В декабре большого города

      Слова его Никита долго обдумывал.       Даже, снова пользуясь благами цивилизации, полез в интернет смотреть, что же это такое: конечно же, слышал, но всё больше в уничижительном ключе; скорее как оскорбление, а не как констатацию факта и образа жизни. Медленный по столичным меркам, общажный интернет, в сравнении с интернетом деревенским, просто летал, предоставляя безграничные возможности миропознания и сетевого сëрфинга.       Интернет, потрясая неискушëнное воображение Никиты, радостно выплюнул ему в окошко браузера столько гомосексуальной порногрязи, что первым порывом неподготовленного к такому зрелищу юноши было сбежать и спрятаться от этого кошмара, хриплыми голосами фальшиво стонущего в унисон ритмичным фрикциям.       Пока бедняга бегал по квартире, порноролик продолжал исторгать всхлипы, вздохи, бесконечное «фак-фак-фак»; тогда он наконец сообразил, что стены здесь тонкие, что Денис, если только он дома, всё это наверняка услышит, и спешно бросился выключать.       Только спустя час, отдышавшись и придя в себя, он решился сделать второй подход, чтобы понять, о чём же всë-таки шла речь.       Девушки Никите не нравились — пока ещё ни одна за его юную жизнь.       Парень, поселившийся по соседству — почему-то нравился, и очень: до того, что никак из головы не выходил.       Повторный подступ к интернету оказался чуть более удачным: Никите попались картинки. Не порноролики, не страшные в своей беспощадности фотографии, а чьи-то рисунки, довольно-таки эстетичные и приятные взгляду. На рисунках этих всё ещё были изображены двое мужчин, целующихся друг с другом, или сношающихся друг с другом, или вытворяющих ещё какие-нибудь непотребства, но это уже было не так невыносимо созерцать.       Все выходные Никита, в этот редкий раз отложив на время учёбу, занимался исследованиями иного рода: попеременно рассматривал то картинки с двумя мужчинами, то — с женщиной и мужчиной, и пытался разобраться в собственных ощущениях.       Видео он больше не включал: оказалось, что и разнополые пары, занимающиеся тем же самым, точно так же приводят его в истый ужас.       На исходе воскресного дня, познав — в теории — столько половых извращений, сколько иные не успевали познать на практике и за всю свою жизнь, он вышел в подъезд с гудящей осиным ульем головой, с остекленевшим взглядом шуганого всем лесом опоссума и с твëрдым пониманием, что, кажется, потенциальная близость с девушкой его совершенно не интересует.       И в этом фатальном понимании натолкнулся прямо на Дениса, ровно там же, где и вчера, смолящего очередную сигарету.       — Здо… — начал было, подчиняясь вбитой ласковой бабушкиной рукой привычке, но осëкся, сбился на середине слова, примолк и неуверенно приблизился к ступеням.       Денис сразу же его заметил, вскинул голову, с недобрым подозрением сощурил ровно бы протрезвевшие и в чëм-то уже заранее подозревающие глаза.       — Не вздумай только, — первым же делом тихо предупредил, — разболтать всем соседям о том, что я вчера тебе сказал.       — Я не стал бы!.. — быстро выпалил Никита, с грустью понимая, какую снискал себе и тут репутацию. — Я умею секреты хранить, ну… Я ведь понимаю, что это… наверное… секрет.       — Ну такой, — облизав пересохшие губы, отозвался по-прежнему настороженный Денис. — Секрет — не то чтобы, кому он нужен, а всё же, если сболтнëшь, то мне и отсюда съехать придётся.       Тут только до Никиты что-то начало понемногу доходить.       — Так ты поэтому сюда переехал? — спросил он, медленно, ступень за ступенью, спускаясь ему навстречу.       — Ну, поэтому, — не стал отрицать Денис.       — А что произошло? — с неистребимой простотой и непосредственностью стал допытываться, не унимаясь, Никита. — Кто-то узнал и…       Договорить он этого так и не смог: глядя на Дениса, на его жилистые руки и поджарое сильное тело, казалось кощунственным допустить, что над ним могли издеваться или пытаться избить — этот и сам кого угодно избил бы, если бы захотел.       — Узнал, — тем не менее подтвердил и эту догадку Денис. И пояснил: — Родители узнали. Они у меня скрепные, прям как две скрепки из старой канцелярской банки.       — Они тебя выгнали? — испуганно спросил Никита.       — Они на меня смотрели так, будто я хуже, чем блевотина нашего котика, — состроил кривую и совсем не весёлую улыбку Денис. — Я съехал сам. Кто бы стал оставаться…       — Я никому не скажу, — во всей полноте осознав возможные масштабы последствий и внутренне похолодев, быстро выпалил Никита. — Клянусь, что никому не скажу!       — Слушай, Никитá, — нарочно переврав его имя так, что по спине под звуками хриплого голоса пробежали мурашки и сразу вспомнились руки, ощупывающие каждый позвонок, осторожно заговорил Денис, откладывая сигарету в консервную банку, пристроенную на подоконнике заместо пепельницы. — А чего это ты сам со мной разговариваешь? Тебя самого не коробит, что ли? Ладно, у нас тут многие корчат из себя прогрессивных толерастов, хотя внутри, я-то чую, всё врут и относятся так себе, но у вас там, в глубинке, это как, нормальным разве считается?       — Я вообще никак не относился и ничего не считал, — как на духу поведал Никита, ничуть не смущаясь. — Я никогда не задумывался об этом вообще.       — А теперь? Задумался, что ли? — каждое слово Денис выговаривал так, будто ступал по острым камням, припрятанным зыбкой трясиной. — И что надумал сам с собой?       — Я… не знаю, — внезапно с губ Никиты сорвалась ложь — такая непривычная, тошнотворно-приторная и с ядовитым привкусом белены.       Он понял, что грудь давит глубоководными ледяными тисками.       Понял, что перетрусил.       Что сказать правду — непосильная для него пока что задачка.       — Ну и ладно, — Денис повернулся к пепельнице, задавил истлевшую сигарету и, ни слова больше не говоря, поплëлся к дверям своей новой квартирки.       Тут только Никита неожиданно заметил, что он немного, едва заметно, прихрамывает на левую ногу.

