — но ещё ни одно не вызывало такое привыкание, как эталонная марка Ёнсо. Ему плевать, какая этикетка — ему важна суть. Он ходит в тех же дешманских майках, в которых и стриг чужой газон — только теперь выбрасывает их не глядя. И сядет в такси эконом-класса, чтобы папарацци в кустах и подумать не могли, что это он куда-то намылился этой ночью, а не кто-то из его прислуги. Он хочет взглянуть на мир её глазами — другой мир. Такой знакомый, но уже абсолютно недоступный. Хван Хёнджин отличный актёр — они с Меган рассчитывают получить номинацию на Оскар. И он хорошо притворяется как на экране, так и в жизни. Но не рядом с ней. Не рядом с девушкой, которая сейчас размазывает по его лицу некачественный грим. Она может переодеть его, скрыть его лицо и наврать всем, что его зовут Сынмин, — но внутри он всё ещё тот, кого она встретила перед высокой изгородью его неприступного участка. В тот день она пыталась пробраться внутрь — сегодня ей окончательно это удалось. — Не шедевр, конечно, — она хмурится, разглядывая своё творение на его лице. — Но я и не ставила задачи сделать из тебя человека. — Я урод? — без толики насмешки спрашивает он, и Ён тут же отрывает взгляд от его криво накрашенных губ, глядя прямо в глаза. Почему она молчит? Почему не соглашается или не отрицает? Что она сейчас пытается в нём разглядеть? Он уже и так обнажился перед ней — не физически, но душевно. Пустил её в самые тёмные уголки своего прошлого. Приоткрыл завесу собственного отчаяния и пролил к её ногам акварель своих ошибок. А она ещё здесь — сидит совсем близко, едва прижимаясь к его бедру своим, но через искусственную кожу всё чувствуется так, будто одежды на них и вовсе сейчас нет. И это не маскарадные костюмы, и не фальшивые лица, и не поддельные взгляды — это они. Такие настоящие, что Хёнджин готов услышать любую правду, на которую способна Ёнсо. …его Ёнсо. — Ты красивый. Разве нужно об этом напоминать? — Снаружи? — Не знаю. Ты ведь сломлен, — слова даются ей не так просто, как мысли. Но проблема в том, что Хёнджин не знает, о чём именно она думает. Но знает, что она права. И если кто-то и способен снова собрать его, как мозаику, то только она — других он не подпустит. Холодная кисть снова скользит по его лицу, очерчивая полумесяц губ, которые дрожат, будто лепестки роз августовским утром — Хёнджин любит август, любит лето и любит Ёнсо. Потому что если даже это не любовь, то он тогда абсолютно не знает, что это. — Мне кажется, достаточно, — произносит он, и Ён замирает, убирая руку от его щеки. — Спасибо, — она аккуратно заворачивает кисть в салфетку, закидывая её обратно в косметичку. — За что? — не понимает. Он ведь ничего не сделал. Так и сидит, наблюдая, как она встаёт с кровати, избегая зрительного контакта. Ставит косметичку на прикроватную тумбочку и снимает мобильник с зарядки. И когда она снова смотрит ему в глаза, Хёнджину становится неловко, что он всё это время ждал её внимания, как и ждал ответа: — За то, что рядом, — спокойным голосом произносит она, пожимая плечами и открывая дверь в коридор. — Идём?

