Just one day

Май 2024

      Звуки собственных шагов отлетали от каменных стен, раздражая на пару с каплями воды, что слишком громко разбивались об пол. Хотелось укутаться, согнать с кожи противный холодный пот, но Хосок давно привык не подавать виду, что ему некомфортно. Всё происходящее уже впиталось в подкорку его сознания как единственно верное, пусть и было ложным с момента его совершеннолетия.              Из глубины полуподвального помещения долетали яркие вскрики и обрывки разговоров — это вспышки той жизни, что окружала его. Позади трое, из которых лишь один — такой же кореец, как и он, но этнический, в отличие от них с братом. Ли Джебом — крупный мужчина тридцати пяти лет с угрожающим шрамом, тянущимся от угла челюсти по щеке, — его главная опора не только в этих стенах, но и в любых других, даже в тех уютных, родных и таких желанных. В отличиие от Келли и Тайлера, именно Джебом присутствовал рядом почти всегда и был единственным, кто давно просёк: Хосок не хотел этим заниматься, но выбора себе не оставил.              — Я всё отдам… всё… правда.              Дойдя до тупика, Хосок остановился и почувствовал, как с его собственными лопатками столкнулось чужое плечо. Тайлер, как обычно, стремился пролезть вперёд, едва удерживая свои любопытство и удовольствие от подобных сцен. Незаметно прикусив внутреннюю сторону щеки, Хосок вперился взглядом в картину перед собой, стараясь пропускать долетавшие до него слова.              — Пожалуйста… Я просто отложил эти деньги! Я могу всё вернуть!              Тусклый свет едва пробивался сквозь небольшое окно почти под потолком, но внимание было сосредоточено не на этом. В нос забился тошнотворный запах мяса и крови, железа оружия, которое нещадно скоблило бетонный пол ударами, обжигая ушные перепонки мерзким звуком. Этот человек здесь давно… Не пять минут, даже не час — это видно по ранам и натёкшей под ним луже, состав которой знать не хотелось особенно сильно. Уводя взгляд, скользя им вдоль стен, избегая смотреть напрямую, Хосок наконец заметил ещё двоих… В тени, захватившей дальнюю часть подвала. Привязанные к стульям. Повисшие без сознания.              — Кажется, мы пропустили всё веселье, босс, — шёпот Тайлера неприятно облизнул ухо, чужая ладонь нетерпеливо дёрнула рукав свободной джинсовки. — Вам точно позвонили только полчаса назад?              — Господи, ты можешь заткнуться хоть на пять минут? — шикнул Хосок, резко вырвав свою руку из слабой хватки чужих пальцев.              Раздражающе.              Это всё раздражающе, но он знал, что сегодня должен был увидеть происходящее.              Под ссадинами и наливающимися синяками он отчётливо видел знакомое лицо. На прошлой неделе они уже встречались — он пытался говорить без угроз; излишне мягко — как заключил Тайлер, и даже Келли подтвердил это, но за годы в этом бизнесе Хосок хотя бы пытался сохранить самообладание, что давало отчётливые трещины с каждым днём. Отшагнув назад, нахмурившись, он обернулся, обводя взглядом своих людей, желая поскорее выйти отсюда на воздух. Тот, что не спёрт запахом пота, крови и чужих мучений. Аромат страха так давно ассоциировался у него с некоторыми районами Нью-Йорка, но даже он не мог сравниться с безнадёжностью, которой смердело в этом подвале каждый раз, когда брат распоряжался приехать и понаблюдать за очередной сценой.              Шкрябание биты о неровный пол заманивало слух, провоцировало повернуться назад, разувериться в том, что будет дальше, но чвакающий звук удара заставил зажмуриться, застыть в прежнем положении. Вдох-выдох. Ещё раз. Крик разрывал перепонки, и ему бы пора привыкнуть, но Хосок с годами лишь больше и больше хотел избавиться от этой части собственной жизни.              — Господин Чон, вы не должны так реагировать, — тихо сказал Джебом, столкнувшись с ним взглядом, как только он разомкнул веки. — Скоро сможем уехать.              Согласно кивнув, Хосок повернулся, считывая новые увечья. Гилберт — главный должник этого полугодия, почти висел на стуле, больше не имея сил держать спину ровно. Теребя в кармане джинсовки обрывок верёвки, ни разу не похожей по толщине на тот канат, которым были обмотаны все трое перед ним, Хосок успокаивал неровное дыхание. Он знал, что так должно было быть. Платить по счетам — правильно, но методы, которые выбирал брат, казались всё более радикальными. Гилберт и его партнёры держали магазинчик, скрывавший за дверью для сотрудников огромный клуб нелегальных боёв, что приносил хорошие суммы, но отдавать часть выручки они перестали с месяц назад, утоляя собственную жадность. Этого им простить не могли.              «‎Прощать — удел неудачников», — говорил Джин, раскачиваясь в широком кожаном кресле. И можно было бесконечно долго спорить, но Хосок знал, сколько сил, времени и денег брат вложил в то, чтобы всё работало как часы. Сам учился не прощать так же, как он. Так же, как их учил отец.              Устало выдыхая, чётко зная свою роль, Хосок вытащил руку из кармана, оставляя обрывок верёвки на дне, и шагнул вперёд. «‎Ты должен смотреть». «‎Должен впитывать всё». «‎Ты однажды займёшь моё место, Хосок». Поддерживающее похлопывание на лопатках осталось неузнанным, но, скорее всего, это Келли, что предвкушал и особенно любил речи Чона, отчего-то гордясь боссом и ярко выражая это каждый раз. Ноги сами приближали его к должнику, которого уже облили ледяной водой, приведя в чувство. Бугаи брата, что притащили Гилберта в этот подвал, послушно расступились, пропуская Хосока ближе, и он не мог скрыть раздражения, собранного на уголках губ, дёргающихся в такт чужому сбитому дыханию.              Смрад разорванных ран вновь пробился в ноздри, но тошноты уже не было — не в первый раз.              Присев на корточки, заглядывая в заплывшие синяками глаза, Хосок сощурился. Он сам не знал, что надеялся отыскать на дне чёрных океанов обмана, но этот грех делил пополам с теми, с кем должен был вести «‎переговоры». Колени гудели от прошедшей тренировки, закончить которую не удалось из-за звонка Джина, а он уже тянул ладонь к чужой голове, врываясь пальцами в слепленные кровью пряди, дёргая голову Гилберта выше, ровняя их взгляды.              — Нравится? — безразлично спросил Хосок, чувствуя на себе отвратительный запах из распахнутого рта мужчины. — Оно того стоило, Гил? Думал, что с тебя не спросят, да?              — Я… от-отдам… — задыхаясь, ответил тот, роняя горячие слёзы на щёки, распаляя внутри Чона жгучую совесть, которой там не было места. — Только дайте вернуться домой. Всё там…              Слабо потянув корни чужих волос, позволяя голове болтаться в своей хватке, подобно кукольной, Хосок разочарованно выдохнул в сторону, уперевшись свободной рукой в собственное колено. Оно не переставало ныть, и было ли дело в занятии до седьмого пота или во влажности помещения, а может, его тело напрямую верещало о том, как сильно он не хотел быть здесь, — ответ останется загадкой даже для него самого. Слыша смешки за спиной, он толкнулся языком в искусанную щёку, чётко различая мольбу от лжи.              — Тц-тц-тц, Гилбе-ерт… — протянул он, возвращаясь взглядом к чужим глазам. — Кажется, вы не поняли, что происходит. Я объясню. — Резко вздёрнув свободную руку, Хосок почувствовал, как тело перед ним напряглось, и мужчина нелепо дрогнул, испугавшись. На запястье блестели покоцанные часы, где секундная стрелка упорно бежала вперёд, отмеряя новые и новые минуты, провоцируя его смотреть пристальнее. — Вас привезли сюда часа четыре назад, так?              Отпустив испачканные красным волосы, Хосок, всё ещё сидя на корточках, обернулся в поисках ответа на риторический вопрос. Люди Джина терпеливо ждали, глумясь и улыбаясь. Они кивали, Тайлер едва ли не подпрыгивал на месте, пока Келли и Джебом, отойдя подальше, привалились к стене лопатками. Каждый из них догадывался о следующих словах Чона, и именно они премерзко царапали глотку изнутри, потому что, вероятнее всего, магазин и клуб отойдут кому-то другому после сегодняшней ночи. «‎Просто сделай свою работу — и будешь дома», — повторил себе Хосок, гулко выпуская воздух из лёгких.              — Четыре часа, Гил, — выплюнул он, сжав пальцы на широком подбородке должника, до красных отметин впившись ногтями в изувеченную кожу. — Они были у тебя дома. Были в кассе клуба. Денег нет. Ты удивлён?              — Эт… Это не я…              — Это всегда не вы, — цокнул Хосок, грубо оттолкнув голову и поднявшись на ноги. Треск суставов эхом разнёсся по подвалу, но он не обратил внимания. — Всегда кто-то другой. Может, кто-то из тех, что за твоей спиной, да? Ты бы хотел, чтобы мы поверили. Но знаешь… — Он улавливал слабые кивки Гилберта, видел, как тот мечтал спихнуть свою вину на помощников, что так и не пришли в себя, провисая в путах канатов. Тихо хмыкнув, отшагнув немного назад, Хосок засунул обе руки в карманы джинсовки, игнорируя чёрные пряди, что лезли в глаза, мешая обзору. Ему не нужно было видеть. — Знаешь же, что тут всё и кончится, потому что у тебя было достаточно времени, пока я послушно ходил за тобой и давал возможности. Ты ведь в курсе. Мы все знаем, что ты спустил каждый цент на ставках там же, в клубе, и вот загадка — я не понимаю, как можно быть таким идиотом, чтобы проиграть там, где ты царь и бог. Ты думал, что я добрая сторона, да? Думал, что можешь играть со мной, потому что я — не Сокджин?              Кровь разгонялась по венам вместе с бешенством, навёрстывающим упущенное. Жалость больше не дышала в спину, ведь Гилберт играл с ним. Пытался. Когда заговаривал зубы, когда прятал выручку и подделывал еженедельные отчёты, когда делал анонимные ставки через подельников. «‎Смерть — твой подарок, ублюдок». Сдерживая улыбку, Хосок наклонился к должнику. К бывшему руководителю одной из точек, где он — Чон, должен был оставаться всего лишь взыскателем сумм, главой группы ростовщиков, но такие ситуации из раза в раз навязывали ему роль палача. Это злило. Людская глупость и опрометчивость нарезали в лоскуты его выдержку. Оскалившись, Хосок выпрямился и на секунду развернулся ко всем, кто ждал последней вспышки, уже считав напряжение в его позе. Секунда. Рывок.              Замахнувшись, он отвесил хлёсткую пощёчину. Он видел, как рвалась натянутая слабая кожа на чужой щеке. Ребро ладони горело, но это ничто по сравнению с адреналином в крови.              — Деньги у твоей бывшей. Я в курсе, — просипел Хосок, отступая ещё и пропуская на своё место людей Джина. — Любовь — сука, Гилберт. А ещё она жадная. Как и твоя бывшая. Сдала тебя, чтобы выжить. Жадная до воздуха и дозы сука.              Снова прикусив щёку, он в несколько вальяжных шагов достиг своей тройки, но не остановился. Зная, что будет дальше, теперь, когда сумма, задолженная клану, вернулась к ним вместе с раскаянием зависимой женщины, которой подарили шанс продолжить жизнь подальше отсюда, Хосок не собирался задерживаться здесь ни на секунду. Позади разливались звуки ударов; сорванные крики, что не имели конца; два выстрела для тех, кто заслужил простой выход. Джебом нагнал его почти сразу, протягивая платок и кивая на перепачканную ладонь, которой он держал Гилберта.              — Блять… — Стирая с пальцев красные мазки, Хосок ускорил шаг, пробираясь к выходу из подвала. Фоном гудело нытьё Тайлера о том, что они ушли слишком рано и он ожидал большего, но замечание Келли заткнуться наконец подействовало на того.              — Ну почему-у-у? Это же так весело. Нас не так часто зовут на такие встречи, — протянул он, вынуждая Хосока резко остановиться.              — Тебе весело? Тебе, блять, весело, Тайлер?! — Концентрированное разочарование сочилось изнутри, собираясь на кончике языка. Шагнув на парня, Хосок неосознанно расправил плечи, нависая над ним: — Сходи, попроси, чтобы тебя перевели к этим ублюдкам, раз так нравится. Раз для тебя остальное, блять, скучно. Обновишь личный счёт чужих увечий. Вперёд!              — Босс… — подал голос Джебом, оттесняя Тайлера назад собственным плечом. — Он просто молод. Это адреналин.              