Везунчик

      Проснувшись в холодном поту, я почувствовал, как бешено колотится моё сердце. Руки слегка онемели. Дурацкая одышка не заставила себя ждать. Ощущение, будто бы я вынырнул из воды и теперь не могу надышаться. У меня нет сил встать прямо сейчас. Вообще-то, хоть я и проснулся резко и внезапно, я даже глаза с трудом разлепляю.       Отвратительное чувство тревоги и беспомощности. Мне, наверное, снилось что-то неприятное и даже пугающее. Но я давно не запоминаю свои сны. Пытаться их вспомнить — словно ловить мыльный пузырь. Видишь лишь очертания, а стоит прикоснуться, как он лопается и распадается на мелкие брызги. Остаётся только ощущение противного и липкого страха.       Снился ли мне кошмар, или это нормальное для меня утро? Я не знаю. Я привык просыпаться с тревогой. Уже давным-давно. Просто сейчас она сильнее обычного, а силы встать ещё надо найти. Полежу час-другой — и смогу.       Как же это меня бесит! Час-другой… Лежи, Дэнни, превращайся в растение, так держать!       Меня раздражает то, как я просыпаюсь каждое утро. Раздражает, что я не нахожу в себе сил в течение всего дня. Раздражает, что никакое усилие воли не помогает мне думать о чём-нибудь приятном или хотя бы полезном. Я просто будто бы заперт в теле ужасного нытика и размазни. Бесит-бесит-бесит…       Через какое-то время я всё же смог встать, не прекращая ругаться на самого себя. Открыв окно на проветривание, я завалился обратно в кровать, глядя в потолок. Мне сказали, что то, что мне теперь хочется свежего прохладного воздуха, это уже хорошо. Возможно, это так. Кто я такой, чтобы спорить с врачом?       У меня даже появилось немного сил вставать ненадолго с кровати для того, чтобы сделать какие-то бытовые мелочи. Но будто бы вся энергия просто испарилась в один момент и отказывается восполняться. Было бы неплохо, как в играх, каким-нибудь заклинанием, молитвой там, или ещё какой-нибудь фигнёй, избавиться от мощного дебаффа. Вместо этого же, я валяюсь в одиночной палате и стараюсь не слать никого в пень, ведь понимаю, что мне собираются помочь. Это, наверное, единственное, чего я сейчас действительно хочу. Наверное, впервые я чувствую себя бессильным настолько, чтобы уцепиться за чью-то доброту ко мне. В конце концов, если это сработает, то потом я уж точно как-нибудь разберусь со всем дерьмом, что накопилось в моей жизни.       Думать мне всё ещё сложно. Мало того, что я плохо соображаю, так ещё и постоянно в голову лезут сплошь неприятные мысли, заглушающие голос разума. Никакая логика мне больше не помогает убедить себя в том, что всё не так уж плохо. Я пытался читать, заниматься уроками, просто смотреть фильмы, сериалы или какие-нибудь идиотские видео — ничего. Даже на короткое время мне сложно сосредотачиваться. В голове мало что откладывается. Я тут же отвлекаюсь на эти дурацкие мысли.       Мне скучно. Но мне ничто не интересно. Я уже который день просто лежу, уйдя в свои мысли, периодически пытаясь чем-то себя занять. Я ведь даже стал пытаться найти интерес хоть в чём-нибудь, но пока что у меня это не особо получается. И это заставляет чувствовать себя жалким ничтожеством.       — Мистер Рид? — в палату зашёл врач. — Я всего на пару вопросов. Проходил мимо, решил к вам заскочить.       — Угу, — отозвался я.       — Вы у нас уже неделю, — заметил он. — Препарат пьёте тоже неделю. Как ваше самочувствие? Не замечали ли побочных эффектов?       — Не-а, — я начал трясти согнутой ногой. — Только немного беспокойнее стал. Немного тошнило, но теперь уже нет. Уже даже от резких звуков так сильно не дёргаюсь.       — Хо-ро-шо, — напел мужчина. — Эффект появляется не сразу. Как я и говорил ранее, скорее всего, где-то спустя месяц вы должны почувствовать значительную разницу. Но пока что постепенно. Первое время может быть немного хуже — это нормально. Если будет что-то сильно беспокоить, немедля сообщайте об этом.       — Угу, — я едва заметно кивнул.       — Я смотрю, что эндокринолог вам тоже кое-чего выписал, — продолжил он. — Вам надо лучше питаться. И желательно, когда у вас появится больше сил, поддерживать какую-нибудь физическую активность. Напомню, что у нас есть небольшой спортзал. Советую вам чем-нибудь таким заняться, когда станет лучше. Желательно, чтобы тело уставало. Силовые тренировки, кстати, могут помочь в борьбе с тревогой куда лучше, чем вы думаете.       — Я похож на любителя тягать железо? Я вас понял, доктор. Извините, не запомнил ещё всех имён. Пока что мне хватило мотивации и сил дойти до окна. Радуйтесь — я в него выпрыгнул, ведь не хочу сломать ногу, падая со второго этажа мешком картошки. Отличная шутка, да? Пройтись по палате и сходить в душ сгодится за физическую активность?       — На первое время это уже не так плохо, — голос врача прозвучал довольно мягко и на этот раз он учтиво проигнорировал мою шутку, ведь в прошлый раз уже что-то там себе отметил на тему моего крутого жизнеутверждающего юмора. — Я зайду ещё через несколько дней. Если по истечению месяца препарат не будет работать или появятся серьёзные побочные эффекты, то будем подбирать другой. Пока что главное — это терапия. Как с ней, кстати? И как ваши сны?       — Пока непонятно, — вздохнул я. — Очень… много разрозненных мыслей. Выспаться всё ещё не могу, просыпаюсь в том же состоянии. Что снилось, не помню.       — Ну, вы только начали. Отдыхайте, мистер Рид.       Можно подумать, я сейчас занимаюсь чем-то, кроме этого. Я не делаю ни-че-го. Будто бы трагедия случилась. Подумаешь, вспомнил что-то неприятное. Но нет, этой туше надо просто лежать и покрываться плесенью. Жалкий слабак.

***

      Когда-то я читал о том, как это работает. Для меня не стало неожиданным то, что мне никто не скажет, что я должен делать и, как жить. Нет готового решения — это логично. Я сам должен его найти — это тоже логично. Но, к чему я не был готов — это к тому, что психотерапевт будет цепляться чуть ли ни за любую деталь, из-за чего будет только больше тем для разговоров. На всю жизнь вперёд хватит.       С самого начала было довольно сложно. Я сидел перед незнакомым человеком, ещё и с одной лишь мыслью: «Выключите всю эту хуйню в моей голове». Но, вместо того, чтобы озвучить это желание, я вкратце рассказал о том, что произошло недавно, что привело к тому, что Виктор забил панику и уговорил приехать сюда. Я не готов был ещё говорить о Кристиане. Психотерапевт, мужчина средних лет, не стал настаивать на этом. Он стал ковырять кучу других тем. Детство, семья, друзья, моё отношение к себе — вообще всё. И, даже, когда я отвечал сухо, не придавая особого значения какой-либо мелочи, мужчина цеплялся за какую-то деталь и спрашивал что-то вроде: «А почему так?», «А вы как думаете?»… Он бесконечно задавал вопросы. И, конечно, я понимаю, что это должно направлять мои собственные мысли в верное русло, а ему помогать лучше понять меня и найти корень проблемы. Однако мне потребовалось какое-то время, чтобы к этому привыкнуть.       Тем не менее, хоть моя мотивация в данный момент находится где-то около нуля, я всё же собрался с мыслями и силами, чтобы честно на всё отвечать и пытаться самому во всём разобраться. Я говорил о матери, о брате. Говорил о трудностях в общении. Говорил о том, что происходит в моей голове, о том, как я недоволен собой и тем, что и как я делаю. Говорил о Викторе. О многом. И каждый сеанс в какую-то из тем мы углублялись всё сильнее.       Где-то спустя полторы недели я смог кое-что понять. Об этом я действительно раньше не задумывался. Я не помню, когда «всё» началось. Да, условно переломным моментом можно бы назвать случай с Крисом. Но это ведь никогда не было единственной проблемой и единственной причиной закрываться в себе. Родители? Окружение? Чёрт их всех знает. Я толком не помню, когда бы я чувствовал себя «нормальным», а не притворялся бы им. Не помню, когда бы мне действительно было бы наплевать на все те вещи, о которых я обычно пытался не беспокоиться. Я помню, как время от времени мне становилось лучше и легче. Помню, как мне приходило в голову, что что-то может вообще не стоить моего внимания. Помню, что иногда я чувствовал в себе больше сил и мотивации. Но всё это всегда разбивалось о реальность.       «Не думаете, что ваша депрессия более затяжная, чем вам кажется? Дети часто не знают, что делать, как и когда просить о помощи. Вы тоже могли этого не знать. А, когда никто вокруг не слышит криков о помощи, ребёнок учится игнорировать все тревожные сигналы, сам перестаёт замечать, как всё плохо. Высмеивание и обесценивание собственных чувств и проблем — это довольно естественная защитная реакция, когда сталкиваешься с тем же самым в окружении…» — и ещё много подобных разговоров, ведущих ко вполне логичным выводам. Но, кажется, потребуется весьма много времени, чтобы разобрать всё то, что накопилось.       