☆☆☆

— Мы подозревали, что вы скоро сойдётесь, — усмехается Чанбин, чокаясь бокалами с Ёнсо. У него «Лонг-Айленд», а у неё — шипучка. Хёнджин так и не понял, с чего вдруг все решили, что спрайт с ванильным сиропом — это вершина барменского искусства. Сам он со второго глотка понял, что в бокале. Но вот что этот Чанбин мелет — ему непонятно. — Ты о чём? — хмурится Джин, переводя взгляд с Чанбина на Ёнсо и обратно. — Ну, ты так часто приезжаешь за Ён после смен. Неудивительно, что между вами что-то проскользнуло, — Чанбин подмигивает единственным открытым глазом — на втором повязка пирата. Но Хёнджину кажется, что тот и вовсе слепой. Какое ещё к чёрту «проскользнуло»? Это он сейчас о Сынмине говорит — телохранителе Хёнджина? Это с ним у них с Ёнсо должно было что-то завязаться? Хёнджин просто хотел, чтобы Сынмин приглядывал за Ёнсо — так спокойнее. Какие могут быть «проскользнуть»? — Мы не вместе, — Ёнсо успевает пресечь эти мысли ещё на корню, и Хёнджин переводит на неё взгляд, уже не зная, точно ли о Сынмине она говорит или о нём как о Хван Хёнджине. Сказать её коллегам, что Хёнджин на самом деле — это Сынмин — казалось гениальной идеей. Но чего тогда её начальник сейчас отбрасывает подобные шуточки? Хёнджину это не нравится. — Правда? — Чанбин с любопытством смотрит на них поочерёдно. — Но парные костюмы на вас… — Я просто заменяю её дружка-гея, — Джин всё же берёт себя в руки. А с Сынмином у них будет серьёзный разговор, но позже. Точно ли он просто приглядывает за Ёнсо или же… — О, так ты гей, — тут же приободряется Чанбин, и Хёнджину начинает казаться, что он как-то не так смотрит на его Ёнсо. Он же не просто так радуется? — Я не гей. — Он не гей, — одновременно выпаливают Хёнджин и Ён, неловко переглядываясь. Прекрасно, только в свои тридцать Хёнджин ещё не оправдывался в том, что натурал. Хотя по его сегодняшнему прикиду так сразу и не скажешь. В закусочной не так много народа — Ёнсо была права — тут все «свои». Только Хёнджин чужой — в чужой одежде, с чужим лицом и с чужой личностью. Давно он не был в тени — это даже будоражит. — Оке-е-ей, — неоднозначно тянет Чанбин, делая глоток выпивки. Он, вроде, до этого момента нравился Джину, но теперь закрадываются некие сомнения. — А где у нас апельсины? — у стойки появляется девушка, имя которой Хёнджин благополучно забыл. Её костюм Чудо-женщины сидит потрясно, но Хвану сейчас вовсе не до разглядывания чужих форм — тут синей ревностью полыхает его влюблённость. …это катастрофа. — Где и обычно, — хмурится Ёнсо. — А где обычно? — уточняет девушка, и по лицу Ён становится понятно, что вопрос весьма банальный. — Ладно, сама принесу, — закатывает глаза она, спрыгивая со стула и направляясь в сторону кухни. — Надо ещё что-то? — Только апельсины и водка, — усмехается Чудо-женщина, и Ёнсо скрывается за распашными дверями с иллюминаторами. — А водки-то у нас и нет на баре, — Чанбин осматривает стеллаж с алкоголем, ища нужную бутылку. — Пойду принесу. — Ты лучший босс. Знаешь это? — кричит ему вслед девушка, пытаясь перекричать музыку, но Чанбин ей лишь улыбается, удаляясь на кухню. Они там сейчас вдвоём? Чанбин и Ёнсо — они ведь пошли на кухню вдвоём. После того, как Чанбин тут отбрасывал неуместные шуточки, будто давая тайные знаки. Это что, их план уединиться? Хёнджин даже не понимает, как спрыгивает на пол, собираясь последовать за ними. — Ты куда? — хмурится девушка, делая глоток шипучки, которую оставила Ён на барной стойке — не алкоголь, а Чудо-женщина явно ожидала чего-то покрепче. — Помогу апельсины донести, — как будто само собой разумеющееся отвечает он, глядя на неё так, будто вопрос этот и вовсе неуместный. — Отдыхай, она справится, — Чудо-женщина буквально силой