Вне купола цирка

Тот в цирке, как и все, смеётся. По крайней мере, так считает Джонни, потому что, во-первых, от армии он откосил, а во-вторых, это откровенная хуйня — не сколько его личное мнение, сколько факт, потому что Артём, сидящий рядом, в армии отслужил, но на выходе клоуна хохочет громче него самого. Правда, его мелкая сестра смеётся всё-таки громче — но у неё и голос выше, и энергии побольше. Изначально Джонни в цирк идти не планировал — вообще, по жизни, а не относительно выбора, потому что, имея выбор, он, как показывает следствие, согласился. Последний раз он был в цирке лет пятнадцать назад, а это даже чуть больше, чем дохуя, потому что тогда он был совсем шкетом, и, если быть откровенным (чего он, к слову, и не шибко скрывает), думал, что в следующий раз сюда попадёт, когда у него самого будет такой же — или чуть помладше — шкет. То есть ещё очень, очень нескоро. А организовал ему такой неожиданный экспириенс тот самый Артём, который сидит рядом, передавая то ему, то своей сестре на соседнем кресле стакан с попкорном — своеобразный посредник, конечно. Но сделал он это, как Джонни понял, не специально или не совсем специально — третий билет был на какую-то, соответственно, третью, неизвестную личность, о которой Артём по-скотски умалчивает, но это и не суть важно. Ну, по факту, какая разница, если он сидит на одном из первых — вообще-то, на пятом, но относительно всего количества, это ещё очень даже один из первых — рядов, места на который даже с его зарплатой купить придушила бы жирная жаба — а Джонни против любого садомаза. Помещение цирка огромное, намного больше, чем было в его родном городе, как раз те самые лет пятнадцать назад, когда он в последний раз был в цирке, но красные ряды зрителей, круглая бархатная арена, которая, кстати, выглядит ни чуть не больше, чем в его памяти, софиты со всех сторон, подобранная музыка и характерный запах попкорна (и того, о чём не хочется думать, поедая вышеупомянутый попкорн) всё это перекрывает и заставляет почувствовать себя ребёнком. Ладно, взрослым, который чувствует себя ребёнком, но это не менее прикольно. Очередной софит проходится по рядам своим светом, задевает их, заставляя зажмуриться, сестра Артёма — слышно даже через одно место — весело ойкает. Клоун уходит с манежа, рассыпаясь в низких, но совершенно нелепых из-за костюма и длинных шаров в руках поклонах, однако идёт он криво, клонит в сторону, поэтому натыкается спиной на барьер манежа и переваливается через него — зал взрывается смехом. Клоун, немного полежав, быстро поднимается, отряхивает себя, но софит светит прямо на него, и от неожиданности он снова падает — тогда усмехается даже Джонни. Но весёлая музыка смолкает, начинают греметь барабаны, и из форганга стройным рядом, маршируя в одну лапу, выходят обезьянки, пародирующие оркестр — у каждой небольшой инструмент, а замыкающая держит в лапе тот самый барабан, от которого исходит звук — очень вряд ли, конечно, но в ритм, ударяя по натянутому полотну, она попадает. На манеж параллельно шествию опускается реквизит — объёмная установка с обычной, как детской, площадкой и несколькими висячими элементами. Джонни силится вспомнить, какая вообще у цирка программа, но билеты у Артёма в сумке, поэтому искать и доставать их сейчас будет не очень, но он припоминает что-то связанное с экстримом — может, он и есть. Площадка тем временем полностью опускается, обезьяний оркестр останавливается и смотрит в центр, на скрытую полотном трапецию. Одна из обезьян бьёт в тарелки, и из реквизита, откидывая тряпку, выходит девушка, и Джонни присвистывает — она всё время там сидела? Но более чего-то запоминающегося не происходит — да, обезьянки передают друг другу инструменты и свободные скачут по элементам площадки, сражаясь за них с той самой девушкой, но Джонни это не очень впечатляет, потому что ему обезьян и в своей команде из Саши и Артёма хватает. Ещё он вспоминает, как пытался с девушкой (на данный момент уже бывшей) запустить игровой комплекс, и вот там точно была поляна Лимпопо, жаль только, что недолго проработал. Вернее, работает этот центр и сейчас, но они его продали, а за