Многозначительный взгляд Ли уговаривал успокоиться. Не показывать отвращения к подобным будням перед теми, кто его явно не поймёт и не разделит внутренней боли от того, что жизнь сложилась именно так. Дёрнув шеей до хруста застоявшихся суставов, Хосок запрокинул голову назад, выдыхая. Тайлер не виноват… Ему всего двадцать четыре, его жажда к наказаниям продиктована старыми подростковыми ранами и личными счётами, которые он не смог раньше удовлетворить из-за отсутствия поддержки. Хосок понимал, но принять при такой маленькой разнице в возрасте между ними не мог. Ему двадцать девять, его должность босса одного из ответвлений клана — заслуга семьи, отказаться от которой он не мог. Слишком много должен Джину за сытую жизнь.              — К чёрту, — спокойно сказал он, прикрыв веки. — Идите по домам.              — Но сделка… — начал Келли, тут же заткнувшись под усталым взглядом Хосока. Переминаясь с ноги на ногу, он вдруг замялся, не решаясь продолжить.              — До нового сезона ещё далеко. Последнюю встречу Джин проведёт сам, потом пробы к новому сезону и концепту… Спасибо Саманте. Потом переговоры… Не думаю, что вы закостенеете, если я дам вам небольшой перерыв. Прошлая сделка прошла спокойно, к нам пока не лезут. — Наконец выйдя на воздух, поднявшись по лестнице, Хосок обернулся, считывая общее настроение. Казалось, этим парням не хватало действий, не хватало подобных отвратительных сцен и чувства причастности. Наверное, Джин поставил в его команду именно их, чтобы показать ему, как должно быть. Как правильно. Но это всё ещё не откликалось. — Последний балет в этом сезоне совсем скоро, надо быть начеку, если что-то пойдёт не так. Так что отдыхайте до него.              Не дожидаясь ответа, будучи точно уверенным, что Тайлер рискует начать ругань, потому что ему вечно было мало, Хосок махнул всем рукой, направившись в сторону припаркованного автомобиля. Конец мая в этом году выдался особенно влажным, и тепло приближающегося лета ложилось на кожу духотой. Дёргая края джинсовой куртки, наслаждаясь минимальными потоками воздуха, он слышал, как позади него звучали шаги, имитирующие собственные. На покоцанных часах время перевалило за полночь, но подскочившее к горлу раздражение отдавало в конечности, вынуждая двигаться больше и быстрее. Стоя у передней пассажирской двери «Рэндж-Ровера», подпрыгивая, чтобы сбить с себя накопившееся напряжение, Хосок ждал, когда Джебом догонит его и разблокирует двери.              — Отвезти вас домой и оставить машину? — спросил Ли, как только они разместились в салоне. Заводя двигатель, он кинул пару смазанных взглядов на Хосока, но на протяжное мычание с его стороны ответить не успел. Выехав на дорогу, лишь дёрнулся, когда Чон резко схватился за руль, привлекая к себе внимание.              — Отвези меня в зал, — тихо произнёс он, тут же отвернувшись к окну.              — Но… уже начало первого. — Беспокойство в чужом голосе бесило ещё сильнее. Будто Хосок сам не знал, который час, будто так было впервые. Если бы он мог, вернулся бы в театр, но в такое время даже его не пустили бы внутрь, поэтому выбор оставался прискорбным. Насупившись, Джебом свернул к району Линкольн-центр, недовольно ёрзая на месте. — Вам надо выспаться перед обучениями и последней…              — Мне надо, чтобы ты не лез, Джебом, — прорычал Хосок, облокотившись на окно. — Скоро будут пробы.              — Но господин Ким был против, чтобы вы…              — Джебом!              Нервно отбивая ступнёй ритм собственного терпения, Хосок старался держать себя в руках. Джин, подражая отцу, всегда был против пути, который он пытался выбрать для себя. Однако сам же определил его, помимо сбора денег, в Нью-Йоркский городской балет, отдав в распоряжение контроль порядка при подготовке к сделкам. Если он хотел ткнуть Хосока носом в то, что этот мир никогда не будет принадлежать ему по-настоящему, — у него бы получилось, но Чон изо всех сил старался найти выход, не раздражая брата своими идеями.              Джебом — золотая середина и нейтральная зона, так же, как театр, что возвышался в культурном центре Нью-Йорка. Ли соблюдал баланс, всё же больше заботясь о Хосоке, чем подчиняясь тому, кто поднял их до нового уровня, идя по стопам отца.              Воспоминания о прошлой неделе, о целом месяце гонки за мелочью вроде Гилберта, о сегодняшнем дне играли в висках квинтэссенцией головной боли. Отмывание денег в театре за последние три года вышло на новый уровень — это стремление Джина, желающего выйти на политиков и иметь ещё больше контроля. Деньги, ресурсы, связи, поддержание образа и влияния клана — то, в чём приходилось крутиться с лёгкой руки единственного оставшегося члена семьи, но в этом всём Хосок отчаянно пытался незаметно удовлетворить собственный интерес, в том числе отдалиться от этого, насколько возможно. Покусывая ноготь на большом пальце, он продолжал дёргать ногой, отчего-то ощущая, что жизнь всё же катилась в беспросветную пропасть, выбраться из которой не представлялось возможным.              — Вы уверены, что не хотите отдохнуть? Господин Ким прислал сообщение, что вы отлично поработали, — осторожно начал Джебом, но уже парковался возле высокого здания, где Хосок оборудовал себе зал. — Он может быть недоволен тем, что вы мало спите.              — Пусть позвонит мне и скажет об этом лично. Что недоволен. — Открыв бардачок, Хосок нащупал в недрах ключи и тут же захлопнул ящик. — После такого дерьма мне надо расслабиться, и ты это знаешь. Он это тоже знает. Тем более когда учебный сезон собираются повесить на меня, чтобы Джину же было сподручнее. Забери машину — я дойду пешком.              Не дожидаясь ответа, Хосок вынырнул из салона, устало потирая взмокший лоб. Он лукавил в собственной беспечности, но носить эту маску стало таким привычным. Мельком поздоровавшись с охраной у входа, он сам не заметил, как дошёл до оборудованного зала, уже заперев за собой дверь изнутри. Скинув куртку и обувь, оставшись в одной майке, которую так и не переодел после тренировки, он медленно бродил вдоль зеркала во всю стену, уперев руки на уровне талии. Мышцы адски ныли, так же, как и колено, натруженное за целый день. «‎Тяжёлые дни», — подумал он, примеряясь, стоило ли снова разогреваться. В голове проскакивали увиденные сцены: Гилберт; его шизанутая бывшая, на теле которой также остались синяки после их встречи; предпоследняя сделка, в которую пытался вмешаться северо-восточный клан, что держал сердце Нью-Джерси. Всё могло бы сорваться, но Джин, как и следовало, замял возможный конфликт, настропалив собственную «‎свиту».              — Он тобой снова недоволен, — прошипел Хосок, подойдя к станку, как только включил давно заученную музыку.              Плие — первое. Погружённый в свои мысли, он размеренно сгибал колени, чтобы в последний момент вновь возвыситься, потягиваясь рукой к зеркалу. Ладонь коснулась отражения, соединившись в дугу, а он не переставал думать о том, как плохо брат на самом деле понимал его. Уходя в релеве, поднимаясь на цыпочки, Хосок чувствовал, как икры пульсировали от его собственных усилий. Технические упражнения — самое простое из всего, но даже в этом он, казалось, не преуспел. Контраст жестокости и искусства сопрягался в нём слишком плотно. Добавляя одно движение за другим, он вытянул ногу в сторону, сохраняя контакт с полом, но сразу же перешёл в дежаге, на мгновение забывая о тяжести тела. Ронд-де-жамб, фраппе — отрывистыми линиями он расставлял визуальную пунктуацию, не намереваясь заканчивать. Удары ноги в воздухе — его собственные акценты, и с каждым из них что-то откалывалось от накопленного бремени.              «‎Может, в этом сезоне?»              Он рисковал, позволяя себе думать об этом вновь, но не мог остановиться.              Гранд-батман — как мост, как завершение простого с переходом в сложное. Как и его жизнь, полная лишений и уступок. Большой мах ногой. Ещё один. Разгорячённые мышцы позволяли гибкости быть. «‎Я отправлю тебя в Нью-Йоркский городской, чтобы ты сопровождал сделки», — прозвучало в голове в тон брата пару лет назад. Музыка нарастала, следуя мелодии скрипки их оркестра, в ушах стучал пульс, и, оторвавшись от станка, Хосок проскользил по паркету, отрабатывая партию. Лёгкость в подъёмах и прыжках была обманчива. «‎Ты же любишь балет. Будешь ближе всех», — обещал Джин, но лишь поиздевался, не давая возможности вступить в труппу. Отражение в зеркале множилось, разделяя Хосока на несколько фигур благодаря скорости его движений. Он нёсся по залу, тут же возвращался в центр, не прекращая движения, даже когда мелодия меняла свой ход. Освободить мысли трудно, особенно когда в них изувеченные лица, сопровождавшие его повсюду.              Он не хотел на место Джина. Ни сейчас, ни позже. Желательно — никогда. Попытка поговорить с ним за последние пять лет не увенчалась успехом. Ни разу.       Он был благодарен. Правда был. Будучи младшим сыном от другой женщины, Хосок искренне был счастлив, что Джин не бросил его, но цена оказалась излишне высокой.              Прыжок, следом переход на партер и вытянутые носки кричали от боли. Перекатившись по паркету, проскользнув на животе, чтобы выйти в шпагат, Хосок поднялся, выполняя идеальный арабеск. Он знал эту программу наизусть, разработав её вместе с их балетмейстером, и надеялся на фору, но недовольство брата всё ещё нависало над ним тёмной тенью. Если он не отработает всё идеально, Джозеф не даст ему возможности перепрыгнуть через роль помощника, страшась Сокджина не меньше остальных. Три сезона… Этот будет четвёртым, когда он попытается.              Спустя полтора часа изнуряющих прыжков и па Хосок рухнул на паркет без сил, жадно глотая воздух. Майка пропиталась новым потом, неприятно липла к коже, но ему было наплевать — он снова оступился в нескольких движениях, но сделать лучше уже не мог. Не сейчас, когда конечности потрясывались от выплюнутого адреналина. Согнув ноги в коленях, он зачем-то снова и снова прокручивал в голове разочарованный вид Джина в ответ на отсутствие жестокости, что должна была быть ему присуща по положению. Надежда на то, что танец спасёт от этих мыслей, улетучилась, не оставив даже следа. Обессиленно ударив кулаками о паркет по обеим сторонам от себя, Хосок прикрыл глаза, сосредотачиваясь на собственном рваном дыхании. Вдох. Выдох. Вдох. Каждый — разрозненный, неправильный, но времени на то, чтобы собраться, не оставалось — двое приглашённых новичков уже приступили к работе, помогая труппе готовиться к заключительному выступлению, а последний прибудет завтра. Чувствуя в каждом из них конкурента на место мужского премьера, которых на этот раз было двое по новой концепции Джозефа, Хосок отчаянно цеплялся за шанс показать брату, что мог бы быть полезным и благодарным, даже выступая на сцене. Особенно выступая.              Он не успел познакомиться с новичками, был отвлечён погоней за пропавшими деньгами, лишь смазано поприветствовал их, не успев заметить ничего примечательного. Жизнь в театре и без того похожа на террариум со змеями, и он, увы, знал, что был тут главным хищником, как бы его ни воспринимали остальные.              Наспех собравшись, он натянул джинсовку поверх мокрой майки, шипя от трения ткани о горячую кожу. До рассвета совсем немного, утром — снова заученный путь в театр, примерка новых масок безразличия к профессии, что горела внутри ярким пламенем, сжигая его без остатка и надежды. Прохладный ветер пробирался под куртку, облизывал натруженные мышцы, и Хосок был бы рад, если бы это было всем. Сейчас так легко притвориться, что он просто готовился к пробам сезона, что имел шанс и возможность. Что он уже получил всё, о чём мечтал.              Наивность не могла иметь ничего общего с реальным положением дел, но именно в такие моменты, когда предрассветное зарево готовилось вылезти на горизонт, пока он брёл домой, лениво переставляя ноги, Хосок представлял в голове своё лучшее будущее. Оно не могло быть лишено отвратительных сцен — он всё ещё работал в клоаке, где каждый готов был порвать другому глотку за роль, но почему-то казалось, что хотя бы в воображении он мог увидеть себя на главной сцене без мук совести. Пнув камень вперёд, не отрывая от него взгляда, Хосок усмехнулся, замерев на месте. Дом уже близко, ночь переходила в утро, а он задрал голову наверх, считая ход тёмных облаков.              — Однажды я выберусь из этого… — прошептал он, тут же осёкшись. Повторяя, как мантру, свои благодарности брату, он отчётливо понимал, что будет должен ему всегда.              