усаживает его обратно на стул, а сама опирается локтем о высокую столешницу, принимая весьма провокационную позу — флиртовать собралась? — Так, кем ты работаешь, Сынмин? — интересуется она. Ещё и имя запомнила — хорошо, что поддельное. — Я художник, — откровенно врёт он, хотя в душе действительно творец. — Нарисуешь мой портрет? — кокетничает она, проводя пальцем с красным маникюром по кромке бокала Ёнсо. А Хёнджин едва сдерживается, чтобы не процитировать «Титаник», сказав «как тех французских женщин». — Я только цветы рисую, — снова врёт — не цветы, а собственные чувства. Притворщик. — Хм, — с досадой дует губы она. — Жаль. А то я бы тебе попозировала. Как французские женщины. Чёрт, она на него запала, что ли? Почему это так неловко и банально? С массовой культурой она знакома отлично. Интересно, как бы она отреагировала, если бы узнала, что у её нового знакомого есть номер Леонардо Ди Каприо, и они с ним даже как-то играли вместе в гольф? Хёнджин всегда охотно принимал чужое внимание, балуя флиртом и себя, и других. А сейчас ощущение, будто он пытается найти развлечение на стороне, пока Ёнсо нет в поле его зрения. Да он больше не на одну женщину смотреть не может, как прежде — ему единственная нужна. А ведь эта девушка напротив понятия не имеет, кто он — чёртов Ким Сынмин рисующий цветы или демон смерти. Или тот, кто пришёл сюда не ради веселья, а ради любви? Так кто же он? — Прости, ты красивая, но я не заинтересован в знакомствах, — он искренен не с ней, а с собой. — Думаешь, что Ён будет твоей? — девушка с сочувствием смотрит на него, и Джин понимает, что она сейчас достаточно пьяна, чтобы подкатывать к незнакомцам и говорить правду. — А ты что думаешь? Она ведь Чудо-женщина, а не гадалка, так что может быть страшного в её пьяных предсказаниях? — Думаю, — она пожёвывает губу, будто формулируя свои мысли. Ещё бы, выпила она, похоже, уже немало. — Я думаю, что она ещё любит его. И вряд ли забудет. Упоминание бывшего Ёнсо вызывает у Хёнджина неконтролируемую ярость. Наверное, если бы этот ублюдок посмел явиться сюда сегодня, то Хёнджин не задумываясь раскрасил его морду под цвет своего кровавого парика. Ему выпал шанс любить её — Хёнджин за эту возможность борется до сих пор, — а этот козёл уничтожил всё. Как он мог? Как он мог поступить так с ней? Он точно не человек, раз решил, что может вот так вышвырнуть Ёнсо из своей жизни — может причинить ей боль. Хёнджин и сам может это натворить. Но он так боится сделать что-то не так — боится всё испортить — что как бы не было тесно в этих кожаных штанах и внутри грудной клетки, он и лишний сантиметр не решается сократить. Не то что прикоснуться к ней — не то что поцеловать. Он будет ждать, будет рядом — как она и просила. Столько, сколько понадобится. …и ему, и ей. А эта пьяная девчонка говорит, что ничего у него не выйдет? Да что она вообще понимает — в нём и в любви? Ничерта никто о нём ничего не знает — в этом и проблема. Но все думают, что могут судить. Думают, что могут решать за него. И думают, что понимают лучше, что ему делать со своими чувствами и со своей жизнью. Какие же все лицемеры. Жадные до одури к маскарадной власти своих догадок. Чужая душа не потёмки — чужая душа настоящая вселенская тайна. И Хёнджин бережно хранит свои секреты в подвалах, закупорив воском пробки. И он мог бы высказать сейчас этой девке всё — наорать, психануть, ткнуть носом в её собственное ничтожество. Но он никогда так не сделает. Просто не сможет сотворить подобное ни с ней, ни с кем-то другим. Он привык к такому отношению — оно бесит и выводит из себя, но Джин понимает, что слова посторонних людей — это лишь звон бокалов, ритмы попсовой музыки и неоновые вывески с перегоревшими