* * *

      Все Никитины мысли в свободное от учëбы — да и в учебное зачастую тоже — время занимал теперь Денис.       Никита вспоминал и заново прокручивал в голове всё.       Их первую встречу. Своё падение с лестницы. Дениса, бегом бросившегося поднимать. Его руки, аккуратно ощупывающие всё тело и проверяющие, нет ли переломов или ушибов — теперь Никита запоздало наслаждался этими прикосновениями, ничего не значившими и никакой подоплёки в себе не нëсшими, воскрешая их в телесной памяти и получая от этого видения неизъяснимое удовольствие.       К третьему дню бесконечных воспоминаний, поставленных на репит и засмотренных буквально до дыр, он дошёл до ужасного понимания: больше всего ему бы хотелось, чтобы эти руки потрогали его снова, но как-нибудь…       Как нибудь иначе, как-нибудь так, как ещё никогда и ни разу в его жизни не было, не случалось, и от этих желаний он поначалу ужаснулся.       Потом, поразмыслив немного, пришёл к выводу, что ничего особенного страшного: мало ли чего ему хочется, мало ли чем он грезит — какое это имеет значение в реальности?       В реальности Денис послал его к чёрту и даже дружить не захотел, куда уж тут надеяться на бóльшее. Тогда Никита толком слов его не понял, даже поначалу обиделся сильно, а теперь вот с запоздалым сожалением думал, что да, тысячу раз да, что именно такая дружба ему и нужна: не дискотеки, которые действительно иногда устраивали в соседнем, чуть более крупном и оживлëнном посëлке, не рыбалка с водкой, не, упаси бог, проститутки с ночной трассы, оккупированной проходящими мимо фурами, а просто всегда друг с другом и друг для друга, если только Денис это имел в виду.       Посоветоваться и рассказать о своих чаяниях и проблемах Никите было не с кем, и он, так ничему на чужих ошибках и не научившийся и всё такой же блажной, взял да и ляпнул позвонившему отцу, что, кажется, ему нравится соседский парень.       И что, кажется, нравится в том самом, нехорошем и всеми порицаемом смысле.       Тишина в динамике после его безумного признания воцарилась долгая и драматичная.       Если бы отец стал его стыдить, ругать, унижать — Никита, наверное, расплакался бы и попросту бросил трубку.       И не подходил бы к той несколько дней, прекрасно зная, что отец с вахты никуда не сорвётся, а значит, ничего серьёзного пока не грозит.       А потом попытался бы снова поговорить и всё ещë раз объяснить.       Он не мог переделать себя и не хотел переделывать, но и расстраивать отца, единственного дорогого и близкого человека, не хотел тоже; единственное, чего он всем сердцем желал — чтобы тот его принял таким, какой есть, и не осуждал бы.       Но, вопреки всем страхам, после этой гнетущей паузы он услышал совсем не то, чего услышать опасался.       «Ох, Никитушка, — говорил ему огорошенный столичным каминг-аутом отец, — я, конечно, такого не ожидал, но ведь это твоя жизнь, тебе её и жить. Как сам решишь, так и живи, только учëбу не бросай, а не то в армию сразу же и отправят. Страшно сейчас туда идти, время-то не мирное. — Помолчав немного, он с грустью прибавил: — Я вон с матерью твоей счастья не нажил, хоть и всё по чести было: свататься к ней ходил, свадьбу хорошую справили, пытался как положено, а только ничего из этого путного не вышло всё равно. Не гарантия это. Не обидели бы тебя… За это только и боюсь».       Если что Никита и знал наверняка — так это то, что Денис его не обидит.       Скорее уж, снова скажет не подходить и держаться подальше.       Почему Денис так себя вëл — Никита не понимал.       Немного приободрëнный разговором с отцом, он в надежде на случайную встречу высунулся из квартиры на лестницу, но там, конечно же, никого не оказалось: на то ведь она и случайность, чтобы приходить совсем не тогда, когда её ждёшь.