Второй вещью, которую я осознал, осмысляя все наши прошедшие сеансы — это неприятный факт того, что я попросту не понимаю, что нормально, а что нет. Я привык всё подвергать сомнению. Свои мысли и чувства — тоже. И вот я, в общем-то уже немаленький парень, в свои восемнадцать не знаю, когда то, что происходит в моей голове, адекватно, а когда нет. Когда меня что-то задевает, я первым делом думаю о том, что я возможно где-то перегибаю палку. Я ведь понимаю, что у меня местами несколько искажённое восприятие из-за моих фобий и влияния семьи. Но я не понимаю, когда моя реакция оправдана, а когда нет. А к тому же я так привык ко всей этой чепухе, что даже не уверен, где заканчивается Дэнни, а где начинаются страхи, тревоги и попытки минимизировать ущерб, получаемый от кружающих.       Не знаю, когда, не знаю, как. Зато точно знаю, что так не должно быть. Смешно. И всё же эти мысли, кажется, помогают понемногу доходить до сути вещей.       В очередной раз зайдя в кабинет, я сел напротив мужчины. Подумал, что это забавно — то, что в фильмах все вечно лежат на кушетках. Я же сижу на стуле на «безопасном» расстоянии, но смотрю прямо на психотерапевта. А кушетка стоит себе одиноко и грустно, никому не нужная.       И наконец меня порадовали собственные мысли. Я снова хоть иногда думаю о всякой дребедени — это ведь хорошо?       — Вы стали гулять — это хорошо, — заметил психотерапевт после приветствия. — Как ваше самочувствие?       Да, съездил в больницу снять швы — считай, погулял. Хотя постоянно лежать действительно уже не хочется. Я иногда ненадолго выхожу в довольно большой огороженный двор на территории клиники. Пока что уже этого хватает, чтобы устать.       — Немного лучше, — сказал я. — Но пока что ещё так себе. Плохо сплю. Мысли угнетают. И так далее. Но голова, кажется, снова начинает более-менее работать. Хотя сосредоточиться надолго бывает сложно. Рассеянный, постоянно зависаю как старый комп.       — Вокруг чего, в основном, на данный момент крутятся ваши мысли? Поменялось ли что-то с того момента, как мы начали?       Он часто задаёт одни и те же вопросы. Я даже догадываюсь, для чего это нужно. И всё же иногда возникает чувство, будто бы или я идиот, или он. Хотя, методом исключения можно прийти к выводу, что идиотом тут могу быть только я, ведь это у меня тут нет докторской степени.       — Вокруг меня, конечно, — фыркнул я. — Я же центр вселенной. Я постоянно думаю о том, как я всё делал и делаю неправильно. О том, как вся эта суета бессмысленна. О том, какой я весь такой из себя не такой, как мне надо. Ничего нового. Ничего не поменялось.       — Давайте поговорим о том, как вообще это всё происходит в вашей голове? — предложил мужчина. — Как проходит этот процесс неоправданной самокритики?       — Ну, обычно… — с сомнением начал я. — Это просто диалоги. Один голос всё время поливает меня самого дерьмом, другой пытается привести веские доводы в мою пользу, а ещё один выносит окончательное суждение. Как-то так.       — Интересно. И сейчас преобладает этот… критикующий голос?       — Вы удивительно догадливы.       — Как он звучит? У него есть какая-то интонация? Может, он звучит, как голос кого-то из родителей, друзей?..       Конечно, док, ждите, что уж сейчас-то я наконец всё свалю на таких-сяких родителей! Это же у вас классика? Нет, при желании можно найти, в чём их обвинить, но я это я. Это мои проблемы. Моя голова. Нет в ней никаких голосов родителей или друзей. За них я говорить не могу.       — Ка-а-ак… голос? Это просто мысли. В моей голове нет особой озвучки. Хотя я не против, если бы мои мысли озвучивал прекрасный женский голос. Такой, знаете, низкий, ласкающий слух…       — Так… и с каким из всех голосов вы себя больше ассоциируете? — хм, как же я люблю обсуждать голоса в голове, док.       — Со всеми? — я не уверен, что он ждёт от меня услышать, ведь понятно, что я есть в каждой из ролей. — Я бы сказал, что я скорее судья, грубо говоря. Я тот, кто соглашается с одним или другим. Но это всё мои мысли. Я обдумываю их с каждой стороны.       — И всегда ли преобладал критик? — психотерапевт, видимо, хочет, чтобы я начал рассказывать, какая у меня низкая самооценка и, какой я несчастный.       — Сложно сказать… — я решил поделиться своими последними соображениями. — Наверное, нет. Но мне всего-то восемнадцать. Мне всё кажется, что когда-то я так сильно на себя не нападал. Но мне сложно вспомнить, в какой момент всё началось. К тому же мне и относительно моих фобий казалось, что так было всю жизнь, но, стоило подумать получше, как становилось ясно, что это не совсем так. Так же и со всеми этими голосами. Сам уже не знаю, когда я начал так себя грызть. Я и в детстве был довольно замкнутым и нередко бывал в подавленном состоянии. Последние годы понемногу становилось хуже. Но я всё равно старался поддерживать себя в относительно нормальном состоянии. А после драки будто бы что-то во мне сломалось. У меня просто не получается видеть что-то хорошее. Я просто себя бешу своей слабостью и вечным нытьём. Будто бы неприятное воспоминание может оправдать это. Это не так. Меня это ужасно раздражает. Так что, если раньше критик включался более обоснованно или в какие-то особо стрессовые моменты… То сейчас я просто себе противен. Всё время. Перманентно. Я понимаю, что так не должно быть, но, по правде говоря, я без понятия, а как тогда вообще надо. Ну, вот, было месяц назад чуть получше, но всё равно же не то. Просто сейчас всё самое гадкое в моей голове выкрутилось на максимум. Но я даже не знаю, что мой извращённый мозг придумал, чтобы мне, нежной фиалке, жилось легче, а что действительно свойственно мне, как личности… Как бы… Я как бы не могу сейчас отделить себя от своей тревожности. И не могу чётко поделить жизнь на «до» и «после». Все события лишь стирали черту между нормой и… ну, вот этим.       Выразительно поведя ладонями в воздухе от уровня моей головы вниз до пояса, я как бы показал всего себя. Даже не придумал названия. Просто ходячий комок из нервов, тревог и страхов, да ещё и с рефлексией. Просто это. Точно не то, как должен чувствовать себя нормальный человек. Точно не то, чем мне хотелось бы быть.       — Похоже, вы действительно много думаете обо всём, — мужчина в очередной раз что-то записал. — Но как вы тогда вообще пришли к выводу, что вы не в порядке? Вы ведь, кажется, давно об этом думали, а не только сейчас. Получается ведь, что и раньше вы чувствовали, что что-то неправильно.       — Ну… — я надолго задумался, психотерапевт же стал терпеливо ждать, пока я не заговорю снова.       Он уже привык к тому, что я могу молчать минуту-две. Надо ведь правильно доносить свою мысль. И я попытался сделать это. Стал рассказывать о том, как с детства старался лишний раз не ныть, но при этом в моей голове всегда было сравнение с другими людьми. Мне всегда хотелось быть «нормальным». И я пытался им быть. Я думал о том, что всем живётся паршиво. Но постепенно оказывалось, что не все знакомы с постоянными тревогами и страхами, не все сводят себя с ума своими же мыслями, не все живут так. И вообще обычно подростки хотят выделиться, а не быть «как все». И даже диагнозы себе сами придумывают и ставят. Я же всегда чувствовал, что в своей светлой головушке я-то совершенно обычный ребёнок, но будто бы что-то чужеродное, навязанное, постоянно мешает мне быть собой.       Так мы в очередной раз вернулись к моему детству. К тому, как я жил, как себя чувствовал, чего и почему боялся, что делал, чтобы больше не бояться. И хоть чёткой черты так и не вырисовалось, я сам заметил, что, чем старше я был во всех этих воспоминаниях, тем больше всего «ненормального» накапливалось. С какими-то мелкими проявлениями всех проблем я справлялся, но самые больные темы лишь укоренялись и развивались. И в итоге, пожалуй, не было никакого смысла во всём этом дурацком превозмогании. Научился я с людьми работать, стал чуть лучше понимать окружение, и что с того? Лучше бы в детстве позволил бы себе чуть что распускать сопли — эффекта и то больше было бы. Хотя бы взрослые понимали бы, что не всё так гладко. Но у Дэнни всегда всё было хорошо. Он не должен был просить помощи, ведь ему не так плохо, как остальным. Просто Дэнни был очень глупеньким, хотя и пытался быть умным и взрослым.       — Вы не рассказывали старшим о своих переживаниях и проблемах, потому что действительно считали, что справитесь сами, или вы чего-то боялись? — очередной вопрос заставляет меня снова задуматься.       — Наверное, и то, и другое, — признался я. — Но вообще-то с папой я о многом говорил. Но не обо всём, конечно. Он много работал, уделял мне столько времени, сколько мог, но я не хотел его расстраивать лишний раз. Они же с мамой и так постоянно грызлись. И потом ещё Майк что-нибудь вытворял, из-за чего они оба становились только беспокойнее. А так я обычно сталкивался с двумя реакциями старших: паника и пренебрежение. Или начинали беспокоиться так, что я уже должен был успокаивать и утешать, например, маму. Или говорили, что это даже не проблема, и вообще у всех так. Вот я и решил, что проще и эффективнее держать это всё в себе и делиться лишь с теми, кто реагирует адекватно. М-да… психиатр чуть ли ни первым делом спросил, были ли ли у меня в семье тревожные люди. Наверное, я даже спокойный человек, если сравнивать с матерью и братом. Внешне — уж точно. Наверное, можно сказать, что я в какой-то степени боялся чрезмерной реакции. Но я действительно думал, что, хочу я того, или нет, мне придётся самому справится с проблемой, если столкнуться с ней лоб в лоб. Просто иногда надо было набраться для этого смелости.       — Из ваших рассказов, кажется, что вы всегда были готовы говорить о явных, так сказать, видимых проблемах, которые никак не скрыть, но избегали разговоров о ваших чувствах, особенно, негативных. Поправьте, если я ошибаюсь.       — Наверное, так. Мои чувства ведь не меняют ситуацию. Значит, и абстрагироваться от них можно. Оценивать только факты. Хотя в голове всё равно всегда происходила лютая мешанина. Вечные «а что если», неуверенность в себе и прочее… в общем, весёлый коктейль, о котором мне не особо хотелось бы давать знать окружающим.       — Хм… скажите, вы боитесь своих же негативных эмоций? — мужчина внимательно посмотрел на меня.       — Боюсь? Нет, просто они ведут только к конфликтам. И обычно, когда два человека испытывают сильные отрицательные эмоции, их диалог становится неконструктивным. Они начинают перекрикивать друг друга, каждый слишком озабочен тем, что его задели, и каждый считает себя жертвой. Чтобы что-то выжать из конфликта, минимум один участник должен быть спокоен и холоден. Лучше все. Но, если больше некому, то это буду я. Смех, шутки, проявления нежных чувств — это безопасно, грубо говоря. А грусть, злость, обида… это всё не ведёт ни к чему хорошему. Наверное, в какой-то степени я, если не боюсь, то отношусь с опасением к негативным эмоциям. Они разрушительны.       — Вы считаете, что вы, обязаны быть не только здравомыслящим, но и не имеете права на отрицательные эмоции?       — Все имеют право, — он же точно знает, что я отвечу, нет? — Я просто… не хочу. Страшно, что они меня так захлестнут, что я перестану себя слышать, что я сделаю больно близким людям, что я потеряю способность оценивать ситуацию. Я не хочу быть как моя мама. Или как мой брат. Я должен быть сильнее. Вот, в драке я разозлился и, если бы меня не остановили, я, наверное, сам бы не заметил, как забил бы человека до смерти. Мне кажется, что если я начинаю отдаваться злости, то окончательно теряю самого себя.       — Мы же уже говорили, что это состояние аффекта и нормой не является. Не стоит это приводить к бытовым ситуациям. Вы же не теряете голову, когда как-то проявляете недовольство, правда же? Расскажите, кстати, как это обычно происходит.       — Честно говоря, я стараюсь игнорировать эти чувства. Отстраниться от них. Стараюсь мыслить, как бы выключив все эмоции. Иногда всё равно приходится вступать в конфликты. Иначе мною будут пытаться помыкать только так. Мне надо защищать личные границы. Но и это я стараюсь делать довольно спокойно и, по возможности, пореже. Я могу иногда кому-то нагрубить, но я стараюсь не повышать голос. В самых крайних случаях включаю эдакого бессмертного, наглого и немного сумасшедшего Дэнни. Насколько позволяют паршивые актёрские навыки. Некоторые опасаются, когда тихоня начинает так себя вести, ведь никогда не знаешь, у кого в кармане может оказаться нож. Я могу спокойно сказать, что мне что-то не нравится, но, если человек не слушает, что я говорю, я постараюсь просто завершить диалог. Только с мамой, как я уже говорил, другая история. Когда не могу уйти от негатива, просто игнорирую. Стараюсь абстрагироваться. Я пытаюсь всегда сохранять спокойствие, но иногда могу всё же не выдержать. И я очень не люблю такие моменты.       — А вы могли бы привести какой-нибудь пример, кроме недавней драки?       Этот вопрос вынуждает меня поджать губы и в очередной раз немного помолчать. Я должен отвечать на все вопросы, независимо от собственного желания. Так надо.       — Это действительно несравнимо, — вздохнул я наконец. — Я ведь и правда защищался. А я говорил о совсем другом сейчас. Знаете, как любая мелочь может послужить триггером, когда человек постоянно испытывает стресс? Вот, как-то так. Накричать на кого-то или наехать из-за какого-то пустяка, на который обычно и сам не обратил бы внимания, а потом все вокруг хлопают глазами, удивляясь, что я так могу. Когда придурок новенький пытается найти козла отпущения, вооружиться тяжёлым стулом, например, и со стеклянным взглядом пообещать расшибить голову. И мне верят. Даже я себе верю, что в такие моменты, если кто-то ещё сделает хоть что-то, что мне не понравится, крыша улетит и, возможно, не вернётся. Хотя я всё ещё ничего такого не сделал. Я всегда мог вовремя остановиться. Я понимаю, что это всё было ответом на вполне реальные раздражители и угрозы. Понимаю, что на самом деле всё не так плохо. Это… это просто дурацкая тревожность, наверное. Всё время кажется, что подобные неприятные моменты лишь удаляют меня от нормы. И когда-то настанет тот момент, когда пути обратно не будет. Страшно потерять себя, страшно ошибиться, страшно… всё. И я понимаю, что это не вполне рационально. Но постоянно вертится мысль о том, что я всю жизнь притворяюсь, и на самом деле я отбитый наглухо.       — Не думаете, что это уже мыслепреступление? — психотерапевт улыбнулся, и меня даже порадовало, что он позволил себе такое сравнение.       — Думаю.       — Скажите, пожалуйста, а в какой момент вы понимаете, что, например, ваш внутренний критик к вам излишне строг?       — Ну… я представляю, что ко мне бы за помощью или советом обратился бы человек с таким же характером и такими же проблемами. И представляю, как бы я отреагировал, если бы передо мной был бы не я, а вот такая вот копия.       — А это здорово. И как бы вы отреагировали на такого человека сейчас, после всего, что вы мне рассказали?       — Сказал бы, что он идиот. И посочувствовал бы. Я бы его не осуждал и… пожалуй, вряд ли считал бы слабаком и трусом. Или отбитым.       — То есть, сейчас вы излишне критикуете себя.       — Пожалуй.       — Вы довольно рассудительный человек, мистер Рид. А потому вы, скорее всего, понимаете, что моя работа — это лишь задать направление. Остальное делаете вы сами. Чувства и мысли важны именно ваши. Подумайте, почему вы к себе намного строже, чем к окружающим? Вы ведь уже на многое сами дали ответы. Вы явно сами не раз думали обо всём и вполне осознаёте, что и из чего следует. Просто не всегда хотите признавать это.       — Но я же говорю, что этот критик не всегда так громко орал в моей головушке. Но вообще… как можно не быть к себе строгим? Мир под меня не подстроится. Это я должен адаптироваться и учиться выживать. Поэтому другим можно пожаловаться на мелочи, а я должен быть сильнее, умнее, твёрже, решительнее… Ну, вы поняли. Надо быть самым-самым, иначе помру. Но я понимаю, что это бред. Невозможно быть идеалом. Но очень сложно заглушить этот голос в голове. «Дэнни, ты ничтожество». И он обязательно расскажет, почему. Кажется, будто бы, если я буду самым-самым, то этот голос заглохнет. Но это так не работает, я знаю. Знаю. Противоречие на противоречии. И это бесит. Было бы не так грустно, если бы всё было последовательно и логично.       — А как тогда выглядела ваша самооценка в более-менее нормальном состоянии? Насколько нормальным оно вообще могло быть на вашей памяти, конечно. Скажем, до самых критических точек.       — Как я и сказал, критик выступал по делу. Самооценка была близка к оценке окружающих. Не сказал бы, что я сильнее себя жалел, чем сейчас. Просто так не загонялся из-за пустяков. Я вообще всегда старался слишком не переживать из-за тех вещей, на которые я сам повлиять не могу. Я мог принять некоторые свои недостатки и просто жить с ними. А сейчас каждый пустяк — это повод для самоуничижения. Я никогда не смогу соответствовать таким высоким требованиям. Никто не сможет.       — Что ж, интересно будет послушать вас ещё через какое-то время, — он снова улыбнулся. — Вы здорово рассуждаете и на контакт идёте удивительно охотно, а это ключевые моменты.       — Ещё бы я ни шёл на контакт, — я фыркнул и, наверное, впервые за последние пару недель слегка улыбнулся. — За это всё небось огромная сумма платится. Я подавлен, но признаки жизни ещё есть, а значит, было бы кощунством позволить вам не отработать деньги моего щедрого соседушки.       Кажется, чем менее официально я начинаю говорить с психотерапевтом, тем чаще он улыбается. Видимо, что-то там в этих таблеточках начинает работать, раз я теперь способен его даже не один раз за сеанс развеселить.