лампочками. И он не будет брать на себя роль электрика — для него их свет не такой яркий, так что пусть совсем не светят. Дверь в кухню снова открываются, и даже в фосфоресцентном освещении ночной закусочной Хёнджин видит пестрящую смехом улыбку Ёнсо. И её виновник сейчас проходит вперёд с ящиком апельсинов, а Ён семенит следом, держа две бутылки водки. — Что он сказал? — интересуется слишком резко Хёнджин, когда Ёнсо встаёт рядом с ним, а Чудо-женщина переключает внимание на фрукты. Но из-за музыки и грима всё плывёт, растворяясь в ночной сказке, поэтому Ёнсо даже не считывает его слова за ревность. — Да ничего, мы просто болтали, — пожимает плечами Ёнсо, допивая шипучку залпом. — Повторить? — предлагает Чанбин, на мгновение отрываясь от выжимания свежего фреша. — Я тоже выпью одну «Отвёртку», — Ёнсо кивает на апельсиновый сок, сочащийся из-под пальцев Чанбина, а Хёнджину хочется раскидать по полу все плоды этой возмутительной обыденности. …может, и Чанбина. — Потанцевать не хочешь? — неожиданно для себя предлагает Хван, и Ёнсо тут же переводит на него непонимающий взгляд. — Ты что, опять пил? — она чуть приближается к его лицу, принюхивась. Серьёзно? Она думает, что он хочет быть с ней ближе только под действием спирта? Может, Меган права, и Ёнсо слишком юная для него? Но Мэг так и про самого Хёнджина когда-то говорила — у них тоже разница в восемь лет. И он всегда бесился с этого, не понимая, как она может замечать эту разницу, если он сам никогда на неё внимания не обращал. Но лишь оказавшись на месте Меган Уайт, он наконец-то смог её частично понять. Только если Мэг считала их разницу скорее препятствием, то Хёнджину наоборот нравится эта юношеская непосредственность, ещё не до конца выветрившаяся из сознания Ён. Она, может, в чём-то ещё наивна — не перемолота жизнью, не научена горьким опытом, — но Хёнджин может предостеречь её от всего. Может уберечь. Он настрадался за них двоих, так пусть она наслаждается беззаботной молодостью, которая утекла от Хёнджина, как вода через дырявую лейку, лишив живительной влаги его драгоценные клумбы. — Нет. Но ты обещала мне веселье, а мне не весело, — они ведь за этим пришли сюда — уговор был такой. — А, ну… — она как-то совсем нерешительно косится на середину зала, где дрыгаются человек восемь, что больше похоже на чей-то пятидесятый юбилей, чем на Хэллоуин. — До утра будешь думать, — не выдерживает Джин, спрыгивая со стула и хватая Ёнсо за запястье. А в следующую секунду уже тянет её на импровизированный танцпол вдоль кабинок с диванами. Играет какая-то популярная песня — Хёнджин сто раз её по радио слышал, — а люди вокруг даже не обращают на них внимания. И красный маяк его парика привлекает лишь одну заблудшую душу. — Тебе нравится эта песня? — Ёнсо чуть подаётся к его уху, чтобы было лучше слышно. — Нет, — усмехается Хёнджин, перехватывая её запястье и теперь переплетая их пальцы, а в следующее мгновение уже кружит Ёнсо, подхватывая за талию и прижимая к себе. И делает это с такой лёгкостью, будто она действительно призрак или видение, которое полностью поддаётся его влиянию. — Тогда зачем мы танцуем? — смеётся, позволяя ему вести себя так, словно их близость — норма. Но Хёнджин не собирается переступать черту, которую сам же провёл — он вручил Ёнсо тряпку, так что если она захочет, то сама сотрёт все границы. А он пока будет наслаждаться моментом, больше не боясь что-то испортить. — Потому что мне нравишься ты, — куда-то ей над ухом произносит он, кружа в танце и упиваясь абсолютно всем. Они так близко — он об этом слишком долго мечтал. Она не отталкивает его — он молил об этом. Готов позволить лазерным лучам стробоскопа исполосовать себе спину, лишь бы они не