Тренировки с другими членами клана были редкостью. Именно их он проводил с Джином, отмеряя встречи с ним только этими моментами. Хосок не выиграл ни разу. Возраст, опыт, врождённая жестокость, переданная по крови от отца, что начал всё это, основав такую группировку, что под руководством азиата смогла выбраться в центр Нью-Йорка, заработать огромный авторитет и связи. Сокджин лишь увеличил данное, и Хосок тоже был должен. Сила, которую развивали в нём с подросткового возраста, собиралась тяжёлыми каплями в теле, и он был рад тому, что его никогда не учили убивать. Не уничтожали в нём зачатки того, что оставила мать.              Разочарованно хмыкнув, он перевёл взгляд на камень перед собой и, продолжив путь, грубо отпнул его в сторону.              Дорогая квартира — подарок. Он отказывался воспринимать её как заработанное на сборе денег, предпочитая мыслить о ней, как о подачке от брата. Поднимаясь в начищенном до блеска лифте на шестнадцатый этаж, Хосок устало зевал, и это пугало. С каждым разом, с каждым прошедшим годом становилось всё привычнее и привычнее участвовать в сценах наказаний, в которые его включали всё больше. Джину всего тридцать семь — он не оставит организацию сейчас, только если… «‎Нет», — он отрицал даже мысль о. Провернув ключ в замке, Хосок скинул обувь у входа, бросив куртку на пуф тут же. Хотелось пить, но он не разрешал себе, не желая давать организму повод работать. Если он начнёт функционировать свойственно утру, то злость на самого себя вернётся вновь, и по приходе в театр он рискует сорваться на кого-то, сразу показав себя с той самой, ненужной, стороны перед новыми людьми.              «‎Сохраняй лицо. Не показывай всего, что можешь, сразу», — учил Джин, и хотя бы в этом он был согласен с братом.              Приняв быстрый душ, ни на грамм не смыв с себя тяжесть происходящего, Хосок улёгся в кровать, зарываясь в лёгкое одеяло. С приоткрытой террасы поддувал ветер, но скоро палящее солнце Нью-Йорка сменит его, поджаривая тело. Чувствуя, как проваливался в сон, он видел под закрытыми веками дымку иной реальности, идя к ней. Где-то там у него были совершенно иные возможности, но он проснётся и продолжит жить в той, что до осточертения надоела.       

***

      Расположившись на заднем сиденье «Рэндж-Ровера», Хосок, откинув голову, пялился в потолок автомобиля. Недостаток сна давно стал привычным, но сегодня — особенный день. Полноценное знакомство с обновлённой труппой, подготовка к началу учебного межсезонья, а затем, через пару дней, просмотры на место уволившейся Саманты, финальный спектакль, который и без всего прочего накладывал след нервозности, но для них означал куда большее.              Джебом спереди не пытался начать разговор, заучив его состояния до миллисекунды изменений в мимике. Он абсолютно точно видел зачатки раздражения, стоило Хосоку только сесть в салон, избегая места рядом с ним. Внутри клокотало неприятное предчувствие, сигнализируя дурной знак, — оно никогда не обманывало. Путь в театр занимал около пятнадцати минут, время могло увеличиться пробками, но пока всё было тихо. Излишне.              — Вы будете пробоваться, господин Чон? — начал официально. Так, как когда знал ответ так же хорошо, как и реакцию на ответ, который ждал отнюдь не для себя.              — А у тебя есть проблемы с этим?              — У меня — нет. Вы знаете. — Ли громко выдохнул, перекрывая едва слышную музыку в салоне. — Не хочу, чтобы вы снова ругались с господином Кимом.              Недовольство. Его не было в тоне Джебома, но Хосок отлично знал, кому оно могло принадлежать в целом. Ругаться с Джином… Да, это никогда не было лучшим выходом. Они избегали этого, но полностью уйти от передряг не могли. Заводясь из-за собственных мыслей, он чувствовал слабость — его так просто вывести одним лишь упоминанием. Брат был рядом, когда они остались одни, взвалил на себя так много, но этого всё ещё не было достаточно, так что Хосок чувствовал себя эгоистом-мечтателем, что бежал от судьбы. Пока один из них подставлялся под воображаемые пули, пусть и сидел в закрытом здании, окружённый защитой, второй барахтался среди бомонда, налаживая связи для него, наращивая отвращение к самому себе.              В грязных деньгах не было ничего страшного. В натянутых улыбках со спрятанным оскалом — тоже. Контрабанда давно стала просто приятными предметами интерьера, но сам факт такого существования давил несдвигаемой плитой.              — Он всё ещё может поговорить со мной лично, не только пока будет отрабатывать на мне новые приёмы, — отрезал Хосок, сам не понимая, почему выплёскивал яд на того, кто вряд ли этого заслуживал, но сделать ничего не мог. — Можешь не ходить сегодня со мной. Останься в машине.              Сегодняшний день снова будет полниться лицами с отпечатками заносчивости и чувства собственной важности, опасности в них не было, но Хосок понимал, что наказывал Джебома за «‎беспокойство», оставляя того за чертой обзора. Ли — единственный, кто должен был присматривать за ним в театре, единственный, кто имел первоочередную цель в защите Хосока, и Чон оставлял его за бортом, скрипя челюстью от прорывающейся наружу ярости.              Пять метров до входа, открытое пространство перед главными дверьми. Наблюдая за небольшим столпотворением давно знакомых танцоров, Хосок, не здороваясь, прошёл мимо, окунаясь в холод холла, стремясь дальше. За коридорами прятались тренировочные залы: для премьеров, для кордебалета, для подтанца, для учебных занятий… Всего так много, но он упорно двигался в сторону зала, выделенного для сегодняшнего знакомства. Проходя закрытые двери, он знал, что в этих стенах велись последние репетиции перед заключительным выступлением сезона, но не возникало ни малейшего желания заглянуть. Он мог. Но всё это сидело комом в горле. Очередной парад лицемерия и его собственного притворства в том, что его роли достаточно.              — Опять не спал? — Джозеф Горден стоял у станка, оперевшись на него поясницей. Вопрос слетел с его тонких губ, стоило только открыть дверь и проскользнуть внутрь, и он лишь добавлял градуса в котёл под лёгкими.              