***

      Хотя я и могу спокойно покидать клинику, я предпочитаю лишний раз этого не делать. Я решил по полной пользоваться возможностью не иметь лишних контактов. А потому местом для прогулки обычно выбираю довольно большой огороженный двор здания этого медицинского центра. Он вообще-то даже больше похож на небольшой парк. Тут много деревьев, скамеек со столами, фонтанчик, и даже в середине ноября тут довольно мило.       Я закутался в новое пальто, всё ещё чувствуя себя в нём несколько неуютно. Некоторое время обратно у меня не было ни сил, ни желания спорить о чём-либо с Виктором. А потому я не стал возражать, когда он посетовал на состояние моего пальто, заляпанного кровью и немного ободранного о стену, и заявил, что купит мне новое перед тем, как я отправлюсь сюда. Он нашёл что-то очень похожее на то, что у меня было. Серое, до середины бедра и с большими карманами — как я люблю. Вот только стоило оно явно сильно дороже. Я прекрасно знаю, что шерсть дорогая. Да и, если честно, моё прошлое пальто я урвал в секондхенде за копейки — повезло найти качественную шмотку, ещё и с ценником. Но и оно даже изначально явно не было и близко настолько же дорогим. Сейчас я уже успел пожалеть о том, что тогда просто махнул рукой, лишь бы от меня отстали. Даже вся моя техника, как мне кажется, дешевле одного этого пальто. Но, что сделано, то сделано.       Вооружившись бумажным стаканчиком с кофе, я пошёл прогуляться.       Моё состояние стало близким к тому, что было до встречи с Кристианом. Всё ещё довольно тревожно. Но настроение стало понемногу улучшаться, а силы хоть и не бьют через край, но всё же прибавляются. Врачи на меня не наседают, так как я иду на контакт и не делаю ничего совсем уж странного. Даже самоповреждений нет. Я постарался не расчёсывать свою кожу, хотя иногда начинал и лишь с трудом останавливался. Однако выписывать меня не торопятся, ссылаясь на то, что я всё ещё подавлен, хоть и более активен, и у меня всё ещё есть суицидальные мысли.       Я им говорил, что побуждения делать с собой что-либо, как такового, у меня нет. Просто мысли. Такой уж я фантазёр — проще успокоиться, представляя, как моя голова разбивается об асфальт словно арбуз. Размазанные мозги больше не могут работать. А значит, и думать я больше не смогу. Но допустим, это и правда не совсем нормально. Но стоило ли такое внимание уделять моим несмешным шуткам?..       Так или иначе, я не стал противиться ничему, что мне говорили и советовали врачи. Стоит пользоваться моментом, раз уж Виктор сказал быть тут столько, сколько нужно. Силой меня тут не держат. Но я для себя решил, что раз уж я на это подписался, то надо делать всё как следует и соблюдать рекомендации специалистов. В конце концов не так уж часто выпадает возможность так долго отдыхать. После этого мне придётся снова активно работать и навёрстывать упущенное в школе.       Спустя пару недель пребывания тут, я даже попросил Элис привезти мне некоторые учебные материалы, которые некоторые учителя, не дружащие с интернетом, не стали публиковать. Мы немного поболтали, но я всё ещё довольно быстро устаю. И не горю желанием с кем-либо, кроме психотерапевта и психиатра, обсуждать что-либо, о чём мне стоило бы самому сделать выводы. Потом я, конечно, подробнее расскажу о произошедшем, но точно не сейчас. Мне ведь ещё надо объяснять, что — сюрприз-сюрприз! — у меня, оказывается, ещё бывают панические атаки и, что я вообще всё это время нихрена не был в порядке, хотя и пытался жить будто бы это не так.       Мне всё равно надо во всём ещё самому разобраться. Так что пользуюсь моментом — не только отдыхаю, но и размышляю в гордом одиночестве. К примеру, как сейчас, гуляя и наслаждаясь прохладным воздухом. Ура, наслаждаясь.       Двор довольно тихий и в такую прохладу гуляет не так много людей. Чего уж там, тут вообще не так много людей находится в стационаре — дорого же, наверное. Так что приятно просто чуть-чуть пройтись с тёплым кофе в руках. Моё внимание привлёк огромный рыжий кот на шлейке, забирающийся на одно из деревьев недалеко от забора. Не обращая особого внимания на хозяина кота, мужчину средних лет, я подошёл поближе посмотреть на эту красоту. Рыжий спрыгнул с дерева обратно на землю и с интересом подошёл ко мне. Я не удержался и сел на корточки, в восторге разглядывая это прекрасное создание.       — Божечки-кошечки! — выдал я, глядя в зелёные, будто бы даже серьёзные, глаза. — Какой ты здоровый и важный! Хоть в кресло министра тебя сажай!       Котяра мне будто бы в ответ мяукнул тоненьким голоском. Всегда поражался тому, какие нежные голоса бывают у здоровенных мейн-кунов.       — Простите, мистер, — обратился я к его хозяину, не отрывая взгляда от кота. — Могу ли я эту прелесть погладить? Он шикарен!       Когда дело касается котиков, Дэнни не может позволить себе стесняться! Что угодно, только дайте мне погладить киску!       — Конечно, — дружелюбно согласился мужчина. — Реджинальд ещё котёнок, может немного заиграться, так что будьте аккуратнее. Но людей он любит.       — Реджина-а-альд! — я расплылся в улыбке. — Какой ты деловой котяра! Котёнок, а уже такие ла-а-апищи-и-и! А ухи то какие! С кисточками, почти как у рыськи!       Дав коту обнюхать мою руку, я принялся чесать ему за ушком. Рыжик стал мурчать как трактор. Он подошёл ко мне ещё ближе и стал тереться об мои ноги.       — Ласковый здоровяк! — я принялся гладить его щёчки. — А я и не знал, что сюда с животными пускают. Хотя как такую сладкую булку не пустить? Да, Реджинальд? Уж ты-то аристократ! Тебя везде-е-е пустят!       Мейн-кун посмотрел на меня и поставил свои крупные передние лапы мне на колени и потянулся мордочкой к моему лицу.       — Простите, не могу устоять перед котами, — немного смущённо сказал я. — Сюсюкаюсь тут с вашим котейкой…       — О, а Реджинальд нечасто просится на ручки, вы ему понравились! — весело заметил мужчина. — Не стесняйтесь, можете с ним понежничать, если он вам так запал в душу. Вообще-то он тут по особому пропуску. Так тут обычно, конечно же, животных не бывает. Клиника всё же для людей, а не для их питомцев.       — Особый пропуск? — не понял я.       Я стал поглаживать кота во всю длину, отчего тот стал довольно щуриться и мурчать ещё громче. Я поставил уже пустой стаканчик из-под кофе на дорожку. Стоило мне начать гладить кота обеими руками, как тот запрыгнул мне сначала на согнутые ноги, а потом и на плечо.       — Ого! — в восторге выпалил я. — Тяжёлый, гад пушистый! Но ужасно милый!       Встав с Реджинальдом, устроившимся у меня на плечах словно воротник, я посмотрел на хозяина этого котяры. У мужчины проглядывает седина, но лицо почти без морщин и довольно привлекательное. Одет он на вид дорого: короткое чёрное пальто, рубашка, брюки и явно недешёвые туфли. В прочем, тут большинство при деньгах. Это я тут не на своём месте. Мужчина весело улыбнулся, глядя на то, как его кот устроился на мне меховым воротником. Наверное, коты — одна из немногих тем, которые могут меня заставить довольно просто заговорить с незнакомцами.       — Понимаете, надо было по-быстрому сюда заскочить, — стал объяснять мужчина. — А мы с Реджинальдом как раз собирались на прогулку. Он раскапризничался, пока я заканчивал свои дела. Такой уж я, не могу отказать этому рыжему засранцу!       — Ну как такому отказать? — я протянул руку к мордочке кота и почесал ему подбородок. — Вы тут, наверное, работаете?       — Ну да, — хозяин Реджинальда сузил глаза и его лицо показалось мне смутно знакомым. — Моё имя Ричард Лэнг. В общем-то, не последний человек в этой сети.       Да, Дэнни, так держать. Кого-то попроще в собеседники ты найти не мог. Зато теперь всё понятно. Владельцу никто не запретит привести своего любимца. Этот медицинский центр носит эту фамилию. Сначала я думал, что это совпадение, а потом Виктор упомянул, что его отец открыл несколько клиник. Теперь понятно, почему лицо мужчины показалось мне таким знакомым. Хотя Виктор, наверное, больше пошёл в мать, раз они с Элис так похожи. А этот мужчина дружелюбнее и проще, чем можно было бы подумать про владельца. В прочем это придаёт ему обаяния.       Я чуть не сказал вслух что-то вроде: «О, так вы отец Виктора!» Но я вовремя вспомнил, что он вряд ли вообще в курсе, кто я. Тут я просто пациент.       — Неожиданно, — смутившись, сказал я. — Вот так выйдешь подышать свежим воздухом, а тут сам господин Лэнг.       — Прошу, не надо так официально, — улыбка мужчины мне показалась довольно доброй. — Вы же мне не подчинённый. У меня смешанные чувства, когда я вижу тут таких молодых людей. Хорошо, что тут, а не где-то ещё, но довольно грустно, когда их жизнь не щадит, и приходится лечиться.       — Я бы так не драматизировал, — мурчание кота у меня над ухом немного успокаивает и говорить с посторонним от этого проще. — Всякое случается. Когда жизнь не щадит, то человек просто не имеет ни малейшего шанса оказаться в подобном месте. Их максимум — психоневрологическое отделение в государственной больнице. И то, если хоть немного денег есть. Даже этот вариант не всем доступен. А мне повезло. Я вообще везучий.       Мне повезло, что ваш сын предложил свою помощь, а я смог заставить себя принять её. Это дорого. Это очень много. Но Виктор — тот редкий человек, который, наверное, хотел бы меня видеть действительно здоровым и уравновешенным. Мне всё ещё хотелось бы верить, что мне не показалось, что это не просто жалость. И, что помочь он хотел, чтобы я мог быть сильнее и лучшее, а не для того, чтобы показать мне, какой он добренький. Хотя на тот момент, когда я соглашался, я едва ли обо всём этом думал. У меня не было сил и желания на что-либо, но я не хотел, чтобы так продолжалось.       — Хороший настрой, — заметил Ричард. — А будет ли грубостью спросить, откуда у вас шрам на лице? Выглядит совсем свежим.       Я машинально коснулся рукой шрама и слегка улыбнулся. Довольно странный вопрос, адресованный незнакомцу. Кажется, характером и манерами Виктор всё же больше похож на отца. Никаких лишних церемоний и чрезмерной тактичности.       — Он таким выглядит потому, что он и есть свежий, — ответил я без малейшей обиды в интонации, а мужчина тут же рассмеялся. — Просто кое-кто оставил мне напоминание о том, что от прошлого не уйти, даже если его постараться забыть.       — Что за варварство… — покачал он головой. — Почти висок задет. Однако вы нашли для этого довольно красивые слова.       — Хах, я просто немного романтик. Я и сам виноват, что не обошёлся без травм. Бывает. Это всего лишь шрам. Через какое-то время он будет не таким ярким и заметным. И часто вы с пациентами вот так болтаете?       — Иногда нападает на меня такая охота, — мужчина подошёл ко мне ближе и погладил Реджинальда, который даже и не думал спрыгивать с меня. — Скажите, а как вас звать?       — Дэниел.       Не хотелось ему представляться привычным Дэнни. Да и к обращению Виктора я так привык, что мне даже начало нравится.       — Учитесь? — поинтересовался Ричард.       — Заканчиваю школу, — ответил я, не понимая, к чему ему расспрашивать о чём-то таком пациента его клиники. — Полагаю, что довольно скоро смогу вернуться домой, а там надо будет снова браться за учёбу и работу в полную силу.       — Хороший возраст, но сложный, — вздохнул мужчина. — Вообще мне нравятся нынешние молодые люди. Интересные они. Хорошо, когда талантливым ребятам доступны и информация, и образование. Хотя с жильём в моё время было попроще. Недвижимость только дорожает.       — Не думал, что владельца сети недешёвых клиник сильно волнуют цены на недвижимость и талантливая молодёжь, — моя улыбка стала напряжённой, так как я теперь уже совсем перестал понимать, к чему он вообще.       — Ха-ха! — засмеялся Ричард. — Вы довольно прямолинейны. Мне это нравится.       — А вы нет, — всё ещё недоумевая ответил я. — К тому же, у меня это по велению левой пятки. Я бы не сказал, что я прямой как рельсы.       — Ну, мне, старику, молодёжь и правда интересна, — он решил проигнорировать мой ответ. — Принято ругать новые поколения, а мне вот кажется, что дети всегда в чём-то немного умнее родителей. И здорово школу заканчивать, когда вокруг полно возможностей. Вы кажетесь мне умным молодым человеком, наверняка у вас уже куча планов.       — Не особо, — честно ответил я. — К тому же, я бы сказал, что я среднего ума человек. Не у всех школьников грандиозные планы. Тем более, что я вообще-то после школы буду сразу работать. Может быть, заочное потом получу.       — Скромничаете? — мужчина улыбнулся. — Это мило, но будет вам только мешать в жизни. Себя надо рекламировать вовсю. Так что с таким первым впечатлением лучше соглашаться. Пригодится, если вы успеете насчёт работы передумать. Пока молодой, надо учиться.       — Первое впечатление может быть ошибочным, — я продолжил чесать кота, наслаждаясь его мурчанием. — Я не совсем понимаю, к чему вы вообще мне это говорите. Я просто пациент вашей клиники. Как знать, может, и вовсе с головой у меня проблемы? А если бы я и был умником, страстно желающим побыстрее пойти в университет, я бы всё равно делал ставку на заочное. Любая форма обучения будет стоить денег. Придётся брать кредит. Деньги сами себя не заработают. Я достаточно приземлён, чтобы не надеяться на гранты и финансирование, если меня каким-то боком и занесёт на очное.       — Занятное дело, — взгляд Ричарда всё больше походит на взгляд Виктора. — Парень в недешёвой частной клинике, в дорогом пальто, но при этом достаточно бедный, чтобы думать только о заработке денег и не интересоваться никакими грантами. Вы же понимаете, Дэниел, что вы за глупца не сойдёте?       — Не хочу показаться грубым, но что вам от меня надо? — меня всё больше смущает его внимание к моей скромной персоне.       — Просто поболтать! — этот мужчина умеет улыбаться так, чтобы показаться простодушным, но он явно таковым не является. — Мой Реджинальд, кажется, совсем не хочет с вами расставаться.       Конечно, я в этом пальто выгляжу чужеродно, судя по тому, что Ричард посчитал нужным сделать на этом акцент. Я не тяну на богатенького парня. Хотя я всегда довольно легко общался с ребятами уровня Элис, и мне иногда говорили, что по мне не скажешь, что я из бедной семьи, всё же действительно богатый человек вряд ли не заметит разницу. Виктор сразу же сказал, что я выгляжу дикарём. Он, хоть и сам не является образцом вежливости, всё же прекрасно понимает, как с кем разговаривать. Уверен, что он мог бы при случае и сноба включить. И зачем же его отцу болтать с парнем, которого он сразу может отнести в бедняки? Мне не казалось, что я как-то привлекаю внимание. В прочем, человек, так сильно любящий своего кота, вполне к себе располагает. Меня, по крайней мере. Как ребёнка конфеткой завлечь. Так что я не спешу тут же ретироваться, несмотря на неловкость.       — Не отниму же я его у вас, — я постарался выдать наиболее дружелюбную улыбку. — Я совсем не хочу вас задерживать.       — Вы и не задерживаете, — возразил Ричард. — Я просто балую своего кота приятной прогулкой. А заодно говорю с молодым пациентом. Интересно же!       Хоть этот мужчина и оказался более живым в общении и щедрым на разнообразные эмоции, чем его сын, но всё же они похожи. Оба без лишних колебаний развлекаются как вздумается. Что Виктор, прицепившийся к ещё незнакомому мне на пустом месте, что его отец, ведущий даже для меня странноватые разговоры с вообще посторонним человеком.       — Эй, старик! — вдали раздался громкий низкий голос. — Я тебе что говорил?!       Сложно его не узнать. К нам подошёл Виктор, недовольно сверля своего отца взглядом. Что же, стоит ли удивляться, когда пара Лэнгов встречаются во дворе медицинского центра Лэнгов? Ещё немного — и это семейство станет мне привычнее, чем моё собственное.       — Смотри, у меня новый друг! — объявил я, указывая на свой мурчащий воротник, Виктор же закатил глаза и приложил ладонь к лицу.       — Я тут ни при чём! — сообщил Ричард, всё так же весело улыбаясь. — У них с Реджинальдом случилась любовь с первого взгляда!       — Хватит его смущать! — потребовал Виктор. — Дал бы своего кошака погладить и всё! Что ты ему голову морочишь?       — Я просто общаюсь с занятным пациентом! — с видом шаловливого ребёнка стал оправдываться мужчина.       — Простите, не снимете ли сие прекрасное создание с меня? — попросил я Ричарда, на что тот тут же взял своего кота в руки.       Выкинув стаканчик из-под кофе в урну, я подошёл к Виктору поближе. На мне его взгляд заметно смягчился. Оценивающе посмотрев на меня, он слегка улыбнулся.       — Выглядишь намного лучше, — заметил он. — Я рад тебя видеть, Дэниел.       — Ты в отца такой любитель поболтать о всяком? — спросил я. — И извини, если тебя задело то, что я не хочу лишний раз с кем-либо пока видеться. Пользуюсь возможностью расставить всё в собственной голове по полочкам. Это проще без вмешательства посторонних. Но я тоже рад тебя видеть. А ты тут чего?       — Так он тебе ещё и сказал, что мой папаша? — устало спросил Виктор, снова бросив сердитый взгляд на своего довольного отца. — Я же всё ещё хожу к психотерапевту. Так что я тут минимум раз-два в неделю появляюсь. Вышел, блин, во двор с папашей поздороваться.       — О чём ты? — не понял я. — Он представился. У вас одна фамилия. И название сего приятного заведения как бы намекает. Было сложно не догадаться. А ещё у него шикарный котяра! Я не мог не попросить потискать его! Чего ты такой недовольный?       — Да я просто подумал, что ему очень уж хотелось поболтать с тем, кто со мной живёт, — вздохнул он. — Так уж вышло, что он в курсе. И в курсе, что мой сосед сейчас тут лечится. Я просто не думал, что вы тут решите мило поболтать.       — Хм, ну тут я сам не устоял перед мощью очарования рыжего здоровяка, — улыбнулся я. — Вы с отцом похожи.       — Разве? — Виктор удивился. — Вроде, не особо. Дэниел… я…       — Слушай, мы как-нибудь дома поговорим, — перебил я его, видя по его лицу, что он собирается заговорить о чём-то, к чему я ещё не вполне готов. — Мне стало немного лучше, но мне посоветовали ещё остаться на какое-то время. Не всё так гладко, по мнению психотерапевта. Когда ещё будет возможность так глубоко заняться самокопанием? Мне ещё о многом надо подумать, и я бы не хотел, чтобы лишние разговоры сильно влияли на ход моих мыслей. Так что давай прибережём беседы до того, как я вернусь домой. Я тебе заранее сообщу.       — Ладно, — он как-то виновато поджал губы. — Надеюсь, что скоро ты будешь дома. Я тоже о многом сейчас думаю.       — Был рад неожиданной встрече, — сказал я. — Но я уже пойду.       — Я тебя жду, Дэниел, — Виктор посмотрел на меня словно кот, которого оставляют дома одного.       Я улыбнулся ему и пошёл обратно в клинику, пожелав его отцу приятного дня. Виктор велел ему не доставать меня. Это весьма позабавило. Ричард с интересом проводил меня взглядом. Наверное, странно узнать, что твой сын, не нуждающийся в деньгах, сдаёт комнату непонятно кому. Впрочем, не имеет особого значения, что и как для него выглядит.       Виктор мне показался куда более поникшим, чем обычно. Похоже, что он всё ещё чувствует себя виноватым. Но наш разговор подождёт. Мне бы хотелось, чтобы мой мозг заработал как надо прежде, чем я смогу высказать всё то, что накопилось. Виктор должен услышать всё. И я или получу очередной урок, или человека, действительно меня принимающего. И он в свою очередь, надеюсь, за это время тоже разберётся с собственными мыслями и чувствами.

***

      Хотя мне и казалось, что самое сложное — это собраться с силами и поделиться тем, что я так внезапно вспомнил, всё оказалось несколько более запутанно. Да, рассказ этот не очень длинный. Вот только психотерапевт, как и всегда, зацеплялся за разные детали, задавая всё больше и больше вопросов. Так я стал вспоминать некоторые моменты, которым никогда раньше большого значения не придавал, да и вообще о них особо не думал. Но стоило начать рассказывать о каких-то воспоминаниях, как мне, теперь уже взрослому, понемногу начало становиться понятно, откуда во мне столько настороженности по отношению к мужчинам. Конечно, мне вообще со всеми людьми иногда бывает трудно. Для этого тоже были предпосылки. Но многое ещё в детстве меня убедило в том, что с посторонними взрослыми мужчинами надо быть предельно осторожным.       До Кристиана это не было похоже на фобию. К сверстникам и ребятам примерно моего возраста я относился гораздо спокойнее. Но случай с Кристианом стал решающим моментом, после которого, видимо, моя психика, оказавшаяся несколько слабее, чем я думал, всех не самых близких людей моего же пола отнесла в раздел потенциальных врагов, ещё и опасных. Конечно, всю картину я увидел не за один сеанс. Потребовалось какое-то время, чтобы я вспомнил побольше. И хотя мне хотелось бы сказать, что всё это не было такими уж и страшными событиями, нельзя не признать очевидного — они заложили фундамент для моих страхов.       Сначала я вспомнил, как на меня всё время поглядывал наш сосед, когда мне было лет пять. Я тогда ещё не знал, что ему может быть от меня нужно, но мне уже это не нравилось. Родители учили меня тому, что нельзя просто доверять посторонним, поэтому я, конечно же, сторонился его. Настороженное отношение к незнакомцам — это то, что действительно было с самого детства. Мне не нравились «чужаки». Сосед не сделал мне ничего плохого. Но сделал соседской девочке примерно моего возраста. Тогда я не сильно вслушивался в разговоры взрослых и не знал, что значит «педофил». Я только слышал, что что-то случилось между ним и этой девочкой, после чего её семья переехала, а соседа посадили. Хоть я тогда и не знал, что был довольно близок к тому, чтобы это случилось со мной, меня впечатлило, что человек, севший в тюрьму, постоянно сверлил меня взглядом, а пару раз пытался заманить к себе домой, стоило мне только оказаться одному вне нашей квартиры. Конечно, я не понимал, насколько страшное нечто могло со мной произойти. Но тревожное чувство всё равно заселилось в моей детской голове, говоря о том, что я не зря избегал посторонних.       Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, я довольно много общался с незнакомцами в интернете и во всяких мессенджерах. Это было гораздо легче, чем просто подружиться со сверстниками в реальности. Мне ведь хотелось общения. У меня тогда было немало приятелей разных возрастов, с которыми я никогда не виделся и не увиделся бы. В то время мне нередко писали педофилы. Тогда я уже знал, кто это и, что им от меня может быть нужно. Хоть мне и было от этого не по себе, я не особо боялся, ведь это было не живое общение. Со всеми их уловками я понимал, кто мне пишет и, зачем. Я над ними как-нибудь по-дурацки шутил и блокировал. И всё же пару раз каким-то мужчинам удавалось добыть мой номер телефона. Было страшно, но за этим ничего не последовало.       Мне просто повезло, ведь и тогда мне хватило глупости никому ничего не рассказывать. Я всё ещё не хотел беспокоить старших по «пустякам». Почему-то мне тогда казалось, что такие отморозки лезут ко всем детям, и я никакой не особенный. Лезут ко многим. Но позже я узнал, что Элис, к примеру, в тот же период с таким количеством грязи не сталкивалась. Тут могло сыграть свою роль то, как много я общался в интернете. Не везде были мои фотографии, но много где. А взрослых тогда всё ещё приводила в восторг моя внешность. Зачастую это не имело никакого подтекста, но я нередко слышал о том, что я похож на ангелочка и всякое прочее. Белобрысый большеглазый мальчишка, с ещё наивным взглядом, ещё и тихий и относительно послушный… на взгляд многих, просто идеальный ребёнок. Я этого не особо понимаю. Наверное, кому-то такое очень нравится. Я нередко чувствовал на себе неприятные взгляды. Возможно, мои воспоминания обросли моими более поздними переживаниями и чувствами, отчего несколько исказились. Однако я хорошо помню, что взрослые до моих лет эдак одиннадцати постоянно пытались меня потрогать, усадить на коленки, поговорить и всякое прочее. И в случае с женщинами это не казалось настолько же неприятным и неправильным, как с мужчинами. Так что к своим двенадцати-тринадцати годам я уже был уверен, что вокруг немало извращенцев, которые тщательно скрывают свои пристрастия.       Не сказал бы, что моё детство состояло сплошь из встреч с подозрительными личностями. Но таких было немало. И, чем больше меня психотерапевт расспрашивал, тем больше подобных случаев мне вспоминалось. Они не воспринимались мною в детстве как что-то страшное. Просто оставляли неприятное послевкусие и некоторую тревогу. Сейчас, когда я повзрослел и больше узнал о людях и мире, куда страшнее представлять, что могло случиться. Сосед-педофил. Путь в школу, от автобусной остановки пролегающий через тёмный парк, где изредка, но всё же кто-то мог пристать к одиноко идущему ребёнку. Первый учитель по рисованию — молодой парень, с которым мне очень нравилось общаться, который был ко мне очень добр, но к которому я перестал ходить, как только он, незаметно для прочих учеников начал слишком часто ко мне прикасаться и иногда говорить тогда ещё не совсем понятные для девятилетки вещи. Куча мужчин разных возрастов и разной степени наглости и откровенности, пишущие ребёнку иногда просто что-то странное, а иногда попросту мерзкое. Всё это со мной было. И я всегда выходил сухим из воды. Родители не знали об этом. Дети часто не понимают, насколько важно сообщать взрослым о чём-то таком. Я просто говорил, что мне не нравится учитель и к нему слишком неудобно ездить. Я не сдавал брата, который, выходя со мной на одной остановке, шёл в другую сторону вместо того, чтобы идти со мной в школу — тогда он ещё учился в той же школе, но постоянно прогуливал, а позже его исключили и ему пришлось ходить в другую. Я не думал, что какие-то сообщения от странных личностей стоят того, чтобы беспокоить родителей.       