задевали Ёнсо. Хочется раствориться в ней. Превратиться в предрассветную дымку и осесть утренней росой на её пыльных кедах. Прибить всю пыль, что мешает ей двигаться вперёд, не оборачиваясь назад, а глядя только на него — в упор. Как сейчас. Словно он её путеводная звезда. Словно надежда, в которой он и сам когда-то нуждался. Он отплатит ей тем же — в пять раз больше, в сотню раз. И как она только не понимает — как не видит, насколько он в неё влюблён? Хёнджин готов вопить об этом с Голливудских холмов, чтобы звёзды точно услышали — чтобы все во Вселенной услышали. Чудо-женщина за минуту поняла это. Так почему Ёнсо не понимает — или запрещает себе понять? Её ладонь снова в его пальцах — такая хрупкая, такая драгоценная, будто самый дорогой алмаз из его когда-то украденных часов. Воры вломились в его дом, думая, что могут найти сокровища, а забрали лишь побрякушки из металла и стекла, совсем не обратив внимание на самое ценное. Но Хёнджин обратил — ещё в первую их встречу. Ещё в первый раз, когда она так же прижималась к нему всем телом, ища защиты. Теперь он может дать ей всё, что она только пожелает. И как сильно бы она не противилась своим чувствам, как бы Чудо-женщина не была убеждена, что у них ничего не выйдет, и как бы Меган Уайт его не предостерегала, осуждая — Ёнсо всё равно здесь с ним. Обнимает его, позволяет вести за собой, позволяет чувствовать — и себя, и всё вокруг. И ему ужасно хочется сказать, что он любит её — чтобы она уже точно это знала. Но это не то место, не то время. Сказав это сейчас, он просто испортит такой момент — их момент. На своё признание хочется услышать согласие — сейчас Ёнсо его не даст. Так что пускай. Пускай влюбляется в него — медленно, осторожно и сильно. Пускай тоже почувствует эту связь — почувствует его, как он сейчас ощущает её под своими пальцами и внутри каждой клеточки тела под самыми рёбрами. Она ничего не отвечает. Только смотрит в глаза и улыбается, двигаясь в такт музыке и биению его сердца. Будто это не она подстраивается под него, а всё внутри Хёнджина пульсирует лишь потому, что она рядом, запуская в нём жизненные процессы. И это так же пугает, как и вызывает чертовское привыкание — привыкание к самым сильным чувствам и к самому крепкому забвению в его жизни. …привыкание к Ким Ёнсо.

☆☆☆

— Почему ты захотела уйти? — он правда не понимает, потому что после их танца вдруг возникла неизвестная неловкость, а потом Ёнсо сказала, что хочет прогуляться. — Нам же было весело, разве нет? Они идут по кишащей людьми улице, с трудом маневрируя в перемешивающихся потоках потусторонней нечисти. На языке застыла приторная сладость ванильного сиропа, а на пальцах охладели чужие прикосновения. Хочется снова прижаться друг к другу — хочется ощущать тепло, а не прохладный ночной воздух, наполненный ароматами приторных сладостей и гулом смеющихся прохожих. — Чанми пришла — кузина Чанбина, — вздыхает Ёнсо, поворачивая на Хёнджина голову. — Она подруга Криса и… — осекается. Наверное, ей не стоит говорить ему о Минхо. Как-то это будто неправильно — произносить имя Ли Минхо в его присутствии. Особенно после того, как Хёнджин недвусмысленно дал понять, что она ему нравится. …в очередной раз. И слыша его признания — завуалированные, как раньше, или абсолютно чёткие, как сегодня — её тело будто готово воспарить, разлетаясь проснувшимися после коконов бабочками. Она нужна ему — Ёнсо чувствует это — знает. И это то, что не даёт ей упасть. Слова Ли Ноу в тот день были жёстче, чем матрас, на котором Ёнсо спала в комнате Суа на полу. Грубее, чем их холодные отношения с Меган — хотя и те немного оттаяли. И острее, чем все розовые шипы, которые нарисовал когда-то Хван Хёнджин. Она не обесценивает боль