этими мыслями Джонни упускает момент, когда в выступлении проклёвывается сюжет — и, кажется, это всё-таки какая-то сказка, а про экстрим он начинался откуда-то из вне. Но он думает, что это и не прям супер важно, главное — сами номера. Обезьянью площадку с манежа уносят, пока мини-оркестр с той самой девушкой обходит арену по барьеру, привлекая внимание зрителей. Ряды аплодируют в ритм барабанов, и музыка мешается, отражается от стен и отскакивает в уши — Джонни и забыл, какой сумбур происходит в цирке. Но это скорее плюс, чем минус — как одна из показательных характеристик этого места. А сюжет он всё-таки пропускает, потому что вообще не разбирает смысл следующего номера — разной тематики, контрастные костюмы, а Артём с Сашей смотрят с раскрытыми ртами на танец резких, дёрганных движений. Джонни пару мгновений чувствует себя тупым, но после, откинувшись на спинку кресла, думает, что, в принципе, это вообще не важно. Он просто смотрит на своеобразный номер, испытывая к нему неоднозначные чувства, и слушает странноватую музыку. — Тебе не нравится? — спрашивает склонившийся к нему Артём. Сам он пусто хлопает глазами, не отрывая взгляда от сменяющего композицию танца. — Бля, честно, — не сдерживается Джонни, так же наклонившись в его сторону, — нихуя не понимаю. — Что не понимаешь? Это же танец. — Он же сюжетный. — А, да? Джонни закатывает глаза и забирает из стакана горсть попкорна. — Понятно всё, — говорит он на выдохе и как бы разочарованно, но улыбается и переводит взгляд на девушек в белых платьях, которые рвут на части, превращая в чёрные — вот это, наверное, был дохуя сюжетный поворот. Но он ничего не говорит, потому что, ну, они в цирке. В поглощающем всё внимание своей атмосферой и живыми представлениями цирке — так бы он, конечно, доебался, потому что всё должно быть понятно даже ребёнку. Хотя дети здесь вообще вряд ли из-за сюжета — с безграничным энтузиазмом шестилетняя Саша хлопала в ладоши уходящим обезьянкам. Для детей ведь это всё и сделано — с этой мыслью Джонни успокаивается и хрустит карамельным попкорном, из-за которого руки потом будут противно липкими. Музыка, постепенно сходя на нет, заканчивается, и почерневших — наружу от этой мысли рвётся смешок — девушек утаскивают белые мужчины; сомнительный номер. По всему помещению проносится рокот грома, вспышка света, и в темноте воцаряется тишина. Тяжёлая, но спокойная, как после грозы — и где-то, как из глубины, звучат первые капли, падающие с мокрой листы деревьев на тихую гладь холодных луж. Из форганга выходит стройная пара — девушка и парень, держащиеся за руки. Они в почти одинаковых костюмах — белых, искрящихся от страз, только на девушке, вместо костюма, до колена юбка, и идут они буквально в шаге друг от друга, ровно, смотря на зрителей, пока ремни, как атласные ленты, струятся, спускаясь, к центру манежа. Девушка игриво скачет вперёд и тянет парня за руку за собой — тот, поднявшись с присогнутых колен на носки, устремляется за ней. Они вдвоём, подойдя к центру арены, плавно перетекают вокруг ремней, и девушка, подтянув к себе один из них, цепляет его на своей руке, а второй — на руку парня, которой тот держится за неё. Они смотрят друг на друга в белом свете софитов, устремлённых только на них, делают шаг ближе, ещё один, берутся за руки и, только коснувшись телами, взмывают в воздух. По рядам проносится тихий вздох — какого-то восторга вперемешку с (раз)очарованием. Гимнасты кружатся под потолком, то отстраняясь, то, соединяясь, выполняют разной сложности и изворотливости поддержки, постоянно передавая роль ведомого. Джонни наблюдает за ними неотрывно, чувствуя, как карамель попкорна тает в руке. Они так близки в этих лентах ремней, что захватывает дух от откровенности движений, и скромность в начале номера, когда они игриво бежали друг за другом, испаряется в белом полупрозрачном свете. Они сливаются в одно целое, а их одинаково белые костюмы переливаются искрящимися стразами, как дождевые капли в лунном свете. Парень плавно соскальзывает вниз, повисает на одной руке девушки, прогибается изящной дугой, но продолжает смотреть ей в глаза — а музыка мягким дождём перетекает