Главный балетмейстер знал, что он хотел роль. Знал всё сделанное и отданное театру, но не стремился помочь, лишь надавливал на слабые места, точно зная их местоположение. Пройдя в угол, чтобы оставить вещи, Хосок нахмурился. Там уже были чужие сумки, но сегодня даже чья-то предусмотрительность и ранний приезд бесили до ужаса.              — Я спал, — запоздало прошипел он в ответ. — Кто-то уже пришёл? Я видел основную труппу у входа.              — Новенькие. Хотят пробоваться на премьеров, — хмыкнул Джозеф, потягиваясь наверх, не выражая никакой заинтересованности, выглядя ещё более скучающе, чем обычно. — Господин Ким приедет на закрытие сезона?              Ну, конечно… Конечно…              Прикусив нижнюю губу, чтобы новое едкое замечание не сорвалось с кончика языка, Хосок наспех переодел джинсы на спортивные штаны прямо в зале и не собирался отвечать, но мастер подошёл ближе, продолжая:              — Я хотел бы с ним пообщаться. Может быть, он бы хотел принять участие в выборе премьеров, раз в новом сезоне мы меняем концепцию постановок из-за Саманты? В конце концов, они здесь для него и…              — Блять, — тихо выругался Хосок, зажмурив глаза. Мужчина стоял за его спиной, слишком близко, так что он точно слышал, считывал его реакцию, но не останавливался. Внутри зарождалась буря, сносила стены спокойствия, угрожая выплеснуться наружу криком, скандалом, потому что он — тот самый, он премьер, которого можно было отправлять на сделки, но «‎у тебя нет таланта, Хосок. Трудолюбия недостаточно». — Вы можете позвонить ему. Может, если он не убьёт вас за это, то сможете получить пару бонусов. Если вы рассчитывали, что я буду говорить от вашего имени, то жаль вас расстраивать. Людей без таланта на переговоры не отправляют.              Он не должен был говорить этого. Не должен поддаваться той тьме, что росла в нём вот уже в четвёртый раз. Каждый сезон. Каждый раз в начале июня, каждый раз в сентябре — летний перерыв давал волю злости, новому разочарованию в себе и риторическому вопросу: почему, если его брата так боялись, он всё ещё не мог получить желаемого, хотя бы из-за положения. Хотя бы из-за этого своеобразного блата.              — Хм… Не хами мне, Чон. У тебя всегда есть те же шансы, что и у всех. В других театрах на твоей должности такой возможности нет.              Ответить не успел — двери открылись снова, пропуская внутрь сначала двоих, пока едва незнакомых, а следом гурьбу уже привычных танцоров. Сжав в пальцах ремень от спортивной сумки, наспех затолкав внутрь джинсы, Хосок старался умерить дыхание, прогнать ярость, но не справлялся, переманивая её на сторону продуктивности. Возможно, она поможет ему позже, чтобы показать, на что он способен, но пока лишь затуманивала взгляд, мешая сосредоточиться.              Они с Джозефом встали в центр, осматривая пришедших за вычетом одного новенького, что должен был прибыть позже. Дальше представление; имена, запомнить которые сразу — слишком для опухшего разума; объяснение текущих задач; краткий экскурс в учебный сезон, который продлится с начала июня до августа — в этом году он полностью лёг на плечи Хосока, но он не видел ни одного восторженного взгляда в свою сторону. Только выжидающие. Двое новеньких, если он правильно запомнил имена, — Майкл и Джеймс — явно познакомились до того, как приступили к работе здесь, а может быть, были знакомы уже давно, устроившись в театр уже будучи друзьями, — они оценивали всё происходящее, скользя цепкими взглядами по лицам остальных, часто задерживаясь на Хосоке. «‎Интересно, они в курсе, с чем придётся столкнуться?», — подумал Чон, вздёрнув подбородок выше, но сосредоточиться на этой мысли не успел.              Приступая к разминке, за которой тянулись технические упражнения, он всё глубже погружался в себя. Сегодня он демонстрировал, а Джозеф просматривал результаты. Сегодня он вёл пока несработанную труппу и претендентов за собой, утопая в осознании несправедливости. Он разгонял свои и чужие мышцы, заставлял тела работать, переходя к мелким связкам элементов, чтобы мастер мог оценить всех из них.              Махи ногами становились агрессивнее, Хосок выкладывался больше, чем мог, чувствуя, как натягивались сухожилия, как ныли ноги после вчерашнего и не только. Он тренировался уже много месяцев, забивая всё свободное время попытками прийти к цели, но пока безрезультатно. Резко уходя на партер, он добавлял к классическим па больше современных элементов, отрабатывал недавно внесённый в программу контемп, изгибаясь волной, лёжа на спине. Остальные повторяли, но, казалось, не могли угнаться за ним, и это ощущение свободы, превосходства облизывало душу удовольствием. Он уже знал всю программу, был готов к ней, тогда как другие только приступали к новому концепту.              Кинув смазанный взгляд в зеркало, совершая обороты вокруг собственной оси, Хосок видел, что за ним не поспевали, но не останавливался. Отражение показывало его движения, точные и изученные. Сердце билось в такт музыке, обгоняло её на доли секунды. Поднимая руки в элегантный порт-де-бра, он уже растворялся в тягучих нотах, едва долетавших до слуха. Ноги неосознанно перешли в сложные комбинации, он требовал себе места, рисуя в воздухе линии, отрываясь от паркета. Прыгая выше, вращаясь быстрее, снова падая, Хосок грозился разбиться, но тело помнило всё за него. Это его роль. Его по праву.              Джозеф что-то кричал, наверняка просил притормозить, потому что все вокруг замерли, отступив на пару шагов назад, но ему было наплевать. Он давно перестал придерживаться симметрии классики, уводя конечности в экспрессию современного танца. Он свободен. В мозгу пульсировала навязчивая мысль доказать — им не нужно никого подбирать, не нужно устраивать просмотр премьера, потому что он уже был. Совершая прыжок с разворотом, умело приземляясь и перекатываясь, вытягивая руки наверх, выводя ими новые точки, Хосок замер, фокусируясь на потолке. Музыка затихла.              — Кхм, — откашлялся Джозеф, не скрывая недовольного тона. — Хосок, передохни. Хочу посмотреть на новоприбывших.              