Минхо, но это и правда было невыносимо — Ёнсо бы не хотела навечно запечатлеть этот момент в своей памяти, как делает с прошлым Хван. И язык не поворачивается упомянуть Ли Ноу в их диалоге — будто он всё ещё имеет для неё значение. — Криса? — Хёнджин фокусирует внимание вовсе не на том, но оно и к лучшему. — Забей, мне было весело, — как можно беззаботнее усмехается Ёнсо. — Спасибо, что согласился пойти со мной. Так странно сейчас гулять с ним в толпе людей, дотрагиваться едва плечом его руки, то и дело сталкиваться запястьями, тут же отстраняясь, будто прикасаясь к раскалённой сковороде. Но у Ёнсо ощущение, что её саму зажарили до хрустящей корочки в некоторых местах, где до сих пор пылают прикосновения Хёнджина. Он обнимал её, прижимал к себе, кружил не только в танце, но и мысли в её голове, будто это яркие вспышки светомузыки, а не хаотичные крики откуда-то изнутри «что происходит?». А Ёнсо сама не знает, что происходит. Он ведь вроде уже заявил, что хочет с ней дружить, потом забрал слова обратно, сегодня прямо сказал, что она ему нравится, а сейчас идёт, едва касаясь её пальцев своими, но на этом всё. Он держит её на расстоянии, потому что знает, что она ещё не готова? Или сам не хочет? Так почему признался в симпатии? — Получается, в следующий раз тебе придётся пойти куда-то со мной, — усмехается он, поворачивая на неё голову. — Чего такое лицо? — тут же хмурится, и Ён теперь осознаёт, что мимика её вовсе не слушается. — А. Да. Ничего, — сбивчиво мямлит она, тряся головой и хихикая, как полная идиотка. — Посмотрим, — практически сразу же отводит взгляд, ругая себя за эту сконфуженность. Что это вообще с ней? А Хёнджин продолжает смотреть на неё, будто такой ответ его вовсе не устраивает: — Отказываешься, даже не узнав, куда? «Да куда угодно», — чуть не выпаливает она, осознавая, что рядом с ним ни о чём другом больше не может и думать. Как он говорит, как смотрит и как дышит — она способна концентрироваться лишь на этом, что сторонние мысли превращаются в снующих по тротуару пешеходов, не задерживаясь рядом ни на секунду. — И куда? — всё же интересуется она, переводя на него взгляд, и в этот же момент спотыкается, едва не теряя равновесие. И непроизвольно хватается за единственное, что находится в доступной близости — его руку. Чёрт возьми, а держать его вот так намного более странно, чем позволять прижиматься на танцполе. И Ёнсо тут же пытается отстраниться, едва разжимая пальцы, но чуть снова не спотыкается уже о своё рухнувшее к ногам сердце. — Когда придумаю, то скажу, — неоднозначно улыбается он, поудобнее перехватывая ладонь Ёнсо и переплетая их пальцы. Ощущение, что она снова школьница, а это её первое в жизни свидание, которое в реальной жизни закончилось для неё катастрофически нелепым поцелуем перед домом. И когда бабушка выронила пакеты с капустой, то Ён думала, что ей проще уйти из дома, чем ещё раз взглянуть бабуле в глаза после этой постыдной сцены. Но ей больше не пятнадцать, бабушка далеко, а всем остальным до них с Хёнджином сейчас и дела нет. Только внутри все дремлющие светлячки бьются в агонии, бомбардируя грудную клетку, что кровь начинает вскипать. Неужели их сегодняшняя прогулка тоже закончится нелепым поцелуем около дома? Так проблема в том, что дом у них сейчас общий — не получится оставить Хёнджина у ворот и сбежать, запирая калитку. Не получится сказать неловкое «не надо меня провожать» — он и так проводит её до двери спальни. …бежать надо. — Смотри, там в парке ярмарка, — Ёнсо уже хватается за всё, что угодно, кроме руки Хёнджина, чтобы как-то снизить пульсирующее по венам напряжение. — Пошли глянем, — и она тут же тянет его на ту сторону дороги, даже не получив ответа. А Хёнджин