на фоне. Девушка с лёгкостью подтягивает гимнаста к себе, вызывая восхищение в пронёсшемся шёпоте, и они прижимаются грудью к груди, смотрят в глаза и откровенно любуются. Играют так, что Джонни верит — они пара. И это никак не связано с тем, что в театре он последний раз был лет восемь назад, не меньше, а последние просмотренные фильмы были чертовски низкого рейтинга. Парень, прижимая девушку за талию к себе, перецепляет оба ремня на одну из своих рук, а она доверчиво держится за него, оплетая руками вокруг шеи — совсем нежно, почти трепетно. Джонни хрустит мягким попкорном в потной руке и, не отрывая взгляда от гимнастов, отправляет тот в рот — сладость карамели оседает на языке. Свободной от ремней рукой парень по-прежнему держит девушку за талию, но медленно отстраняет от себя, смотря в глаза, а та смотрит так же, с нескрываемым, трепетным чувством, мягко проводит ладонью по его щеке. Вспышка, как молния, ослепляет зал, девушка вскрикивает, проносится гром, и она падает, а свет софит гаснет, погружая помещение в темноту. Джонни давится попкорном, сидящая через одно место Саша вскрикивает, а Артём на всякий случай закрывает ей глаза — ещё не хватало, блять, чтобы она что-нибудь увидела. Кто-то встаёт со своих мест, в перешёптываниях слышится сомнение и страх, а музыка, до этого остановившаяся, через долгие несколько секунд снова несмело начинает играть — капля за каплей. Люди настороженно пытаются всмотреться в темноту и ахают — полупрозрачный свет струёй освещает висящую на одной руке девушку и парня, который, повиснув на ремнях, держит её за эту самую руку, крепко сжимая пальцы. Он легко подтягивает её к себе и прижимает так крепко, как, кажется, только может — и музыка снова ласкает уши, и они в свете софит переливаются не бледнее звёзд на небе. Джонни прокашливается и тихо ахуевает, пытаясь отряхнуть липкую руку — такой же липкий страх сейчас оседает в желудке вместе с попкорном. Он пришёл, блять, на детское представление, что за сюжетные повороты, покруче, чем на Ниссане в автоспорте? А девушка, которую ещё минуту назад считали упавшей, перебирает ногами в воздухе, откидывает голову назад и ведёт по воздуху рукой, пока парень держит её за талию — как все поняли, очень надёжно. Кружась и вновь сливаясь в единое целое, они продолжают совершают какие-то махинации с ремнями, но разобрать из-за танца, какие именно, не получается, и в следующую секунду падает уже парень — зал снова вскрикивает, а Джонни очень хочется узнать, что это, сука, за сказка такая и какого вообще хуя она детская, если даже его на собственном сидении подбрасывает. Но девушка с парнем вновь прижимаются друг к другу, тягуче водят руками по телам и, замерев в одной позе, в ней же медленно опускаются на манеж. У них один взгляд на двоих, а лица так близки, что, наверное, они делят и дыхание — сорванное, но тёплое, успокаивающееся, потому что они держатся за руки. Они стоят в белом свете, и кажется, что кроме них в помещении никого нет. Звучат последние капли окончательно прошедшей грозы. Зал взрывается аплодисментами.

***

— Ёб. Твою. Мать, — обозначает Джонни, как они выходят на антракт, который начинается сразу после номера с воздушными гимнастами, и немного отходят от зала. — Это что за нахуй был сейчас? — говорит он свободно, потому что Сашу они отвели в туалет, а детей вокруг нет. — Выступление, — отвечает Артём после небольшой паузы. Он тоже выглядит так, будто под глубоким впечатлением. — Это я, блять, понял, — Джонни на эмоциях не сдерживается и зачёсывает назад волосы руками, потому что деть их некуда. — Нет, ну ты же видел? — Видел. — И чё? — Ну, согласен, впечатляет. Джонни хочется всплеснуть руками, потому что, нихуя себе, просто «впечатляет»? Да у него до сих пор сердце заходится, когда он вспоминает сначала падение девушки, а после — и парня. Но вместо этого он тяжело вздыхает, потому что к ним подходит работник цирка — вот сейчас будет огромная жопа, если ему предъявят за выражения. — Добрый день, — вместо обвинений дружелюбно говорит немолодая женщина. — Не хотите приобрести программки? — спрашивает она, улыбнувшись, и от груди мгновенно отлегает. — В