Что-то трескалось внутри, опадая осколками под сердцем. Гордо поднявшись, он принял от Мелони — главной претендентки на небольшое женское соло — полотенце и, не показывая вида, отошёл к стене, присаживаясь на пол. Это была его минута, может, несколько, чтобы доказать что-то, но он в очередной раз порвал себя в клочья за просто так.              Майкл и Джеймс танцевали в паре — всё, как и требовал новый сезон, в котором они планировали показать нечто новое, но это и бесило. Хосок неосознанно записывал парней в графу конкурентов, отрицая, что они были там по умолчанию. Следить за тренировкой больше не хотелось, но он продолжал. Принимал участие во всей программе ознакомления: помогал растянуться для следующих шагов; поправлял чужие руки; двигал задранные подбородки; работал, скрипя внутри самого себя, вопя от вновь ускользающей мечты.              Два часа ада не стремились заканчиваться. Они не спешили по циферблату, только лениво перетекали секунда за секундой. Наконец услышав хлопок, знаменующий завершение, он уловил отголоски общих аплодисментов, обрывки благодарностей, но быстро шмыгнул в угол. Забрать сумку, убраться, не сталкиваться ни с кем больше, чтобы не задеть никого своим ураганом. Спеша по коридору, он чувствовал, как сердце билось под горлом, знал, что должен был остаться, чтобы всё обсудить с Джозефом, но не мог терпеть этого притворства. Не сейчас. Он вернётся к их разговору позже. Нырнув в приоткрытую дверь свободного зала, тут же захлопнув её за собой, Хосок сгорбился, нагнувшись к коленям. Дыхание прерывистое, почти тошнотворное, и он должен бы уже привыкнуть, но его профессионализм заканчивался на постановках, а не на исполнении.              — Хэй, простите, — сзади послышался голос. — Мы бы хотели кое о чём поболтать.              Нагло. Заносчиво. Не во время.              К первому голосу прибавился второй, но Хосок не оборачивался, лишь выпрямился, не позволяя никому застать себя врасплох.              — Мы знаем, что ваше слово имеет вес, мистер Чон, — хмыкнул парень, и, повернувшись на звук, Хосок увидел перед собой двух новичков.              — Господин, — отрезал он, сдерживая оскал. Они раздражали его. Оба. — Не мистер. Я кореец, так что тут ко мне обращаются господин Чон.              — Как угодно, — наплевательски протянул тот, что был чуть выше. Майкл. Отбросив взмокшие пряди тёмных волос назад, он прикрыл дверь и шагнул слишком близко.              Голодно облизываясь, Хосок сдерживался. Он следил за каждым движением, считывал напряжённость поз обоих, но молчал. Они знали, что его слово имело вес, но не имели ни малейшего представления о том, что просить не имели права.              — Мы заплатим. — Смешок едва не сорвался с губ Чона. Скрестив руки на груди, он мог бы показывать спокойствие, но в реальности пытался скрыть то, как сильно горели кулаки в желании стереть наглость с молодых лиц. — Назовите сумму, чтобы мы заняли главные места, господин Чон.              Издёвка в обращении не прошла незамеченной. Отступая чуть назад, Хосок забирал пространство себе, обманчиво изображая податливость. Они давили количеством, пытались сделать из этого преимущество, обещая деньги, в которых никогда не было нужды, и, если бы он не знал о том, что оба имели достаточно хорошие способности, чтобы вообще попасть сюда, он бы позволил себе бо́льшее. Позволил бы накопленной ярости вылиться наружу, затопить всё вокруг и, наверное, даже не пожалел бы о жестокости, которая так и просилась покинуть его тело. Сжав челюсть, он сдвинулся к центру зала, так и не решив, что ответить, но Джеймс продолжил сам.              — Мы могли бы… не знаю, помешать вам, если вы не поможете, — лениво сказал тот, наступая вперёд. — У нас есть опыт. Не хотелось бы пугать вас, но выгнать нас вы не сможете, потому что именно Джозеф взял нас, а на него давить вы не можете, мистер Чон.              — Не кажется, что вы противоречите сами себе? — Что-то бурлило внутри. Хосок знал это чувство. Оно настигало в моменты разборок, когда кто-то позволял себе слишком многое. Когда задевали его семью, положение. Когда пытались задеть его, думая, что он не полезет на рожон. Хосок никогда не убивал, но тренировки с Джином не проходили бесследно. В такие моменты, как этот, он с упоением показывал силу, теряя рассудок. — Так моё слово имеет вес, или я ничего не могу? Вы, детишки, слабо себе представляете, как тут всё устроено.              Кулаки уже зудели, но он обещал… Обещал, что агрессия навсегда останется запечатанной для ненавистных заданий, от которых он однажды избавится. Обещал, что не привнесёт ничего из гложущей жизни в ту, которую хотел построить в стенах театра. Но…              — Детишки? — усмехнулся Майкл. — Вы нас не поняли, Хосок. Мы, как бы это сказать, готовы на всё ради хороших мест здесь. Уж не знаю, как это работает тут, но вряд ли сильно отличается от других. Это первый день, но вот-вот начнётся учебный сезон, во время которого вы должны будете выбрать двух мужских солистов вместо одного, как обычно. И мы готовы с этим выбором помочь.              Наглый. Снова. «‎Помочь», — хмыкнул в мыслях Хосок, но с места не сдвинулся, позволяя обоим подойти ближе. Его обманчивая комплекция позволяла думать, что он слабее? Он был согласен на этот манёвр, зная, что сухие мышцы под одеждой отточены в камень. Выдыхая, он зачесал обеими руками чёрные волосы назад, открывая лоб. Двигался медленно, тягуче, как и в танце, пока Майкл и Джеймс самонадеянно давили на него, показывая забавляющий оскал. Их путь только начался, и они выбрали не ту ноту, чтобы сыграть.              — Я слышал… кажется, — начал Майкл, — что вы когда-то пробовались в состав сезона, не так ли? — Опасный ход. Хосок напрягся, стреляя взглядом в чужие глаза. — Не вышло?              — О, не переживай. У тебя тоже не выйдет, — оскалился Чон, заводясь больше нужного. Последние дни камнем нависали над ним, и эта перепалка только провоцировала. Он устал. Замучен погоней за Гилбертом, демонстрацией своей силы, власти организации в его лице. Эти двое не имели и шанса против него, но изводили уже в зачатке собственной карьеры, которую, он знал, что прервать не мог.              — У меня-то? В Американском центральном вышло, да, Джеймс? — опрометчиво искал поддержки в друге, что пытался обойти со спины, отрезая предусмотренные метры. Они не нарывались на драку, лишь угрожали своим видом, но этого было достаточно, чтобы именно сегодня сорвать тормоза.              — Шли бы вы… — прошептал Хосок, чувствуя, как всё внутри дрожало от невысказанности.              — Вы сначала дайте своё согласие, — произнёс Джеймс, дёргая его за запястье, чтобы привлечь внимание, но давил излишне сильно. Словно имел на это право.              Словно правда имел шанс быть выше него.              — Первый день, ребятки. Рекомендации будут так себе. — Хосок шипел. С трудом диктовал себе остыть, но желание вновь доказать свою цену кричало в мозгу совсем иным. Это наследственная жёсткость, и, как бы он ни пытался избегать её, уставший мозг сигнализировал тем, что давно вбито в подкорку его семьёй. Никто. Не. Мог. Приказывать. Ему. — Даю вам последний шанс. Забуду об этом разговоре, а вы будете работать, как и все. Не покладая рук.              Дёрнув запястье, выудив его из чужой хватки, Хосок шагнул в сторону, но Майкл преградил ему дорогу, шипя что-то нечленораздельное. Разум отказывался выхватывать слова. Концентрация звуков, прожитых сцен и эмоций пульсировали в мозгу, мешая ровному дыханию. Считая до пяти, стараясь унять злость, Хосок прикрыл веки, но его грубо отпихнули в плечо, снова возвращая к реальности. В висках стучала ярость, он чувствовал, как дрогнул уголок губ, обнажая ряд зубов… Сегодня — важный день, который заиграл так по-новому.              — Вы не забудете, — хмуро отрезал Майкл. — Освободите место для тех, кто достоин, и поможете, а мы, в свою очередь, обеспечим хорошее спонсирование ваших благ.              Настойчивый. Хосок усмехнулся, ловя секунду негодования в едва знакомом лице, но больше не держал себя.              Нырнув ближе, сократив расстояние до минимального, он сгрёб в кулак горловину чужой футболки, натягивая ткань. Грубо дёрнув парня на себя, почти врезаясь в его лоб своим, Хосок уловил, как второй за спиной пришёл в движение, но успел оттолкнуть Джеймса ногой быстрым выпадом, снова концентрируясь на том, кто болтал больше.              — Ты думаешь, что такой важный? — просипел он, чувствуя, как горло жгло от невысказанных слов. — Думаешь, можешь угрожать мне? Мне? Серьёзно?              Они не знали его. Не подготовились даже немного, что раззадоривало только сильнее. Парень в его руках настойчиво пытался оторвать руку от своей футболки, но не мог тягаться. Вцепившись в плечи Хосока, Майкл оскалился, толкая его назад.              — Да мне плевать, кто ты. Мне нужно место — я его получу. Если у тебя нет возможностей, как у меня, то это не моя пробле…              Кулак прочертил путь слишком быстро. Хосок ненавидел насилие, но оно крепло под кожей слишком долго. Один удар, следом ладонь легла на заднюю сторону чужой шеи, вынуждая Майкла, заскулив, согнуться к полу.              — Я устрою тебе такую занимательную жизнь, — выплюнул Хосок, вытянув вторую руку в сторону, кивнув дёрнувшемуся Джеймсу оставаться на месте. — Что? Нос разбил? Жаль… Ну, у тебя будет время прийти в себя до осени.              Удовольствие расползалось внутри заразой. Ему нравилось. Эта противоречивая власть приносила удовлетворение после такого дерьмового начала дня. Наклоняя податливое тело ниже к полу, заставляя парня встать на колени, он упивался силой, которую явно недооценили. Он видел мелкие капли крови, стекавшие на идеальный паркет с чужого лица, трезвея лишь на мгновение, чтобы ослабить хватку на покрасневшей шее. Пихнув Майкла вперёд, Хосок вытер руки друг об друга, умело усмиряя пожар внутри.              — Второй урок от меня за сегодня — бесплатно. — Подхватив сумку, закинув её на плечо, Чон двинулся к выходу, растягивая слова. — Сначала изучите место и людей в нём, а потом пытайтесь в свои детские игры. Ты… — кинул он Джеймсу, что послушно не двигался с места, гораздо быстрее поняв, что лезть к нему не стоило. — Приведи его в порядок к следующей тренировке. Сидите тихо, работайте и не пытайтесь быть умнее других. У вас не получается.              Сердечный ритм почти вернулся в норму, выбивался лишь парой ударов из гладкого темпа. Устало потерев веки, Хосок ускорил шаг, желая выбраться. Снова. Хотелось выйти на улицу, сесть в машину, пропустить вторую вечернюю тренировку, потому что мог позволить это себе. Хотелось и правда выкинуть из головы это «‎недоразумение», потому что назвать иначе такую глупую попытку он не мог. Спеша к выходу, он улавливал отдалённое шипение, тихое извинение, обладателя которого не идентифицировал на слух, и секундно жалел о том, что оставил Джебома на улице. Этого можно было бы избежать, не будь он заведён с самого утра. С совершенно любого утра из прошедших трёх лет, что он работал в театре.              С силой толкнув дверь от себя, он замер. Испуганный взгляд, поджатые пухлые губы, маленькие пальцы, впившиеся в ремень сумки, перечеркнувший грудь. Неизвестный перед ним явно застал всё происходящее.              — Простите… я… — сбито начал тот, напрягаясь всем телом.              — Отойди, — прорычал Хосок, смотря в глубокие карие глаза.              — Что?..              Сил больше не было. Иссякли, выплеснувшись на тех, кто заслужил в полной мере. Злость энергозатратна. Она поглощала слишком быстро, и он, удерживая её в себе годами, в последнее время справлялся всё хуже. Переминаясь с ноги на ногу, парень перед ним был слишком шокирован, чтобы уловить просьбу сразу, но заботиться об этом не было никакого желания. Боязливо заглядывая за его плечо, незнакомец кусал губы, беспрестанно влезая пятернёй в розовые пряди, нервно отбрасывая их с лица, оттягивая момент, когда Хосок, наконец, ушёл бы отсюда.              — Я сказал — отойди, — шикнул Хосок, наступая вперёд. Слегка толкнув опешившего парня, он не намеревался больше останавливаться. Обернувшись на ходу, он гулко выдохнул, шипя от горячего воздуха в глотке, рявкнув напоследок: — Тут не на что смотреть. Иди куда шёл.