и не особо сопротивляется — теперь её очередь вести, и Ким Ёнсо планирует свести это недосвидание на «нет». — Не хочешь поучаствовать в конкурсе? — она кивает в сторону тазов с яблоками, куда стекаются зрители и конкурсанты. — Не-е-е, — тянет он. — Это уже перебор. Забыла? Я всё-таки не школьник. — Старпёр ты, — щурится Ён, понимая, что Хёнджин скорее лукавит, что не хочет участвовать. Он просто не хочет отпускать её руку — а Ёнсо жаждет найти укрытие. — Я поучаствую, — кивает она, невинно улыбаясь. — Получим халявный пирог, если выиграю. — Если ты жить без этого пирога не можешь, то я тебе всю кондитерскую куплю, — без усмешки произносит он, и Ёнсо понимает, что Хван Хёнджин вряд ли сейчас шутит. И если это действительно не сарказм, значит точно пора прекращать то, что сейчас циркулирует по невидимым сосудам от её клокочущего сердца к его. — Да плевать на пирог, я хочу повеселиться, — отмахивается Ён, и пока Хёнджин пытается подобрать ещё хоть один аргумент против этой глупой затеи, она уже отпускает его руку и пробирается в центр зрительской толпы, выкрикивая «я хочу участвовать». Теперь Хёнджину ничего не остаётся, как просто стоять и смотреть, как Ёнсо и ещё четыре девушки опускаются на колени перед металлическими посудинами с водой, в которых плавают натёртые до блеска красные яблоки. Ведущий шутит о чём-то непристойном в микрофон, толпа смеётся и аплодирует конкурсантам, а Хёнджин скрещивает руки на груди, выжидающе наблюдая, как Ёнсо завязывают сзади руки красным платком с летучими мышами. Хёнджин не должен стать для неё такой же тряпкой, что лишает свободы воли. Не должен превратиться в летучего кровопийцу, вытягивающего из неё соки. Скорее хочется быть сочным яблоком, которое Ёнсо сейчас ловко вытаскивает из воды зубами — у Хёнджина тоже ощущение, что она впилась в него по самые дёсны. Намертво прилепилась, забралась под кожу, просочилась в кости. Пусть лучше это она его сдерживает, а он обещает себе сделать её свободной.

☆☆☆

— И оно того стоило? — Хёнджин отламывает пальцами кусок тыквенного пирога, который Ёнсо всё же выиграла для них, и скептически разглядывает начинку. — Ну, ведь бесплатный же, — усмехается она, тоже отламывая кусок. — А ты когда-то ела тыквенный пирог? — кажется, Хёнджин имеет что-то против данного десерта. — Нет, — мотает головой Ёнсо. — Но всегда мечтала попробовать. В американских фильмах на Хэллоуин всегда едят тыкву. С детства мечтала почувствовать эту атмосферу, — она машет рукой, в которой зажат кусочек пирога, разбрасывая крошки на их колени. Свободных лавочек совсем нет, поэтому пришлось усесться прямо на газон — тут все так делают. — В фильмах девяносто процентов — муляж, — Хёнджин смотрит на неё исподлобья, кривясь в усмешке. Кому, как не ему, всё об этом знать. — А большинство фильмов про Хэллоуин — ужастики. Хочешь почувствовать себя героиней сцены с выпущенными кишками? — Что, не вкусно? — морщится Ёнсо, понимая, что похоже Хёнджин всё ещё говорит о пироге. — Сама попробуй, — кивает он на кусок в её руке, а свой не спешит отправлять в рот. — А ты не будешь? — Только если после тебя, — ехидный полумесяц его приторной улыбки озаряет загримированное лицо. — Это правда невкусно. — Да не верю, — идёт на провокацию Ёнсо, запихивая в рот кусок целиком. Боже, какая же гадость. Ёнсо всегда нейтрально относилась к тыкве, но этот пирог и правда редкостная дрянь. — Ну как? — Вкусно, — бубнит Ёнсо, через силу жуя пирог и прикрывая рот ладонью. — Твоя очередь. И Хёнджин держит своё слово, кладя кусок в рот, будто правда поверил ей. А через секунду уже выхватывает у Ёнсо одноразовую тарелку с надломленным куском, выплёвывая на неё даже не пережёванный ломтик. И Ён не брезгует сделать