них расписаны выступления и артисты, которые участвуют в номерах. Джонни, не задумываясь, кивает и достаёт телефон из кармана джинс. — Переводом можно? — спрашивает он, открывая приложение банка. — Переводом можно, — всё так же с улыбкой отвечает женщина и переводит взгляд на Артёма. — А вам буклетик нужен? — Нет, спасибо, — качает тот головой и улыбается. — Ну хорошо. Джонни покупает буклет, благодарит женщину и вместе с Артёмом делает несколько шагов к стене, к окнам, от которых веет темнотой — они на последнем выступлении на сегодня, а из-за февраля они уже ехали сюда как после полуночи. Вокруг скапливаются люди — повыходили со своих мест, — их окружает топот ног, и Артём касается его локтя. — Что ты делаешь? — спрашивает он недоумённо. Джонни, не убирая телефон, листает буклет и, когда наконец находит номер воздушных гимнастов, смотрит имена артистов — Ольга Саксон и Роман Фильченков. — Ты хочешь написать ей? Зачем? — догадывается Артём, заглядывая в разноцветную листовку. — Ему, — отвечает Джонни резко, даже не поднимая взгляд. — Напишу, какой это был пиздец. Артём рядом коротко смеётся и хлопает по плечу. — Дурак ты, — выносит он снисходительный вердикт и спешит добавить, пока не получил по шапке: — Так, я ближе к туалету, чтобы Саша, когда вышла, не потерялась. — Иди, — бросает Джонни, открывая ВКонтакте, и на автомате проглатывает окончание «нахуй». — Никуда не уходи, — и уходит сам. Джонни ему даже не кивает — он занят тем, что вбивает в поиск не очень-то, как оказалось, и непопулярные фамилию с именем. Тогда он поднимает взгляд на бумажную программу, вспоминает, что цирк этот из Питера (ну, как «вспоминает» — видит это на буклете), вводит в фильтр поиска город, и в результатах после этого остаётся всего несколько аккаунтов. На первых двух аватарок нет, Джонни их пропускает, посчитав, что, если нужно будет, к ним вернётся, заходит на третий, с овчаркой, пролистывает профиль — это оказывается какой-то почти дед рыбак. Он — Джонни, не дед — хмыкает, открывает следующий — какая-то девушка, но не та гимнастика, что была с Ромой в паре. А вот пятый — да. Очевидно, да, потому что на фотографии цирковая труппа. Джонни почти ликует, заходя в открытые личные сообщения, сразу, практически не задумываясь и уж точно не подбирая слова, потому что он по-прежнему на эмоциях, пишет: Да вы там совсем ахуели? Это что, блять, за пиздец был? Но красиво. Но пиздец же. Детское, сука, выступление, а я сам ахуел так, будто мне четыре. А мне ну ни разу не четыре. Жанр, сука, такой, на нервах поиграть? Два раза. Ебать. Ну мощно, но ебать. Сходил в цирк, называется, а это же ебаный хоррор. Или драма, хуй разберёшь. Сам факт, ебануться можно 19:13 Он выплёскивает всё, что чувствует, даже не думает, как это может выглядеть со стороны, и, тяжело дыша, поднимает взгляд на зовущую его Сашу — она счастливо прыгает и тянет Артёма за руку, пока тот неторопливо идёт за ней. Оказывается, пока Джонни писал этому гимнасту Роме, прошло несколько минут, а он как-то выпал из реальности и не заметил этого. — У нас ещё минут пятнадцать, по-моему, — Артём подходит ближе и оглядывается. — В программке твоей написано? Джонни убирает телефон в карман, опускает взгляд на программку, пролистывает её и находит расписание вместе с антрактом — в половину восьмого начнётся второй акт представления. — Да, через пятнадцать минут, — подтверждает он. — Давайте тогда походим, посмотрим афиши? — Артём наклоняется к Саше, и та активно кивает. — Может, пофотографируемся, маме отправим, ага? — Ага, — девочка улыбается и тянет брата за руку. — Пойдём, Джонни? Джонни бы сел на одну из удивительно свободных лавочек — или это банкетки? — но жопа у него и без того квадратная, поэтому, пожав плечами, он идёт за этой активной парочкой — в Артёме энергии едва меньше, чем в мелкой Саше. Втроём они проходят по всему этажу, потому что не успели просмотреть все плакаты и афиши до начала представления — опаздывали, — несколько раз фотографируют Сашу, потому что объективно ей больше всех нужно, пару раз Джонни сфотографировал их вдвоём и один раз они собрались и заделали селфи все вместе. Возвращаются на