Тогда я ещё не боялся, нет. Я просто был осторожен. В моём ещё незрелом мозге прочно отпечаталась мысль о том, что ко взрослым мужчинам стоит относиться особенно внимательно. Я был достаточно везучим, или, может, достаточно осторожным, чтобы мне не навредили те, кто могли мне казаться страшными. Но стоило оказаться недостаточно бдительным с тем, кто не просто не казался мне угрозой, но и был когда-то другом, как появился самый настоящий страх. Но все прошлые события мне не казались тогда такими важными. Я просто о них так много не думал, да и не особо вспоминал. Теперь же всё становится на свои места. Мне будет сложно рассказать всё это Виктору, но сделать это надо. Теперь это хотя бы не «сам не понимаю, что со мной не так». С этим хотя бы можно работать.       Сначала было сложно говорить обо всём этом. Я много молчал, как и в первую неделю пребывания в клинике. Долго думал, что и как сказать. Пытался казаться взрослым, уже пережившим все эти мысли и чувства, готовым жить дальше, будто бы и не было ничего вовсе.       А в какой-то момент я просто разрыдался. Думал, что выплакал всё ещё тогда, в переулке у мусорных баков, пропитывая влагой пальто Виктора, пропахшее парфюмом и табаком. Думал, что уж теперь-то, прекрасно помня случившееся, побившись в истерике вдоволь, я смогу спокойно говорить обо всём.       И всё безрезультатно. Моё лицо перекашивало каждый раз, когда я вспоминал какого-нибудь извращенца, встречавшегося мне ещё в те времена, когда я и не догадывался, что может твориться в головах таких людей. Мерзко, омерзительно. Почему они, как пчёлы на мёд, слетались на меня, а грязным и испорченным чувствую себя я? Можно подумать, я сам как-то не так себя вёл! В пять, семь, десять лет! Да тысячу раз! Почему головой я всё понимаю, а всё равно не могу просто позволить себе признаться, что просто вот так всё вышло? Что в этом не я виноват. Что я не мог повлиять на это должным образом.       Когда же речь заходила о Кристиане, мне было ещё сложнее выдавливать из себя слова. Долбанный ком в горле. И тут уже точно не получится всё спихнуть на то, что я был ребёнком. В четырнадцать лет я мог бы быть и поумнее. Мог бы понимать, к чему идёт дело. Было ведь так очевидно, что этот, тогда ещё будущий, уголовник облизывался на меня. Может, и пытался он сам себя убеждать в обратном, но что-то в его голове больной зацепилось за меня. И Крис, словно помешанный, никогда не отпускал меня. Так и не отпустил. Увидел в баре — и ему сорвало крышу. Так и в детстве: я слишком не хотел терять даже одного друга, а Кристиан, зная это, всегда вовремя поднимал белый флаг. Всегда старался держать при себе. Я мог бы всё понять. Сигналов было много. А я думал только о том, что не хочу расставаться с человеком, которого считаю другом. А Крис в рот ебал всю эту детскую дружбу, ха-ха! Вот, что он мне решил оставить на память перед тем, как отправиться в колонию. А моя память взяла да не согласилась, ха!       Обидно ли мне? Обидно — это мягко сказано. Я в бешенстве. А обидно мне из-за того, что я всё равно больше злюсь на себя, чем на ублюдка, который меня потрепал, угрожал мне и отымел в рот. Меня ужасно бесит, что я тогда не сообразил, что к чему. Раздражает, что я так цеплялся за всех, кто ко мне проявлял хоть каплю внимания, что прощал всё на свете. Приводит в ярость тот факт, что мой проклятущий мозг не хотел всё это вспоминать! И я жил четыре года, не понимая, что же со мной не так! Ишь, нашлась нежная фиалка! Ублюдок разочек воспользовался моей наивностью и развлёкся, а я веду себя так, будто бы мне нанесли страшнейшую травму! Мне повезло, что ни один из больных извращенцев не навредил мне, а только вызвал недоверие ко многим. Мне повезло, что бабка Криса должна была вот-вот вернуться домой, а потому он не стал делать ничего больше. Моё тело не пострадало, не было изуродовано, и о моей тупости даже никто не узнал. Мне повезло. Повезло…       И на то, чтобы всё это вытащить из меня, потребовался не один сеанс. Да, я рассказал обо всём, когда моё состояние стало значительно лучше. Но из-за злости на себя и обиды на сам факт того, что у меня не получается самому себя оправдывать, я снова и снова начинал плакать как маленькая девчонка. Потому что мне надо было говорить это всё вслух. Потому что надо было честно признаваться в том, что кому-угодно я бы сказал, что он не виноват, а себе не могу. Потому что появляется новый свидетель моей тупости, наивности и слабости. Потому что я понимаю, что это я ещё должен рассказать Виктору.       Я понимаю, что надо просто принять то, что это всё со мной случилось. Просто жить дальше, не терзая себя глупыми мыслями о том, что мог бы чего-то там избежать. Принять свои ошибки и не винить себя во всём на свете. Перестать на себя злиться. Может, тогда бы я смог начать доверять хоть кому-то. В конце концов, почему все остальные должны теперь отдуваться за Кристиана? Я всё это понимаю. Но простить себе глупость не могу. Я вообще ничего не могу себе простить. Я же должен быть идеальным. Только так я выживу. Нельзя расслабляться, нельзя доверять, нельзя ошибаться, нельзя быть беспечным… И ещё миллион «нельзя».       Я ненавижу эти мысли. Ненавижу чувство собственной никчёмности.       И в итоге я решил. Тело, ставшее более спокойным после регулярного приёма антидепрессантов, наконец-то позволило мыслить более ясно. Обливаясь слезами и пыхтя от злости на себя в очередной раз, я задался одним логичным вопросом: «А какого хрена?!» Какого хрена меня это всё до сих пор не отпускает? Какого хрена я в своей долбанутой головушке единственный, кому ничего нельзя? Какого хрена я вообще так сильно боюсь жить? И я решил, что пора с этим завязывать. Я всю жизнь могу пытаться не совершать ошибок, не обжигаться, доверяясь новым людям, но это приведёт лишь к большей ненависти к самому себе. Я ведь не смогу себя простить, если так и не смогу позволить себе быть просто человеком. Таким же, как и все вокруг. В чём-то слабым, глупым, безрассудным. Нормальным.       Сначала я не мог ответить психотерапевту, в чём заключается цель наших сессий. Теперь же я чётко осознал одно: я хочу прекратить притворяться, что мне наплевать. Я хочу, чтобы мне и правда стало фиолетово. Пускай я буду плохим несносным ребёнком, обижающим мать, даже если я не был самым несчастным в семье. Даже если я неправ. Пусть мне будет наплевать. Это я со своими сраными чувствами. Пусть мне будет наплевать на то, что я буду сволочью для Бена. Пусть мне будет наплевать на то, что я, возможно, поступаю глупо, желая доверять Виктору, несмотря на то, что это кажется не лучшей идеей.       Меня многие считали пофигистом. Я хочу, чтобы это стало правдой. Корень большинства переживаний — отсутствие здорового пофигизма. Я пытался быть таким. Но мои мысли были в полном хаосе. Было непонятно, что я должен делать и, почему. Я не хотел возвращаться к неприятным воспоминаниям настолько, что даже сам перестал понимать, почему физический контакт с незнакомцами способен вызывать панику. У меня не было времени спокойно подумать о том, что, как бы я ни пытался понять мать, она не последний человек, сыгравший роль в моём становлении невротиком, пытающимся избавиться от социофобии. Но сейчас, когда я могу хоть всё время посвящать наведению порядка в голове, я гораздо яснее вижу всю картину. Становится понятнее, что и откуда берётся. А понимание причин позволит проще положить болт на многие неприятные вещи.       Этим я и должен заняться. Для этого я тут и оказался. Это не так быстро. Это займёт время. Я не в первый раз буду что-то в себе перекраивать, и я знаю, что это всегда непросто. Но сейчас будет лучше. Наводящие вопросы психотерапевта помогают в этом. Может, я, вернувшись домой, буду примерно таким же, как и раньше. Но спустя какое-то время я очень хотел бы посмотреть на все те же самые проблемы, актуальные для меня сегодня, и сказать: «Божечки-кошечки, как же мне насрать!» Сказать так, чтобы это наконец-то являлось правдой.