тоже самое, когда он протягивает ей тарелку обратно. — Я тебе это не забуду, — шипит он, клацая языком и пытаясь хоть немного проветрить рот от неприятного послевкусия. — Я не хотела страдать одна, — оправдывается она, вытирая губы пальцами. — Предлагаю больше вообще не страдать, — он поднимается на ноги, держа в руке тарелку. — Посиди здесь, я сейчас, — просит он и уходит куда-то в сторону торговых палаток со сладкой ватой и попкорном, выбрасывая по пути пирог в мусорное ведро. А через десять минут томительного ожидания возвращается обратно, держа две шпажки с яблоками в карамели. — Я уже думала, ты меня тут бросил, — усмехается Ёнсо и тут же меняется в лице, замечая у него яблоки. А Хёнджин усмехается услышанному, опускаясь на газон справа от неё и протягивая шпажку. — Что? Не любишь? — он сводит угольные брови, глядя, как Ёнсо неохотно забирает у него яблоко. — Да нет, — она очень их любит, в этом и проблема. — Спасибо, — выдавливает из себя почти правдоподобную улыбку и сразу же делает первый укус. Яблочный сок смешивается с приторностью застывшей карамельной патоки, и хрустит не только сочная мякоть, но и остатки битого сердца. — Боже, да не давись ты, — Хёнджин уже тянется к ней, пытаясь забрать яблоко обратно. — Попкорн, пудинг, желейные червяки? Там полно всего, — он кивает в сторону, откуда только что пришёл. — Ты там так отчаянно эти яблоки из корыта вылавливала, я и подумал, что ты их любишь. — Люблю, — это правда. — Мне вкусно. Ешь, — она подталкивает руку, в которой Хёнджин держит своё лакомство, к его рту, намекая, чтобы тоже попробовал. Она почти научилась жить заново. Так что ей вообще стоит снова полюбить яблоки в карамели, не вспоминая больше о Минхо? Это ведь просто еда, а это просто бывший парень. И у неё обязательно получится это сделать — не плакать она уже умеет. …осталось заново научиться любить. — Если что-то не так, ты только говори, ладно? Я давно не ходил куда-то вот так с девушкой, — Хёнджин окидывает взглядом парк и кусает яблоко, глядя теперь на Ёнсо. Он ждёт от неё какой-то реакции — очевидно. И он не назвал эту прогулку свиданием — это хорошо. Но она очень похожа на свидание — может, ему даже хочется, чтобы это было свидание. Но пока что Ёнсо будет проще, если всё останется так, как есть. Своей тяги к нему она больше не отрицает — на противостояние самой с собой не осталось сил. Но и выдержать его любовь она тоже вряд ли сейчас способна. Поэтому тоже делает укус, не разрывая с ним зрительный контакт, а в голове опять лишь пустота и хруст яблока, смешивающийся с учащающимся пульсом. Во рту кисло-сладкий фейерверк, пока над их головами взрываются настоящие салюты. И всё правда растворяется, будто дымка у подножия Голливудских холмов. И старые воспоминания действительно остаются где-то позади, куда Ёнсо не в силах больше оглядываться. И всё вокруг окрашивается новыми красками, которые Хван Хёнджин размешал в её собственной палитре — она даже раньше не знала о существовании таких оттенков. — О, салют, — эти слова звучат так нелепо из уст Хёнджина. Но он, похоже, действительно умеет радоваться простым мелочам. А может, тоже пытается избежать процветающей между ними неловкости. Ёнсо ещё на несколько секунд задерживает внимание на его остром профиле, наблюдая, как огни взрываются не в чёрном небе, а в его сверкающих этой ночью глазах. Из города настоящие звёзды не видно — слишком много искусственных. Но Ёнсо кажется, что не все из них сияют на небосклоне, не все из них взрываются и не все падают. Но одна звезда всё же приземлилась рядом с ней на траву: грызёт яблоко, бубнит себе что-то под нос и наблюдает, как радужные фейерверки прожигают черноту, от которой им удалось сегодня сбежать.