свои места они после второго звонка и, пока дожидаются третьего, Артём отправляет матери сделанные фотографии, а Джонни с Сашей просто жуют попкорн из стакана с его колен — такая вот удобная подставка. По барьеру манежа к этому моменту возвышается забор высокой клетки — в программе есть хищники — и площадка с большими элементами: помостами, лавочками и полками, непонятными столбцами и брусьями. Джонни уже просмотрел и отметил, что в первой части программы, до антракта, выступают в основном артисты и некоторые животные, в их случае — попугаи, лошади и обезьяны, — но упор всё-таки на людей — танцоров, акробатов и гимнастов, клоунов и фокусников. Неплохое распределение. Пока зрители рассаживаются по местам, на фоне играет детская музыка, которой Саша подпевает — Артём улыбается, а Джонни морщится, но ничего не говорит, потому что, ну, ребёнок же. В какой-то момент — на втором куплете — ему по голове прилетает светящимся шаром — совсем мелкий пацан с верхнего ряда, отец которого усмехается и почти сочувственно поджимает губы, придерживая шар за пластиковую, такую же светящуюся ручку. Им Джонни тоже ничего не говорит, потому что, во-первых, звучит третий звонок, во-вторых, это тоже ребёнок, причём ещё младше, чем Сашка, а в-третьих, это было всё-таки не больно, просто неожиданно. С последним звонком замолкает и весёлая музыка, и зрительский говор. Все светящиеся игрушки с настоятельной просьбы ведущего постепенно гаснут одна за другой. На манеж вальяжно выходит дрессировщик в строгом костюме и такой же строгой ассистенткой в приталенном чёрном, под цвет его костюма, платье. У мужчины на поясе висит скрученный кнут. У ассистентке на лице сдержанная улыбка. Они выходят на центр манежа и осматривают зрительные ряды. Зрительные ряды встречают их бурными аплодисментами. — Вниманию представляются наши питерские коты, — звучит из колонок бодрый голос ведущего. Ассистентка делает взмах рукой, и из форганга, поднимая красную бархатную ткань, медленно, почти надменно выходит густогривый лев, а за ним — несколько изящных, но не менее грозных львиц. Зал замирает в ожидающем молчании. Джонни усмехается с объявления котов — петербуржцы такие петербуржцы. Саша тихо протягивает, что одна из львиц похожа на их домашнюю кошку Апу, Артём на это улыбается и просит не отвлекаться от представления. Львицы растекаются по лавочкам и полкам, укладываются, скрещивая лапы, смотрят на зрителей тяжёлыми взглядами. Лев остаётся в центре, он смотрит на дрессировщика и никак не реагирует на отошедшую к барьеру ассистентку. Джонни никогда особенно не нравились номера с хищниками, потому что, да, это круто, у тебя на руке, как домашняя кица, тигр, но львы, сколько раз он не бывал на представлениях, всегда вели себя сомнительно — неохотно выполняли команды, рычали на дрессировщиков. Сейчас же он с тем же сомнением наблюдает за тем, как мужчина играет с львом в гляделки и, очевидно, проигрывает, потому что тот пускается на рык. По зрительным рядам прокатывается испуганный вздох, даже Артём рядом напряжённо вдыхает через рот — про взвизгнувшую Сашу речь вообще не идёт. Дрессировщик поднимает вверх руку с выставленной ладонью, призывая к тишине. Ассистентка по-прежнему сдержанно улыбается. Лев, рыкнув ещё раз, без команды двигается в сторону одного из помостов. Публика в восторге, Джонни вскидывает брови. Больше ничего подобного не происходит: лев без прерыканий выполняет, как всем кажется, запланированную программу параллельно с движениями дрессировщика, пока по помещению прокатывается напряжённая музыка. Джонни это больше забавит, чем восхищает, потому что заставить забраться грозного льва на неширокий мостик и повертеться на нём, потанцевать с мужчиной и подогонять его же — ну очень подходит для такого зверя. Когда лев скрывается в тени оставшейся пустой лавочки, три из четырёх львиц оживляются, поднимают головы и стекают со своих мест в круг вышедшей на центр манежа ассистентки, которая, видимо, всё-таки вторая дрессировщица, а не ассистентка. Но именно она в этом номере смотрится органично и правильно — скачет и кружится вместе с львицами, прогоняет их по металлическому, переливающемуся