***

      — Прошёл уже месяц, — заметил психотерапевт. — Как вы, мистер Рид?       — Знаете, сейчас я действительно почувствовал разницу, — ответил я. — Кажется, антидепрессанты начинают работать в свою полную силу.       — И как бы вы описали своё состояние сейчас?       — Я… — мне пришлось немного подумать, чтобы подобрать слова. — Я чувствую себя собой.       — Можно подробнее?       — Ну, я сегодня проснулся без чувства слабенькой фоновой тревоги. Я просто проснулся. Мне не было плохо. Настроение, конечно, не то чтобы приподнятое, но нет постоянного ощущения грядущих неприятностей. Я был действительно спокоен. Меня не напрягают прогулки и разные бытовые действия. Я не нервничаю из-за каждой мелочи. Да, мне не по себе от разговоров с незнакомцами, если я с кем-то пересекаюсь… Но всё же с этим не так уж сложно справиться. До этого хотелось спрятаться подальше ото всех. Сейчас я понял, как назвать то, что у меня было последние пару лет, если не больше. Я как будто был не в своём теле. Это тело было более тревожным и боязливым. Оно всё время ждало катастрофы. И я не мог заставить это тело чувствовать себя иначе. И это влияло на поведение тоже. Сейчас же я будто снова стал собой. Это не идеально. Но это я, это то, что мне близко и, с чем я могу жить и справляться. Ещё далековато до желанного «мне насрать», но уже гораздо лучше.       — Вы всегда подбираете интересные слова и сравнения, мистер Рид, — улыбнулся мужчина. — Скажите, может, вы последние сеансы не упоминали, но не беспокоили ли вас кошмары или воспоминания? Не случалось приступов паники? Я знаю, что вам надоедают эти вопросы, но мы должны убедиться, что у вас всё стабильно.       — Нет, всё нормально. Стабильнее я не был последние года два точно. Наверное, больше. Я стал нормально спать. Никаких панических атак. Воспоминания… иногда бывает. Не знаю, когда это пройдёт. Вряд ли скоро. Но придётся учиться жить с полным осознанием того, что произошло. Странное чувство. Я не совсем не помнил всего этого… просто воспоминание было затянуто дымкой. Было нечётким, без особых деталей. Как сон, ускользающий из сознания. А в тот день я вспомнил всё так ясно. И уже не мог больше не думать об этом. А, как начали копать глубже, всплыло ещё немало всего, что казалось такой мелочью, что я вообще об этом всём не думал и не вспоминал. Зато вспоминаю сейчас всё больше и глубже. Не могу не думать об этом. Неприятно и жутковато. Но всё равно стало спокойнее. Наверное, когда-нибудь я смогу смотреть на это всё как бы издалека.       — Но теперь вы более чётко понимаете корень проблемы, — психотерапевт посмотрел на меня. — Собираетесь ли вы кому-то из близких рассказать?       — Думаю, что мой соседушка должен узнать, — не совсем уверенно ответил я. — Будет сложно. Но, если он захочет, мы что-нибудь придумаем. Наверное. Я не могу бояться близости вечность.       — Но это ведь не единственная проблема, — напомнил он. — Вас тревожат мысли о работе?       — Мне не слишком хотелось бы возвращаться туда, — признался я. — Я за месяц успел отвыкнуть от постоянного давления, шума и стресса. Будет сложно снова начать работать. Особенно в ночные смены, когда людей много. Плюс, я всё ещё не могу быть полностью спокоен там. И ночью. Но не уверен, что есть другой вариант. Об этом я тоже поговорю с тем парнем. Он сам предлагал мне сменить работу. Мне тогда было неудобно, но сейчас я думаю, что его помощь я, наверное, могу принимать. В общем, обсудим. Тем более, что психиатр тоже сказал, что лучше работу сменить. И, если я надумаю, он посодействует тому, чтобы я мог уйти одним днём по состоянию здоровья, так сказать. Если, конечно, меня не захотят отпускать без лишней нервотрёпки.       — Радует, что вы теперь мягче настроены и, кажется, стали думать о том, чтобы не только на себя положиться, — сказал мужчина. — Я думаю, что вы вполне можете возвращаться в свою обычную жизнь через пару дней. Мы закроем больничный на следующей неделе. У вас будет время немного подумать насчёт работы. И вам стоит хотя бы раз в неделю записываться на сеанс ко мне. Работы у нас с вами ещё много, но она уже не такая срочная. Скажите, а вы уже общались с кем-то из своих близких? Помнится, вы говорили, что почти никому не сообщали, что с вами и, где вы находитесь.       — Только подруга пару раз заезжала, но я с ней почти не говорил ещё. И с соседушкой случайно столкнулся — это вы и так знаете.       — Думаете, вы готовы снова в полной мере контактировать с вашим окружением? Готовы попробовать быть честнее и делиться своими проблемами с близкими?       — С мамой нет. Мне надо будет поговорить с парнем, расстаться с ним как следует… Но я не хотел бы ему рассказывать всех подробностей. Хотя, наверное, стоит сказать, что я не совсем в порядке. В остальном… думаю, сейчас будет немного проще. Но посмотрим. Пока что ещё далеко до полных спокойствия и уверенности. Просто значительно лучше, чем было последние пару лет. Настроение не до небес, конечно, но пока что не замечал сильных колебаний. С этим проще и с людьми общаться. Голова тоже как будто получше стала работать. К примеру, я могу попробовать рассказывать брату чуть больше и не так остро воспринимать то, что он не слишком хорошо меня понимает. В конце концов, может, я ошибаюсь, ожидая от него неприятной мне реакции. Надо попробовать. Не понравится — всегда могу вернуться к прежнему формату «у меня всё хорошо».       — Это довольно неплохой результат. Если состояние будет стабильным, надо будет, скажем так, создать картину нормы для вас. Вы быстро привыкаете к тому, что всё плохо и начинаете думать, что так и должно быть. Тревожность может даже немного повышаться в более спокойные периоды, ведь кажется, что так не должно быть. Но сейчас, когда под действием антидепрессантов и наших сеансов у вас в голове всё понемногу встаёт на свои места, и вы чувствуете себя спокойнее, мы можем как бы зафиксировать этот момент. Будем понимать, что же это за человек такой — Дэниел, но без лишней самокритики и тревожности. А с пониманием нормы вы хорошо будете чувствовать, когда становится хуже до того, как приблизитесь к нервному срыву. Плюс, стоит держать в голове методы справиться с паническими атаками. Сложно предсказать, появятся ли они снова и, когда, если да.       — Угу. Ну, надо же будет смотреть по мере того, как я возвращаюсь к привычной жизни. Если честно, сложно представить, как я буду снова вливаться в этот бешеный темп. Наверное, в том числе и поэтому я так боялся брать слишком много помощи… К хорошему быстро привыкаешь, отказываться от такого сложно. Мне уже кажется чем-то невероятным вдруг снова начать жить с матерью, хотя недавно готов был терпеть её до конца школы. Ну ничего… посмотрим, как всё будет. Может, я зря волнуюсь.       — Не забывайте, что вы сами же сказали, что нет ничего плохого в перерыве. Не стоит загонять себя, если есть возможность на кого-то положиться. Если будет тяжело, то это надо будет обсудить. И, возможно, повысить дозировку препарата.       — Понял-понял. Мне теперь минимум до лета на колёсах сидеть. Буду не только ворчливым как старый дед, но и постоянно возиться с таблеточками начну. Волосы в седой что ли покрасить? Мне пойдёт, а, док?..