реквизиту, а те на неё ни разу не рычат, даже хвостами не бьют о бархат пола. Джонни даже привстаёт на своём месте, немного подаётся вперёд, внимательно смотря на номер этой слаженной четвёрки, но заканчивается тот быстро — или так кажется из-за динамики, особенно на контрасте с унылым львом и его дрессировщиком. С последней, четвёртой львицей дрессировщица работает тет-а-тет, и кажется, что в номере обычная кошка — такая лёгкая, мягкая, которая без труда скачет по выставленным мостам и перепрыгивает брусья, трётся о ноги и встаёт на задние лапы, чтобы её закружили в танго. Только женский коллектив этот номер и вытягивает. Провожает их зал ритмичными, долгими овациями, и даже когда свет гаснет, зрители продолжают шуметь. После львов клетку убирают, на что уходит несколько минут, не больше. Когда свет включается, по стенам и рядам снова проходятся круги софитов, которые выключали на время выступления с хищниками. Меж рядов выходит клоун, шлёпая по лестнице скрипучими ботинками, и встречают его громким смехом и улюлюканьем — зал после львов буквально выдохнул. Клоун рассказывает о потерявшейся в их зверином царстве принцессе, второй, вывалившийся из форганга, сообщает, что её, скорее всего, съели львы, за что получает по пищащей шляпе длинным воздушным шариком — выглядит больнее, чем звучит. Вдвоём они носятся по помещению, ловят выбегающих на манеж зверей, к которым позже выходят другие дрессировщики — уместно ли называть их кинологами? — и забирают своих воспитанников. Из-за шторы форганга выглядывает воздушная гимнастка, машет зрителям, на что они поражённо ахают, и скрывается за тяжёлой красной тканью до того, как клоуны к ней оборачиваются. «Вот клоуны», — думает Джонни, а шёпотом говорит: — Это, походу, и была принцесса. — Походу, — соглашается с ним Артём, наклонившись в его сторону, — только Саше не говори, пусть сама догадается. — Ноу проблем, сикрет бой. Но Саша так и не догадывается, с распахнутыми глазами смотря на препинания клоунов. Моментами она хохочет вместе с ними, но в основном сидит с хмурым, как рассерженный мопс, лицом. — Не быть ей следователем, — выносит вердикт Артём, вновь склонившись в сторону Джонни, хотя недовольства сестрой в его голосе нет. — Закройся, умник, ей всего пять. — Шесть. — А тебе в четыре раза больше. И Артём, усмехнувшись, качает головой, отстраняясь — ну, крыть ему нечем. После клоунов идут те самые дрессировщики, которые забрали у них в начале номера зверей: собак и почему-то вновь попугаев, но те прикольно пролетают над рядами — наверно, это вызывает большую реакцию, чем собаки без ничего, хотя те ну очень многогранные. У Джонни появляется слишком много шуток на танцующих и обн(ж)имающихся с собаками артистов, но он их проглатывает, смеясь в себя, потому что вокруг дети и будет совсем не очень, если они услышат. После животных снова идут номера людей в чёрном, которые на третьем танце превращаются обратно в белых — выступление подходит к логичному финалу. Они театрально отыгрывают драму, и под конец, когда все распластываются по манежу в нестерпимом горе, под руку с гимнастом, как Джонни уже знает, Ромой, появляется гимнастка — молодая девушка, как тоже известно, Оля. Вдвоём они проходят в центр арены, а люди вокруг постепенно оживают, сначала поднимая головы, а после — поднимаясь полностью, чтобы сбросить с себя чёрный саван и подбежать к белой, гордой паре, держащейся за руки. — Так это и было принцесса, — восхищённо выдыхает Саша. Артём скашивает на неё взгляд и улыбается, погладив по руке. — Именно так, — подтверждает он, и сестра ему кивает. Все танцоры возносят пару гимнастов, делая групповую поддержку, и зал аплодирует в такт накрапывающей музыке. Когда девушка с парнем тянутся друг к другу для завершающего поцелуя, танцоры закрывают их и под восторженные возгласы свет быстро гаснет. А когда включается обратно — на манеже стоят все выступавшие артисты, которых с большим шумом окатывает овациями вставших со своих мест зрителей. Артисты выглядят искренне счастливыми, они машут в ответ рукоплесканиям стоящих рядов и на общий поклон становятся кругом — выходит торжественно и красиво.

***

Когда они выходят на улицу из душноватого помещения, мороз ударяет в лицо. Саша жмурится и жмётся к Артёму ближе, а Джонни, смотря на них, делает шаг в сторону и достаёт сигареты — во время антракта было не покурить. Он поджигает сигарету и делает первую затяжку, а Артём поднимает на него взгляд и привычно широко улыбается — ну как у него губы не болят. — Мы с Сашей хотим в KFC, — говорит он, поправляя сестре шапку. — Пойдёшь с нами? Джонни делает ещё одну раздумывающую затяжку. Спешить ему объективно некуда — дома никто не ждёт, у него выходной, а на ужин он бы всё равно что-нибудь заказал, поэтому, выдохнув дым, он отвечает: — Давайте, — стряхивает пепел и переводит взгляд на стоящий рядом торговый комплекс с логотипом KFC. — В этот хотите? — Можно и в этот, — Артём, посмотрев туда же, пожимает плечами. — Тогда нужно идти и занимать места, потому что все сейчас в него пойдут, — Джонни прячет свободную руку в карман, потому что мороз покалывает открытую кожу. Артём поджимает губы, опускает взгляд на вопросительно улыбнувшуюся Сашу и, подняв его обратно, предлагает: — Давай тогда мы пойдём и займём места, а ты к нам подойдёшь? — Звучит как план, вперёд, — Джонни пожимает плечами и снова затягивается. Артём ему кивает, Саша кивает Артёму, и они вдвоём, развернувшись, идут в сторону горящего ярче новогодних украшений KFC. Джонни недолго провожает их взглядом и поднимает тот на тёмное из-за туч небо — ни одной звезды. От этого почти печально, потому что снега нормального нет, вокруг одна грязь — зима у них хуйня хуйнёй, но это уже привычно. Докурив, он оборачивается к огромному, мерцающему зданию цирка и, усмехнувшись, идёт в сторону торгового комплекса — хочется обратно в тепло, а не когда противный ветер задувает за воротник. Под ногами по-февральски хлюпает, а свет от вывески ресторана манит к себе, как мотылька — и это мем, но не шутка. Джонни с облегчением заходит в тёплое помещение, в нос ударяет запах жареной курицы — в принципе, приятный запах. Людей в помещении не очень много, и за дальним столом он видит сидящих Артёма и Сашу на одном диване, а на втором лежат их куртки, оставив немного свободного места, куда Джонни, сняв свою куртку и положив её на остальные, садится. — Я думаю, нужно сделать заказ, пока людей ещё не в край? — предлагает Артём, по сути, не спрашивая, потому что поднимается. — Ты что будешь? — спрашивает он, посмотрев на Сашу. Та молчит несколько секунд, поджав губы, и выдаёт потерянное: — Не знаю. Я с тобой схожу, можно? — Можно, — Артём вздыхает, но без негодования, и переводит взгляд на Джонни. — Тебе как обычно? — вообще-то, они сейчас не так часто вместе обедают (да и в целом видятся), но ещё было «раньше», когда они снимали вдвоём квартиру — и было это, если прикинуть, не так уж и давно, а там они и не только обедали вместе. — Ага, — просто кивает Джонни, потому что ему не то чтобы прям не всё равно. Артём ему кивает, и они с Сашей уходят в сторону касс, скрываясь в нахлынувшей толпе людей — а ведь для ресторана здесь по факту прибыльное место, потому что цирк актуален всегда. Джонни бы подвязал эту фразу под сатиру на современное общество, но промаргивается и достаёт телефон, чтобы проверить социальные сети — у него ведь беззвучный два с половиной часа стоял. Мир, конечно, вряд ли рухнул, он не настолько значимое звено, но лишним не будет. Ну, или не совсем, потому что за эти, оказывается, почти три часа ему так никто и не написал. Перед глазами мелькает чат с гимнастом Ромой, и Джонни, открыв его, перечитывает собственное сообщение, понимая, что даже для него — перебор. Поэтому, не задумываясь, он удаляет его и пишет всё с той же эмоций, но намного проще: Пиздец у вас, конечно, номер. Но круто 20:38 Потому что нахуй этому гимнасту вообще это читать? Надо было бы — ответил или хотя бы прочитал, а сообщение по-прежнему горит синей точкой. С другой стороны, чего Джонни ожидал — сидит важный, хуй бумажный. Только вот реально расклеиться не даёт быстро вернувшийся Артём. Один. — Саша руки мыть пошла, — объясняется он на поднятую бровь и садится на красный диван. — Чего хмурый такой? — спрашивает сходу, и это не раздражает, но у Джонни настроения нет сейчас в этом разбираться — ну, серьёзно, он только из цирка. — Я с таким лицом родился, — отвечает он со смешком и, заблокировав телефон, откладывает его на стол. — Вы быстро. Артём, склонив голову, явно хочет что-то сказать, но вместо этого, растянув губы в улыбке, просто кивает: — Ага. Все люди только рассаживаются, на кассе не было почти никого. В обычные дни бывает не протолкнуться, а после, ладно, не премьеры, но сам факт, циркового выступления, и почти не было людей — это, конечно, прикол. — В обычные дни и то бывает больше, — частично озвучивает свою мысль Джонни. — Что правда, то правда. Артём откидывается на спинку дивана и смотрит куда-то в толпу — скорее всего, выглядывает Сашу, но телефон на столе вибрирует и отвлекает его. Джонни это отвлекает тоже — не то чтобы он хоть куда-нибудь смотрел, но он же только что проверял сообщения, ему никто не писал и, судя по всему, кроме уведомления, даже не собирался. В сомнении подняв бровь, он берёт телефон в руку и включает его, уже от удивления поднимая обе брови, потому что уведомление ВКонтакте горит от Ромы, которому он написал пару минут назад, и горит ошеломляюще, до несдержанного смешка: Видел твоё первое сообщение. Понравилось?) 20:40 И Джонни не знает, что на это ответить. Он несколько секунд смотрит на надпись «online» под именем и фамилией артиста, тяжело вздыхает и, заблокировав телефон, откладывает тот обратно. Вообще-то, это не в его духе — не отвечать на сообщения, которые он уже прочёл, но ему нужно поесть и переварить мысли, а ещё после — съеденный бургер. — Что-то случилось? — Артём выглядит обеспокоенным, но по-прежнему легко улыбается. «Добрый чел, позитивный», — думает про себя Джонни, усмехается, а вслух произносит: — Неа, всё окей. Мне гимнаст тот ответил. — А ты ему почему не ответил? — Артём склоняет голову и снова уверенно улыбается, полностью расслабляется на мягком диване. — Да там исчерпывающий ответ, — врёт Джонни, потому что говорить, почему он на самом деле не ответил, не очень хочется — это сейчас ещё в себе копаться, а он хочет просто дождаться своего-не-своего заказа и спокойно поесть. Артём понятливо кивает и, переведя взгляд на толпу, машет рукой потерявшей их среди толпы пришедших людей Саше. Та через пару секунд оказывается рядом и пролезает к месту возле стенки. — Мне понравилось, — она перебирает блестящими от влаги руками по столу и поднимает на Джонни взгляд. — Понравилось мыть руки? — спрашивает Джонни серьёзно, сдерживая улыбку, потому что вот так подъёбывать детей ему нравится — а те и смеются. — Нет, цирк! — насмешливо ворчит Саша, а Артём, смотрящий на неё, усмехается, качает головой и, поднявшись со своего места, бросает: — Заказ готов, я сейчас, — и уходит в сторону касс. Джонни ему кивает, смотрит на Сашу и всё-таки улыбается. — Ну, это хорошо, что понравилось. Та ему кивает, зачем-то передаёт салфетку и переводит взгляд на шумную толпу людей — и выглядит она ну слишком как Артём несколько минут назад. А тот возвращается сам, не теряется и приносит им два полных подноса — только в этот момент Джонни понимает, как он на самом деле хотел есть, потому что сладкий попкорн забил желудок мнимой сытостью, а от одного запаха нормальной — относительного сладкого — еде рот наполняется слюной. Едят они в тишине и как бы торопиться некуда, потому что сидят они в сравнительно тихом месте, но Артёму пишет их мать с просьбой-угрозой вернуть сестру не позже десяти, а ехать им через весь город, поэтому они всё-таки торопятся и справляются со всем ни много ни мало за двадцать минут, параллельно которым Артём вызывает такси до дома. Джонни мог бы никуда и не торопиться, но не поддержать их в этом спидране просто выше его сил. Ладно, не совсем выше, где-то на уровне, потому что, когда они вываливаются из тёплого ресторана на морозную улицу, его желудок тяжело булькает, заставляя только надеяться, что это не аукнется. К этому времени подъезжает вызванное заранее такси, часы поджимают, поэтому прощаются они быстро и почти скомканно, после чего Артём буквально тащит Сашу к машине, потому что та, разнеженная вкусной едой, тонет в грязных сугробах. А Джонни торопиться больше никуда не намерен. Он ведёт взглядом по голым деревьям и ярким огням города, обводит горящий тёплым светом огромный купол цирка и, медленно шагая по вытоптанной почти тропинке, думает прогуляться по городу, но сворачивает к лавочке возле фонтана, которого сейчас не видно под кашей тёмного снега. Стряхнув с лавочки небольшую мокрую горку, будто на неё кот насрал, он садится на холодную деревянную панель и, немного подумав, достаёт сигареты — и в этот момент он замечает, что, вообще-то, на улице идёт снег. Мелкий, почти дождливый, но снег. И за те пару минут, что Джонни тупо смотрит на небо, держа сигарету с зажигалкой в руках, снег начинает идти хлопьями, оседая на его одежде и ботинках белыми кучками, теперь не похожими на продукты жизнедеятельности кота. Саша, наверное, смотрит на это через стекло тёплого такси с восторгом. Джонни, прикрывшись рукой, всё-таки поджигает сигарету и убирает зажигалку обратно в карман. Едва слышные, хлюпающие шаги неожиданно останавливаются возле него. — Так тебе всё-таки понравилось или нет? Джонни поднимает голову и встречается взглядом со светящимся от улыбки Ромой, на чёлке и плечах которого оседает белыми, пушистыми хлопьями удивительно чистый февральский снег.